Эльмира Нетесова Мгновенья вечности

Глава 8. ОСТАНОВИТЕСЬ, ЛЮДИ!

— Неужели все нынешние такие? Ведь их у тебя больше, чем мошкары на болоте перебывало. И что? Все непутевые? — не верил Илья Иванович.

— Ты преувеличиваешь. Я не половой гигант, не повеса. Серьезно отношусь к семье, так это закономерно.

— А мне сдается, что ты себя переоцениваешь.

— Ошибаешься, отец! Ну, вот возьми хотя бы последнюю, Оксанку, внучку Елизаветы. Ей двадцать один год! Чуешь разницу? Она случись что, тут же рога наставит. Ведь вот спросил ее, кто для нее важнее в жизни, муж или сексуальный партнер? Она ответила предельно честно, даже не задумываясь, мол, конечно, партнер! — отмахнулся Яшка, а вскоре продолжил:

— Решил проверить, что она собою представляет и спросил, умеет ли готовить? Так эта Ксюшка сморщилась, словно неприличное спросил. И ответила, что теперь не модно у плиты возиться. Все из полуфабрикатов готовят. Там на пакетах и коробках все написано. Теперь все так питаются, быстро и без проблем. Это раньше наши бабки и матери всю жизнь толклись у печки. А ведь вот так и жизни не увидели. Что ж тут хорошего? Женщина не кобыла, какую можно с ушами запрячь в хомут домашних забот. Она тоже должна получать от жизни удовольствие. И если мужчина не может их доставить, ему незачем жениться! Муж — раб своей жены! И не более того! Вот тут я спросил, а кто жена для мужа?

— Повелительница и королева!

— Поверишь, продолжать с нею разговор я уже не захотел. Пропало всякое желание общаться с этой мартышкой. Она неделю после этого жила в поселке, я с нею ни разу больше не встречался, всякое желание пропало разговаривать с нею. Может в городе есть лохи согласные с Ксюхой, но меня в их числе нет. Представляешь, стирку и уборку в доме она назвала старорежимным пережитком. А когда спросил, как будет растить своих детей, ответила, что наймет няньку.

— Акселераты! Нам какую-нибудь попроще,— помрачнел Илья Иванович.

— Она сама призналась, почему приехала к Елизавете зимой, чтобы та не посылала, как летом, «пахать» в огороде. Вот такая деловая! Какая жена из нее получится? Я спросил, что будет делать, если вязаные носки протрутся? Наша мать тут же их заштопала б. А Ксенья ответила, что выкинула б их в мусоропровод! Она в своем доме не убирает. Все делает мать и бережет Оксанку от домашней работы. С нее, мол, хватает занятий в институте. А когда его закончит, тем более нельзя заниматься черной работой, ведь у хирургов должны быть безупречно чистые руки.

— Тьфу! Как ты все это слушал? Баба она и есть баба! Хоть и хирург! Из-под нее птички не носят! — возмутился Илья Иванович.

— Тогда и не спрашивай, почему я до сих пор не женат?

— Яшка, но ни все такие!

— Большинство! Ты спроси, почему двое оперативников не женаты? Они скажут то же, что и я! Нет теперь натуральных баб, чтоб все умели и нас любили. Одни сексуальные партнерши остались. Но кому они нужны? Вот и живем поодиночке, неспроста, кто кого обставит в этой жизни, не знаешь заранее! — рассмеялся Яшка.

— А я думал, что она тебе отставку дала, как Вика!

— Нет, пап! Какая там отставка? Я на эту чмо сам не западу. Ведь вот даже Степка ждал, когда она уедет, и бабку не навещал. Конечно, не случайно, не хотел увидеться с Ксюшкой. Не без оснований, это точно. Она и с ним лажанулась. Но ничего не сказал пацан, хотя свои выводы сделал.

— Как изменило людей время! — посетовал Илья Иванович.

— О чем печалишься? Я сам виноват. Упустил свое по молодости, просмотрел ровесниц, каким нравился. Все искал особенную, неповторимую, от какой душу захватывало бы. А любовь должна быть спокойной и постоянной. Как у вас с мамкой. Без громких слов. Без клятв и показухи. Но теперь такого нет. О любви орут на каждом перекрестке, а подразумевают под ней партнерство, не более! От того друг другу не верят, семьи не хотят заводить. О детях и не говори! Они помеха и обуза.

— И только старухи жалеют о своей ушедшей молодости. Смеялся я над ними, а теперь ох, как понимаю,— признался Илья Иванович.

— В школу опять практиканток прислали, зашел навестить их в общежитии и спросил, кто из них блины печь умеет, ту замуж возьму. Знаешь, что мне ответили:

— Придется тебе холостым помирать. Нет средь нас кухарок! А и замуж не собираемся. Хочешь в хахали? Давай. Ты нам подходишь. А на другое не прикипайся, нет дурных.

— Выходит, скоро Торшина подарком покажется?

— Ее уже увидели, оценили и уговорили! Пока я к ней присматривался, Валю из-под носа увели.

— Кто ж такой шустрый сыскался? — удивился Илья Иванович.

— Новый преподаватель приехал к нам. Человек немолодой. Я с ним знаком. Он уже полгода живет в поселке. Нормальный, спокойный человек. Уехал из города по семейным обстоятельствам. С женой развелся. Больше двадцати лет прожили вместе, двоих детей вырастили. Но решила та баба уйти в бизнес. Не потому что плохая или старая, копеечная зарплата вынудила, ее на хлеб не хватало, а тут детей пришло время в институты отдавать. Там обучение платное. Сам знаешь, ради отпрысков на все согласишься. А она мать! Устроилась, поначалу тяжко было, потом втянулась, деньги примагнитили, стала хорошие «бабки» заколачивать. Выпивать начала. Он ее поругал, баба его упрекать стала. Мол, она семью содержит, детей учит, а он в иждивенцах обретает, да еще ей указывает, как жить надо. Коль сам ни на что не способен, сидел бы молча. А если не нравится, его тут никто не держит. Он все понял. И стал искать себе место под солнцем. Когда наш поселок подсказали, долго не думал, потому что сам родом из деревни. Сразу прикинул, что возьмет участок, со временем построит какую-нибудь дачу и проживет сам, без семейных проблем. У него больших запросов никогда не имелось. Ну, а когда ему дали в поселке комнатуху, он себя на седьмом небе от счастья почувствовал. Успокоился. Конечно, жил голодновато. А тут с Валентиной разговорился. На тот момент никого в магазине не было. Разворковались, как голубки. В конце базара пригласила в гости. Он, конечно, с радостью согласился. Не пришел, а прилетел. Валюха, в том ей не откажешь, прекрасно готовит и дома у нее всегда порядок. Короче, она сделала верный ход, для начала накормила мужика от пуза. Тот дома так не ел. Ну, понятное дело, обласкала, приголубила, и в нем вдруг мужик сыскался. Дома жена давно в импотенты списала. Да и кому охота с пьяной бабой оттягиваться. Под пистолетом в постели ничего не состоится. Тут же натуральная, свежая женщина, моложе на десяток. Вот так и остались довольные и счастливые. Поначалу тайком встречались. А потом встретила меня Валюшка и говорит:

— Яшенька, зайка, лапушка ты мой! Не серчай, что хочу сказать тебе! Сколько лет мы с тобой встречались, знаешь сам. Как старалась угодить, но не суждено нам остаться вместе. Я не в обиде. И ты не обижайся.

— Да что ты, Валя! В мыслях такого не держал!— говорю ей, удивляясь, с чего это она зашлась? А Валюха продолжила:

— Человек мне нашелся. Такой хороший и спокойный, ласковый и умный, я о таком всю жизнь мечтала. Он руку мне предложил. Я согласилась. Так ты не осуди. Семейная теперь стала, одному ему женой буду. До конца, до самой могилы. Ты представляешь? Ну, я поздравил, пожелал счастья, а на душе больно, вот и эту упустил...

Яков шел старой улицей поселка. Здесь каждый дом знаком, всякого человек знал. Вот только несколько семей переселенцев все еще оставались загадкой. Непонятно было, кто они и зачем приехали в поселок? Почему уехали с прежних мест, что согнало их с обжитого?

— Яков! Придите к нам! Опять соседи дерутся. Всю ночь покоя от них не было никому! Стучались, не открывают. Просили угомониться и тоже бесполезно. Поубивают друг дружку! Что за люди? Приехало всякое отребье, житья от них нет! Никакого порядка не стало в доме. Помогите! — просила пожилая женщина.

Яков торопится к дому, откуда и впрямь доносится шум драки, грязная брань. Вот прямо из окна выбросили цветочный горшок. Тот, упав на асфальт, разбился в черепки. Кто-то визжит так, что мурашки бегут по коже.

— Урою стерву! — слышится из окна угроза.

Участковый долго звонит в квартиру. Открывать ему явно не торопятся. Жильцы подъезда выглядывают на площадки, ругают приезжих, поселившихся в доме.

— Каждый день концерты устраивают. Отселите их отсюда, сколько можно терпеть этот зверинец? Ни перерывов, ни выходных у них нет. Иль только они люди? Весь дом от них ходуном ходит, стены дрожат. Пытались поговорить с хозяином, он всех нас послал матом, никого слушать не стал! — жаловался старик с первого этажа.

Яков забарабанил в дверь кулаками:

— Чего тут из-под нас надо? — внезапно открылась дверь, из какой показалась взлохмаченная голова.

Яков вошел в квартиру. Увидел на полу женщину. Она была вся в синяках, в шишках и пьяная до безобразия. Баба была в ночной рубашке. Она, увидев Яшку, даже не подумала встать с пола, одеться. Она визжала, несла какой-то бред.

— Что тут у вас происходит? — оглянулся на хозяина, тот, вылупившись на участкового орал хрипло:

— Чего надо?!

— Почему мешаете людям отдыхать? Всю ночь соседям спать не давали! Кто позволил вам дебош в общем доме? Почему вы не на работе? — возмущался Терехин.

— А мне забить на всех вас! Я хозяин квартиры, и не указывай, как мне жить! Не то и тебе вмажу! Чего приперся ко мне? Кто звал? Отваливай, пока цел! — сцепил кулаки и смотрел на Яшку ненавидяще.

— Я участковый,— ответил спокойно.

— Только тебя тут не хватало! Иль не видишь, что баба бухая. Ты что, под шумок к ней хочешь пристроиться? Башку снесу козлу!—двинулся к Терехину.

— Угомонитесь! Никому не нужна ваша жена! Дайте покой соседям!

— А ты кто есть? Заступник? Мне кто поможет? Баба уже какой день в запое! Всю получку мою проссала. В доме жрать не хрен, она бухает!— толкнул бабу, она повалилась на пол, завизжала зверино.

— Перестаньте бить жену!

— Я ей не вламываю, только вразумляю! На моем месте любой другой уже урыл ее, я покуда терплю. А ты кем ей приходишься, что вступаешься? Хахаль что ли?

— Да кому она нужна? — сморщился Яшка.

— А ты че, из чистеньких, что на мою бабу бренчишь? Чего надо от нас?

Женщина, встав на четвереньки, попыталась встать, но ничего не получилось. Она подползла к стене и с трудом встала, цепляясь за дверь. Ее распухшее, все в кровоподтеках лицо было ужасно.

Баба по стене дошла до ванны, вошла и закрыла за собою двери:

— Кто вы? Откуда? Почему пьянствуете в рабочее время?

— Тебя не спросились! Вот почему ты врываешься не звамши? Кто тебя пригласил? — ощерился хозяин.

— Ваши соседи! Вы всех измучили. Люди требуют выселить вас. Придется вернуть на прежнее место жительства. И дать соответствующую сопроводиловку.

— А мы не поедем!

— В принудительном порядке выселим! Уговаривать не будем. Вас приняли как людей. Дали хорошую квартиру! Вы что из нее сделали, запустили, как сарай! Предоставили работу по специальности, а вы пьянствуете, дебоширите, прогуливаете! Я вынужден поставить перед руководством вопрос о вашем выселении из поселка. Хватит терпеть иждивенцев! Вот сейчас напишу заявление от имени жильцов, и простимся навсегда,— сел к столу, достал и папки бумагу, приготовился писать.

— Только по кляузе соседей нас не выкинут. Мало что насочиняете!

— Да вы посмотрите на свою жену! На ней живого места нет. Отвезу на медицинское освидетельствование, так вас не просто выселят, а отдадут под суд и отправят в зону! — возмущался участковый.

— Пусть только попробует поехать, башку на задницу сверну мигом! — пообещал хозяин.

— Вас никто не спросит. Я не шутки шучу. Нам не нужны здесь лишние люди.

— Это мы лишние?! Да кто ты такой? Я ж тебя пальцем по стене размажу! — подскочил к Терехину, тот легко отбросил мужика. В это время из ванной вышла баба. Она уже была в халате, умытая и причесанная. От нее несло нашатырным спиртом. И хотя на ногах держалась неуверенно, к столу подошла, не держась за стены.

— Чего надо? — глянула на Яшку так, словно впервые увидела.

— Заявление от вас жду!

— Какое? — округлились глаза бабы.

— На действия вашего мужа! Смотрите, что он с вами натворил? Не просто избил, а изуродовал! Всю ночь истязал, соседи подтвердят. Разве такое можно прощать? Он мог убить вас! — говорил Терехин.

— Тебе что за дело? — спросила хмуро.

— Я никого не звала на помощь и не жалуюсь на своего козла. Сами разберемся. И соседи нехай на себя смотрят, не суют свои носы в наши задницы! Много знать хотят. Когда сами бухают, то им можно. Они свои, а мы чем хуже? Пусть всякий на себя глянет, в собственной семье порядок держит и не советует на мужика заявление писать. Я не живу чужими мозгами. А если и напишу, то жалобу на тебя! За что моего мужика избил, что он встать не может? Он тебя пальцем не тронул! Зачем сюда возник, убивать нас?

— Вы думаете, о чем говорите? Всю ночь людям спать не давали! — возмутился Яков.

— Хватить наезжать и грузить мозги. Сами знаем, как жить, без советчиков! Давай, проваливай отсюда! Не то хозяин поможет, за ним не заржавеет! — предупредила мрачно.

— Смотрите! Еще одна жалоба от соседей, и выселим из поселка навсегда, в тот же день! — пригрозил Терехин уже в дверях.

Женщина толкнула его кулаком в грудь изо всей силы и захлопнула двери. Яшка упал, не удержавшись на ногах. Из носа хлынула кровь. А из-за двери донеслось:

— В другой раз нарисуешься, ноги выдернем отморозку!

Терехин вернулся домой в испорченном настроении. Казалось, что все вокруг только издеваются и высмеивают его. Ни в одном дне просвета. Сплошные неприятности и проблемы.

— Ты не лезь в семейные разборки. Так всегда было, подерутся с утра супруги, наставят синяков и шишек, орут на весь дом. А ночью помирятся. Соседи милицию зовут. Но к кому? Мы все в дураках оказываемся. Потому никто не хочет в семейные свары лезть. Пусть сами разберутся,— советовал Илья Иванович.

— Хорошо тебе говорить! А помнишь, когда вот также с Куравлевыми отмахнулись, а утром пришли, там труп! Кого обвинили? Конечно меня! Мол, не досмотрел, не предотвратил, не вмешался. Сколько неприятностей получил! Думаешь, мне охота в эти дрязги лезть? — злился Яшка.

— Сазонов того мужика вызвал к себе. Предупредил о последствиях. А тот и его послал...

— Ну, он не знает Федора Павловича! Тот такое не простит. Значит, что-то предпримет! — повеселел Яшка.

— В том и я уверен!

— Во второй партии переселенцев и беженцев совсем мало приличных людей. Едва в поселок привезли, они круговую попойку устроили. Прибытие обмывали. Нахрюкались все поголовно, как свиньи. И тоже махались меж собой. Наши поселковые мужики полезли разнимать, так и им досталось. Вот тебе и несчастные. Мы их детей повели в столовую накормить, потом определили на ночь. Так не поверишь, только две семьи своих детей хватились, искать стали. Остальные даже не вспомнили. Как растить будут, ума не приложу,— сокрушался Яшка.

— Их не в лесу бросили. Детей в обиду никто не даст. Все на виду,— успокоил Илья Иванович сына и подошел к зазвонившему телефону:

— Яша, тебя просят! —состроил умильную гримасу и передал трубку сыну.

— Помочь с компьютером? Зависает дискета? Честно говоря, я не слишком силен. Но попробую вам помочь! — отозвался охотно и добавил:

— Через часок загляну.

— Это кто ж тебе свидание назначил? — поинтересовался Илья Иванович.

— Не на свиданье! Учителя-практикантки попросили помощи.

— Да откуда у них в общаге компьютер возьмется? Кто им даст? Не смеши меня! Зовут тебя на тусовку. Ну, а повод придумали. Ты для этого компьютера не забудь конфет и пряников взять,— рассмеялся человек и добавил:

— А все же приметили тебя! Даже номер телефона нашли. Или сам дал?

— Нет, отец, даже повода не было.

— Приглянулся. Ишь, сами нашли и встречу назначили. Пробивные, смелые девчонки, не стали ждать, пока обратишь на них внимание.

— Пап! Я немножко пообщался с ними. Не хочу продолжать знакомство, но и отказать неловко.

— А что ты теряешь? — удивился Илья Иванович.

— Ничего, кроме времени...

Вскоре Яков ушел. Вернувшийся домой Степка рассказал деду о поселковых новостях:

— Сегодня Анискин из города приехал. Я сам его видел. Ну и морда у него стала, ни в какой телевизор не влезет. Говорит, что всю задницу ему прокололи, решето из ней сообразили. И вовсе ни рак был. Другая болезнь, от нервов! Врачи посоветовали ему на море съездить. А его тетка говорит, что на путевку трех рублей не хватает. Сказала, мол, устроит домашний курорт с припарками и массажом, с веником и грязями. Не хочет она лечить человека. И уже пилить стала, что много денег ушло на его лечение в городе! Сказала, что похоронить дешевле обошлось бы. Дядя Толик разозлился, как крикнул, она чугун уронила себе на ноги. Анискин ее не пожалел.

— Ему виднее! Ишь, квашня о похоронах зазвенела. Ей ли о том трепаться? Ведь он ее в резиновых сапогах домой привез. Из глухой деревни взял. А путевую бабу, хоть столько лет прошло, слепить из нее так и не сумел.

— А еще тетка пьяница померла в бараке. Все думали, что живая. Она тихо-тихо лежала, в стенку мордой. Когда ее позвали, она не повернулась. К людям задницей лежала. А подошли, она совсем мертвая. Еще молодая была. Вовсе миг прожила. Как дяхоны сказали: «Всего мгновенье прожила средь них и ушла в вечность». Видно потому, что лишней средь всех себя почувствовала. Она, так все говорили, была самой лучшей в бараке, потому так мало жила,— пожалел Степка женщину и продолжил:

— А в том бараке дяхон так ужрался, что на столе прямо в сапогах отплясывал. Его санитары увезли, сказали, что у него белая горячка. А что это такое? — уставился на деда.

— Рассудок помутился, сошел с ума мужик,— ответил Илья Иванович тихо.

— Дед! А почему старики сами с собой говорят вслух? И ругаются, и смеются, а вокруг никого. Я часто это вижу...

— Не с добра такое, Степа! Тоже нервы сдали, других одиночество достало. Такие не задерживаются на белом свете. Как раньше старики говорили, что эти люди уже со своею смертью говорят.

— Дед! А у тетки Вали Торшиной большой живот растет. Она родит скоро?

— Конечно...

— От того старого дяхона, какой за ее руку держится, чтоб его ветром не унесло? Разве от него может родиться ребенок?

— Ну, он мужчина!

— Ой, дедунь! Какой мужик? За ним тетка из города приезжала с ремнем, чтоб домой воротить. Знаешь, где от нее спрятался? У Торшиной в магазине, под прилавком. С той бабой теть Валя дралась. А когда та тетка кулаком по голове Торшину ударила, я как засвистел в твой свисток, та баба бегом от магазина побежала. Про своего дядьку мозги потеряла, скорей в автобус заскочила, тот уже уходил в город. Только тогда дядька из-под прилавка вылез. Над ним все поселковые смеялись и жалели,— рассказывал Степка взахлеб.

— А как Валя? С нею все нормально обошлось?

— Она мне много спасибов сказала и конфет полные карманы дала. Я не хотел их брать, теть Валя заставила. Пришлось послушаться.

— Жизнь кипит! — рассмеялся Илья Иванович, погладив внука по голове.

— Ага! Еще как! Вот мы сегодня играли с приезжими ребятами, они рассказали, что ихние старики выбросили из своих домов гостей, какие «с травкой» пришли. И детям не велели от своих домов отходить. Велели мужикам и теткам на работу идти. А сами хотят кузницу построить. Чтоб лопатки, плуги ковать и землю поднимать. С нее жить хотят. И еще надумали свои пасеки ставить. Чтоб мед свой был, как там у них, на прежнем месте. И стариков послушаются все. У них нельзя по-другому. Ихние деды даже плеткой своих дяхонов побить могут за непослушание, так дети говорили. А им зачем брехать?

— Взрослые тоже дети. Вот и вставляют мозги старики, каждому по-своему,— отозвался Илья Иванович.

— Дедунь! А можно мне отнести им свою одежу, из какой я вырос совсем! Знаешь, у тех беженцев даже во двор выйти не в чем, совсем голожопые в избе бегают. Купить пока не на что!

— Конечно, отнеси! — увидел Илья Иванович, как выскочил парнишка со двора с полной сумкой в руках и помчался по улице вприскочку.

Вскоре вернулся и Яков. Он уже не говорил, что день не удался. И рассказал отцу, как провел время с практикантками.

— Ты прав оказался. Никакого компьютера в общежитии нет. Нужен был повод, вот и придумали, как меня вытащить к себе!

— Иль других не увидели? — хмыкнул Илья Иванович.

— Ни в восторге они от поселка. Скучают. Вечером боятся на улицу выйти. Кто-то их припугнул бандитами и насильниками, всякими ужастиками. Сидят целыми вечерами в комнате и нос из нее не высовывают. Боятся.

— Это кого? Городских девок напугали? Они тебе лапшу на уши повесили! Так и поверил им! Да они сами целый взвод изнасилуют! Бандитов испугались? А как в городе живут? Их родители за ручки водят на занятия? Смешно! Неужели ты такой наивный, что поверил им? Смотри, скромняги! Нашли твой телефон и в гости к себе вытащили. Хорошо сыграли с тобой «в дурака». Но зачем? Как им поверил? — гулко рассмеялся криминалист.

— Отец, да к чему им косить под робких? Никто из них не собирается насовсем оставаться у нас. Они все мечтают поскорее вернуться в город. И я их даже на время не интересую. Здесь, как сам понимаешь, полно их ровесников. Тут совсем другое. Все девчонки говорят о каком-то мужике. Он каждый вечер приходит к общежитию и ждет их. Вот его они все боятся...

— Четверо городских девах испугались одного поселкового? — не верил Илья Иваныч.

— Он из беженцев!

— Тем более! Если на прежнем месте жить не решился, уехал, испугавшись за свою жизнь, нужны ему девки? Такому лет пять понадобится, чтобы придти в себя, успокоиться.

— Люди разные! — не соглашался Яшка.

— Человек только в крайнем случае бросает все нажитое, когда его жизни грозит реальная опасность. Не верю, что кто-то из новоселов уже заглядывается на девок. Переоценили они себя. Или цену набивают, хотят твое внимание на себя обратить.

— Все четверо? Зачем я им нужен?

— Ну, вот такой ход! Не подошли другие. Слишком примитивными показались.

— Ошибаешься. Они боятся выходить из общаги из-за того мужика, тот на них ужас наводит,— настаивал Яшка.

— Да кто ж такой?

— Данил Шилов! Он из Абхазии, из Сухуми к нам прибыл. Всю свою жизнь на Кавказе прожил. И хотя русский, от русака только фамилия и имя, больше ничего нет.

— Ты с ним говорил?

— Ну, конечно! Сегодня познакомились. Коротко с ним пообщались. Странный человек, тяжелое впечатление осталось после разговора с ним. И вроде причин нет, но почему-то девкам поверил,— признался Яшка.

— А ты подумай! Не зацепил ли ты эффект внушения, такое случается, особо когда все четыре барышни тебе в один рукав сморкались. Наслушался, пожалел, поверил, свои выводы сделать не успел. Скажи, чем конкретно он их напугал?

Приставал ко всем четверым сразу, иль поодиночке отлавливал? Домогался, иль приставал к ним? Грозил чем-нибудь? Пытался ли войти к ним в комнату— один к четверым? И как после этого ему удалось мужиком остаться, живым выскочить? — прищурился Илья Иванович.

— Пап! Я тебя не узнаю! Над чем хохочешь?

— Яшка! Тебя девки «на гоп-стоп» взяли. И ты поверил. Понятно, молодой еще. Они что? Хотят из него маньяка изобразить?

— Ну да! Вроде этого!

— Не получится. У нас климат не подходящий. Слишком много баб! Любого сами изнасилуют. Причем в очередь. Не стоит им косить под особых. Женщины у нас не в дефиците! С чего он станет караулить их у общежития, когда самого там могут отловить!

— Пап, зря не веришь!

— Просто я знаю ситуацию. Еще недавно сам не рисковал проходить вечером мимо общаги в одиночку. Это уж теперь не пристают, а раньше мы с Анискиным бегом то место проскакивали или огородами обходили. Поверь, не случайно. Бабы там жили озорные. Не будешь же с ними драться!

— Выходит, и тебя насиловали?

— Один раз уже чудом выскочил из их рук. Приловили круто, впятером. Но сумел выскользнуть. Им плевать на то, что я криминалист из милиции, во мне их мужик интересовал. И больше ничего.

— Практиканток мужики не интересуют. Этого им в городе хватает! — вернул Яков разговор к прежней теме.

— Ты думаешь, они кого-то заинтриговали? Я очень сомневаюсь! Может все наоборот, и практикантки кого-то присмотрели?

— Ну, что ты?

— А почему бы нет?

— Я видел и говорил с ним!

— О чем?

— Почему околачивается возле общаги? Что ему там нужно?

— Что он ответил тебе? — поинтересовался Илья Иванович.

— Базарил, мол, его жена работает уборщицей, и он ждет ее, боится, чтоб бабу не обидели. Но ведь смешно! Это общежитие женское! Кому его жена нужна? — пожал плечами Яков.

— Бабы бывают хуже мужиков!

— Это ты в каком смысле?

— Прикипеться могут из-за пустяка и нашкондыляют даже хлеще. Мужик тот видно, с таким сталкивался и никому не верит.

— Не похоже! Взгляд у него нехороший, тяжелый, а сами зрачки, как ртутные шарики, все время крутятся, бегают, на месте не стоят. Постоянно руки в кулаки сцеплены, даже при спокойном разговоре, без повода. И очень взрывной. Чуть что, на крик срывается.

— Ну, он не маньяк! Это однозначно! — сделал вывод Илья Иванович и спросил:

— Этот Данил Шилов где-нибудь устроился?

— Конечно! Слесарит. В машинах разбирается. Хвалился, что в Сухуми начальство возил. Но попал под бомбежку и ушел из шоферов. А вскоре его дом разнесло прямым попаданием. Родители погибли. Остаться уже не смог. Память доконала бы. Хотя ему предлагали другое жилье. В доме по соседству. Там грузины хозяев повырезали. Данил слушать не захотел. Ответил, что не сможет жить на могилах и хочет изменить место жительства. Его перестали уговаривать, и он ушел с Кавказа.

— Что значит ушел? Пешком?

— Ну да! Через перевал в Аджарию всей семьей мигрировали. А зима стояла, в горах холод, жрать нечего, сами пообморозились и дети тоже...

— У него ребятня имеется?

— Двое! Сын и дочь! С ними они пришли в Батуми. А через месяц добились разрешения и вылетели в Россию. Вот так и попал к нам,— вздохнул Яшка.

— Банальная история. Таких Данилов у нас полные обоймы. Несчастные люди! Их не подозревать, им помочь надо. После того, что ты услышал разве можно поверить, будто этот человек интересуется девками? Бред, да и только! Ему бы успокоиться, снова увидеть землю под ногами.

— Отец, не убеждай!

— Почему? В чем сомневаешься?

— Ведь вот и у тебя бывали случаи, когда и на словах, и в документах все гладко и чисто, а ты не веришь ничему. Ты сам называл это чувство интуицией и всегда призывал доверять и проверять таких людей особо.

— Что девчата говорят, почему его боятся?

— Он всюду ходит за ними следом, буквально тенью за плечами вырастает!

— Приглянулись. Ведь он мужчина! Не пристает или заговаривает с ними?

— Он пугает их.

— Каким образом?

— Как охотник, появляется тихо на пути, ждет свою минуту. Девки это всей шкурой чувствуют и боятся выходить даже в коридор.

— Он хоть с одной общался?

— Ни одним ловом не обмолвились!

— Так чего они мозги грузят? — потерял терпение Илья Иваныч. И сказал жестко:

— Не трать впустую время. У девиц сексуальная переоценка! Они привыкли в городе быть в центре внимания. Здесь это не получилось. Коль так, сами придумали хахаля, чтоб самолюбие успокоить.

— Все четверо!

— Коллективный психоз! Такое бывало. Ты с ним говорил? Заметил какое-нибудь отклонение в человеке?

— Я тебе все рассказал. Когда спросил Данила, почему заходит в коридор и на кухню, ответил, что искал там жену. Спросил, почему он ни с детьми, на кого их бросает надолго? Он сказал, что соседи присматривают. И его дети очень дружны с той ребятней, потому, проблем нет. Одно меня удивляет. Ему уже полтинник. А дети маленькие, поздние. У других в его возрасте уже внуки такие.

— Ну и что? Может это второй брак!

— Все возможно,— внезапно умолк Яков.

— Ты в чем сомневаешься?

— Скрывает он что-то. Сдается мне, что он был судим и отбывал приличный срок. Но не хочет, чтоб кто-то о том узнал, и главное о самом преступлении!

— Яша! Эти люди, во всяком случае, многие из них, приехали к нам без документов. Сам понимаешь, не с добра. У одних дома разрушены, другим все пришлось бросить. Расстаться с нажитым всегда нелегко. Люди начинают жить заново, пережив стресс. Это потрясение не проходит бесследно. Нервы дают осечку. Могут появиться свои аномалии, чудаковатость в поведении, делай скидку на пережитое, не сгущай тучи над головами новоселов. Дай им возможность научиться дышать заново. Не смотри с подозрением на несчастных. Дай поверить, что живы!—улыбнулся Илья Иваныч, увидев шагнувшего на крыльцо Анискина.

Тот сгреб друга в охапку, оторвал от пола.

— Слышь, Илюша! Жив я! И больше не верю нашим врачам! Никакой рак не поставит меня перед ними раком! Просто защемило какие-то нервы! Мне их в Москве расклинили, и теперь все в порядке! Я как заново на свет родился. Все ем и даже выпить могу. Вчера стакан первача принял и хоть бы хрен. Поверишь, ничуть не разобрало. Зато спал, как по молодости в стоге сена! Жена ночью еле растолкала, покуда внуки спали. Довольная осталась! — рассмеялись мужчины громко.

— А то уж совсем списали со свету местные клистоправы! На погосте место отвели! Во, торопыги! Спасибо Сазонову, что им не поверил. Вернул на свет Божий! Моя побежала в церковь благодарственную свечку ставить Господу! Сама убедилась, что рано меня хоронить! Врачи ей сказали, мол, нельзя расстраивать, перегружать и кормить нужно получше. Обещали, что в этом случае еще столько же проживу без кашля и насморка!

— Дай тебе Бог! — пожелали Терехины.

Едва Ирина Николаевна накрыла на стол, вернулся Степка. И затарахтел с порога:

— Знаете, скольким пацанам задницы обули? Целых восемь уже ни голожопые! И теперь во дворе бегают. Снеговиков лепят и сами кувыркаются в снегу! Они первый раз снег увидели. Говорят, что у них его не бывает. Не выпадает совсем.

— Выходит, они на юге жили!

— У них мандарины ни в магазине, а возле домов растут. И лимоны без этикеток вызревают. И апельсины свои были, не купленные. А вот хлеба не хватало,— добавил Степка тихо.

— Степка теперь герой на весь поселок! Слышал, как он Торшину от городской бабы выручил. Та подумала, что отряд милиции подъехал. Чтоб ее не притормозили в поселке за хулиганство, сделала «ноги». Теперь не придет за своим мужиком. Что в руки Валькины попало уже не вырвать. Это весь поселок знает! Дай Бог, чтоб и ее судьба наладилась!— пожелал Анатолий Петрович.

— Ты ешь! — напомнил Илья Иванович, приказав взглядом Степке не убегать из-за стола, а съесть все, что перед ним поставлено.

— Я у дядь Мурада с теть Фатьмой поел. Они меня не отпустили из шашлычной. Знаешь сколько я сожрал? Целых три шашлыка! А еще помидоры, перец, синенькие — испеченные на огне. И жареная картошка. Заставляли шурпу — ихний суп поесть. Но живот не поместил, мог лопнуть. Не заставляйте меня больше есть,— оглядел всех просяще.

— А знаешь, как теперь хорошо в ихней шашлычной? Дядька Сурен сделал сам потолок, в каком лампочки, как звезды, моргают под музыку. И все разноцветные. А на стенах одни сказки! На одной горы в снегу спят, а из снега водопады, как живые, даже шум воды слышен. Стадо овец бежит к воде. А на другой стене большое озеро, вокруг скалы и много солнца. А на другой стене большое поле, по краям большие березы растут. И радуга через все небо! Так красиво, что потрогать охота! И знаешь, как шашлычной имя дали? «Наш дом»! Здорово, правда? Мне понравилось!

— А люди там были? Наши поселковые? — спросил Илья Иванович.

— Полно! Кто шашлыки, другие пельмени просили. Даже вареников с картошкой дали бабке

Нюре. И сметаны сверху, целую ложку. Там такая музыка, что не устоишь! Совсем круто! — вертелся Степка на стуле.

— Ладно, иди к себе,— разрешил Илья Иванович, и мальчишку как ветром сдуло.

— Ехал я из города автобусом. Никого не хотел просить, беспокоить, даже своих не предупредил, свалился снегом на голову. Ну, не в моих дело. В автобусе меньше половины поселковых, остальные из переселенцев и беженцев. Видно вторая партия. Меня никто из них не знал. Я в штатском, откуда знают кто такой? За своего залетного приняли. Ох, и понаслушался, кто как в поселке приживается, кто есть кто, чем заняты, о самих приезжих услышал столько, что диву дался.

— А конкретно? — насторожился Илья Иванович.

— Бабенка рядом со мной присела. Так вот поделилась, что у нее по соседству Сулико живет. Она его по прежнему месту жительства знала. Он на Кавказе известным вором был. Его вся милиция разыскивала. А он «потерял» документы, прикинулся беженцем и прячется в поселке. Русское имя себе взял. А когда меня увидел, не велел о нем никому рассказывать...

— Толян! Если он у своих стащит, поверь, они сами его вычислят и разборку с ним устроют. Такое уже было. Воришки не прижились. А крупные, фартовые, переждав время, сами уедут. Им в поселке делать нечего. Да и с какого фига стану дергать мужика, если его никто не ищет? У нас уже были несколько оговоров. Порядочных людей оклеветали беженцы. Мы запросы разослали. Связались с бывшими республиками, оказалась клевета на порядочных людей. Вот последний пример: бывшего любовника вздумала наказать женщина. Такое насочиняла, впору в наручники и к искпючиловке приговаривай. Сделали запросы, весь банк данных переворошил угрозыск. Прокуратура архив на дыбы подняла. И ничего! Никаких сведений о человеке. Занялся этой заявительницей наш следователь. Саму вызвал на допрос. В результате получила за клевету три года реальных. Теперь на зоне отдыхает. Конечно, обратно в поселок ее не возьмем...

— Может, оно и верно. Но все ж знать о тех, кто к нам едет, нелишне! Потом меньше проблем! Хоть будем знать, от кого чего ждать? Ведь, по сути, принимаем как котов в мешке!

— Толик, так было с первыми новоселами, теперь все иначе! Хотя от случайностей никто не гарантирован,— согласился Илья Иванович, поставив точку на споре. И все ж спросил:

— А кто сама твоя попутчица? Неужели не расколол? Такого не может быть!

— Ну как же? Конечно, выведал! Одиночка, без детей и родителей! — сказал под смех Терехиных.

— А конкретнее? Чем занимается у нас, зачем в город ездила?

— Она кондитер! Но свой цех открыть не может. Говорит, что денег нет. Вот и решила в городе устроиться. Там работа есть, но нет жилья. Снимать квартиру дорого. Даже за плохонький угол требуют предоплату. Она не в состоянии.

— Короче, колола тебя на спонсора, а ты сделал вид, что не понял? — уточнил Илья Иванович?

— Какой там спонсор из меня? Приехал домой, мои как налетели! Жена по карманам шарит, внуки в сумках застряли. Самого наизнанку вывернули! Еле вырвался от них! Всего до копейки обобрали домашние рэкетиры. Хорошо, что сразу к нашим заявился. Сазонов увидел, поговорили, он велел, чтоб завтра мне больничный оплатили. Дома, поверите, на кусок хлеба нет! — жаловался человек.

— Возьми! Все ж надо тебе еще отдохнуть,— дал денег Анискину Илья Иванович и посоветовал:

— Ты постарайся отвлечься от работы, не забивай себе голову заранее. Побудь с внуками. Они у тебя забавные!

— А знаешь, я своих домашних каждый день во сне видел. Как мне их не хватало! Каждого и всех. Не знаю, как жил бы без них,— признался впервые.

— Они всегда с нами, рядом, потому кажутся привычными. Но стоит разлучиться, как начинаем понимать, что они не просто с нами, а в нас живут. В каждом вздохе, в мыслях, в самом сердце. И нет их дороже и родней. Это точно,— подтвердил Илья Иванович тихо.

— Вот дома с бабой все время брешемся. Я ж к врачам поехал, чтоб от нее отдохнуть. Хотел на мир спокойно посмотреть. А как сам остался, так затосковал по своей старой калоше! Невмоготу сделалось, ну хоть бы голос услышать, хоть брех, брань, только б глянуть на нее. Ан нету моей сракатой кобылы. Ну, хоть лопни, вокруг чужие бабы, в белых халатах, в белых намордниках и в белых тапочках! Чуть не взвыл, где моя натуральная! Пусть она в поту и в мыле от усталости, от жуткого перегруза, но она своя, родная! Ну, пусть иной раз ляпнет глупое, от тяжкой работы случается мозги заклинивает, так и это не со зла. Ведь всю жизнь только мне верна. А и когда ей о других думать? Со мной и с детьми, со внуками так выматывается, что во сне стонет бедная. Вон ночью приласкал ее, она до утра улыбалась, как в девичьем сне. Много ли им надо, голубушкам нашим? — глянул на Ирину Николаевну, она уже принесла чай, горячие блины с медом и всех уговаривала:

— Ешьте, покуда блины не простыли.

Попробуй, откажись, обидишь женщину. Ведь в блины всю душу вложила. Ох, и вкусные они получились! Даже Степка не выдержал, выскочил на запах. Уж очень любит мальчишка блины, от всего откажется, но не от них. Мигом к деду подсел. Бабка и ему блины подала. Ест Степка за обе щеки и говорит:

— Все есть у Мурада в кафе. А вот блинов нету! Не знают они их! Потому, хоть как они ни старайся, чужая их кухня, ни нашенская! Ни блинов, ни кваса нету!

— И самогонки! — хихикнул Анискин.

— А когда практикантки собираются вернуться в город? — спросил Яшку Илья Иванович.

— Через пару недель.

— Совсем немного остается, думаю, ничего там не случится,— добавил криминалист.

— Когда я сегодня зашел в отдел, наши ребята говорили, что нынешние переселенцы морок подкинули нимало. Детей допоздна оставляют на улице, не смотрят за ними. Ребятня школьные занятия пропускает, иные и вовсе не ходят в школу.

— О чем ты, Толик? С родителями никак не найдем общий язык. Предлагают им работу, они отказываются, зарплата не устраивает. Многие в город собираются уехать. Потому детей в школу не ведут, считают себя временными. Только беженцы не капризничают и не перебирают. Берутся молча за любую работу и живут тихо, без скандалов и разборок,— сказал Илья Иванович.

— Вот только с переселенцами не ладят. Все грызутся с ними за каждую мелочь.

— Уж и не знаю, о каких мелочах говоришь, но дня три назад пришел на работу, а у дежурного детвора сидит, человек пять. Спросил откуда, чьи они? Услышал, что всех ночью привели в отдел, кого с чердака, из подвала, с помойки. Все голодные и грязные, никто домой возвращаться не хочет. Одни убежали от побоев, других пьяные родители выкинули. Маленькую девчонку и ту не пощадили, выставили из дома!

— Вернуть пытались? — округлились глаза Анискина.

— Кому? Пришли, а мамаша невменяема! Сазонов позаботился. Теперь в детсаде круглосуточная группа есть, вот для таких, выброшенных из дома. Не погибать же детворе. Сам понимаешь, лишение родительских прав, оформление в детский дом в один день не сделают. Вот и живут в детсаде. За иными, одумавшись, приходят, забирают домой. Другим приходится ехать в детдом. И, веришь, ребятня радуется.

— А тех, кого забирают, так ненадолго. Через пару-тройку дней опять на улицу выкидывают. И не только переселенцы, свои поселковые не лучше. Я думал, что только на моем участке беспредел творится, оказалось и у других не легче. Одного пацана собаки ночью так покусали, что в больницу пришлось отправить. Жаль мальчишку, всего изуродовали. Не подоспей участковый, собаки в клочья разнесли бы мальчонку.

— А родители из наших? — ахнул Анискин.

— Мамашка с любовником развлекалась. Пацан захныкал, помешал. Выставила за дверь во двор и забыла о нем. Когда узнала, что сын в больнице, даже не дрогнула, не спросила. Жив ли мальчуган? А утром отказное заявление настрочила,-рассказывал Яшка.

— В роддоме от детей отказываются бабы. Узнавали в чем дело? Одни лопочут, что мужья их бросили, а сами не смогут поднять ребенка, другие не хотят ломать судьбу, мол, не стоило рожать. У других родители против малыша, не пустят с ним в дом. Хватает причин. И только бабка Пискунова сама пришла в роддом за внуком. Дочка от него отказалась, а старуха взялась сама растить ребенка. Ее дочь в город уехала. А бабка с малышом возится,— досадливо ругнул бабу Яков.

В этот день из поселка в детский дом увезли еще троих детей. Они пока не понимали, почему оказались чужими среди своих. Они еще звали матерей, они еще любили их и не знали, что уезжают отсюда навсегда.

Детский плач и крик: — Мама! Его не выдерживали даже сотрудники милиции, видавшие и пережившие многое. Ни одна из женщин не передумала, не забрала, не пришла проститься и проводить свое дитя.

— Зверюги! — ругался Яшка.

— Слава Богу, что не убили, оставили в живых! Может светлой будет их судьба! — смотрел Илья Иванович вслед уходящей машине.

Вот так исчез из поселка Глеб Воробьев. Свой, поселковый мальчишка, он жил в хорошей, как всем казалось, семье. Мать с отцом, даже бабка имелась. У мальчишки своя комната была. И вроде ни в чем не нуждался. О его пропаже заявили родители ночью, ждали сына, сколько хватило терпения. Отец с матерью обошли всех друзей, одноклассников, проверили чердак и подвалы, звали сына, но напрасно. Куда делся Глеб, не знал никто.

Сотрудники милиции обыскали поселок и окрестности, заглянули даже в бараки. Но мальчишку нигде не нашли.

— У вас в деревнях есть родня, куда он мог уйти? — спрашивали родителей.

— Мы уже всех обзвонили. Ни у кого его нет,— отвечали Воробьевы.

— Не поругались с ним накануне?

— Нет, все как обычно! — отвечали домашние и разводили руками в недоумении.

Глеб сыскался через неделю. Его задержала Смоленская милиция и сообщила в поселок о подростке. Тот уже устроился автомойщиком, сдружился с городскими бездомными мальчишками и ни в какую не хотел возвращаться в поселок, никакие уговоры, убеждения и доводы не помогали. Он не хотел видеть родителей и возвращаться к ним. Отвечал, что проживет без них, самостоятельно.

— Ничего не хочет говорить, уперся как баран. Грозит, что все равно убежит, мол, лучше руки на себя наложит, чем вернется домой! Видно, отношения с родителями вконец испорчены,— говорил Сазонов. И предложил подумав:

— Илья Иванович, может, вместе с психологом попробуете убедить пацана? У меня только на вас надежда! — вздохнул сокрушенно.

— С родителями сначала надо поговорить, узнать причину. Кажется, с них нужно начинать перевоспитание! — ответил Терехин.

— Так ведь нормальные люди! Обеспеченная семья. Чего не хватало, не пойму! — удивлялся психолог.

Глеб, увидев Илью Ивановича, отвернулся от человека. Лицо мальчишки взялось красными пятнами.

— Здравствуй, Глеб! — подошел Терехин и, подав парнишке руку, присел рядом.

— Я не буду тебя уговаривать и не стану забирать в поселок силой. Хочу поговорить с тобою, как мужчина с мужчиной! И ничего больше, что сам решишь так и будет! Договорились? — предложил подростку, тот искоса, недоверчиво глянул на Илью Ивановича, на растерявшегося психолога, угнул голову и ответил сдавленным голосом:

— Я терпел, сколько мог. Больше сил не стало. Давно надо был уйти,— обхватил руками голову и замолчал.

— Глебка, скажи, почему так решил, что случилось? — спросил психолог.

— Артем, подождите, дайте мне поговорить с Глебом,— прервал психолога Илья Иванович и спросил:

— Как ты здесь устроился? Где живешь?

— Где придется,— отмахнулся Воробьев равнодушно.

— Ребята в классе о тебе беспокоятся...

— Нужен я им, как летний снег! Не смешите! — сопел мальчишка.

— К чему мне врать? Девчонки одноклассницы каждый день о тебе спрашивают. Особо Тамара Завьялова. Она даже плакала. Вы с нею сколько лет за одной партой сидели?

— Шесть,— ответил Глеб глухо.

— Видно любит тебя соседка! — заметил человек, как дрогнули плечи.

— Другого полюбит,— ответил хмуро.

— Она тебя ждет.

— Я не вернусь,— отозвался тихо.

— Жаль девчонку! Переживает. И друзья беспокоятся. Все ж свои мальчишки!

— Может, и я скучаю, но не вернусь к ним. Не могу!

— Кто так довел? — подвинулся поближе, положил руку на плечо Глеба.

— Да все достали! Жизни нет! Я и кровосос, и нахлебник, и грабитель, сволочь и негодяй, дебил и недоносок. Чего только не наслушался. И это при всех, при целом классе, и на весь дом и двор, при соседях! Будто хуже меня на целом свете нет. Ну вот, пусть живут без меня! С самого детсада, сколько себя помню, каждый раз позорили. А потом попробуй выйти во двор или на улицу, когда вокруг смеются. Как от чумного отскакивают. Заговорил с Тамаркой во дворе, мать вышла и кричит:

— Ты что с этим полудурком скалишься? Он же отморозок и дебил! Иди домой, псих! Чего тут треплешься? Иль вовсе мозги потерял, собирайся в школу, звезданутый! — сжал руки в кулаки.

— Отец того хуже. При всех по морде надает. Бывало, с ремнем выходил во двор. Мальчишки учили на велике ездить, а пахан как вылетел с ремнем, да по башке! Я целую неделю голову поднять не мог, так болела, что не видел и не слышал ничего. А пахан скалится, что ему в свое время еще круче перепадало. А я плохо запоминать стал. Даже во сне часто болит голова.

— Ну, а за что? — спросил психолог.

— Их спросите! — огрызнулся Глеб зло.

— Ты с отцом пытался говорить?

— О чем? У нас разные весовые категории! У него кулаки с мою голову. И разговор всегда один. И только бабка меня жалела, но что она могла?

Она одна, их двое. Меня за человека никто не считал. Что ни попроси, ответ один! Кулаки и базар. С меня хватит! Чего они теперь хотят? Не на кого брехать стало? Не вернусь, лучше сдохну, но сам, без их помощи! — всхлипнул мальчишка.

— Глебка! Все понятно, но и так жить, как теперь, тоже не выход! Надо учиться! — встрял Артем.

Мальчишка презрительно хмыкнул:

— Я давно не верю в сказки. И хватит меня уговаривать. Пусть мои недоумки родители считали дураком, вам не дал таких оснований. Сказал, не вернусь к ним, и все на том! — ответил мальчишка твердо.

— Ты что ж, в недоучках вздумал застрять? — спросил Артем, но ответа не услышал.

— Я вчера с твоими долго говорил. Допоздна. Они сами все поняли. Отец переживает и правильно понял свои промахи. Что касается матери, она одного хочет, отправить тебя в Минск к родне, чтоб ты там поступил и учился. К своему брату вздумала послать, у которого нет детей. Он давно тебя просит.

— К Матвею Прохоровичу с удовольствием, хоть сейчас,— живо отозвался парнишка.

— Твои родители за эту неделю многое пережили и обдумали. Разговор у нас был нелегким,— сознался Илья Иванович.

— С ними базарить бесполезно. Я много раз пытался, но ничего не получилось! — вздохнул Глеб.

— Тогда они не дозрели,— усмехнулся Артем.

— Знаешь, как условились?

— А мне по барабану...

— Ты все же выслушай! — настаивал Илья Иванович и, повернув к себе мальчишку, сказал:

— Я тебя ничем не обидел. Не умею разговаривать с человеком, повернувшимся ко мне спиной. Не хочешь слушать, дело твое. Но речь идет о твоем будущем. Ты считаешь, что прав во всем и умолчал о своих проделках. Ну, скажи Глеб, разве это порядочно брать без разрешения деньги из семейного бюджета?

— Я купил магнитолу! А если бы просил, никогда не получил бы! Обязательно отказали б! Или не знаю?

— По сути, ты их украл!

— В своем доме не воруют, а берут.

— Это если с разрешения. Ты даже не предупредил. Сколько раз вот так наказывал своих?

— Я все тратил на дело!

— Не спорю, но, не спросив разрешения.

— Мне они никогда не дадут, хоть тресни!

— Глеб! Ты даже у бабки клянчил пенсию. Это вовсе непорядочно! Скажешь, что их тоже на технику пустил? Неправда!

— Ну, купил Тамарке подарок к Восьмому марта! Первый раз за все годы! А разговоров больше тех копеек. Выходит, бабка тоже выдала? Я ее единственным другом считал.

— Глеб! Дело ни в деньгах. В самом факте воровства! Нельзя красть ни у кого, тем более дома! Это не по-мужски! Ты не малыш! Сам понимаешь, за что получал от отца. И дальше! Зачем парфюмерию матери без разрешения подарил одноклассницам?

— Я ей отомстил за то, как меня опозорила перед всеми! А какая у нее была рожа, когда заглянула в сумку, а там пусто! У ней глаза по банке стали, чуть не вывалились в сумку! А как завизжала от злости. Училкам на меня нажаловалась. Ну, и что толку? Кто ей вернул хоть что-нибудь?

— Глеб! Тебе будут давать деньги на твои карманные расходы.

— Мне? Вы смеетесь! — не поверил в услышанное.

— Я говорю серьезно. И никто пальцем тебя не тронет. Ни обзовет и не унизит нигде! Это обещано всеми однозначно. Я сам прослежу. Если кто нарушит слово, устраиваем тебя учиться в Смоленске, а жить станешь в интернате. Договорились?

— Надо подумать! — ответил мальчишка.

— Ты не малыш. Решайся! В обиду не дадим. Но и себя в руках держи, чтоб все путем шло, без сбоев и промахов! Не нужно наказывать родных больше, чем пережито ими, это уже жестоко! Поехали домой, дружок! Тебя там очень ждут,— позвал за собою парнишку. Тот неуверенно сел в машину, помахал кому-то рукой и всю дорогу дремал, согревшись в тепле.

Глеба возле райотдела встретил отец. Он поблагодарил Илью Ивановича, психолога, и, взяв сына за руку, повел его домой, улыбаясь. Ведь вот нашелся, не пропал, не умер, жив и здоров! Все остальное можно наладить! — был уверен человек и не ошибся...

Через месяц Илья Иванович встретил Глеба с отцом в магазине. Они покупали велосипед.

— Уговорил меня сын, пришлось уступить. Обещает иногда и мне давать прокатиться!—улыбался взрослый человек, сумевший переломить самого себя.

Терехин глянул на Глеба, взглядом спросил, как дела дома, тот поднял большой палец и улыбнулся:

— Порядок!

Еще в одной семье наладилась жизнь.

Давно уехали из поселка практикантки. Яков сам проводил их, усадил в автобус и вздохнул с облегчением. Хоть эти не будут трезвонить по вечерам и жаловаться на Данилу Шилова, какого прозвали Черным призраком. Им он мерещился всюду. Странным казалось другое, что даже на мужиков, на горластых баб и старух этот человек производил одинаково тяжелое или отталкивающее впечатление. Никто в поселке не дружил с ним. К кому бы Данил ни подошел, все старались поскорее уйти от него. И только собаки, заметив мужика, издали забрехивали, рычали, грозились всеми зубами и клыками разорвать Данила в клочья, если тот осмелится приблизиться хотя бы на шаг.

Шилов жил сначала в бараке, потом ему дали двухкомнатную квартиру. И он, собрав в кучу свое семейство, тут же перебрался в новый дом, со всеми удобствами и даже с телефоном, какого не имел никогда.

Едва переступив порог новой квартиры, Данил вспомнил, что жилье нужно обмыть!

— Так всегда водилось, отмечать новоселье! — рассмеялся и послал жену за водкой. Та не промедлила. Принесла, как и велел, две бутылки водки и по банке кильки на закуску.

Выпив и поев, супруги заснули прямо на полу. Их долго тормошили проголодавшиеся ребятишки. Так было не впервой. Детвора, похныкав, вылизала дочиста банки из-под кильки и прикорнула у двери, дожидаясь спасительного утра, когда родители отведут обоих в детский сад, где добрые тети умоют и накормят досыта.

Откуда им было знать, что следующий день выходной, и их никто не поведет в детсад. Проснувшаяся от их криков мать, едва соображая, открыла двери, сказав хрипло:

— Идите гулять на улицу! Вовсе заглумили голову! Без вас тошно! Все жрать вам подай! А где возьму, коль похмелиться не на что? Сами найдите что-нибудь, уже не маленькие! — закрыла за детьми двери и повалилась на койку, не раздеваясь.

Дети, выскочив во двор, тут же бросились к помойке. Они часто здесь промышляли и знали, что жильцы дома нередко выбрасывали сюда еду. Случалось, находили не только хлеб, а и макароны, кусочки рыбы и колбасы. Когда не было ничего вкусного, ели очистки от картошки. Плохо, что зимой они смерзались, и вырвать их из снега было трудно.

Ребятня увлеклась. Сегодня им повезло. Кто-то выбросил целую селедку! Чуть подальше половина батона цвелого хлеба. Ну и что? Дома и такого нет! Это ж целое сокровище! Тут двоим от пуза хватит! Стали делить найденное, радуясь удаче, и только потащили в рот еду, какой-то дядька схватил их за руки, притащил к машине и сказал водителю:

— В круглосуточный детсад вези малышей. Я их ни впервой на помойке вижу, пусть Терехин узнает, кто их родители? Совсем озверели люди! Своих детей перестали растить! — возмущался Сазонов. Он хотел навестить Анискина, но тут же изменил планы, сам вызвал по телефону Яшку, велел придти в кабинет немедля. Как только участковый переступил порог, Федор Павлович, багровый от ярости, потерял самообладание и закричал:

— Чем вы занимаетесь? Как работаете? Или не видите, что на вашем участке творится? Дети, хуже бродячих собак, на помойке «пасутся»!

— Сегодня выходной! — оправдывался Яшка.

— О чем речь, когда на участке такое безобразие творится? Средь бела дня голодная детвора ест отходы с помойки! Немедля установите, кто родители, и примите меры, чтоб лишили негодяев родительских прав! Кем надо быть, чтоб допустить такое кощунство! После мне доложите, что сделано? Детей родителям не возвращать без согласования со мной! Понятно? Идите!

Яшка заторопился в детский сад.

А вездесущая старуха, соседка Данила Шилова, увидела, как соседских детей прямо с помойки посадили в машину и куда-то повезли.

— Заспались, как ведмеди в берлоге! А детву менты сгробастали! Сунули, ровно цыплят, в свою машину и без оглядки поехали. Во! Теперь их в заграницу продадут за большие деньжищи! Вам и на похмелку не дадут. Я по телику видала про такое! Во! И ваших туда же сплавят!—тарахтела старая в уши Даниле. Тот встал, ничего не соображая. Где его дети? При чем заграница? Откуда взялась милиция? — смотрел на бабку мутными глазами.

— Чего стоишь, как хрен в огороде? Твоих детей украли, увезли обоих со двора. Я своими глазами видела. Беги, отними их!

— Кто украл? Куда?

— Милиция сгребла. Уж не иначе, как наш участковый!

— Зачем они ему?

— Продаст их за границу! Теперь все телики про то лопочут. Иль ты глухой?

И до Данила дошло. Он поискал детей во дворе, вспомнил, что сегодня выходной, и жена не отводила ребятню в детский сад, вдруг рассвирепел.

Он вернулся домой, хотел разбудить жену, но бес полезно, та спала мертвецким сном, ничего не чувствовала и не слышала брани мужа.

Тот пошарил в столе, взял на всякий случай отвертку, нож, заводную ручку и вышел из квартиры под причитания старухи:

— Да поспешай, ирод! Покуда ползешь, детей в Германию свезут!

Данилка заторопился. Он и сам не знал, где ему теперь искать своих детей. Кто их забрал? Зачем? У кого их отнимать,— остановился в недоумении, и вдруг в голове прояснилось, он четко вспомнил слова соседки:

— Милиция сгребла. В машине увезли их. Кто ж, как ни наш участковый Яшка!

Данила даже подскочил, рассвирепев:

— Что? Моих детей у меня отняли? Да кто позволил падлам? С глотки вырву своих деток! Я вам покажу Германию, паскуды вонючие! — бежал, теряя по пути похмелье, наливаясь звериной злобой.

Нет, он не поспешил в милицию. Он сразу свернул к дому Терехиных и, заскочив на крыльцо, забарабанил в дверь.

Ему открыл Илья Иванович.

— Где мои дети? Слышь, старый гондон! Отдай мою детвору! — вцепился в горло человеку. Терехин не только ответить, дышать не мог.

Услышав шум, в коридор выскочил Степка. Он увидел, как задыхается дед, как округлились его глаза. Зажатый в угол, он не мог защищаться.

— Пусти деда! — схватил Степка запор, на какой закрывали двери, изо всех сил ударил им мужика по голове. Тот не упал. Он выпустил из рук Илью Ивановича и, оглянувшись на Степку, заорал дико:

— Уже продали моих! Я за них всех вас урою! — ударил ножом коротко. И только хотел войти в дом, на крыльцо ступил Яшка. Он всего один раз поддел Даниле в подбородок, тот грохнулся в угол без сознания, затих. Яшка увидел встающего с колен по стене отца. На его горле синие отпечатки пальцев Данилы остались тяжелой печатью. Степка лежал на полу, подняв кверху руки. Как тогда, в тот первый день встречи.

Яшка понял, что опоздал всего на миг, на одно мгновенье перед целой вечностью...

Степка уже не дышал. Только открытые глаза и рот, словно кричали, как тогда на дороге:

— Люди! Остановитесь!