Эм + Эш. Книга 1

Глава 17. ЭМ

Хотелось бежать, нестись со всех ног, пока они не спохватились, но каждое движение, каждый шаг давался с трудом. Я уже спустилась на первый этаж, когда хлопнула дверь подъезда. Чёрт! Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь из соседей увидел меня такой. Что они подумают? Что скажут? Наверняка ведь будут обсуждать. Я инстинктивно съёжилась, но тут же расправила плечи. Ну и пусть. Даже если и так, то лучше уж пройти с независимым видом, а не прошмыгнуть побитой собакой. Я вздёрнула подбородок и… чуть не слетела с последних ступеней. Прямо передо мной стоял Шаламов. С минуту он смотрел на меня молча. Лишь смятение отразилось в его взгляде, когда он увидел разбитую губу. Потом наконец произнёс:

— Что случилось?

Я опустила глаза и ничего не ответила. Господи, он всё слышал! Как стыдно-то!

— Тебя, что, побили? Кто?

Я попробовала его обойти, но он сдвинулся и снова заслонил дорогу.

— Пропусти, — сказала я.

— Да подожди ты, — он взял меня за руку и тут увидел кровоподтёки и ссадины. — Блин, да кто это сделал? Ты скажи.

— Ну, отец, — с вызовом бросила я, глядя ему в глаза. Сейчас они снова казались совсем чёрными. В его лице промелькнуло замешательство.

— Драк… Александр Маркович?

— Ну у меня один отец.

— За что? Хочешь я с ним поговорю? Прямо сейчас!

Поговорить с моим отцом?! Меня разобрал смех. Я смеялась и смеялась, и долго не могла остановиться, а потом вдруг разрыдалась. Бред! У меня сроду истерик не бывало, а тут сама не знаю, что нашло. Шаламов, по-моему, сначала опешил и растерялся, но потом взял себя в руки. Крепко обнял меня и стал тихо нашёптывать:

— Ну, всё, всё. Не плачь. Всё будет хорошо. Не надо плакать. Эмилия…

Он так необычно, так тягуче и нежно произнёс моё имя, что у меня замерло сердце. Я потихоньку успокаивалась и думала о том, как хорошо в его объятьях. Простоять бы вот так, с ним, целую вечность.

Тут наверху скрипнула дверь и послышался голос мамы:

— Ты только держи себя в руках. Слышишь?

Затем раздались шаги — отец спускался по лестнице. Мама ещё что-то кричала ему вслед. Я испуганно отпрянула, но Шаламов тоже сообразил, что пора делать ноги. Вместе мы бросились к выходу.

Уже на улице он крепко взял меня за руку и, не говоря ни слова, потянул за собой. Мы забежали в третий подъезд, но он, не выпуская руки, увлёк меня дальше, на лестницу. Через минуту мы были уже у него дома.

С трудом переводя дух, я привалилась спиной к входной двери, стянула шапку и расстегнула молнию. Сердце скакало как обезумевшее, норовя вырваться на волю. Шаламов сбросил куртку, оказавшись в одной тонкой футболке, швырнул куда-то в сторону, вроде в шкаф, и теперь стоял в шаге от меня и тоже тяжело дышал, но в глазах у него горел задор. Ну, конечно, ему-то что? Так, мимолётное приключение.

И вдруг внизу хлопнула дверь. Я напряглась, Шаламов подался вперёд и тоже замер, вслушиваясь. Обеими руками он упёрся в дверной проём, как будто заключил меня в плен. Хотя в эту минуту он явно ни о чём таком не думал, впрочем, как и я. Мы напряжённо слушали чьи-то приближающиеся шаги. Только не сюда! Это не может быть отец! Он не успел нас увидеть. Перед тем, как заскочить в подъезд, я оглянулась — он тогда ещё не вышел.

Но спустя несколько мгновений тяжёлые шаги остановились прямо у квартиры Шаламова. Хорошо, что в прихожей был полумрак, если б горел свет, то это нас выдало бы. Кто-то с той стороны шумно вздохнул и затем позвонил. Прихожую наполнили нежные переливы, но я всё равно непроизвольно вздрогнула. Шаламов это уловил и придвинулся ко мне совсем близко так, что я практически уткнулась носом в ложбинку у него на шее. Он склонил голову и выдохнул в ухо: «Тшш».

Какое тут «тшш»? Дрожь внутри наоборот стала ещё сильнее, а сердце громыхало так часто и громко, что мне казалось его стук слышен даже там, в подъезде. Звонок повторился, уже более настойчиво. Потом за дверью кашлянули. Точно — отец. Он звонил снова и снова, как будто знал, что мы тут. Потом стал стучать, громко, нетерпеливо. Затем выждал паузу в несколько долгих минут. Если б мы не стояли у самой двери, то наверняка решили бы, что он уже ушёл. Очевидно, на то и был расчёт. Отец ещё дважды позвонил и, наконец, стал спускаться.

Шаламов улыбнулся. Услышав, как внизу хлопнула дверь подъезда, я наконец выдохнула и тотчас почувствовала, как его тело отозвалось лёгкой дрожью. Даже не дрожью, а еле заметным вздрагиванием. Одну руку он убрал и чуть отодвинулся, совсем немного, как будто предлагал мне решать самой, что делать дальше — пройти, остаться или что-то ещё. А я не знала, что делать. Мне до сих пор казалось нереальным то, что я у Шаламова дома, что он рядом со мной, что я запросто могу его коснуться. Подняла на него глаза — а он смотрел на меня так, что от одного взгляда сделалось жарко.

Нет, в глаза ему смотреть совсем невозможно, он как будто волю из меня вытягивает. Я опустила взгляд и выпрямилась, хотела пройти, уже сделала шаг в сторону, но тут он поймал меня за локоть и резко развернул к себе. Я и выдохнуть не успела, как снова оказалась с ним лицом к лицу. А в следующий миг он прижал меня к двери и впился в губы. В этот раз в его поцелуе почти не было той грубой, подавляющей силы, как тогда на дискотеке, а, скорее, болезненное отчаяние, которое затягивало и меня, словно в омут. Отвечая на его поцелуй, я понимала, что пропадаю, но в тот момент мне было всё равно. Мы оба как будто сошли с ума, во всяком случае я — точно.

Не разжимая объятий и почти не прекращая поцелуи, мы незаметно переместились в его комнату. Я была точно в упоительном дурмане, лишь время от времени улавливая сознанием отдельные фрагменты. Вот мой свитер комом полетел на пол, вот он быстро стянул с себя футболку, вот я лежу на его тахте и с замиранием смотрю, как он склоняется надо мной, как с его шеи свисает, покачиваясь, золотая цепочка с какой-то загогулиной в виде письменной «т», кажется, какой-то знак зодиака, вот он придавил меня своим весом, и я ощутила его возбуждение, но это не напугало, не оттолкнуло, а наоборот вызвало внутри волну сладкого трепета. Мне захотелось коснуться, почувствовать его мускулы и кожу на ощупь, и я не стала себя сдерживать. Он же оторвался от моих губ и, склонив голову чуть вбок, приник к шее, прижигая её поцелуями, затем спустился к ключице и ещё ниже — к груди. Его пальцы рисовали на моём животе огненные круги и вычерчивали линию вдоль пояса джинсов, время от времени дразня и пробираясь чуть ниже. Каждое его прикосновение как будто пронзало током, заставляло вздрагивать, выгибаться, замирать. Тягучая истома разлилась по всему телу. Я буквально плавилась изнутри. «От такого и умереть не жалко», — мелькнула на задворках сознания шальная мысль. Но его поцелуи и прикосновения внезапно прекратились, он опустился рядом, вытянулся и, рвано выдохнув, прошептал в ухо: «Не могу больше». И тут же я почувствовала, как его рука уверенно скользнула мне под джинсы, а в следующую секунду он потрогал меня там. Я задохнулась, пугливо заёрзала, но он не обращал внимания, продолжая эти стыдные ласки. Его дыхание стало прерывистым и тяжёлым, а взгляд и вовсе необычным — каким-то потемневшим и расфокусированным. Прервался он лишь на миг — чтобы нетерпеливо сдёрнуть джинсы, а затем и бельё с меня и с себя. Я же больше не пыталась воспротивиться, наоборот, сама открывалась его прикосновениям, думая лишь об одном: как же сильно, как невыносимо люблю его.

Меня словно качало на волнах — то подбрасывало, то утягивало на дно. И сердце ухало, и снова замирало, а низ живота наливался тяжестью и жаром. Это было одновременно и мучительно, и нестерпимо приятно. Я сомкнула веки и, кажется, с моих губ слетел тихий стон. Или не с моих? А потом… потом мне стало горячо и больно. Очень. Я охнула и содрогнулась в болезненном спазме. Эш остановился, навис надо мной, целуя в висок, и не двигался, пока боль не начала стихать. Но и потом каждый его толчок отзывался болью, но странной, уже не такой жгучей и разрывающей, как вначале, а даже чем-то и приятной. Хотя, может, это просто психология.

Да наверняка психология! Меня с ума сводило одно лишь беспомощное выражение его лица, которым сейчас он совершенно не владел. И взгляд его полупьяный и затуманенный будоражил. А напряжённые мускулы, горячая, чуть влажная кожа и неровное, учащённое дыхание заставляли внутренности сладко сжиматься.

Наверное позже я здорово пожалею о том, что случилось, но прямо сейчас почему-то не ощущала ни вины, ни стыда, ни сожаления. Хотя нет, стыдно мне немного было — как только Эш встал, я попыталась натянуть на себя плед, хоть мало-мальски прикрыться. Он только хмыкнул, сам же ничуть не стеснялся своей наготы и преспокойно расхаживал по комнате, пока собирал с полу наши вещи, приносил попить, искал полотенца, а я не знала, куда глаза деть, чтоб не видеть… Правда, когда он отворачивался, я подглядывала — у него красивая спина, широкие, мускулистые плечи, узкие бёдра, круглые ямочки на пояснице. Ещё и смуглый! Я прямо любовалась тайком. Но когда он снова поворачивался, я поспешно отводила глаза и, конечно, краснела. Но хоть из ванной он вышел одетым до пояса. Мне же он дал свою рубашку в синюю клетку, которая вполне могла сойти за короткое платье.

— Что-то я здорово проголодался, — сообщил он. — Поедим?

Я пожала плечами. Голода я не испытывала, но вполне могла немного поесть. Пока он возился на кухне, я разглядывала его комнату, которая и в самом деле находилась через стенку с моей. Правда, его тахта стояла с противоположной стороны. А у смежной стены был письменный стол, заваленный бумажками, тетрадями, книгами. Точнее, учебниками. Книга там была только одна, и лежала она страницами вниз, раскрытая где-то на середине. Я так никогда не делаю: не ломаю переплёт и вообще берегу книги — суровая папина школа. Ну и ладно, это хотя бы значит, что Эш читает и не какой-нибудь там «Playboy», а настоящие книги. Я посмотрела обложку — Говард Лавкрафт «Зов Ктулху». Первый раз слышу.

Слева от стола, в углу у окна высился до самого потолка стеллаж, на верхней полке которого красовался великолепный фрегат, деревянный, с парусами. Жаль, что так высоко — не разглядеть деталей. А следующие три занимали книги. Я пробежалась глазами по корешкам — Филип К. Дик, Хайнлайн, Воннегут, Стокер, Матесон, Кунц, Кинг… Из всех его книг я читала только Беляева. Может, попросить у него что-нибудь почитать? Просто интересно, какие у него вкусы. Полкой ниже была выставлена целая коллекция машинок. Посчитала — девятнадцать уменьшенных копий легковых автомобилей. Ещё ниже стоял двухкассетный магнитофон, рядом — наушники и целая коробка с кассетами. В музыке у нас, видно, тоже вкусы не совпадали. Названия групп, которые он слушал, мне даже ни о чём не говорили, ну кроме «Scorpions», «Кино» и «Наутилус». В самом низу хранились журналы и какой-то хлам.

С другой стороны стола к стене крепились эспандер и перекладина, под ним — макивара, там, же на полу лежали гантели, а под тахтой я высмотрела штангу. Серьёзный подход! То-то у него такое тело.

Эш вернулся с большой плоской тарелкой, а в ней — четыре бутерброда. Не такие, как делает мама — полупрозрачные ломтики ржаного хлеба с тоненьким пластиком сыра или ветчины, а хозяйские, основательные. Белый хлеб в два пальца толщиной, масло, несколько щедрых кружков копчёной колбасы, сверху сыр, а под ним ещё угадывался маринованный огурец.

— Мать уехала на курорт, так что придётся довольствоваться сухпаем.

— А папа твой где? — спросила я. На самом деле этот вопрос меня уже изрядно беспокоил. Я всё ждала, что вот-вот вернётся его отец и застанет такую картину. Не хотелось бы ещё и при нём краснеть.

— Очевидно, в загуле, — невесело усмехнулся Эш.

Угощенье он поставил на журнальный столик перед тахтой и пошёл за чаем.

— Тебе сколько ложек сахара? — донеслось из кухни.

— Две.

Ели мы прямо на тахте, сидя по-турецки.

— Накрошим, — предупредила я.

— Пропылесошу, — улыбнулся он, не сводя с меня глаз. Сейчас они у него были синие и тёплые, и взгляд как будто ласкающий. Потом он отнёс посуду на кухню, а вернувшись в комнату, довольный, растянулся на тахте. Я хотела было подняться, но он уловил моё движение, сграбастал меня и уложил рядом. Одну руку он закинул себе под голову, а второй обнимал меня за плечи. Я не стала противиться. На самом деле мне и не хотелось уходить, а лежать вот так, рядом с ним, в его объятьях было так хорошо и так спокойно, что я начала погружаться в сладкую дрёму.

— За что он так? — спросил вдруг Эш.

— Что? Кто? — не сразу сообразила я в полусне.

— Твой отец.

— Просто наказал. — Именно сейчас мне не хотелось говорить, что всё это случилось из-за того поцелуя на дискотеке. Не хотелось, чтобы ему стало неприятно или неудобно. — Такое случается.

— Не знаю, — слегка покачал головой Эш. — Мой отец тоже, конечно, меня наказывал, но никогда не бил. Хотя, поверь, поводы у него были куда серьёзнее, чем у твоего.

— Тебе повезло, — вздохнула я.

— И часто он…?

— Да нет. Как сегодня — давно такого не было. Слушай, ты только не рассказывай об этом никому.

Он пожал плечами.

— Я и не собирался, — помолчав с минуту, он снова заговорил: — У тебя в джинсах зубная щётка… я не шарился, просто увидел… Ты что, конкретно из дома ушла?

— Не знаю. Но сегодня я точно не собиралась возвращаться.

— А где думала переночевать?

— Честно говоря, я об этом не думала. Но… у меня тётя в Химках живёт…

— Оставайся у меня, — просто сказал он.

— Но у тебя в любой момент может вернуться папа.

— Не факт. А даже если и вернётся, ничего он не скажет. Тут вообще проблемы нет.

— Не знаю… мне и самой как-то неловко.

— Да теперь-то чего стесняться? — искренне удивился он, а я тут же вспыхнула, поняв, о чём он. Он повернулся на бок и, приподняв на локте голову, посмотрел на меня очень внимательно и с сочувствием, что ли.

— Больно было? Сильно?

— Терпимо.

— Это только в первый раз. Потом будет не больно.

— Ты откуда знаешь? — внутри шевельнулось вдруг неприятное чувство, очень уж похожее на ревность.

— Это все знают, — улыбнулся он.

— Не все. Я же не знаю.

— Хорошо, все, кто этим интересуется.

Пока я подбирала слова, он склонился над моим лицом совсем низко, буквально в десятке сантиметров, так, что тёплое дыхание щекотало кожу. Меня снова кинуло в жар, и сердце тотчас начало набирать обороты. Превозмогая волнение, я вымолвила:

— Вот, значит, чем ты интересуешься…

Он склонился ещё ниже, и мне пришлось закрыть глаза.

— Я тобой интересуюсь, — прошептал он мне в губы. Затем протянул руку, наощупь нашёл бра и выключил свет. Я ждала, что он вот-вот поцелует меня, но он дразнил, наверное. И это мгновение тянулось, по ощущениям, несколько бесконечных секунд, пока я наконец не почувствовала, как его губы коснулись моих, сначала мягко и нежно, но затем он будто снова начал распаляться. Его поцелуй становился всё жарче и требовательнее, а потом внезапно оборвался. Шаламов откинулся на спину и лежал так с закрытыми глазами, тяжело дыша. Если б не это его шумное дыхание и часто вздымающаяся грудь, я бы решила, что он спит. Но спустя несколько минут он как будто вспомнил обо мне, снова обнял за плечи и притянул поближе, пристроив мою голову себе на плечо. Мы больше не разговаривали и не целовались, хотя губы мои ещё долго горели и саднили. Может, ещё и из-за ранки.

Он вскоре уснул, а я полночи слушала его дыхание и любовалась профилем. И задремала лишь на рассвете.