Эпоха «Черной смерти» в Золотой Орде и прилегающих регионах (конец XIII – первая половина XV вв.)

§ 1. Зарождение современной западной исследовательской традиции темы

Современная западная научная исследовательская традиция изучения «Черной смерти» берет начало в работе доктора медицины и профессора математики Дж. Шейцера, сделанной во время марсельской чумы 1720 г. [Pollitzer R., 1951: 475]. Однако вплоть до начала XIX в. в трудах западноевропейских исследователей продолжала главенствовать эмоциональная оценка данного события. Причем, большое влияние на работы западноевропейских исследователей продолжали оказывать, как труды арабских, византийских и католических авторов, так и литературные произведения Джованни Боккачо «Декамерон» и Данте Алигьери «Божественная комедия».

Одной из первых работ, созданных в этот период, затронувших частично тему «Черной смерти в Золотой Орде», можно считать многотомное исследование французского ориенталиста Й. де Гуни [De Guignes J, 1756–1758]. Опубликованное во второй половине XVIII в., оно в целом ориентируется на взгляды средневекового египетского историка ал-Макризи, считавшего, как уже было сказано выше, что эпидемия средневековой чумы имела восточное происхождение [De Guignes J., 1758, vol. 4: 223–226]. Аналогичную точку зрения отстаивает в крупнейшем немецком исследовании первой половины XIX в. Ю.Ф.К. Геккер [Hecker J.F.C., 1832]. В то же время, следует отметить, что именно в этот период западноевропейские естествоиспытатели Й.П. Папон и Ю. Либих сформулировали основные постулаты данной научной проблематики. Придерживаясь миазматической теории Галена, оба исследователя считали, что главными причинами возникновения повальных эпидемий в Средние века являлось либо отсутствие санитарии в западноевропейских городах, либо употребление населением зараженной воды.

Дальнейшие исследования в области средневековой эпидемии чумы были связаны с анализом доступных на тот момент времени нарративных источников. В большинстве своем это были труды западноевропейских мыслителей и хронистов. Поэтому в центре внимания оказалась Западная Европа. Ни Русь, ни уж тем более Византия и Ближний Восток, не имели такой теоретической и практической проработки.

Во второй половине XIX в. взгляды Й.П. Папона и Ю. Либиха были подвергнуты жесткой критике со стороны немецкого ученого Г. Гезера. Базируясь на современных, на тот момент времени, полевых исследованиях заболевших чумой в индийских городах и анализа текстов древнеиндийских источников, ученый пришел к выводу, что основным местом зарождения средневековой чумы могли стать Индийские Гималаи. Так как именно здесь в Средние века были зафиксированы вспышки схожей по описанию с «Черной смертью» заболевания «пали».

В своих штудиях он исходил из уже упоминавшегося выше труда Габриэле де Мюсси. Поэтому Г. Гейзер начинал описывать победное шествие болезни с Китая. Среди основных факторов, вызвавших болезнь, им были названы популярные среди средневековых авторов зловонные испарения, тучи саранчи, появление на небосводе кометы и масштабные наводнения. Кроме того, исходя из миазматической теории Галена, в качестве основной причины повальной смертности среди населения в Западной Европе ученый называл полное отсутствие санитарных условий в средневековых городах. При этом сам немецкий ученый склонялся к тому, что в распространении «Черной смерти» важную роль сыграли трансконтинентальные торговые тракты и крупные перевалочные пункты (Тана и Каффа). Именно благодаря им болезнь посредством больных людей, прибывших с Востока торговыми караванами и их личными вещами очень быстро попала в Западную Европу. Тем самым, Г. Гезер стал основоположником популярной в западноевропейских научных кругах теории крымского происхождения «Черной смерти».

Не последнюю роль в формировании западной историографической традиции сыграло указание ученого на несколько последствий эпидемии средневековой чумы, сыгравших важную роль в развитии западного европейского общества: рост протестных движений и религиозного радикализма [Гезер Г., 1867, Т. 1: 91–95].

Еще одной исследовательской традицией, заложенной немецким ученым, стало приведенное описание заболевания. Вот как об этом писал сам исследователь: «Возникшая чума имела различные формы проявления. Некоторые из заболевших умирали в день заражения, а некоторые через несколько часов. Тем, кому удавалось прожить два или три дня, тех охватывал сильнейший жар. После того, как чума заражала все тело, у больных начинался паралич языка и прежде всего не позволявшее ему воспринимать окружающих помутнение рассудка, а далее следовало впадание больного в беспамятство. Если же больной и приходил в себя, то он не мог заговорить из-за парализованного языка. Для окружающих не были понятны его желания, так как отмирали его нервы на затылке. После чего больной очень быстро умирал… Болезнь попадает в организм не через голову, а через легкие, вызывая у больного сильные грудные боли. Кроме-того у заразившихся наблюдаются кровохаркание и очень подозрительное и дурно пахнущее дыхание из внутренней части тела. Глотка и язык больных сухие от жара, а кроме того окрашены в черной цвет и кровоточат. И не имеет большого значения количество выпитого больным. В общем и целом, больные страдают от отсутствия сна и других симптомов» [Haeser H., 1865, Bd. 2: 23].

Из всего вышесказанного можно заключить, что Г. Гезер одним из первых отметил фактор торговых путей в распространении эпидемии, подробно описал основные симптомы «Черной смерти» и указал на произошедшие многочисленные изменения в средневековом обществе. Но стоит тут же добавить, что в целом, ученый продолжал придерживаться тех представлений о данном бедствии, которые устоялись в западных научных кругах на тот момент времени.

Один из самых больших вкладов, до открытия бактерии Yersia Pestis, в осмысление эпидемии «Черной смерти» в Западной Европе внес другой немецкий исследователь — А. Хирш. В своей книге, опубликованной сразу же по возвращению из экспедиции в село Ветлянки (Астраханская губерния), пострадавшее в 1878 г. от эпидемии легочной чумы, ученый высказался о возможном параллельном хождении во время знаменитой «Черной смерти» сразу нескольких эпидемических заболеваний [Hirsch A., 1883]. Причем, данная эпидемия не являлась первой в истории Европы вспышкой бубонной чумы. Впервые она была занесена с Ближнего Востока с прибывшими в XII в. на кораблях крестоносцев крысами (rattus). Впрочем, заключил А. Хирш, переход к пандемии «Черной смерти» произошел вследствие пересечения нескольких факторов: 1) благоприятных природно-климатических условий; 2) прибытия на Запад из восточных стран новой массы переносчиков заболевания — крыс.

В 1894 г. французским врачом А. Йерсеном и японским микробиологом C. Китасато практически одновременно был открыт возбудитель заболевания — чумная палочка (Yersinia pestis). Таким образом, произошло закрепление в западной научной мысли контагиозной теории распространения некоторых эпидемических заболеваний. Большую роль в ее формировании сыграли исследования Луи Пастера и Роберта Коха. Согласно данной теории, ведущую роль в начале любой эпидемии играет обитающий в природе возбудитель. Исследователи Кл. Бернард и М. Баудримонт пришли к выводу о параллельном хождении в Средние века нескольких эпидемических заболеваний.

Исходя из всего вышесказанного, можно заключить, что вплоть до открытия в конце XIX в. бактерии Yersinia pestis, теоретические взгляды западноевропейских исследователей в массе своей базировались на взглядах древнеримского врача Галена. Однако, в отличие от своих предшественников, западными исследователями во главе угла было поставлено рациональное восприятие данного исторического факта. Поэтому изначально было отмечено влияние природного и человеческого факторов на возникновение и распространение средневековой эпидемии чумы.

§ 2. Развитие темы в западной историографии XX в.

Дальнейшее изучение в западной научной среде темы «Черной смерти», по мнению современного отечественного исследователя Д. Михеля, было осложнено профессиональной экспансией специализированного медицинского знания. Отчасти это объяснялось общим кризисом гуманитарных наук конца XIX — начала XX вв. и возникшим вследствие этого определенного пиетета к естественным наукам и их исследовательской методологии. Поэтому, когда 1924 г. Марк Блок в своей знаменитой книге о королях-чудотворцах указал на существование взаимосвязи распространения болезни золотухи со становлением абсолютизма в западноевропейских странах, многие представители цеха историков посчитали данные суждения маргинальными и не требующими отдельного исследования. Впрочем, у самого Марка Блока использование в работах естественнонаучных методов носило явно несистемный характер.

Сразу же после окончания Второй мировой войны, одному из ярких сторонников идей Марка Блока, Фернану Броделю при помощи целенаправленного использования вышеуказанных методов удалось обосновать существование взаимосвязи уровня развития производства с демографической ситуацией, определявшейся общим состоянием климата и распространением инфекционных и паразитарных заболеваний. Впрочем, по заключению Д. Михеля, для броделевского поколения историков (Й.К. Руссел и С.Л. Трупп) оставались открытыми многие вопросы, касающиеся в первую очередь изменений, произошедших в европейских сообществах [Михель Д., 2008: 226].

Если в целом оценивать взгляды представителей школы «Анналов» на «Черную смерть», то наиболее ярко об этом историческом явлении высказался знаменитый французский историк второй половины XX в. Жак Ле Гофф. Последний считал, что накануне «Великой чумы» 1348 г. наметился серьезный экономический, политический и демографический кризис. Его главной причиной явились: масштабные неурожаи (вызванные резким изменением климата в 1315–1317 гг.) и, как следствие, всеобщий голод. Все это привело к снижению физической сопротивляемости человеческого организма. Демографическая кривая во время «Черной смерти» пошла резко вниз, что, по мнению историка, и проявилось в последующей демографической катастрофе [Ле Гофф Ж. 2005: 133].

Собственно, «Черная смерть», считал французский историк, являлась самой страшной эпидемией бубонной чумы, охватившей в середине XIV в. средневековую Европу. Признавая распространение в этот период легочной формы заболевания, он в тоже время считал, что именно бубонная чума стала причиной смерти большинства населения. Фактически являясь продолжением разразившейся в VI в. «Юстиановой чумы», она проявилась в 1347 г. во время осады монголами Каффы (нынешняя Феодосия), города генуэзской колонии в Крыму. Монголы осуществили бомбардировку осажденной крепости трупами умерших от болезни. В то же время, чума проявлялась время от времени в Центральной Азии, а иногда в восточной оконечности Африки. Далее бацилла чумы, разносившаяся крысиными блохами, через контакты с людьми, попала на борт кораблей, отплывших из Каффы на Запад. В Западной Европе она бушевала вплоть до 1720 г. После чего вернулась на Восток.

Основная клиника у всех заболевших была следующая: после короткого инкубационного периода, длившегося от 24 до 36 часов, наступала смерть. Кроме того, у всех без исключения наблюдались тяжелые психические расстройства, которые в массе своей совпали с масштабными физиологическими и социальными изменениями, как среди отдельных людей, так и среди общества в целом. Как правило, у больных наблюдались тяжелые нервные расстройства вследствие неспособности их семей, общины и местных властей справиться с постигшим их бедствием.

Видимым последствием практически для всех европейских стран стало окончательное разрушение общины и переход к малой семье, росту индивидуализма и масштабный демографический спад. Так, по мнению Ж. Ле Гоффа, спад населения в Англии к 1400 г. составил порядка 70 %, то есть с 7-ми млн. оно снизилось до 2-х млн. человек. Огромная смертность среди населения привела к усилению в обществе апокалиптических настроений. Видимым последствием этого явилась популяризация в европейском обществе идеи Божьего гнева, а также снижение авторитета католической церкви. В результате стал наблюдаться рост протестных движений и насилия в обществе.

Последствия чумы осложнялись тем, что она возобновлялась в равные промежутки времени примерно с равной силой. После знаменитой вспышки 1348–1349 гг., чума вспыхнула вновь в 1360–1362, 1366–1369, 1374–1375, 1400, 1407, 1414–1417, 1424, 1427, 1432–1435, 1438–1439, 1445, 1464 гг. и далее. Причем вторая вспышка очень сильно поразила детей. Кроме того, хроники одновременно отметили хождение нескольких опасных для людей эпидемических заболеваний: дифтерии, кори, свинки, скарлатины, тифа, оспы, гриппа и коклюша.

Существовавших медицинских знаний не хватало для эффективной борьбы с проявлением «Черной смерти». Однако, были выработаны некоторые точные и полезные рекомендации. В частности, запрещалось собираться для прощания у постели больного или во время похорон умершего. Так самой действенной мерой во время эпидемий, отмеченной Бокаччо во вступлении к «Декамерону», становилось бегство из густозаселенных городов в малонаселенную сельскую местность. Впрочем, данный способ был доступен далеко не всем. Поэтому в европейском обществе стало распространяться учение о гигиене. Власти стали проводить борьбу с роскошью, которая стала считаться одной из причин Божьего гнева и наказанием свыше. Произошло изменение в ритуалах поклонения христианским святым. Так, в частности, возросла роль нескольких святых, которые заняли важнейшее место в духовном мире всей Европы. Например, святой Себастьян, стрелы в теле которого стали считаться символом бедствий XIV века. В Западной и Южной Европе стали поклоняться святому Роху, ставшему еще при жизни известным, как защитник от чумы. Среди новых культурных форм можно отметить популярность следующих сюжетов: «встреча» троих живых и трех мертвецов, «Memento mori» («Помни о смерти»), «триумф смерти», «пляска смерти» — макабр [Ле Гофф Ж., 2007: 189].

В 1930-х — 1940-х гг. в западной научной среде, в области осмысления «Черной смерти», было признано целесообразным использовать для формирования научных выводов наработки в области эпидемиологии чумы. Одними из первых ласточек подобного поворота стали исследования группы Ву Ли-тена и К. Мейера [Lien-teh Wu, Chun J.W.H., Pollitzer R., Wu C.Y., 1936; Mayer K., 1942]. Рассматривая данную проблематику через призму медицинской экологии[32], последние пришли к выводу: 1) «Черная смерть» являлась легочной формой чумы, так как именно схожая по симптоматике опасная болезнь была описана в индийских и китайских источниках; 2) в ее возникновении важную роль сыграло взаимодействие окружающей среды и климата — Yersinia pestis — переносчиков чумы (крысы и блохи) — человека.

Идейным продолжателем этих изысканий стал Р. Поллитцер, опубликовавший в 1954 г. важнейшую для исследований чумы монографию «Plague» [Pollitzer R., 1954]. Фактически исследователь продолжил заложенную еще А. Хиршем и Л. Пастером традицию учитывания при возникновении эпидемий влияния биотического и антропогенного фактора биоценоза. Поэтому одной из своих главнейших задач исследователь поставил обнаружение первоочага «Черной смерти». В своем исследовании он исходил из наработок советских и китайских коллег, а также ссылался на упомянутые в работе английского историка Дж. Стюарта огромное количество несторианских надгробий, датированных 1338–1339 г., найденных в районе оз. Иссык-Куль еще в 1860–1870-х гг. отечественным археологом Д.А. Хвольсоном [Stewart J., 1928: 209]. В итоге, Р. Поллитцер определил «родину» «Черной смерти» как достаточно обширный район Центральной Азии: Русский и Китайский Туркестан, Внутренняя и Внешняя Монголия, предгорья Гималаев, расположенные на севере Индии, Курдистан, Северная и Центральная Африка. По его наблюдениям, именно в этих районах и располагаются практически все активные на сегодняшний день природные очаги чумы. Причем, сам исследователь не отрицал негативной роли в распространении эпидемии средневековой чумы как миграции носителей Yersinia Pestis степных грызунов, так и военных походов на Запад, совершенных в 1330–1340-х гг. татаро-монголами. В результате, начавшаяся в глубине Центральной Азии и Северной Африки эпидемия «Черной смерти» смогла очень быстро достичь Европы.

В своих оценках людских потерь от «Черной смерти» ученый исходил из цифры в 25 млн. человек, упомянутой еще в XIX в. немецким исследователем Ю.Ф.К. Геккером [Pollitzer R., 1954: 478]. Поэтому на момент публикации собственных исследований Р. Поллитцера, эти данные могли уже значительно устареть.

Однако, несмотря на этот прорыв в области теоретического осмысления «Черной смерти» в 1960-х гг. в западной историографии продолжало наблюдаться достаточно скептическое отношение к подобным исследованиям. В то же время под влиянием наработок представителями французской школы «Анналов», западные исследователи проявили интерес к теме восприятия «Черной смерти» различными социальными группами. Иначе говоря, центральной темой становится не сама болезнь, а эволюция представления о ней. В большей степени это можно объяснить практической выработкой собранного ранее источникового материала, и, как было сказано выше, действием негласного правила по запрету изучения тем, связанных с медицинскими и естественными науками. В этом плане, переход в начале 1960-х к психологическому и культурологическому аспекту в изучении средневековой эпидемий чумы выглядит достаточно естественным для западной историографии. Наиболее ярко это проявилось в творчестве французского философа П.-М. Фуко. В своем знаменитом исследовании «История безумия в классическую эпоху» он на обширном практическом материале впервые анализирует становление в Средние века европейских специальных институализированных медицинских учреждений и культурное восприятие массовых эпидемий [Фуко М., 1997]. П.-М. Фуко делает вывод, что в отношении «Черной смерти» нужно рассматривать не столько саму эпидемическую обстановку, сколько ее влияние на развитие общественных отношений, так как «Черная смерть» в итоге превратилась для властей в символ социального беспорядка, торжество анархии и хаоса. Именно дальнейшая мобилизация ресурсов в постчумную эпоху и привела к ускоренному развитию общественных отношений [Фуко М., 1999: 288–289].

В конце 1960-х г. на фоне общего поворота в сторону марксизма в западной историографии получают популярность исследования последствий «Черной смерти», таких как: реорганизация сельского хозяйства и структуры экономики западноевропейских стран. Одним из первых, отметивших данные изменения, стал американский историк Д. Хэрлихе [Herlihy D., 1967; Herlihy D., 1968; Herlihy D., 1978; Herlihy D., Cohn S.K.Jr., 1997]. В своей работе он основывался на точке зрения своего учителя Р.С. Лопеса [Lopez R.S., Miskimin H.A., Udovitch A., 1970] и на данных, полученных из анализа средневековых записей по сборам налогов на имущество и флорентийского каталога 1427 г. В итоге, американский исследователь пришел к выводу о возрастании социального неравенства среди населения вследствие смерти основной массы представителей среднего класса. При этом было подчеркнуто включение административного фактора в процесс более справедливого распределения среди населения социальных благ [Herlihy D., 1978: 139]. При этом Д. Хэрлихе поставил под сомнение чрезмерно большую смертность населения от «Черной смерти». По его мнению, скорее всего медленное восстановление численности населения в Западной Европе было связано с масштабным голоданием в предыдущие годы и с общим снижением репродуктивной способности [Herlihy D., Cohn S.K.Jr., 1997: 2]. В то же время, как показали средневековые источники накануне начала Второй пандемии чумы фиксировался так называемый «Мальтузианский кризис» перенаселения[33]. Поэтому в качестве краткосрочных последствий «Черной смерти» исследователь усматривал рост популярности определенных профессий, а в качестве долгосрочных им были названы — рост заработной платы у специалистов, инфляция и рост цен на продовольствие. В то же время наблюдалось снижение арендной платы на землю, что в свою очередь привело к расширению пастбищ в ущерб возделанных полей [Herlihy D., Cohn S.K.Jr., 1997: 31–33].

1970-ые гг. ознаменовались для западной историографии «Черной смерти» периодом активного внедрения в исследовательскую практику наработок в области эпидемиологии чумы. Фактически это привело к господству географического детерменизма. Среди наиболее крупных исследований этого периода можно выделить работы французского исторического демографа Й.-Н. Бирабена и английского исследователя-теоретика У.Х. Макнилла [Biraben J.-N., 1976; McNeill W.H., 1976]. Следует отметить, что оба ученых склонялись к выделению географических аспектов в распространении «Черной смерти». С точки зрения анализа взглядов западных ученых на эпидемию средневековой чумы прошедшей по территории Золотой Орды и русских княжеств особый интерес представляет исследование Й.Н. Бирабена. Последний считал, что зародившаяся в глубинах Центральной Азии эпидемическая вспышка чумы достигла итальянской Мессины благодаря генуэзским галерам, прибывшим из района Черного моря, груженых восточным товаром осенью 1347 г. Данный факт, по мнению французского исследователя, напрямую способствовал нарушению, длившегося веками бактериологического покоя. В итоге, болезнь в конце 1347 г. смогла достичь в Италии области Реджо-ди-Калабрия, и возможно Геную. Таким образом, начав свое триумфальное шествие, чума за какие-то четыре-пять лет затронула весь европейский континент. К концу 1349 г. эпидемия поразила не только Италию, но и Испанию, Францию, Англию, южную Германию, Швейцарию и Австрию. В конце 1350 г. она отметилась в Шотландии, на побережье Северного и Балтийского морей. В 1352 г. — Польше и России.

Однако, это была всего лишь первая из регулярно повторявшихся волн. Так, в Италии чума отметилась в 1360–1363, 1371–1374, 1381–1384, 1388–1390 и 1398–1400 гг. В Испании хронология вспышек чумы практически совпадает с Италией. В остальной части Европы прослеживается схожая периодичность. На другом конце европейского континента — в России — в период с 1347 по 1534 г. было отмечено, повторявшихся в среднем каждые 11,1 года, 17 волн чумы. В период между 1536 и 1683 гг. таких волн было отмечено 11. После чего ритм их немного замедлился. Теперь вспышки фиксировались каждые 13,4 года. До середины XV в. эпидемии чумы развивались с определенной периодичностью и протекали почти синхронно, как будто бы каждый раз брали начало из какого-то внешнего очага. Впоследствии чума становится эндемической и возникает в том или ином месте, когда тому благоприятствуют обстоятельства, и только тогда эпидемии начинают утрачивать свою синхронность.

Впрочем, по заключению Й.-Н. Бирабена, имели место быть случаи локальных вспышек. К ним можно отнести испанскую чуму в 1648–1652 и 1676–1685 гг., итальянскую чуму в 1630–1631 и 1652–1657 гг., французскую чуму в 1657–1670 гг., вспышку чумы на Британских островах в 1647–1648 и 1663–1670 гг., а также в районе Балтийского моря в 1669–1670 гг. Таким образом, к 1670 г. основная часть Европы оказалась свободной от чумы. В более поздний период в основном фиксировались вспышки чумы, завезенной с Ближнего Востока и Африки. В России чума из-за наличия прямых контактов с азиатскими природными очагами продержалась дольше остальных. Последней зафиксированной вспышкой становится «чумной бунт» в Москве 1770–1772 гг. Говоря об общем числе погибших в результате всех вспышек чумы во время «Черной смерти», исследователь склонялся к 50 % убыли населения Западной Европы [Баччи М.Л., 2010: 107–110].

Теоретический аспект возникновения эпидемии «Черной смерти» рассмотрел в своей работе У.Х. Макнилл [McNeill W.H., 1976]. Он исходил из того, что эпидемии были вовсе не периферийным явлением всемирной истории, а, напротив, определяли ее течение как фактор, повлиявший на судьбы целых цивилизаций. Усвоив естественнонаучный взгляд на болезнь как на природный феномен, исследователь показал, что первопричина волн эпидемий, накатывавших на целые континенты, заключалась в том, что человеческие сообщества, жившие изолированно друг от друга, периодически вступали в контакт друг с другом. Те народы, у которых не было иммунитета, должны были понести наиболее жестокие потери от встречи с «новыми заболеваниями». Так было и в эпоху «Великого переселения народов», монгольского завоевания, установления трансатлантических контактов. Именно во время последнего периода Западную Европу накрыла волна эпидемии сифилиса, а Америка подверглась опустошению из-за оспы.

Новаторским шагом У.Х. Макнилла стало использование при анализе исторического прошлого понятий, принятых в естественных науках. Наиболее ярко это проявилось в его оценках социальных процессов. В частности, эксплуатация социальными «макропаразитами» или элитой (бюрократии, духовенства или купечества) крестьянства и городских рабочих была сравнена с зарождением в человеческих сообществах новой инфекционной болезни или с «инвазией», обитающей внутри нее популяции микропаразитов. Таким образом, по мнению ученого, человеческая история дает многочисленные примеры появления «новых заболеваний», которые выступают как особые формы эколого-исторического опыта. В ходе его освоения разрушается баланс сосуществования больших и малых популяций и их паразитов. Такие болезни, как правило, оказываются «новыми» из-за того, что общество не обладает по отношению к ним биологической, культурной и институциональной памятью. Поэтому в сообществах людей к возникшим вызовам изначально нет окончательных ответов или правильной модели поведения. По заключению ученого, именно Всемирная история предоставляет возможность найти ответы на вызовы, которые могут возникнуть в будущем [Михель Д., 2008: 226].

Прямым результатом появления новых теоретических исследований в области эпидемиологии чумы явилось расширение в середине 1970-х годов исследовательского интереса к неохваченным ранее регионам мира. Одним из таковых стала Россия. Так, в 1974 г. американским историком Д.Т. Александером был опубликован первый в западной историографии обзор отечественных работ по теме эпидемии чумы [Alexander J.T., 1974]. Главным образом в статье анализировалась опубликованная сразу же после «Московского чумного бунта 1771 г.» работа Д.С. Самойловича, члена противочумной комиссии и заведующего всеми госпиталями во время эпидемии чумы 1770–1772 гг.

Средневековая эпидемия чумы на территории русских княжеств была подробно проанализирована в статьях другого американского исследователя Л.Н. Лангера [Langer L.N., 1975; Langer L.N., 1976].

Изначально признавая практически полное отсутствие в западной историографии наработок в области изучения «Черной смерти» на территории России, американский исследователь, исходил из точки зрения видного русского историка XIX в. С.М. Соловьева, перечислившего в своем труде, произошедшие на территории русских княжеств, наиболее крупные вспышки средневековой чумы. Однако, Л.Н. Лангер решил не ограничиваться представленной в труде русского дореволюционного историка информации о данном историческом факте. Соотнеся с приведенными в опубликованных исследованиях отечественных ученых В.Т. Пашуто и А. Кахана [Пашуто В.Т., 1964; Kahan A., 1968] хронологическими данными природных бедствий, исследователь пришел к выводу о необходимости начала проведения в западной историографии систематических исследований «Черной смерти» на территории России [Langer L.N., 1975: 53].

При реконструкции хронологии чумных вспышек на Руси Л.Н. Лангер активно использовал данные, полученные в результате анализа древнерусских летописных сводов. В частности, в тексте опубликованной в 1975 г. статьи, можно отметить ссылки на следующие источники: Новгородская первая летопись старшего и младшего извода, Летописцы последней четверти XVII в., Московский летописный свод конца XV в., Троицкая летопись, Псковская первая летопись, Никоновская летопись и Рогожский летописец. Все это свидетельствует о достаточно хорошей проработке американским специалистом русских летописных сводов. Таким образом, в статье 1975 г. наиболее ценной является представленная хронологическая таблица происходивших в период между 1124 и 1488 гг. на территории русских княжеств эпидемических вспышек и масштабных голодных лет [Langer L.N., 1975: 60–61].

Исходя из полученных данных, содержащихся в письменных источниках, Л.Н. Лангером в качестве чумных эпидемий XII — первой половины XIV в. были определены эпидемии в 1158, 1187, 1230, 1278, 1299, 1309, 1318 и 1341 гг. В отношении «Черной смерти» было признано китайско-центральноазиатское происхождение заболевания и ее значение в дальнейшем распространении на территории Золотой Орды. Как и в остальных исследованиях западных специалистов, посвященных данной проблематике, особо подчеркивался факт первого ознакомления западноевропейцев с неизвестным заболеванием сразу же после бомбардировки Каффы (генуэзской колонии в Крыму) осажденной войсками ордынского правителя Джанибека [Langer L.N., 1975: 55].

Как считает американский специалист, дальнейшее распространение эпидемии средневековой чумы на территории России происходило не с территории Золотой Орды, а из Западной Европы. Именно оттуда «Черная смерть» в 1349 г. впервые была отмечена в Полоцке. Основная волна пришла на Русь двумя годами позднее. Как и эмигрировавший в США русский историк Г.В. Вернадский, Л.Н. Лангер видел причину этого в том, что русская степь была малонаселенной и, следовательно, действовала как буферная зона между Золотой Ордой и Северо-Восточной Русью [Vernadsky G., 1953: 206].

Последующий ход событий вызывает у американского исследователя массу вопросов. Традиционно считается, что после Пскова и Новгорода «Черная смерть» отметилась в 1352–1353 гг. в Новгородской земле, Глухове, Белоозере, Смоленске, Киеве, Чернигове, Суздале, Москве и «всей русской земле». Автор не ставил под сомнение факт занесения болезни в Новгород, Псков и Полоцк из Германии. Однако, столь широкий размах она могла получить только вследствие прихода еще одной эпидемической волны с ордынских земель, расположенных в низовьях р. Днепр. Более того, заключает Л.Н. Лангер, в этом процессе возможно участие торговых путей, расположенных на территории Литвы, Крыма и Причерноморских степей [Langer L.N., 1975: 56].

Среди дальнейших вспышек средневековой чумы Л.Н. Лангером была выделена псковская чума 1360 г. По размаху и региону ее распространения данная вспышка была охарактеризована исследователем как локальная. Куда большей по размаху и по количеству погибших являлась вспышка 1364–1367 г. В дальнейшем «Черная смерть» отметилась: в 1374 г. по «всей русской земле» и Золотой Орде, 1376 г. в Киеве, 1386 г. в Смоленске, 1389 г. в Пскове, 1401 г. в Смоленске, 1403 и 1406–1407 г. в Пскове, 1408 г. в Москве и городах Великого княжествах Московского, 1414 г. вновь «вся русская земля», 1417 г. в Новгороде и Пскове, 1419–1420 г. в Киеве, Новгороде, Пскове, Торжке, Костроме, Ярославле, Юрьеве Польском, Владимире, Суздале, Переяславле, Галиче, Плёсе и Ростове, 1423–1427 г. и 1448 г. снова «вся русская земля». Причем, по замечанию исследователя, произошедшие в 1420-х г. вспышки эпидемии чумы совпали с разразившимся масштабным голодом. Поэтому их последствия были куда масштабнее, чем это казалось на первый взгляд [Langer L.N., 1975: 57]. Сравнивая данные по русским эпидемиям чумы с западноевропейскими данными, Л.Н. Лангеру удалось хронологически определить годы наиболее крупных вспышек чумы второй половины XIV — первой половины XV вв. (1352–1353, 1364–1366, 1374, 1408, 1414, 1417, 1419–1420, 1423–1427 и 1448 гг.), годы развития чумы на фоне масштабного голода (1364–1366, 1374, 1409, 1421–1423 гг.) и годы «большого голода» (1361–1362, 1436, 1438, 1442–1445, 1468 и 1485 гг.) [Langer L.N., 1975: 61].

Если не считать междоусобные войны русских князей и набеги татар главными причинами массового сокращения населения на Руси, то эпидемии чумы и голод признавались исследователями основными причинами этого явления. В своем исследовании, Л.Н. Лангер исходил из примерного числа жителей русских земель, упомянутого советскими исследователями. По их мнению, накануне «Черной смерти» население этих земель составляло цифру в районе 6 млн.700 тыс. человек. Отталкиваясь от этого значения, американский историк, пришел к выводу, что по сравнению с Западной Европой, депопуляция населения русских земель была относительно небольшой. Стоит отметить, что из-за перманентных повторных вспышек второй половины XIV–XV вв. убыль населения в русских княжествах достигла примерно 25 % — самое минимальное значение в Европе. Стабильный прирост населения на 1 % в год стал возможен только после внедрения в сельском хозяйстве Великого княжества Московского технологии трехполья, в период между 1460–1500 гг. [Langer L.N., 1975: 62]. Но, не смотря на это, в городах ощущалась нехватка квалифицированных ремесленников. Главным образом это коснулось области строительства. Поэтому даже в богатых городах, по мнению Л.Н. Лангера, было распространено рабство или насильственное удержание специалистов. В тоже время, скорее всего, наблюдался рост заработной платы. Однако, отсутствие письменных источников не позволило исследователю точно назвать процент ее повышения. Причем, проблема обострялась тем, что монастыри старались за счет предоставления налоговых льгот решить свои проблемы с нехваткой ремесленников [Langer L.N., 1975: 64]. Причем налоговые каникулы коснулись не только вышеуказанного сословия, но и крестьян, обитавших на территориях пострадавших от эпидемии чумы. Церковь, обозначив свое присутствие в большинстве крупных русских городов богатыми монастырскими подворьями, смогла установить непосредственный контакт между подчиненными ей крестьянами и городским рынком. В конечном итоге, резюмирует американский исследователь, это позволило монастырям стать для окрестных земель основными драйверами развития экономики и городов русских земель. Фактически нужно говорить, что в развитии русской городской культуры именно эти церковные структуры стали играть ту же роль, что для западноевропейских городов ремесленные цеха и купеческие гильдии [Langer L.N., 1975: 66–67].

В опубликованной в следующем году статье, Л.Н. Лангер акцентировал внимание на экономических и социальных последствиях «Черной смерти» для русских земель [Langer L.N., 1976]. По замечанию самого исследователя, одной из главных сложностей в раскрытии данной темы, считается небольшой корпус нарративных источников. Зачастую, необходимую информацию по экономической и социальной стороне жизни средневекового русского общества можно получить лишь при помощи анализа литературных произведений, а также данных, полученных в ходе археологических раскопок. Однако, даже они зачастую будут носить фрагментарный характер.

Поэтому, по заключению исследователя, большую помощь в осмыслении «Черной смерти» могут оказать данные, полученные в ходе эпидемиологических исследований чумной бактерии Yersinia pestis. Последние показали, что под «Черной смертью» необходимо понимать параллельную вспышку бубонной, септической и легочной чумы. При этом фиксировались вспышки нескольких эпидемических заболеваний: дифтерии, оспы, голодной лихорадки. Ссылаясь на совместную статью Й.-Н. Бирабена и Ж. Ле Гоффа [Biraben J.-N., Le Goff J., 1969], Л.Н. Лангер отметил, что для начала любой эпидемии чумы важную роль играют наличие двух факторов: 1) благоприятные природно-климатические условия, 2) наличие на определенной территории природных эпидемических очагов. Именно совпадение этих двух факторов и привело к началу «Черной смерти». Географический район, который был локализован в качестве возможного первоочага начала эпидемии средневековой чумы, по мнению американского историка, располагался на обширной территории, охватившей несколько районов: волжско-донское междуречье, Нижнее Поволжье и дельта реки Волги. При этом отягощающимися факторами были названы климатическое похолодание и миграция диких степных грызунов (сусликов) [Langer L.N., 1976: 354]. Именно на степные районы Северо-Восточной Руси, как о возможном регионе возникновения данного бедствия, указывают произведения русского фольклора. Исходя из того, что средневековая чума на Руси являлась неотъемлемой частью «Черной смерти», американский специалист выступил за продолжение систематического исследование данной темы. В следствии того, что русские летописные своды зачастую противоречат друг другу, а полученная информация достаточно неточна, исследователь заключил, что важную роль в реконструкции событий будет нести анализ монастырских грамот.

Данная группа письменных источников позволяет понять крайне специфическое русское явление эпохи «Черной смерти»: выморочные земли и их последующее скапливание монастырями. Собственно, появление подобного рода земель Л.Н. Лангер связывал именно с эпидемиями и масштабным голодом, а не с татарскими набегами. Хоть сами вылазки золоордынцев воспринимались крайне негативно местными жителями, но они не наносили сколь-нибудь существенного вреда развитию сельского хозяйства русских княжеств. Примером тому является нашествие Батыя в 1237–1238 гг. и поход Токтамыша на Москву в 1382 г. И в том, и в другом случае летописи не фиксировали наступления голода. В то же время, к его возникновению могли привести поход Идегея на Москву 1408/09 гг., вторжение Улуг-Мухаммеда, а также татарское нашествие на Литву в 1438 г. [Langer L.N., 1976: 358–359]. Однако, в целом, заключил исследователь, не существует корреляции между этими двумя факторами. В то же время, комбинация «голод — легочная форма чумы» привела к значительному сокращению населения. По его подсчетам, оно составило от 25 до 50 % от дочумных величин [Langer L.N., 1976: 353].

Другим последствием «Черной смерти» для русских земель, по мнению американского историка, стало увеличения численности служилого дворянства. Причем, если для Западной Европы результатом явилось ослабление аристократии и усиление буржуазии, то в Москве сразу же после «Черной смерти» стало наблюдаться усиление московских боярских родов, а также, при непосредственной поддержке последней, последующее оформление абсолютной власти Великого князя Московского [Langer L.N., 1976; 352].

Еще одним регионом, оказавшимся в центре внимания западных исследователей, стал Ближний Восток. В конце 1970-х г. в свет вышла монография одного из крупнейших английских ориенталистов М.В. Долса [Dols M.W., 1977]. В ней автор, на основе анализа средневековых источников на арабском языке, реконструировал восприятие данного события в мусульманском обществе, что автоматически сделало данное исследование одним из новаторских в современной западной историографии. Использовав в своей работе последние достижения в области биологии чумы и наработки отечественных эпидемиологов (Н.В. Федорова, Ю.М. Ралль), изучавших природные очаги заболевания, а также исследования Р. Поллитцера, ученый, пришел к выводу, что прародиной «Черной смерти» нужно считать районы обитания диких грызунов байбаков (сусликов). В данном случае он указывал на Забайкалье, Монголию, Маньчжурию и территорию советских среднеазиатских республик. Для обоснования своей точки зрения он, в качестве примера, привел сюжет, взятый из культуры местных народов. Так, согласно бурятским и монгольским легендам, именно байбаки являлись носителями таинственной болезни. О последней, заключил исследователь, сообщают древнетибетские священные книги. На юго-востоке России, Иранском Курдистане и в Каспийском регионе носителями чумы могли выступать песчанки, наиболее распространенного вида грызунов в этом регионе [Dols M.W., 1977: 71].

Впрочем, передача чумы от животных к человеку зачастую не являлась прямым следствием изменения миграционных потоков местных представителей фауны. В большей степени необходимо говорить о роли изменения их численности в районах природных очагов заболевания. Поэтому, по мнению М.В. Долса, для начала эпидемии крайне необходима вспышка заболевания среди ее носителей (эпизоотия). Как следовало из исследований советских ученых — дальнейшее распространение чумы во многом зависело от выживаемости зараженной блохи. Последняя, в благоприятных условиях, могла прожить до 50 дней без пищи, в одежде и товарах, в зерне, что в условиях развития трансконтинентальной торговли делало чумную блоху одним из самым опасных существ на земле. В то же время, по заключению британского специалиста, данные выводы были сделаны без учета изменений в окружающей среде. В то время как многие летописцы отметили накануне начала «Черной смерти» многочисленные климатические изменения [Dois M.W., 1977: 72].

На сегодняшний день известно несколько видов чумы, различающихся не только способами передачи, но и основной клиникой протекания заболевания. Хорошо описанное в средневековых источниках появление бубонов на теле больного, набухание желез и лимфатических узлов, судороги, повышение температуры, рвоты, головной боли, головокружения, бессонницы и апатии больше всего соответствует бубонной форме чумы. В то же время, приведенные описания заболевших во время «Черной смерти» (дрожь с затрудненным и торопливым дыханием, кашель и кровоотхаркивание), скорость заражения и протекания болезни менее 3-х дней, а также количество погибших свидетельствуют скорее о легочной форме данной эпидемии[34].

При этом, М.В. Долс предположил, что во время «Черной смерти» могла наблюдаться септическая чума, вызываемая укусом человеческой блохи (Puplex ir ri tans). Протекание данной формы заболевания могло носить крайне острый характер. Буквально через несколько часов после резкого повышения температуры мог наступить летальный исход. Причем, данная форма эпидемического заболевания могла развиться на фоне уже существующих (бубонной и легочной).

Английский ориенталист отметил, что чума являлась постоянным спутником в истории человека. Чего стоит фиксация арабскими средневековыми врачами других форм заболевания (целюлокальной, карбункулярной, тонзилярной, спиральной и везикулярной). Однако, по мнению исследователя, для того чтобы эпидемия чумы переросла в пандемию, крайне необходимо, чтобы произошло совпадение нескольких факторов: численный рост населения, климатические и экологические изменения [Dois M.W., 1977: 73].

Одним из главных факторов в начале и дальнейшем распространении «Черной смерти», по мнению М.В. Долса, стало северное ответвление Великого шелкового пути, созданное военной силой Чингис-хана в начале XIII в. Возникновение данного ответвления позволило соединить в единую транспортную и торговую систему обширный регион от Китая до Черного моря. В XIV в. основными торговыми центрами этой транспортной системы стали итальянские колонии в Крыму, нижневолжские ордынские города: Отрар, Талас и Баласагун (расположенный на западе от оз. Иссык-Куль). Причем, одно ответвление от кыргызского озера шло по рекам Черный Иртыш и Урунгра, далее продолжалось по горному хребту Тянь-Шань, Каракорум и Пекин. Другое же ответвление включало Алмалык, р. Верхний Или, Бешбалы (нынешний Джимса), Хама, Кансу и далее уходило в Китай. На западной оконечности данного трансконтинентального торгового тракта также имелось два ответвления. Оба торговых тракта, начинавшиеся в районе Отрара (Трансоксания), выходили потом в районе нижневолжских городов. Если первое шло далее на север к Каспийскому морю, то второе пролегало через Хорасан, южный берег Каспийского моря далее в Тебриз, Дербент, Сарай и в итальянские колонии, расположенные на берегу Черного моря. Скорее всего, по мнению М.В. Долса, именно южное ответвление стало тем путем, откуда шло дальнейшее распространение на Запад пандемии «Черной смерти» [Dols M.W., 1977: 48]. Причем большую роль в ее распространении сыграло безбарьерное и безопасное пространство по транспортировке товаров, созданное военной силой монголов[35]. Именно об этом свидетельствуют многочисленные записи западноевропейских купцов и миссионеров. Среди последних исследователь выделял Плано Карпини, Вильгельма Рубрука, Никколо и Матео Поло, Джованни да Мариньолли и Пеголотти. Одной из главных причин в прекращении функционирования этого пространства ученый указал на военные походы Тамерлана [Dois M.W., 1977: 49].

Отвечая на вопрос о значении среднеазиатских сухопутных путей в распространении «Черной смерти», М.В. Долс указал лишь на существование единственного достоверного упоминания о данном заболевании в магическом трактате, написанном в Кашгаре (Шуфу) в XVI в. В данном случае наиболее значимыми свидетельствами выступили три несторианских надгробных плиты, датированные 1338–1339 гг., найденные русским археологом Д.А. Хвольсоном в районе озера Иссык Куль. По замечанию самого английского ориенталиста, приведенные на них даты, в целом, соотносятся с полученной из арабских источников информацией о дальнейшем распространении эпидемии, начавшейся в 732 г. (1331/32 г.) в Монголии[36]. По всей видимости, заболевание могло начать свое успешное продвижение на Запад из монгольских степей, как с торговыми караванами, так и с переселением местных племен [Dols M.W., 1977: 50].

Самый большой удар «Черная смерть», по заключению М.В. Долса, нанесла по территории Золотой Орды. Именно на ее территории заканчивались два ответвления северного рукава Великого шелкового пути. В центре данного государства располагался город Великий Сарай, основанный в 1253 г. Он представлял собой важнейший центр международной торговли, культурный и образовательный центр мусульманского Востока. Причем, по замечанию самого ученого, становление Улуса Джучи в целом, и ее столицы в частности, происходило в одно и то же время, что и возвышение Мамлюкского султаната в Египте. Связанные трансконтинентальными торговыми дорогами Сарай, Астрахань и другие расположенные на Нижней Волге крупные золотоордынские города «Черная смерть» поразила в 745–746 г. / 1345–1346 гг. Оттуда, согласно Джалаириду и армянским летописцам, ее шествие продолжилось далее на Южном Кавказе, Азербайджане и Великой Армении. О пришествии эпидемии средневековой чумы из земель Золотой Орды также свидетельствовали византийские хронисты Никифор Григора и Иоанн IV Кантакузин. Основной акцент в записях Ибн ал-Варди и Габриэле де Мусси был сделан на произошедшую в 1346–1347 гг. бомбардировку трупами умерших от чумы города Каффы, генуэзской колонии в Крыму, осажденной войсками хана Джанибека [Dois M.W., 1977: 51].

В целом, если оценивать вклад монографии М.В. Долса в осмысление темы «Черной смерти на территории Улуса Джучи и в близлейжайщих регионах», следует подчеркнуть использование автором источников Мамлюкского Египта, близкого в культурном и этническом плане к средневековому татарскому государству. При этом некоторые выводы, сделанные ученым, для ближневосточных стран относительно последствий данного исторического явления в области политической, социальной, культурной и последующей демографической картины, можно, с некоторыми оговорками, использовать для осмысления схожих процессов, происходивших в Золотой Орде. Одной из самых устоявшихся в западной науке точек зрения М.В. Долса является примерная оценка убыли населения в результате разразившейся эпидемии: от ¼ до ⅓ тогдашнего населения, то есть между 4,2 и 8 млн. человек [Dols M.W., 1977: 218].

Следует отметить, что данное исследование британского ориенталиста дало толчок для западной историографии к осмыслению «Черной смерти» на Ближнем Востоке и в Османской империи [Schamiloglu U., 2004; Pamuk §., Shatzmiller M., 2014; Varlik N., 2015a]. Одним из крупных исследований, написанных под влиянием взглядов М.В. Долса, следует признать опубликованную в 1980 г. монографию американского руссиста Д.Т. Александера [Alexander J.T., 1980]. Хотя в ней нет прямых ссылок на работу британского ориенталиста, но без учета выводов, сделанных М.В. Долсом, трудно представить и данную монографию. Особенно это заметно в части, касающейся описания форм и методов борьбы с данным эпидемическим заболеванием. Безусловным достоинством исследования американского специалиста явился критический анализ летописных текстов, произведенный в зарубежной историографии впервые. Продолжая высказанную Л.Н. Лангером мысль о том, что вспышки эпидемии чумы происходили на Руси еще до эпохи «Черной смерти», исследователь, на основе анализа текстов русских летописных сводов, смог выделить несколько понятий, обозначавших чуму. Главным образом речь шла о часто встречаемом слове «мор». По мнению американского историка, оно имело древнеславянское происхождение и могло обозначать любую массовую эпидемию среди людей. В более поздний период в русском летописании получают популярность понятия, которые конкретно обозначали чумную заразу — «моровое поветрие», «ветреная нечисть». Иногда летописцы могли использовать более укороченную форму («прилипчивая зараза», «язва»).

Впрочем, заключает Д.Т. Александер, единой формы для обозначения данного заболевания на Руси не существовало. Зачастую использование того или иного слова для обозначения эпидемии могло зависеть не только от сложившихся в том или ином русском княжестве письменных традиций, но и исходя из институциональных и культурологических особенностей регионального формирования терминологического аппарата. При этом определенную сложность вызывает идентификация эпидемии чумы во временном промежутке и в ее местоположении. Зачастую простая фиксация данного вида исторического события зависела от простого волеизъявления местных властей. Поэтому сделать определенные выводы можно только после соотнесения всех летописных списков. Ярким примером может служить эпидемия кори, которая в Средние века уносила куда больше жизней, чем сейчас [Alexander J.T., 1980: 13].

Основываясь на исследованиях советских исследователей, Д.Т. Александер пришел к выводу, что в период с 1060 по 1760 гг. на территории Руси/России было зафиксировано примерно 60 крупных эпидемий. Из них только 27 он идентифицировал, как эпидемии чумы. При этом некоторые эпидемии, не вошедшие в этот перечень, могли являться повторными вспышками данного заболевания. В то же время, заключает исследователь, при окончательном определении того или иного эпидемического заболевания, а также при подсчете погибших от эпидемий необходимо учитывать убыль населения в результате природно-климатических катаклизмов, голода и миграций. Зачастую в русских летописях присутствуют явно завышенные оценки смертности населения. Более или менее точную информацию, считает исследователь, предоставляют статистические данные времен Петра I.

Одной из первых, зафиксированных в русских летописях, стала эпидемия, вспыхнувшая в 979 г. в Киевском княжестве. По мнению Д.Т. Александера, главными факторами способствовавшими ее началу, стало развитие торговых путей с евразийскими степями и рост новых русских городов и деревень. Поэтому нет сомнения, что местные неокрепшие восточнославянские княжества породили местные локальные формы эпидемий, охватившие не такое большое число жителей. Впрочем, о какой-то системной работе русских летописцев, по учету данных по бедствиям, говорить не приходится. Лишь начиная с 1060 г. в русских летописях начинают появляться систематические записи о произошедших эпидемиях и эпизоотиях.

Более подробная информация об эпидемиях в русских княжествах начинает появляться в летописных сводах только в XIII в. Наиболее крупная из них, унесшая порядка 32 тыс. человек, была зафиксирована в 1229–1230 гг. в Новгороде и Смоленске. Вторая по мощности эпидемия в XIII в. произошла в 1237–1240 гг. в Пскове, Новгороде и Минске. Причем, по мнению исследователя, не вполне понятно насколько мощно данная эпидемия затронула эти территории. Она могла, как ограничиться городом и его округой, так и распространиться по всей территорией княжества [Alexander J.T., 1980: 13].

Соглашаясь с позицией советских исследователей, Д.Т. Александер считал, что последовавшее в конце 1230-х гг. нашествие монголо-татар не предотвратило угрозу возникновения эпидемий в русских княжествах. Наоборот, за счет непосредственного усиления контактов со странами Востока, значительно увеличилась сама возможность возникновения эпидемий в русских землях.

До начала «Черной смерти», произошедшей во второй половине XIV в., наиболее крупные эпидемии были отмечены: в 1265 г. в Пскове и Псковском княжестве, 1278–1279 г. в Северо-Восточной Руси, в 1282 г. в Суздале, 1283–1284 г. в Юго-Западной Руси, в 1286 г. в Центральной Руси, в 1299 г. в Пскове. В первой половине XIV в. крупные эпидемии прокатились: в 1309, 1318, 1341, 1344 и 1349–1350 гг. Впрочем, не все данные эпидемии можно отнести к чумным. Так, например, эпидемия 1229–1230 гг. скорее всего, являлась эпидемией брюшного тифа, а эпидемия 1286 г. скорее относилась к дизентерии. В тоже время, заключает исследователь, анализ данных вспышек показал три основных направления попадания чумы на территорию русских княжеств. Первое — западное направление (Полоцк, Псков, Новгород, Смоленск). Второе — юго-западное, через понтийские (черноморские) степи. Третье — восточное, через Кавказ и Центральную Азию, вверх по реке Волга [Alexander J.T., 1980: 13].

По заключению ученого, одним из важнейших источников в понимании движения «Черной смерти» являются тексты русских летописей. В них можно обнаружить информацию, касаемую «проникновения» из Китая и Индии в 1346 г. данного заболевания в Крым, и последующего «победного шествия» в Западной Европе и в средиземноморском регионе. Однако, если исходить из текстов данной группы нарративных источников, то эпидемия, пришедшая в 1351–1352 г. с берегов Балтийского моря в Новгород и Псков, стала только первой волной начавшейся пандемии средневековой чумы. Большую роль в ее распространении сыграла существующая на тот момент времени система торговых путей. Вторая волна, достигла русских городов в 1364–1365 гг., пройдя вверх по Волге из оазисных центров степной торговли. Правда, по мнению Д.Т. Александера, до сих пор в науке остро стоит один из главных вопросов, затрагивающих основные теоретические причины распространения «Черной смерти» в русских землях. Суть вопроса заключается в том, что во время первой волны в 1351–1352 г. эпидемия не пошла из ордынских земель далее на север, а проникла чуть позднее с территории Балтийского моря. Скорее всего, по заключению ученого, имело место быть соприкосновение среднеазиатской формы чумы, пришедшей с восточными товарами, с местными локальными ее формами. Вполне очевидно, что зародившаяся в глубокой древности в природных очагах (в понтийских степях, Кавказе и на Севере Ирана), «Черная смерть» могла посредством развития караванной торговли попасть в XIII–XIV вв. с территории Pax Mongolica в расположенные на севере русские княжества. Полученный на севере Ирана во второй половине ХХ в. штамм чумы в целом подтвердил предположение Д.Т. Александера о североперсидском происхождении «Черной смерти».

Автор исследования признавал хождение по Руси двух форм заболевания: бубонной и легочной. Этим-то и объяснялся столь высокий уровень смертности среди не только городского, но и сельского населения. При этом явно проявились некоторые специфические для средневекового русского общества социальные последствия. Одним из главных стало снижение численности старого боярства и, как следствие, рост на северо-востоке Руси абсолютизма. Другими последствиями были признаны: падение авторитета Новгорода; усиление позиции Русской православной церкви в обществе Великого княжества Московского; а также более активная колонизация ранее незаселенных земель Северо-Восточной Руси, произошедшая вследствие массового бегства населения из городов. В отличие от средневековой Западной Европы, где еврейские погромы стали своеобразной общественной реакцией на происходившие катаклизмы, в русских княжествах аналогичная реакция проявилась в отношениях с татарами. Впрочем, общей реакцией, как для западноевропейского, так и для средневекового русского общества явилась охота на колдунов и ведьм. Так, в Пскове в конце XIV в. на костре были сожжены одиннадцать «женщин предсказателей». Подобная ситуация повторилась в 1411 г.

В последующие периоды эпидемии чумы хотя и встречались, однако они не носили столь масштабный характер, как первые две волны чумы. Вплоть до начала XIX в. на территории Российского государства не реже чем раз в десятилетие фиксировалась крупная эпидемия чумы. Свидетельством тому, по мнению Д.Т. Александера, является присутствие в названиях населенных пунктов Северной Руси корня «язва» (Язецово, Язвище). Если в целом анализировать все последующие после «Черной смерти» вспышки чумы, то можно говорить о долгосрочном воздействии данного исторического факта. Однако, только вспышки второй половины XIV–XV вв. являлись непосредственными продолжениями знаменитой первой волны Второй пандемии чумы [Alexander J.T., 1980: 14].

Псковская вспышка 1360 г., хотя и являлась «Черной смертью», но, скорее всего, имела локальный характер. Более интересной с исследовательской точки зрения представляется вторая волна эпидемии средневековой чумы. Начавшаяся в 1364–1365 гг. на юго-востоке, пройдя через Нижний Новгород, она достигла Москвы. Здесь она повторно отмечается в 1366 г. Причем охваченной оказалась и Литва. Скорее всего, из-за «прицепных» эпидемий она продолжалась вплоть до 1369–1370 гг.

В 1374–1377 гг. вспышки чумы были зафиксированы в Золотой Орде, Тверском княжестве, Киеве и Смоленске. Следующая вспышка данного эпидемического заболевания отметилась в Пскове, Новгороде и Смоленске в 1387–1390 гг. Последняя из вспышек XIV в. разразилась в 1396 г. в шедшем на город войске Аксак Тимура, которая смогла несколько снизить татарскую угрозу для Москвы.

В целом XV век Д.Т. Александер характеризовал уменьшением масштабности вспышек эпидемий чумы и их частоты. Так крупные из них были отмечены в Смоленске (1401 г.), Пскове (1403–1404 гг.) и по всей Руси (1408 г.). В период между 1417 и 1428 гг. они непрерывно продолжались. Причем летописцы при описании этих эпидемий старались использовать термины, которые использовались ими ранее при передаче информации о бубонной и легочной форме данного заболевания. То же относилось к указанию общего числа погибших в результате данной эпидемии. При этом автор исследования считал, что из-за того, что в это время на Руси были отмечены масштабные голода, вызванные чрезвычайными холодными зимами, и систематически чередовавшиеся другие заболевания, близкие по симптоматике к бубонной чуме (тиф и голодная лихорадке) численные данные, приведенные в летописных сводах, могли соответствовать действительности. Причем, наиболее широкое хождение на территории Руси в этот период получил эрготизм, отравление, возникшее как следствие недоедания зимой и ранней весной, или интоксикация микотоксинами животных и людей после употребления в пищу неправильно хранившихся злаковых. Именно подобный случай был отмечен в Новгороде в 1420–1421 гг. Собственно масштабный голод был зафиксирован здесь и на следующий год.

После длительного затишья эпидемия чумы была зафиксирована в Пскове в 1442–1443 г., Новгороде в 1465–1467 гг. и снова в Пскове в 1487–1488 гг. Скорее всего это были вспышки бубонной чумы. Через полтора столетия после своего начала ослабевающая «Черная смерть» превратилась в важный военно-политический фактор во взаимоотношениях между русскими княжествами и распадающейся Золотой Ордой. Так, например, по заключению Д.Т. Александера, именно чума «помогла» Москве завоевать Новгород в 1478 г., а чуть позднее вытеснить татарские государства — наследники Золотой Орды — с политического пространства Евразии, и превратить Россию в Евразийскую империю [Alexander J.T., 1980: 15–16].

§ 3. Современное состояние западной историографии «Черной смерти»

В 1980–2000-х гг. в западной историографии «Черной смерти» стал наблюдаться рост критики устоявшихся ранее догм. Первое, что было поставлено под сомнение западными исследователями, — определение самого заболевания. Так, Грэхем Твиг в опубликованном в 1984 г. исследовании подставил под сомнение общепринятую точку зрения, что вспышка средневековой чумы являлась легочной формой чумы [Twigs Gr., 1984]. Свое мнение он обосновал тем, что климат и экосистемы Западной Европы, особенно Англии, исключали возможность самого распространения заболевания посредством крыс и блох. Поэтому, заключил он, скорее всего это была даже не бубонная чума (Yersinia pestis), а возникшая в более жестких условиях легочная форма сибирской язвы (Bacillus anthracis).

В области исторических исследований по теме «Черной смерти» можно выделить работы К. Бергдольта [Bergdolt K., 1989; Bergdolt K., 2000]. В них ученый высказал традиционную оценку западных специалистов на данное историческое событие. Используя средневековые источники, немецкий профессор попытался реконструировать культурную составляющую эпохи «Черной смерти» в разных европейских регионах. Однако, он ограничился лишь первой волной Второй пандемии чумы (1346–1352).

Более основательно к осмыслению «Черной смерти» подошел американский тюрколог Ю. Шамильоглу. Основной акцент он сделал на анализе данного исторического факта в Золотой Орде. В опубликованной в 1993 г. статье он отталкивался от точек зрения на Вторую пандемию чумы У.Х. Макнилла и Д.Т. Александера [Schamiloglu U., 1993]. Впрочем, не последнюю роль в формировании его оценки событий сыграли исследования казанского историка М.А. Усманова, посвященные письменным источникам Золотой Орды, а также Д.Г. Мухаметшина, исследовавшего средневековые татарские надгробия [Мухаметшин Д.Г., Хакимзянов Ф.С., 1987; Усманов М.А., 1972; Усманов М.А., 1979].

Исходя из данных, полученных в ходе анализа русских летописных текстов и мусульманских надгробий, найденных от Булгара и до Средней Азии, Ю. Шамильоглу пришел к выводу, что эпидемия в Крыму вспыхнула через 7–8 лет после чумы, произошедшей в районе озера Иссык-Куль. Западноевропейцы впервые смогли познакомиться с этим заболеванием во время осады Каффы (генуэзской колонии в Крыму) войсками хана Джанибека. Впрочем, сам исследователь старается придерживаться традиционной для западной историографии точки зрения на крымскую вспышку. Согласно последней массовая смертность среди населения Каффы возникла не в результате активности близлежащих природных очагов чумы, а вследствие первого в истории применения бактериологического оружия. Впрочем, дальнейшее победное шествие «Черной смерти» на территории Золотой Орды и русских княжеств в 1364–1367, 1374–1377 и 1396 г. происходило, как правило, с территории татарского средневекового государства, что фактически привело к необратимым процессам на пространствах Великой Русской равнины. Среди наиболее заметных, можно выделить: масштабную смену этнического состава населения Улуса Джучи, его политическую децентрализацию, культурный и технологический регресс, а также полное исчезновение из обихода волжско-булгарского языка.

Наиболее значимые теоретические статьи Ю. Шамильоглу по теме «Черной смерти на территории Улуса Джучи» хоть и были написаны в 1990-е г., но их публикация произошла только в середине 2010-х гг. В них исследователь попытался подробно рассмотреть причины возникновения «Черной смерти». Одним из важных факторов, приведших к возникновению «Черной смерти», по мнению американского тюрколога, стало похолодание климата в 1280–1400 гг., проявившееся в форме изменения количества выпадения осадков и изменение уровня Каспийского моря, [Шамильоглу Ю., 2016а]. Первыми звонками грядущей эпидемической катастрофы в Золотой Орде явилось усиление голода в перенаселенных ордынских городах и последовавшая за этим масштабная депопуляции населения. Возникшая на фоне этого политическая анархия сказалась не только на деятельности политических институтов, но и на экономическом, культурном и социальном уровне средневекового татарского государства. Однако, главными последствиями для Улуса Джучи, по мнению исследователя, стали усиление миграции, углубление исламизации и кипчакизация татарского населения. В этом Ю. Шамильоглу в целом повторил выводы американского историка Д. Херлихе. Переосмыслив их и сопоставив с реалиями Улуса Джуса, американский исследователь указал на то, что к моменту возникновения в середине XV в. татарских государств-наследников Золотой Орды местное тюркское население серьезно претерпело изменение в этническом, культурном и политическом плане, что отразилось на всей структуре управления татарских ханств [Шамильоглу Ю., 2016b].

В своих оценках смертности населения Золотой Орды Ю. Шамильоглу склоняется к оценкам У.Х. Макнилла и М.В. Долса, то есть ее величина могла достигнуть от одной трети до одной четвертой дочумных величин [Шамильоглу Ю., 2016b: 680]. Впрочем, отсутствие письменных источников помешало американскому исследователю говорить, как о конкретных числах погибших, так и о произошедших в политической сфере изменениях. Однако, зная о специфике политического устройства средневекового татарского государства, ему удалось обоснованно доказать нарастание политического противостояния с последующим распадом западной части Улуса Джучи, возвышение восточных улусов и управлявших здесь татарских кланов. И все же, одним из главных научных открытий Ю. Шамильоглу следует признать его относительно влияния фактора «Черной смерти» в возвышении Москвы и ее последующее доминирование в XV–XVI вв. над остальными татарскими государствами — наследниками Золотой Орды [Шамильоглу Ю., 2016b: 682].

В конце 1990-х гг. было опубликовано крупнейшее теоретическое исследование последних лет в области «Черной смерти» — работа итальянского профессора М.Л. Баччи [Bacci M.L., 1998]. Один из главных тезисов, высказанных исследователем, заключался в том, что возникновение и дальнейшее распространение эпидемии чумы напрямую зависело от уровня роста популяции основных переносчиков, так называемых синантропических видов живых организмов. Именно когда достигалась критическая масса последних, и происходил переход от единичных случаев проявления чумы к масштабной эпидемии. Во время этого временного промежутка, возбудитель болезни (блоха) начинал активно заниматься поиском и приспособлением через укусы к новому хозяину. После чего у жертвы начинали наблюдаться следующие симптомы: болезненное распухание лимфатических желез («бубонов»), высокая температура, воспаление внутренних органов и кома. Уровень смертности у заболевших бубонной формой мог колебаться между двумя третями и четырьмя пятыми. В отсутствии должного лечения может возникнуть легочная форма чумы, сопровождающаяся осложнением в виде воспаления легких. Летальность при этом составляет порядка 100 %. Смерть хозяина-человека лишь приводит к ускоренному распространению эпидемии. Другими факторами, повлиявшими на скорость передачи болезни, по мнению М.Л. Баччи, являлись:

а) размеры, плотность и мобильность популяции крыс;

б) выработка человеческим организмом иммунитета;

в) интенсивность паразитизма блохи;

г) соседство человеческих поселений с популяциями грызунов [Баччи М.Л., 2010: 105].

Таким образом, исходя из гипотезы итальянского профессора, можно заключить, что носителем чумы может выступить любое живое существо, содержащее белковую среду. Будь то мигрирующие, синантропические виды грызунов (крысы, суслики, сурки, песчанки и луговые собачки), или имеющие с ними контакт птицы, верблюды, домашние животные. Собственно, сам М.Л. Баччи выдвинул гипотезу, согласно которой одну из определяющих ролей в процессе распространения эпидемии чумы сыграл сам человек. Однако, как на первоначальном этапе, так и в последствии, укус больной блохи становился основным движущим элементом процесса передачи данного вида заболеваний внутри человеческих сообществ. И чем больше было число зараженных, тем быстрее первоначальная латентная форма чумы «двигалась» в сторону «Черной смерти».

Непосредственную роль в этом процессе сыграли вызванное длительным голодом снижение у людей иммунитета, а также длительный стресс, «разбуженный» масштабными политическими противостояниями, быстрой сменой образа жизни и среды обитания. Поэтому борьба с этим недугом, по заключению самого ученого, потребовала от европейцев применения нестандартных решений, что в конечном итоге вылилось в формирование учения о гигиене, соединившее в себе целый комплекс противочумных мер. Однако, для последней было крайне необходимо наличие городской среды, что в условиях Монгольской империи было сложно представить [Баччи М.Л., 2010: 101]. Таким образом, можно заключить, что итальянский профессор М.Л. Баччи, одним из первых в мире определил процесс распространения средневековой чумы именно, как антропоценоза[37]. Тем самым, он поставил под сомнение господство теории исключительной роли представителей животного мира в «победном шествии Черной смерти».

В начале XXI в. в связи с появлением новых эпидемических заболеваний, перед западными исследователями встала проблема интерпретации событий, происходивших во времена начала Второй пандемии чумы. Под сомнение была поставлена устоявшаяся точка зрения на «Черную смерть», как на исключительное проявление чумы. Так, в опубликованной в 2001 г. монографии эпидемиологов С. Скотта и Кр. Дункана было высказано предположение, что произошедшая в середине XIV в. эпидемия, скорее всего, была вызвана вирусом типа Эбола [Skott S., Duncan Ch.J., 2001]. В том же году английский историк Н.Ф. Кантор предположил, что «Черная смерть» являлась комбинацией нескольких опасных для человека эпидемических заболеваний (сибирская язва, ящур) [Cantor N.F., 2001]. В обосновании своей точки зрения он опирался на то, что представленное в исторических источниках описание симптоматики заболевания соответствовало больше сибирской язве, нежели легочной или буббонной чуме. Именно споры сибирской язвы были найдены в общей могиле умерших от чумы в Шотландии. Их попадание было объяснено тем, что умершие могли употреблять перед смертью мясо инфицированного скота. Исходя из всего выше сказанного, исследователь пришел к мнению, что общее количество погибших во время «Черной смерти» от различных эпидемических заболеваний могло достичь 40 %.

Подробно основные теоретические проблемах осмысления «Черной смерти» попытался осветить С. Конн. В своей статье 2003 г. он очертил основные хронологические рамки данного исторического события [Cohn S.K.Jr., 2003: 98–101]. По его мнению, данная эпидемия зародилась в Индии, Китае и степях России, и к осени 1347 г. она смогла достичь даже самых укромных уголков Европы (о. Гренландия). Однако, это была лишь первая вспышка данной эпидемии. Повторные вспышки последней периодически фиксировались вплоть до конца XVIII–XIX вв. Одной из последних стала унесшая в 1771 г. 100 тыс. человек эпидемия в Москве [Cohn S.K.Jr., 2003: 98].

По признанию самого исследователя, наиболее спорным вопросом в осмыслении эпидемии «Черной смерти» являлся вопрос о скорости распространения заболевания. В наиболее пиковые периоды она смогла преодолеть за 91 день расстояние в 385 км. В то время бубонная чума, даже при наличии современных средств передвижения (реактивная авиация, скоростные поезда, автомобили), сможет продвинуться в год максимум на 12–15 км. При этом, по заключению С. Конна, смертность среди населения во время «Черной смерти» порой достигала 76 %. В то время максимальная смертность от бубонной чумы в Мумбаи в 1903 г. составила всего 0,3 % [Cohn S.K.Jr., 2003: 99]. При этом во время средневековой эпидемии основной массой погибших являлись дети. А так как на ее распространение не влияют ни климатические, ни географические условия, то «Черная смерть» не может считаться заболеванием, вызываемое бактерией Yersinia pestis.

Если говорить о важных последствиях данного исторического события XIV в., то здесь С. Конн склонялся к тому, что в Западной Европе стали наблюдаться: отмена крепостного права; конец эпохи феодализма; переход от официального латинского к «народным» языкам; реформация и формирование современного научного знания; усиление миграционных процессов и сельскохозяйственная революция. Однако, главными последствиями «Черной смерти» явились значительные изменения в психологической и культурной сфере западноевропейского социума. Вместо панического страха перед гневом Божим и борьбы с чужаками (евреями), стала формироваться вера в возможность излечения от данного заболевания. В то же время, было признано, что наиболее страшная по количеству умерших стала европейская вспышка 1360-х гг. Однако, ее восприятие в европейском обществе было куда менее критичным, чем оценка произошедшей в 1346–1352 гг. первой вспышки «Черной смерти». Именно после второй европейской вспышки был зафиксирован, с одной стороны, рост авторитета людей, способных бороться с данным бедствием — врачей, а с другой стороны, постепенная стабилизация европейских сообществ, вызванная адаптацией человеческого иммунитета к бактериям Yersinia pestis. Данные изменения напрямую способствовали тому, что последующие вспышки эпидемии не так четко проявились в форме социальных потрясений [Cohn S.K.Jr., 2003: 101].

В условиях продолжавшихся в западной научной среде теоретических споров вокруг «Черной смерти», традиционную оценку данного исторического факта попытался отстоять в своей монографии современный норвежский исследователь О.Й. Бенедиктов [Benedictow O.J., 2004]. В ней он поставил под сомнение все выдвинутые в последние годы гипотезы о небактериальном происхождении «Черной смерти». Базируясь на данных полевых исследований эпидемиологов и современных лабораторных наблюдений генома чумы, норвежский ученый склоняется к бактериологическому происхождению «Черной смерти». Однако, сам процесс возникновения столь масштабной эпидемии был разнесен им во времени. По мнению О.Й. Бенедиктова, это было напрямую связанно со способностью бактерии Yersinia pestis передавать свой генетический материал. Именно достижение чумой определенного уровня вирулентности в конечном итоге и определило начало новой пандемии [Benedictow O.J., 2004: 21–22]. Доказательством этому являлась активизация основных носителей зараженных блох черных крыс. Именно, через сезонную активность данного синантропического вида грызунов и объясняет норвежский исследователь период хождения эпидемии в Западной Европе (с весны до поздней осени).

Относительно региона происхождения эпидемии «Черной смерти» О.Й. Бенедиктов усматривал сразу три географических района. Первый был локализован им в районе северо-западного побережья Каспийского моря, на Северном Кавказе и полуострове Крым. Второй — восточное побережье Каспийского моря, большая часть среднеазиатских степей, расположенных до восточных берегов о. Балхаш. Третий — Алтай, Монголия, северные районы китайских провинций, Внутренняя Монголия и Маньчжурия [Benedictow O.J., 2004: 45]. Тем самым были подвергнуты критике точки зрения в этом вопросе, строившиеся на воззрениях руководителя международной исследовательской группы китайца Ву Ли-тена и русского археолога Д.А. Хвольсона.

Главным образом критике подверглись исследования русского дореволюционного археолога. Одна из главных ошибок последнего, по мнению О.Й. Бенедиктова, что при переводе текста надписи с несторианского надгробия было некорректно использовано слово «чума». В то время, как изначально на данном памятнике присутствовало слово «болезнь». К тому же, по заключению норвежского специалиста, некорректным будет использование слова «эпидемия», так как общее количество надгробий с указанием аналогичной причины смерти и датированных 1338–1339 гг. всего 10 штук. В то время как общее число обнаруженных несторианских надгробий достигло 330 штук. На последних было зафиксировано порядка 650 имен, умерших в период с 1186 по 1349 гг. Поэтому норвежский исследователь посчитал не совсем корректным использовать данный источник в качестве основного доказательства происхождения «Черной смерти» исключительно из района озера Иссык-Куль. Аналогичным образом, из-за нехватки прочной доказательной базы, спорным является популярная в современной западной научной среде точка зрения, рассматривающая начало средневековой эпидемии чумы сразу же после бомбардировки войсками хана Джанибека трупами умерших от болезни осажденной Каффы в 1345–1346 гг. Также исследователь считал дискуссионным факт распространения «Черной смерти» посредством шедших из Китая торговых караванов [Benedictow O.J., 2004: 48].

В этом плане, считает О.Й. Бенедиктов, самое достоверное указание на район возможного начала средневековой эпидемии чумы содержится в средневековых исторических источниках. Наиболее точное указание содержится в тексте «Никоновской летописи». Перечисленные в этом нарративном источнике золотоордынские города, страны и народы явно указывают на то, что «Черная смерть» все же имела восточное происхождение. Вслед за британским ориенталистом М.В. Долсом, норвежский исследователь склонился к точке зрения важности в процессе распространения эпидемии средневековой чумы северо-западного ответвления Великого шелкового пути. Именно по нему данное бедствие в кратчайший срок смогло из глубин Центральной Азии достигнуть территории Золотой Орды. Пройдя далее по-восточному и южному берегу Черного моря, через небольшой временной промежуток времени, она разразилась в Малой Азии, на Ближнем Востоке и Персии. Впрочем, заключает исследователь, не существует пока прямых доказательств об исключительно прикаспийской и южнорусской вспышке данного заболевания. Однако, присутствие в сообщениях византийских, арабских и западноевропейских средневековых авторов указаний на разразившую в Скифии большую эпидемию позволяют говорить о роли в процессе распространения «Черной смерти» именно территории Золотой Орды [Benedictow O.J., 2004: 50–51].

Наиболее дискуссионным вопросом по теме «Черной смерти на территории Улуса Джучи и близлежащих регионов», по заключению О.Й. Бенедиктов, по-прежнему остается чумная бомбардировка Каффы. В западной историографии последняя получила обозначение, как один из первых в истории примеров ведения биологической войны.

В условиях, когда ни монголы, ни татары, ни арабы и уж тем более христиане ничего не знали о простейших микроорганизмах, данный факт, по мнению норвежского исследователя, не может быть признан в качестве одного из главных аргументов, подтверждающих вероятность развития данной ситуации. Если исходить из логики события, то и обслуга катапульт, и защитники стен должны были также заразиться. К тому же, для того чтобы эпидемия набрала свою мощь, необходим был достаточно продолжительный временной отрезок. Чего здесь мы не наблюдаем. Поэтому, скорее всего, здесь речь шла о возникшем на фоне общей боязни западноеропейского общества к набегам кочевых «варваров» новом идеологическом штампе, обвинявшем «татар» во всех смертных грехах.

Впрочем, сам исследователь не отрицал полностью самой возможности возникновения чумы в Каффе. По его мнению, чумные блохи не попали в город с трупами, а были за достаточно продолжительный период занесены просачивающимися крысами. Первые заболевшие стали появляться только весной 1347 г., что заставило некоторых генуэзцев бежать из зараженной крымской колонии. Достигнув к осени 1347 г. итальянского берега, они превратились из простых заболевших в носителей опасной эпидемии [Benedictow O.J., 2004: 53].

Описывая дальнейших ход «Черной смерти» норвежский историк основывался на текстах Ибн ал-Варди и Никифора Григора. Исходя из информации, полученной из этих источников, он предположил, что, скорее всего, первоначально эпидемия чумы разразилась весной 1346 г. в волжско-донском междуречье. В октябре — ноябре того же года, охватив многие земли и города Золотой Орды, «Черная смерть» стала продвигаться по торговым дорогам на юг и юго-восток. Уже зимой 1346–1347 гг. эпидемия чумы была зафиксирована на Кавказе и Персии [Benedictow O.J., 2004: 60].

Для населения Золотой Орды начавшаяся весной 1346 г. эпидемия «Черной смерти» стала ужасной повседневной реальностью, приведшей к официальному росту популярности среди населения ислама и фанатизма новообращенных. Последней каплей стали военные походы хана Джанибека. Все это привело к тому, что на время были прекращены торговые отношения между русскими княжествами и Золотой Ордой. Этим-то, по мнению О.Й. Бенедиктова, и объяснялось то, что эпидемия средневековой чумы несколькими годами позднее пришла на Русь не из расположенных на юго-востоке ордынских земель, а с северо-запада [Benedictow O.J., 2004: 54]. Если исходить из общих оценок смертности среди населения в период «Черной смерти», то, по мнению норвежского исследователя, она в среднем достигала 60 % [Benedictow O.J., 2004: 380–384].

Впрочем, несмотря на достаточно сильную теоретическую проработку, монография О.Й. Бенедиктова была подвергнута резкой критике. Так в опубликованном в 2006 г. исследовании, М.Г.Л. Бэйли предположил о возможном влиянии на возникновение «Черной смерти» пролета близ поверхности Земли кометы Галлея [Bailie M.G.L., 2006]. Используя полученные при помощи дендрохронологического анализа данные, исследователь пришел к выводу, что, скорее всего, перед началом данного исторического события произошла экологическая катастрофа, приведшая к ослаблению иммунитета у большинства населения Земли, что сделало их более восприимчивым к бактериям/вирусам, вызывающим масштабные эпидемии. Сравнив годичные кольца деревьев и ледяных кернов, он определил за последние 1500 лет вызванные кометами 4-е возможные даты экологических катастроф: 539 г., 626 г., 1014 г. и 1908 г. Причем для «Черной смерти» было характерно изменение климата и сейсмическая активность, что нашло отражение в текстах исторических источников.

Окончательно разрешить научный диспут вокруг первопричин возникновения «Черной смерти» помогло внедрение лабораторного метода полимеразной цепной реакции (ПЦР). В 1970-х г. этот метод теоретически обосновал норвежский биохимик Хьелль Клеппе, а затем в 1983 г. экспериментально опробовал американец Кэри Муллис, но применяться массово в исследованиях генома «Черной смерти» он стал только в 2010-х гг.

В основу данного метода было положено удвоение исходной молекулы ДНК с помощью фермента ДНК-полимеразы. Это позволяет выявить на основе анализа биологических находок человеческих останков (зубов, копчиковой кости) наличие тех или иных заболеваний у человека в историческом прошлом. Одно из самых первых исследований, где на практике был применен данный метод, описано в статье китайской исследовательской группы во главе с Куи Юуном [Cui Y., Yu C. et al., 2013]. В результате лабораторных исследований костных останков погибших в Китае во время «Черной смерти», авторы статьи подтвердили предположение, что причиной возникновения данной эпидемии явилась переносимая крысами бактерия Yersinia pestis. Кроме того, применение во время своих изысканий метода ПЦР, позволило китайским ученым определить: 1) временной промежуток эволюции чумной бактерии Yersinia pestis из относительно безвредного почвенного патогена Yersinia pseudotuberculosis (4394 г. до н. э. — 510 г. н. э.); 2) возможный регион возникновения «Черной смерти» Цинхай-тибетского нагорье; 3) появление бубонной формы чумы было датировано во временном промежутке между 6409–1505 г. д. н. э. [Cui Y., Yu C. et al., 2013: 578].

Представленные выводы способствовали проведению аналогичных исследований в других регионах мира. Одной из обсуждаемых в 2015 г. явилась статья международной исследовательской группы датчанина С. Расмуссена [Rasmussen S., Allentoft M.E., et al., 2015]. На основании данных из расположенных на территории Сибири, Кавказа, Урала, Прибалтики, Польши археологических памятников бронзового века, а также современных образцов из Китая были в целом подтверждены выводы группы Куи Юуна. Однако, главным достижением группы С. Расмуссена явилась конкретизация с точностью до 95 % временного интервала возникновения чумной бактерии Yersinia pestis (78803–34659 г. д. н. э.). Предложенный временной промежуток в полтора / два раза удревнял первоначальные оценки временного промежутка этого события (28–26 тыс. д. н. э.). Аналогичные выводы были сделаны относительно возникновения чумы бубонной формы (7022–5021 г. д. н. э.). Являясь сторонниками гипотезы отнесения «Черной смерти» именно к легочной форме чумы, группа С. Расмуссена определили примерную дату ее появления — 2746 г. д. н. э.

Выводы, сделанные данной группой, позволяют заключить, что о существовании опасных для человека штаммов чумы можно говорить, начиная с конца IV — начала III тыс. д. н. э. Именно в этот период, согласно данным исторических источников, и были зафиксированы: крупные вымирания населения, масштабные миграции народов, основная масса социальных и политических потрясений. Возникновение распространенных во время «Первой и Второй пандемий чумы» штаммов заболевания произошло только в начале I-го тыс. д. н. э. Именно тогда, по предположению членов группы С. Расмуссена, и возникла полная адаптация бактерии Yersinia pestis к блохам и их носителям — синантропическим видам мигрирующих степных грызунов

Более подробный анализ генома средневековой чумы был сделан исследовательской группой Йоханнеса Краузе [Spyrou A.M., Tukhbatova R.I., et al., 2016]. Сравнив данные, полученные из результатов анализа погребений времен «Черной смерти» в Барселоне (Испания), Эльвангене (Германия) и Булгаре (Республика Татарстан, Россия), исследователями были сделаны следующие выводы, что практически все зафиксированные в исторических источниках эпидемии чумы были вызваны одним и тем же штаммом бактерии Yersinia pestis. Радиоуглеродный анализ сопутствующего материала из археологических раскопок (вещественных источников и монет) позволил определить примерный временной промежуток крупных вспышек в вышеуказанных трех городах (Барселона (1300–1420), Булгар (1298–1388), Эльванген (1486–1627)), что в значительной степени коррелируется с данными, указанными в письменных источниках (1362–1363 гг. для булгарских данных) [Spyrou A.M., Tukhbatova R.I., et al., 2016: 875].

Для более глубокого понимания процессов все полученные методом ПЦР данные были сравнены с опубликованными ранее результатами исследований современных проб чумы, полученные в мире и на территории стран бывшего Советского Союза. На основе них исследователями были сделаны выводы:

1) определяющую роль в начале «Черной смерти» сыграли не африканские и южно-китайские, а расположенные восточнее Каспийского моря и связанные с Великим шелковым путем несколько крупных эпидемических очагов;

2) на всем пространстве европейского континента во время Второй пандемии чумы активность проявлял штамм бактерии чумы, имеющий восточное происхождение, то есть пришедший из глубин Центральной Азии по Великому шелковому пути;

3) в распространении эпидемии участвовали не только крысы, но и другие виды степной фауны [Spyrou A.M., Tukhbatova R.I., et al., 2016: 876].

Таким образом, исследовательской группе Й. Краузе, благодаря анализу данных полученных из захоронений г. Булгара, удалось несколько по-иному взглянуть на проблему возникновения и распространения бактерии чумы во время Второй пандемии. Тем самым была создана совершенно иная, чем это принято в западной научной среде, картина распространения «Черной смерти». Правда для дальнейшего осмысления этого процесса, по признанию членов исследовательской группы, крайне важно получить новые данные с территорий Кавказа и Поволжья, а также продолжить наблюдение за миграционными путями степных грызунов [Spyrou A.M., Tukhbatova R.I., et al., 2016: 880].

Среди наиболее крупных критиков взглядов Й. Краузе можно выделить американского исследователя Монику Г. Грин. Она акцентировала внимание на палеобиологии и филогенетике происхождения бактерии Yersinia pestis [Green M.H., 2015a; Green M.H., 2015b; Green M.H., 2015c]. Исходя в вопросах начала «Черной смерти» из выводов группы Куи Юуна, американский специалист определил важную роль в этом процессе изменения климата, последовавшего после масштабных извержений вулканов. Наиболее крупные из них были зафиксированы в районе 535, 1257 и 1340-х гг. Именно вокруг этих дат современные ученые отметили значительные изменения климата и последующее возникновение крупных пандемий. Прямым примером подобного взаимодействия является климатическое похолодание середины VI в. н. э. и «чума Юстиниана».

Возможно, аналогичная взаимосвязь существовала между «Черной смертью» и похолоданием начала XIV в. Однако, по мнению М.Г. Грин, это окончательно не снимает вопрос с определением возможного периода активизации формы чумы, распространенной во время Второй пандемии. Исходя из позиции уже упомянутой группы Куи Юуна, американский исследователь определяет возможную дату начала этого процесса около 1268 г.

В вопросе определения времени эволюции бактерии Yersinia pestis из менее опасной для человеческого вида Yersinia pseudotuberculosis, американский исследователь склонялся к временному промежутку 20436–1056 г. д. н. э. Собственно, появление «Черной смерти» было датировано М.Г. Грин временным промежутком между 4394 г. д. н. э. и 510 г. н. э. [Green M.H., 2015b: 35]. При этом было признано, что основными носителями и переносчиками данного заболевания, скорее всего, были как грызуны (дикие белки, крысы, байбаки, суслики), так и другие млекопитающие (овцы, лошади, верблюды). Кроме того, вши наравне с крысиными блохами были признаны американским исследователем одними из возможных переносчиков чумных бактерий. Впрочем, без наличия на пространствах евразийского континента широкой сети торговых путей эпидемия средневековой чумы не достигла бы таких масштабов, а уровень смертности не вырос бы до таких катастрофических величин [Green M.H., 2015b: 32–34].

Если же в целом говорить об оценках убыли населения во время «Черной смерти», то М.Г. Грин исходила из месторасположения поселения. Чем выше была его транспортная связанность или близость к природным очагам, тем выше был среди населения процент потерь. В целом, по подсчетам исследователя, смертность среди населения составила от 30 % до 60 % [Green M.H., 2015a: 34]. При этом здесь не учитывались потери предшествующие «Черной смерти» вспышек, так как на всем протяжении афроевразийского пространства между двумя пандемиями чумы фиксировались постоянные вспышки локальных эпидемий. Таким образом, Вторая пандемия чумы явилась своеобразным средневековым эпидемическим пиком [Green M.H., 2015b: 34].

Подробно роль климата во время «Черной смерти» в своей статье рассмотрели швейцарский климатолог У. Бюнген и норвежский исследователь Б.В. Шмидт [Schmid B.V., Buentgen U., et al., 2015]. В ней на основе результатов, полученных в 2013–2014 гг. в ходе дендрохронологического анализа европейской и азиатской растительности[38], прокси-климатических исследовании осадочных пород, взятых близ чумных очагов водоемов[39], была выявлена в период с 1347 по 1837 г. корреляция между крупными европейскими эпидемиями и природно-климатическими изменениями в Центральной Азии.

По мнению авторов статьи, прямыми следствиями произошедших климатических изменений стало резкое увеличение количества чумных блох, переносимых одной песчанкой, сусликом или алтайским сурком. Численный рост блох в итоге и способствовал ускорению процесса поиска альтернативных хозяев. Одной из самых крупных для них «добычей» стал живущий поблизости наиболее массовый живой организм — человек. Поскольку исследователям не были доступны данные климатических изменений в районах расположения природных очагов чумы, ими было высказано предположение, что начало крупных европейских вспышек чумы было напрямую связано с масштабными климатическими изменениями и миграцией из природных очагов Центральной Азии диких животных[40]. Таким образом, по заключению Б. В. Шмидта и У. Бюнгена, важную роль в начале «Черной смерти» сыграла миграция из района Каракорума в прикаспийский регион песчанок, зараженных чумными блохами. Тем самым, фактически были поставлены под сомнение тезисы, господствующие в западной научной мысли: 1) процесс возникновения «Черной смерти» имел неожиданно взрывной характер; 2) она являлась формой европейской портовой бубонной чумы [Schmid B.V., Buentgen U., et al., 2015: 3023].

Путем сравнения с приведенными в монографии М.В. Долса данными по ближневосточным вспышкам средневековой чумы, авторами статьи были определены наиболее крупные эпидемии юга России второй половины XIV — первой половины XIX вв.[41] При этом была определена повторность появления эпидемий в Западной Европе: через 16–20 лет после больших вспышек на Нижней Волге и около 30 лет после крупных центральноазиатских вспышек. Таким образом, по заключению авторов исследования, именно произошедшие в 1331, 1394, 1741 и 1747 гг. в Средней Азиия крупные эпидемий чумы явились первотолчками последующих крупных нижневолжских вспышек (1346, 1408/09, 1757, 1763 гг.). При этом было отмечено, что перед каждой крупной эпидемии чумы фиксировались резкие перепады зимних и летних температур. В своих оценках общего количества погибших оба исследователя склонялись к точке зрения Й.-Н. Бирабена.

Если в целом оценивать основные современные исследовательские тенденции в западных научных кругах последних лет в области изучения «Черной смерти», то можно отметить доминирование исследований генома бактерии Yersinia pestis. В результате проведенных лабораторных изысканий в данной области было признано появление во время Второй пандемии более стойкого штамма чумной бактерии по сравнению с современным [Bos K.I., Herbing A., Sahl J., et. al., 2016]. При этом было обоснованно доказано влияние на формирование «Черной смерти» различных климатических факторов и экосистем [Green M.H, 2015a: 14]. В этом случае развитие международной торговли и военная активность ставились в прямую зависимость от факторов, ускоривших возникновение и дальнейшее распространение эпидемии средневековой чумы [Alfani G., 2013b; Curtis D.R., 2016]. В то же время, в западной историографии продолжилось признание влияния «Черной смерти» на социальное развитие западноевропейского общества [Alfani G., 2013a].

Появление исследований западных специалистов, посвященных «Черной смерти» на территории Золотой Орды и близлежащих регионов, в целом соответствует общемировой практике расширения исследовательского поля. На сегодняшний день была получена информация о средневековой эпидемии чумы в Северной Африке и Леванте [Andreozzi D., 2015; Varlik N., 2015b; Blazna T., Blazina Zl., Blazina V., 2015]. Это привело к изменению среди западных специалистов оценок интенсивности чумы и общего количества погибших [Fusco Id., 2009; Rommes R., 2015]. При этом прямым следствием «Черной смерти» были названы изменения экономических и управленческих структур европейских городов и государств. В качестве одного из новшеств в развитии западноевропейского общества явилось формирование новой социальной политики в отношении беднейших слоев населения. Кроме того, по мнению зарубежных авторов, одним из действенных социальных методов борьбы с эпидемией средневековой чумы стало внедрение мест карантина для зараженных [Alfani G., Melegaro A., 2010]. Однако, это не означало еще появления эффективной системы защиты от заболевания. Среди форм девиантного поведения в обществе были отмечены попытки убийств бедняков посредством больных чумой, а также борьба с инокультурными элементами в западноевропейских сообществах (еврейские погромы), поддержанная на уровне местных элит [Cohn S.K.Jr., 2007: 3–4]. Судя по всему, это являлось психологической и культурной реакцией общества на происходящее. Поэтому последнее рассматривается в качестве основного поведенческого мотива [Voitgländer N., Voth H.-J., 2012].

К сожалению, из-за малого количества нарративных источников по Золотой Орде, пока не представляется возможным получить выводы по численности населения и отчасти экономическим реалиям Улуса Джучи. В то же время, более богатый в этом плане ближневосточный регион позволяет лишь косвенно проанализировать аналогичные процессы, происходившие тогда в татарском средневековом государстве. Проанализировав ситуацию, сложившуюся сразу же после вспышки «Черной смерти» на Ближнем Востоке, современные исследователи пришли к выводу о долгосрочном повышении реальной заработной платы [Pamuk S., 2007]. Вместе с тем, эпидемия средневековой чумы в относительно малонаселенных районах евразийского континента путем нарушения баланса между скудным населением и богатыми ресурсами, привела к полной деградации экономики. И лишь в конце XVI в. можно говорить о временном восстановлении экономики [Nogal Al.C., De la Escosura L.P., 2013: 3]. При этом характерной чертой восточно-европейских стран стало ускорение процесса повторного закрепощения крестьян [Acemoglu D., Robinson J., 2013: 100–101], а также ускорение процесса внедрения новых технологий в сельском хозяйстве [Borsh S.J., 2005; Borsh S.J., 2015].

Для теоретического осмысления темы «Черной смерти» определенный интерес представляют исследования, опубликованные в 2016–2017 гг. Одним из самых крупных исследований является монография профессора Белфастского университета Б.М.С. Кэмпбелла [Campbell B.M.S., 2016]. Еще в опубликованных в 2010 г. статьях он обратил внимание на определяющую роль вспышек солнца, климатических изменений, антропологического и экологических факторов в процессе возникновения эпидемии средневековой чумы [Campbell B.M.S., 2010a; Campbell B.M.S., 2010b]. Данные выводы современного британского исследователя близки взглядам Б.В. Шмидта, У. Бюнгена и М.Г. Грин. Достаточно новаторским выглядит его предположение относительно систематического возникновения перед вспышками эпидемии чумы крупных эпизоотий среди домашних животных. Для «Черной смерти» такое бедствие было зафиксировано в 1314–1321 годах. Также профессором Белфастского университета было подмечено, что определенную роль в этом процессе сыграли климатические аномалии и снижение солнечной активности [Campbell B.M.S., 2010a: 14; Campbell B.M.S. 2016: 229–230]. Результатом чего стало наступление около 1280 г. «Малого Ледникового периода». Правда, по заключению самого исследователя, это не был единый процесс. Б.М.С. Кэмпбеллом были определены два пика климатических изменений в 1282–1342 и 1416–1534 гг. Причем сюда наложился период солнечного минимума (с 1270 по 1480 гг.) [Campbell B.M.S., О Grâda C., 2011: 865]. Внешним проявлением этих процессов стало около 1340 г. обострение политической ситуации на всем пространстве Европы и Ближнего Востока. Другим последствием, и куда более важным, по мнению исследователя, явился кризис сельского хозяйства и животноводства, что ускорило наступление масштабного голода [Campbell B.M.S, 2016: 253–262]. Проанализировав цены на пшеницу в Англии и Тоскане, исследователь определил самый голодный период — 1328–1333 гг. В условиях сформировавшейся единой торговой и транспортной системы голод в этот период принял катастрофический масштаб. Если сюда добавить ухудшение климата накануне вспышки «Черной смерти», проявлявшееся в чередовании суровых зим, масштабным выпадением осадков в весенне-летний период и засушливым летом, то становится понятна основная причина большой смертности среди населения в 1346–1352 гг. [Campbell B.M.S., 2011: 144–147].

Таким, образом, по мнению Б. Кэмпбелла, именно глобальное изменение климата напрямую способствовало возникновению Второй пандемии чумы в расположенных в глубине евразийских степей природных очагах [Campbell B.M.S., 2016: 277–289]. В своих взглядах на биологию «Черной смерти» ученый исходил из того, что регионом возникновения данного заболевания необходимо считать Цинхай-Тибетское нагорье. Именно в период средневекового климатического оптимума в этом регионе сложились наиболее благоприятные условия для жизнедеятельности и развития популяции самых массовых местных видов синантропических грызунов (сусликов и сурков), являвшихся основными носителями бактерии Yersinia pestis. Масштабные изменения начались в тот момент, когда вследствие колоссальных климатических изменений начала XIV в., произошло усиление миграционных потоков выше указанных видов степной фауны с последующим численным сокращением их популяции. В этих условиях чумные блохи нашли себе нового носителя — крыс. Скорее всего, по мнению Б.М.С. Кэмпбелла, произошло это в районе озера Иссык-Куль и в районе Каспийского моря. Профессор Белфастского университета одной из главных причин смены носителя назвал тот факт, что данный вид грызунов, как биологический организм, является более восприимчивым к заболеванию, чем те же сурки или суслики. Именно, после этого стало возможным начало «Черной смерти», то есть менее опасная эпизоотия смогла эволюционировать в сторону панзоотии[42], более опасной для человека.

Так в период между 1346 и 1475 гг. вспышки средневековой чумы были зафиксированы в Западной Европе в 1348–1350, 1360–1362, 1369, 1374, 1399–1401, 1438–1439, 1450–1452, 1454–1457 и 1463–1475 гг.) [Campbell B.M.S., 2016: 344–351]. Прямым следствием последних, по признанию самого исследователя, явился резкий рост количества политических и экономических кризисов в XVI в. на всем пространстве Евразийского континента. Впрочем, из-за недостаточной доказательной базы, заключает ученый, подобная оценка событий должна рассматриваться исключительно, как гипотеза, так как пока не совсем ясен основной механизм возникновения «Черной смерти» [Campbell B.M.S., 2016: 286–289]. Фактически Б.М.С. Кэмпбелл стал рассматривать данное историческое явление, как своеобразную точку бифуркации развития современной человеческой цивилизации.

Наиболее комплексную оценку последствий средневековой эпидемии чумы дал в своей статье Дж. Белич [Belich J., 2016]. Согласно его точке зрения, наиболее пострадавшим среди государств Восточной Европы стало довольно урбанизированное и оседлое средневековое государство татар — Золотая Орда. Именно на ее территории были зафиксированы одни из самых крупных вспышек. Начиная с 1346 г. «Черная смерть» еще несколько раз проявлялась на пространствах Улуса Джучи. Относительно остальных государственных образований европейского континента можно сказать, что здесь потери в среднем составили от 45 до 60 % от доэпидемической численности населения. В то же время она практически обошла стороной такие страны как Богемия и Финляндия.

Если говорить об экономических последствиях, то исследователь исходит из уже озвученных выше точек зрения Ш. Памука и Б.М.С. Кемпбелла. Дж. Белич выделил несколько параллельно идущих процессов. Причем, как для Западной, так и для Восточной Европы они имели свои специфические черты. Так, если на Западе наблюдалось повышение реальной заработной платы оставшихся в живых специалистов, то на востоке континента наблюдалось повторное закрепощение крестьян. Пожалуй, одним из главных итогов экономического развития в постчумную эпоху (1340–1650-х гг.) стало доминирование крупных транснациональных торговых корпораций во главе с Генуей, Венецией и Любеком. При этом не последнюю роль в этом процессе сыграли следующие обстоятельства: установление транснациональными торговыми корпорациями контроля над стратегически важными регионами (Корсика, Крит и Скандинавия) и непрямое воздействие на местные власти. В этом же ряду можно отметить и экономическое стимулирование скорейшего внедрения в сельское хозяйство следующих технологических новшеств:

1) унавоживание почвы и ее прополка;

2) трехполье, повторное использование земель, ранее непригодных для ведения сельского хозяйства;

3) массовое использование на практике новых сельскохозяйственных орудий, выполненных по новой технологии плавки металла и обработки дерева;

4) увеличение количества новых видов сельскохозяйственных культур и специально выведенных пород домашних животных.

Все это в итоге позволило, с одной стороны, благодаря снижению общего количества свободных рабочих рук резко увеличить продуктивность пахотных земель и обеспечить стабильный рост потребления среди населения европейских стран. С другой стороны, за счет объединения средиземноморских и атлантических морских технологий совершить судостроительную революцию, а также за счет усовершенствования повозок для сухопутных путешествий объединить в единую транспортную сеть города. Причем объединению подверглись даже те населенные пункты, которые располагались в глубинах евразийских степей. Теперь алюминий из Анатолии, посредством доставки на генуэзских судах, мог быть обменен в Брюгге на фламандскую и английскую шерсть. Отчасти, ускорение этого процесса было напрямую связано с закатом черноморской торговли, которое было вызвано масштабной средневековой эпидемией. В то же время, заключает Дж. Белич, резкий рост торговли в целом привел к ускорению передачи других эпидемических заболеваний (тиф, оспа, грипп), что в свою очередь сказалось на замедлении процесса урбанизации в Европе [Belich J., 2016: 99–100].

Впрочем, главными результатами средневековой эпидемии чумы стала. обособление экономик европейских стран и их территориальная экспансия. Наиболее сильно этот процесс проходил на территории русских княжеств, находившихся в вассальной зависимости от Золотой Орды. К началу эпидемии «Черной смерти» Великий Новгород, являвшийся одним из самых больших городов на континенте и контролировавший обширную территории на севере, стал известен как крупнейший поставщик меха в Западную Европу. Собственно, привязка к меховой торговле негативно сказалась на эпидемической ситуации в данном русском городе. По мнению ученого, одним из возможных распространителей чумы в Новгородской земле могла стать местная белка. Следовательно, вспышки чумы в данном русском княжестве, скорее всего, имели местное локальное происхождение. Поэтому не было ничего удивительного в том, что здесь она являлась достаточно частым явлением. В итоге средневековая чума хотя и приостановила территориальное расширение Новгородского княжества, но полностью не сняла с повестки дня данный политический процесс. И как только удалось преодолеть негативные последствия «Черной смерти», подталкиваемые возросшим европейским спросом на пушнину, новгородцы с 1455 г. начали расширять свою империю в Приуралье. Завоевание Новгорода в 1470 г. Великим княжеством Московским не прекратило этот процесс территориальной экспансии. Поэтому покорение Сибири, по заключению исследователя, началось Москвой еще в 1490-е гг., а не спустя столетие во время походов Ермака [Belich J., 2016: 102].

Среди последних опубликованных западными исследователями теоретических работ по «Черной смерти» можно также выделить статью Х.М. Гомеса и М. Верду. В ней авторы сделали акцент на сетевой теории распространения в городах средневековой эпидемии чумы [Gomez J.M., Verdu M., 2017]. По их мнению, большую роль в этом процессе сыграли торговые и транспортные артерии. При этом контакт между переносчиком и заболевшим мог носить как экономический и социальный, так и сексуальный характер. Для возникновения и дальнейшего распространения эпидемии очень важно было, чтобы транспортные сети обладали двумя типологическими и структурными свойствами: транзитивностью[43] и централизованностью. Поэтому, наибольшая эффективность распространения любой эпидемии, по заключению исследователей, достигается в высокотранзитивных сетях посредством более плотно расположенных поселений, наличия близко расположенных центральных узлов (крупных торговых городов) и одновременном распространении нескольких инфекционных заболеваний. Любой разрыв связей между центральными узлами транспортной сети, посредством структурных дыр, зачастую приводил к снижению распространения эпидемий. В то же время, дальнейшее развитие центральных узлов сетей намного сильнее увеличивает вирулентность патогенов, уровень смертности и возникновение реинфекций. Поэтому, по мнению ученых, куда большее значение для развития эпидемий имеют именно данные узлы системы, нежели находящиеся на периферии. Именно в центральных узлах эпидемии достигают своего пика. И чем выше находится уровень транзитивности в них, тем выше будет в них смертность среди населения.

Выбор изучения транспортных сетей во время «Черной смерти» в 1346–1352 гг. был обусловлен тем, что в наличии имелось достаточное количество письменных источников, позволивших реконструировать транспортную сеть Евразии, существовавшую на тот период. Изучив информацию о более чем 2084-х торговых и паломнических контактов в 1311 городах Старого света, Х.М. Гомесом и М. Верду были определены 403 города, обладавших наибольшим значением для экономической и религиозной жизни тогдашнего населения. Получив данные по 58-ми крупнейшим городам того периода, авторы сошлись во мнении, что смертность в них могла достигать порядка 70 %. В то же время, в населенных пунктах, расположенных на периферии, она могла быть на уровне среднестатистических данных. Определенным открытием для исследователей стало выявление взаимосвязи между уровнем заболевания и количеством инфицированных. Было признано, что снижение эпидемической активности происходило в тот момент, когда болезнь достигала своего пика, а передача происходила в кратчайшие сроки. Кроме того, было выявлено, что средневековые города имели очень тесные контакты с близлежащими населенными пунктами. Из 1311 крупнейших городов того периода, лишь 19 считались международными центрами. Именно они и создавали единые сети из обладавших одинаковыми значениями городами-мостами. Следовательно, распространение «Черной смерти» зависело от пропускной способности всех элементов этих сетей. В то же время, динамика распространения эпидемии напрямую свидетельствовала о локальном характере ее протекания, так как заражение центров в большинстве своем зависело от окружающих их близлежащих городов, нежели от тех, которые находились на отдалении. Таким образом, скорость распространения инфекции напрямую зависела от степени транзитивности сетей. Поэтому в обладавших хорошо развитыми связями центральных городах, эпидемия начиналась раньше, чем у расположенных на периферии. По заключению ученых, это объясняет тот факт, что в наиболее урбанизированных районах Евразийского континента «Черная смерть» достигла наибольшего размаха за очень короткий промежуток времени. В то же время, наличие высокоразвитого центрального города позволяло в условиях непрекращающихся эпидемических волн, путем внедрения радикальных практик, значительно снизить негативные последствия массовой смертности среди населения.

Современные генетические исследования бактерии Yersinia Pestis, позволили ученым утверждать, что во время «Черной смерти» средневековое общество оказалось подвержено патогенным формам чумы. Наличие такого большого количества патогенов чумы, вызванных рекуррентными (последовательными) эпидемическими волнами, в целом подтверждает роль центральных городов в распространении данного заболевания. Причем большую роль в этом процессе играли паломники, товары и купцы, передвигавшиеся между городами-мостами.

Еще одной интересной статьей 2017 г. стало исследование, посвященное изучению содержания свинца в осадочных пародах [More F.A. et al., 2017]. Проанализировав пробы, полученные из ледника, расположенного в швейцарско-итальянских Альпах, авторы данной публикации сошлись во мнении, что во время «Черной смерти» в следствии демографического и экономического кризиса произошло резкое снижения производства металла в Западной Европе. Всего за один только 4-х летний период (1349–1353 г.) было зафиксировано на всем европейском континенте порядка 70 % убыли населения и сокращение производства металла на 40–50 %. Аналогичные данные были зафиксированы в 1367–1369 и 1460–1465 гг. Именно в эти годы после «Черной смерти» были зафиксированы самые мощные вспышки чумы. При этом, из-за превышения содержания свинца в атмосфере, в предшествующие перед ней годы у населения наблюдались галлюцинации и рост заболеваний верхних дыхательный путей. Однако, такая оценка авторов вызывает массу споров. Поэтому, если соглашаться с предоставленными авторами данными относительно содержания вышеуказанного металла в атмосфере, то скорее речь могла идти о последствиях вулканической активности и именно на нее указывают средневековые авторы.

Таким образом, можно заключить, что начиная с XVIII в., западная научная мысль прошла достаточно длительный путь развития в осмыслении темы «Черной смерти на территории Золотой Орды и близлежащих регионов». Однако, вплоть до 1860-х гг. при взгляде на этот исторических факт доминировали в основном точки зрения средневековых хронистов. Одним из самых популярных в западной историографии сюжетов оказался описанный Габриеле де Муси факт возникновения эпидемии чумы в Каффе сразу же после уникальной бомбардировки города, произведенной войсками Джанибека, когда вместо снарядов использовались трупы. Практически в неизменном виде он просуществовал вплоть до начала XXI в., когда на базе уже имевшихся полевых и лабораторных исследований бактерии Yersinia pestis, норвежским исследователем О.Й. Бенедиктовым было высказано предположение об относительно длительном периоде возникновения данного заболевания в осажденной ордынскими войсками Каффе.

Вместе с тем, существовала и иная популярная точка зрения, согласно которой эпидемия возникла из миазмов. Если говорить о теории миазмов, представленной еще в начале нашей эры древнеримским врачом Галеном и поддержанной арабскими и византийскими хронистами и врачами, то она нашла свое опровержение только в самом конце XIX в. Весомую роль в этом сыграло открытие основного возбудителя заболевания чумной палочки или бактерии Yersinia pestis, совершенное в 1894 г. французским врачом и бактериологом Пастеровского института Александром Йерсеном (18631943 гг.) и японцем Китасато Сибасабуро. Однако, несмотря на это открытие, западная историография «Черной смерти» практически до начала 1970-х гг. старалась не использовать наработки в области эпидемиологии. Подобное было следствием общего методологического кризиса гуманитарных наук, определенного пиетета к естественным наукам и их исследовательской методологии. Теоретическую основу западных исследований составляли взгляды Г. Гейзера и А. Хирша. Согласно точке зрения немецких ученых второй половины XIX в., «Черную смерть» необходимо рассматривать исключительно как возникшую на фоне неблагоприятных природно-климатических условий, вспышку бубонной чумы, вызываемую укусом зараженных блох, живущих на спинах черных крыс. Другой характерной чертой исследований западных историков этого периода являлось переосмысливание опубликованного ранее западноевропейского нарративного материала. В результате, наиболее проработанной по теме «Черной смерти» оказалась Западная Европа, а главные выводы коснулись в основном произошедших изменений в западноевропейском обществе и экономике.

Изучение же других регионов во время вспышки эпидемии средневековой чумы в западной историографии начались только в середине 1970-х в. Большую роль в этом сыграли исследования Р. Поллитцера в области медицинской экологии, опубликованные в начале 1950-х. Именного с его подачи в западной научной среде получила популярность гипотеза центральноазиатского происхождения «Черной смерти». В результате, западноевропейскими учеными данный исторический факт стал рассматриваться исключительно, как планетарное явление. Все это напрямую способствовало расширению источниковой базы. Поэтому появление в середине 1970 — начале 1990-х гг. исследований Л.Н. Лангера, М.В. Долса, Д.Т. Александера и Ю. Шамильоглу, базировавшихся на достаточно широком круге письменных источников на русском и арабском языках, стало своеобразным прорывом. Однако, даже после этого, в западных научных кругах крайне скептически относились к данным, полученных отечественными и китайскими эпидемиологами. Лишь после начала научного диспута в 2000-х гг. вокруг формы заболевания «Черной смерти» и проведения в первой половине 2010-х гг. филогенетического анализа генома средневековой чумы (метод ПЦР), окончательно был снят вопрос о месте и роли территории Золотой Орды в зарождении и дальнейшем распространении данного заболевания.

В то же время, следует признать, что, начиная с трудов К. Бергольдта и О.Й. Бенедиктова, в западной историографии была сформулирована точка зрения, согласно которой собственно «Черная смерть» хронологически была определена между 1346 и 1353 гг. Более поздние вспышки чумы стали рассматриваться исключительно как последствия первой волны. Наметившийся в середине 2010-х гг. переход к синергетике, позволил западным исследователям утверждать, что эпидемия средневековой чумы напрямую способствовала ускоренному переходу к новой политической, культурной и экономической эпохе. В этом плане территория Улуса Джучи была признана одной из самых перспективных для дальнейших исследований.