Этрусское зеркало

По залам музея

Уже пять веков мы путешествуем по средневековой и новой Тоскане, спускаемся вместе с искателями сокровищ и археологами в склепы, поднимаемся в воздух, чтобы лучше разглядеть древние города, храмы, гробницы. И все же наше путешествие еще не закончено.

Самолет коснулся бетонной дорожки и побежал по ней к зданию аэровокзала. Через несколько минут мы уже на огромной площади, перерезанной потоками автомобилей. Так вот она, Флоренция, столица Ме´дичей! Здесь бывали Демпстер, Винкельман, Деннис, Франсуа, Модестов и другие наши герои. Но в это мгновение я вспоминал не о них, а о поэте Александре Блоке. Наверное, выйдя на вокзальную площадь, он также был поражен и огорчен соответствием города его мечты современному европейскому центру:

— Что в этом городе может остаться от этрусков? — сказал я своему спутнику.

И тотчас же нас окружили быстрые, смуглые люди. Слово «этруски», видимо, здесь знакомо каждому!

— Пья´цца делла Аннунциа´та! Пьяцца делла Аннунциата! Синьоры, пьяцца делла Аннунциата! — слышались оживленные возгласы.

В то же мгновение подкатила машина. Наши благодетели, горячо жестикулируя, что-то объясняли водителю.

— Русси этруски! — улыбнулся таксист, захлопывая за нами дверцу.

И вот мы на площади у здания Археологического музея. Открываются массивные двери, и вместе с толпой экскурсантов мы попадаем в мир этрусков.

Этруски расположились здесь, как дома. Экспонаты распределены по залам в соответствии с местом, откуда они происходят. Десятый зал — здесь находки из Но´ркии. Семнадцатый и восемнадцатый залы — из Орвие´то. Это правильный принцип. Ведь на территории Этрурии было двенадцать государств, имевших свои особенности в быте и культуре. Если бы в одном зале поместили зеркала, а в другом — вазы или саркофаги, мы лишились бы возможности проследить, чем один район Этрурии отличался от другого.

Даже в своем родном городе приятно увидеть старого знакомого или знакомую, а на чужбине и подавно! Хочется к нему броситься, обнять, даже если это не школьный приятель, а Химера. Да, та самая, которую нашли в 1554 году. Она среди находок Ареццо.

— Не правда ли, она недурно сохранилась за две с половиной тысячи лет? — обращается ко мне мой спутник.

Я не могу оторвать взгляда от Химеры. Какое знание повадок животных! Какое мастерство в передаче деталей! Но удивительнее мысль художника. Человек не в состоянии выйти за границы привычного ему мира. Он, подобно ребенку, играющему кубиками, может создавать из того, что у него под руками. Как мы представляем себе обитателей других миров? Мы просто меняем местами глаза, уши, нос, и возникает чудовище, химера.

В зале Туска´нии я остановился перед одним саркофагом. Мне приходилось немало видеть греческих статуй, поражающих своей красотой, изяществом. Я любовался ими, восхищался их пропорциями, их совершенством. Но здесь я впервые понял, что такое подлинное искусство. Этот человек на саркофаге не был красавцем. У него оттопыренная нижняя губа и бородавка на правой щеке. Он имел все, что может позволить себе богач — это видно по его одежде и украшениям, — но он не успел насытиться жизнью. В повороте тела и головы, в выражении глаз мольба о помощи, крик: «Я хочу жить!»

А вот и знаменитый «толстый этруск». Человек лет пятидесяти, обрюзгший, лысый. На голой груди со складками жира — венок из цветов, знак того, что покойный изображен в момент пира. Да, это не просто богач, любитель хорошо поесть и выпить, — это этрусский рабовладелец времен упадка. Он и его собратья проводили время в «сладостном ничегонеделании» и возвели наслаждение в жизненный принцип.

Судьбы родины были им совершенно безразличны. За паштет из гусиной печенки они готовы были открыть ворота римлянам, даже готовы были отказаться от политической власти, лишь бы к их городской усадьбе без конца подходили возы со всяческой снедью, а из кухни доносился стук ножей и дразнящий запах поджариваемой дичи. Вместе с римлянами времени падения республики они могли бы воскликнуть: «Да здравствуют животы!»

А эта терракотовая статуэтка из Сала´йи! Разве можно пройти мимо нее! Сидит девушка, задумчивая и грустная, перекинув на грудь длинные и тяжелые косы. Кто она? Дочь лукумона или поселянка? Нет, ее не заботят пиры и наслаждения, она живет в мире грез.

Женская головка с фронтона храма в Ареццо выражает горе и страсть. Разве она виновата, что боги создали ее амазонкой и она должна скакать на коне, стрелять из лука! Ей бы хотелось быть простой женщиной, женой этого прекрасного юноши, которого ей приказано убить.

Нас уже ведут в сад. Там — гробница с двускатной крышей и гробница в виде колодца, круглая гробница со столбом, поддерживающим потолок. Сад залит светом. В этот оазис деревьев и древних памятников властно входит шум города. Но мы покидаем музей убежденными, что не было бы Флоренции времен Данте, Петрарки, Пиране´зе и Карду´ччи, если бы много веков назад здесь не жили этруски.