Эм + Эш. Книга 1

Глава 15. ЭМ

В выходные отец не отпускал меня из дому ни на минуту. Ко всему прочему, отныне запретил ходить на секцию.

— С Андреем Геннадьевичем я поговорю. Ты вообще больше ни на что не должна отвлекаться. Тебе через год поступать. Вот о чём ты должна думать.

Мы оба прекрасно понимали, что тренировки никак не помешают моему будущему поступлению, равно как и их отмена ничему не поспособствует. Этим он просто демонстрировал свою власть, ну и наказывал меня, конечно.

Днём он поехал в Химки. Не пояснял, зачем, но и так понятно — ругаться с Ирмой. Мне было немного неловко, всё-таки ей достанется из-за меня, из-за моей неосмотрительности. Ведь что мне мешало накинуть сверху кофту? Поэтому только он за дверь, я сразу набрала телефон Ирмы. Благо мама ушла в магазин. Тётя ответила не сразу и, судя по голосу, я её разбудила. Моё предупреждение она восприняла на удивление спокойно, может, потому что со сна.

— Пусть приезжает, если делать нечего, — протяжно зевнула Ирма.

— Ты прости, что я так тебя подвела, — извинилась я.

— А-а, да брось. Что мы с ним, в первый раз, что ли, ругаемся?

От Ирмы отец приехал ещё более раздражённым. Оказывается, не застал её дома. Звонил, стучал, целый час прождал в машине у подъезда — вот как сильно хотелось ему высказаться. И не получилось.

Даже не представляю, что бы он учинил, узнай вдруг, что это я её предупредила. Он и так всем своим видом показывал, как мною разочарован. За ужином, например, вёл себя так, будто меня нет. По-моему, он даже смотреть в мою сторону старательно избегал.

Я еле вытерпела эти выходные. Уж лучше в школе отсидеть шесть самых тоскливых уроков, да хоть семь, лишь бы не находиться рядом с ним с утра до вечера, под невидимым, но очень даже осязаемым гнётом его недовольства.

В понедельник утром отец, всё так же не глядя на меня, сказал:

— После школы чтобы сразу шла домой. Я проверю.

Меня это взбесило просто. Можно подумать, что я не платье, пусть и откровенное, надела, а как минимум целую ночь неизвестно где шаталась. Но спорить с отцом бессмысленно, если уж он вынес тебе вердикт «виновна», то никакие апелляции не принимаются.

— Я и так всегда из школы иду домой, — буркнула я, не в силах покорно молчать или согласно кивать головой. Мне просто необходимо было хоть как-то выказать своё отношение к происходящему, потому что и так чувствовала себя какой-то букашкой, ничтожной и бесправной.

— Я сказал! — с нажимом проговорил отец. На квадратном лице заходили желваки.

— Не спорь с отцом, — подала голос мама, выходя из спальни. Заспанная, она куталась в стёганый розовый халат. Поцеловала его у порога на прощание — она так всегда делала. Меня целовать не стала. Ну и ладно, не очень-то и хотелось, хотя, конечно, обидно.

Обида, как оказалось, терзала не только меня, но и Светку Черникову. Мало того, что она со мной не поздоровалась, причём явно умышленно, но ещё и отсела за дальнюю парту. Куклина с Капитоновой тоже здороваться не стали, но хотя бы удосужились сделать вид, что не заметили меня. Светка же смотрела в упор, да таким взглядом, будто пыталась испепелить на месте и на моё «привет» никак не отреагировала.

Ну и плевать! Мне отцовских претензий за глаза хватило, чтобы ещё и её заскоки принимать всерьёз. Вот только чёрт дёрнул Тамару Николаевну, историчку, привязаться к ней с расспросами:

— С чего ты вдруг отсела от Эмилии? Поссорились, что ли?

Светка молчала.

— Хватит придуриваться, возвращайся на своё место.

Но Светка не пошелохнулась, даже когда историчка велела ей пересесть ко мне в десятый раз.

— Тогда я не буду вести урок! — заявила она, как будто этим можно кого-то напугать. Выждав паузу, сделала новый шаг: — Хорошо. Я иду за директором.

О, нет! Светка сорвалась с места и крикнула:

— Идите куда хотите! Но с ней я больше не сяду. Ни за что!

Тамара Николаевна безмолвно, с открытым ртом наблюдала, как Светка стремительно вылетела из класса, хлопнув дверью. Тогда историчка переключилась на меня:

— Что у вас произошло?

— Поссорились, — ответила я невозмутимо.

— Из-за чего? — продолжала допрос историчка.

Очень хотелось напомнить ей, что любопытной Варваре нос на базаре оторвали, но учителям я грубить не приучена, поэтому сказала просто:

— Это наше личное дело.

Но историчка намёк не поняла.

— Если это ваше дело мешает вести урок, оно не может быть личным.

— Что за ерунда? — возмутилась я. — Ведите себе урок, пожалуйста. Никто вам не мешает.

— Да пацана они не поделили, — выкрикнул с места Шулейко. — Ведите уже свой урок.

Историчка проморгалась и взялась за учебник. Я слушала её вполуха — почитать я смогу и дома. Мне не давала покоя мысль, в школе ли Шаламов. Все выходные я старалась не думать о нём, не растравлять лишний раз душу, но здесь, сейчас, когда мы могли встретиться, быть отстранённой не получалось. И как повести себя с ним при встрече — вот вопрос? Как ни в чём не бывало? Но не будет ли это выглядеть так, будто для меня такие поцелуи — обычное дело? Тем более он ведь наверняка понял, что я… что мне… в общем, что мне понравилось.

Глупый организм тотчас откликнулся на воспоминания. Сердце задрожало и ухнуло куда-то вниз, а щеки так и зарделись. Ой, только не сейчас! Только не на истории, когда на меня и так все поглядывают.

После истории все наши пошли на химию, но меня задержала Тамара Николаевна.

— Эмилия, скажи, пожалуйста, что у вас произошло? — вкрадчиво спросила она. У неё, по-моему, даже глазки заблестели. Я просто поразилась — есть ли вообще в её понимании разумные пределы для любопытства?

— Вам Шулейко уже сказал, — холодно ответила я.

— Эмилия! — ахнула она, как будто я ляпнула какую-то непристойность. Я не стала выслушивать её глупости и тоже поплелась на третий этаж. Шла еле-еле, озираясь по сторонам, но Шаламова нигде не видела.

Ираиду Константиновну, химичку, где-то носило. Кабинет химии оказался закрыт, и все наши расположились под дверью. Кто подпирал стену, кто сидел на корточках, кто — на собственных сумках. Черникова, Куклина и Капитонова оккупировали ближайший подоконник. Когда я проходила мимо них, услышала за спиной шёпот Капитоновой: «Я не могу так! Я не могу с ней не разговаривать!». В ответ на неё зашипели-зашикали: «Тише ты!». «Не забывай, что она нас предала», — отчётливо произнесла Светка. Это меня окончательно добило. Единственное, что я сделала в пятницу сама, осознанно и по доброй воле — это всего лишь навсего надела то платье, а послушать их — получается, что всех вокруг предала! И мать, и отца, и девчонок. Прямо Иуда во плоти.

Я развернулась и подошла к ним:

— Кого это я предала? — спросила я довольно громко, еле сдерживая вспыхнувшую ярость. — И каким образом?

Куклина и особенно Капитонова смущённо потупили глаза. Зато Светка вздёрнула подбородок, смерила меня убийственным взглядом и процедила:

— Нас, своих подруг, между прочим.

— Да ну? И как это?

Светка начала распаляться и заговорила нервно, почти психованно:

— А то ты сама не знаешь!

— Представь себе — не знаю!

— Конечно!

Мелькнула мысль сказать ей, чтобы так не орала, потому что и без того вокруг собрались слушатели, но я уже и сама вошла в раж.

— Ты с самого начала знала, как мы к нему относимся. Видела, как я страдала из-за него, из-за Шестаковой… Я душу тебе открыла!

— Даты всем открыла душу, когда подралась с ней.

— Но тебе я всё-всё рассказывала, а ты предала меня! И девчонок предала.

— Что за чушь! Я всего лишь с ним потанцевала. Один раз. И заметь, это не я его, а он меня пригласил. И даже не пригласил, а практически силой выволок.

— Конечно! А кто с ним целовался взасос?

— Я его не просила этого делать.

— Но и не оттолкнула.

— Потому что сама не ожидала. Ты бы тоже его не оттолкнула, и Настя, и Наташка… Так, стоп, а если б это случилось с одной из вас… вот с тобой, Настя, ты тоже считалась бы предательницей? А если б с тобой, Светка?

— Это другое дело! — заорала она, но затем немного сбавила тон. — Ты не мы, ты к нему ничего не чувствуешь…

— Откуда ты знаешь, что и к кому я чувствую? — тихо спросила я.

— Ой, да ты сама сто раз говорила, что Шаламов тебе по барабану! — воскликнула она. Таких слов я за собой не помнила, но, может, и сказала как-нибудь, когда он меня ещё не волновал.

— Да отвяжись ты от неё, — вмешалась вдруг Алька Зимина. — Нужен ей твой Шаламов, кумир тупых малолеток. Он сам к ней приставал, если ты не видела. Эм, бедная, уже не знает, куда от него прятаться.

— А кумир жирных уродин кто? Случайно не Петров? — усмехнулась Черникова. Алька отшатнулась как от удара и ошарашенно уставилась на меня. Я и сама опешила и не успела даже слова сказать, как Алька уже убежала. Я не ожидала, никак не ожидала, что Светка опустится до такого…

Я взглянула на неё, молча развернулась и пошла искать Альку, хотя уже прозвенел звонок и, запыхавшись, к кабинету подбежала Ираида Константиновна.

— Быстрее, быстрее! — торопила она, загоняя всех в кабинет. — Проходим! Не теряем времени. У нас сегодня лабораторная.

Я искала Альку везде, обошла всю школу, каждый закуток, но она как сквозь землю провалилась. Куда она могла деться? В конце концов спустилась в гардероб — старуха, когда не надо, оказалась на месте.

— А девочка, моего возраста, темноволосая, в синей кофте, не приходила? Уже после звонка… Не брала куртку?

— Смотрю я прям, кто в какой кофте, — проворчала гардеробщица. — Ну была тут одна минут двадцать назад. Прибежала зарёванная. Она, что ли?

— Да. И она что, ушла домой?

— А я за ней слежу, что ли? Взяла куртку и улетела.

Был порыв сбежать следом, хоть домой к ней пойти. Мне нестерпимо хотелось поговорить с ней, всё объяснить. Она наверняка сейчас думает, что я сплетничала с Черниковой, обсуждала Альку, выдавала её секреты. Я бы тоже так думала в подобной ситуации. Поэтому мне и нужно было позарез, как можно скорее с ней поговорить. Но в этот момент я услышала шаги отца. Он ступал по вестибюлю как командор. Ещё минута-другая и он прошёл бы мимо и вполне мог меня увидеть, поэтому я поскорее выскользнула из гардероба, надеясь, что успею свернуть на лестницу. Но он заметил меня и окликнул:

— Ты почему не на уроке? — грозно спросил он.

— Я отпросилась выйти на минуту, — сказала я первое, что пришло на ум.

— Что у вас сейчас?

— Химия.

— Пойдём провожу, — вдруг выдал он.

— Я сама дойду.

— Я сказал — провожу, — повторил он сурово. Видимо, чтобы показать твёрдость своих намерений, он взял меня за локоть. Не вырываться же мне было.

До последнего надеялась, что он не станет подниматься на третий этаж, потом — что не заглянет в кабинет. Но он и поднялся, и заглянул.

— О, Эмилия. Ты где потерялась? У нас тут лабораторная. Думала, тебя вообще сегодня не будет, — увидев меня на пороге, воскликнула Ираида Константиновна и лишь потом заметила за моей спиной отца. Сразу подскочила со стула, замахала рукой классу — те с шумом поднялись. Отец заходить в кабинет не стал, кивнул учительнице, мне же чуть слышно в спину произнёс: «Дома поговорим». Это его обещание не сулило ничего хорошего. Я прошла на место и устало опустилась на стул. Какой проклятый день! Просто адское невезение!

После урока выяснилось, что и Вика Вилкова тоже на меня зла. Она успела сдружиться с Алькой, и теперь наверняка считает, что я её предала. Собственно, она примерно так и сказала. Я не стала ничего отвечать. Мне вот ещё перед Вилковой оправдываться не хватало. И вообще, это только наше с Алькой дело, и с ней я обязательно поговорю.

Этот чёртов понедельник ещё и тянулся невыносимо долго. Так непривычно и неуютно было оказаться совсем одной, когда никто с тобой не общается, когда косятся недобро и шепчутся за спиной, а в глаза делают вид, что тебя тут нет. Вообще-то я сгущаю краски. Игнорировали меня только девчонки, да и то не все. Но те, оставшиеся — ЛераБелых, Катя Шулепова, ЛидаКонева, Юля Кузина, Аня Перфильева — я с ними за все годы и парой фраз не перебросилась, только здоровалась. Будет выглядеть как-то смешно, убого, даже унизительно, если я тотчас начну искать с ними общения. Даже не потому что они троечницы и тихони, не потому что никогда не были мне интересны. Просто это некрасиво. Пока дружила с половиной класса— их не замечала, а как осталась одна, так сразу они мне понадобились. Нет. Да они мне и не понадобились. Просто неприязнь, которую активно источали бывшие подруги, давила физически. Поэтому в столовую я не пошла. Сидеть на отшибе в одиночестве — мало приятного. А ещё я боялась встретиться с Шаламовым. Вернее, я очень этого хотела. Даже мечтала, как увижу его, как мы с ним поговорим. Но эта встреча должна случиться наедине, а не в переполненной столовой. Потому что не знаю, как я себя поведу и тем более не знаю, как поведёт себя он. Вдруг ещё что-нибудь этакое выкинет, а сплетен мне и без того хватало.

Шаламова я увидела только после занятий. Парни из 11 «В», по своему обыкновению, облепили перила школьного крыльца. Он же, как и всегда, стоял рядом. Когда я вышла, он всего лишь на короткий миг мазнул по мне взглядом, абсолютно равнодушным, даже каким-то холодным. Как будто я совершенно случайно попала в поле его зрения, но он не удостоил меня вниманием. И продолжал, не прерываясь ни на секунду, что-то увлечённо рассказывать одноклассникам, те в ответ хохотали. А мне показалось, будто в груди образовался тяжёлый, острый камень, который давил и царапал изнутри, не давая нормально дышать. Это его безразличие — будто пощёчина на людях, такая же горькая и унизительная.

— О! Какие люди! — зато протянул, увидев меня, Белевич. — Ты в пятницу шикарно выглядела.

— О да! — подхватил ещё кто-то. — Ты мне потом снилась.

— В эротических снах, — добавил Белевич. Кто-то третий, я уже не смотрела кто, отпустил откровенную пошлость, и все захохотали. Они ещё и подкалывают меня. Издеваются. А Шаламов молчал, стоял ко мне спиной и молчал. Нет, не молчал! Он тоже посмеивался, как другие.

Я сбежала со ступеней и рванула домой, глотая слёзы. За что он так со мной? Почему? Я и не ждала, что он предложит мне руку и сердце, но вот так унижать…? Какой же он урод после этого!

Не доходя до дома, я остановилась в нерешительности. Не хотелось лишний раз нарываться на гнев отца, мне и без того предстояло вечером непростое объяснение. Но и ждать ещё один день, не выяснив отношения с Алькой, тоже было невмоготу. Поэтому решила, что быстренько сбегаю к ней и сразу домой. Какое в этом преступление? И уж если на то пошло, то отец сам же мне всегда твердил, что «Аля Зимина — хорошая девочка. Дружи с ней».

Быстренько, увы, не получилось. Алька не хотела меня видеть и не открывала дверь. Но и я не желала уступать и торчала в подъезде, пока с работы не вернулся её отец и не впустил меня.

— Лёля, ты что, спишь? — весело спросил он. — Тут к тебе Эмилия пришла, а ты не слышишь.

Алька показалась из своей комнаты. Естественно, она не спала. Я боялась, что она выложит отцу, что нечего было меня впускать, что я такая-растакая предала её и мы больше не подруги. Но Алька лишь взглянула на меня с укором, но ничего не сказала.

— Зачем ты пришла? — сухо спросила она, когда мы уединились в её комнате.

— Мне нужно тебе всё объяснить.

— А что тут объяснять? Всё и так ясно.

— Ничего не ясно. Всё не так было, как ты подумала.

— Откуда тебе знать, что я подумала? — фыркнула Алька.

— Потому что на твоём месте я бы подумала именно так.

— Ну раз ты так легко можешь представить себя на моём месте, тогда должна понять, что я больше не хочу тебя видеть и не хочу с тобой разговаривать. Никогда. Так что уходи, не нужны мне твои объяснения.

Может, я зря примчалась к ней сегодня? Может, надо было дать ей время остыть, чтобы она смогла рассуждать спокойно? Но что сделано, то сделано.

— Я уйду сейчас, — я подошла к двери, даже взялась за ручку. — Только ты должна знать, что я ничего Черниковой про Петрова не рассказывала.

— Да ну? — усмехнулась она. — Тогда ты тоже должна знать, что про Петрова и я Черниковой ничего не рассказывала. И вообще никому. Ты — единственная, кто был в курсе. Так что не надо врать, не заставляй меня думать о тебе ещё хуже.

Как меня достало это! Они все как сговорились. Каждый меня в чём-то обвиняет, каждый оскорбляет. Да пошло оно всё!

— Ты забыла у меня его тетрадь, — глухо сказала я. — Черникова пришла ко мне и увидела её. Остальные выводы сделала сама. Потому что какого бы ты ни была о ней мнения, она далеко не дура.

— Конечно, тетрадь нашла у тебя, а подумала сразу на меня. Какая она, однако, проницательная! Прямо телепат. Тетрадку увидела и уже всё знает.

— Она и не знала. До сегодняшнего дня.

— Говорила она так, будто знает точно.

Мне не хотелось больше с ней препираться, не хотелось ничего доказывать. Я сказала ей правду, а уж поверит она или нет — её дело. И здесь от меня уже ничего не зависело.

Домой я вернулась в шестом часу. И почти сразу примчался отец. Обычно он приходил гораздо позже. А тут ворвался в мою комнату и с порога прогрохотал:

— Тебя где носило? Я раз десять звонил. Даже ученика сюда отправлял с запиской. Тебя не было дома!

— Я была у Али Зиминой, — честно ведь призналась. Но отец как с ума сошёл. Я и глазом моргнуть не успела, как он наотмашь ударил меня по лицу. Я вскрикнула, схватилась за скулу. Меня заколотило от рвущихся наружу рыданий, а он всё не унимался:

— Как ты посмела ослушаться меня?! Я тебе велел сразу после школы идти домой!

Объяснять ему я ничего не хотела и не могла. В голове гудело от удара. Из носа вдруг хлынула кровь, хотя нос он и не задел. Но отец ругался, пока не пришла мама и не увела его. Я упала на кровать и разревелась. Рыдала до икоты, до изнеможения. Потом пришла мама, дала мне мазь от ушибов, которой я совсем недавно лечила синяки.

— Что ты опять натворила? — спросила она.

— После школы зашла к Але Зиминой, — механическим голосом ответила я.

— Зачем? Отец и так был на тебя зол. Зачем ты его провоцируешь?

— Я его не провоцирую. Он сам ищет поводы, чтобы прицепиться ко мне. Ты считаешь, что можно ударить человека, своего ребёнка за то, что он зашёл после школы к подруге?

— Тут другая ситуация, — мама отвела глаза. — У папа просто накопилось. Это была последняя капля.

— Это у меня накопилось, — снова всхлипнула я. — Уходи.

Спустя час мама принесла в мою комнату ужин, мол, отец не желает меня видеть за общим столом. Как будто я желаю! И как будто я смогу сейчас проглотить хоть кусок. Их кухни доносились обрывки их разговора:

— Ты не должен был распускать руки, — говорила мама.

— То есть я должен мириться с её выходками? Сквозь пальцы смотреть, как она под гору катится.

— Ты делаешь из мухи слона.

— Когда будет слон, уже ничего не сделаешь. Поздно будет.

Отец с грохотом отодвинул стул, но, судя по звукам, все ещё находился в кухне:

— Ты что, не замечаешь тенденции? Сначала она водила дружбу с этой Черниковой, которая уже дважды попадала в детскую комнату милиции, потом заявилась на школьный вечер полуголая, а сегодня чуть не сбежала с урока и в наглую не подчинилась моим требованиям.

— Но давать волю рукам всё равно не нужно было. Она же девушка.

— Она — моя дочь!

Я залезла под одеяло с головой. Сил не было их слушать. А ещё я вдруг поняла, что ненавижу отца. Я понимаю, что это ужасно и противоестественно. И ни за что никому в этом не признаюсь. Но я его ненавижу.

Во вторник мама разрешила не ходить в школу. Не по доброте душевной, а потому что у меня на скуле проступил синяк. След отцовской руки. Не такой огромный, как после стычки с химичами, но всё равно довольно явственный. Хорошо хоть глаз не заплыл. Отец на мамино предложение промолчал. Он, конечно, терпеть не может, когда я пропускаю занятия, но больше всего на свете отец опасается слухов. Это его «Что скажут? Что подумают?» прямо в идею-фикс превратилось. И ведь я тоже поддалась этому его влиянию, тоже постоянно пекусь об общественном мнении. А оно, оказывается, вон какое переменчивое, достаточно платье не то один раз надеть. И казалось бы — ну не всё ли равно, что обо мне думает Черникова, Зимина или Вилкова, а уж тем более — Куклина или Капитонова. А вот поди ж ты, меня это грузит и не слабо, даже в свой класс идти не хочется. А ещё больше не хочется видеть Шаламова и его одноклассников. Так что хоть один плюс есть во вчерашнем скандале.

Уходя, отец велел маме разузнать, что проходим и дать мне задания. «Пусть дома занимается, раз уж в школу не пошла».

Чудно! Как будто я в школу не пошла по своей прихоти, а не потому что он меня побил. Вот, кстати, парадокс — наказал он меня вчера за прогул одного урока, даже не одного, а половины. И в итоге я теперь пропущу как минимум шесть, если синяк каким-то чудом исчезнет к завтрашнему дню. А с синяком он меня не отправит — боится, как бы в школе не заметили и не решили, что в датском королевстве всё не так благополучно, как кажется.

«И чтоб она никуда из дома не выходила! Ни-ку-да!».

Куда я пойду с синяком?

«А если придёт Черникова, дверь не открывать. Она должна заниматься».

Черникова не придёт. А ещё со вчерашнего дня я перестала быть Эмилией, теперь я для него — она.

Черникова, кстати, пришла. По времени — примерно после четвёртого урока, хотя у нас по расписанию — шесть. Но её такие мелочи никогда не заботили. Дверь я, естественно, открыла. Не через дверь же переговариваться, но встретила её примерно с тем же лицом, с каким вчера встретила меня Зимина.

— Чего тебе? — в свою комнату я её не пригласила, оставила на пороге в прихожей.

— Слушай, я тут подумала… С Зиминой нехорошо получилось.

— Да там много с чем получилось нехорошо.

— Ну хочешь, я к ней подойду и скажу, что ты мне ничего не говорила?

— Она тебе не поверит. Решит, что это я тебя подослала.

— Но попробовать-то можно?

Я пожала плечами. Светка помялась. Ей явно ещё что-то не давало покоя, наконец она разродилась:

— Слушай, а у тебя правда с Шаламовым ничего нет?

Вот ненормальная!

— Я уже говорила. Я вообще о нём больше слышать не желаю!

— Слушай, ты извини. Я правда думала, что вы за спиной у всех тайком замутили. А девчонки вчера сказали, что видели, как ты после уроков выходила, и вы с ним даже не поздоровались. Сказали, что он, ну они все там, смеялись над тобой.

Какого чёрта она припёрлась? Лезет, душу мне травит. Я из последних сил стараюсь не думать о нём, еле держусь. А она, как нарочно, напоминает самое неприятное.

— Козёл, да? — это она вроде как сочувствие мне выказала, будто я в нём нуждаюсь.

— Все они козлы. Мы с девчонками подумали и решили, что это наверное какой-то их дебильный прикол.

Светка, видя, что ничего обсуждать я не намерена, промямлила ещё раз извинения и ушла. Я, конечно, не злопамятная и для меня извинения кое-что да значат, но меня до сих пор шокирует, с какой лёгкостью она вчера совершила подлость. Подставила меня и сделала очень больно Альке. Непохоже это было на неосторожность, на случайную ошибку. Светка сделала то, что хотела сделать. И встань я снова у неё на пути, она наверняка поступит в том же духе. Потому что можно сколько угодно ссылаться на обстоятельства, но человек либо способен на подлость, либо нет. Вот и всё.

И в среду, и в четверг я осталась дома. Синяк хоть и стал значительно бледнее, но всё равно угадывался, особенно если приглядываться. Честно говоря, я и сама мазь втирала отнюдь не так старательно, как прежде, потому что в школу идти не хотелось. Встречаться ни с кем не хотелось. К тому же, что дома не посидеть в будние-то дни, когда родители до самого вечера на работе. А вот выходные я поджидала с содроганием.

Про Шаламова старалась не думать, хотя всё равно нет-нет да всплакну. Вот что он со мной сделал? Всю душу мне перетряхнул. Вообще, мне и самой сложно сказать, что я к нему чувствую. Это совсем не похоже на мою любовь к Боре. Тогда у меня была светлая грусть и такая же светлая, тихая радость. Тут же со мной творится чёрт-те что.

И, конечно, я тоскую. Но и тоскую совсем иначе, чем раньше. Борю я увидеть хотела, один взгляд на него — и мне уже становилось легче. А из-за Шаламова мне просто больно, почти постоянно. Он будто рану во мне зияющую оставил. И ничто не может принести облегчения. Видела его в окно — только хуже делалось, больнее, а всё равно ведь смотрела с каким-то изощрённым мазохизмом.

Мама вернулась с работы около трёх. Рановато, я ждала её ближе к пяти. Ещё и напугала меня — я в душе мылась и не слышала, как она пришла. Даже коротко вскрикнула от неожиданности, когда увидела её на кухне.

— Я такая страшная? — усмехнулась она, прихлёбывая кофе.

— Я не ждала тебя так рано…

— Окно образовалось, — пояснила она, — пятый «А» в полном составе повезли в музей космонавтики в Янгель, так что я последний факультатив отменила.

Любому другому учителю отец подобную вольность ни за что не позволил бы, но маме всё сходит с рук. Это не мои слова, а папины — время от времени они ссорятся и это у него вечный контраргумент на все её претензии.

— Завтра уже можно пойти в школу, — сказала мама, оценивая моё лицо. — Почти ничего не видно.

Эх, а я то рассчитывала дотянуть до понедельника.

— Я знаю, ты злишься на отца, — завела мама уже в сотый раз этот разговор. — Считаешь, что он к тебе несправедлив. Но ты попробуй его понять. На нём лежит такая ответственность. Мы его поддерживать должны, а не ставить лишний раз под удар.

Мне столько раз это повторяли и он, и она, что их слова уже оскомину набили. И хоть как-то реагировать не было никакого желания.

— Ты прояви к нему терпение. Подойди извинись, дай слово, что такое не повторится. Глядишь, он отойдёт. Всем только легче будет.

— Мне не будет легче. За что я должна извиняться? За то, что он ударил меня? За то, что вечно оскорбляет?

— Он — твой отец. Он о тебе заботится.

— Помещики тоже заботились о своих крепостных и за людей их при этом не считали. Нет, мама, извиняться я перед ним не буду. Я перед ним ни в чём не виновата.

Мама молча покачала головой и еле слышно проворчала:

— Такая же упрямая, как он.

Я не упрямая и вполне могу понять мамину манеру приноравливаться к обстоятельствам, так наверное и впрямь удобнее живётся, но сама я так не могу и не хочу.

Отец пришёл поздно. Он и слова не успел произнести, я уже поняла — случилась беда. Лицо его как будто потемнело и состарилось лет на десять. И во всём: в застывшем выражении лица, в напряжённой осанке, в этом странном безмолвии чувствовалась скорая, хоть пока ещё и скрытая, опасность. Мама тоже почуяла неладное, засуетилась:

— Сейчас ужин подогрею. Ты будешь котлетки с макаронами или чай с пирогами попьёшь? Сегодня в столовой такие вкусные пироги с картошкой, я не удержалась съела парочку и с собой на вечер несколько штук взяла.

Но отец пропустил её слова мимо ушей — значит дело серьёзное. Он разулся, снял пиджак, ни слова не говоря, сунул его маме. Она сразу помчалась в родительскую спальню вешать пиджак на плечики. Отец всё так же молча помыл в ванной руки и тщательно вытер полотенцем. Потом сурово велел маме не вмешиваться, а сам завёл меня в мою комнату и плотно затворил дверь.

Тревога, и без того свербевшая в груди последние пару минут, скачками нарастала, быстро переходя в панику. Несколько секунд он просто на меня смотрел, но смотрел страшно, с прищуром, а потом тихо, зловеще спросил:

— Что произошло на дискотеке?

У меня всё внутри опустилось. Я сразу поняла: он уже знает. Мне — конец. Я судорожно сглотнула и еле слышно произнесла:

— Т-ты п-про Шаламова?

У него нервно дёрнулась щека.

— Он пригласил меня на танец и… п-поцеловал.

Последнее слово я еле смогла произнести полушёпотом. Отец выкатил глаза, в которых полыхало бешенство. Я поспешно добавила:

— Но я не…

Оглушительный удар по лицу не дал мне закончить. Я отшатнулась, но не успела ничего сообразить, как он отвесил мне ещё один, в челюсть. Зубы клацнули, и из разбитой губы потекла кровь. Я в ужасе пятилась от него, но он медленно приближался, расстёгивая на ходу ремень.

— Не надо, папа! Пожалуйста, не надо!

Я упёрлась спиной в подоконник, дальше отступать было некуда. Я лишь успела закрыть лицо руками и присесть, когда чёрный кожаный ремень с тяжёлой пряжкой взвился над головой и со свистом опустился на плечо. Я вскрикнула. И тут же новый взмах и по уху словно полоснули ножом. Я кричала уже не переставая, а удары всё сыпались и сыпались. Я думала, что этот ужас никогда не закончится. В какой-то момент сквозь собственный вой я услышала мамины крики. Затем удары прекратились. Но я всё ещё продолжала выть и не могла отнять руки от лица, пока резкий спазм в желудке не заставил меня броситься в уборную. Я едва успела добежать, как меня вывернуло. На белый ободок унитаза упала капля крови. Шатаясь я встала и побрела в ванную, опираясь о стены рукой. Перед глазами всё плыло и качалось.

Из моей комнаты доносилась ругань. Мама кричала на отца, обзывала извергом и садистом. Это что-то новенькое. Он, конечно, тоже в долгу не остался. Орал, какая я развратная и испорченная. Надо же, как разошёлся, даже забыл, что кругом соседи. Обычно он такие моменты чётко контролирует. В словах не сдержан, сказать может что угодно, во всяком случае, мне, но голос повышает ровно настолько, чтобы за стеной никто не услышал. Теперь же вопил на весь дом. Мама тут же Ирму приплела.

Мне было плевать. Пусть хоть перегрызут друг друга. Я с ними жить не буду. Ни дня больше не останусь в этом доме.

Я осторожно смыла кровь. Лицо не очень пострадало. Только губа разбита и небольшая припухлость на скуле. Хотя эта припухлость может запросто вылиться в хороший синяк. Даже смешно, учебный год не успел начаться, а я уже в третий раз хожу битая, как какая-то ханыжка подзаборная.

Больше всего болели плечи, ноги, руки. На них, по ощущениям, живого места не осталось. Ещё бы — отец колотил не просто ремнём, а пряжкой. Хорошо хоть на мне свитер был толстый и джинсы, а то бы совсем изувечил. Руки еле поднимались. Разбитые пальцы не гнулись. Лишь титаническими усилиями я смогла кое-как прибрать растрёпанные волосы. Сунула в карман джинсов мазь, зубную щётку и расчёску. Потом тихо вышла в прихожую. Родители до сих пор ругались, доказывая друг другу, кто из них больше виноват. Вот и хорошо. Смогу уйти незаметно, пока они так увлечены.

Превозмогая боль и нервную дрожь, я надела сапоги, куртку, шапку и выскользнула в подъезд.