Эмпатия

Глава 9. Встреча

Москва, 2066 год

Пятого июня всегда шёл дождь. Выпускница художественной академии двадцатипятилетняя Марина Жемчужная мокла, но упрямо шла по знакомому маршруту. Это стало частью её ежегодного ритуала, так было легче вспоминать.

И забыть о том, что куратор ей предложил сегодня вести арт-терапию в доме престарелых. Выбор был невелик: или работа по решению государства, или волонтёрство на благо общества в каком-нибудь из центров реабилитации и надзора за малолетними преступниками и душевнобольными. В этом сезоне свободные вакансии открыли только эти учреждения. Правда, оставался ещё один вариант: снова пойти учиться, но теперь уже на востребованную специальность. Стать антикризисным сотрудником колл-центра для буйных клиентов. Контролёром-технологом на пищевом производстве. Техником-агрономом.

Марина со своей любовью к искусству и многочасовым посещениям музеев и галерей в социальный заказ не вписывалась. Она рисовала, потому что это её спасало, хотя больше обдумывала и представляла, что изобразит, чем творила. Полгода она откладывала своё социальное пособие и предвкушала, на что его потратит. Холст из натуральной ткани стоил почти две сотни кредитов. Кисти и краски – ещё триста. Марина давилась химией, носила синтетику, обходила стороной парфюмерные магазины и лавки со старой бижутерией.

На антиквариат из драгоценных металлов смотреть было невыносимо больно. Но кем надо трудиться, чтобы столько зарабатывать? Пятьсот кредитов за серебряные серёжки середины двадцатого века, серьёзно? Правда, они стоили этих денег. У украшений были история, прошлое, царапины и вмятины, которые и делали их уникальными и столь притягательными на фоне современных изделий. О, эти-то штамповали тысячами. Идеально ровные, гладкие и совершенные. Никакие. Как и все вокруг. Мама бы поняла. И папа. Вот они. Отлиты в бронзе.

Марина наконец добралась до конечной точки своего ежегодного паломничества. Ей даже повезло, в отличие от других детей. Скульптор почему-то выбрал фотографии её родителей для центральных фигур монумента в честь жертв дроидов. На самом деле это был памятник Голодному бунту. Но правительство делало акцент не на том, что люди вышли на улицы из-за нищеты и безработицы. А на том, что нескольких тысяч протестующих расстреляли меньше чем за десять минут полицейские роботы.

Машины оценили степень угрозы, количество демонстрантов, баррикады, вспомнили заповедь «с террористами не договариваются» и отключили внешнее управление.

У всех дроидов было одно лицо – парня с ямочками на щеках и белозубой улыбкой. Русоволосый атлет с веснушками вызывал у людей доверие, так решили разработчики после годового обсуждения облика нового охранника правопорядка с фокус-группами. Идеальный служащий. Не устаёт, не жалуется, видит в темноте, двигается как гепард, знает все виды оружия и не берёт взятки.

К сожалению, программное обеспечение тоже оказалось совершенным. Самообучаемым. А в основу заложили разум какого-то реального полицейского с лучшими показателями по раскрытию преступлений. Как оказалось, цель для него оправдывала средства. А преступников он за людей не считал.

Папа Марины был водителем какой-то тяжёлой техники, бульдозера, кажется. Когда-то они жили в Сибири возле угольных шахт. Но потом на рудники пришли дроиды. У них не было профсоюза, и они работали столько, сколько им прикажут.

Семья переехала в Москву. Все сюда перебирались, уж в столице-то должна быть работа.

Жемчужная помнила маленькую комнатёнку, в которой они жили втроём. Она спала на раскладном кресле, родители – на одноместной тахте. Больше сюда ничего не помещалось. Папочка и мамочка каждые несколько месяцев меняли работу и всё чаще ругались с хозяйкой коммунальной квартиры, которая сдавала им жильё.

Мама тоже рисовала. Вечерами Марина наблюдала, как лёгкие карандашные штрихи на бумаге превращались в замки, принцесс, драконов, луга и поля. Но это было никому не нужно, как и диплом дизайнера по рекламе. Мама приходила вечером измотанная и печальная. Продавец в магазине, курьер, посудомойка, уборщица, сиделка – кем она только не была.

Но число вакансий стремительно уменьшалось. И с каждым днём прилавки, кассы, офисы и склады заполняли человекоподобные роботы с идеальной внешностью.

Всё шло не так уж и плохо, папа подрабатывал извозом. А потом – бац! – на рынок запустили аэрокары. Пока он занимал деньги на переобучение и новые водительские права, выяснилось, что пилоты им не нужны. Управление велось только в автоматическом режиме. Идеальное решение для мегаполиса. Дешёвый и безопасный вид транспорта. И никаких пробок.

Но идеальное не значит лучшее. Безработных гнали домой, не только в Москве, по всей России происходило то же самое. Редкие технофобы-владельцы небольших предприятий разорялись. Они не могли конкурировать с компаниями, которые заменяли людей идеальной техникой, производили больше, продавали дешевле.

В тот роковой день мама и папа ушли на баррикады. Они ходили на демонстрации почти неделю. Но пятого июня две тысячи сорок шестого года кто-то начал громить магазины и рестораны, вытаскивать оттуда мебель, загораживать улицы, зажигать костры. Как только первый коктейль Молотова полетел в робота-полицейского, все они – чёртовы железные куклы – перешли в автономный режим самосохранения. Это логично. Кстати, очень по-людски.

Пятилетнюю Марину через несколько дней вытащила из-под кровати хозяйка. Она была мерзкой, крикливой и жадной московской старухой. Но в то утро она плакала. Обняла девочку, долго качала на коленях. Перед тем как отвести её в приют, накормила досыта и дала с собой конфет.

И все же родители погибли не зря. Дроидов сняли с производства и ту серию уничтожили, всех до единого. Бои с ними шли ещё месяц по всей стране, а эксперименты по сращиванию человеческого и машинного интеллектов запретили. Правительство запустило социальную программу «Гражданин». Бесплатное жильё, еда, даже одежда и бытовые услуги. Само собой, образование и медицинская помощь тоже входили в соцпакет. Теперь никому не приходилось унижаться из-за трудоустройства или голодать.

Вот только родителей у Марины больше не было. И своего дома.

Половину пособия за этот месяц она потратила на одну красную голландскую розу. Как-то повелось, что в годовщину Голодного бунта именно этот цветок приносили к памятнику родные погибших.

Марина села возле памятника с розой в руках, спиной к скульптурам. Прижалась к ногам отца – точнее, его бронзовой копии, которая закрывала собой ещё одну: застывшую навсегда худую женщину в изодранном платье, с гривой каштановых волос. Девушка точно знала, какого они цвета, у неё были такие же.

– Хотите кофе? Горький вкус подслащивает день. – Из воспоминаний её выдернул серьёзный высокий парень с острым лицом. Он тоже вертел в руках красную розу.

Уже в кафе она узнала, что её нового знакомого с серыми глазами зовут Алекс, а во время Голодного бунта погибла его тётя.