Это было потом

ОПЯТЬ ЧУДОВИЩНОЕ ОБВИНЕНИЕ

Вскоре собственная тревога померкла перед страшной, потрясшей весь город трагедией: в подвале одного из домов в самом центре найдена мертвая шестилетняя девочка, задушенная при попытке изнасилования. Молниеносно разнесся слух, что про изнасилование говорят нарочно. На самом же деле ее убили евреи, — скоро пасха, им для мацы нужна кровь христианского ребенка. Я побежала к Фриде с Борей, — они живут в том же доме, где и несчастная семья девочки, и узнала, что накануне вечером отец девочки ее и младшего сына забрал из детского сада и оставил во дворе поиграть, пока мать приготовит ужин. Когда их позвали, пришел только мальчик. Где сестренка, он объяснить не мог. Сказал только, что она каталась с горки с дядей, который часто приходит играть с ними. Как этого дядю зовут, ни он, ни другие дети не знали. Все твердили одно и то же — что он хороший, играет с ними. Как он выглядит, тоже не могли описать. Повторяли, что пальто у него зеленое. (Незадолго до этого в город завезли большую партию китайских серовато-зеленоватых пальто, и в них ходил чуть ли не каждый двадцатый мужчина.) Милиция искала девочку всю ночь, но безуспешно. А утром кто-то из жильцов дома, спустившись в подвал, обнаружил мертвое тельце в разодранной насильником одежде. Слухи о том, что ее убили евреи, обрастали "достоверными" подробностями: какая-то женщина сама видела на щечках бедняжки следы уколов, — ведь кровь высасывали. Кто-то "доподлинно" знал, что евреи заплатили родителям за нее сорок тысяч рублей. Не обошлось и без громогласных сожалений, что Гитлер не всех "их" уничтожил. Я, конечно, знала о давнем процессе над Бейлисом, обвиненном в ритуальном убийстве. Но что этот дикий вымысел про христианскую кровь для мацы может воскреснуть в наше время, да еще в таком городе, как Вильнюс, представить себе не могла. Однако так было. И ко мне вернулось старое ощущение, что меня ненавидят. Я стала ходить на работу пешком, чтобы в троллейбусе не поймать на себе враждебного взгляда. Не смотрела на прохожих. Страшилась, услышав за собою быстрые шаги. И лишь в филармонии немного успокаивалась. В день похорон девочки дотемна осталась на работе. Фрида с Борей потом рассказали, что в их дворе и на улице перед домом собралась огромная толпа. На грузовике с постаментом для гробика была водворена увеличенная фотография ребенка, и сидевшая в кузове женщина поворачивала ее во все стороны, чтобы всем было видно. А на второй или третий день после похорон я прочитала в "Вечерних новостях" напечатанное мелким шрифтом на последней странице коротенькое сообщение о том, что накануне покончил с собою гр-н П., который в своем предсмертном письме матери признался, что является половым извращенцем, и что это он задушил девочку. Испугался, что она очень кричала. Но и после этого сообщения слухи о причине ее смерти еще долго не улеглись… Еще через несколько дней всезнающая Таня мне по большому секрету рассказала, как все было на самом деле. Когда девочку нашли, МВД приказало отделам кадров всех предприятий и учреждений представить списки мужчин, которые на следующий после убийства день не вышли на работу, с указанием, если известны, причин невыхода (командировка, болезнь и т. п.). П. тоже оказался в этом списке, но его начальник сказал, что парень тихий, интеллигентный, комсомолец, учится на заочном отделении института, и его из списка для дальнейшей проверки вычеркнули. Неожиданно в милицию позвонила его мать, и сообщила, что сын покончил с собою, перерезав вены, и оставил письмо, в котором признался в содеянном. Хоронили его тайком, ночью. Но одному из приехавших после звонка матери работнику милиции показалось подозрительным, что пол у дивана, на котором лежал окровавленный самоубийца, недавно вымыт. А в ванной висит явно только что выстиранное платье. И он усомнился, было ли это самоубийством. По его настоянию произвели эксгумацию тела, и экспертиза по направлению надрезов установила, что их сделал не сам он. Стали допрашивать мать. И она рассказала правду… …Сын ей признался почти сразу. Ошеломленная, она вызвала отца. (Тот в свое время оставил семью и женился на своей молоденькой студентке.) Оба они стали уговаривать сына самому явиться в милицию. Если ему трудно в милицию — то в райком комсомола. Но он упорно отказывался. А ночью, оставшись с матерью наедине, стал ее упрашивать помочь ему покончить с собою, чтобы избежать позора суда, встречи с родителями девочки. Уверял, что на фронте смертельно раненный солдат просил именно своего лучшего друга прикончить его, и этим избавить от лишних страданий. Двое суток он ее уговаривал, умолял, пока она наконец не сдалась. Прощальное письмо-признание они составляли вместе. И предварительно напоив его водкой, она это сделала… Ее судили. В городе о случившемся перестали говорить. Но у меня вернувшееся ощущение, что нас ненавидят, и достаточно любой искры, чтобы эта ненависть вновь вспыхнула, не проходило…