Еще один шаг

«РАССКАЖИ ПРО ЗИГАНШИНА»

Хорошее настроение не покидало братьев до самого вечера. У Валерки даже нога стала не так болеть. Он то и дело окликал Алешку, возившегося у печурки, и брат отвечал так же весело.

Когда вода закипела, они выпили по целой кружке кипятка, заедая кусочком хлеба. А на закуску Алешка принес целую кружку ягод — в вечерней росе, вкусных, сочных.

Подкрепившись, братья договорились, что, пока не придут охотники, они из хижины не уйдут. Им казалось, охотники с минуты на минуту покажутся на опушке; разговаривая, они то и дело прислушивались: а вдруг шаги, выстрел, лай собаки?

Дверь оставалась приоткрытой, и в хижину лился чистый лесной воздух, ветерок шевелил ветки, словно котенок трогал лапой.

— Когда же они придут? — уже третий раз спрашивал Валерка.

— Вечером, наверно… Зачем им ночевать в лесу? А вдруг дождь или еще что-нибудь?

— Или волк. Правда, Лешка?

— Волков-то они не боятся. У них — ружья.

— Да, они не боятся. — Валерка приподнялся на локте, прислушался: — Лешка, пусть дверь будет закрыта… А то мы заснем и… забудем.

— Я закрою.

— И колышком подопри.

— Ладно.

Алешка сделал все так, как просил Валерка. Полешками, которые еще остались возле печурки, он подпер дверь, потолкал слегка — хорошо ли, надежно.

— Порядок.

Потом лег на свободное место возле Валерки и задумался. Вспомнилось последнее утро дома. В кухне плавал густой синеватый сумрак. Сели за стол. Мать придвинула полагушку с молоком, миску с шаньгами. Есть не хотелось, а мать подкладывала еще и еще. «Ешь, сынок, может, на целый день идешь». А он не ел, так только жевал, чтобы успокоить мать. Валерка же съел и того меньше, кажется, мать сказала, что он только полкружки молока выпил, а к шаньгам и не притронулся. В наказание за это отец обещал оставить Валерку дома, и жаль, что не оставил. Может быть, они бы теперь не плутали…

Вспомнился и последний день в школе. Петр Никодимыч, прощаясь, говорил, что летом надо загореть, поднабраться силенок, теперь-то они ученики четвертого класса. «Алеша с отцом, наверно, и на лесосплав пойдет», — сказал учитель. Вот он и выполнил пожелание учителя: загорел и окреп — еле ноги носит, и лесосплав увидел — столько лесу, что в глазах рябит…

Валерка завозился рядом, вздохнул, словно ответил брату, и затих. Но он не спал. Он тоже думал и смотрел на брата, на его острый нос, на треугольники скул, на выпуклый лоб и робел чего-то: ему казалось, Алешка не дышит, с ним что-то нехорошее случилось. Валерка даже приподнялся на локте и прислушался к дыханию брата, но, услышав, как Алешка посапывает с тонким, еле уловимым посвистываньем, успокоился, и самому вдруг захотелось спать.

Ночь в избушку вошла неслышно, невидимой мягкой кистью окрасила в темный цвет желтый, низко нависший потолок, синие квадраты оконец, стол, высокий порожек, печурку с трубой.

За стеной шушукались о чем-то своем, совершенно непонятном, таинственном, пихты, попискивала в ветвях пичуга и то затихала, то снова начинала свое. В лесной чаще пел дрозд: «Чай-пить, чай-пить выпьем… Выпьем ну-ка, кто скорей, ну-ка, кто скорей». Он, наверно, сидит на макушке ели или сосны, не вертится, как скворец, а спокойно, вытянувшиеь, слегка подняв клюв, оглашает окрестности своими призывами «чай-пить».

— А мы уже попили, — прошептал Валерка, когда дрозд умолк.

Тишину вдруг раскалывает тихое стрекотанье, будто трещит сорока, но это не сорока, это глухарь. Валерка знает, какой он; с негромким шелестом глухарь веером развертывает хвост. Интересный и тетерев-косач. Чу, это он затоковал. Угольно-черный, с красными бровями и хвостом, похожим, как говорит папка, на лиру. Однажды ребята поймали подбитого тетерева. Валерка унес его домой, перевязал крыло, лечил. Мама какую-то мазь прикладывала. Долго жил он у них, а когда совсем выздоровел, улетел в лес: окно-то мамка нарочно открыла. Ну и ладно, в лесу птице веселей, а в избе ей, наверно, скучно, еще затосковала бы и заболела снова.

Птичье пенье постепенно утихло, а Валерка все не засыпал. Повернувшись на бок, посмотрел на Алешку.

— Спишь?

— Нет.

— Расскажи про Зиганшина и про его товарищей.

— Спать хочется.

— Ну, расскажи.

— Будто не знаешь. Папанька рассказывал, и читали мы.

Алешка умолк, Валерка подумал, что он уснул, но вдруг Алешка тихо сказал:

— Они не сдавались. Как и мы… Мы тоже не должны.

— Помнишь, как они гармошку сварили?

— Какую гармошку?

Алешку одолевала усталость, и он говорил сквозь сон, еле ворочая языком. Валерка не отставал:

— И ничего ты не помнишь… А мне пить хочется…

— И мне… От рыбы, наверно.

— А вода в котелке осталась?

— Посмотрю сейчас.

Алешка приподнялся на локте, пошарил в темноте рукой, котелка на месте не было, он встал, ползком добрался до печки, протянул руку и нечаянно толкнул котелок. Он упал и, позванивая, покатился по полу, пролилась вода.

— Эх, неладно получилось.

— Разлил?

— Ага.

— А я пить хочу.

— Потерпишь до утра… Ничего с тобой не случится.

— Очень хочу пить.

— Ладно, сейчас принесу…

Алешка встал, взял котелок и, отбросив колышки, открыл дверь.

— Лешка, не ходи далеко, — позвал Валерка. — И скорей возвращайся!

— Я скоро.

По лесу плыл туман, он закрывал всю поляну, и казалось, в нем плавают не деревья, а только вершины. Алешка помнил, куда он ходил за водой, и теперь держался того же направления. Источник был не дальше чем в ста метрах, за бугром, он обнаружил его сегодня и теперь найдет его, что ему туман. Он бы нашел его с завязанными глазами, и Алешка уверенно шагал по поляне. Миновал поляну, взошел на бугор; по его предположениям, источник должен уже быть, но его не было, и он забеспокоился, оглянулся: избушка исчезла, будто растаяла в тумане. Постояв немного, он повернул обратно, но, пройдя шагов десять, снова остановился: нет, кажется, не туда.

Он кружил на одном месте и не знал, правильно идет или нет. Потом решил, что лучше посидеть где-нибудь под кустом, подождать, пока развеется туман.

От земли шел сырой запах гнили и травы. Земля была холодная. Познабливало.

Подмигивали какие-то светлячки, потом они погасли, и со всех сторон надвинулся туман. Алешка понимал, что бояться нечего, страх — последнее дело, но совсем побороть себя не мог. При этом он все время думал о Валерке. Как он там? Будет звать его, не заснет, а дверь раскрыта. Надо было закрыть. И как он не догадался? Но разве он думал, что задержится?

Где-то совсем недалеко захохотал филин. От этого хохота волосы на голове зашевелились, а по спине побежали мурашки. Алешка еще сильнее поджал под себя ноги, забился под куст, будто таким образом мог спрятаться от всевидящих глаз лесных чудищ.

В это время что-то теплое, мягкое потерлось о его босую ногу. Алешка отпрянул, но это неизвестное ткнулось в плечо. Он вскинул руку, чтобы оттолкнуть.

— Ураган?!

Собака, отзываясь на ласку, потерлась мордой о колено.

…Валерка прождал несколько часов брата и, потеряв терпение, решил выбраться из избушки, чтобы позвать его. Помогая себе обеими руками, чуть приподнимая больную ногу, он ползком добрался к двери и крикнул:

— Лешка! Лешка-а!..

Слабое, еле слышное эхо покатилось по лесу и, словно возвратившись, у самой поляны растаяло.

Валерка позвал еще раз. И снова никто не ответил. Лишь по-прежнему приглушенно шумели столетние пихты и филин смеялся заливисто и весело.

Мальчик застыл у порога, не в силах двинуться с места. Ему чудилось: со всех сторон из белого, как сказочный лунь, тумана движутся невиданные лесные чудища, тянут к нему скользкие цепкие щупальца и вот-вот схватят за лицо, дотянутся до горла. Дышать стало трудно, дыхание застревало в горле, Валерка громко, во всю силу закричал: «А-а-а!», но голос его тут же потонул в тумане, словно в колодце.