Эта безумная Вселенная (сборник)

Плюс неизвестное

Одно он знал наверняка: отвоевался. Возможно, надолго, а может, и навсегда, если его убьют, тяжело ранят или возьмут в плен. Все решат ближайшие секунды.

Его маленький разведывательный корабль вновь бешено завертело по продольной оси. Серо-зеленая поверхность планеты качнулась в противоположную сторону. Похоже, вместе с кораблем завертелись и мозги самого Джона Лиминга, на время лишив его возможности соображать. За кораблем тянулась длинная приплюснутая огненная спираль.

Поверхность планеты стремительно приближалась. Складки и изгибы расправлялись, превращаясь в холмы и долины, зеленые пятна становились древесными зарослями. В иллюминаторе мелькнули опрокинутые вверх тормашками крыши домов. Вскоре они заняли правильное положение.

Выбор всегда требует времени, пусть даже минимального, а когда времени совсем нет, не может быть и выбора. Единственное, что заботило сейчас Лиминга, — это посадка. Он должен посадить корабль где угодно. Пусть даже перед носом у врагов. Это надо сделать как можно раньше, пока болтанка не разнесла корабль на куски.

И Лиминг посадил корабль. Неизвестно, что ему помогло: редкостное везение или отсутствие противодействующих факторов. Пологий склон холма был просто подарком судьбы. Одни небеса знали, как Лимингу еще удается маневрировать. Он сумел отшвырнуть поврежденную хвостовую часть и выключить Двигатель. Корабль зарылся носом в рыхлую почву и скользнул вверх по склону. Недолгий подъем сопровождался отчаянным скрежетом и облаками пыли вперемешку с вылетающими из корабля снопами искр.

Первые тридцать секунд Лиминг просидел неподвижно, обливаясь потом, хотя ему было холодно. Потом он взглянул на атмосферный анализатор. Местный воздух оказался вполне пригодным для дыхания.

Выскочив из люка, Лиминг бросился осматривать искореженную хвостовую часть. Ничего утешительного. У пяти сопел двигателя выгорел защитный слой, и от высокой температуры их скрутило в жгуты. Еще четыре скривило до неузнаваемости. Он дотянул до поверхности на оставшихся семи, что граничило с чудом.

Перед отлетом Лиминга предупредили: корабль может не выдержать условий полета.

— Вы полетите на разведывательном корабле особой конструкции, — сказали ему — Мы установили на нем сопла с военного корабля. Они прочнее и надежнее. Мы постарались сделать ваш корабль как можно более легким. На нем не будет бортового оружия. Главные его отличия — быстроходность и исключительная дальность полета. Как поведет себя корабль в полете и выдержит ли полет — это мы надеемся узнать от вас. Пока что лучшего корабля, чем этот, у нас нет. Возможно, года через четыре или пять у нас появится другая модель, в пятьдесят раз совершеннее. Однако мы не можем ждать так долго.

— Я понимаю, — ответил тогда командованию Лиминг.

— Ваша миссия сопряжена с риском, причем с громадным риском. Вы можете не вернуться обратно. Но и в таком случае мы получим ценные сведения. Мы узнаем, что творится в тылу врага, до каких пределов простирается его власть и насколько велики его скрытые резервы. Кто-то должен проникнуть во вражеский тыл и добыть эти сведения.

— Я готов.

Командование дружески похлопало его по плечу и пожелало удачи. Для пересечения линии фронта кораблю Лиминга дали солидный боевой эскорт. Дальше ему предстояло лететь самостоятельно. И он полетел — крошечная светящаяся точка, упрямо несущаяся сквозь необозримые глубины космоса.

Вскоре Лиминг потерял счет неделям. За это время он успел передать на базу множество самых разнообразных сведений о противнике. Корабль продолжал углубляться во вражеский тыл, когда не выдержало первое сопло двигателя. Слой внутренней изоляции выгорел полностью, превратившись в облачко пара. Лиминг не сразу повернул обратно, надеясь, что все обойдется. Но тут отказало второе сопло, а за ним и третье. Лиминг понял: нужно срочно садиться на ближайшей пригодной к жизни планете. Желательно свободной от разумных двуногих.

Этого условия выполнить не удалось: у подножья холма, в какой-то тысяче ярдов, находился крупный населенный пункт. Грохот и аварийная посадка неизвестного корабля явно всполошили его жителей. Весь небольшой тамошний гарнизон с оружием в руках бросился к кораблю.

Лиминг вбежал в тесную кабину, повернул на приборной доске нужный рычажок и опрометью кинулся вверх по склону, ведя мысленный отсчет времени. Вражеские солдаты приближались. Они что-то хрипло выкрикивали, но пока не стреляли.

«Шестьдесят девять, семьдесят!»

Лиминг упал и всем телом вдавился в рыхлую почву.

Корабль взорвался, еще раз заставив содрогнуться окрестные холмы. Взрывная волна породила сильный ветер, подувший сразу во всех направлениях. Вскоре с неба посыпался металлический дождь. Почти у самой головы Лиминга плюхнулся обезображенный кусок металла весом не менее семи фунтов. Он даже не стал гадать, чем был этот кусок еще совсем недавно, когда его корабль летел мимо чужих звезд и планет.

Лиминг встал и увидел, что враги успели окружить его с обеих сторон. Небольшой отряд перебрался через вершину холма и двигался к нему сверху. Их оружие было нацелено на Лиминга. Солдаты с опаской поглядывали на большую воронку, возникшую посреди склона. Основная часть вражеских сил оставалась у подножья. Взрывная волна или инстинкт бойца опрокинули их наземь, и теперь они поднимались, мотали головами и отряхивали форму. Насколько Лиминг мог судить, никто из них не пострадал. Впрочем, радости его появление у них тоже не вызвало.

Лиминг поднял руки — универсальный жест сдачи в плен, понятный во всей Вселенной. На душе у него было прескверно. Удача, так долго сопровождавшая его, дезертировала. Если бы только он сел на десять миль в стороне от этого проклятого поселка! В таких лесах можно прятаться неделями, месяцами. Если понадобится, годами.

Что теперь об этом говорить?

Враги окружили его. Раса была двуногой, не отличалась высоким ростом, но облик этих коренастых существ говорил об их большой физической силе. Под стать облику была и их тяжелая, топающая походка. У обитателей планеты оказалась чешуйчатая кожа, а глаза, лишенные век, прикрывал роговой нарост. Лимингу пришло в голову странное сравнение: наверное, так выглядела бы гремучая змея, если бы вдруг превратилась в обезьяну.

Вынужденная посадка и взрыв корабля изрядно взвинтили им нервы, но в поведении этих «змеевидных обезьян» Лиминг не заметил открытой враждебности. Оно скорее было настороженно-подозрительным. Немного подумав, он догадался о причине такого поведения. Просто они еще никогда не видели людей. Не зная, кто к ним явился — друг или враг, они пока воздерживались от активных действий.

Все это было вполне объяснимым. Космическая федерация, в которую входили земляне, состояла из восемнадцати разумных рас, четыре из которых были человекоподобными, а еще пять очень близки к ним. Федерации противостоял довольно противоречивый и шаткий альянс, куда входило не менее двадцати рас, включая и две человекоподобные. У этих псевдорептилий не было критериев, позволяющих им отличить врага от союзника. Что касалось столь впечатлившего их взрыва корабля, опять-таки они не знали, случайный он или намеренный.

Тем не менее они хотели застраховаться от неожиданностей. Несколько солдат держали Лиминга на прицеле, пока офицер осматривал место взрыва. Потом он подошел к Лимингу, уставился на землянина немигающими глазами и что-то произнес. В ответ Лиминг пожал плечами и беспомощно развел руками.

Незнание Лимингом местного языка еще ничего не доказывало и не говорило о его принадлежности к дружественному или враждебному лагерю. Поэтому офицер приказал солдатам построиться и вести пленного в поселок. Пока они шли, солдаты с нескрываемым подозрением поглядывали на Лиминга.

Лиминга привели в каменное строение и втолкнули в комнатенку, напоминающую тюремную камеру. Двое солдат уселись напротив него и еще двое остались сторожить у двери. Время еле тянулось. Пару часов Лиминг сидел на низкой жесткой скамейке, тупо уставившись в стену. Охранники тоже сидели и бесстрастно, точно змеи, глядели на него. За все это время они не произнесли ни слова.

Потом дверь открылась, и вошел солдат, принесший пишу и воду. Вкус у здешней пищи был странный, но она оказалась вполне съедобной. Лиминг поел, утолил жажду, после чего еще два часа подряд созерцал стену.

Он догадывался, как и в каком направлении развиваются события, пока он сидит взаперти. Здешний офицер связался со своим непосредственным начальством в ближайшем штабе, гарнизоне или как это у них называется. Там ответственность за принятие решений быстро перекинули более высокому начальству. Возможно, таких перебросок было несколько. Наконец какой-нибудь высокий военный чин с десятью звездами на погонах приказал направить по дальней космической связи запрос, и теперь оператор выясняет у тех двух человекоподобных рас, не их ли разведывательный корабль оказался в этой части Вселенной.

Если ответ будет отрицательным, местные умницы сообразят, что поймали редкую птицу, и не где-нибудь, а в своем глубоком тылу, в самом центре их империи. Есть от чего содрогнуться: до линии фронта — недели пути. Лиминг почти не сомневался, что ответ будет именно таким, из чего военные шишки сделают глубокомысленное заключение: свалившийся к ним с небес — враг. Не важно, что прежде ни один враг не забирался так далеко в их тыл. Главное — они схватили врага.

Когда они узнают правду, она им явно не понравится. Сидение в глубоком тылу имеет свои неоспоримые преимущества: почести те же, а забот почти никаких. И все — от десятизвездного генерала до последнего солдата — заинтересованы в сохранении такого положения. Неожиданное появление вражеского разведчика там, где он не должен был бы появляться даже в страшных снах, разом нарушит спокойное течение жизни. Вряд ли кто-то закричит «ура», предвкушая настоящие сражения. А мысль о возможных сражениях обязательно промелькнет в чешуйчатых головах. Сегодня пробрался один, завтра по его следам вторгнутся целые армии. Кому понравится перспектива удара в спину, да еще из собственного тыла?

Что будет с ним, когда эти чешуйчатые установят его принадлежность к Федерации? Полная неизвестность. Он никогда не сталкивался с этой расой и даже не слышал о ее существовании. Хочется думать, что просто так его не убьют. Если раса более или менее цивилизованная, он, скорее всего, угодит в тюрьму и проторчит там до конца войны. Считай — всю оставшуюся жизнь. Если цивилизованность расы оставляет желать лучшего, они найдут кого-нибудь из числа союзников, знающих язык землян, и попытаются выбить из пленного все, что ему известно. В таком случае жестокость и кровопускание ему обеспечены.

В давние времена, когда земляне еще не летали в космос и все войны велись лишь на территории планеты, существовало важное международное соглашение — Женевские конвенции.[25] Они предусматривали проверки тюрем и лагерей для военнопленных представителями нейтральных стран. Пленные получали письма из дома и посылки по линии Красного Креста.[26] Все это спасло жизнь многим пленным.

Теперь ничего подобного нет. У военнопленного есть лишь два вида зашиты: собственные силы и ответный удар его соратников и союзников по тем, кто взял его в плен. Последнее, по большей части, существует лишь теоретически. Ну кто знает о его судьбе? А если командование и догадывается, там все равно толком не знают, где он и что с ним.

Размышления Лиминга прервала очередная смена часовых. Вот и еще шесть часов прошло. За единственным окошком камеры спускались сумерки. Лиминг украдкой осмотрел окошко и понял: выпрыгнуть и убежать не удастся. На глазах у двоих солдат это было бы равносильно самоубийству. К тому же маленькое окошко находилось достаточно высоко от пола.

Побег — это первейшая обязанность военнопленного. Чтобы его совершить, нужно терпеливо и хладнокровно ждать благоприятного случая, а когда он подвернется — выжать из него все, что можно. Или создать благоприятный случай самому, используя силу мышц и мозгов. Прежде всего мозгов.

Положение, в котором очутился Лиминг, уже нельзя было назвать благоприятным. Дальше, скорее всего, оно станет только хуже. Наибольшие шансы для побега были у него сразу после посадки. Знай он местный язык, он попытался бы внушить чешуйчатым, что черное — это белое. Гладкая, убедительная речь, непрошибаемая уверенность в жестах и манере держаться и некоторая доля высокомерия, возможно, сделали бы свое дело. Местные жители отремонтировали бы его корабль да еще пожелали бы счастливого пути, так и не узнав, что собственными руками помогли врагу.

Мало ли что могло бы произойти, но не произошло? Лиминг отогнал эти мысли. Он не знает местного языка, а слова не заменишь никакими жестами. Теперь нужно дожидаться другой благоприятной ситуации и хватать ее обеими руками. Но это при условии, если чешуйчатые по своей глупости позволят ей возникнуть.

Только едва ли они настолько глупы.

Его продержали в камере три дня, принося через равные промежутки времени невкусную пищу и воду. Когда за окошком темнело, Лиминг ложился спать. Он много думал, думал часами напролет, изредка поглядывая на бесстрастных часовых.

Однажды он попробовал взглядом загипнотизировать чешуйчатых. Лиминг, не отрываясь, смотрел на них до рези в глазах. На солдат его усилия не оказали ни малейшего влияния. Они, словно ящерицы, умели застывать неподвижно и сидеть так сколько угодно. Если понадобится — хоть до скончания времен. И в этом Лимингу было их не переиграть.

Утром четвертого дня, ближе к полудню, в камеру ворвался офицер.

— Амаш! Амаш! — заорал он, показывая на дверь.

Тон и облик офицера были враждебными. Значит, чешуйчатые получили ответ на запрос и убедились, что захватили в плен шпиона Федерации.

Лиминг встал и двинулся к выходу. Офицер шел впереди, за ним двое часовых, потом пленник. Вторая пара часовых замыкала шествие. На дороге стоял бронированный автомобиль. Солдаты впихнули Лиминга внутрь и защелкнули двери. Двое охранников встали на задней площадке, один уселся рядом с водителем. Поездка длилась тринадцать часов, и все это время пленный трясся и подпрыгивал, находясь в полной темноте бронированного пространства.

К концу путешествия Лиминг придумал новое слово. Слово было крайне неблагозвучным и даже у самого Лиминга вызывало отвращение. Свое изобретение он испробовал сразу же, как только открылись двери.

— Амаш! — прорычал охранник, равнодушный к лингвистическим упражнениям врага.

Уставший от темноты и тряски, Лиминг кое-как «амашился». Снаружи тоже было темно. Перед тем как его втолкнули в металлическую дверь, он успел заметить высоченные стены, над которыми сияло яркое зарево. Лиминг оказался в просторном помещении, представ перед чем-то вроде приемной комиссии. Она состояла из шестерых чешуйчатых, похожих на громил. Его уже ждали. Один «приемщик» подписал какие-то бумаги и передал охранникам. Те удалились. Дверь закрылась. Шестерка разглядывала Лиминга. В застывших глазах не было ни проблеска симпатии.

Кто-то из шестерых властно произнес несколько слов и жестом велел Лимингу раздеться.

Лиминг произнес придуманное им слово.

Бесполезно. Чешуйчатые схватили его, раздели догола и тщательно обыскали всю одежду, уделив особое внимание швам и подкладкам. Телосложение землянина, наоборот, оставило их абсолютно равнодушными.

На стол чешуйчатые выложили все личные вещи Лиминга: авторучку, компас, перочинный нож, зажигалку, талисман и так далее. Одежду они швырнули ему назад. Пока он одевался, шестерка вертела в руках трофеи и оживленно переговаривалась. Набор вещей несколько озадачил их. Вероятно, их удивило от-сутствие у Лиминга оружия или какой-нибудь ампулы, чтобы покончить с собой и не достаться врагу живым.

В числе изъятых у него вещей была и миниатюрная фотокамера размером не более спичечного коробка. У любого тупицы она непременно вызвала бы подозрение. Но этим чешуйчатым понадобилось не более двух минут, чтобы разобраться в назначении и принципе действия незнакомого предмета. Да, глупыми их никак не назовешь, отметил про себя Лиминг.

Довольные тем, что у пленника не осталось ничего опаснее измятой и испачканной одежды, шестеро чешуйчатых вывели его через другую дверь. Там оказалась лестница с тяжелыми каменными ступенями. Поднявшись по ней, Лиминг увидел каменные стены коридора. Путь по коридору был недолгим. Вскоре пленника привели в камеру. Дверь шумно захлопнулась, и звук этот был чем-то похож на приговор судьбы.

Лиминг огляделся. На противоположной стене, почти под потолком, он заметил небольшое крепко зарешеченное окошко. В ночном небе мигали четыре звездочки. Нижний край окошка был залит бледно-желтым светом искусственного освещения.

Осторожно двигаясь впотьмах, Лиминг наткнулся на стоявшую у стены деревянную скамейку. К счастью, она не была намертво приделана к полу. Лиминг подтащил скамейку к окошку и встал на нее. Для обзора ему не хватало двух футов. Тогда Лиминг перевернул скамейку вверх ногами и кое-как сумел вскарабкаться на ее торец. Теперь можно было заняться наблюдением.

От двора, покрытого каменными плитами, его отделяло сорок футов. Сам двор имел в ширину футов сорок пять и из окошка просматривался в обе стороны. Длину двора Лиминг определить не сумел. Двор со всех сторон окаймляла ровная каменная стена, высота которой тоже была где-то около сорока футов. Верхняя кромка стены была остроконечной. Над нею, на расстоянии десяти дюймов, поблескивала туго натянутая проволока. Проволока была гладкой, без шипов и колючек.

Пространство между камерой Лиминга и стеной было ярко освещено лучами невидимых прожекторов. Таким же образом освещалось и пространство по внешнюю сторону стены. И нигде — никакого движения, никаких признаков жизни. Только стена, зарево прожекторов, гнетущая ночь и четыре далекие звезды.

— Они запихнули меня в настоящий каменный мешок, — произнес вслух Лиминг. — Теперь всему конец!

Он спрыгнул на невидимый пол. Прыгая, Лиминг слегка задел ногами скамейку, и та упала с оглушительным грохотом.

В коридоре послышался топот бегущих ног. В тяжелой двери открылся глазок, и оттуда полился свет. Затем в круглом отверстии показался немигающий глаз надзирателя.

— Сэч инвигия, фаплап! — закричал охранник.

Лиминг ответил изобретенным словом, добавив к нему еще шесть древних, но не потерявших своей силы. Глазок захлопнулся. Пленный землянин улегся на скамью и попытался заснуть.

Проворочавшись около часа, Лиминг вскочил и начал дубасить в дверь. Когда глазок открылся, он крикнул:

— Сам ты фаплап!

После этого Лиминг заснул.

Тюремный завтрак состоял из миски теплого разварного зерна, напоминающего просо, и кружки воды. И то и другое было подано Лимингу с нескрываемым презрением. Вскоре в сопровождении двух охранников появился какой-то чешуйчатый с тонкими губами. С помощью множества хитроумных жестов пришедший объяснил, что пленный должен изучать местный язык, причем как можно быстрее, ибо так приказало начальство. Сразу после этой пантомимы начался урок.

Преподаватель извлек пачку детских книжек с картинками и начал объяснять произношение разных звуков. Охранники подпирали стенку. Даже по их непроницаемым лицам было видно, что им скучно. Лиминг проявлял редкостное усердие, достойное врагов. Он ничего не понимал, добросовестно перевирал произношение и вообще всячески старался заслужить репутацию полного тупицы, не способного к языкам.

К полудню урок закончился, после чего Лимингу принесли еще одну миску каши, в которой торчал кусок чего-то жилистого и резиноподобного, по виду похожего на заднюю лапу крысы. Лиминг съел жидкую кашу, пожевал так называемое мясо и отставил миску.

Почему чешуйчатые так спешат научить его своему языку? Причин могло быть как минимум три. Во-первых, у них нет устройств, аналогичных земным сканерам мозга, поэтому они вынуждены пользоваться традиционными методами допроса, добавляя какие-то свои формы убеждения и принуждения. Во-вторых, чешуйчатые нуждаются в сведениях и будут пытаться вызнать у него все, что только можно. В-третьих, чем медленнее он будет осваивать язык, тем дольше отсрочит свою гибель, если таково конечное намерение его пленителей.

Размышления Лиминга были прерваны. Дверь открылась, и ему велели выходить. Охранники провели его тем же путем, что и вчера, и вывели во двор, залитый тусклым солнцем. Двор был полон пленных, вяло переставлявших ноги.

Лиминг удивленно замер. Ригелианцы![27] Их было не менее двух тысяч. Ригелианцы тоже входили в Федерацию и являлись союзниками землян. Лиминг с нарастающим волнением вглядывался в толпу гуляющих: вдруг среди них мелькнут фигуры землян или человекоподобных центурианцев.

Увы, никого. Только пучеглазые ригелианцы с необычайно гибкими, словно лишенными костей, руками и ногами. Они бесцельно семенили по двору. Похоже, они смирились со своей участью и время потеряло для них всякую ценность. Монотонная череда впустую прожитых лет и никаких надежд на будущее.

Лиминга поразила одна странность. Ригелианцы наверняка видели его. Среди пленных он был единственным землянином, а значит — их другом и союзником. Казалось бы, они должны окружить его со всех сторон, забросать вопросами о последних новостях с фронта и рассказать о себе.

Но пленные словно не замечали его. Лиминг специально шел медленными шагами, по самому центру двора. Ригелианцы молча отходили в сторону. Редкие смельчаки поглядывали на него украдкой, остальные делали вид, будто его не существует. Никто не сказал ему ни слова. Пленные подчеркнуто не обращали на него внимания.

Подойдя к группке ригелианцев, стоявших в углу у стены, Лиминг спросил:

— Кто-нибудь из вас говорит на языке землян?

Они глядели куда угодно: в небо, на стену, вниз, друг на друга — и молчали.

— Кто-нибудь знает центурианский?

Никакого ответа.

— Ну а как насчет космоглотты — нашего общего языка?

Снова никакого ответа.

Чувствуя нараставшее раздражение, Лиминг подошел к другой группке и повторил свои расспросы. То же самое. Он двинулся дальше, нашел третью группку, однако и там ничего не добился. За час он пробовал заговорить с несколькими сотнями ригелианцев, не услышав ни слова в ответ.

Оставив это занятие, Лиминг уселся на каменную ступеньку и сердито глядел на живых безгласных кукол. Неужели чешуйчатые держат их в таком страхе, что те даже не осмеливаются заговорить с ним? В это время раздался протяжный вой сирены, означавший конец прогулки. Ригелианцы выстроились в длинные шеренги, готовые разойтись по камерам. Охранники пнули Лиминга под зад и увели.

Ломать голову над странной необщительностью союзников он будет потом. Для этого есть темное время суток, когда все равно нечем заняться, кроме размышлений. А светлые часы надо использовать для изучения местного языка. Пусть преподаватель считает его тупицей. У Лиминга были свои соображения. Когда-нибудь умение бегло говорить на этом языке ему очень пригодится. Жаль, что в свое время он не удосужился изучить ригелианский.

Лиминг целиком ушел в учебу и штудировал новый язык, пока сумерки не сделали текст и картинки неразличимыми. Вскоре ему принесли вечернюю порцию бурды. Поужинав, Лиминг лег на скамью, закрыл глаза и принялся думать.

За всю жизнь он встречал не более двух десятков ригелианцев и ни разу не был на их планетах. Его знания об этой расе строились на чужих рассказах и мнениях. Ригелианцев считали смышлеными, развитыми в техническом отношении. С самых первых контактов они отнеслись к землянам по-дружески. Не менее половины ригелианцев владели космоглоттой, а примерно один процент знал язык землян. Из гулявших в тюремном дворе ригелианцев многие, если не все, наверняка поняли его вопросы. Тогда почему они не захотели ответить? И почему с таким упорством пытались его не замечать?

Лиминг нашел добрый десяток возможных объяснений, которые после обдумывания был вынужден отбросить. Он бился несколько часов и, похоже, нашел причину.

Эти ригелианцы были пленными, обреченными на годы заточения. Должно быть, кто-то из них когда-то и видел землян. Однако все они знали, что среди союзников врага есть две достаточно похожие на людей расы. Следовательно, ригелианцы заподозрили в нем подсадную утку, тайного осведомителя, которого внедрили в их ряды, чтобы вынюхивать и доносить.

Тут наверняка было что-то еще. Если сотни заключенных боятся, как бы среди них не затесался шпион, значит, им есть что скрывать. Вот она, причина! Лиминг радостно ударил себя по коленке. Ригелианцы готовят побег и не хотят рисковать.

Но как доказать им, что он не является осведомителем чешуйчатых?

На следующий день, когда кончилось время прогулки, охранник вновь пинком заставил Лиминга подняться. Лиминг встал и со всей силой ударил его в челюсть. К нему сразу же подбежали четверо охранников. Они знали свое дело и били весьма профессионально. Помимо наказания Лиминга, это был наглядный урок, предназначенный всем ригелианцам. Закончив урок, бездыханное тело землянина поволокли в камеру. Лицо Лиминга превратилось в кровавое месиво.

Только через неделю Лиминг вновь смог выйти во двор. Лицо его и сейчас еще было в синяках. Ригелианцы по-прежнему старались не замечать землянина. Лиминг отыскал себе освещенный солнцем уголок и сел.

Вскоре в двух ярдах от него на каменный пол устало опустился ригелианец. Косясь на стоявших вдали охранников, пленный едва слышно спросил:

— Как ты здесь оказался?

Лиминг рассказал.

— А каковы наши успехи на войне?

— Мы медленно, но неотвратимо оттесняем их обратно. Но победа требует времени. Долгого времени.

— И сколько, по-твоему?

— Не знаю. Просто так считают.

Лиминг с любопытством поглядел на ригелианца.

— А как здесь оказалась такая пропасть твоих соплеменников?

— Мы — колонисты. Входили в передовые отряды, поэтому среди нас не было женщин. Нам предстояло заселить четыре новые планеты, Наша раса их открыла, и потому они на законных основаниях принадлежали нам. Нас было двенадцать тысяч.

Ригелианец умолк и вновь огляделся по сторонам.

— Они взяли нас силой. Это было два года назад. Они застигли нас врасплох. Мы даже не знали, что идет война.

— Чешуйчатые захватили все эти планеты?

— Кто ж откажется от легкой добычи? И потом еще смеялись нам в лицо.

Лиминг понимающе кивал. Причиной вспыхнувшей войны как раз и был спор из-за новых планет. Все началось с того, что на одной планете колонисты оказали героическое сопротивление захватчикам и сражались до последнего. Их гибель вызвала вполне понятный всплеск ярости. Федерация нанесла по захватчикам ответный удар. Конфликт быстро разросся, и обширная часть галактики превратилась в театр военных действий.

— Говоришь, двенадцать тысяч? Где же остальные?

— Разбросаны по таким же тюрьмам, как эта. Хорошее местечко ты выбрал для своей аварийной посадки. Теперь долго просидишь. Враги всю эту планету превратили в одну большую тюрьму. До линии фронта отсюда далеко. Вряд ли Федерация вообще знает об этой дыре.

— Значит, вы здесь уже почти два года?

— Да.

— И просто сидите сложа руки?

— Представь себе, — ответил ригелианец. — Хватит того, что попытки бунтовать стоили жизни сорока моим товаришам.

— Прости, я этого не знал.

— Ты и не мог знать. Ты ничем меня не оскорбил. Я вполне понимаю, каково тебе сейчас. Первые недели — самые тяжелые.

Ригелианец украдкой посмотрел на здоровенного охранника, развалившегося у дальней стены.

— Два дня назад эта гнусная тварь хвасталась, что в здешних тюрьмах уже собрано двести тысяч пленных Федерации. А через год, добавил он, их будет два миллиона. Надеюсь, он сдохнет раньше, чем такое случится.

— Я все равно выберусь из этого каменного мешка.

— Как?

— Пока не знаю. Но выберусь. Я не намерен тут гнить.

Лиминг рассчитывал услышать хоть какой-то намек, что и ригелианцы не превратились в покорное стадо. Вдруг, убедившись, что он — не доносчик чешуйчатых, ему дадут понять: ты тоже можешь примкнуть к нам.

Вместо этого ригелианец встал и торопливо прошептал:

— Что ж, я искренне желаю тебе удачи. Особого везения.

Ригелианец ушел. Вскоре завыла сирена, и охранники закричали:

— Мерсе, фаплапан! Амаш!

Назад, в камеру, к своим мыслям.

За прошедший месяц Лиминг часто перебрасывался словами и с этим ригелианцем, и с парой десятков других. Обрывочные сведения были, конечно, лучше, чем ничего, но о главном пленные предпочитали молчать. Едва он заводил разговор о побеге, ригелианцы либо молчали, либо отделывались общими фразами.

Лиминг не выдержал и как-то без обиняков спросил у одного из них:

— Почему вы все говорите со мной шепотом и всегда пугливо озираетесь? По-моему, охранникам наплевать на разговоры пленных.

— Ты еще не прошел перекрестный допрос. Если охрана вдруг заметит, что мы охотно беседуем с тобой, она попытается выбить из тебя все, что ты от нас узнал. Тюремные власти, как и ты, решат, будто мы готовим побег и делимся с тобой своими планами.

Хоть одно стоящее слово! Лиминг ухватился за него и сказал:

— Побег — единственное, ради чего еще можно жить. Если кто-то из ваших действительно всерьез думает о побеге, мы могли бы взаимно помочь друг другу. Я — опытный пилот и штурман, и это не стоит сбрасывать со счетов.

Ригелианец сразу сник.

— Ни о чем таком мы не думаем.

— Почему?

— Мы уже давно заперты в этих стенах. Разного насмотрелись и на собственном горьком опыте убедились, насколько опасно, когда о побеге знают многие. Враги могут внедрить предателя, или у какого-то самонадеянного дурака не хватит терпения и выдержки.

— Понимаю.

— В неволе вырабатываются свои правила, — продолжал ригелианец. — И вот одно из них: все замыслы и планы побегов касаются исключительно тех, кто их обдумывает, готовит и пытается осуществить. Другим об этом не рассказывают. Все становится известным после, по результатам.

— Значит, я должен рассчитывать только на себя?

— Думаю, что да. Ты так и так изолирован от остальных. Нас в каждой камере по пятьдесят, а тебя держат в одиночке. Кому и как ты поможешь?

— Не волнуйтесь, я прекрасно обойдусь и без вас! — сердито ответил Лиминг.

Теперь настал его черед повернуться и уйти.

На четырнадцатой неделе заточения преподаватель, что называется, вставил ему петарду в зад. Закончив очередной урок, чешуйчатый поджал губы и сурово поглядел на Лиминга.

— Тебе нравится разыгрывать из себя полного идиота. Но со мной этот номер не пройдет. Я давно разгадал твои фокусы. Ты хорошо усвоил наш язык, только не хочешь этого показывать. Я доложу коменданту, что через неделю тебя вполне можно допрашивать.

— Не понимать. Повторить снова, — наморщил лоб Лиминг.

— Ты прекрасно понял все мои слова.

Преподаватель удалился. Следом пришел надзиратель и принес в миске кусок какой-то жесткой гадости. Затем наступило время прогулки.

— Мне пообещали, что на следующей неделе они пропустят меня через свои жернова, — сообщил знакомому ригелианцу Лиминг.

— Только не позволяй им себя запугать, — посоветовал ригелианец. — Им ничего не стоило бы убить тебя, причем уже давно. Но кое-что их удерживает.

— Что именно?

— У Федерации тоже есть пленные, в том числе и из их расы.

— Но Федерация ничего не знает об этой тюремной планете. Чешуйчатым ничего не грозит.

— Будет грозить, и еще как, когда победитель вдруг обнаружит, что обменивает живых пленных на трупы.

— Здесь ты совершенно прав, — согласился Лиминг. — Мне бы сейчас футов девять хорошей веревки, чтобы помахать ею перед носом коменданта.

— А я бы сейчас предпочел большую бутылку вица и хорошую порцию женских ласк, — вздохнул ригелианец.

И снова сирена. И снова усердные (теперь еще более усердные) занятия местным языком, пока позволяет дневной свет. Вечерняя миска тюремного варева. Темнота и четыре звездочки, мигающие сквозь зарешеченное окошко.

Лиминг лежал на скамье. Мыслей было много, но все они напоминали пузыри на воде. Он заставил себя думать упорядоченно. Нет таких тюрем, откуда нельзя сбежать. Имея достаточно сноровки, мозгов и времени, обязательно найдешь оптимальный способ побега. Беглецы гибнут в основном потому, что неправильно выбирают время и место или правильно выбирают что-то одно и ошибаются в другом. Бывает, они полагаются лишь на разум, забывая про силу. Такое свойственно порывистым, нетерпеливым натурам. Случается и наоборот: беглецы уповают лишь на силу мускулов, забывая как следует все продумать. Этим страдают беспечные и излишне самоуверенные.

Он закрыл глаза и стал беспристрастно оценивать свое нынешнее положение. Его держат в одиночке с прочными каменными стенами толщиной не менее четырех футов. Единственное окошко находится почти под самым потолком. Оно совсем узкое и вдобавок закрыто пятью толстыми стальными прутьями. Мало того, надзиратель может в любую секунду открыть глазок в массивной бронированной двери и увидеть, чем занят пленный.

Лиминг рассуждал дальше. У него ведь нет ни пилки, ни отмычки и вообще никаких инструментов. Единственное его имущество — одежда. Если даже он ухитрится, не поднимая особого шума, разломать скамью, что это ему даст? Несколько деревяшек, дюжину шестидюймовых гвоздей и пару стальных болтов? С такими «инструментами» дверь не откроешь и оконные прутья за ночь не перепилишь.

Но даже если допустить, что он выбрался из камеры, — куда теперь? Внизу — залитое ярким светом пространство двора, упирающегося в высокую гладкую стену. Сорок футов — и никаких скоб, никаких выступов и выбоин, чтобы зацепиться рукой или ногой. А ведь еще нужно преодолеть остроконечную верхушку с натянутой проволокой. Стоит задеть или перерезать проволоку, как отовсюду завоют сирены.

Стена окружала тюремные строения со всех сторон. В каждом углу ее правильного восьмиугольника торчала сторожевая вышка с охранниками, пулеметами и прожекторами. Чтобы выбраться наружу, нужно ухитриться перелезть через стену под носом у бдительной охраны, не задев проволоки и оказавшись незамеченным в зареве прожекторов.

Нет, здесь нужны не только воля и решимость. Здесь нужны профессиональные знания, знание обстановки и предельно точный расчет. Побег через стену почти невозможен. Почти. Если бы какой-нибудь пленный сумел выбраться из камеры, имея полсотни футов прочной веревки с крючьями и сообщника, который, в свою очередь, сумел бы проникнуть в тюремную щитовую и в нужный момент отключить электричество, побег через стену вполне удался бы. Но только в полной темноте и при молчащих сиренах.

Только вот где в одиночной камере раздобыть пятьдесят футов веревки с крючком-тройчаткой? И где найти такого сообщника?

Значит, надо отбросить почти несбыточные варианты и сосредоточиться на обдумывании более реалистичных. Лиминг едва ли не в сотый раз начал перебирать в мозгу более реалистичные варианты. К двум часам ночи он перебрал и пересмотрел все, что только приходило ему в голову, в том числе и весьма безумные затеи.

Например, можно оторвать от куртки пластиковую пуговицу и проглотить в расчете, что его отправят в тюремную больницу. Больница тоже находилась внутри восьмиугольника, но вдруг оттуда легче сбежать? Лиминг еще раз оценил этот вариант и отбросил за несостоятельностью. С чего он решил, что его обязательно отправят в больницу? Скорее всего, ему дадут какое-нибудь сильнодействующее слабительное, которое вывернет ему все кишки наизнанку и только добавит страданий.

На рассвете Лиминг подвел итоги своих ночных размышлений. Тридцать, сорок или пятьдесят ригелианцев, действуя тихо и сплоченно, могли бы, скажем, прорыть туннель под двором и стеной и устроить побег. Но у него есть одно и только одно средство: хитрость. Больше ему рассчитывать не на что.

— Можно подумать, что у меня две головы! — простонал Лиминг, жалуясь сумеречному пространству камеры.

Однако через пару минут он вдруг вскочил, взглянул на клочок светлеющего неба и воскликнул:

— Да, так оно и есть! Две головы!

Ко времени прогулки Лиминг решил, что ему необходимо обзавестись какой-нибудь вещицей. Идеально, если бы у него было миниатюрное распятие или хрустальный шарик — это дало бы ему психологическое преимущество. Но чего нет, того нет, будем думать о реальном. Итак, ему нужна некая штучка. По виду, величине и конструкции она может быть любой. Материал, из которого она сделана, тоже не имеет значения. Для его замысла сгодится все. Еще лучше, если штучка будет изготовлена не из лоскутков его одежды и не из скамеечных щепок. Предпочтительнее сделать ее из чего-то такого, чего в камере нет и быть никак не может.

Вряд ли здесь ему помогут ригелианцы. По шесть часов в день они гнули спину в тюремных мастерских. После допроса, когда чешуйчатые решат, на что он годен, такая же участь ждет и его. Ригелианцы шили военную форму и обувь, делали ремни и кое-какие мелкие детали и электронные компоненты для военной техники. Им был ненавистен труд на врага, но от этой работы зависело их существование. Отказывающихся работать не били и не принуждали насильно. Их просто переставали кормить.

Из разговоров с ригелианцами Лиминг узнал, что шанс вынести из мастерских нож, зубило, молоток или пилку почти равен нулю. В конце смены пленных выстраивали и заставляли стоять до тех пор, пока охранники не проверят каждый станок и не уберут все инструменты, пересчитав их количество.

Первые пятнадцать минут прогулочного времени Лиминг тщательно обшаривал глазами тюремный двор — не найдется ли под ногами чего-нибудь годного для его замысла. Он был похож на маленького мальчишку, сосредоточенно ищущего оброненную монету. Единственной находкой Лиминга стали две четырехдюймовые квадратные палочки. Толщина их была не более дюйма. Лиминг торопливо сунул палочки в карман, даже отдаленно не представляя, на что их употребить.

После этого он присел на корточки у стены и шепотом повел разговор с двумя ригелианцами. Правда, сейчас он не был настроен говорить и даже обрадовался, когда ригелианцы, завидев дежурного надзирателя, растворились в толпе. Через какое-то время к нему подошел еще один ригелианец.

— Слушай, землянин, ты всерьез решил выбраться отсюда?

— Да, и своего решения не меняю.

Ригелианец усмехнулся и почесал себе ухо. Это было вежливым выражением сомнения.

— По-моему, у нас больше возможностей, чем у тебя.

— Это почему? — спросил Лиминг, полоснув по нему взглядом.

— Да потому, что нас самих больше, — уклончиво ответил ригелианец, будто испугавшись своей излишней болтливости. — Ну чего можно добиться в одиночку?

— Удрать, едва подвернется случай.

Лиминг вдруг заметил на пальце ригелианца простенькое кольцо. Он уже видел десятки таких колец на пальцах не только пленных, но и охранников. Все они были сделаны из четырех-пяти витков проволоки. Концы проволоки были изогнуты в форме букв, означавших инициалы владельца.

— Откуда вы достаете эти драгоценности?

Ригелианец не понял иронии и вопросительно уставился на Лиминга.

— Я спрашиваю про кольцо.

— A-а. — Ригелианец с нескрываемым удовлетворением посмотрел на свое кольцо. — Мы делаем их сами. В мастерских. Надо же чем-то разнообразить отупляющую работу.

— И что же, охранники позволяют вам этим заниматься?

— Они не вмешиваются. Считают это безобидным развлечением. К тому же мы сделали немало колец и для самих охранников. А еще мы сделали им автоматические зажигалки. Могли бы сделать несколько сотен и себе, но нам эти игрушки ни к чему.

Он немного помолчал.

— Мы подозреваем, что эти кольца и зажигалки охранники продают.

— Зачем им это нужно?

— Жалованье жалованьем, а лишние деньги не помешают. Когда они наладят сбыт, мы возьмем и перестанем снабжать их товаром, после чего потребуем свою долю в виде дополнительных пайков и кое-каких негласных привилегий.

— Это вы здорово придумали, — похвалил Лиминг, — Вам бы не помешал торговый представитель, разъезжающий по планете в поисках новых рынков сбыта. Предлагаю свою кандидатуру.

Ригелианец едва заметно улыбнулся.

— Поделки у охранников подозрения не вызывают. Но стоит им обнаружить пропажу плохонькой отвертки — тут такой шум поднимется. Всех разденут догола и обыщут, а виновному достанется так, что в другой раз подумает, стоит ли рисковать.

— А если стащить небольшой моток такой проволоки, они тоже хватятся?

— Сомневаюсь. Не припомню, чтобы когда-нибудь охранники пересчитывали мотки проволоки. А зачем она тебе?

— Сам не знаю, — честно ответил Лиминг. — Но нужна.

— Ты и за миллион ночей не откроешь ею замок, — предупредил ригелианец, — Проволока слишком тонкая и мягкая.

— Стащи для меня такую проволоку, — попросил Лиминг, — Я хочу сделать парочку зулусских браслетов. Обожаю зулусские браслеты.

— Скоро ты и сам сумеешь ее украсть. После допроса тебя, скорее всего, отправят в мастерские.

— Но я не хочу ждать. Чем раньше проволока окажется у меня, тем лучше.

Ригелианец задумался над его словами и наконец сказал:

— Если ты что-то задумал, держи свой план при себе. Не выдай себя даже легким намеком. Малейшая неосторожность может тебе дорого стоить.

— Спасибо за дельный совет, приятель, — сказал Лиминг, — Так как насчет проволоки?

— Встретимся завтра.

Ригелианец отошел и смешался с толпой.

Назавтра Лиминг получил моточек тонкой луженой проволоки. Вечером в темноте камеры Лиминг размотал проволоку и измерил ее длину. Оказалось, шесть футов, как и его рост. Он сложил проволоку пополам. Отломив одну половину, Лиминг спрятал ее под скамью. Затем больше часа провозился, вытаскивая шатающийся гвоздь возле торца скамьи.

Достав из кармана квадратную палочку, Лиминг на ощупь отмерил ее середину, вставил туда острие гвоздя и стал давить каблуком на шляпку. В коридоре послышались шаги. Прежде чем охранник подошел к его камере и открыл глазок, Лиминг успел все спрятать под скамью и лечь. Из глазка брызнул свет, сменившийся немигающим глазом караульного. Тот что-то пробубнил. Вскоре глазок закрылся и свет погас.

Лиминг возобновил работу. Он крутил гвоздь ладонями и периодически давил на него ногой. Гвоздь и дерево упрямились, но Лиминг все же добился желаемого: он просверлил в палочке аккуратную дырку.

После этого он взял оставленную проволоку и разломил ее на две неравные части. Меньшую ее часть Лиминг превратил в петлю с двумя ножками, длина которых была примерно четыре дюйма. Он тщательно изгибал петлю, стремясь придать ей форму безупречной окружности. Больший кусок проволоки он плотно навил на петлю, а концы тоже изогнул в виде ножек, равных по длине ножкам петли.

Чтобы лучше разглядеть свою поделку, Лиминг вскарабкался на опрокинутую скамью к окошку. Повертев ее в отблеске прожекторов, он кое-что подправил и остался вполне доволен. Потом Лиминг вернул скамейку на место, приложил петлю к торцу и гвоздем прочертил две бороздки, отметив ее диаметр. Он пересчитал число витков на петле. Их было двадцать семь.

Все это требовалось Лимингу отнюдь не для развлечений. Велика вероятность, что ему придется мастерить вторую безделушку, которая обязательно должна стать точной копией первой. Враги обязательно заметят их сходство и, скорее всего, насторожатся. Если пленный делает две совершенно одинаковые вещицы, за этим явно что-то кроется.

Гвоздь Лиминг вернул на место: возможно, тот еще пригодится. Оставался сущий пустяк. Он взял палочку, соединил все четыре проволочные ножки и воткнул их в дырку. Теперь его проволочная конструкция обрела нечто вроде подставки. Итак, у него появилась некая вещица, некая безделушка, она же — средство для достижения цели. Лиминг был изобретателем, создателем и единоличным владельцем странного предмета под названием «нитонисей Лиминга».

Спать не хотелось. Чтобы скоротать время, Лиминг растянулся на скамье и стал размышлять… Есть химические реакции, протекающие только в присутствии катализатора. Есть действия, приобретающие законную силу только при определенных условиях: например, заключение брака. Для подтверждения его законности обязательно нужен мировой судья. В математике почти любое уравнение решается с помощью неизвестной величины, именуемой иксом. В жизни для достижения цели иногда тоже требуется свой катализатор. Если тебе нужна помощь извне, а ее нет, значит, нужно сделать так, чтобы она появилась.

В незапамятные времена, продолжал свои рассуждения Лиминг, человек убедился: голыми руками окружающий мир не завоюешь. Для этого человеку понадобилось, что называется, «ввести неизвестное». Иными словами, приобрести дополнительные возможности и стать сильнее. Так было испокон веков: человек плюс еще что-то. Когда — орудие труда, когда — оружие. Правда, чаще — и то и другое одновременно.

Но это «что-то» вовсе не обязательно должно иметь зримую форму или убойную силу. Оно может быть невидимым и неосязаемым, как, например, мечта, идея, иллюзия, ошеломляющая ложь. «Что-то» — понятие необычайно широкое.

Лимингу оставалось лишь проверить свой нитонисей на практике.

Если его замысел удастся, это будет иметь далеко идущие последствия.

До первого испытания оставалось совсем немного времени.

Вначале Лиминг решил обращаться к нитонисею на родном языке, но быстро понял свою ошибку. Родной язык подойдет лишь для произнесения «заклинаний», иначе на его затею не обратят внимания. К тому же пора перестать разыгрывать из себя тупицу, неспособного к языкам. Чешуйчатые раскусили его тактику и убедились, что он вполне овладел их языком.

Держа подставку с нитонисеем в левой руке, Лиминг подошел к двери и приложил ухо к закрытому глазку. Ему не терпелось услышать шаги охранника, однако тот будто намеренно запаздывал. Прошло минут двадцать. Наконец Лиминг услышал тяжелый топот армейских ботинок.

— Ты здесь? — спросил Лиминг, обращаясь к нитонисею. Он говорил достаточно громко, чтобы услышал охранник. — Ты здесь?

Отпрянув от двери, Лиминг распластался на каменном полу, поставив нитонисей вблизи лица.

— Ты здесь?

Глазок распахнулся. В камеру упал луч света, тут же заслоненный заспанным глазом охранника.

Всем своим видом показывая, что окружающий мир для него не существует, Лиминг говорил в обвитую проволокой петлю:

— Ты здесь?

— Чем это ты там занят? — сердито спросил охранник.

Лиминг узнал по голосу, кто это, и решил, что удача поворачивается в его сторону. Сейчас дежурил тип по имени Марсин. У этого чешуйчатого хватало мозгов лишь на то, чтобы целиться, стрелять и, если понадобится, позвать на помощь. В остальном он являл собой пример редкостного тупицы. Лиминг удивлялся, почему Марсина не уволят из армии за слабоумие.

— Я спрашиваю, чем ты занимаешься? — уже громче повторил Марсин.

Лиминг ответил не сразу, как и должен вести себя погруженный в транс.

— Я?.. Разговариваю.

— С кем разговариваешь?

— Отстань и не мешай мне, — с неподдельным раздражением потребовал Лиминг. Он чуть повернул подставку с нитонисеем и опять спросил: — Ты здесь?

— Запрещено! — прорычал Марсин.

Лиминг громко вздохнул, показывая охраннику, до чего тяжело объясняться с дураками.

— Что запрещено?

— Разговаривать.

— Ну разве можно быть таким непроходимым невеждой? — осуждающе спросил Лиминг. — Моему народу всегда разрешено говорить. Где бы мы тогда были, если бы нам этого не разрешалось?

Сказанное сильно озадачило Марсина. Он ничего не знал ни о землянах, ни о каких-то вольностях, которые они называли жизненно важными. И уж тем более он не знал, где бы они оказались без этих вольностей.

Более того, Марсин не осмеливался ворваться в камеру и положить конец странному поведению пленного. Вооруженному охраннику запрещалось входить в камеру по собственному усмотрению, и это правило строго соблюдалось. В особенности после того, как однажды ригелианец напал на вошедшего охранника, завладел его оружием и попытался бежать, застрелив при этом шестерых чешуйчатых.

Если Марсин хотел вмешаться, он должен был действовать по предписанию: пойти к дежурному сержанту и доложить о том, что землянин ведет недозволенные разговоры с какой-то проволочной петлей. Но как раз с этим сержантом Марсин предпочитал не связываться, зная его скверный характер и непредсказуемость. Особенно в четыре утра. Сержант и так часто награждал Марсина всевозможными эпитетами, и «незаконнорожденный фаплап» был еще не самым сильным из них.

— Давай прекращай свои разговоры и ложись спать, — с некоторой долей отчаяния произнес Марсин. — Будешь еще шуметь — завтра доложу о тебе дежурному офицеру.

— Иди покатайся на верблюде, — предложил ему Лиминг.

Он еще немного повернул подставку, как будто добивался точной настройки.

— Ты здесь?

— Я тебя предупредил, — крикнул Марсин, пялясь в глазок.

— Исчезни! — рявкнул в ответ Лиминг.

Марсин шумно захлопнул глазок и исчез.

Сон все же сморил Лиминга, и он проспал дольше обычного. Однако проснулся он не сам. Его грубо разбудили. Дверь широко распахнулась, и в камеру ворвались трое охранников. За ними проследовал офицер.

Пленного бесцеремонно столкнули со скамьи, раздели догола и голым вытолкнули в коридор. Охранники принялись рыться в его одежде. Офицер переминался с ноги на ногу, ожидая результатов.

Не найдя ничего в одежде, чешуйчатые стали обыскивать камеру. Один из них сразу же обнаружил нитонисея и передал офицеру. Тот с опаской взял проволочную конструкцию, точно в ней была спрятана бомба.

Другой охранник поддел носком ботинка вторую палочку, но даже не обратил на нее внимания. Охранники простукивали пол и стены, ища несуществующие пустоты. Потом они отодвинули скамью и наклонились, оглядывая ее кромку. Охранники уже собирались перевернуть скамью, когда Лиминг решил, что теперь самое время прогуляться. Он шагнул за порог и двинулся по коридору, совершенно равнодушный к своей наготе.

Офицер что-то прорычал, указывая на дерзкого землянина. Охранники выбежали, из камеры и стали кричать Лимингу, требуя остановиться. Из-за поворота показался четвертый охранник. Он ничего не сказал, лишь нахмурился и навел на Лиминга револьвер. Лиминг повернулся и не спеша пошел обратно.

Подойдя к рассерженному офицеру, он остановился. Встав и изобразив на лице полнейшее смирение, Лиминг произнес:

— Посмотри на сентябрьское утро.

Офицер не пожелал этого сделать. Он поднес нитонисей к самому носу Лиминга и завопил:

— Это что?

— Мое имущество, — ответил Лиминг с достоинством голого землянина.

— У тебя не должно быть никакого имущества. Военнопленным запрещено иметь личные вещи.

— Кто это сказал?

— Я! — свирепо ответил офицер.

— А ты кто? — спросил Лиминг.

— Клянусь мечом Ламиссима, ты узнаешь, кто я! — пообещал офицер. — Эй, охрана, тащите его в камеру и…

— Ты здесь не главный, — с непоколебимой уверенностью произнес Лиминг. — Главным здесь является комендант. Я так считаю, и он тоже. Если ты в этом сомневаешься, пойдем и спросим у него.

Охранники смешались, впав в свое привычное состояние хронической нерешительности. Офицер тоже опешил.

— Ты утверждаешь, что комендант дал тебе разрешение держать в камере этот предмет?

— Я утверждаю, что он не отказал мне в разрешении. И ты не вправе мне что-то разрешать или запрещать.

— Я обязательно спрошу об этом у коменданта, — сказал сникший и заметно растерянный офицер. — Отведите пленного обратно в камеру и принесите ему завтрак, — велел он охранникам.

— Верни мне мое имущество, — потребовал Лиминг.

— Не раньше чем я переговорю с комендантом.

Лиминга вернули в камеру. Он оделся. Принесли завтрак — обычное утреннее пойло. Лиминг отчитал охранников и спросил, почему ему не подали яичницу с беконом. Это было частью его стратегии. Чтобы игра набрала обороты, он должен держаться самоуверенно и даже вызывающе.

Преподаватель сегодня не пришел. Лиминг не стал тратить время попусту и взялся за совершенствование своих познаний в местном языке. В полдень его вывели на прогулку. Лиминг приглядывался к охранникам — после стычки с офицером он вполне мог ожидать, что его возьмут под особое наблюдение. Но нет, он интересовал охранников не больше, чем любой из пленных.

Из толпы к Лимингу подошел знакомый ригелианец.

— Мне удалось стащить для тебя еще немного проволоки, — прошептал он. — Вот, держи,

Лиминг молча опустил проволоку в карман.

— Это все, что было в моих силах, — добавил ригелианец. — Больше не проси.

— А в чем дело? Чешуйчатые забеспокоились? Они тебя подозревают?

— Пока все обстоит нормально, — ответил ригелианец, бросая по сторонам осторожные взгляды. — Но если пленные увидят, что я краду проволоку, они начнут делать то же самое. Они будут воровать проволоку, надеясь узнать, зачем она мне понадобилась.

— И что это им даст?

— Они решат, что я что-то задумал. А раз так, попытаются последовать моему примеру. Понимаешь, в тюрьме каждый держит уши торчком. Все стараются подсмотреть чужие хитрости, чтобы применить самим.

— И подсматривают? — спросил Лиминг.

— Бывает, подсматривают. А иногда выдумывают то, чего на самом деле нет. Тюремная жизнь — она каждого пленного выворачивает наизнанку. Вылезает все: и лучшее, и худшее.

— Понимаю.

— Двух моточков проволоки никто не хватится, — продолжал ригелианец. — Но если все дружно примутся красть проволоку, ее запасы моментально исчезнут. Тогда тюремные власти устроят здесь такое, что лучше и не думать. Сам понимаешь, я не хочу, чтобы по моей вине охранники начали перетрясать каждую камеру.

— Иными словами, ты и твои товарищи опасаетесь повальных обысков. Особенно сейчас, — предположил Лиминг, сделав упор на последнем слове.

Ригелианец дернулся, будто испуганная лошадь.

— Я такого не говорил.

— Я тоже умею улавливать то, о чем не говорят, — подмигнул ему Лиминг и ободряюще добавил: — А еще я умею держать язык за зубами.

Лиминг обошел весь двор — не найдется ли где еще каких-нибудь деревяшек. На этот раз ему не повезло, но он не слишком огорчился. Можно обойтись и без деревяшек. Главное, он начал игру. Возможно, дальше ему вообще не понадобится проволока.

Вторую половину дня, вплоть до сумерек, Лиминг снова потратил на занятия местным языком. Когда достаточно стемнело и в окошке камеры робко блеснули знакомые звезды, Лиминг принялся что есть силы колотить ногами в дверь. Грохот стоял на весь коридор, если не на весь тюремный блок.

Вскоре он добился желаемого: по коридору бежал охранник. Лязгнула заглушка глазка. Это опять был Марсин.

— А, это ты, — приветствовал его Лиминг и презрительно хмыкнул. — Я так и знал, что ты проболтаешься офицеру. Подлизываешься к нему, рассчитываешь на повышение?

Лиминг выпрямился в полный рост.

— Жаль мне тебя, Марсин. Тебе в пятьдесят раз хуже, чем мне.

— Тебе меня жаль? — оторопело переспросил охранник. — С чего?

— Тебя ждут большие мучения. Нет, не сразу. Нужно, чтобы ты свыкся с этой жуткой мыслью, чтобы терзался ожиданием. А потом тебе станет невыносимо тошно.

— Я был обязан доложить, — почти извиняющимся тоном объяснил Марсин.

— Знаю, и это немного смягчит твою вину, — пообещал Лиминг. — Тебе будут сделаны некоторые послабления, но не надейся на полное освобождение от наказания.

В мозгу, слабо изборожденном извилинами, зашевелилась тревога.

— Я чего-то не пойму тебя, — признался Марсин.

— Подожди, наступит страшный день, и ты все поймешь. И не только ты, но и те четверо вонючих фаплапов, которые имели наглость разбудить меня и устроить обыск. Так и передай им. Пусть знают заранее о том, что их ждет.

Что-то внутри Марсина подсказывало ему: дальнейший разговор с землянином ни к чему хорошему не приведет.

— Некогда мне тут болтать с тобой, — буркнул надзиратель, собираясь опустить заглушку глазка.

— Я тебя не держу. Но мне кое-что от тебя нужно.

— Чего еще?

— Я хочу, чтобы мне вернули нитонисей. Тот предмет, что у меня забрал ваш офицер.

— Тебе его отдадут только с разрешения коменданта. А коменданта сейчас нет. Он уехал и вернется завтра утром.

— Я не собираюсь ждать до утра. Нитонисей нужен мне сейчас.

Лиминг наморщил лоб, имитируя глубокое раздумье, потом равнодушно махнул рукой.

— Ладно, Марсин. Не трудись. Я позову себе нового нито-нисея.

— Запрещено, — вяло напомнил ему надзиратель.

В ответ Лиминг громко расхохотался.

Дождавшись, пока совсем стемнеет, он достал из-под койки припрятанную проволоку и стал мастерить второго нитонисея, стремясь придать тому полное сходство с первым.

Марсин дважды заглядывал в глазок, но Лиминг успевал его опередить и притвориться спящим.

Закончив работу, Лиминг перевернул скамью и влез к окошку. Достав из кармана полученный от ригелианца моток проволоки, он плотно привязал один конец к основанию среднего прута решетки, а сам моток пропихнул наружу.

Блестящую проволоку легко могли заметить со двора. С помощью скопившейся на оконной кромке пыли и собственной слюны Лиминг погасил этот блеск. Потом он спустился вниз и вернул скамью на прежнее место. Окошко находилось на такой высоте, что снизу было невозможно увидеть ни его кромку, ни основание прутьев.

Подойдя к двери, Лиминг дождался шагов охранника и произнес:

— Ты здесь?

Заглушка глазка не замедлила подняться. Лиминг инстинктивно почувствовал, что сейчас за ним наблюдает не один Марсин. Их там наверняка было несколько.

Не обращая внимания на открытый глазок, Лиминг медленно и осторожно поворачивал своего нитонисея, повторяя снова и снова:

— Ты здесь?

Повернув подставку градусов на сорок, Лиминг остановился и с явным удовлетворением сказал:

— Ну наконец-то ты здесь! Где тебя носило до сих пор? Неужели ты не мог быть где-нибудь поближе? А то мне пришлось вызывать тебя через петлю.

Лиминг умолк, делая вид, что внимательно слушает. Глаз охранника округлился от любопытства. За дверью послышалась возня, и место у глазка занял новый наблюдатель.

— Так вот, — проговорил Лиминг, поудобнее устраиваясь на полу, — я при первом же удобном случае покажу тебе их всех, и ты сам решишь, как с ними поступить. А теперь давай перейдем на наш язык. Вокруг хватает любопытных ушей, и мне это очень не нравится.

Лиминг глубоко вздохнул, задержал воздух и единым духом выпалил:

— Когда ж прорвался я сквозь паутину, увидел жуткую картину: большое зеркало. Оно все трещинами изборождено. Следы давнишнего проклятья…

Трудно сказать, какую картину ожидали увидеть в камере чешуйчатые, но едва дверь распахнулась, сквозь нее одновременно прорвались два охранника. Им не терпелось схватить нитонисея. Еще двое вместе с офицером остались на пороге. За их головами Лиминг увидел опасливо съежившегося Марсина.

Один из охранников быстро нагнулся и зажал в руке изобретение Лиминга.

— Вот он! — крикнул охранник и выбежал наружу.

Его напарник тоже не стал задерживаться в камере. Чувствовалось, что оба взвинчены до предела. Однако дверь закрылась не сразу. Лиминг тут же воспользовался этим. Он сжал руки в кулаки, выставил средние пальцы и начал тыкать ими в невидимую преграду. Отправить к черту на рога — так это называлось в его детстве. Мальчишкой он верил, что этот жест насылает разные беды на того, кому хочешь отомстить.

— Вот они, — с пафосом объявил Лиминг, обращаясь к невидимому собеседнику. — Взгляни на это стадо идиотов, покрытых чешуйчатой кожей. Они сами напросились на беду. Позаботься, чтобы каждый из них получил сполна.

Прежде чем дверь поспешно захлопнулась, Лиминг успел заметить не на шутку встревоженные лица охранников. Потом он услышал, как они уходят, не переставая взволнованно шептаться.

Лимингу хватило десяти минут, чтобы забраться к окну, отломить еще один кусок проволоки и восстановить маскировку оставшегося мотка. Еще через полчаса он смастерил себе нового нитонисея. Этот получился даже удачнее первых двух.

Поскольку палочек у него больше не было, Лиминг гвоздем проделал лунку между каменными плитами пола. Вставив туда все четыре ножки нитонисея, он добился свободного вращения проволочной петли.

Дождавшись нужного момента, Лиминг лег на живот и стал повторять вызубренный намертво третий параграф правила № 27, подраздела В Устава Военно-космических сил. Он намеренно выбрал этот шедевр бюрократической фразеологии, где одно предложение состояло из тысячи слов, а общий смысл был ведом только Богу.

«Там, где заправка топливом должна осуществляться в качестве чрезвычайной меры на базе, не являющейся официальной базой приписки или определенной как официальная база приписки для особых надобностей, что явствует из Раздела А (5), поправка А (5) В, такую базу следует считать как бы являющейся официальной базой приписки, определенной Разделом А (5), поправкой А (5) В, при условии, что чрезвычайные обстоятельства, повлекшие за собой необходимость заправки, обозначены в официальном списке технически необходимых мероприятий, перечисленном в Разделе J (29.33) с соответствующими приложениями, имеющими непосредственное отношение к базам приписки там, где таковые имеются, и включающими в себя…»

Заглушка глазка поднялась и тут же с шумом опустилась. Кто-то стремглав понесся по коридору. Еще через минуту тюремный коридор наполнился таким грохотом, словно по нему шел кавалерийский полк. Заглушка еще раз взлетела и опустилась. Дверь камеры настежь распахнулась.

На этот раз охранники не ограничились изъятием нитонисея. Лиминга, как и утром, раздели догола, тщательно осмотрев и едва ли не обнюхав его одежду. Тщательному обыску подверглась и сама камера. Наверное, если бы им позволили, они с удовольствием разорвали бы Лиминга на куски. Пока что досталось лишь его скамье, которую перевернули вверх дном, простучали и с досады начали пинать ногами. Для полного идиотизма не хватало лишь ползать по ней с лупой в руках.

Наблюдая за бесчинством чешуйчатых, Лиминг подбадривал их, злорадно посмеиваясь. Он вспоминал себя в прошлом. Робкий мальчишка, неспособный даже на спор повести себя нагло и самоуверенно. Теперь он мог, поскольку и ставки, и обстоятельства были совсем иными.

Бросив на Лиминга уничтожающий взгляд, один из охранников вышел и вернулся с лестницей. Приставив ее к стене, он полез осматривать окошко. У Лиминга замерло сердце. К счастью, охраннику вовсе не улыбалось балансировать на шаткой лестнице. Его главной заботой было проверить, целы ли прутья решетки. За каждый из них он хватался обеими руками и пытался трясти. Удостоверившись в целости прутьев, охранник быстро слез и унес лестницу.

Наконец они убрались. Лиминг оделся, приложил ухо к двери вблизи глазка и прислушался. Охранников выдавал пусть слабый, но все же уловимый звук их дыхания и шуршание одежды. Лиминг сел на скамью и стал ждать. Он не ошибся: вскоре глазок открылся и в нем появился чей-то глаз. Лиминг незамедлительно выставил средние пальцы и отправил смотрящего «к черту на рога».

Звякнула опущенная заглушка. Топот удаляющихся ног показался Лимингу подозрительно громким. Они решили обмануть его? Нет, ребята, это вам не скамейки переворачивать. Лиминг продолжал терпеливо ждать. Где-то через полчаса заглушка поднялась снова и смотрящий получил очередную порцию «рогов». Через пять минут все повторилось. Если это был один и тот же охранник, похоже, он упорно зарабатывал себе полный набор адских мучений.

Игра длилась три часа, после чего заглушка перестала звякать. Наелся, подумал Лиминг и принялся сооружать четвертого по счету нитонисея. Укрепив его в лунке между плитами, повторив всю процедуру, Лиминг спровоцировал новое вторжение охранников. Они больше не раздевали пленного и не рыскали по камере, а ограничились изъятием опасной штучки. Судя по их лицам, эти чешуйчатые тупицы давно так не уставали.

Из оставшейся проволоки можно было бы смастерить еще одного нитонисея, однако Лиминг решил не передергивать в игре и лечь спать. Если к скверной пище добавится недосыпание, его внутренние резервы быстро сойдут на нет.

Лиминг повалился на скамью, закрыл воспаленные глаза и вскоре заснул. Его храп удивительно напоминал звук пилки, вгрызающейся в прутья решетки, и охранники не выдержали. Они в очередной раз ворвались к нему в камеру. Разбуженный Лиминг пообещал им вечные муки в аду и повернулся на другой бок. Он был измотан до предела, но зато и охранники находились не в лучшем состоянии.

Лиминг проспал до самого полудня, если не считать короткого пробуждения на завтрак. Есть утреннее пойло не хотелось, однако он заставил себя проглотить это варево и снова уснул. К полудню Лиминг почувствовал, что спать больше не хочет. Вскоре принесли еще одну порцию пойла, называемую обедом. Наступило время прогулки, но охранники и не подумали открыть дверь камеры. Лиминг стучал ногами по полу и требовал объяснить, почему его не выпускают во двор. Охранники никак не реагировали.

Лиминг уселся на скамью с ногами и занялся анализом событий. Итак, его не пустили гулять, лишив единственного жалкого глотка свободы. Одно из двух: либо это месть за то, что ночью он гонял их, как блох. Хуже, если чешуйчатые в чем-то заподозрили ригелианца и решили оборвать его контакты с землянином.

Как бы там ни было, но он уже лишил врагов спокойной жизни. Он внес достаточно сумятицы в их рутинное существование. Один, далеко от своих, не имея ничего, кроме тонкой луженой проволоки. Пусть маленькая, но победа. Если воин находится в плену, это еще не значит, что он не может сражаться. Даже за внешне неприступными стенами тюрьмы можно теснить врага, оттягивая на себя его время и силы и подрывая его боевой дух.

Затея удалась. Следующий шаг — придать ей дополнительную силу. Нужно до такой степени убедить чешуйчатых, чтобы они ждали грядущих бед и страданий с обреченностью приговоренного к смертной казни. Чем более туманными и запутанными будут его объяснения, тем легче враги поверят в неотвратимость расплаты. Пусть сживутся с мыслью, что кара их обязательно настигнет. Неделей раньше или позже, но настигнет.

Тактика Лиминга, по сути, ничем не отличалась от цыганских предсказаний. Он знал, насколько сильна в людях склонность придавать особое значение всякого рода расплывчатым заявлениям или предостережениям. Стоило в их жизни произойти какому-то событию, как оно тут же подгонялось под то или иное «предупреждение». И дело здесь не в чьей-то легковерности или излишней доверчивости. Людей настраивали на ожидание, и это срабатывало. Потом оставалось лишь хлопать себя по лбу и восклицать: «Надо же, все так и случилось!» Предположим, цыганка говорила какую-нибудь совершенно банальную фразу вроде: «В скором будущем на твоем пути окажется высокий смуглый мужчина». И попадала пальцем в небо, поскольку под такое описание подходил любой мужчина выше среднего роста, отличавшийся цветом волос от блондина. А слова «скорое будущее» позволяли толковать их в очень широких временных рамках. И ближайшие пять минут, и ближайший год — все годилось. Неудивительно, что потом какая-нибудь девчонка-подросток сообщала матери:

— Мама, представляешь, страховой агент, который к нам приходил, и в самом деле мне улыбнулся. Разве ты не помнишь, что сказала цыганка?

Лиминг улыбнулся сам себе. Сейчас ему требовалось все, что он знал и помнил, поскольку нельзя упускать ни одной возможности. Должно быть, где-то неподалеку группка ригелианцев рыла подземный ход. Возможно, таких группок несколько. О лопатах нечего и мечтать: роют голыми руками. В лучшем случае — ложками. Много ли так нароешь? Наверное, пара жалких дюймов за ночь упорной работы. А ведь еще надо куда-то девать вырытую почву. Вероятнее всего, ригелианцы выносят ее в карманах и незаметно рассыпают по двору. Нескончаемый риск, постоянная опасность попасть в ловушку и быть застреленным на месте. Малейшая случайность, и год кропотливый работы пойдет насмарку.

Это их путь. Но чтобы выбраться из каменного мешка, совсем не обязательно устраивать побег. Если быть достаточно терпеливым, решительным, хитрым и не терять присутствия духа, враги сами откроют двери тюрьмы и вытолкнут тебя на свободу. Не зря же Бог наделил его, Лиминга, мозгами.

Тюрьма — часть мира чешуйчатых. В ней и за ее пределами происходят разные события, в том числе неприятные или даже трагические (вряд ли теория вероятностей сделала исключение для этой цивилизации). Допустим, у какого-то офицера может прихватить живот. Или часовой, спускаясь с вышки, поскользнется и сломает ногу. Кто-то потеряет деньги, штаны или разум. Да мало ли что еще может произойти? Где-то поблизости обрушится мост. Поезд сойдет с рельсов. Космический корабль при старте распадется на куски. Особо важный военный завод вдруг взлетит на воздух. Или скоропостижно умрет кто-нибудь из правящей военной верхушки.

Вот тут-то и нужно разыграть свою козырную карту, убеждая чешуйчатых, что они сами накликали все эти беды на свою голову, о чем он предупреждал их с самого начала. Тут главное — не переиграть, иначе блестящий замысел вместе с автором могут оказаться в пыточной камере.

Идеальная стратегия — заставить чешуйчатых поверить, что он вовсе не желает им зла. Он бы и рад остановить все эти бедствия, но такое выше его сил. Вторая часть стратегии — убедить чешуйчатых в их собственном бессилии, внушить им, что даже если они его убьют, это их не спасет. Враги должны сами сделать вывод: единственный способ избавиться от дальнейших неприятностей — это избавиться от самого Лиминга, но живого и невредимого.

Легко сказать — «заставить поверить». Только как? Год назад эта задача показалась бы ему чудовищно неразрешимой. Но три месяца он только тем и занимается, что ищет решение неразрешимой задачи. И жестокая необходимость подхлестывает мозг лучше любого стимулятора.

Когда Лиминг нащупал решение, он не знал, что уже через десять минут ему придется проверять свою идею на прочность. Дверь распахнулась. На пороге стояли трое охранников.

— Комендант немедленно требует тебя к себе. Амаш!

Комендант восседал за столом. Справа и слева от него сидело по офицеру чином помладше. Это был дородный, крепко сбитый чешуйчатый. Из-под роговых наростов на пленного смотрели абсолютно неподвижные глаза.

Лиминг спокойно уселся на ближайший стул. Офицер справа сразу же рявкнул:

— Ублюдок Федерации! В присутствии коменданта ты обязан стоять!

— Пусть сидит, — возразил комендант.

Ага, уже с самого начала они делают мне уступку, мысленно отметил Лиминг. Он перевел глаза на заваленный бумагами стол. Десять против одного, что коменданту успели донести обо всех проделках землянина, но тюремный повелитель решил не выносить поспешных решений, а докопаться до сути происходящего.

Что ж, похвально. Федерация ничего не знала о расе, захватившей Лиминга в плен, как и чешуйчатые не знали о некоторых расах, входящих в состав Федерации. В частности, о землянах. Вот и решили познакомиться поближе, раз представилась возможность.

Правильно, чешуйчатые! Только учтите: вы видите не одного человека, а человека плюс икс. Плюс неизвестное.

— Насколько я понимаю, ты научился говорить на нашем языке, — начал комендант.

— Не стану отрицать, — признался Лиминг.

— Отлично. Сначала ты расскажешь нам о себе.

Комендант вытащил из-под бумаг какой-то официальный

бланк и взял ручку.

— Название планеты твоего рождения.

— Земля.

Комендант записал так, как услышал, и задал новый вопрос:

— Название твоей расы?

— Земляне.

— Наименование вида?

— Homo nosipaca, — не моргнув глазом, ответил Лиминг.

Комендант записал оба слова, поморщился и спросил:

— А что это значит?

— Человек межзвездный, — пояснил Лиминг.

— Хм-мм, — с невольным удивлением пробормотал комендант. — А как твое личное имя?

— Джон Лиминг.

— Джон Лиминг, — повторил комендант, по слуху записывая незнакомые слова.

— И Юстас Фенакертибан, — небрежно добавил Лиминг.

Комендант записал и это, хотя ему не сразу удалось составить из крючков и завитушек местного алфавита фамилию Фенакертибан. Дважды ему пришлось просить Лиминга повторить трудное слово.

Разглядывая запись, похожую на китайский рецепт супа из тухлых яиц, комендант спросил:

— У вас принято иметь два имени?

— Да, господин комендант, — заверил Лиминг. — Иначе и быть не может, поскольку нас двое.

Комендант шевельнул роговыми наростами. Лиминг уловил его удивление.

— Ты хочешь сказать, что вашей расе свойственно двойное зачатие и двойное рождение? То есть у вас каждый раз рождаются две совершенно одинаковые мужские или женские особи?

— Совсем не так, — возразил Лиминг, всем видом показывая, до чего ему скучно говорить об очевидных вещах. — Когда человек рождается, он немедленно получает своего Юстаса.

— Юстаса?

— Да.

Комендант нахмурился, поковырял в зубах и посмотрел на своих офицеров. Оба сидели так, будто происходящее их не касалось и они просто пришли сюда составить компанию начальству.

— Что такое Юстас? — после долгой паузы спросил комендант.

— Нечто невидимое, являющееся частью личности, — ответил Лиминг, зримо раздосадованный столь вопиющим невежеством.

Кажется, до коменданта дошло.

— А, так ты говорил о душе? У вас душа получает отдельное имя. Я правильно понял?

— Нет, господин комендант, вы совсем ничего не поняли. У меня своя душа, а у Юстаса — своя. По крайней мере, я надеюсь, что это так, — добавил Лиминг.

Комендант откинулся на спинку стула. Вторая пауза была длиннее первой.

— Я не понимаю, — наконец выдавил из себя хозяин тюрьмы.

— Просто у вашей расы нет своих Юстасов, — внутренне торжествуя, объявил Лиминг. — Вы, как бы поточнее выразиться на вашем языке… одноживущие. Тут вам не позавидуешь.

Комендант вдруг ударил кулаком по столу и уже иным, командирским тоном спросил:

— Кто такой или что такое этот Юстас? Я требую простого и понятного объяснения.

— В ваших силах заставить меня говорить, — сказал Лиминг, притворяясь, будто ему не хочется трогать тему Юстаса. — Но дело не в этом. Даже если вы и получите полное представление о Юстасе, оно будет для вас бесполезным.

— Там посмотрим, — пообещал комендант. — А теперь давай рассказывай про своих Юстасов.

— Каждый землянин с самого рождения и до смерти живет не один, — начал Лиминг. — Его жизнь протекает в союзе с сущностью, которую неизменно зовут Юстасом. Например, мой Юстас — Фенакертибан. Юстасы других людей называются другими дополнительными именами.

— И ты видишь эту сущность?

— Нет, никогда. Юстаса невозможно ни увидеть, ни услышать, ни даже унюхать.

— Так откуда ты знаешь, что твой Юстас — не просто предрассудок твоей расы?

— Во-первых, каждый человек способен слышать своего Юстаса. Когда мой Юстас находится в пределах досягаемости, я могу подолгу беседовать с ним. Его речь поступает мне прямо в мозг, и она не менее последовательна и логична, чем ваша.

— Стало быть, ушами ты ее не слышишь?

— Нет, только мозгом.

Лиминг намеренно замолчал, потом продолжил объяснения.

— Я назвал первое доказательство реальности Юстаса. Теперь второе. Юстас обладает силой совершать определенные поступки, результаты которых налицо.

Кивком головы Лиминг указал на офицера, что сидел слева от коменданта и внимательно слушал.

— Например, если мой Юстас затаит злобу на этого офицера, он сообщит мне о своем намерении сделать так, чтобы офицер упал с лестницы. И если вскоре этот офицер действительно упадет с лестницы и сломает шею…

— Но бывают и совпадения, — перебил его комендант.

— Бывают, — согласился Лиминг. — Но когда их становится слишком много, поневоле задумаешься. Предположим, Юстас говорит, что хочет совершить двадцать или пятьдесят разнообразных поступков, и они действительно совершаются в той последовательности, в какой он их перечислил. Что прикажете после этого думать? Одно из двух: либо Юстас совершил их сам, либо он — непревзойденный пророк. Однако Юстасы себя пророками не считают, да и я в это не верю. Никто, видимый он или невидимый, не в состоянии точно предугадать будущее.

— Справедливо, — согласился комендант.

— Скажите, господин комендант, вы признаете тот факт, что родились от отца и матери?

— Разумеется.

— И вы не считаете это странным или ненормальным?

— Ни в коей мере. Я даже представить не могу, как можно родиться без участия родителей.

— Вот и земляне считают наличие Юстасов очевидным фактом и тоже не могут представить, как можно жить без них.

Комендант долго обдумывал услышанное, затем сказал сидящему справа офицеру:

— Смахивает на обоюдный паразитизм. Интересно знать, какую пользу извлекает из него каждая сторона.

Хотя эти слова не были обращены к Лимингу, он посчитал необходимым вмешаться.

— Я не могу сказать, какую пользу получает от меня мой Юстас. Я этого попросту не знаю.

— Думаешь, я в это поверю? — недоверчиво усмехнулся комендант. Он приоткрыл рот, обнажив зубы. — Ты сам недавно утверждал, что можешь переговариваться со своим Юстасом. Так что же ты не спросишь его, какая ему от тебя польза?

— Мы, земляне, еще очень давно устали от подобных вопросов и перестали их задавать. Мы вообще прекратили говорить на эту тему и признали существующее положение вещей.

— Почему?

— Потому что всегда получали один и тот же ответ. Юстасы охотно признавали, что мы жизненно необходимы для их существования, но как и почему — этого они объяснить не могли, поскольку мы не обладаем их пониманием.

— А тебе не кажется, что Юстасы водят вас за нос? — подсказал комендант. — Они ничего не говорят вам об этом, поскольку не хотят, чтобы вы знали.

— Даже если это и так, что нам, по-вашему, делать?

Пропустив вопрос пленного мимо ушей, комендант задал свой:

— А какая тебе польза от Юстаса?

— Юстас дает мне общение, помогает сохранить душевное равновесие, рассказывает много интересного, советует и еще…

— Что еще?

Сложив руки на коленях, Лиминг привстал со стула, наклонился в сторону коменданта и произнес, едва не забрызгав того слюной:

— Если надо, Юстас способен отомстить за меня.

Эти слова потрясли чешуйчатых. Комендант отпрянул. Офицеры были хорошо вымуштрованы, но чувствовалось, что и им стало не по себе. Вот он, идиотизм войны: призрак страшнее оружия.

Комендант совладал с собой и мрачно улыбнулся.

— Ты у нас в плену, причем уже достаточно давно. Что же твой Юстас не поспешил тебе на помощь? Похоже, ему наплевать на тебя.

— Это вы так думаете. Он много делает для меня. И сделает еще больше. Он сам выберет время и способы действия.

— Например?

— Дождитесь и сами увидите, — предложил Лиминг, демонстрируя непоколебимую уверенность.

Сказанное, естественно, не прибавило им оптимизма.

— Невозможно взять в плен больше половины землянина, — продолжал Лиминг. — Да-да, вы взяли в плен лишь мою телесную, осязаемую половину. Вторую половину пленить невозможно, как бы вы ни старались. Она — вне вашего контроля. Юстас свободно разгуливает, где ему вздумается, собирает ценные сведения военного характера, устраивает мелкий саботаж и вообще делает все, что хочет. Вы создали эту ситуацию, взяв меня в плен, а теперь она берет в плен вас.

— Ошибаешься. Мы убьем тебя — вот и весь плен кончится, — угрюмо пообещал комендант.

Лиминг громко расхохотался.

— Это вы ошибаетесь. Все станет в пятьдесят раз хуже.

— Чем нам опасен мертвый землянин и мертвый Юстас?

— Дело в том, что Юстасы живут дольше землян. Обычно Юстас умирает лишь через пять — десять лет после смерти человека, с которым был связан. У нас даже есть древняя песня о Юстасах. Там говорится, что старые Юстасы не умирают, а постепенно растворяются в космических просторах. В нашем мире есть тысячи одиноких, разъединившихся Юстасов, которые мало-помалу угасают.

— Ты не ответил. Чем нам опасен твой Юстас?

— Убейте меня, и мой Юстас останется совершенно один в чужом мире. Вокруг — ни людей, ни других Юстасов, чтобы скрашивать его одинокие дни. Причем он знает, что его дни сочтены. До сих пор моего Юстаса сдерживала забота о моей безопасности. Но тогда это ограничение исчезнет. Подумайте сами: я перестану входить в его планы.

Лиминг глядел чешуйчатым прямо в глаза, стараясь не мигать.

— Юстас обезумеет и все свои силы обратит на разрушение и уничтожение окружающей жизни. Не забывайте: вы для него враждебная форма жизни. Он не испытывает к вам ни жалости, ни сострадания.

Лиминг замолчал. Комендант тоже сидел молча, раздумывая над словами пленного землянина. Все, что он услышал, казалось невероятным. Но ведь когда-то и возможность космических полетов казалась еще более невероятной. Комендант не мог себе позволить просто отмахнуться от слов пленного. Глупые верят всему, поскольку доверчивы. Умные не торопятся верить, но и не спешат отрицать то, о чем ничего не знают. Пока комендант тюрьмы мог сказать с уверенностью лишь одно: ему ничего не известно о расе землян.

— Не буду утверждать, что все это невозможно, — наконец прервал молчание комендант, — но сомнения у меня все равно остаются. В наш альянс входит двадцать семь рас. Я не слышал, чтобы хоть одна из них отличалась таким вот… сосуществованием с невидимой формой жизни.

— Тогда странно, что вы не знаете об особенностях латианцев. В этом они схожи с землянами, — безапелляционно заявил Лиминг.

Латианцы были ведущей расой вражеского альянса и главным противником сил Федерации.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что у латианцев тоже есть Юстасы? — оторопело спросил комендант.

— Нет. Каждый латианец управляется сущностью, которая называет себя Дрожалкой с добавлением еще какого-нибудь имени. Просто латианцы об этом не знают. Мы бы тоже не знали, если бы не наши Юстасы. Они-то нам и рассказали.

— А они сами как узнали?

— Думаю, вам известно, что наиболее крупные сражения до сих происходили в латианской части Вселенной. Обе стороны брали пленных. После этого мы и узнали от Юстасов, что каждый пленный латианец управляется своей Дрожалкой и даже не подозревает об этом.

Лиминг усмехнулся.

— Правда, Юстасы невысокого мнения о Дрожалках. Скорее всего, Дрожалки являются более низкой формой невидимой жизни.

Комендант нахмурился.

— По крайней мере, это что-то определенное, что теоретически поддается проверке. Только как проверить, если сами латианцы не подозревают о том, что у них есть невидимые двойники?

— Проще простого, — подсказал Лиминг. — Латианцы держат в плену землян. Пусть кто-нибудь спросит этих землян, есть ли у латианцев Дрожалки.

— Так мы и сделаем, — согласился комендант, всем своим видом показывая, что скоро он выведет Лиминга на чистую воду.

Комендант обратился к офицеру, сидевшему справа:

— Бамашим, отправь по дальней связи запрос нашему старшему представителю при верховном командовании латианцев. Пусть допросит пленных землян.

— Вы можете еще доскональнее проверить мои слова, — вмешался Лиминг. — У нас каждый, кто связан с невидимой сущностью, называется чокнутым. Чокнутым, запомните это слово. Спросите у пленных землян: правда ли, что все латианцы чокнутые?

— Узнай и об этом, — приказал офицеру комендант и снова сосредоточил внимание на Лиминге. — Рассуждаем так. Ты ведь не знал, что совершишь вынужденную посадку и попадешь в плен. Так? Дальше. Ты сидишь в нашей тюрьме, а те пленные земляне — в латианской. Поэтому ты никак не мог заранее с ними сговориться.

— Все правильно, — подтвердил Лиминг.

— Когда придет ответ на запрос, тогда и увидим, правдивы ли твои показания.

Комендант свирепо взглянул на пленного землянина.

— Если ответ не подтвердит твоих слов, я сразу пойму, что здесь ты мне наврал. Возможно, ты вообще все наврал, от начала до конца. Так и знай: у нас есть особые и весьма эффективные способы обращения с врунами.

— Не сомневаюсь, что есть. Но если полученные ответы подтвердят мои слова, вы убедитесь, что я говорил правду. Вы согласны?

— Нет! — огрызнулся комендант.

Впервые за время допроса Лимингу стало не по себе.

— Почему?

Комендант поджал губы.

— Я прекрасно знаю: прямые контакты между тобой и другими пленными землянами невозможны. Но это еще ничего не значит. Твой Юстас вполне мог сговориться с их Юстасами.

Лиминг попытался улыбнуться.

— Такое просто невозможно.

Вместо ответа комендант нагнулся, выдвинул ящик и один за другим бросил на стол всех нитонисеев Лиминга.

— Как видишь, возможно, — торжествующе произнес он. — Выкладывай, что ты им говорил?

А комендант не дурак, и рассуждения у него вполне логичные. Лиминг общался со своим Юстасом, тот вступил в контакты с Юстасами пленных землян… дальше понятно. Давай теперь, выпутывайся из комендантской ловушки. Времени — не больше двух минут.

Выпутывайся, Лиминг, твердил он себе, иначе сейчас ты погубишь все, что так тщательно строил.

Комендант и офицеры ждали ответа и следили за лицом пленного, подсчитывая время. Чем позже Лиминг даст ответ, тем менее убедительным он будет. Нужно отвечать. Сказать им первое, что придет в голову, но только не молчать.

Отчаяние внутри наползало, разрасталось. Спасительная мысль, как часто бывает, явилась в самый последний момент.

— В своих рассуждениях вы допустили две ошибки, — сказал Лиминг.

— Назови, какие.

— Во-первых, моего Юстаса от тех Юстасов отделяет громадное расстояние, что исключает возможность их непосредственного общения. Чтобы войти в сговор, Юстасу понадобилась бы моя помощь, а мне — мощный передатчик. И вначале я должен был бы войти в контакт с кем-то из землян, которые затем передали бы сведения своим Юстасам.

— Это ты так утверждаешь, — заметил ему комендант, — А в действительности все может обстоять наоборот. Юстасы способны общаться между собой вне зависимости от расстояний, и ты по понятным причинам стараешься скрыть это от нас. Мы что, должны верить тебе на слово?

— Другого я сказать не могу. Верить или не верить мне на слово — это уж вам решать.

— Я не верю. Давай называй вторую ошибку. Может, здесь ты скажешь что-то более убедительное.

— Конечно, — пообещал Лиминг, — поскольку здесь вам уже придется поверить не моим словам, а своим собственным.

— Чепуха! — загремел комендант. — Я не пытался убедить тебя в существовании Юстасов.

— Разрешите вам напомнить, господин комендант, что это вы сказали мне о возможности сговора между Юстасами.

— Ну и что?

— Сговор возможен лишь в том случае, если Юстасы действительно существуют, что доказывает правдивость моих слов. Но если мои утверждения — сплошное вранье и никаких Юстасов нет, как же будут сговариваться те, кого не существует?

Комендант сидел, не шелохнувшись. Его лицо слегка побагровело. Он был похож на охотника, попавшего в свой же капкан. Лиминг представлял, какая буря бушевала внутри у этого бедняги. Офицер, сидевший слева, изо всех сил старался подавить оскорбительный смешок.

Вдоволь насладившись этим зрелищем, Лиминг как ни в чем не бывало продолжал:

— Если вы не верите в существование Юстасов, то вы никак не можете верить в какой-либо сговор между ними. Однако если вы все-таки верите в возможность сговора, значит, тем самым вы признаете существование Юстасов. Разумеется, если сейчас вы находитесь в добром здравии и ясном уме.

— Охрана! — заорал комендант и сердито ткнул пальцем в сторону Лиминга. — Увести его!

Охранники поспешили исполнить приказ и погнали Лиминга к двери, когда последовало новое распоряжение:

— Стойте!

Комендант размахивал проволочным нитонисеем.

— Где ты достал проволоку, чтобы наделать столько своих поганых штучек?

— Мне ее принес Юстас. Кто же еще?

— Прочь с моих глаз!

— Мерсе, фаплап, — повторяли охранники, тыкая Лимингу в спину прикладами. — Амаш! Амаш!

Остаток этого дня и весь следующий Лиминг провел в камере. Он то сидел, то лежал на скамье, мысленно прокручивая разговор с комендантом и намечая свои дальнейшие шаги. Иногда Лиминг ненадолго разрешал себе повосхищаться собственным наглым и на удивление складным враньем. И какой врун до сих пор пропадал во мне, думал Лиминг.

Проще ли пробиваться к свободе языком, а не голыми руками, как ригелианцы? Кто продвигается успешнее? И вопрос вопросов: кто, вырвавшись из этой тюрьмы, никогда уже в нее не попадет? Его способ менее утомителен для тела, зато требует несравненно большего нервного напряжения, чем рытье подземного хода. И это пока все, что знал Лиминг.

Он отметил еще одно преимущество своей линии поведения: на какое-то время чешуйчатые оставили свои попытки выжать из него сведения военного характера. Но надолго ли? Возможно, с их точки зрения сейчас куда важнее узнать о двойственной природе землян, чем получить данные о противнике. К тому же эти данные вполне могут оказаться ложными. После Юстасов коменданту стало не до того, иначе Лиминга ожидал бы допрос с пристрастием и рукоприкладством.

Устав выстраивать ходы и думать над возможными ответными ходами чешуйчатых, Лиминг решил немного поразвлечься. Заслышав в коридоре шаги охранника, он приготовился к маленькому спектаклю. Как только поднялась заглушка глазка, Лиминг опустился на колени и нарочито громко произнес:

— Благодарю, тебя, Юстас! Еще и еще раз спасибо тебе!

Марсин и так уже изрядно перетрусил. Лишняя доза страха не помешает. Пусть знает, что Юстас не дремлет, и помнит, какие беды ждут его в будущем.

Ближе к полуночи, перед тем как уснуть, Лиминг едва не хлопнул себя по лбу. Мысль была предельно простой. Странно, что он не додумался до этого раньше. Мелкие пакости, устраиваемые врагам, приятно щекочут нервы. Можно понимающе улыбаться и всем своим видом показывать: ну вот, что я вам говорил? Но чтобы не выпустить инициативу из рук, этого мало. Теперь его действиям нужна масштабность.

Как бы чешуйчатые ни отпирались, они поверили в существование Юстаса. Пора разворачиваться. Ни одна разумная форма жизни не застрахована от превратностей судьбы. Судьба преподносит как приятные, так и неприятные сюрпризы. Так почему бы и то и другое не связать с действиями Юстаса? Разве есть причины, мешающие Лимингу наделить себя воображаемой властью награждать и наказывать?

Здесь у него нет и не может быть никаких ограничений. По сути, удача и неудача — это позитивная и негативная стороны единого жизненного процесса. Присвоив себе подобное могущество, Лиминг сможет пересекать «нейтральную полосу» и «изымать» те или иные негативные проявления. Таким образом, влияние Юстаса станет причиной не только уже произошедших событий (дурных или хороших — не имеет значения), но и тех, что могли бы произойти, однако не произошли. Тогда любые события в мире чешуйчатых будут играть Лимингу на руку.

Ему не терпелось поскорее превратить теорию в практику. Лиминг не стал дожидаться утра. Спрыгнув со скамьи, он принялся изо всех сил колотить в дверь камеры. Марсин успел смениться с дежурства, и теперь, подняв заглушку, на Лиминга уставился охранник по имени Колум. Не так давно он наградил землянина ударом под ребра. Колум был смышленее Марсина и при должном сосредоточении мог пересчитать все двенадцать пальцев на руках.

— Так это ты, — с деланным облегчением произнес Лиминг. — Я просил его не трогать тебя. Оставить тебя в покое, хотя бы на время. Понимаешь, он слишком скор на решения и любит применять, так сказать, сильнодействующие средства. Но я-то вижу, что ты умнее других и потому способен измениться в лучшую сторону. У кого есть мозги, тот не безнадежен.

— Ну и?.. — спросил наполовину испуганный, наполовину польщенный Колум.

— Он оставил тебя в покое, — сообщил Лиминг. — Тебе ничего не угрожает. Во всяком случае пока.

Лиминг решил еще немного подсластить пилюлю.

— Думаю, я смогу и дальше сдерживать его. Это ведь только неисправимые злодеи и глупцы заслуживают медленной смерти.

— Правильно сказано, — согласился Колум. — И теперь, значит…

— А теперь, — уже жестче продолжал Лиминг, — сам решай, как и чем ты оправдаешь мое доверие к тебе. Пока что я прошу тебя передать коменданту мое послание.

— Я не осмелюсь беспокоить коменданта в такое время. Меня не пропустят. У коменданта есть своя охрана, и сержант…

— Тогда пусть ему передадут мое послание сразу же, как только он проснется.

— Это другое дело, — обрадовался малость вспотевший Колум. — Но если коменданту не понравится твое послание, он накажет нас обоих.

— Пиши, — приказал Лиминг.

Колум прислонил винтовку к противоположной стене, достал из кармана блокнот и карандаш.

— Его всевшивейшему раздолбайству, — начал диктовать Лиминг.

— Что такое «всевшивейшее раздолбайство»? — спросил Колум, пытаясь записать по слуху два странных земных слова.

— Титул. Примерный перевод — «ваше высочество», но еще более уважительнее, поскольку ваш комендант достоин самого высочайшего уважения.

Лиминг ущипнул себя за нос, чтобы не прыснуть со смеху, и продолжал диктовать корпевшему над блокнотом Колуму.

— Меня кормят мало и плохо. Я с трудом могу назвать пищей то, что наливают или накладывают мне в миску. Я значительно потерял в весе и превращаюсь в живой скелет. Моему Юстасу это очень не нравится. Как вы понимаете, я не в состоянии нести ответственность за его действия. Поэтому я прошу ваше всевшивейшее раздолбайство обратить на это самое серьезное внимание.

— Как много слов, — пожаловался взмокший от умственной натуги Колум. — Когда я сменюсь с дежурства, надо будет переписать поразборчивее.

— Знаю и потому ценю твои усилия, — тоном щедрого и заботливого отца ответил Лиминг. — Я уверен, ты доживешь до того, чтобы передать мое послание.

— Я… я должен жить и потом, — выпучив глаза, стал торговаться Колум, — Разве у меня нет права жить?

— В этом-то я и пытался его убедить, — устало проговорил Лиминг, будто он ночь напролет взывал к милосердию неумолимого Юстаса, но все еще не был уверен в успехе.

Лиминг вернулся на скамью. Тяжело опустилась заглушка, и в камере стало темно. В окошке перемигивались четыре звезды, уже не казавшиеся пленному недосягаемыми.

Завтрак ему принесли на полчаса позже, зато вместо обычного варева Лиминг получил миску какого-то теплого пюре, два толстых ломтя черного хлеба, обильно намазанных чем-то вроде топленого масла, и большую кружку жидкости, отдаленно напоминавшей кофе. Он ел, не столько наслаждаясь пищей, сколько торжествуя очередную победу.

День прошел без вызова на допрос. Следующий день — тоже. Целую неделю Лиминг был предоставлен самому себе. Значит, его всевшивейшее раздолбайство все еще ждал ответа от латианцев и пока не предпринимал никаких шагов. Но Лиминга теперь кормили больше и лучше, и это убедительно доказывало действенность его стратегии. Если бы комендант раскусил уловку, разве он стал бы церемониться с дерзким пленным?

А потом ригелианцы устроили нечто вроде бунта. Каждое утро, едва рассветет, Лиминг слышал, как две тысячи пар ног шаркали по двору. Постепенно звук слабел и совсем исчезал в дальнем конце двора, где находились мастерские.

В то утро ригелианцы, выйдя во двор, вдруг запели, и голоса их звучали громко и вызывающе. Они пели про какого-то Асту Зангасту — грязного блохастого старикашку, у которого вся морда в коросте. Послышались крики охранников: те требовали прекратить пение. В ответ ригелианцы запели еще громче, откровенно не желая подчиняться. Стоя под окном, Лиминг вслушивался в слова оскорбительных куплетов. Кто же он, столь ненавистный ригелианцам Аста Зангаста? Наверное, какая-то очень крупная шишка в цивилизации чешуйчатых. Возможно даже, их верховный правитель.

От двух тысяч непокорных голосов гудел весь двор. Пение заглушало выкрики охрипших охранников. Потом раздались предупредительные выстрелы с вышек. Лиминг замер: неужели они будут стрелять по ригелианцам из пулеметов?

Снизу доносились звуки ударов, одиночные выстрелы, шарканье ног, чьи-то неистовые крики. Где-то под окнами раздался топот кованых сапог. Бегущих было не менее двух десятков. Охранники. Побежали на подмогу, догадался Лиминг. Бунт длился около двадцати минут. Потом все стихло. Тишина была пронзительной и физически ощутимой.

Сегодня Лиминг гулял по двору в полном одиночестве. Никого, ни единой души. Лиминг угрюмо побродил взад-вперед и, заметив среди дворовой охраны Марсина, направился к нему.

— Что случилось?

— Ригелианцы взбесились. Нарушили распорядок. Себе же хуже сделали. Раз позже начали работать, будем держать их в мастерских, пока не выполнят всю норму. Мы сегодня даже не сумели их пересчитать.

Лиминг многозначительно усмехнулся.

— Кто-то из охранников пострадал. Я прав? Пока не слишком серьезно. Но теперь они понимают, чего ждать дальше. Подумай об этом, Марсин.

— Чего?

— Подумай о том, что я сейчас сказал. Ты, как вижу, не пострадал. И об этом тоже хорошенько подумай.

Лиминг отошел, оставив Марсина озадаченно пускать слюни. Не успев пройти и нескольких шагов, он вдруг вспомнил произнесенную охранником фразу: Мы сегодня даже не сумели их пересчитать. Лиминг тут же вернулся и объявил Марсину:

— Завтра кое-кто пожалеет, что появился на свет.

— Ты нам угрожаешь?

— Нет. Я предостерегаю. Передай своему офицеру. И обязательно поставь в известность коменданта. Это поможет тебе не вляпаться самому.

— Я обязательно им скажу, — пообещал обрадованный Марсин.

На сей раз Лиминг не тыкал пальцем в небо. Ригелианцы — отнюдь не стадо баранов. Не будь у них серьезной причины, они ни за что не устроили бы эту заваруху. Чтобы прийти к аналогичному выводу, чешуйчатым понадобился целый день.

Вечером ригелианцев вывели во двор и велели строиться не обшей массой, а покамерно. Чешуйчатые решили облегчить себе подсчет, считая полусотнями. Все шло гладко, пока в одной группе не оказалось двенадцать пленных вместо пятидесяти. Причем эти двенадцать были как на подбор слабыми, больными, ранеными или имели еще какой-то дефект.

Разъяренные охранники бросились в камеру, чтобы выволочь оттуда остальных тридцать восемь упрямцев. Но пленных внутри не оказалось. На двери камеры не было никаких следов взлома, на прутья оконной решетки тоже никто не покушался. Охранники, суетясь и мешая друг другу, стали просматривать, простукивать и прощупывать каждый клочок пространства камеры. Далеко не сразу они обнаружили под одной из каменных плит пола узкий лаз. Лаз вел в туннель. Туннель был пуст.

Над двором истошно завыли сирены, забегали очумевшие охранники, не зная, чьи команды слушать, ибо каждый офицер орал и требовал выполнения его приказа. Тюрьма превратилась в громадный сумасшедший дом. Больше всего чешуйчатых бесило упущенное время. Ригелианцы своим продуманным утренним бунтом сбили пересчет, дав беглецам почти целый день форы. Теперь охранники спешили отыграться на пленных. Их беспощадно били сапогами и прикладами. Ригелианцы едва успевали оттаскивать тела покалеченных соплеменников.

Но этого чешуйчатым было мало. Из оставшихся пленных мятежной камеры они выбрали самого старшего по званию — хромого ригелианского лейтенанта — и поставили его к тюремной стене. Самого расстрела Лиминг не видел, а слышал лишь отрывистые слова команды:

— На караул!.. Целься!.. Огонь!

Вслед за ними раздался винтовочный залп.

Лиминг мерил шагами камеру, то стискивая кулаки до побе-ления, то разжимая пальцы. Он громко ругался последними словами. Дверной глазок приоткрылся, однако сразу же закрылся, и Лиминг не успел туда плюнуть.

Безумие во дворе продолжилось в камерах ригелианцев. Взбешенные охранники осматривали двери камер, проверяли целость решеток, простукивали полы и стены. Стоило кому-то из пленных недостаточно быстро выполнить приказ, как офицеры разражались потоком брани и угроз.

Когда совсем стемнело, поисковый отряд приволок в тюрьму семерых уставших и измученных беглецов. И снова во дворе зазвучало:

— На караул!.. Целься!.. Огонь!

Лиминг молотил кулаками в дверь, но заглушка глазка не шевелилась. Коридор напротив его камеры был пуст. Проведя еще пару часов в тупом оцепенении, Лиминг слазал за последним куском проволоки и сделал нового нитонисея. Половину ночи он «беседовал» с Юстасом, говоря нарочито громким, угрожающим голосом. Все было напрасно.

Ночь сменилась утром, а воинственность Лиминга — подавленностью. Он лежал на скамье. Даже думать не хотелось. Наверное, ригелианцы готовили свой побег не меньше года, если не больше. А результат? Восемь убитых. Тридцать один беглец пока еще на свободе, но сколько она продлится? Они бежали из тюрьмы, а как сбежишь с планеты? Скорее всего, беглецов схватят и расстреляют. Участь большинства остальных пленных станет еще тяжелее. Побег серьезно угрожал и его замыслам. Нет, Лиминг ничуть не злился на беглецов и искренне желал им удачи. И все-таки… ну что бы им устроить этот побег двумя месяцами раньше или позже?

Сразу после обеда за ним пришли четверо охранников.

— Комендант требует к себе. Шевелись!

Чувствовалось, что все четверо еще не остыли после вчерашнего. Чешуйчатую голову одного из них украшала тонкая повязка, у второго заплыл подбитый глаз.

Выбрал же времечко его всевшивейшее раздолбайство, угрюмо подумал Лиминг. Сорваться на мне хочет, что ли? Он сейчас в таком настроении: чуть что, и пошли сопла гореть. Какая там логика рассуждений! Какие доводы, если его распирает от гнева? Когда эмоции хлещут через край, слова пропускаются мимо ушей, а аргументы попросту отбрасываются. Не исключено, что его «контраргументы» останутся на моем теле.

Как и в прошлый раз, комендант сидел за столом, но офицеров по бокам не было. Рядом с ним сидел пожилой чешуйчатый в гражданской одежде. Едва увидев землянина, незнакомец с нескрываемым любопытством принялся его разглядывать.

— Это Паллам, — представил гостя комендант. — Его прислал сюда сам Зангаста.

Комендант был сама любезность и дружелюбие. Лиминг ожидал чего угодно, только не такого приема. Быстро оправившись, он внутренне собрался. Неизвестно, чем вызвана учтивость коменданта. Скорее всего, хочет произвести впечатление на важного гостя.

— Вы специалист в области работы мозга? — хмурясь, предположил Лиминг.

Он не знал местного эквивалента слова «психоаналитик».

— Ничего подобного, — тихо возразил Паллам. — Меня чрезвычайно интересует все, что связано с симбиозом.

Лиминг насторожился. Значит, комендант его перехитрил и притащил сюда довольно опасного для Лиминга специалиста.

С этим говорить будет куда труднее. Гражданские лишены прямолинейного мышления военных, зато здорово умеют выкапывать противоречия.

— Паллам хочет задать тебе несколько вопросов, — объявил комендант. — Но вопросы немного обождут.

Он откинулся на спинку стула и самодовольно улыбнулся.

— А пока что хочу искренне тебя поблагодарить за сведения, которые ты сообщил нам в прошлый раз.

— Так значит, они оказались для вас полезными? — спросил Лиминг, не веря своим ушам.

— На редкость полезными. Охранники, отвечавшие за порядок в четырнадцатой камере ригелианцев, отправлены в зону боевых действий за преступную невнимательность при выполнении своих обязанностей. Теперь им придется служить в космопортах, подвергающихся вражеским атакам.

Комендант задумчиво посмотрел на Лиминга.

— Этот массовый побег отозвался бы и на моей судьбе, если бы не великодушие Зангасты. Важность того, что я узнал от тебя, перевесила степень моей виновности. Так решил Зангаста.

— Я не вижу в этом ничего удивительного. Вы же приняли меры, когда я написал вам о плохом питании. Разве странно, что ваше доброе участие было вознаграждено?

— Что? — Комендант удивился и хоть не сразу, но понял. — Я даже и не думал об этом.

— Тем лучше, — расплылся в улыбке Лиминг. — Добрый поступок становится добрым вдвойне, когда его совершают бескорыстно. Юстас обязательно это учтет.

— Ты хочешь сказать, что его этические принципы идентичны твоим? — включился в разговор Паллам.

Зачем этот чешуйчатый старикан вдруг встрял со своим вопросом? — внутренне насторожился Лиминг. Надо держать с ним ухо востро.

— Они достаточно схожи, но не идентичны.

— И в чем же их существенное различие?

— Видите ли, мне в двух словах не ответить на ваш вопрос, — сказал Лиминг, стремясь выиграть время. Его мозг вновь разогнался до бешеных оборотов. — Прежде всего, мы по-разному относимся к возмездию.

— Постарайся быть более точным в своих определениях, — попросил Паллам.

Он чем-то напоминал принюхивающуюся гончую, готовую вот-вот взять след.

— С моей точки зрения, — медленно произнес Лиминг, думая над каждым словом. — Юстасу свойствен чрезмерный садизм.

Так, вроде он выбрал надежное прикрытие для любых туманных и расплывчатых заявлений, которые ему понадобится сделать по ходу этой игры интеллектов.

— Я просил точнее, — напирал Паллам.

— Я привык действовать быстро, добиваться нужного результата, после чего считать действие законченным и больше о нем не думать. Поясню на примере. Можно застрелить врага из огнестрельного оружия. А можно убивать его постепенно, наслаждаясь мучениями жертвы.

— Продолжай, — потребовал Паллам.

Неисправимый зануда!

— Я просто сражаюсь с врагами. Юстас превращает сражение в медленную подготовку жертвы к смерти.

— Опиши способы, которыми действует твой Юстас.

— Прежде всего он сообщает жертве, что она им избрана. Потом словно отступает и выжидает, пока жертва успокоится и решит, что ей просто показалось. Затем Юстас наносит малый предупреждающий удар. Жертва настораживается. Юстас снова ждет. Когда острота тревоги у жертвы сглаживается, он наносит следующий, уже более сильный удар. Юстасу свойственны терпение и постепенность. Сила его ударов постоянно возрастает. Это может длиться месяцами, а если понадобится — то и годами. Так продолжается до тех пор, пока жертва не поймет свою обреченность и жизнь не станет для нее невыносимой.

Лиминг наморщил лоб, будто подыскивая слова, и добавил:

— Прошу отметить, что ни один Юстас не в состоянии сам убить свою жертву. Если кто-то погибает, то не от руки Юстаса. Ведь у него и рук нет.

— Иными словами, он доводит свою жертву до самоубийства?

— Да.

— И жертва уже ничего не в силах изменить?

— Самое удивительное, что жертва вовсе не так беспомощна, как могло бы вам показаться, — сделал новый зигзаг Лиминг. — Жертва в любое время может освободиться от страха, компенсировав все зло, которое она причинила осязаемой половине данного Юстаса. То есть — человеку.

— И подобная компенсация немедленно прекращает процесс возмездия? — спросил Паллам.

— Именно так.

— И твоему Юстасу при этом все равно, согласен ли ты с его решением прекратить возмездие или нет?

— Да. Тут я должен сделать одно важное пояснение. Я не случайно говорил о врагах. Юстас сам никогда не выбирает себе врагов. Его выбор ограничен кругом тех, кто причинил мне зло или доставил неприятность. Поэтому, если кто-то компенсировал причиненное мне зло, Юстасу все равно, продолжаю я обижаться или нет. Для него обида перестает быть реальной и превращается в плод моего воображения. И тогда Юстас перестает обращать внимание на мою обиду и больше не преследует обидчика.

— Подытоживая твои слова, делаем вывод: действия Юстаса имеют мотивировку и оставляют возможность для покаяния, а твои действия — нет. Я правильно понял?

— Полагаю, что да.

— Можно ли считать, что Юстас обладает более зрелым чувством справедливости?

— Иногда он бывает предельно беспощадным, — резко свернул в сторону Лиминг.

— Твое замечание не по существу, — отрезал Паллам, затем обратился к коменданту: — Насколько могу судить, это взаимосуществование нельзя назвать союзом равных. Невидимая часть по своему развитию превосходит видимую.

Хитрый старый лис, подумал Лиминг. Ну ничего, чешуйчатый гений. Если ты хочешь заставить меня броситься отрицать твои слова и запутаться, тебя ждет разочарование.

Лиминг не торопился продолжать разговор. Он заглатывал наживку того, кто занимал в обществе чешуйчатых определенное положение и считался большим авторитетом. Ты начал стряпать теорию? Хорошо, сейчас подыграем твоей теории. Побудем менее развитой видимой частью.

Паллам внешне преобразился и довольно резким, назидательным тоном продолжал:

— Я предполагаю следующее. Когда твой Юстас решается наказать твоего обидчика, он поступает так лишь потому, что ты или общество не в состоянии сделать это сами. Я прав?

— Вы совершенно правы, господин Паллам, — осторожно подтвердил Лиминг, не зная, куда клонит хитрый старый лис.

— Иными словами, он включается в действие только в том случае, когда и ты, и закон вашего общества бессильны. Ты согласен?

— Юстас включается в действие, когда возникает необходимость его вмешательства, — сказал Лиминг, стремясь скрыться за расплывчатыми словами.

— О чем я и говорил, — довольно холодно напомнил Паллам.

Он подался вперед и устремил на землянина свои змеиные, немигающие глаза. Лимингу стало не по себе.

— А теперь предположим, что твой Юстас нашел вескую причину наказать какого-нибудь другого землянина. Но у того землянина есть свой Юстас. Как этот Юстас отнесется к перспективе наказания?

— Да никак, — выпалил Лиминг, не успев даже подумать над ответом.

Ему вдруг показалось, будто Юстас и впрямь незримо присоединился к их разговору. Только мне еще не хватает свихнуться, мысленно одернул себя Лиминг.

— Почему никак? — упорствовал Паллам.

— Я уже говорил вам и могу повторить: если кому-то только кажется, что его обидели, Юстас не станет вмешиваться. Но если землянин виновен, он не вправе жаловаться. Он сам навлек на себя беду, и избавление от нее тоже находится в его руках. Если он не желает страдать, нужно поскорее исправить все, что случилось по его вине.

— Так это Юстас виновного заставляет его исправить дело, пока оно не зашло далеко и есть возможность предотвратить наказание?

— Вот об этом я не могу вам ничего сказать, — скромно, как и подобает кладезю добродетели, ответил Лиминг. — Мне ни разу не доводилось быть в положении жертвы. Думаю, я не слишком ошибусь, если скажу так: поведение людей и каждого человека в отдельности определяется взаимоотношениями между человеком и его Юстасом. И здесь наш выбор невелик.

— Что ж, вполне приемлемое объяснение, — признал Паллам. — Во всяком случае последовательное. Точнее, пока последовательное.

— Как вас понимать, господин Паллам? — спросил Лиминг.

— Возьмем наихудшее развитие событий. Я не вижу никакой разумной причины, заставляющей Юстаса жертвы допустить самоубийство своего партнера. Это противоречит основному закону выживания.

— Самоубийство совершается уже после того, как человек свихнулся, но никак не раньше.

— Не понимаю.

— А что тут не понимать? Сумасшедшие Юстасам не нужны. Для Юстасов они — все равно что мертвые, которых бесполезно оберегать. Юстасы имеют дело лишь с теми, у кого здравый рассудок.

— Выходит, для Юстасов выгода их, так сказать, симбиоза с людьми обусловлена разумом последних! — воскликнул Паллам, охотно уцепившись за слова Лиминга.

— Не знаю, — только и ответил Лиминг.

— А Юстас способен тебя утомить, вызвать оцепенение или что-то в этом роде?

— Да.

Еще как способен, чешуйчатая ты задница! — мысленно прибавил Лиминг. Ему сейчас хотелось задушить свое детище.

— Какая интересная и содержательная беседа, — восхищенно сказал Паллам, обращаясь к коменданту. — Я мог бы продолжать ее не один месяц. Это крайне увлекательный и совершенно неисследованный вопрос. До сих пор нам было известно о симбиотическом существовании лишь у низших форм жизни — растений, а также у шести низших видов эламов. И вдруг — симбиоз у разумных существ! Мало того — один из партнеров абсолютно невидим. Вы представляете, комендант? Это же величайшее научное открытие!

Комендант благоговейно молчал.

— Ознакомьте его с содержанием беседы, — потребовал Паллам, как будто главным здесь был он.

— Мы получили ответ из латианского сектора от полковника Шомута — нашего старшего офицера связи, — пояснил Лимингу комендант. — Он хорошо владеет космоглоттой, так что для него не составило труда опросить множество пленных землян. Мы послали ему кое-какие дополнительные сведения и получили великолепный результат.

— А разве вы ожидали чего-то иного? — спросил Лиминг.

Комендант не почувствовал издевки и воодушевленно продолжал:

— По данным Шомута, большинство пленных отказывалось говорить с ним на эту тему и что-либо признавать. Их можно понять. Ваши пленные решили, что из них обманным путем хотят вытянуть секретные сведения. Повторяю, большинство предпочли молчать. Однако некоторые оказались весьма словоохотливыми.

Комендант подмигнул Лимингу.

— Желающие потрепаться есть везде, — пожал плечами Лиминг.

— Шомуту удалось побеседовать с несколькими пленными офицерами, в том числе с капитаном Томпассом… Нет, вроде… То-мусом?

— Может, Томасом?

— Правильно, Шомут говорил с капитаном Томасом.

Комендант повернулся к стене и нажал какую-то кнопку.

— Мы получили по дальней связи полную запись этого разговора.

Над кнопкой находился вделанный в стену динамик, скрытый за дырчатой решеткой. Оттуда послышался щелчок, потом шипение. Постепенно шипение стихло, и из динамика зазвучали голоса.

Шомут: Капитан Томас, мне приказано проверить ряд сведений, которыми мы располагаем. Наш разговор с вами — это беседа, а не допрос. Ваше право — согласиться говорить со мной или отказаться. В любом случае это никак не скажется на вашем положении пленного. Как видите, мы с вами беседуем с глазу на глаз. Можете говорить свободно. Я не собираюсь разглашать латианцам содержание нашей беседы.

Томас: Что вас интересует?

Шомут: Скажите, правда ли, что наши союзники-латианцы — все чокнутые?

Томас (после некоторого молчания): Хотите знать голую правду?

Шомут: Да, хотим.

Томас: Ваши сведения правильны. Они все — чокнутые.

Шомут: И у них есть Дрожалки?

Томас: Откуда вы об этом узнали?

Шомут: Это уже наше дело. Я прошу вас ответить на вопрос.

Томас (сердито): Есть. Но это еще не все Дрожалки.[28] В ближайшее время прибавится много новых.

Шомут (с нескрываемым удивлением): Как такое возможно? Мы знаем, что каждый латианец бессознательно управляется одной Дрожалкой. Следовательно, число Дрожалок ограничено и может увеличиваться лишь с рождением новых латианцев.

Томас (перебивая его): У вас ошибочные данные. Стоит только хорошенько ударить по латианцам — как мигом новые дрожалки повылезают. Могу вам сказать: скоро каждый оставшийся в живых латианец будет весь в дрожалках.

Шомут: Понимаю. И здесь возникает довольно серьезная психологическая проблема. (Пауза.) Капитан Томас, есть ли у вас веские основания предполагать, что возросшее число Дрожалок способно распространить свое воздействие на другие разумные расы? Например, на мою?

Томас (с оттенком злорадства): Я бы этому не удивился.

Молодец, капитан! — мысленно похвалил пленного Лиминг.

Была бы моя воля, наградил бы тебя медалью «За храбрость в космических войнах».

Шомут: То есть полной уверенности у вас нет?

Томас: Нет.

Шомут: А правда ли, что вы узнали об истинной природе латианцев только благодаря своему Юстасу?

Томас: Кому-кому?

Шомут: Вашему Юстасу. Что вас тут удивило?

Томас: Да ничего. Просто мне показалось, что вы произнесли другое слово. Сам виноват, надо внимательно слушать. А насчет Юстаса вы правы. Это он мне рассказал про латианцев. Я и не догадывался.

Умница, капитан Томас. Вовремя загладил свою оплошность.

Шомут (понизив голос): На этой планете находится четыреста двадцать пленных землян. Следовательно, четыреста двадцать Юстасов разгуливают, где им вздумается. Вы согласны?

Томас: Не стану отрицать.

Шомут: Думаю, вы слышали о катастрофе латианского тяжелого космического крейсера «Ведер». Он разбился при посадке. Весь экипаж погиб. Латианцы считают, что причиной гибели стали ошибочные действия части экипажа. Однако катастрофа произошла всего через три дня после появления на планете пленных землян. Считаете ли вы, что это — просто совпадение?

Томас: А это уж вам решать.

Замечательно, капитан! — подумал Лиминг, стремясь внешне никак не показывать своего торжества.

Шомут: Хорошо. Тогда еще такой вопрос. В шестидесяти милях отсюда находится крупнейшая в этой части галактики заправочная база. Неделю назад она была полностью уничтожена. Ущерб настолько велик, что в течение какого-то времени он будет сказываться на боеспособности кораблей наших союзников. По мнению специалистов, причиной взрыва могла послужить искра статического электричества. От нее мог взорваться один из резервуаров, после чего пожар охватил и уничтожил все остальные. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности их версии.

Томас: В таком случае зачем вы меня спрашиваете?

Шомут: База построена более четырех лет назад. За все это время там не было ни одного взрыва, вызванного статическим электричеством.

Томас: Куда вы клоните?

Шомут: Вы совсем недавно подтвердили, что на планете находится четыреста двадцать Юстасов, способных на любые поступки.

Томас (сурово, как и надлежит настоящему патриоту): Не надо переиначивать мои слова! Ничего такого я не утверждал и не подтверждал. Я отказываюсь отвечать на дальнейшие вопросы.

Шомут: Эти слова вам подсказал ваш Юстас?

Капитан Томас не произнес больше ни слова. Комендант выключил запись.

— Полковник Шомут говорил еще с восьмерыми пленными землянами. В целом их показания совпадают. Зангаста лично прослушивал все записи. Он глубоко озабочен сложившейся ситуацией.

— Передайте вашему Зангасте, пусть не ломает голову, — небрежно бросил коменданту Лиминг. — К чему строить догадки, если все здесь и так ясно? Мой Юстас вступил в сговор с их Юстасами.

Комендант чуть не поперхнулся. Лицо его, как и тогда, приобрело красноватый оттенок. Каким-то образом комендант все же догадался, что Лиминг пошутил.

— Ты сам утверждал, что без участия Юстасов никакой сговор невозможен.

— Я рад, что вы наконец-то это поняли.

— Давайте оставим это латианцам, — вклинился нетерпеливый Паллам. — Причастность Юстасов все равно недоказуема. Тем более что у латианцев есть свои, вполне устраивающие их объяснения обеих этих катастроф.

По-видимому, коменданту тоже не было особого дела до бед союзников, и он быстро согласился.

— Я решил провести свое расследование, — сообщил он Лимингу. — Я знаю, что восемь наших охранников грубо обращались с тобой, и ты на них сильно разозлился. Четверо из них серьезно пострадали во вчерашних беспорядках и находятся в больнице. Еще двоих я приказал отправить на фронт как проштрафившихся.

— И еще двое получили прощение, — досказал за него Лиминг. — С ними не случилось никаких неприятностей. Так?

— Да. Никаких неприятностей.

— Но я не могу гарантировать того же охранникам, расстреливавшим пленных, офицеру, который командовал расстрелом, и его начальнику, отдавшему приказ уничтожить безоружных ригелианцев. Все зависит от моего Юстаса.

— А с чего ему волноваться? — удивился Паллам, — Это же были не земляне. Всего-навсего ригелианцы.

— Ригелианцы — наши союзники, а союзников мы считаем друзьями. Мне стало очень не по себе от этой жестокой и бессмысленной бойни. А Юстас восприимчив к моим чувствам.

— Но ведь он не обязан им подчиняться? — спросил Паллам.

— Нет.

— Уж если говорить о том, кто кому подчиняется, так это ты подчиняешься своему Юстасу, — напомнил чешуйчатый специалист по симбиозу.

— В большинстве случаев, да.

— Это подтверждает все, что мы от тебя услышали, — жидко улыбнувшись, заключил Паллам. — Главное различие между землянами и латианцами состоит в том, что вы знаете о своей управляемости, а они даже не подозревают.

— Здесь вы меня опять не поняли. Мы не являемся управляемыми, будь то на сознательном или бессознательном уровне, — возразил Лиминг, — Я называю отношения с Юстасом взаимным партнерством. Где-то это похоже на отношения между мужем и женой в хорошей семье. Никто не стремится управлять своим партнером.

— Не знаю. Я никогда не был женат, — сказал Паллам. — Продолжайте, комендант.

— Могу тебе сообщить, что наше командование решило сделать эту планету тюремной. — Комендант выразительно посмотрел на Лиминга. — На территории планеты уже содержится большое число пленных. В основном это ригелианцы.

— Ну и что? — спросил Лиминг, не совсем понимая, зачем ему это рассказывают.

— Вскоре сюда прибудут новые партии пленных. На следующей неделе мы ожидаем две тысячи центурианцев и шестьсот тетанцев. Они заполнят новую тюрьму. Как только у наших союзников освободятся транспортные корабли, на планету начнут доставлять и пленных других рас, входящих в вашу Федерацию.

Комендант сощурился.

— Появление здесь пленных землян — это тоже лишь вопрос времени.

— Вы довольны? — спросил коменданта Лиминг.

— Дело в том, что Зангаста решил не принимать землян.

— Ему виднее, — с полнейшим равнодушием ответил Лиминг.

— Зангаста — крупный стратег, — начал петь дифирамбы начальству комендант. — По его мнению, если на планете, где уже собрано достаточно пленных из других рас, появится несколько

тысяч землян, может возникнуть опасная ситуация. Нам остается лишь завидовать способности Зангасты смотреть далеко вперед. Он раньше нас понял: разместив на планете пленных землян, мы можем ее потерять. Лишиться стратегически важной точки в глубоком тылу и подвергнуться яростным атакам наших же союзников.

— Как я понимаю, обо всем этом Зангаста объявил во всеуслышание. Однако в его стратегии есть еще один, секретный пункт, — усмехнувшись, объявил Лиминг.

Комендант и Паллам вытаращили глаза. Лиминг нахмурился.

— Сначала Зангаста приказал расстрелять бежавших пленных сразу же после их поимки. Это мог быть только его приказ и больше ничей, потому что в ином случае их просто бы избили, посадили в карцер, но оставили в живых. Теперь ваш Зангаста дергается, опасаясь возмездия одного Юстаса. Он думает, что несколько тысяч Юстасов увеличат угрозу в несколько тысяч раз. Но он ошибается.

— Почему ты так думаешь? — спросил комендант.

— Потому что только у тех, кто раскаивается в своих злодеяниях, нет причин для страха. И еще у мертвых. Если Зангаста хочет жить, пусть лучше поскорее отменит свой приказ.

— Я передам ему твои слова. Но очень может быть, что отмены приказа и не понадобится. Как я уже говорил, Зангаста — мудрый стратег. Он разработал очень тонкую стратегию. Она позволит окончательно проверить правдивость всех твоих показаний и в то же время позволит Зангасте разобраться с его сложностями.

Внутри Лиминга шевельнулась тревога.

— Можно мне узнать, в чем заключается стратегия Зангасты?

— Он даже велел тебе рассказать. Более того, Зангаста уже начал осуществлять свою стратегию.

Здесь комендант для большего эффекта приумолк.

— Зангаста предложил Федерации обмен пленными.

Лиминг заерзал на сиденье. Ну и ну! Похоже, его желание отомстить чешуйчатым становится реальностью. Самое большее, на что он рассчитывал с первых минут плена, — это вырваться самому. А получается, его история разрослась до галактических масштабов. Ну и кашу он заварил, делая первые шаги в искусстве вранья.

— Я тебе еще не все сказал. Федерация приняла предложение, но при условии равноценного обмена. То есть капитанов на капитанов, штурманов на штурманов и так далее.

— Вполне разумно.

Комендант посмотрел на Лиминга и оскалился. Ни дать ни взять волчище. Только чешуйчатый.

— Зангаста согласился и выдвинул встречное условие: вначале Федерация принимает всех пленных землян, после чего производит обмен из расчета два к одному. Сейчас Зангаста ждет ответа Федерации.

— Два к одному? — повторил Лиминг. — Вы хотите получить за каждого землянина по двое своих пленных?

— Ни в коем случае.

Наверное, волчий оскал означал у чешуйчатых особо благоприятное расположение духа. Комендант оскалился еще сильнее.

— Двое наших пленных на одного землянина и его Юстаса. Это ведь по-честному, как ты считаешь?

— Не мне об этом судить. Здесь решает Федерация, — с трудом ворочая языком, ответил Лиминг.

— Зангаста желает, чтобы на все то время, пока идет ответ и улаживаются процедурные формальности, ты бы жил в достойных условиях. Я могу переселить тебя в офицерскую казарму. Она находится за пределами тюрьмы. Там ты будешь жить и питаться вместе с нашими офицерами. Временно ты получишь статус нестроевого офицера и фактически будешь предоставлен сам себе. Единственно, ты должен дать мне честное слово, что не убежишь.

Только еще этого не хватало — поменять убогую камеру на более комфортабельную. Судьба подстроила ему новое искушение. Или новую ловушку? Да, он только и мечтал о побеге, и все его действия до сих пор были нацелены только на побег. И все же Лимингу не хотелось давать честное слово, чтобы потом цинично его нарушить.

— Я не могу дать вам честное слово, — отчеканил Лиминг.

Комендант опешил. Он явно ожидал услышать что угодно, только не это.

— Ты серьезно?

— Да. У меня нет выбора. Наш боевой устав запрещает пленным давать подобные обещания.

— Но почему?

— Потому что ни один землянин не может взять на себя ответственность за действия своего Юстаса. Как я могу давать честное слово не совершать побег, если я и так наполовину нахожусь в побеге?

— Эй, охрана! — крикнул явно раздосадованный комендант.

Всю следующую неделю Лиминг мерил шагами камеру. Иногда по ночам он вел беседы с Юстасом, чтобы дать пищу глазам и ушам охранников. Кормить его стали намного лучше. Охранники держались с ним неуверенно, однако прежняя грубость исчезла. За это время чешуйчатые схватили еще четверых беглых ригелианцев, но их не расстреляли. Все явные и тайные знаки свидетельствовали о том, что Лиминг по-прежнему держал судьбу в своих руках.

Тем не менее его не покидала тревога. Ни Федерация, ни Земля абсолютно ничего не знали о его эпопее с Юстасами. Предложение Зангасты они явно встретят в штыки. Если Федерация откажется, для Лиминга начнется новая череда вопросов, на которые он вряд ли сумеет ответить.

Дальнейший разворот событий предугадать нетрудно. Рано или поздно чешуйчатые и их союзники поймут, что имеют дело с первостатейным космическим лгуном, каких еще не знала Вселенная. Тогда его начнут не расспрашивать, а допрашивать, и, скорее всего, очень изощренно. Трудно сказать, сколько удастся ему продержаться. Но из таких передряг ему уже не выйти победителем.

Лиминг не переоценивал своих способностей обманщика. Надолго его не хватит. Из местных книг он узнал, что религия чешуйчатых строилась на почитании духов предков. Здесь тоже были семьи, связанные с местной разновидностью полтергейста. Поэтому почва для россказней о Юстасах была солидно подготовлена. Лиминг лишь вспахал ее, разбросал семена и снял урожай. Когда жертва верит в два вида незримых сущностей, не слишком трудно заставить ее поверить и в третий.

Но когда Федерация пришлет ответ и надо будет пошевеливаться, чешуйчатые могут зло и остервенело вырвать из своего сознания веру в этот третий тип. Исторгнуть, как полупереваренную пищу. Единственный выход — запутать их сознание в нужную ему сторону. Наплести им такого, что ответ Федерации не покажется им громом среди ясного неба. Это надо делать быстро, невероятно быстро. Весь вопрос — что именно делать?

Лиминг опять гонял мозг на бешеных скоростях, когда в его камеру вдруг явились охранники и повели к коменданту. Комендант был не один, но вместо Паллама в его кабинете сидела дюжина чешуйчатых в гражданском. Они с любопытством разглядывали Лиминга. Двенадцать. Вместе с комендантом получается чертова дюжина. Весьма подходящее число, чтобы отправить его под расстрел.

Ощущая себя центром внимания, словно шестихвостый вомбат в зоопарке, Лиминг сел. И сейчас же четверо гражданских чешуйчатых накинулись на него с расспросами, передавая друг другу эстафету. Всех их интересовало только одно — нитонисеи. Похоже, эти спецы часами забавлялись с его проволочным[29] и штучками и не достигли ничего, кроме прогулки по лабиринтам идиотизма.

У Лиминга голова гудела от их вопросов. Каков принцип действия нитонисея? Собирают ли нитонисеи «волны» сознания в узкий пучок, чтобы передавать их Юстасам? На каком расстоянии находился его Юстас, если для вызова понадобился нитонисей? Почему нитонисей требует пространственной ориентации? Означает ли это обстоятельство, что петля подобна антенне направленного действия? В каком возрасте Лиминг впервые научился делать нитонисеев?

— Я не в состоянии объяснить, — разводил руками Лиминг. — А кто и в каком возрасте учит птицу вить гнездо? Я считаю эти знания инстинктивными. Я научился вызывать Юстаса с тех самых пор, когда мои руки научились сгибать проволоку в петлю.

— Для петли подходит любая проволока?

— Главное условие — она должна быть из цветного металла.

— Имеют ли все нитонисеи одинаковые размеры и конструкцию?

— Нет. И то и другое зависит от личности и характера каждого человека.

Лимингу каким-то образом удалось отбить все их вопросы. Его лоб пылал, а в желудке ощущался ледяной холод. Затем в разговор включился комендант.

— Федерация отказалась принимать пленных землян раньше остальных рас. Федерация также отказалась производить обмен из расчета два к одному и вообще больше не намерена обсуждать эту тему. Они обвинили Зангасту в недобросовестности. Что ты скажешь по этому поводу?

Призвав на помощь все свое самообладание, Лиминг заставит себя улыбнуться и сказал:

— Увы, в чем-то все разумные расы удивительно похожи. В ваш альянс входит двадцать семь рас, и самые могущественные из них сегодня — латианцы и зэбы. Если бы Федерация сама предложила обмен пленными и назвала расу, чьи пленные будут обменены первыми, как это восприняли бы остальные расы? Думаете, охотно согласились? Сомневаюсь. Допустим, Федерация предложила бы первыми обменивать пленных танзитов. Неужели латианцы и зэбы с готовностью проголосовали бы за такой обмен?

Лиминга перебил высокий, властного вида чешуйчатый.

— Меня зовут Даверд. Я — личный помощник Зангасты. Он придерживается такого же мнения, что и ты. Он считает, что при голосовании земляне остались в меньшинстве. Зангаста направил меня сюда, чтобы задать тебе один вопрос.

— Я слушаю.

— Союзники землян по Федерации знают о Юстасах?

— Нет.

— Вам удается скрывать такие факты от них?

— Речь вовсе не о сокрытии фактов. Мы бы и рады им рассказать, но относительно наших друзей Юстасы себя никак не проявляют. Какую репутацию мы заработали бы среди союзников, не имеющих своих Юстасов, если бы начали рассказывать им о подобных вещах? С врагами дело обстоит иначе. Там действия Юстасов становятся очевидными, и их уже не скроешь.

— Убедительно. — Даверд встал и приблизился к Лимингу. Остальные сидели и внимательно наблюдали. — Эту войну начали латианцы. Потом к ним в качестве союзников примкнули зэбы. Все остальные расы по тем или иным причинам были просто втянуты в войну. Не спорю, латианцы — могущественная раса. Однако они не желают отвечать за свои действия.

— А мне-то что от этого? — с напускным равнодушием спросил Лиминг.

— Каждая из остальных двадцати пяти рас уступает латианцам и зэбам по численности и могуществу. Однако все вместе мы достаточно сильны, чтобы выйти из войны и заявить о своем нейтралитете. Зангаста уже совещался с представителями других рас.

Вот тебе и безделушка из нескольких футов луженой проволоки!

— Сегодня Зангаста получил их ответы, — продолжал Даверд. — Остальные расы, как и наша, полны решимости выйти из войны при условии, что Федерация признает их нейтралитет и согласится на обмен пленными.

— Такое внезапное единодушие говорит мне кое о каких приятных событиях, — сказал довольный Лиминг.

— О каких же?

— Скорее всего, силы Федерации недавно одержали крупную победу. И кому-то здорово влепили.

Даверд не стал ни подтверждать, ни отрицать слова Лиминга.

— В настоящее время ты — единственный землянин, находящийся в плену на этой планете. Зангаста считает, что ты заслуживаешь пощады.

— Как это понимать?

— Зангаста решил отпустить тебя с посланием к Федерации. Твоя задача — убедить Федерацию принять наши планы. Если не сумеешь — двести тысяч пленных будут обречены на дальнейшие страдания.

— За что Федерация может вам отомстить, — напомнил Лиминг.

— Они не узнают. Здесь больше нет ни землян, ни Юстасов, чтобы тайно предупредить силы Федерации. Землян мы держим в другом месте. Чтобы действовать, надо знать, куда направлять свои действия. А Федерация об этом даже не догадывается.

— Вы правы, — согласился Лиминг. — Чтобы действовать, надо знать, куда направлять свои действия.

Лиминг вылетел на легком истребителе, экипаж которого состоял из десяти лучших воинов личного батальона Зангасты. Их путь лежал к одной из небольших планет вблизи зоны боевых действий. Планета являлась латианским форпостом, но могущественных и самоуверенных латианцев ничуть не интересовали дела и планы их более слабых союзников. Экипаж Зангасты заявил, что им необходимо поменять изоляцию сопел. Пока длился этот вымышленный ремонт, Лиминга посадили в одноместный латианский корабль-разведчик. Воины Зангасты пожелали ему удачи и…

Сбылось то, о чем он мечтал в каменном мешке камеры. Он был свободен, он летел к своим. Однако теперь Лиминга подстерегали трудности иного свойства. Никогда еще ему не было так худо при старте. Кресло пилота, сделанное в расчете на латианца, совершенно не годилось землянину. Вскоре у Лиминга заломило спину. Все приборы и рычаги управления размещались совсем не так и совсем не там, где он привык. Корабль был мощным и быстроходным, но кардинально отличался от кораблей, на которых ему доводилось летать. Лиминг сам толком не знал, как ему удалось приноровиться к управлению.

Но на этом его страхи не кончились. Корабль Лиминга все еще находился в том секторе Вселенной, где Федерация имела достаточно густую сеть станций слежения. Можно было нарваться и на патрульный отряд.

Лиминг летел прямо к Земле. Он спал урывками, ненадолго проваливаясь в забытье и тут же снова просыпаясь. Он не доверял соплам двигателя, хотя они были в три раза прочнее тех, с которыми он залетел в гости к чешуйчатым. Лиминг не доверял автопилоту, поскольку так и не разобрался в чужой конструкции. По тем же причинам он не доверял всему кораблю. Вдобавок он не доверял союзническим силам, поскольку они имели обыкновение сначала стрелять и только потом задавать вопросы.

Когда он опустился, на этой стороне Земли была ночь. Лимингу удалось сесть в паре миль к западу от основного космопорта.

Городок, куда он вскоре добрался пешком, назывался Уобаш.[30] Ярко светила луна. Лиминг подошел к знакомым воротам и услышал окрик часового:

— Стой! Кто идет?

— Лейтенант Лиминг и Юстас Фенакертибан.

— Проходите. Сейчас вы будете идентифицированы.

Лиминг шагнул вперед. Будете идентифицированы, подумал он и усмехнулся. Какой идиотизм. Этот часовой ни разу его не видел и вряд ли сумеет отличить Джона Лиминга от Микки Мауса.

Лиминг ступил в круг яркого света, распространяемого прожектором. Из ближайшего здания появился некто с тремя нашивками на рукаве. В руках у заспанного сержанта был сканер, от которого тянулся черный кабель. Сержант провел сканером по всем частям тела Лиминга, с особым усердием идентифицируя лицо.

— Отведи его в штаб разведки, — послышался голос из невидимого динамика.

Лиминг двинулся вслед за сержантом.

— Эй, а где второй парень? — крикнул вдогонку насторожившийся часовой.

— Какой еще парень? — спросил, оборачиваясь, сержант.

— Да он просто чокнулся на посту, — подмигнул сержанту Лиминг.

— Вы называли мне два имени, — упирался воинственно настроенный часовой.

— Если ты вежливо попросишь сержанта, он назовет тебе еще два, — пообещал Лиминг. — Правда, сержант?

— Отстань. Нам некогда, — равнодушно бросил часовому сержант.

Вскоре Лиминг переступил порог штаба разведки. Дежурным офицером в ту ночь был полковник Фармер. Лимингу уже не раз доводилось встречаться с этим напыщенным, любящим покрасоваться типом. Фармер недоверчиво уставился на прибывшего.

— Ну?

Свое «ну» он повторил раз семь, не меньше.

— Чем вызван отказ обменивать пленных землян из расчета два к одному? — без обиняков выпалил Лиминг.

— Вы уже знаете? — оторопел Фармер.

— А стал бы я спрашивать, если бы не знал?

— Разумеется. Но почему мы должны соглашаться? Они что, издеваются над нами или считают полными кретинами?

Лиминг уперся руками в стол и сказал:

— Нам обязательно нужно согласиться, но при одном условии.

— Что это за условие?

— Они должны заключить такое же соглашение с латианцами. Два пленных Федерации в обмен на одного латианца и его Дрожалку.

— Как вы сказали?

— Дрожалку. Латианцы охотно согласятся. Они ведь орут по всей Вселенной, что один латианец стоит двух воинов любой другой расы. Они настолько горды собой, что не посмеют отказаться. Наоборот, примутся трезвонить: смотрите, даже враги признали наше превосходство!

— Но… — начал ошеломленный Фармер.

— Никаких «но». Их союзники тоже согласятся на такой обмен. У тех свои причины, однако нас это не касается. Вас устраивает соотношение? Два пленных Федерации в обмен на одного латианца и его Дрожалку.

— Потрудитесь наконец объяснить, что такое дрожалка! — выпятив брюхо, рявкнул Фармер.

— Нет ничего проще, — заверил его Лиминг. — Спросите у своего Юстаса. Он вам все объяснит.

Обеспокоенный Фармер моментально сменил тон и со всей мягкостью, на какую только был способен, сказал:

— Вы числились в списке пропавших без вести. По правде сказать, мы считали вас погибшим.

— Я чуть не погиб при вынужденной посадке, но пронесло. Зато прямиком угодил в тюрьму. У них там целая планета отведена под тюрьмы.

— Понимаю, понимаю, — сладким голосом твердил Фармер, делая успокаивающие жесты, — И как вам удалось оттуда выбраться?

— Фармер, я никогда не был вруном. Но меня спасла наглая ложь. И еще — нитонисей.

— Простите, я что-то не понял.

— Тут нечего понимать. Главное, они выпустили меня. И не просто выпустили. Когда я улетал, десять фаплапов стояли, взяв под козырек.

После такого заявления полковник Фармер мог только тупо моргать, глядя на явившегося с того света лейтенанта. Некоторое время Лиминг смотрел на него, потом вдруг хватил обеими кулаками по столу. Чернильница боязливо подпрыгнула, усеяв пресс-папье блестящими капельками чернил.

— А теперь посмотрим, хватит ли у нашей разведки мозгов, чтобы называться разведкой.[31] Немедленно отправьте по дальней связи сообщение. Предложите обмен: два пленных Федерации на одного латианца и его пупырчатую Дрожалку.

Весь всклокоченный, Лиминг несколько раз обвел глазами кабинет.

— И еще, Фармер. Найдите мне кровать. Я безумно хочу спать.

— Лейтенант, вы отдаете себе отчет в том, что разговариваете с полковником? — едва сдерживаясь, процедил Фармер.

И тогда Лиминг произнес слово, придуманное им по дороге в тюрьму.