Эльмира Нетесова Мгновенья вечности

Глава 6. ГАСТРОЛЕРЫ

Труднее всего доставалось райотделу милиции с переселенцами, приехавшими в поселок отовсюду: с Кавказа и Молдавии, с Украины и Прибалтики, из Средней Азии. Многим из них предлагался переезд в деревни, в готовые дома, с огородами и садами. Но желающих стать фермерами, хозяевами на земле, оказалось мало. Люди старались остаться в городе или поселке городского типа, поближе к цивилизации, к институтам, университетам и академиям, куда можно устроить детей. Это неважно, что многие из них прожили жизнь в артелях и колхозах. Уехав оттуда, вычеркнули из памяти прошлое и на новом месте старались побыстрее наверстать упущенное.

Далеко ни все переселенцы знали друг друга. Лишь немногие имели родню на Смоленщине. О прежнем месте жительства говорили очень плохо. Но не хватались за любую работу, интересовались условиями, заработками. Иные откровенно морщились:

— А я там у себя даже больше получал. И дом оставил. Здесь какую-то халупу предлагают,— говорили иные через губу.

Многие из поселка уехали в город. Тут им не понравилось. Семья Черновых не хвалила и не ругала прежнее место жительства. Все четверо молча всматривались и вслушивались в разговоры окружающих. Их быстрее других вселили в просторный деревянный дом, пожелав удач, посоветовали обживаться и привыкать.

Утром Илья Иванович вместе с Яшкой пошли на пожарище. Яков, оглядевшись, присел перекурить. А криминалист метр за метром осматривал погорелище. Он хмурился, что-то тихо бурчал под нос, кого-то ругал. А потом указал сыну на пластмассовую канистру, валявшуюся неподалеку, поднял аккуратно, поставил рядом с сыном.

— Первый улов есть! — сказал гордо.

Потом поднял из пепла зажигалку. Завернул ее, спрятал в карман. Яков устал наблюдать за отцом. Тот копался в пепле, но больше ничего не нашел.

— Пошли к Черновым! — позвал за собою сына, прихватив канистру.

Переселенцев Терехины разыскали быстро. Соседи выделили им одну из комнат в своем доме и сказали, что все Черновы в сборе, пока никто никуда не ушел. Сам глава семьи, завидев Илью Ивановича, встал навстречу, поздоровался и, растеряно оглядевшись, предложил присесть.

— Побеседовать нужно, Антон Сергеевич! — предложил криминалист, оглядев семью.

Яшка заинтересовался дочерью Чернова. Светлане было не более семнадцати лет. Девушка и впрямь показалась человеку очень красивой.

— Ищите женщину! — вспомнилась французская пословица, и участковый уже был уверен, что какой-то джигит с Кавказа, получив отказ девчонки, решил отомстить ей и поджог дом, чтоб никому не досталась эта распускающаяся роза.

Рядом со Светланой сидел ее брат, шестнадцатилетний Давид, и хозяйка, еще молодая женщина, представившаяся Юлей.

— Антон Сергеевич, где жили вы до переезда к нам? — спросил Илья Иванович.

— В Грузии, а точнее, в Аджарии, в селении Цихидзыри. Оттуда уехали в Россию.

— Сколько лет там прожили?

— Года три, не больше. А до того — в Тбилиси, в Кутаиси. Все искали постоянный угол. Но никак не везло.

— С чем?

— Работы не было. А без заработка как жить? Никаких условий не имели. Годами сидели без света, без газа. Да что там говорить, намучились так, что свет не мил стал. Если б ни соседи, а люди там очень хорошие, давно б мы сдохли.

— Ты о школах расскажи! — напомнила дочь.

— С этим и вовсе крышка. Гамсахурдия все русские школы закрыл. Все факультеты, где преподавание шло на русском языке, тоже были упразднены. А русских студентов выкинули с обучения, прогнали. Так и сказали, что из-за десятка иностранцев не будут содержать целый штат преподавателей. Тоже и в школе. На работу без знания грузинского языка не брали. Что хочешь, то и делай. Тогда многие наши уехали из Грузии. Кто куда разбежались.

Повезло тем, у кого были родные. У нас не имелось, ехать стало некуда. Кому нужны? Хоть ложись и помирай. Сколько людей от голода поумирало. Уехать из Грузии хотели многие, но не имели денег на дорогу. А тут еще война с Чечней! На дороге грабили, брали в заложники, убивали, отнимали последнее. Сколько там русаков полегло, без счета. И мы сидели, как мыши в норе. Не знали, что с нами будет завтра? Кто нас убьет, грузины или чеченцы? Умирать было страшно, а и жить не легко! — продохнул хозяин колючий ком, застрявший в горле.

— Мы ждали, когда откроется хоть малейшая возможность выехать в Россию. Ведь ни почта, ни телефон не работали. Жили, как в пещере! — продолжил Давид.

— Не жалеете, что покинули Грузию? — глянул Яков на Светлану.

— До сих пор не верилось, что спаслись. Хотя беда и здесь достала,— опустила голову девушка.

— Скажите, кого вы подозреваете в поджоге? Кто мог решиться на такое? — спросил Илья Иванович хозяина семьи.

— Даже не знаю! Нет у вас врагов! Ни в Грузии, ни тут. Ума не приложу,— пожал плечами человек.

— Постарайтесь вспомнить. Помогите себе. Ведь без информации мы не сможем найти виновных и наказать их. Где гарантии, что преступник не повторит поджог? Сами себя подвергнете риску на будущее. Или не хотите жить спокойно? — следил за Светланой Яков, но та сидела тихо, не дрогнув ни одной клеткой.

— Жаль, что не можете помочь! — вздохнул Илья Иванович и спросил:

— Где работали здесь?

— Я таксовал! Жена закройщик в ателье, дочь выучилась на парикмахера, сын на заправочной станции. Но теперь не знаем, что делать? Ведь без крыши остались.

— Понимаем. Но обеспечение жильем не наш вопрос. А вот если вспомните, кто мог поджечь, значительно ускорите получение жилья. На улице вас не оставят.

— Если б знал, своими руками придушил бы шакала! Не просто дом сжечь, хотел и нас живьем спалить! — негодовал Чернов.

— Отец, да расскажи про Нодария! Ведь, кроме него некому! — напомнила женщина. Хозяин, сверкнув рассвирепевшим взглядом на бабу, откашлялся и, неторопливо закурив, присел рядом, заговорил вполголоса:

— До переезда в Цихидзыри работал я снабженцем у Ираклия Патеашвили. Крутой мужик, между нами говоря. Многих он кинул и разорил до нитки. Но куда деваться, работать где-то надо, не подыхать же с голоду. Решился и я в компаньоны к Ираклию пойти, время было тяжкое. Ну да легким оно и не случалось. Набил я руку в снабжении, кое-что подсказали умные люди, как спастись от кидняка и всяких неприятностей, и начал я работать с Ираклием. Ездил за товаром по всем весям: на Украину и в Молдавию, в Турцию, Иран, вобщем всюду побывал. Возил продукты, одежду, стройматериалы. Все шло нормально, и я стал компаньоном Ираклия. Два года он называл меня своим братом. Мы весь доход делили с ним поровну. А потом посыпались беды на обоих. У него посадили брата. Ираклий отдал кучу денег, чтоб вытащить из зоны. Не успел успокоиться, его родную сестру убили. Кто и за что, так и не узнал. Потом и того не легче, его родная дочь ушла из дома. И тоже не нашли. Ираклий, как с ума сошел. Ему все время нужны были деньги. Я понял, куда проваливаемся. И взял все, что было у нас. Знал, иначе он разорит нас обоих. В тот же день мы уехали в Цихидзыри, но долго там нельзя было оставаться, и мы убежали в Россию. Я знаю, что Ираклий сюда не сунется. Он много русских мужиков обманул и разорил. Некоторые даже наложили на себя руки. Он давно в розыске. Если его встретят некоторые, разнесут в куски на разборке. Я не украл, а только забрал у него часть наворованного.

— Скажите, Антон, вы поддерживали какую-то связь с Грузией?

— Нет! Никакая связь не работает. Не ходит транспорт Он никак не мог узнать мой адрес.

— Но разве не говорили ему, что хотите уехать в Россию?

— Это нельзя было говорить!

— Почему?

— Сразу перестал бы доверять мне.

— А где он был, когда вы уезжали к нам?

— Ираклию сказали, что видели его дочь в горном ауле. Он поехал туда. А мы домчались на самолет и быстро в Россию. Ираклий не мог узнать. Да и из общих денег он взял куда больше меня. Он тоже не спрашивал. Был уверен, что не откажу.

— Почему вы тайком уехали, если все так?

— Он у себя дома. А я кто? Боялся разборки со всей семьей. Мне этот переезд дался кровью. Потому, не остался в городе, где полно грузин. Они за Ираклия могли свести со мною счеты.

— Наши поселковые грузины заходили к вам?

— Да! Они больше всех помогли нам. Но об Ираклии ничего не знают.

— Вы им не говорили! А знают или нет, это еще вопрос! — сомневался Илья Иваныч.

— Да и не обязательно Ираклию самому поджигать вас! Он мог сделать заказ своим. И тут не угадаешь, кто именно вас поджег! — вставил Яшка.

— С нашими местными грузинами у вас не было ссор? — спросил Илья Иваныч.

— Никогда не было! А что нам делить? Тут я у себя дома и никого не боялся.

— У меня была ссора с Нодарием! — подала голос Светлана.

— Он работает барменом в ресторане своего отца. Я зашла попить кофе. Народу не было. Нодарий вышел из-за стойки, подсел и стал клеиться. Я его осекла. Отказалась встретиться с ним вечером и назвала козлом. Он ударил меня по лицу и сказал, что буду скручена в бараний рог. Вот тут у меня сорвалось, и я послала его. Не могла сдержаться. И обозвала Нодария очень грязно. Он ответил, что обо всем пожалею.

— Когда это было?

— С неделю назад...

— Скажите, Светлана, у вас есть парень, с каким встречаетесь? — покраснел Яшка.

— Нет. Мне предлагали встречи, я отказала. Пока никто не нравится.

— Как думаете, Нодарий поджег?

— Конечно он! — ответила уверенно.

— Почему ты мне ничего не сказала? — повернулся к дочери Антон.

— Боялась. Ты мне не простил бы! Сказал бы, что надо уйти тихо. Но почему должна молчать им здесь, у себя дома, где они позволяют хамство? Пора их научить уважать нас и считаться со всеми! Я ему не подстилка и не дешевка! Я тоже съездила ему по морде, перед тем как уйти, и выскочила в двери. Нодарий что-то кричал мне вслед. Но я уже не слышала.

— Ты знаешь, где он живет?

— Конечно,—откликнулась охотно.

Нодарий не удивился, увидев сотрудников милиции. Он понял, его уводят из дома надолго. И не ошибся...

А через два месяца семья Черновых вселилась в коттедж Цуладзе, отчужденный судом в пользу погорельцев.

— А ведь тот Ираклий, о каком говорил Чернов, давно мертв и никак не мог быть поджигателем. Пришел ответ на запрос. Убили его в горах свои же родственники. Уж не знаю за что, но не без причины. Там у них честь мужчины дороже жизни. О том много раз слышал. Так что наш Чернов может спокойно жить со своей семьей. Коттедж никто не подожжет, он каменный. Да и мстить стало некому...

— Ошибаешься, Яшка! Для вражды и разборок всегда сыщется повод. А тут сына посадили на громадный срок. Коттеджей много можно построить за эти годы. А вот сын один. Хорошо, если вернется с зоны живым и здоровым, но, сам знаешь, случается всякое,— прищурился Илья Иванович.

— Этот Нодарий банальный отморозок! Я не знаю, на что рассчитывал?

— На то, что все сгорят, и никто не уцелеет. Благо, смогли выскочить, успели все. Но заметь, со всех четырех сторон облили бензином и подожгли, да еще среди ночи, когда все спали. Расчет был верный, но не оправдался. Вот и попал их отморозок на зону. Там его через колено всем бараком выправят. Отца, конечно, жаль.

— Сколько же он предлагал тебе, чтобы не передавал дело в суд?

— Много! Но я его убеждал, что передачки сыну пригодятся. Он даже к судье подкатывал. На колени падал перед нею. Но ты же знаешь Маргариту Пономареву. Ни баба, скала! Пригрозила и этого взять под стражу за предложенную взятку.

Ох, как он от нее чесанул. Понял, паленым запахло. А она такое запросто устроила б! — улыбался Илья Иванович.

— Скажи, а почему Светка Чернова не сказала отцу о ссоре с Нодарием?

— Им слишком много довелось пережить в Грузии. Они не хотят о том ни говорить, ни вспоминать. У них уже выработался рефлекс покорности и долготерпения, присущий всем русакам, пожившим на чужбине. Они были вынуждены приспосабливаться ко всему, зачастую забывая о собственном достоинстве и имени. Антону до смерти не избавиться от этого. Зато молодые сторицей свое возьмут. Им есть чем гордиться и высоко держать голову. Отец не понял бы дочь. Нам с тобой объяснять не надо. Просто беженцы хотят скорее прижиться и стать коренными, своими жителями поселка. И это здорово!

— Сазонов доволен, что дело прошло в суде, вынесен обвинительный приговор. Уже не говорит про бездельников,— сказал Яшка.

— А помнишь, я нашел на пепелище канистру и зажигалку. Так вот на них оказались отпечатки пальцев Нодария. Приобщили их к делу, как вещественные доказательства.

— Он итак не отпирался от поджога. Сразу раскололся. Понятное дело, как к его семье в поселке относиться будут.

— Вчера с ним виделся. Собираются уехать туда, где будет отбывать наказание Нодарий. Переживает за сына. Но упустил его смалу. Теперь не выровнять горбатую душу.

— Кто знает, смотря куда попадет...

Яшка и Илья Иванович вскоре забыли о Черновых. Наладилась жизнь у людей. Забылись беды и неприятности. Беженцы вскоре привыкли к поселку.

Не оставляли неприятности только сотрудников милиции. Каждый день случалось что-то, выбивающее из колеи.

Вот и сегодняшний день начался со слез. Пришел мальчонка в милицию. Весь зареванный. Еще бы! Неделю назад купили ему щенка к дню рожденья. Настоящая немецкая овчарка. Мальчонка ее даже в койку на ночь брал. И вдруг, пропала собака. Всего-навсего вывел во двор выгулять. Щенок носился по двору угорело. Пробовал голос. И вдруг исчез, будто и не было его никогда, Для мальчишки эта пропажа целая трагедия. Он осмотрел все дворы и дома, подъезды, подвалы, но тщетно. Вот и пришел в милицию, надеясь на помощь, и угодил к Анискину. Тот от возмущенья побагровел:

— Ты что? Только и дело нам щенков искать! Этого не достает! — удивился капитан.

— Он не щенок! Он друг мой! Самый настоящий! Помогите, дяденька!

— Иди сам ищи! Не мешай работать! — и вывел мальчишку из кабинета в коридор, тот громче заплакал.

— Чего воешь? Что у тебя не заладилось? — вышел Яшка и, выслушав, поморщился:

— Его у тебя украли. Но если щенок умный, он сам к тебе вернется. В конце концов, его выведут выгулять, вот тут ты увидишь своего друга,— вышел из милиции успокоить парнишку и насторожился, до него донесся щенячий скулеж. Пошли на голос. Из-за закрытой двери гаража кричал щенок. Мальчишка позвал, щенок радостно залаял. Вскоре хозяин гаража, чертыхаясь, выпустил собаку, сказав, что заскочил он, а хозяин и не заметил.

Яшка знал почти всех жителей поселка. И лишь беженцев ни успел обойти. Дал им время на привыкание. Знал, ни все в поселке останутся, ждал, когда отсеются лишние.

Яшка всматривается в лица людей.

— Вот эти из Казахстана! А та старушка из Прибалтики. Вон какая чопорная!—думает Терехин. И мысленно похвалил бабулю. Вон какая ухоженная, аккуратная! Та заметила взгляд Яшки и спросила:

— Не подскажите, где здесь рынок? Хочу яблок внучке купить. Говорят, что в этом году их много уродилось!

— Зачем вам рынок? Войдите в любой двор, где яблони растут, никто не откажет для ребенка. Лучшие выберут,— посоветовал старушке. И остановившись с нею возле дома, где ветки яблонь согнулись под тяжестью яблок, позвал:

— Филипповна! Дай человеку яблок для ребенка!

— Да ради Бога! Пусть нарвет сколько надо. У меня едино ни собрать, ни поесть некому. Сам знаешь, одна осталась в доме. А много ли мне надо? — вышла на крыльцо хозяйка дома, тряхнула ветку, целую корзину яблок набрала.

— Сколько я должна? — спросила гостья Филимоновну.

— Да не чуди! Какие деньги? Ешьте на здоровье. Хорошо, что не пропадут, пойдут впрок. Ты еще приходи. Может тебе укропа и петрушки надо? Так я мигом нарву. Погоди чуток, я быстро,— побежала в огород хозяйка.

— Какие здесь люди хорошие живут. На прежнем месте такого не дождешься. За все плати! Даром ломаной спички не получишь.

— А вы откуда? — поинтересовался Яков.

— Из Прибалтики! В Литве почти всю жизнь прожили. Считайте как на чужбине. Откровенно не признавали.

— За что так? — удивилась Филимоновна.

— Муж у меня военным был. Так они ему пенсию не платили. Здесь у него сколько льгот! Там об этом не помечтаешь. Наоборот, смотрели, как с нас побольше сорвать. Дочка не смогла в институт поступить. В Москве закончила. Они ее диплом не признали, ведь иностранный. На работу никуда не взяли. Сама с дипломом экономиста работала посудомойщицей в баре. Муж тоже не устроился механиком, лишь слесарем взяли на автобазу. Только здесь ожили, человеческое отношение к себе почувствовали. Нам помогли квартиру отремонтировать, участок под дачу дали. И даже машину продали по льготной цене. Чего ж тут не жить? Давно надо было сюда переехать. Души целее сохранились бы...

— А ты поскорее забывай чужбину! Ко мне приходи, дружить будем! — предложила хозяйка бесхитростно.

Она уходила от Филимоновны с полной корзиной яблок и пакетом зелени.

— Спасибо, голубушка! Дай вам Бог здоровья и удач! — оживала переселенка.

Яшка шел по улице, сплошь заселенной беженцами и переселенцами.

Вон во дворе дома играют дети. Их много. Свои и соседские, никто не дерется и не ругается. И хотя мяч один на всех, друг у друга его не отнимают.

— Эти из Таджикистана приехали, а вот тот щекастый крепыш с Украины. Уже сдружились! — улы-

бается Яшка и видит, как ему под ногу закатился мяч. Он поддел, перекинул через забор под восторженные крики детворы. Когда-то в детстве играл в футбол вместе с дворовыми мальчишками. Но отец запретил заниматься глупостью, назвал футбол несерьезным, не мужским делом и запретил гонять мяч по улице. Так и сломал для Яшки карьеру футболиста, впрочем, тот не жалел о незадаче.

— Гуляете? — услышал внезапный вопрос и оглянулся. Неподалеку увидел Светлану Чернову. Девушка с интересом разглядывала участкового.

— Какая прогулка? Смотрю, как люди в поселке устроились? Пока во дворах смеются дети, значит, все в порядке.

— Теперь и у нас спокойно. Уже ничего не боимся. На будущий год участок поднимем. Отец мечтает виноград развести, в память о Кавказе.

— А как у вас на работе? Друзьями обзавелись или еще одна?

— На работе хорошо. Уже самостоятельно обслуживаю клиентов. Поселковые довольны. У меня постоянные посетители появились. А вот с дружбой пока не получается. Разные мы. Но, отец говорит, нужно время, чтоб грани стерлись.

— В доме освоились? — перебил Яшка.

— Там порядок! Пустовато пока, но со временем обставим.

— Не думаете поступать учиться?

— А я уже учусь на стоматолога. Мама настояла. Сама не хотела. Я и теперь боюсь, когда на практике смотрю в открытый рот. Так и кажется, что руки мне откусят. Ведь это больно сверлить зуб.

Выходит, у вас две специальности?

— Ну, до врача еще далеко. Только присматриваюсь, но никто на меня не жаловался.

— А как мать? Устроилась?

— Тоже закройщицей, как и раньше. Зато Давид ушел с заправки. Теперь на компьютере работает, программистом. Отца взяли заведующим гаража. Так что все понемногу налаживается. Слезы просохли,— улыбалась девушка. И добавила:

— Мы уже кошку и собаку завели. Так что есть коренные жители. Дружат между собой. Тенью друг за другом ходят. Никто в доме не враждует.

— Ну и хорошо, неприятности нужно забывать,— хотел Яшка пойти по улице, но девушка сказала:

— А я от Нодарико письмо получила из зоны. Извинялся за недоразуменье, просил прощенья. Говорил, будто все понял и осознал.

— Где же раньше его мозги были?

— Погорячился, как отец сказал. Теперь в любви объяснился. Говорит, жить без меня не может,— скользнула по лицу легкая улыбка.

— Что сама решила? Веришь ему?

— Зачем он мне? Нодарий из крутых, а мы простые люди. Ничего меж нами не получится,— отмахнулась Светлана. И кивнув на прощанье, свернула на свою тропинку.

Яков ругал себя за нерешительность. Ведь вот хотел спросить, чем занята вечером, думал предложить пообщаться, погулять в звонких сумерках, но не получилось, язык будто онемел, и человек не насмелился навязать Светлане свое общество.

— Староват и лысоват! Зачем ей такой сдался?— гонит себя прочь от ворот коттеджа.

— Яша! Зайди на минуту! — зовет пожилой человек и, указав на огород, сказал:

— Во, как люди позаботились про меня! Весь урожай за одну ночь собрали. Ни одной картохи и морковки не оставили. Помогли от души! — смеялся человек ядовито.

— Конечно переселенцы! Кто ж еще! У них совесть в карманах не водится.

— У вас собака есть. Чего ж не отпустили?

— Заснул я крепко и не слышал! Что делать, сам проспал свой урожай. Обидно, все лето огород пестовал для кого-то!

Яков посмотрел, куда ведут следы с дедова огорода, заглянул за дом. Так и есть, картошка сушится, своей не сажали:

— Матвей! Слышь меня? Верни картошку деду, не доводи до беды! Второй раз напоминать не буду. Сумел взять, теперь отдай! Я проверю! Понял? — спросил мужика. Тот голову угнул. В глаза смотреть было стыдно.

Едва сделал несколько шагов, услышал женский плач, заглянул через забор. Увидел на ступеньках дома хозяйку, пожилую женщину, та голосила, кого-то звала.

— Варвара! Что случилось? — вошел во двор участковый.

— Сын пропал. Уже неделя, как ушел из дома, и нигде его нет. Всех друзей обошла, никто не видел моего мальца. Уж и не знаю, где искать? Живой он или нет? Весь поселок оббежала. Всех на ноги подняла. Да все впустую,— охала, обливалась слезами баба.

— Куда он пошел, к кому собирался?

— Ничего не сказал. Молча ушел.

— Поругались с ним?

— Ну, как обычно! Ничего особого. Только что попрекнула, что дома не помогает.

— Обозвала Федьку? Иль промолчала?

— Ну, козлом назвала, так что тут такого? Нынче это у мужиков заместо имени. Кто на такое обижается?

— Он просил что-нибудь купить?

— Ну, как всегда! На какую-то хренатень клянчил, что музыку крутит.

— Конечно, отказала и выговорила?

— Ох, только б воротился. Все куплю!

— Твой Федя где работает?

— Грузчиком на базе. Ой, и правда, а туда сходить и не догадалась, я ж позабыла, что работу не бросит.

— Варвара, не изводи мальца, не пили его. Иначе, и впрямь, насовсем от тебя уйдет. Ты только подумай, что он уже взрослый, не доставай его.

Генка Усачов никак не хотел возвращаться домой. Он устроился в углу склада на мешках. Работал в две смены и был доволен тем, что никто его не попрекает, не обзывает, не грузит мозги. Увидев мать, он попытался влезть под мешок, но поздно, баба заметила и подняла шум:

— Бездельник! Лоботряс! Лодырь! Мать хоть задушись в работе, ты не поможешь.

— Варвара! Прекрати позорить себя и сына! Не ори, не унижай! Иначе, впрямь, одна останешься. Уедет от тебя, и никто его не найдет. Поимей сердце к своему сыну. А что как Федор назовет тебя лентяйкой? Он в две смены работал. Какой же лодырь? Посмотри, над тобой вся бригада смеется! Ведь ты мать, а к сыну хуже мачехи относишься! — одернул бабу Яшка. Та мигом язык прикусила.

— Я ж тебе пельменев налепила,— подошла к Федьке.

— Не хочу. Ими только подавлюсь,— отпрянул парень.

— Федь! Ну не серчай! Сладим. Прости меня. Вся душа наизнанку вывернулась, не знала, где искать.

— Хватит пасти меня! Не получается вместе, станем жить врозь, как чужие,— предупредил парень.

— Это с чего так-то хвост поднял?

Яшка хорошо знал причину разлада в семье.

Еще два года назад понравилась Федору Татьяна. Она была беженкой из Казахстана и приехала в поселок вместе с родителями, сестрой и братьями. Почти сразу взяли ее бухгалтером на почту, и девушка радовалась, что устроилась по специальности. Федька сразу обратил на нее внимание и, повстречавшись совсем немного, сделал предложение. Татьяне понравился простоватый, добродушный парень, и она дала согласие, не обратила внимания на предостережения матери, предупредившей дочь, что свекровь у нее далеко не подарок:

— Вредная баба! Настоящая лягушачья язва! Ехидна! Эта не даст вам жить. Разобьет семью, она Федьку в ежовых рукавицах держит и тебя подомнет. С нею никто не уживется. Подумай, присмотрись, прежде чем соглашаться. Варвара в вашу семью много полыни нальет.

— Мам, мне ни с нею жить! —успокаивала Татьяна мать.

— Свекровь в семье не последний человек. Как она задумает, так и будет. Федька ее послушает, помяни мое слово.

Предостережения матери не сработали. И Федор сразу после свадьбы привел жену в дом. Варвара с порога оглядела невестку вприщур, заметив сквозь зубы:

— К чему такие расходы нужны были? Могли дома посидеть, своим кругом отметить, поскромнее! А не швырять деньги на ресторан! Были бы богатеями, понятно. А то, голь и бось! Жопу прикрыть нечем. Но туда ж! Всему поселку нос решили утереть. А что получили? Расходы на свадьбу не окупили. Как жить собираетесь, что завтра жрать будете? На меня не надейтесь. Я никого себе на шею не посажу,— поджала губы и ушла в свою комнату.

— Федь! А мамка меня невзлюбила! Ей все не понравилось.

— Притретесь, привыкнете, что вам делить? — удивился парень.

Когда Татьяна вернулась с работы и открыла свой шкаф, была потрясена до глубины души. Все ее вещи, даже белье оказались перевернутыми, смятыми, скомканными. Свекровь даже не попыталась скрыть следы любопытства.

— Зачем вы лазили в мой шкаф? Что там искали? — спросила Варвару.

— А что тут такого? Одной семьей живем, какие теперь секреты? Да и что прятать? У тебя приличного нижнего белья нет! Одежа и вовсе дрянная! Вся старая, линялая! Зато свадьбу закатили в ресторане! Весь свет решили удивить? Если б видели эти люди, в чем ты пришла к нам, то впрямь удивились бы...

Татьяна снова пожаловалась Федьке. Тот увел жену в их комнату, посоветовав не общаться с матерью. Та не смирилась с молчанием молодых и понесла по поселку сплетни, одну грязнее другой. Даже в магазине показывала нижнее белье Татьяны. И ругала Федьку, что привел в семью голожопую, у какой все приданое промеж ног растет.

Естественно, что все это доходило до молодых. Люди не пощадили, не хватило ума и такта! И в семье начались ссоры.

— Ну да, мать человек недалекий. Но ты не обращай внимания, поболтает и замолчит,— уговаривал муж. Но смолчать не получалось.

Перепалки в доме становились все грубее, чаще и продолжительнее. Федор пытался примирить женщин. Но его никто не слушал. Обиды копились каждый день. И однажды Татьяна не выдержала. Ведь свекровь выбросила в помойное ведро весь ужин, сказав, что такой отравой она никогда не кормила сына.

Татьяна, потеряв терпение, влепила свекрови пощечину, назвала сволочью и дурой. Варвара выскочила на крыльцо с воплем. Она на всю улицу проклинала невестку. Татьяна, не дождавшись возвращения мужа с работы, ушла из дома.

Варвара не сказала о причине, зато о самой пощечине тарахтела до ночи:

— Не пущу в свой дом сучку! Чтоб ни ногой на мой порог не ступала. Кипятком ошпарю, топором зарублю! — бесновалась баба.

— Привел шалаву, какая родную мать со свету сживает. Не ждала от тебя, сынок, что на старости приведешь эдакую змею.

— Мам, ты кого хочешь достанешь! — не соглашался Федька.

— Выходит, она права и меня надо бить по морде?— возмущалась Варя.

— Ну, зачем крайности? Я против драк!

— Так вот и я говорю, после такого не смей даже думать о примирении. Ушла и все на том! Перо ей в задницу! Вздумаешь ее воротить, выкину из дома обоих! — предупредила сына жестко. Тот понял, мать не уговорить. Она обиды помнила годами.

Федор после ухода жены уже не спешил домой. Понимая, что Татьяна не вернется в его семью, он после работы шел с мужиками в пивнушку и заливал свое горе до позднего вечера. Домой приходил «на рогах». Он не слышал брани и упреков матери и не видел ее, даже себя не помнил. Валился в постель одетым и, обняв вместо жены подушку, засыпал в горьком забытьи. А во сне видел Татьяну, и болела мужичья душа, скулила выброшенным щенком, и до утра шептали воспаленные губы:

— Танюшка! Девочка моя родная! Как я тебя люблю!

Услышав это, Варвара хватала все, что попадало под руку, и колотила спящего сына, крича до хрипоты:

— Ты мою убивцу любишь? Пошел вон отсель, шелудивый пес! Чтоб мои глаза тебя, окаянного, не видели!

Федька вскакивал, выпучив глаза, и, даже не заглянув на кухню, вылетал из дома пулей.

— Ты хоть позавтракал? — спрашивали друзья.

— Ага! Каталкой! — ругал мать.

— Помирись с Танькой! Снимите квартиру и живите, как люди.

— Мамаша такого не переживет, умрет, не выдержит,— отвечал мужикам.

— Ни черта ей не сделается! Первую неделю побрешет, а потом утихнет и смирится. Еще какой лапушкой станет. На хвосте плясать перед вами будет!

— Это не о нашей. Она особая! Любому не то хвост, голову откусит.

— Да будет тебе ее бояться! Ты ж мужик!

— А она мамка! — вступался за Варвару.

Федьке навсегда запомнилось как его мать, застукав своего мужа с любовницей, ухватила того за шиворот, забросила в угол дома, измесила в котлету и выкинула в окно. Тот долго валялся во дворе, Варвара не подошла, даже не глянула, живой ли он? И человек навсегда уполз из собственного дома, радуясь тому, что остался жить. Он понял, любимых так не бьют, не выбрасывают из окон, как мусор. Значит, он не нужен в семье. А коли так, возвращаться не за чем. Он лишний. И человек за все годы не сделал ни одной попытки к примирению. Вскоре завел другую семью, там тоже появились дети. Он растил их заботливо, оберегая от невзгод и неприятностей.

Федька с завистью смотрел, как он водит детей в школу, встречает их после занятий. О Феде так не заботились. У тех детей были велосипеды, у него даже самоката не имелось. Мать отказалась от алиментов, а он от притязаний к дому.

Даже через двадцать лет после развода эти двое не здоровались. Варвара так и не простила бывшего мужа и всегда называла шелудивым кобелем. Никогда не говорила о нем ничего доброго, и ни разу не пожалела о разводе.

Федька никогда не видел ее с мужчиной. Она попросту вычеркнула их из своей жизни, считая недостойным для себя связываться с козлами. Варвара всю жизнь работала на обувной фабрике и получала хорошие деньги. В доме и в огороде у нее всегда был полный порядок. Холодильник никогда не пустовал. Еда постоянно была приготовлена. Но Федька никогда не видел и не знал тепла от матери. Расставшись с отцом, она словно окаменела к сыну. Обида на мужика частично легла и на Федьку Они жили вместе как два квартиранта, вынужденные терпеть друг друга поневоле.

Варвара была трудягой, никогда не сидела сложа руки, не знала ни выходных, ни праздников. Она не признавала и не имела ни подруг, ни друзей. Не поважала родню. Варвара жила по-своему, дорожа независимостью и одиночеством, ни от кого не прятала глаза, считая, что ей стыдиться нечего. О ней в поселке молчали сплетники. Да и что скажешь о той, какую все называли кобылой Буденного, какая кроме работы не знала ничего. О ней даже соседи ничего не могли сказать, ни плохого, ни хорошего. Они попросту не общались с Варей. Та никогда не приглашала, и сама ни к кому не приходила.

Иным рос Федька. Отсутствие материнского тепла он компенсировал оравой мальчишек со всей улицы. Они были его друзьями, с ними, пока мать на работе, он не расставался. Варвара, вернувшись домой, колотила сына за беспорядок и грязь, за опустошенный холодильник, грозила выкинуть из дома как отца. Федька эту угрозу помнил всегда и затаил обиду на мать.

Варвара давно забыла угрозу, а сын ее помнил. Он перестал водить в дом друзей, сказав им все честно, и теперь вместе с ними до позднего вечера пропадал на улицах. Он дружил со всеми. Его знал и любил поселок. С ним дружил и Яшка Терехин. Они были ровесниками, вместе закончили школу, и только после этого их пути разошлись. Федька после службы в армии пошел в чернорабочие. Учиться дальше не стал. И только Яшка знал тому истинную причину. Федька не хотел попасть в новую зависимость от матери. Он устал от ее упреков и унижений.

Варвара даже не предполагала, что сын может обижаться на нее. Ведь она не привела ему отчима, никогда не выпивала и не курила, не приводила бабьи компании. В доме всегда был порядок, еды хватало с избытком. То, что сын пошел работать, считала правильным. Вот и она, обычная работница обувной фабрики с семилетним образованием, получала в четыре раза больше дипломированных. Так к чему этот институт? Да теперь за него еще и платить нужно. А сколько времени пройдет зря?

Нет, Варвара не отговаривала, но и не советовала. Она молча согласилась с сыном и похвалила про себя:

— Состоялся из тебя мужик...

Федьку мать не спрашивала, кем он хочет стать, когда вырастет? Лишь бы был хорошим человеком, никого не обижал и себя умел бы защитить. Коль руки есть, и голова на плечах имеется, себя завсегда прокормит, кем бы ни был. Мы люди простые, с неба звезды не хватаем, думала баба, уверенная в своей правоте.

С сыном Варвара виделась два раза в день, утром перед уходом на работу, и вечером, по возвращении. Коррективы в их жизнь внесла Татьяна, и Варвара не простила ей этого вторжения в их мир и жизнь. Она возненавидела невестку за болтливость, любовь к побрякушкам и тряпкам, к постоянной музыке, какую Татьяна включала на всю громкость.

Варвара слышала ее даже в конце огорода. Ее стало трясти от вида невестки, баба уже не могла сидеть с нею за одним столом и дышать под общей крышей.

Когда Татьяна ударила Варю, баба могла разнести ее в куски. И сделала б это, не дрогнув. Но та успела выскочить и убежать. Пока Варвара подскочила к двери, Татьяна уже хлопнула калиткой.

Нет, не боль, от обиды потемнело в глазах. Ее ударили в собственном доме! И кто?! Какая-то безродная дворняга, голозадая шалава!

Варвара паскудила Татьяну везде и всюду. Дошла до начальника отделения связи, где работала бывшая невестка, и рассказала ему обо всем. Тот выслушал Варвару терпеливо. А потом сказал:

— Мы ее приняли на работу бухгалтером. Она прекрасно справляется со своими обязанностями. А в личную жизнь сотрудника никто не имеет права вторгаться. Так что, помочь вам ничем не могу!

— Хотя б обругал, поговорил бы! — настаивала Варвара.

— За что? Я сам каждый день с тещей грызусь. Своих проблем — глухая ночь! Еще ваши сопли на нос вешать? Очень нужно! Не мешайте работать! Ушла от вас Татьяна, и Слава Богу! Забудьте все, здоровее будете!

Варвара ушла недовольная. Ее почти выгнали. В магазине и поговорить не с кем. Пара пьяных мужиков и Торшиха, какая сплетен не слышит и только спрашивает:

— Что купите?

В других магазинах только после работы можно душу отвести. В перерыв, как теперь, там тоже делать нечего.

А Федька снова запил. Всякий день в постели одетым засыпает. Возвращается, когда Варвара спит. Баба боится, что он вернется к Татьяне и, помирившись с нею, уйдет к кому-нибудь на квартиру, навсегда опозорив ее, как сделали это другие. Она ни о чем не спрашивает сына. Тот тоже молчит, а время идет.

Татьяна, покинув дом Варвары, решила никогда сюда не возвращаться. Свекровь возненавидела, как лютого врага. На мужа, не сумевшего защитить от своей матери, смотреть не захотела. Куда уж на квартиру, к чужим, если в своем доме не хозяин,— думала с презреньем.

Федька много раз приходил, вызывал на разговор, но она отказалась, ответив, что ей с ним говорить больше не о чем.

А через месяц их развели... Татьяна подала заявление. Когда Варвара узнала от сына, что он холостяк, и скоро у него в паспорте не будет штампа, мать даже всплакнула на радости. Побежала в магазин, купила торт и шампанское, повернулась к выходу и лицом к лицу столкнулась с Татьяной. Она вошла под руку с Максимом, начальником дорожного участка. Они были такие счастливые:

— Валюха! Приглашаем тебя на свадьбу! — выпалила Таня звонко, так чтобы и Варвара услышала. У той от неожиданности торт с бутылкой из рук посыпались. Люди, увидев, громко рассмеялись. Но зря. Шампанское не разбилось, а торт в коробке лишь слегка помялся. Варвара быстро взяла себя в руки и, вернувшись домой, сказала сыну:

— Твоя бывшая замуж выходит!

— Знаю! Меня пригласили на свадьбу! — показал открытку.

— Это ж какая сволочь! — возмутилась баба.

— Почему? Она устраивает свою жизнь! Кто имеет право запретить? Мы разведены и никаких претензий не имеем друг к другу. Я не сумел создать ей условия в нашем доме. Она ушла ни от меня, от тебя. Чему ж радуешься на старости? Или хочешь, чтобы я прожил свою жизнь как ты, в одиночестве? Не хочу! Мне такая судьбина без нужды, не стану задыхаться мышью в норе! Поняла? — уставился на Варвару ненавидяще:

— Я люблю ее, слышишь?

Мать мигом забыла о торте с вином и выскочила из кухни, как ошпаренная. Сын тоже не засиделся, вскоре ушел из дома, хлопнув дверью, и не вернулся на ночь. Не пришел Федька и на следующий день. Варвара прождала его до глубокой ночи. А на следующий день пошла искать по друзьям. Но сына у них не было. Его никто не видел, он ни к кому не приходил. Даже Торшиху про Федьку спрашивала. Но и в магазине не появлялся человек. Куда делся? В доме, как в норе, тоскливо и холодно. Варваре даже на работе ни по себе было. Все время оглядывалась на дверь. Скорей бы смена закончилась, и уйти домой. Может, сын вернулся. Но нет, в доме звенящая тишина. Никто не ждал, не окликнул знакомо:

— Мамка! Это ты? Вот и хорошо, а я ужин разогрел. Давай на кухню!

— Что ж не склеилось у меня ничего? Мужика выкинула, невестка убежала, сын ушел. Одна осталась. А для чего мне все это нужно? Дом — полная чаша, на сберкнижке полно денег. Да и под матрасом мешочек с деньгами. А для кого, для чего, кому нужно? Ведь совсем одна осталась. Сдохни, хоронить некому. До пенсии два месяца осталось, смех сказать! Старуха, а жизнь проглядела. Все могла бы иметь, да упустила, сама виновата. Вон, бабы на работе рассказывают, как от них мужики гуляют. Всю жизнь по чужим бабам, даже побочных детей имеют, но живут! Из семьи их не гонят. А я гордая! Потому, живу дурой! Или с той Танькой заелась! На хрен бы сдалась! Запрячь ее нужно было в свои заботы, в огород, в дом, пусть бы чертоломила! Глядишь, в хозяйки вылезла. И что на меня наехало? — сокрушается баба. Она смотрит в окно, вслушивается в каждый звук со двора. Но там только ночь...

Взвыла баба через неделю. Вышла во двор, села на ступени. Давно не ходил по ним сын, упала слеза на доску. А и придет ли? Выкатилась вторая. Может, в живых уже нет? — полились слезы градом, и такая тяжесть навалилась на плечи и голову, что взвыла от всего разом. Рыдала, голосила на весь двор. Забыв обо всем, плакала в голос. Знала, что никто не придет к ней. Не утешит и не поможет в беде! Кричала, чтоб знали, покуда жива баба! Коль замолчит, не забудьте похоронить. Она уже охрипла, распухло лицо, когда появился участковый. Не знай он Федьку, может и не пошел бы искать. С вихрастого детства знались. Вот и вытащили из-под мешков, домой привели. Варвара их мигом за стол усадила. Кормила, как родных братьев, чем нимало удивила сына.

— Ешьте, родные! Ведь я так ждала! — вспомнила ужас одиночества. Сколько раз за эти дни представляла себя в гробу, как хоронят, засыпают могилу землей. А рядом все чужие. И земля летит на гроб холодным снегом. Нет прощенья за земные грехи и ошибки. Для чего она жила, что оставила после себя? Сына? Но и он бросил ее! Оставил одну навсегда!

— Ешьте, дети! —держит сына за плечи, боится, чтобы не убежал снова.

— Сегодня у Татьяны свадьба! — вспомнил Федор, добавив, что надо сходить, ведь пригласили, отказаться невежливо.

Участковый, услышав, ложку уронил:

— Ты что? Какая свадьба? Или не слышал ничего?

— А что? Меня позвали!

— Свадьбы не будет.

— Почему?

— Погиб парнишка. Дорогу вели на село. Грейдер ровнял дорогу, расширял ее полотно и задел столб с проводами высокого напряжения. Максим в двух шагах стоял. Мигом все на него сыграло. И сам столб, и ток. Вчера похоронили. Весь черный, как уголь стал. Потому лицо не открывали. Нету человека, не будет свадьбы. Дикий случай. Не успев стать женой, вдовою осталась Татьяна. Так что о приглашении забудь. Оно неуместно. Давай помянем. Хороший был человек, нормальным, надежным мужем был бы,— глянул на Варвару осуждающе. Той зябко стало.

— Ладно! Пойду домой! Меня сын ждет. Будем с ним уроки делать. И я снова первачком стал. Всем нам в жизни приходится что-то начинать заново. Главное, не опоздать! Пока живы, надо спешить, верно говорю? — оглядел обоих. И вышел в двери, улыбаясь загадочно.

А через неделю Варвара спросила сына, вернувшегося с работы:

— Скажи честно, ты любишь Татьяну?

— Да, мам, люблю! — ответил твердо. И удивился:

— Куда собралась?

— По одному важному делу. Когда вернусь, расскажу тебе все.

Варвара вызвала Татьяну наружу. Не хотела говорить с нею при родных. Их было слишком много в том тесном домишке. Женщина глазам не поверила, увидев бывшую свекровь на лавке во дворе дома.

— Что ей нужно от меня? Чего хочет эта старая жаба? — сморщилась недовольно.

— Не бойся! Мы рядом! В обиду не дадим! — подморгнул старший брат. И посоветовал:

— Ты хоть узнай, что ее принесло к нам?

Выглянув в окно через полчаса, парень онемел от удивления. Варвара с Татьяной сидели на лавке, тесно прижавшись друг к другу, о чем-то тихо говорили. А на следующий день Татьяна вернулась в дом Варвары...

Как слышал участковый, женщины между собой не только прижились, но и подружились...

— Жаль Максима! Хороший был человек. Не повезло ему! Надо же какая внезапная, непредвиденная смерть! — сетовал Анискин.

— Кто ж ее ждет? Она, как гость, какую никто не зовет и не ждет, но она никого не обходит вниманием!— ответил Илья Иванович. И заметив, что Яшка обувается, спросил сына:

— Далеко ли «ласты» востришь?

— Не дальше поселка!

— Можно узнать к кому?

— Потом ключи от сердца попросишь?

— Это мне совсем ни к чему! — сморщился человек.

— Пап! Ты надолго уходишь? — подскочил Степка.

— Не знаю, как получится. А что?

— С кем сегодня уроки буду делать?

— С дедом!

— Он ругается на учителей, говорит, что они все с ума сошли. Потому, как нас поначалу надо русскому языку научить, а потом уж заграничный, а они велели английский начинать нам.

— В первом классе?

— Ну да!

— И вправду крыша едет у твоей училки! Ты хоть азбуку знаешь? Свою?

— Еще в садике прошли.

— Так ты давно грамотный?

— Дед говорит, что грамота еще не ум! А учительница спорит, будто неграмотный даже жить не сможет. А это брехня! Я до школы жил! А бабки в поселке даже совсем неграмотные, в магазин приходят, ни одной буквы не видят. Зато цены тут же! И считают быстро, прямо в голове.

— Скоро ты так научишься! Выучишь таблицу умножения, будешь вовсе образованным.

— Уже сказали, что скоро начнем ее учить.

— Так рано? — удивились Терехины, переглянувшись.

— Что делать? Отдохнуть не дают. С соседкой девчонкой познакомиться некогда,— вздохнул мальчишка. И опустив голову, добавил грустно:

— Пока школу кончим, лысыми поделаемся, совсем старыми. Мучают нас каждый день. Встаем рано, уроков много. На улице побегать некогда из-за уроков. Разве так надо жить? Я уже говорил с дедом, может бросить школу, не ходить на уроки совсем?

— Степка, учиться надо! Все через школу прошли.

— Бедные мы бедные! И за что так мучаемся?

— Терпи! Куда деваться? Может из тебя большой человек получится? — притянул к себе мальчонку Илья Иванович.

— Представляешь, они в первом классе логику проходят. У нас ее и в десятом не было. Но мы выросли не дурнее. Этим нынешним, все мозги выкручивают, внушают отвращение к школе, урокам. Ну, кто теперь пойдет на занятия с охотой при таком перегрузе? Только подхалимы. Кто добрым словом вспомнит школьные годы?

— Ну, а как без учебы? Ты в свое время не хотел учиться. Хотя нагрузки были куда меньше нынешних! У тебя в голове один футбол был! Разве не так? Будь умнее, давно звание имел бы повыше и должность поприличнее! — упрекнул сына Илья Иванович.

— А мне мое нравится. Я поселку каждый день нужен, не просиживаю штаны в кабинете! — вспыхнул Яшка.

— Ладно! Деловой! Иди, куда собрался. Тоже мне, ангел-хранитель поселка! — выхватил из кармана мобильник, заходившийся в крике.

— А это ты, Николай! Привет! Что? Убийство? Где? Ты уже оттуда звонишь? Хочешь, чтоб я сейчас подъехал? Присылай «оперативку»! — согласился Илья Иванович и, повернувшись к Яшке, сказал, посуровев:

— Твой развлекательный визит отменяется! Садись со Степкой, сделайте уроки, вернусь, проверю.

— Что случилось, скажи? — разувался Яшка.

— Убийство. Звонил следователь прокуратуры Голубев. Просил приехать поскорее,— торопился Илья Иванович. Вскоре он уехал на происшествие, а Степка с Яшкой сели за уроки.

— Пап! А куда деда позвали?

— На работу, сынок! У людей беда случилась. Нужно помочь, разобраться.

— А ты всем-всем помогаешь?

— Там где могу, где знаний хватает.

— А нам можешь помочь?

— Кому и в чем?

— Ты смеяться не будешь про меня? А то не скажу! Это очень трудно!

— Ну, что у тебя не состоялось? Говори!

— У меня в классе появился друг. Он хороший пацан. Только имя поганое — Сирун. Что поделаешь, арменин. Так его родители обозвали. По ихнему это любимый, а по нашему — засранец, хоть вслух не признавайся, как зовут. В школе его все дразнят.

— Ты хочешь, чтоб я его от всех пацанов защитил? Но, как смогу?

— Нет. Мы сами защитимся за имя. Тут вовсе другое, совсем взрослое. Мы с Сируном одну девчонку полюбили. Ее Риткой звать. И вот чего нам теперь делать?

— А Ритка кого из вас любит?

— Она вовсе никого. Обоих дражнит. Сируна засранцем, меня найденышем из кустов, а еще легашонком.

— За что ж вы ее любите? — спросил серьезно.

— Она такая красивая!

— Да разве первоклашки бывают красивыми? Они еще совсем маленькие! Ну что в ней? Две косички и горсть соплей? Да еще дразнит, значит, злая. Если не любит, силой не заставишь. Но попробуйте ее наказать и отвернитесь от Ритки сразу оба. С другими подружитесь. И эта ваша девчонка сразу испугается, сама начнет за вами бегать, чтоб в друзья вернуть. Это старый прием. Все пацаны им с самого детства пользовались. Недаром еще совсем давно кто-то из поэтов сказал:

Чем меньше женщину мы любим,

Тем больше нравимся мы ей...

— А бывает так, что любил, любил, а потом навовсе разлюбил, не понарошке?

— Случается и такое. Даже хуже бывает. А что, ты уже и разлюбить успел? — удивился Яков.

— Это я про тебя спросил. Ты теть Вику так крепко любил. А вчера слышал, как говорил с ней по телефону, я чуть не заплакал. Жалко сделалось.

— Кого?

— Обоих! — шмыгнул носом Степка, а Яшке вспомнилось. Он только лег в постель. Степка сразу перелез к Яшке, чтоб тот как всегда рассказал ему, как прошел сегодняшний день. Человек только открыл рот, как зазвонил телефон. Яшка буркнул досадливо:

— Кого черти на ночь подкинули?

Звонка от Вики не ждал. Прошло время, и боль разлуки уже сгладилась, утихла и перестала болеть душа. Когда узнал, кто звонит, сам удивился, не зазвенел колокольчик внутри, не отозвался радостью:

— Здравствуй! Я узнал тебя, Вика. Забыл или вспоминаю? А какая разница? Честно говоря, кажется, отболел тобою. Время свое сделало! Что? По-твоему это очень быстро? Ну, уж как получилось. Выходит, не стоило помнить дольше или не о чем было вспоминать. Собственно нас с тобой ничего не связывало, кроме безобидных прогулок и недолгого общения. Степка ходит в школу, ему уже не до сказок. Даже во дворе поиграть некогда.

Он иногда вспоминал тебя. Теперь уж нет. Другие заботы появились, свои друзья,— растерялся Яшка, не зная, о чем говорить с Викой дальше. Но она сама спросила:

— У тебя кто-то появился?

— Ты о чем? Не врубился! Если о женщине, так сама знаешь, их у нас всегда хватало.

— Семья уже появилась? Поздравляю!

— Она у меня всегда была! В том же составе живем пока, без изменений. После тебя уже не спешим.

— А я при чем? — послышалось удивленное.

— Знаешь, что Степка сказал? Не нужна нам Вика, она как моя мамка, только бросать умеет, а любить нет...

— Даже так? Это больше подходит к Илье Ивановичу,— послышалось в ответ.

— Его мать не бросала. А себе жену я стану выбирать с учетом Степкиных интересов. Ты, как педагог, должна знать, что дети не прощают предательства и помнят о нем долго.

— Яков, я вовсе не набиваюсь в жены! Смешно было бы! Позвонила тебе, как доброму приятелю, а ты отчитал, что первоклашку. Неужели нам уже поговорить не о чем? Ведь я не преподаватель, археолог. Кажется, начинаю втягиваться и привыкать.

— Вся жизнь в поездках, командировках. Не упусти главное, чтоб финиш не был горьким и одиноким. Раскапывая чужие захоронения, не оброни и не оставь в них свою душу,— грустно заметил Яшка.

— О-о! Да ты становишься философом. Это забавно! Только в нашей экспедиции, в отличие от других, женщин совсем мало, мужчин много больше. Останется какой-нибудь и на мою долю.

— Из тех, кого откапываешь?

— С кем работаю! — рассмеялась Вика.

— С отцом трудишься?

— Конечно. Он меня ни на шаг от себя.

— Мои тебе соболезнования! Создай свой отряд и при первой возможности убегай из-под пресса. В жизни плавное — это личное счастье, все остальное можно безболезненно поменять.

— Ты что? Уговариваешь меня вернуться?

— Нет! Ни в коем случае. Даже не думал о таком. Советую, как старой знакомой.

— Яшка, ты не корректен!

— Чем обидел?

— Зачем обзываешь старой знакомой? Ну, хотя бы прежней, бывшей, а то сразу с обидными намеками! А ведь мне уже и впрямь нимало.

— Ты не засидишься! Стоит поднатужиться.

— Это о чем? Куда тужиться, зачем? Я тоже не спешу с семьей! Слишком много новых планов появилось. А муж может помешать.

— Смотря какой! Иной поможет!

— Не смеши, Яша! Теперь таких нет. Разве только какой-нибудь из гробницы. Но и там много отравленных и убитых. Наверное, не случайно укоротили им жизни?

— А ты жестокой стала. Это плохо! — заметил Яшка.

— Какая работа, такие сами.

— Интересно, какие теперь у тебя сказки?

— Степка их не стал бы слушать. Он любил добрые, со счастливой концовкой. А где их сыскать, на могильниках? Я среди них сама седеть стала. Оказывается, и раньше люди страдали и мучились, уходили из жизни из-за безответной любви, ревности, измен. Горем вся земля пропитана с давних времен, и мы не новички.

— Ну, это слабые люди, какие ушли из жизни из-за женщин! Никакая не стоит такой жертвы. Мужчина должен себя уважать. Я никогда не доставлю ни одной такого удовольствия! Нет на земле незаменимых!

— Может ты прав, Яков! Удач тебе! Живи счастливо в своем захолустье. Может, там и впрямь все правдивее, чище! — выключила телефон, так и не дождавшись предложения о встрече.

— Пап! А почему Вику разлюбил?

— Потому что она нас не любила.

— А тетька Валя любит!

— Хватит о ней! Давай уроки делать!

— Давай во дворе погуляю, а потом уроки приготовим. А то у меня голова пухнет.

— Это еще с чего?

— Все думаю, где теперь нам тетку найти такую, чтоб и тебе понравилась!

— Не надо нам, обойдемся, чужой человек — лишняя морока в доме.

— Я тоже морока?

— Ты же совсем свой! Терехин!

— И тетька своей станет!

— Не лезь ты во взрослые дела. Когда будет нужна, сами разберемся.

— Пап! А ко мне вчера дяхон подошел. Конфетов дал много. Сказал, что он мой родной отец и скоро приедет за мной, чтоб забрать к себе в город, навовсе. А я ему не поверил и сказал, что у меня есть папка, дед и бабка, и мне с вами классно, я ни в какой город не поеду. Ни к кому. И все конфеты взад отдал. Не хочу чужие. А он все равно говорил, что родной и заберет меня отсюда насовсем. У него теперь есть хорошая тетька, она станет заместо мамки. А еще в доме живет большой кот, а во дворе собака, что они меня тоже будут любить и защищать. У него школа совсем близко, прямо за углом. А в доме будет своя комната. Он уже обставляет ее. Говорил, что купил мне стол. Особенный, удобный для уроков. Теперь надо койку, стул, книжную полку под учебники. И после этого он приедет забирать меня! А зачем? Почему, если он папка, не забрал у мамки, когда выкинула? Где он был? Откуда теперь взялся?

— В тюрьме он сидел. Так случилось у него. Не по своей воле из дома ушел. Водителем работал, сбил человека, конечно не хотел. Тот погиб. Андрея Егоровича посадили. Ну, а мать не стала его ждать. Такое часто случается. От того зовут баб слабым полом, что доверять им нельзя, ни в большом, ни в малом.

— Ни большим, ни маленьким,— рассмеялся Степка и подсел поближе к Яшке. Часа три они делали уроки. Читали, писали, считали. Когда закончили, оба почувствовали, как устали.

Ирина Николаевна с тревогой выглядывала в окно, ждала Илью Ивановича к ужину, но того не было. Да и Яшка со Степкой не спешили к столу, решили выйти во двор, подышать свежим воздухом, отдохнуть после уроков.

— Зима скоро! Слепим мы с тобою снеговика, поставим у ворот вместо сторожа, метлу ему дадим, чтоб снег со двора убирал.

— А наш пес опять ссать на него станет,— хохотал Степка. И первым увидел подъехавшую к дому оперативку. Илья Иванович выскочил из нее, попрощался с оставшимися в ней людьми, свернул к дому.

— Уроки сделали?

— А как же! Только вышли продохнуть. Как у тебя? Кого там убили? — спросил Яшка.

— Дома расскажу. На дворе не стоит. Давай лучше перекурим,— предложил сыну и, присев рядом, не выдержал, заговорил тихо:

— Женщину убили. Из переселенок. Она вместе с дочерью приехала с Кавказа.

— Опять Кавказ! Какая-нибудь кровная месть за измену! Черте что за люди, не могут жить без приключений! — сорвался Яшка.

— Успокойся. Тут вовсе ни месть. Коля Голубев чуть башку ни сломал, за что можно убить эдакое подобие бабы? Худая, как жердь. Вся изможденная, измученная, изголодавшаяся. Женщине всего сорок два года, она на все семьдесят выглядела. Я дочку спросил, чем мать болела, она ответила, мол, ничем, здорова была. Ну, тогда все понятно. На «игле» много лет сидела. А Голубев не поверил. Мол, куда этому чмо еще колоться? Ни баба, ходячий скелет. Но кто-то же убил ее.

— Оплеухой? — хмыкнул Яшка.

— Из пистолета застрелили. Кому-то помешала.

— Наверное, свои и уложили. Не захотела наркоту в долг давать. А чтоб в ломке их не высветила, убрали подальше от греха.

— Не тот случай. Другое получилось, пошли в дом. Степку одного во дворе не оставляй. Опасно. Пошли домой! — взял мальчишку за руку, тот нехотя поплелся следом.

— Она не просто наркоманкой была, а и торговала наркотой. Сначала среди своих переселенцев с Кавказа, потом и к нашим поселковым стала подходить, примеряться, предлагать. А «зелень» она на наркоту клюет живо. Ей всего попробовать охота. Наши ребята западали на ее дочь. Девка и впрямь яркая. Но попадали в лапы мамаши, как в ловушку. Никто не вырвался сухим. Только последний хитрее и подлей всех оказался. Он знал, что Нонка вместо живца. На ней сгорел ни один десяток несостоявшихся хахалей. Парни меж собой делятся. Так и раскусил подноготную.

— А где наркоту брала?

— С собой сумела привезти. Да и кто мог подумать такое о беженке? Конечно, их проверяли, но не столь тщательно как следовало. У нее мы сегодня нашли больше килограмма героина. А дочка сказала, что мать ждала еще, кто-то должен привезти из Ирана. Значит, дело было поставлено на широкую ногу.

— А за что «погасили» бабу?

— Понимаешь, все так получилось, что эту бабу убили, когда Нонка вышла на свиданье к своему парню. Между ним и киллером время было согласовано.

— Это и дураку понятно,— кивнул Яшка.

— А Голубев не верил, что дочь подставила мать. Но она могла не знать о сговоре. И бабу тот парень засветил переселенцам из Кавказа. Они сюда тоже не с пустыми руками прибыли. И им клиенты нужны. Поселок не город. Война за каждого человека шла. А тут конкурентка. Вот и убрали с дороги, чтоб не мешала. Теперь надо найти киллера. Но этим сам Голубев займется. Я и так ему здорово помог. Он уже чеченский след искать стал. Ну, повернул его с трассы. Сказал, что убийцу в поселке искать надо, а ни за семью морями.

— Ты-то как узнал о том?

— Взяли Нонкиного ухажера. Он и раскололся. Думал, бабу припугнут. А ее грохнули. Казахские переселенцы меж собой в разборках живут. А тут чужая...

— Короче, хлебнем мы с этими переселенцами! — нахмурился Яшка.

— Понимаешь, они меж собою враждуют. Иных прямо выдавливают из поселка, другие сами уезжают, тесно им у нас, развернуться негде. Работать не хотят. Иждивенчеством заболели. Местных это бесит. С каждым днем приезжих все меньше становится. Те, кто останутся, приживутся. Вон, смотри, Тарасенко, уехали в деревню, стали фермерами. Как трудно приходилось им сначала. И рэкет доставал! Сколько раз мы выезжали на выручку, скольких бандитов отправили на зоны, сколько пережила семья? Вспомни, какой падеж скота был у них на втором году? А все от импортного корма! Даже завязывать с фермерством хотели. А теперь все нормализовалось. И стадо в порядке, поголовье выросло. Хотят еще коровник строить. Свиней развели. И тоже пошло неплохо. На базаре их Галя торгует мясом, так очередь от самых дверей до прилавка выстраивается. Потому что дешевле других продают, и мясо вкусное. Сам покупал! — улыбался Илья Иванович.

— По-моему, к ним частенько Анискин заглядывает. Отоваривается с каждой получки. Дочка у них хорошая. Приветливая, умелая, а какая чистюля! — вспомнил человек.

Яшка сделал вид, что не расслышал. Отвернулся. Но от памяти никуда не денешься. Вот так и вспомнился морозный январский день позапрошлого года, когда весь поселок готовился к Рождеству Христову. В каждом доме суета поднялась.

А вечером собралась молодежь на коляды, по улицам ряженые пошли в вывернутых шубах, в цветастых платках, все раскрашенные до неузнаваемости. Они пели здравицы, желали здоровья людям. Плясали, осыпая зерном встречных и хозяев домов, куда приходили, благополучия, удач, прибавленья в семье желали.

Не обошли ряженые и Терехиных. Всю прихожую и кухню зерном засыпали. И только проводили их хозяева, телефон закричал, с фермы звонили:

— Выручайте! Бандиты нагрянули!

Терехины, прихватив оперативников, тут же в «оперативку» вскочили, скорее на ферму заспешили. Кто-то под шумок вздумал поживиться, решили все.

Подъезжая, и впрямь, толпу увидели. Хозяева фермы со страху все огни погасили в доме. А ночь выдалась темная, глухая.

Сотрудники милиции не решились подъезжать вплотную, опасались, что по ним в упор начнут стрелять. И скомандовали на расстоянии:

— Ложись!

Каково же было удивление милиции, когда люди стали плясать, они с песнями пошли к «оперативке», хохотали, кувыркались в сугробах, кто-то сыпанул в машину пригоршню овса.

Когда водитель включил фары, все увидели толпу ряженых Они пришли поздравить фермеров с наступающим Рождеством. А их не пустили, испугались, приняли за бандитов. Когда все выяснилось, и хозяева увидели, кто к ним пожаловал, открыли ворота нараспашку, вместе с ряжеными веселились, извинялись перед работниками милиции за недоразумение.

А вскоре фермерскую дочь сосватали. Но не захотели молодые в поселке жить. Построили дом рядом с отцовским. Теперь в нем двое детей растут. Зять трудяга оказался. Сам на тракторе и на комбайне управляется, в его руках техника работает безотказно, без простоев.

Двое сыновей Тарасенко тоже невесток в дом привели. Эти со стадом управляются. Их день от зари до зари. Не знали они отдыха. Зато и жили безбедно. Только в прошлом году три новехонькие машины купили. Никто уезжать отсюда не собирается. Куда там! Хозяин фермы уже своего брата с Украины зовет. Пусть и он приживется на новом месте. Все ж шестеро детей у человека! Хватит ему купаться в бедах и нищете. Здесь, коль руки у мужика на месте, не пропадет. Таких бы переселенцев побольше.

Глядя на Тарасенко, взяла кусок земли семья казахских переселенцев. А летом засыпала торговые прилавки помидорами, огурцами, перцем, луком, зеленью. Даже в Смоленск возили продавать свое. И деньги получили неплохие.

Конечно, всю весну и лето пропадали на полях от стара до мала. Никто домой не спешил. Даже маленькая девчонка знала, надо прополоть и полить свою грядку, иначе взрослые будут недовольны.

Терехины знали, что большая половина поселковых живет со своих участков. Какой бы ни был доход семьи, огороды всегда были подспорьем. И люди до осени ковырялись на участках, на дачах, возле домов, уезжали в деревни помочь родителям на огородах.

Но были в поселке и другие люди. Они нигде не работали, у них не было огородов. Зато каждый день пили, дрались и ругались, от них не стало житья никому. Жили они в ветхих домах, в бараках, куда войти было страшно.

Тараканы, мыши, клопы роились здесь полчищами. Обитатели этих трущоб привыкли к ним, называли своими спутниками, постояльцами и даже не думали от них избавляться. О ремонте, уборке жилья здесь никто не помышлял и не вспоминал. В этих жалких хибарах было грязнее, чем на улице. Тут смеялись лишь, когда появлялась выпивка, и плакали, когда ее не было.

Мужчины и женщины, все на одно лицо. С тою лишь разницей, что кто-то еще держался на ногах, чтоб сходить в магазин за водкой, другие передвигались ползком, либо валялись по углам тихо, почти не шевелясь, этим уже все было безразлично и оживали лишь, когда кто-то, сжалившись, подавал глоток хмельного. Другое давно их не тревожило. Все человеческие инстинкты давно подавлены и пропиты.

Для чего живут? Этим вопросом никто не мучился.

— Живем, а что делать, если смерть набухавшись, уползла от нас, завещала мучиться дальше. А разве нам легко вот так страдать? На кружку пива ни у кого не выклянчишь? Глотка вина не дают! Как можно жить серед такого люду? — сетовали обитатели хижин, когда здесь с проверкой появлялась милиция. Ее сотрудников здесь не любили. Случалось, забирали они алкашей и везли в вытрезвитель, чтоб привести людей в чувство, встряхнуть их, заставить жить и работать по-человечьи. Но как? Истощенные, отвыкшие от работы мужики, не могли удержать в руках ни метлу, ни лопату. Женщины давно забыли, как моются полы, вытирается пыль. Они удивленно озирались по сторонам, спрашивая друг друга:

— Зачем? Кому это нужно?

Лишь к концу недели, встав на ноги, вспомнив что-то, начинали шевелиться. А выйдя из милиции, делали набеги на огороды, на дачные участки, на бельевые веревки и волокли в трущобы все, что плохо лежало, осталось без присмотра на просушку, проветривание. Жильцы хижин не зевали и не упускали ничего. И тогда в комнатухах появлялись кучи продуктов: картошка и лук, чеснок и яблоки, вяленая рыба и многое другое.

Иногда поселковые ловили грабителей. Наваливались всем домом, вкидывали так, что небо казалось не шире бутылочного горла. У них отнимали все и гнали подальше от своих домов и квартир.

Нередко пьянчуг сдавали в милицию, уже в синяках и шишках. Ведь они приноровились грабить кладовые в подвалах многоэтажек, вынося оттуда все подчистую. Разъяренные жильцы ловили одного или двоих, остальные успевали убежать, унося припасы.

Яшка вместе с оперативниками часто посещали алкашники. И каждый раз говорили одно и тоже:

— Отселить бы их куда-нибудь подальше от поселка. Ну, зачем они здесь живут? Мало того, что пьют и воруют, еще и плодятся отморозки!

— А что ты им запретишь? Чем ничтожней — тем плодовитее! Вон слон, как скудно размножается! Зато кролы, мыши только успевай, за год столько произведут, не посчитаешь! — говорил Анискин.

— Конечно! Полгода назад забрали у алкашей пятерых детей, лишили родительских прав. А пришли вчера с проверкой, там уже восемь новых младенцев! Когда успели нарожать! — возмущался Яков, заполняя документы на детей, не знавших отцов и матерей.

Их снова предстояло увезти в приют.

— Вот ведь умирают. Но почему их не убавляется? Откуда они появляются там? — не понимал Яшка.

— Люди не грибы, не растут после дождя. И не приходят к алкашам с жиру! Где-то беда загнала, другой, трудности не выдержал, случается, мы проглядели. Чего сетуешь? Человек алкашом не рождается, таким его делают обстоятельства и окружающие. Потому, кого винить, самих себя! Откуда появляются новые забулдыги как не из поселка? Ведь пришлых нет. Все свои, доморощенные! Ни они от нас, ни мы от них никуда не денемся,— хмурился Илья Иванович.

— Устаем от них,— отозвался Яшка.

— Знаешь, устраивая ребятню, ты делаешь доброе дело. Когда из бухарника удается вырвать хоть одного мужика, это уже подвиг. Я сам знаю, как это трудно,— глянул на сына и рассказал:

— Тогда ты еще не понимал, почему я поздно возвращался с работы, ты обижался, ждал меня, а я вместе со всеми ребятами ездил к тем пьяницам в бараки и устраивал судьбу многих. Вот так и тогда пришли. Впервые взяли с собой женщину-психолога. Я, честно говоря, не верил в успех ее визита. Посмеивался, мол, она в этом зверинце минуты не пробудет. И была причина для сомнений. Не верили мы психологам. Ведь вот сами сколько мучились, а результат нулевой! Так где мы, и где баба? Ну, приехали, алкаши, как всегда, кто заблеван, кто обоссан, один прямо на коленках уснул, уткнувшись мордой в рвоту, другой с голой задницей застрял у двери, наружу выбраться не успел. Ни одного мало-мальски трезвого. Все на бровях и еле теплые. Глянул я на нашу психолога с сочувствием, ну, с кем она говорить станет, кто услышит ее? Хотел предложить женщине, не теряя времени, вернуться в машину. А она подошла к мужику, какой на полу лицом к стене лежал, повернула, спросила, как его зовут. Потом, слово за слово, и разговорила человека. Оказалось, он сюда пришел из больницы. Ему желудок прооперировали, язву удалили. Пока лечился, ни жена, ни дети ни разу не навестили. А ведь двое сыновей, уже ни маленькие. Когда домой вернулся, жена чемодан с барахлишком в руки сунула и сказала:

— Мне не нужен иждивенец. Я выходила замуж за мужчину. Коль перестал им быть, уходи! Не можешь содержать семью, не отнимай последнее...

— А куда деваться человеку, если некуда голову приклонить и никому не нужным стал. На прежнее рабочее место его не взяли. Врачи не разрешили, сказали, что мужика надо устраивать на легкий труд. А что там получишь, как жить? Представляешь ситуацию? Загнали мужика в угол, откуда выхода нет. Он и без угла, и без заработка остался. А самое главное, в себя веру потерял. В ненужность свою поверил. И никого рядом, кто бы сумел разубедить. Та психолог возле него воркует, а я слушаю, она вдруг возьми и скажи:

— Вася! А ведь ты красивый человек! Тебе любая женщина будет рада, как подарку. Зачем себя гробишь? Почему не дорожишь собой?

— Тот, не веря в услышанное, даже глаза открыл, уж не приснилось ли сказанное? А психолог настырнее наехала:

— В детском садике поселка нужны сторож и дворник. Я поговорю с заведующей, вас возьмут. Там и питание, и угол сыщется. На первое время все ж терпимо. Работа не тяжелая. Когда поправитесь, окрепнете, подыщем что-то другое, получше для вас. Ну, нельзя тут жить, да еще в таких условиях. Давайте, выбирайтесь отсюда! — и увела мужика из вшивника.

— Я его через год в магазине встретил. Это был уже совсем иной человек, и вправду красивый душою. А как люди его уважали. Ни один не прошел мимо, чтобы с ним не поздороваться. Так не ко всякой родне относятся. Любят его люди! Вот тебе и психолог! Велика сила женского слова, сказанного вовремя. Ему нет цены! Мы оказались мальчишками, она посрамила нас, показала, как надо с людьми работать, какую струну в душе задеть! Так и вернула человека к жизни. В поселке Вася единственный человек, какого все дети и взрослые уважают.

— А где он работает? — поинтересовался Яшка.

— Все в том же детсаде, на той же работе. Сколько раз его сманивали оттуда, но заведующая не отпустила. Да и куда? В него весь бабий коллектив вцепился намертво. У Васи руки золотые. Он умеет все. И плотник, и столяр, и каменщик, и маляр. Сам в электрике и сантехнике разбирается. Детсадовские давно не вызывают никаких мастеров. У них на все и про все есть свой незаменимый Вася! — радовался за человека Илья Иванович.

— А как у него с семьей? С женой помирился?

— Да что ты? И не подумал о том. У него своя семья. На другой женился. На воспитательнице. Такую девушку взял! Намного моложе, красивую и очень заботливую. Ее дети в детсаде мамой зовут. Это тебе о многом должно сказать. У нее с Васей уже сынок появился. Павликом назвали.

— Прежняя жена в поселке живет?

— Уехала куда-то, не выдержала. Люди над нею в глаза смеялись. Называли дурой, сволочью. А тут сыновья совсем повзрослели, все окончательно поняли, уважение к матери стало таять, пересматривались ценности. Но поздно! Выздоровел человек окончательно, телом и душой восстановился.

— А первая что ж его не вернула?

— Ох-х, и много раз пыталась баба заполучить мужика обратно, да он не уломался. Предательства всей семье не простил. Даже слышать не захотел о возврате к ним. И правильно сделал! В одну и ту же пропасть нельзя прыгать дважды! Голова одна, как жизнь, этим дорожить надо.

— Только этого человека спасла психолог? — спросил Яшка.

— Э-э, нет! Еще двоих! Женщину и парня. Тоже в семьи вернула. К бабе ребенка привезла, какого бабка растила. Та два года дочку не видела. Из-за мужа спилась. А тут девчонка! Своя, родная, обняла и говорит:

— Как я тебя люблю! Скучаю по тебе, мамулька! Мне только ты и бабушка, больше никто не нужен!

— Вот так два раза привезла. На третий сама с ними домой вернулась. И не пьет, работает. Дочка уже в пятый класс пошла. Но на мужиков не смотрит, не верит. У нее для них одно званье — козлы! Хоть кого перед нею поставь. Воротит от всех. В прошлом году ее мать умерла. По правде сказать, все мы боялись, что она снова в запой уйдет. Но удержалась женщина. Устояла в горе. Вот тебе и неизлечимый женский алкоголизм, какой детская любовь победила. А еще чутье психолога. Очень нужны они в нашей работе. Именно женщины, такие как эта, наша Фаина Григорьевна.

— А парня какого спасла?

— Сашку Быкова! Этот уже на «иглу сел». С ним воевать сложнее. Никто не верил, что его она вытащит. Главное, чего все боялись, выдержит ли ломку, не сорвется ли на полпути? Такое не каждому под силу! Мужики не выдерживали, случалось, умирали. Он сумел себя удержать,— похвалил человека Илья Иванович.

— Небось, тоже какая-то женщина влезла в ситуацию. От баб одна беда мужикам!

— Здесь женщины совсем ни при чем! Пошел поручителем в банк за своего приятеля, тот большой кредит взял. Заплатил первоначальный взнос и все, дальше платить не стал. Когда пришли к нему с претензией, оказалось, что у того приятеля ничего нет. Ни жилья, ни имущества, ни денег, вот и взяли за жабры поручителя. А парень и не знал, что его по-подлому подставили. Когда понял, куда влип, уже поздно было. Оказалось, что за доверчивость и глупость надо платить, и нимало, короче, весь кредит и проценты! То есть всю жизнь платить за того негодяя. Вот и не выдержал, застрессовал, а там «иглу» дали. Короче, вконец опустился. Так бы и ушел из жизни, не появись Фаина. Сумела вытащить из болота, помочь. И человек вернулся в жизнь, к людям. Но уже иным, без открытой души, недоверчивым и осторожным...

— Еще бы! — понятливо хмыкнул Яшка.

— Жаль, что вот так, погодя, калечат друг другу судьбы.

— А как тот приятель? Он в поселке живет?

— Жил. Он на тот кредит купил импортную машину. Оформил ее на сестру, а ездил сам по доверенности. Недолго порадовался, попал в аварию и погиб. Правду говорят, что на чужих слезах свое счастье не построишь. Наверху все видно. И Сашка Быков это понял. На похороны пришел. Сестре и матери все высказал. Те, через три дня сами принесли деньги в банк, боясь, что судьба и их за жопу поймает. Казалось бы, все благополучно разрешилось. Но куда денешь пережитое?

— А и человека не стало, погиб,— пожалел Яков неизвестного приятеля.

— Таких не жаль. Он за свое получил. Сашка был третьим, кого он охмурил. Думал, пройдет безнаказанно. Ан нет! Наверху счет грехам ведется! Вот и убрали, чтоб другим жизни не укорачивал,— улыбался довольный Илья Иванович и вдруг спросил:

— А ты чего сторонишься Фаины Григорьевны? Очень умная женщина! Тебе у нее поучиться не мешало бы. Людей хорошо чувствует и понимает Кого хочешь, раскрутит на разговор и узнает всю нужную информацию. Знаешь, как она нашего Анискина вывернула наизнанку?

— А он то ей зачем? — удивился Яков.

— Димка, внук его, попался на шкоде. У кого-то из одноклассников спер мобильник и попал к нам, учительница привела. Сазонов отправил пацана к психологу, тот и прозвенел, что давно просил «сотик», а все ему ответили, будто денег нет.

— А тогда на что дед с папкой каждый вечер выпивают? Ведь находят деньги на водку? Почему для меня их нет? У всех пацанов есть мобильники, чем я хуже других?

— Наш начальник, Сазонов, как услышал, сразу решил Анискина на пенсию отправить. Мы всем отделом еле переубедили человека. Я то знаю, что Димка сбрехал. Толян все вечера у нас, допоздна сидит зачастую, чаи гоняем. А этому сопляку вынь и положь мобильник прямо сейчас! Вот такой поганец. Застукал его дед с сигаретой за домом. Взял за ухо, а он в ответ, мол, не курил, подержать просил пацан, какой в отхожку шмыгнул. Ну, Анискина не проведешь, велел дохнуть. Тот как выпустил пар, дед лет тридцать курит и то еле на ногах устоял возле первачка. Смазал по соплям, а тот грозил Сазонову пожаловаться, за оплеухи. Вот тебе и внучек, свой, родной. Ну, взялась за него Фаина. Неделю работала с отморозком. Больше не ворует. А с сигаретой вчера сам видел. Толян на него рукой махнул. Перестал верить в мальца.

— У нашего тоже куча горбов! — вздохнул Яшка.

— А у кого их нет? Наш хоть не ворует!

— Зато спроси мать, что он недавно отмочил? — расхохотался старший Терехин.

— Что выкинул?

— Свою одноклассницу приволок!

— Ну и что? — не понял Яшка.

— Не для того, чтоб вместе уроки сделать. А познакомить как с женой!

— Что? Ты шутишь?

— Нет, он мультиков насмотрелся, и ему захотелось свою королеву. А то ему скучно одному целыми днями. У всех его друзей мамки имеются, вот и Степке тепла захотелось, взвыл от одиночества, вздумал себе развлекашку привести. Кое-как убедил, что рановато ему жениться. Так обиделся, целый вечер ко мне не подходил. А завтра что придумает? Тоже не подарок! Со своими вывихами.

— Отец его приезжал. Обещал забрать к себе в город.

— Чего ж не взял?

— Пока не готов!

— Зачем же приезжал?

— Увидеть хотел. Соскучился...

— К нам домой приходил?

— Степка рассказал. Отказался к нему уезжать. Гостинцы не взял. А потом во сне у меня под боком всю ночь вздрагивал и плакал. Утром проснулся, обхватил и спрашивает:

— Папка, ты всамделишный, не приснился?

— Вот и обидься, ему тепло каждую минуту нужно.

— Кто без него проживет. Даже кот, давно ли у нас прижился, а и он на руки лезет. Своих знает. К Анискину на коленки не прыгает.

Илья Иванович и Яшка оглянулись на внезапный стук в двери. Открыли. В дом вошла Фаина Григорьевна и ввела за собою двух озябших девчонок.

— Простите за беспокойство. Домой возвращалась с работы. Смотрю, эти двое сидят на пороге возле дома и ревут в голос, совсем закоченели. А мамки нет. Не вернулась с работы, не пришла за ними. Воспитательница их собрала, привела к дому, велела маму ждать. А ее все нет. Пропала женщина, искать надо. Помогите! Да и детей на улице не оставишь одних.

— Где их мать работает?

— На оптовой базе. Там рабочий день давно закончился.

— Веселые дела! Где ж ее искать теперь?

— Под ближайшим забором или в морге! — мрачно ответил Яшка.

— Да погоди с трупными прогнозами! Пройди, Фаина, сама разденься, детей поближе к теплу посади!— и сказал жене:

— Мать! Накорми гостей!

Пока дети ели, Илья Иванович позвонил в «скорую помощь».

— Да! Привезли с оптовки женщину. Еще в два часа дня, с острым приступом аппендицита. Она уже прооперирована. Но вставать ей нельзя. С холодным пузырем лежит,— ответил дежурный врач.

— Прошу вас, узнайте, есть ли у нее родня в поселке? Двое ее детей остались на улице. Может, кто-то за ними сможет присмотреть,— просил Терехин человека.

Через полчаса «оперативка» привезла бабушку, и детей доставили домой.

Накормив гостью блинами со сметаной, напоив чаем, поговорили, а когда Фаина засобиралась домой, Яшка, осмелев, спросил:

— Можно мне проводить вас?

Илья Иванович озорно подморгнул сыну и добавил:

— А и верно! На дворе совсем темно.

— Я не боюсь ничего. И все ж, если не в обузу, буду признательна! — ответила психолог.

Они шли совсем рядом по неровной проселочной дороге, усыпанной первым снегом. Приветливо светились окна домов, словно улыбчивые глаза людей. Яшка, осмелившись, взял Фаину под руку и повел бережно, обходя выбоины.

— А ты хорошо знаешь эту дорогу, наизусть, с закрытыми глазами можешь пройти! — похвалила участкового.

— Своими пятками и задом с самого детства изучал. Помню, как у бабки Прокофьевой все цветы в палисаднике оборвал, а она увидела и за мной в погоню. Я от нее как зафитилил по дороге. Она уже успела по ходу крапиву сорвать. А мне, ну, как назло не повезло. Споткнулся на камне и растянулся лягушонком на дороге. Бабка тут как тут. Всего крапивой выстегала, даже уши достала. Я орал, как резаный поросенок. А она хлещет, не жалея, и приговаривает:

— Я тебя лягашонок, отучу воровать! Ишь, негодное семя! Сам с мышонка, а уже такой пострел! Нешто не мог придти и попросить по-людски. Сорвал пяток, а поломал и попортил все цветы, окаянный бес! Рожа твоя бесстыдная! Мне так обидно было слышать это. Ну, кое-как убежал от нее, а дома отец ремнем добавил. Я на задницу с неделю сесть не мог.

— Наверное, после той взбучки на цветы не смотрел? — смеялась Фаина.

— Дорогу стал запоминать, чтоб больше не спотыкаться. А за цветами, да еще в чужие палисадники до восемнадцати лет лазил. Дальше стыдно стало. И отец глаз не спускал, не разрешал позорить семью и имя. Он у меня строгий. Редко перепадало от него, но всегда памятно.

— До восемнадцати бил?

— Нет! В последний раз, когда с армии вернулся и обмыл дембель с друзьями. До дома не дошел. Вернее до постели. Во дворе упал и не смог встать, уснул. Тут отец вышел покурить. Увидел меня, снял ремень и помог... С тех пор в гостях не перебираю и больше нормы никогда не пью.

— А разве сам Илья Иванович не выпивает?

— Всегда одну рюмку. Вторую никогда в руки не возьмет. Такое у него правило. Он первую пьет для веселья, для глупости никогда. Так его отец приучил. И он никогда, ни по какой погоде его не нарушил, меня к тому приучает, хотя, случается, срываюсь по праздникам,— признался Яков.

— Я тоже не пай девочкой росла. Хулиганила, дружила только с мальчишками, девчонок колотила. Но оно понятно, матери не было, растил отец,— поскучнел голос:

— Мама умерла, когда я перешла во второй класс. Сердце подвело. Отец мне обоих заменил. Ни бабкам, ни теткам не доверил и не отдал. Всюду с собой брал. Потому с малолетства привыкла к общению со взрослыми. Но когда попадала в ораву сверстников, отрывалась от души за все упущенное. Это было для меня праздником.

— Твой отец не сразу женился?

— Он после мамы так и не женился. Конечно, женщины, наверное, были, но в дом не привел ни одну.

— Кем же работал?

— Начальником пожарной охраны.

— Серьезная работа,— заметил Яшка.

— Он мечтал стать врачом. Хирургом. Но провалился, не набрал баллов и сам себе сказал, что видно это ни его судьба. Почти тридцать лет на одном месте. Мог уйти на пенсию, его уговорили остаться. И сегодня работает там. Он у меня самый хороший человек. Если совсем честно, папка свою жизнь целиком мне отдал.

— А разве у тебя нет своей семьи? — удивился Терехин.

— Мы с отцом, других нет. Я не могу предать его и привести в нашу семью чужого. Ведь отец не поступил так со мною в детстве, когда мы остались без матери. А теперь, когда мой папка в возрасте, я не хочу его подводить. Каждый выходной к нему приезжаю. Сидим до глубокой ночи и не можем наговориться. Веришь, я много раз предлагала ему найти женщину, а он отшучивается, говорит, что прихватит себе какую-нибудь бабенку перед пенсией, чтоб вместе по свету помотаться. Любил турпоходы в молодости. А потом не до них стало.

— В кого же ты пошла?

— Наверное, в деда! Он философию в институте преподавал. Трех жен сменил! Представляешь, в то время? Сошло с рук! А знаешь почему? Умел убедить в своей правоте любого! Со всеми бывшими остался в друзьях до конца жизни. Ни с одной не ругался. Вот где психолог! Он всегда говорил, что если бы люди уважали и знали философию, на земле не было бы ни войн, ни голода, ни преступлений. А мне с детства навязывал логику, психологию просто обожал. Все доказывал, что она одна из древнейших наук, неблагодарно забытая революцией. Но в будущем без нее не сможет обойтись человечество.

— Не всякому она дана! — не согласился Яков.

— Неправда! Вот если заложено чувство справедливости, последовательности мышления, поступков, если человек умеет правильно оценить ситуацию и не склонен обидеть ближнего из куража, из такого получится психолог!

— Фаина, но сколько этих если? А вдруг в нем иные гены? Я считаю, что каждому дано свое. Может не совсем то, что хотелось бы! Тут, как повезло! Не всем дано стать великими! Нужны и простые слесари, доярки, дворники! Ни все птицы в облаках парят. Есть и обычные воробьи. Так и люди. Возможности и способности разные. Потому в поселке есть и алкаши, и наркоманы.

— Яш, а мы с Сазоновым отправляем в интернат для престарелых троих наших, двух мужчин и женщину. Для меня это победа! Еще три жизни спасены! Конечно, скажешь, что это крохи! Но из капель получается ручеек. Правда? — повернулась лицом к Яше, в глазах сверкнули звезды, лицо и улыбка дышали радостью, будто сбылась сокровенная мечта.

— Хороший ты человек, Фаина! Но пройдут годы, и ты устанешь как все.

— Почему? От чего устану?

— Человеческие беды нескончаемы! И за этими яркими окнами не только смеются, а и плачут люди, кто-то умирает, другие рожают. Одни обретают семью, других выгоняют из дома. Кто-то украл, другой остался без хлеба. Вот так каждую минуту. В радости ни ты, ни я не нужны поселковым. Не всегда совпадают наши праздники, а и в веселье всегда настороже, чтоб за смехом не пропустить плач. Случается, опаздываем,— вздохнул Яшка.

— А мы пришли. Я здесь живу. Снимаю угол, маленькую комнату. Сазонов обещает мне добиться квартиру. Я не прошу. Потому что здесь, пусть в чужой семье, я не одинока. Когда сыщешь время, приходи, пообщаемся,— подала на прощанье руку.