Евреи в древности и в Средние века

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Переходный период от скотоводческого хозяйства к земледелию (время судей). Господство земледельческой культуры в эпоху царств

Переселение израильского народа через Иордан и занятие им лежащей к западу от последнего и известной в древности под названием Ханаана плодородной местности относится обыкновенно ко второй половине тринадцатого столетия до нашей эры (1250-1200 гг.). Однако было бы глубоким заблуждением представлять себе это переселение в виде единовременного акта завоевания. Как и переселение всякого иного народа, сопровождающееся постепенным оседанием его в данной местности, как переселение, например, арийцев в Индию или утверждение германцев в пределах Римской империи, требует для своего завершения периода времени, охватывающего часто не одно столетие точно так же и занятие области Ханаана израильским народом должно представлять себе совершавшимся относительно медленно и постепенно и притом не только путем непосредственного насильственного завоевания. Переселению в Ханаан предшествовал продолжительный период кочевой пастушеской жизни на левом восточном берегу Иордана, причем переправа на правый берег этой реки первоначально совершалась лишь отдельными группами и затем уже только частью под влиянием растущей земельной тесноты, частью под давлением со стороны новых толп кочевников — целыми племенами и более значительными массами — коленами, как называет их историческое повествование. Еще около 1400 года, времени так называемой тэлль-амарнской переписки, т.е., по крайней мере, за полтора столетия до начала массового передвижения в область Ханаана израильских племен-колен, мы встречаем отдельные группы евреев, появляющихся здесь под именем хабири в качестве наемников на службе у мелких сирийских князьков Палестины, постоянно враждовавших и ведших почти беспрерывные войны между собой. Равным образом и после начавшегося движения израильтян более значительными племенами и группами, борьба их с туземным населением за обладание западным берегом Иордана[1], равно как и более мирный процесс постепенного расселения их между туземцами и смешения с этими последними отняли еще немало времени, прежде чем израильским коленам, переправившимся на правый берег Иордана, удалось окончательно утвердиться и прочно осесть в завоеванной стране.

Еще долгое время спустя после того, как утвердившиеся в области западного берега Иордана колена Израиля окончательно перешли к оседлости и мирному земледельческому образу жизни, колена, оставшиеся на правом берегу Иордана, соответственно характеру местности, продолжали вести по-прежнему пастушеский кочевой образ жизни. Однако и в жизни переселившихся на западный берег Иордана израильских племен воспоминания пастушеского периода их истории изгладились далеко не сразу, причем отдельные пережитки сохранились от этого периода вплоть до позднейшего времени. Следы кочевого пастушеского быта остались при этом не только в языке позднейших ветхозаветных литературных произведений, не только в часто встречающихся в них литературных образах и оборотах, не только в тех или иных отдельных народных обычаях, но и в общественном устройстве и прежде всего в сохранившемся делении Израиля на колена и племена и в той роли, какую до последнего времени самостоятельного исторического существования израильского и иудейского царств удержали за собою старейшины этих колен.

Вся эпоха, охватывающая собою время окончательного утверждения израильтян в области Ханаана до воцарения Саула и Давида, т.е. приблизительно до 1000 года, представляет собою определенную картину племенного быта[2]. Сами «судьи» по своему значению и по той роли, какую они играли в это время в жизни израильских племен, — это прежде всего именно «племенные вожди», местные князья — предводители колен, которые собирают воинство колена и выступают во главе его против врагов. Хотя древние тотемные божества — покровители отдельных племен — к этому времени уже окончательно исчезли, уступив свое место Ягве, по-видимому, еще в предшествовавшую эпоху, однако воспоминания о них удержались в именах отдельных племен, причем религиозные верования израильтян в это время отличались вообще еще первобытной простотой и примитивностью[3]. Характер национального божества Ягве и в эпоху судей, по сравнению с предшествовавшим коче­вым периодом, изменился мало: он все еще оставался тем же жестоким и мстительным богом войны по преимуществу, который предводил израильтянами во время их странствования в пустыне, так как и сам израильский народ после своего перехода через Иордан, когда ему приходилось вести почти беспрерывную войну, с одной стороны, с туземными племенами и инородцами за места поселения, с другой — с наседавшими со всех сторон кочевниками, всецело сохранил воинственные нравы и характер, унаследованный от предшествовавшей эпохи. На собрании в Массифе, в котором приняли участие все колена израильского народа, за исключением Вениаминова, все «собрание народа божьего», сошлось «четыреста тысяч пеших, обнажающих меч», т.е., по-видимому, все взрослое население мужского пола. Социальное равенство, каким отличается обычно быт кочевников-номадов, в значительной мере сохранилось еще и в эпоху судей: для каждого мужественного человека было возможно путем воинских подвигов приобрести себе положение вождя.

Установление царской власти, по крайней мере, при первых царях, Сауле и Давиде, внесло с собою еще относительно мало изменений в общественные отношения. Царская власть, как известно, обязанная своим возникновением прежде всего трудным военным обстоятельствам, соответственно и должна была отличаться военным характером по преимуществу. С другой стороны, и в области социальных отношений не произошло сразу никакой заметной перемены. Во время Саула, по крайней мере, «царь был, главным образом, только освободителем народа в пору бедствий, между тем в частной жизни он стоял немного выше, чем обыкновенный состоятельный израильтянин». Только при Давиде образуется впервые царский двор, и только при Соломоне царская власть достигает своего полного развития и приобретает тот деспотический характер, какой обычно отличает ее на Востоке.

Развитие сильной земельной аристократии и установление, с одной стороны, феодальных, с другой — крепостнических отношений принадлежит уже, в сущности, следующей эпохе, эпохе раздельного существования двух царств. Однако и в эту последнюю эпоху древнее племенное устройство и деление израильского народа на колена продолжало еще играть замет­ную роль в общественно-политической жизни страны, хотя и утратило свое прежнее исключительное значение и в значительной мере ослаблено было новым административным делением страны, основанным не на племенном, а на чисто территориальном начале.

Таким образом, если переправа израильтян на правый западный берег Иордана и занятие ими расположенной на этом берегу плодородной местности и повлекли за собою переход их к земледельческому и оседлому образу жизни, то факт сохранения в условиях жизни израильского народа до самого конца эпохи судей целого ряда черт номадного кочевого быта показывает, что этот переход, равно как и сопровождавший его процесс перестройки общественно-политических отношений, совершался лишь с крайней медленностью и постепенностью. Окончательно исключительное преобладание земледелия в экономической жизни страны устанавливается, по-видимому, лишь к началу периода. Соответственные перемены происходят к этому времени и в области религии: культ Ягве частью превращается из культа национального божества, бога войны по преимуществу, в культ божества земного плодородия и покровителя земледелия, частью же вытесняется культом местных богов плодородия, местных ваалов. Изменение религиозного культа, впрочем, относится уже, в сущности, не ко времени первых царей, а к следующей эпохе раздельного существования царств израильского и иудейского. Наконец, что касается перемен в области общественных отношений, то являющийся неизбежным последствием перехода к земледельческому хозяйству процесс нарождения крупного землевладения и закабаления масс в жизни обоих царств относится к еще более поздней эпохе, именно, ко времени пророков, к восьмому и седьмому столетиям (подробнее этого процесса мы коснемся ниже в связи с общей характеристикой экономического состояния страны в пророческую эпоху).

Если время, предшествовавшее переселению израильских племен через Иордан, может быть охарактеризовано прежде всего как время пастушеской номадной жизни, если так называемая эпоха судей представляет собою переходную эпоху в экономической жизни страны, то в период царств израильский народ предстает перед нами уже по преимуществу в качестве народа-земледельца. Общее впечатление, производимое внешним видом страны, свидетельствовало о том значении, какое успело приобрести земледельческое хозяйство в жизни израильского народа: повсюду по склонам гор тянутся засеянные поля и рядом с ними посевы чечевицы и льна. Каждое населенное местечко окружено поясом зеленеющих и цветущих, благодаря заботливому уходу, плодовых садов, оливковых, фиговых и гранатовых рощ и виноградников. В местах, где более обшириые долины или возвышенное заиорданское плоскогорье представляют большие удобства для пастьбы рогатого скота, или же где характер местности, из гористой превращающейся в степную, делает возможным овцеводное хозяйство, картина пасущихся стад свидетельствовала о сохранившейся еще склонности народа к его первоначальному роду занятий и призванию. Города, в том числе и более значительные, хотя и украшенные общественными и государственными постройками, мало отличаются еще по своему характеру и общему виду от сельских местечек; так же, как и в этих последних, главное ядро их населения составляют прежде всего земельные собственники.

Земледелие составляет не только основу существования, но и как бы обязанность населения страны. Оно «учреждено от вышнего» и потому является единственно достойным избранного народа божия занятием. К людям, занимающимся торговлей или ремесленной промышленностью, напротив, относятся с презрением. Права гражданства обусловливаются прежде всего земельной собственностью.

Благосостояние народа в годы благополучия рисуется прежде всего в виде картины мирной идиллической сельской жизни. Одинаково как в царствование Соломона, так и в правление первых Маккавеев, т.е. в последние столетия самостоятельной политической жизни израильского народа, в эпоху, непосредственно предшествовавшую окончательному подчинению его Риму, жизнь подавляющего большинства населения остается той же жизнью мирных земледельцев, пользующихся трудами рук своих. «И жили Иуда и Израиль, — читаем мы в третьей книге Царств о времени Соломона, — спокойно каждый под виноградником своим и под смоковницей своей, от Дана до Вирсавии во все дни Соломона»[4]. В правление Симона Маккавея картина мирного существования иудейского народа представляется еще более яркой и определенной и выступает перед нами в виде настоящей сельской идиллии: «Иудеи спокойно возделывали землю свою, и земля давала произведения свои, и дерева в полях — плод свой... Он (Симон Маккавей) восстановил мир в стране, и радовался Израиль великою радостью. И сидел каждый под виноградом своим и под смоковницей своею, и никто не страшил их»[5].

Величайшей и притом наиболее обычной и частой угрозой в отношении народа израильского в устах пророков является угроза бездождием и другими бедствиями, могущими постигнуть хозяйство земледельца. И, напротив, обещания грядущего благополучия сводятся исключительно к случаям обещания благословенного дождя, исключительного плодородия почвы и обилия плодов земных.

Преобладающее значение земледелия в жизни народа отразилось и на общественных условиях, отличавшихся прежде всего чертами, свойственными земледельческому быту. В основе общественной организации вплоть до позднейшего времени лежит семья, именно, патриархальная земледельческая семья с безусловной и непререкаемою властью отца в доме, властью, простирающеюся до права продажи детей в рабство. Всякое неповиновение родителям и неуважение в отношении их влечет за собою наказание смертной казнью. До позднего времени сохранился, по-видимому, и культ предков или, по крайней мере, его следы. Еще во времена Давида существовал обычай родовых жертвоприношений. Вступление в брак во все времена одинаково рассматривалось прежде всего как обязанность в отношении предков; отсутствие детей и вымирание семьи — как величайшее несчастие и наказание божие. Следы древнего семейного быта мы, наконец, находим как в условиях распоряжения землей[6], так и в сохранившихся пережитках такого древнего института, как обычай родовой мести.

Наконец, мы уже говорили о перемене, происшедшей и в области религии, перемене, заключавшейся прежде всего в превращении Ягве из бога войны в божество земного плодородия, причем, поскольку он не отступает перед местными чисто земледельческими божествами Ханаана — ваалами, он сам усваивает свойственные этим последним характерные черты, а также и места почитания. Как и праздники ханаанского населения, празднества израильского народа в продолжение всей эпохи царств сохраняют чисто земледельческий характер и связаны с важнейшими событиями в жизни земледельца.

На протяжении всего периода исторического существования израильского народа, со времени первых царей и кончая временем падения иудейского царства, земледельческое хозяйство являлось, таким образом, как видим из всего вышеизложенного, наиболее распространенным, если не исключительным, типом частного хозяйства. Но всякое земледельческое хозяйство, поскольку оно не успело еще подвергнуться извне раз латающему действию денежно-хозяйственных отношений, имеет, как уже сказано, наклонность замыкаться в себе, представляя картину типичного самодовлеющего натурального хозяйства. И действительно, обращаясь к данным, касающимся условий жизни каждой отдельной израильской семьи, мы встречаем именно такую картину замкнутости и обособленности. Мы уже видели, что идеал частной жизни составляло прежде всего существование трудом рук своих и мирное наслаждение жизнью под сенью собственных виноградников и смоковниц. Поскольку в Ветхом Завете сохранились отдельные черты частного быта, они рисуют нам этот быт прежде всего именно в виде натурального замкнутого хозяйства. «Женщины прядут и ткут, мелют муку и пекут хлеб. Мужчины умеют выделывать кожи животных закаляемых, что особенно было важно для изготовления мехов, рубить дерево и давать ему грубую отделку, строить простой дом и т.д. Только немногие ремесла требовали особых приборов и большого навыка, так что совершались специальными ремесленниками. Таково ремесло горшечника. В высшей степени вероятно, что сначала ремеслами занимались неизраильтяне, особенно хананеяне». Этой картине домашней жизни, обрисованной на основании отдельных черт, почерпнутых из различных мест Ветхого Завета, вполне отвечает образ идеальной хозяйки дома, каким он выступает перед нами в одном из позднейших памятников ветхозаветной литературы, в так называемых «Притчах Соломоновых». Хозяйка дома не только руководит хозяйством и ведет его, но и сама непосредственно принимает ближайшее личное участие в заготовлении всего необходимого. «Кто найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Уверено в ней сердце мужа ее, и он не останется без прибытка. Она воздает ему добром, а не злом во все дни жизни своей. Добывает шерсть и лен и с охотою работает руками своими. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим. Задумает она о поле и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноградник. Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои. Она чувствует, что занятие ее хорошо, и светильник ее не гаснет и ночью. Протягивает руки свои к прялке, и персты ее берутся за веретено. Длань свою она открывает бедному и руку свою подает нуждающемуся. Не боится стужи для семьи своей, потому что вся семья ее одета в двойные одежды. Она делает себе ковры: виссон и пурпур — одежда ее. Муж ее известен у ворот, когда сидит со старейшинами земли. Она делает покрывала и продает, и поясы доставляет купцам финикийским. Крепость и красота — одежда ее, и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее. Она наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности. Встают дети и ублажают ее — муж и хвалит ее». Если в приведенном отрывке и говорится, между прочим, о продаже частных домашних изделий финикийским купцам, то здесь, очевидно, идет речь лишь о продаже излишков домашнего хозяйства, нисколько не изменяющего, благодаря этому, как видно из всего остального контекста, своего характера, остающегося по преимуществу натуральным и удовлетворяющего собственными средствами всем необходимым потребностям. Не лишним будет при этом отметить, что в дан­ном случае имеется в виду хозяйство не рядового крестьянина-бедняка, но человека состоятельного и принадлежащего к высшим общественным кругам, сидящего у городских ворот со старейшинами земли.

Земледелие в эпоху царств получило, таким образом, преобладающее и даже, в сущности, почти исключительное значение в экономической жизни страны и в продолжение всего времени самостоятельного существования еврейского народа составляло основу как народного благосостояния вообще, так равным образом и каждой индивидуальной семьи, в частности. В это время, однако, много признаков свидетельствовало об его относительно еще очень недавнем распространении. Скотоводство все еще играет очень заметную роль в преобладающем числе частных хозяйств; как в частной, так и в общественной жизни сохраняется ряд пережитков, уцелевших от номадной кочевой эпохи; даже в позднейших законодательных памятниках, как во Второзаконии, встречаются еще, как мы видели, следы таких архаических учреждений, как институт родовой мести или родовой собственности на землю. Предания о странствованиях в пустыне, равно как и предания о первых патриархах, ведущих чисто пастушескую жизнь, еще свежи в памяти народа.

Наконец, о том, что земледелие получило преобладающее значение окончательно только в описываемую эпоху или, в крайнем случае, в эпоху, непосредственно ей предшествовавшую, свидетельствует далеко еще не завершившийся к этому времени процесс перестройки общественных отношений, заключающийся в росте крупного землевладения и в развитии имущественного и социального неравенства и имевший конечным своим последствием закабаление и закрепощение народных масс. Еще в период судей и даже во время первых царей в известной мере соблюдалась равноправность всех членов племени и народа между собою. Самые острые моменты процесс:> развития социального неравенства приходятся на восьмой век, т.е. как раз наиболее цветущую пору так называемой эпохи царств. Ввиду того, однако, что нередко процесс нарождения земельной аристократии рассматривается как процесс роста частных богатств вообще и, как таковой, связывается с имевшим будто бы место в эту же эпоху расцветом внешней и внутренней торговли, нам придется рассматривать его также не здесь, но в связи с условиями торгового развития страны и с имеющимися данными относительно ее участия в международном торговом общении.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Условия торгового развития. Вопрос о торговых сношениях в царствование Соломона

Развитие внешних торговых сношений народа может совершаться двумя путями: либо опираясь на собственную промышленность, что предполагает относительно высокую ступень экономического развития, либо на основе торгового посредничества между соседними народами в случае благоприятствующего этому географического положения страны. Ни в том, ни в другом отношении израильский народ не находился в благоприятных условиях. Исключительное преобладающее значение земледелия и натурально-хозяйственных отношений в экономической жизни страны при одновременно слабом развитии собственной ремесленной промышленности исключало для израильского народа возможность первого пути. С другой стороны, и географические условия местности точно так же осуждали его на экономическую замкнутость и обособленность. Хотя и указывают обычно, как на благоприятное условие для развития торговли израильского народа, на положение Палестины между двумя крупнейшими культурными государствами древнего Востока, Египтом и областью Месопотамии, а также в ближайшем соседстве ее с богатой различными естественными произведениями Аравией, следовательно, на важнейших путях международной торговли того времени, однако, как бы ни оценивать значение этих торговых путей, во всяком случае, именно местность, занятая евреями к западу от Иордана, равно как и вся та территория, на которую распространялась власть их царей даже в пору наибольшего ее распространения, находилась вне этих путей и вне сферы их влияния.

Главным узлом сухопутных торговых путей к югу от Палестины являлся город Села, позднейшая Петра (в 70 км от Мерт­вого моря). Сюда привозились прежде всего продукты из счастливой Аравии, так же как из Эфиопии и прилегающих к этой последней местностей. Другой караванный путь доставлял в Петру продукты и изделия из Вавилонии и Индии, следуя от Герры на берегу Персидского залива через Аравию. Сверх этих двух путей, из Петры же торговые пути расходились еще в трех направлениях: одна дорога вела к Египту с ответвлением к Гереопольскому и Эламскому заливам Красного моря, вторая — в Газу с очень важным продолжением на север, наконец, третья — по восточным берегам Мертвого моря и Иордана.

Таким же важнейшим узловым пунктом на севере, как Петра-Села на юге, являлся город Дамаск. Здесь сходились торговые пути, ведшие с юга и с запада: с юга — путь восточноиорданский, с запада — упомянутый уже путь из Газы и путь из другого значительного приморского города Акко, после своего соединения проходившие по долине Израиля и пересекавшие Иордан к югу от Геннисаретского озера. Отсюда же из Дамаска начиналась и главная торговая дорога по направлению к Евфрату и к области Месопотамии.

Сухопутные торговые пути, соединявшие важнейшие узловые торговые пункты к югу и северу от Палестины, Петру и Дамаск, проходили частью восточнее, частью западнее долины Иордана и прилегающей к ней занятой евреями местности, пересекая Иордан лишь вблизи северной границы израильского царства. Оба царства, и южное иудейское еще в большей степени, нежели северное, находились, таким образом, совершенно вне сферы влияния проходивших через Палестину и Ханаан торговых путей. Вот почему, хотя ханаанская торговля была развита еще задолго до первого появления здесь евреев, еще в эпоху так называемой тэлль-амарнской переписки и даже ранее[7], однако все выгоды этой торговли оставались совершенно недоступными для местности, расположенной то течению Иор­дана, в особенности к западу от этой реки, и Иерусалим, например, еще и в начале царской эпохи не имел никакого торгового значения и не являлся исходным пунктом сколько-нибудь значительных торговых путей.

То обстоятельство, что важнейшие торговые пути не проходили непосредственно через территорию иудейского и израильского царств, как можно было бы ожидать, судя по расположению ее на прямом пути из Египта и Аравии на север, но миновали местности, заселенные израильским народом, обходя их с восточной или западной стороны, не являлось в свою очередь случайностью, но обусловливалось самым рельефом местности. Вся местность к западу от Иордана представляла вообще крайние неудобства для передвижения, благодаря чему затруднялось даже внутреннее сообщение между отдельными частями страны. Самое главное препятствие для развития здесь торговых сношений заключалось «в существенно гористой природе страны, затруднявшей сношения, так как вьючные животные часто должны взбираться и спускаться по опасной горной тропе». Этих-то трудностей пути и удавалось избегать, следуя либо вдоль береговой полосы, либо вдоль возвышенной равнины на восток от Иордана.

Еще большее значение для развития внешней торговли, нежели прохождение сухопутных торговых путей через страну, имело бы обладание морским побережьем, но и этой выгодой израильский народ не мог воспользоваться для развития своих торговых сношений, так как береговая полоса, по крайней мере, во всех тех местах, где она представляла хотя малейшие благоприятные для развития торговли условия, находилась во владении финикиян и филистимлян. Область Израиля ограничивалась расположенной восточнее гористой местностью. Ни одно из племен не достигало морского побережья, за исключением колена Ашера; по всей вероятности, саркастическое замечание песни о Деборе (Книга Судей 5,17) относительно принадлежащих этому колену гаваней вызвано именно неудобством этих гаваней и негостеприимным характером побережья, вдоль которого были расположены эти города. Во всяком случае, факт тот, что на протяжении почти всей исторической жизни израильского народа полоса иноземной территории отделяла его от моря. В свою очередь, созерцание морской пустыни с берега, обычно открытого действию ветров и совершенно лишенного удобных естественных гаваней, не могло возбуждать большого желания овладеть морской стихией. Первым приморским городом, которым овладели иудеи, была Яффа, но это случилось только в 144 году до Р.Х. Иудейская политика того времени, предшествовавшего вавилонскому плену, и даже более поздняя знает море лишь как синоним Запада и как символ высокомерного восстания против Бога (Исайя, 17, 12 и след, и псалмы) и в отношении к нему исполнена лишь одного желания, желания избежать и спастись от представляемых им опасностей (Амос, 9, 3; Иона). Слово «пристань» тождественно со словом «убежище»; вообще, в еврейском языке не существует специального обозначения для соответствующего представления о морском порте, и позднейшие иудеи должны были позаимствовать подходящее выражение из греческого языка[8]. Мореплавание оставалось, таким образом, совершенно чуждым для израильтян, и не только за все время их самостоятельного исторического существования, но одинаково и во все позднейшие времена вплоть до настоящего времени. Подтверждение этого факта для библейской эпохи мы видим как в беспомощности Соломона, пытавшегося завязать внешние морские сношения и вынужденного для сооружения кораблей и для последующего пользования ими обращаться к со­действию финикиян, так и в полной неудаче, постигшей аналогичную попытку снарядить морскую экспедицию со стороны одного из его преемников, попытку, закончившуюся гибелью снаряженных им судов почти немедленно вслед за входом их из гавани.

Правда, некоторые исследователи полагают, что колена Ашера и впоследствии Завулона не только владели частью морского побережья и в том числе удобною морскою гаванью Акко[9], но и сами принимали непосредственное участие в мореплавании и морской торговле[10], однако, как можно думать, все это предположение основано на простом недоразумении. На самом деле, не только факт участия в морском деле указанных племен ровно ничем не подтверждается, но и самый факт обладания морским побережьем, и тем более крупным приморским городом Аккой, фактически, как мы имеем все основания полагать, все время находившимся в руках финикиян, по отношению к колену Завулона является, по-видимому, таким же фиктивным и в лучшем случае номинальным, как и обладание морским побережьем, приписываемое другим коленам израилевым и доставшееся им будто бы при распределении уделов Иисусом Навином[11]. Относительно фиктивности обладания морским побережьем, и, в частности, Аккой, со стороны колен Завулона и Ашера мы имеем и прямое указание в книге Судей: «И Завулон не изгнал жителей Китрона и жителей Наглола, и жили хаиаиеи среди них и платили им дань. И Асир не изгнал жителей Акко, которые платили ему дань, и жителей Дора, и жителей Сидона и Ахлава, Ахзива, Хелвы, Афека и Рехова». Из этого любопытного места мы видим, что притязания израильтян простирались не только на Акко, по даже и на Сидон, жители которого точно так же, как и жители Акко, были пощажены мнимыми победителями и великодушно оставлены на своих местах[12]. Притязание на что-либо далеко еще не означает факта действительного обладания. Еще менее доказательна ссылка на Второзаконие, приводимая в подтверждение участия колена иссахарова в морской торговле («веселися, Завулон, в путях своих и Иссахар в шатрах своих»), так как в цитированном месте говорится о путях вообще, под которыми одинаково и даже с большим правом можно предполагать сухопутные караванные пути, так как именно вдоль границы области Завулона проходила знаменитая долина Израиля, ставшая одним из важнейших путей от финикийского побережья к Дамаску. В действительности, по-видимому, не только морское побережье, но и долина Израиля не находилась в фактическом обладании израильтян, но признавала лишь их номинальное господство[13].

Ни сухопутные, ни морские пути, таким образом, никогда не находились в обладании израильского народа, и это обстоятельство точно так же, как и гористый рельеф местности и преобладание земледельческой культуры в жизни страны, осуждало ее на экономическую замкнутость и обособленность и на почти полное отсутствие каких-либо связей и отношений с внешним миром.

Расцвет израильской торговли обычно связывают с именем Соломона, которому приписывают необыкновенную политическую прозорливость и заботы как об общем экономическом подъеме страны, так и о развитии ее внешней торговли, в частности. Однако и в данном случае мы, по-видимому, имеем дело с таким же недоразумением или, во всяком случае, с крайним преувеличением, как и в только что разобранном вопросе относительно участия колен Завулона и Ашера в морском деле и морской торговле. Соломон далеко не был тем мудрым правителем, каким его изображает еврейская историческая традиция и некоторые современные исследователи. Напротив, даже на основании еврейских исторических книг, подвергшихся, как известно, позднейшей переработке в духе иерусалимской теократии и потому имевших специальною целью возвеличение его как строителя иерусалимского храма, его образ встает перед нами прежде всего с чертами типичного восточного деспота, причем в частности его экономическая политика отличалась хищническим характером и, в конце концов, не столько должна была способствовать подъему экономического благосостояния страны и ее внешней торговли, сколько привести к совершенно обратным результатам, именно, к полному истощению всех ее ресурсов. Цель всех его мероприятий составляла, во всяком случае, не забота о благосостоянии государства, по прежде всего укрепление своей власти вне и внутри государства и удовлетворение собственных прихотей. Его страстью, — говорит Велльгаузен, — были постройки, показная роскошь и женщины (черты характера, типичные для самого обычного восточного деспота), и для удовлетворения этих страстей все средства были хороши. Так, прежде всего, сношения его с тирским царем Хирамом, которые обычно принято изображать как правильные торговые сношения, вовсе не были таковыми и имели исключительной своей целью получение необходимых строительных материалов, причем, судя по приводящейся в книге Царств переписке между ними, преимущества в этих отношениях были далеко не на стороне Соломона. Извещая Хирама о своих намерениях соорудить храм Ягве, Соломон обращается к нему с просьбой нарубить для этой постройки ливанских кедров: «И я буду давать тебе плату за рабов твоих, какую ты назначишь, ибо ты знаешь, что у нас нет людей, которые умели бы рубить дерева так, как сидоняне». Хирам исполнил просьбу Соломона, но в свою очередь требовал от него в виде платы «доставлять хлеб для дома моего». «И давал Хирам Соломону дерева кедровые и дерева кипарисовые, вполне по его желанию. А Соломон давал Хираму двадцать тысяч коров (кор — древнееврейская мера сыпучих тел и жидкостей. — Прим. ред.) пшеницы для продовольствия дома его и двадцать коров оливкового выбитого масла. Столько давал Соломон Хираму каждый год».

Видеть в приведенной переписке что-либо большее, нежели обычную по своему стилю и содержанию для того времени переписку между двумя правителями, переписку, все содержание которой по большей части сводилось к взаимным просьбам о присылке тех или иных изделий и продуктов или об оказании известных услуг, и тем более толковать ее как установление постоянных и правильных торговых сношений можно лишь при известной доле предвзятости и только разве с большой натяжкой. Цель данной переписки составляет, в сущности, даже не столько обмен продуктами, сколько просьба об оказании услуги. Не имея в собственном распоряжении достаточно опытных дровосеков, которые смогли бы нарубить для него Ливанские кедры, Соломон видит себя вынужденным обратиться за получением таковых к Хираму и оплачивает труд хирамовых работников, что в данном случае представляет особый интерес, не денежной платой, не золотом или серебром, но — вследствие бедности драгоценными металлами своей исключительно земледельческой страны — натурой. Так представлено дело в книге Царств; в параллельной редакции Паралипоменон все дело представлено в несколько ином виде. Здесь говорится даже не об оплате труда рабочих Хирама, занятых рубкой ливанских кедров, но просто о посылке продовольствия на их содержание.

Здесь уже, как видим, не содержится решительно никакого, хотя бы самого отдаленного намека на какую-либо торговлю или торговые сношения между Соломоном и Хирамом.

Далее, очевидно, в силу прежде всего той же причины неимения в распоряжении Соломона достаточного числа собственных опытных рабочих мы встречаем запятыми при постройке иерусалимского храма плотников и каменотесов, также присланных Хирамом. Равным образом и внутренняя отделка, и украшение храма не обошлись без услуг со стороны того же Хирама. «Итак, пришли мне человека, — обращается Соломон с повой просьбой к Хираму, — умеющего делать изделия из золота, и из серебра, и из меди, и из железа, и из пряжи пурпурового, багряного и яхонтового цвета и знающего вырезывать разную работу».

Наконец, к Хираму же, несмотря на все свое прославленное, будто бы сказочное богатство, Соломон вынужден обращаться и за золотом для внутренней и внешней отделки своих построек, довольствуясь при этом получением от него относительно скромного количества золота весом в 120 талантов и уступая за это ему в свою очередь во владение двадцать пограничных городов и местечек[14].

Итак, замыслив в широких размерах строительную программу, Соломон при выполнении ее находился в полной зависимости от тирского царя Хирама, превосходившего его и своим богатством, и необходимыми мастерами. От Хирама Соломон получал и строительные материалы, и опытных рабочих, и ремесленников, и, наконец, золото, в свою очередь расплачиваясь с ним за это исключительно натурой или же уступкой части территории. Все это не говорит ни в пользу мнимых прославленных богатств Соломона, ни в пользу высокого экономического развития и экономического процветания страны в его время.

Ту же цель, то есть прежде всего получение необходимых материалов для своих построек, преследовал, по-видимому, Соломон и предпринимая свою столь прославленную экспедицию в Офир. Исходным пунктом плавания при этом являлась гавань Элаф, расположенная на берегу Чермного (Красного. — Прим, ред.) моря и временно находившаяся в царствование Соломона во владении израильского народа. Здесь, по распоряжению Соломона, построен и спущен был на воду корабль, очевидно, опять-таки при посредстве опытных финикийских кораблестроителей[15]. «И послал Хирам, — говорится далее, — на корабле своих подданных корабельщиков с подданными Соломона; и отправились они в Офир и взяли оттуда 420 талантов золота и привезли царю Соломону»[16]. По-видимому, ту же поездку в Офир имеет в виду и сообщение о плавании фарсисского корабля Соломона (фарсисского — большого морского), и, во всяком случае, не совместную поездку Соломонова корабля с кораблем Хирама в Тартесс, как совершенно произвольно, исходя из буквального толкования выражения «фарсисский корабль», понимает это место Guthe[17]. Хирам, таким образом, и строит, и снаряжает корабль для Соломона, и снабжает, наконец, его опытным в морском деле экипажем. Роль Соломона во всем этом предприятии была исключительно пассивная и ограничивалась, по-видимому, только выражением инициативы. Экспедиция и снаряжена, и выполнена была, в сущности, финикиянами. Что Хирам в свою очередь потребовал от Соломона за все эти услуги, оказанные ему при снаряжении экспедиции в Офир, неизвестно. Очень вероятно, что он ограничился на этот раз представлявшейся ему возможностью воспользоваться гаванью на Чермном море, находившейся в царствование Соломона, как уже сказано, временно во владении израильтян. Возможность эта в его глазах должна была иметь тем более ценности и значения, что иначе доступ к Чермному морю, а вместе с тем и к богатым различными туземными естественными произведениями и продуктами берегам Аравии и восточной Африки, для финикиян того времени оставался закрытым.

Подобно тому, как с царем Тира Хирамом, Соломон поддерживал постоянные сношения и с Египтом. Целью этих сношений являлось прежде всего приобретение нужных ему для военных целей коней и колесниц. «Коней же царю Соломону приводили, — повествует книга Царств, — из Египта и из Кувы; царские купцы покупали их из Кувы за деньги, колесница из Египта получаема и доставляема была за шестьсот сиклей серебра, а конь за сто пятьдесят. Таким же образом они руками своими доставляли все это царям хеттейским и царям арамейским...». В приведенном сообщении точно так же, как и в сообщении о сношениях Соломона с Хирамом, обычно видят доказательство развитой во время Соломона внешней торговли. Однако и в данном случае в действительности дело, по-видимому, обстояло значительно проще. «Царские купцы» были не столько купцами в собственном смысле слова, сколько простыми агентами, отправлявшимися от имени царя со специальной целью закупки коней и колесниц, причем в свою очередь целью этих закупок было прежде всего усиление военного могущества страны. «И набрал Соломон, — сообщается несколько выше, — колесниц и всадников; у него было тысяча четыреста колесниц и двенадцать тысяч всадников; и разместил он их по колесничным городам и при царе в Иерусалиме. И господствовал он над всеми морями до земли филистимской и до пределов Египта». И в своих сношениях с Египтом Соломон руководился, таким образом, по-видимому, не торговыми, но совершенно иными целями и намерениями. Что же касается поставки коней и колесниц другим соседним царькам, то и в этом факте мы вряд ли имеем основание видеть что-либо более, нежели простой, обычный в то время на Востоке взаимный обмен услугами между царями.

Сношениями с Хирамом, снаряженной с помощью финикиян экспедицией в Офир и, наконец, закупками коней и колесниц в Египте, в сущности, и исчерпываются все известные нам важнейшие факты внешних сношений Соломона. Но все эти факты, как видим, далеки от того, чтобы свидетельствовать о каком-либо особом подъеме торговли в царствование Соломона или хотя бы о специальных заботах и мерах, предпринимавшихся им в этом направлении, в целях содействия торговому развитию страны. В своих отношениях к соседним государям Соломон руководился прежде всего личными, частью государственными, но отнюдь не какими-либо иными интересами и соображениями, причем при выполнении большей части задуманных им предприятий действовал не самостоятельно, но вынужден был в самых широких размерах пользоваться, как свидетельствуют о том даже предубежденные в его пользу ветхозаветные исторические книги, услугами тирского царя Хирама, без содействия которого оказывался совершенно беспомощным.

Наш вывод о незначительности собственно торговых сношений в царствование Соломона вполне подтверждается и встречающимися в ветхозаветной литературе позднейшими представлениями о нем. Так, хотя, согласно этим позднейшим представлениям, богатства Соломона и рисуются обычно в крайне преувеличенных, почти сказочных размерах, тем не менее в числе средств накопления этих богатств, обстоятельно перечисляемых в принадлежащей якобы ему книге Екклесиаст, торговля и торговая прибыль совершенно не упоминаются, напротив, в качестве главного источника его богатств указаны сборы «серебра и золота и драгоценностей с царей и областей».

Вообще следует заметить, чти ко всем рассказам о сказочных богатствах Соломона мы должны относиться с полной осторожностью. При оценке всех таких сообщений приходится прежде всего иметь в виду, что все известия, касающиеся Соломона, дошли до нас в позднейшей переработке, имевшей своей преимущественной целью возможно возвысить его значение в качестве строителя иерусалимского храма и в то же время как последнего царя единого Израиля, по смерти которого, при его ближайшем преемнике, единое до того царство распалось, вместе с чем началось время разделения и упадка. Вот почему все сохранившиеся известия относительно царствования Соломона и изображают нам его прежде всего в виде сильнейшего, мудрейшего и богатейшего царя своего времени. В действительности же столь прославленные богатства Соломона были много скромнее, по сравнению с тем, как рисуются они в ветхозаветных исторических книгах, о чем свидетельствуют отдельные факты и сообщения, случайно сохраненные теми же книгами. Так, за относительно скромным количеством золота в 120 талантов Соломон принужден был, как мы видели, обращаться к Хираму. За все услуги, оказываемые ему этим последним, он, со своей стороны, имел возможность расплачиваться только либо натурой, либо территориальными уступками, либо, наконец, оказанием взаимной услуги, вроде допущения финикийских кораблей в принадлежащую ему на Чермном море гавань Элаф. Средства для обширной строительной деятельности, прославившей Соломона и послужившей одним из непосредственных толчков для возникновения позднейших легенд об его богатствах, дала ему, по-видимому, прежде всего организованная и снаряженная для него Хирамом экспедиция в Офир, откуда было привезено 420 талантов золота, затем продажа части территории тому же Хираму и, наконец, усиленные поборы с населения непосредственно ему подчиненных областей, так же как и дань, уплачиваемая подвластными и находившимися в вассальной зависимости от пего царями.

Если бы рассказы о богатствах Соломона не были крайне преувеличены и если бы он действительно имел в своем распоряжении все те материальные средства, обладание которыми ему приписывается, если бы, наконец, на самом деле серебро сделалось в Иерусалиме равноценным с простыми камнями, как повествует о том книга Царств, то такое скопление денежных средств в стране должно было бы несомненно повлечь за собою самый заметный переворот в условиях экономической жизни и экономического развития израильского народа, переворот, одним из первых последствии которого явилось бы широкое распространение денежного хозяйства и денежно-хозяйственных отношений. А между тем, мы этого совершенно не видим. Не только частное хозяйство в царствование Соломона, как и до него, сохранило черты исключительно натурального хозяйства, но, оставляя в стороне внешнюю показную сторону его царствования, и государственное хозяйство, в сущности, продолжало оставаться при нем частным хозяйством царя и было организовано самым примитивным и соответствовавшим преобладанию в экономической жизни страны земледелия и натурально-хозяйственных условий образом.

Сведения относительно организации государственного хозяйства и системы управления в царствование Соломона находим в главе четвертой третьей книги Царств, главе, сохранившей наиболее интересные и в то же время наименее пострадавшие от позднейших переделок документальные данные относительно времени Соломона. «И было у Соломона, — читаем мы здесь, — двенадцать приставников над всем Израилем, и они доставляли продовольствие царю и дому его; каждый должен был доставлять продовольствие на один месяц в году... Продовольствие Соломона на каждый день составляли: тридцать коров муки пшеничной и шестьдесят коров прочей муки, десять волов откормленных и двадцать волов с пастбища, и сто овец, кроме оленей и серн, и сайгаков, и откормленных птиц... И было у Соломона сорок тысяч стойл для коней колесничных и двенадцать тысяч для конницы. И те приставники доставляли царю Соломону все принадлежащее к столу царя, каждый в свой месяц, и не было недостатка ни в чем. И ячмень, и солому для копей и мулов доставляли каждый в свою очередь на место, где находился царь». Вся страна, таким образом, разделена была на двенадцать отдельных округов, во главе которых поставлены были особые наместники. Главной задачей этих последних являлись не столько заботы об управлении вверенными им частями государства, сколько прежде всего продовольствие и содержание царского двора.

В полном соответствии с таким частно-хозяйственным принципом в организации местного управления, и в центральном управлении точно так же в числе главных должностных лиц, рядом с главным начальником военных сил государства, мы встречаем начальника над домом царским и начальника над податями, должности, носящие частно-хозяйственный характер по преимуществу, как показывает и самое их официальное название.

Повсюду в наместничествах были устроены «города для запасов»[18], то есть, очевидно, для склада и хранения собранных с населения и с царских имений продуктов. Все эти черты характеризуют хозяйство Соломона, как приближающееся к чисто натуральному облику. И этот факт определеннее всего говорит как против значительного развития при нем торговли, так и против приписываемого ему обладания сказочными богатствами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Развитие крупного землевладения и закабаление масс

Блестящее по внешности царствование Соломона не только не привело, как можно было бы ожидать на основании обычных о нем представлений, к общему экономическому благосостоянию и, в частности, к торговому расцвету и подъему, по имело, напротив, совершенно обратные последствия. Его хищническая, если можно так выразиться, и разорительная для населения экономическая политика далеко не соответствовала действительным экономическим ресурсам бедной страны. В стране только что совершился и частью еще не закончился, как показано нами в первой главе, переход от скотоводческого хозяйства к земледельческой культуре. Вся экономическая жизнь была построена исключительно на основах натурально-хозяйственного строя, и при таких условиях необычайно высокие требования, предъявлявшиеся со стороны власти в царствование Соломона к населению и находившиеся в полном несоответствии со скромными средствами, какими располагала в то время страна, должны были привести в конце концов к политическому кризису.

Кризис этот, действительно, и наступил непосредственно после смерти Соломона при его ближайшем преемнике, но первые симптомы его обнаружились с полной определенностью еще в конце царствования самого Соломона, протекшем посреди повсеместных волнений и общего брожения в стране. Последствия кризиса: потеря всех внешних приобретений, в том числе и Элафа, единственной морской гавани, которою израильтяне располагали при Соломоне и потеря которой должна была быть поэтому наиболее чувствительна, и затем распадение и самого царства Давида и Соломона на северное — израильское и южное — иудейское.

Насильственно прерванное разорительной политикой Соломона экономическое развитие страны вернулось в прежнее русло и продолжалось прежним темпом. Процесс вытеснения скотоводческого хозяйства земледелием, начавшийся еще со времени поселения израильтян в области Ханаана к западу от Иордана и не завершившийся еще вполне и ко времени первых царей, теперь, наконец, закончился. Хотя следы кочевого пастушеского быта и не исчезли окончательно и в течение долгого времени продолжали еще сохраняться в жизни страны, однако, время преемников Соломона и раздельного существования царств, как уже показано было выше, являлось прежде всего временем окончательного торжества земледелия и преобладания его в экономической жизни страны, с одной стороны[19], И соответственной перестройки всех общественных отношений, с другой.

Жалобы первых пророков на притеснения бедняков сильными людьми и на растущее вместе с этим имущественное неравенство, равно как и беспрерывная и настойчивая, но далеко не всегда успешная борьба их с распространением языческих, другими словами, земледельческих культов туземных ханаанских богов-ваалов представляют собою не что иное, как именно прежде всего отражение этого процесса утверждения в стране земледельческой культуры и соответствующих изменений в общественном устройстве. Разложение социального равенства, характеризующего примитивные условия жизни, и рост имущественного неравенства, сопровождавшийся закабалением массы земледельческого населения, должны рассматриваться не столько в связи с развитием торговли и денежно-хозяйственных отношений, как нередко полагают, сколько именно прежде всего в связи с фактом нарождения крупного землевладения и феодализации всех общественных и государственных отношений, с которым оба указанные процесса в свою очередь совпадают и оказываются почти тождественными.

Следы первобытного равенства, свойственного племенному быту, сохраняли еще свою силу в конце эпохи судей и во время первого царя Саула; сам Саул, принадлежавший к одному из виднейших аристократических родов, даже после своего избрания продолжает вести жизнь скромного земледельца, и, например, послы, извещавшие его о нашествии аммонитян, застают его возвращающимся с поля, «позади волов своих». Впоследствии он жил, по-видимому, главным образом, доходами со своего небольшого поместья, «доставлявшего ему хлеб для пропитания». Условия жизни отличались еще своей простотой, и жилища и обстановка домов знати мало чем выделялись из среды жилищ остальной менее состоятельной части населения.

Но если еще в начале царской эпохи, в царствование Саула и отчасти Давида, следы первобытного общественного равенства не исчезли окончательно, если вместе с этим и в образе жизни в это время наблюдалась еще первобытная простота, то, с другой стороны, уже при первых царях встречаются и первые симптомы начинающегося разложения этих древних отношений. Из общей народной массы начинают выделяться и играть все более заметную роль в общественно-политической жизни главы родов — «старейшины», то есть, другими словами, представители племенной и родовой аристократии[20]. Они, эти старейшины, «составляют собрания во всех важных случаях, предводительствуют народом на войне, являются его судьями» и т.д.

Родовой же аристократии, по-видимому, принадлежала исключительная роль при избрании новых царей Саула[21] и Давида[22]. Именно переход на сторону Давида родовой аристократии решил в его пользу соперничество, возникшее между ним и Избаалом по смерти Саула. Наконец, и Давид незадолго до своей смерти, назначая своим преемником Соломона, точно так же счел необходимым прежде всего спросить согласия на это у собрания представителей аристократических родов.

Аристократическое тщеславие и гордость своим происхождением, выражающаяся прежде всего в пристрастии к составлению генеалогических таблиц и являющаяся одним из пока­зателей растущего значения аристократии, точно также восходит, по-видимому, к этому времени и находится в непосредственной связи с той ролью, какую начали играть старейшины аристократических родов уже при Сауле и Давиде.

Рядом с родовой и племенной аристократией, происхождение и значение которой восходят еще к предшествовавшей эпохе, в царскую эпоху начинает усиливаться влияние и значение аристократии собственно придворной, в значительной мере, впрочем, тождественной с родовой аристократией и составляющей, в сущности, лишь часть ее. Царская власть, говорит Буль, «долго не имела столь большого влияния, как можно было ожидать. Царь довольствовался собиранием податей и правом объявления войны, оставляя старое аристократическое устройство неприкосновенным. Разделение на округа с особыми начальниками при Соломоне... не отмечало новой степени социальной организации. Естественно, царские чиновники принадлежали к главам родов, но они составляли лишь небольшую часть их, а прочие сохраняли свое влиятельное положение в силу древнего порядка».

Но если родовая и придворная аристократия и по самому своему происхождению были родственны между собой, то с течением времени та и другая окончательно сливаются в единую феодальную аристократию, образуя ядро землевладельческой знати, играющей такую видную и выдающуюся роль как в экономической, так и общественно-политической жизни времени царств и пророков. Зародыши феодальных отношений, выражающиеся, с одной стороны, в существовании уже в то время земельных пожалований и, с другой, в иерархическом порядке вассальной зависимости, мы встречаем еще в царствование Соломона и даже Давида. Уже при первых царях землевладельцы-аристократы, образующие феодальную знать, составляют могущественный совет при царе, созываемый во всех важнейших случаях, без согласия которого не принимается ни одно имеющее сколько-нибудь крупное общественное значение решение. Интересные указания относительно состава этого совета, указания, подтверждающие только, что отмеченный нами факт слияния родовой и придворной аристократии, находим в первой книге Паралипоменон. «И собрал Давид, — читаем мы здесь, — в Иерусалим всех вождей и тысяченачальников, и стоначальников, и заведовавших всем имением и стадами царя и сыновей его с евнухами, военачальников и всех храбрых мужей». Состав съезда, хотя и достаточно пестрый, все же однороден в том отношении, что вмещает в себя исключительно аристократические и правящие элементы и в этом отношении, в общем, близко напоминает состав феодальных съездов в средние века.

В позднейшее время значение феодальной знати естественно возросло еще более. В писаниях пророков «царь и князья его» обычно упоминаются рядом друг с другом. В случаях расхождения мнений и столкновения между царем и аристократией царь нередко оказывается совершенно бессильным провести свое решение помимо воли и согласия аристократических фамилий, находясь, таким образом, в зависимости от социальной знати. Знать же направляет, в сущности, и всю внешнюю политику обоих царств; борьба партий ассирийской и египетской в израильском царстве и позднее вавилонской и египетской в царстве иудейском сводилась, в сущности, в конце концов не к чему иному, как к борьбе соперничавших между собой за власть и влияние аристократических родов[23]. Представители наиболее могущественных аристократических фа­милий легко возводят и низводят в это время царей по своему усмотрению и в большинстве случаев являются как инициаторами, так и главными выполнителями столь частых, особенно в северном царстве, дворцовых переворотов.

Эпоха раздельного существования израильского и иудейского царств является, таким образом, в жизни израильского народа прежде всего временем нарождения и исключительного господства феодальной аристократии. Значение и могущество аристократии растет при этом не только по отношению к выше ее стоящей царской власти, но одинаково и в отношении низших слоев населения, в отношении земледельческой массы. Рост имущественного неравенства и закабаления крестьянства, на что встречаются постоянные жалобы в писаниях пророков, и представляют, по-видимому, собою прежде всего именно обратную сторону того же самого только что охарактеризованного нами процесса нарождения и развития могущественной землевладельческой аристократии.

Общинные порядки землевладения, установившиеся, по-видимому, с утверждением и распространением земледельческого хозяйства и земледельческой культуры в стране, не могли при таких условиях в течение долгого времени просуществовать в неприкосновенном виде и должны были отступить перед развитием частной собственности на землю и прежде всего, именно, перед ростом крупной земельной собственности. С течением времени земли отдельных общинников все в большей и большей степени подвергаются насильственным захватам со стороны отдельных наиболее могущественных и сильных представителей нарождающейся землевладельческой аристократии, причем в большинстве случаев эти последние не ограничиваются захватом земельных участков, принадлежащих крестьянам-общинникам, но стремятся сверх того к экономическому закабалению и закрепощению и самой личности земледельца.

Наиболее обычным и распространенным средством к приобретению земельного надела и земельной собственности и к закабалению и самой личности земледельца являлась ссуда, причем неисправный должник в случае несостоятельности (а это, конечно, при бедности массы крестьянства было обычным явлением) обращался в рабство, земельный же участок, если у него имелся таковой, точно так же в уплату за долги поступал в собственность заимодавца. Ссужались при этом в большинстве случаев не столько денежные средства, сколько земля, годная к обработке, мертвый и живой инвентарь, зерно для посева и пр. В результате в короткое время почти вся масса неимущего и малоимущего земледельческого населения оказалась в полной и безусловной экономической зависимости от сильного землевладельческого класса. Последний сделался, таким образом, всецело господствующим как в области общественно-политических, так и экономических отношений.

Именно этот процесс, процесс роста крупного землевладения за счет мелкого и одновременного закабаления и закрепощения массы земледельческого населения, и имеют прежде всего в виду пророки этого времени в своих писаниях, и связывать столь часто встречающиеся у них жалобы и сетования по поводу задолженности бедного люда и растущего зависимого положения его с развитием торговли и с обусловливаемым будто бы ею ростом денежного богатства в стране, во всяком случае, было бы крайним преувеличением. Мы слышим от пророков не о насилиях со стороны денежных капиталистов или собственно ростовщиков (пи о тех, ни о других мы вообще почти не встречаем упоминаний в это время), но о насильственных поступках и притеснениях прежде всего со стороны представителей знати и сильных мира сего и о несправедливых действиях и приговорах судей, в большинстве случаев по своему социальному положению принадлежащих к составу тех же аристократических кругов. Не столько на денежные взыскания и на взимание высоких ростовщических процентов с одолженных денежных капиталов жалуются защитники притесняемых бедняков, сколько прежде всего и главным образом на земельные захваты со стороны сильных людей и на обмеривание и обвешивание ими бедняков при продаже или, что, по-видимому, должно было чаще случаться, при имущественной недостаточности покупателей, ссуде им в долг хлеба. И нам кажется, что именно в этом смысле, а не в смысле какого-либо особенно широкого развития торговли, следует понимать относительно часто встречающиеся в писаниях пророков этого времени указания на неправильность и злоупотребления в применении мер и весов, ибо, очевидно, не за интересы же финикийских торговцев вступаются в данном случае пророки[24].

Это прежде всего всесильные представители землевладельческой аристократии, стремясь расширить и увеличить свои земельные владения, «передвигают межи дальние, установленные отцами», «прибавляют дом к дому, поле к полю, так что другим не остается места, будто они одни поселены на земле», «попирают бедного и берут от пего подарки хлебом», «едят лучших овнов из стада и тельцов с тучного пастбища», «обирают человека и его дом, мужа и наследие его», намеренно удерживают у себя хлеб, выжидая удобного момента, чтобы открыть житницы тогда, когда можно будет, уменьшив меру, поднять цену на хлеб и продавать его, обманывая притом бедняков неверными весами, чтобы таким образом «покупать неимущих за сребро и бедных за пару обуви, а высевки от хлеба продавать», очевидно, прежде всего тем же неимущим беднякам, ибо люди состоятельные не стали бы, конечно, покупать высевков.

Не денежные капиталисты, а именно князья и аристократы закабаляли за долги и обращали в рабство своих соотечественников. Что в сообщениях о насилиях над неимущими должниками имеются прежде всего в виду не люди, обладающие крупными денежными средствами, но именно наиболее сильные и могущественные представители землевладельческого класса, можно заключать не только из отдельных косвенных намеков и указаний, встречающихся у пророков, но и непосредственно на основании типичной картины закрепощения неимущих бедняков-земледельцев путем сдачи им земельных участков и ссуды на хозяйственное обзаведение и последующего обращения их затем в рабство в качестве неисправных должников, картины, какую находим мы во Второзаконии: «Если будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих, в одном из жилищ твоих, на земле твоей, которую господь бог твой дает тебе, то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей пред нищим братом твоим, но открой ему руку твою и дай ему взаймы, смотря по его нужде, в чем он нуждается». Далее идет речь о продаже и об обращении в рабство неисправного должника с тщетным, увы, пожеланием более мягкого обращения с таким задолжавшим «братом» и об освобождении неимущих должников каждый седьмой год[25].

Что в данном случае мы имеем дело не с засильем со стороны денежной аристократии, свидетельствует факт относительно незначительного влияния и значения, какое имело в описываемую эпоху денежное хозяйство в жизни страны. Выше приводилась уже почерпнутая нами из одного позднейшего литературного памятника картина домашнего хозяйства, руководимого добродетельной женой и идеальной хозяйкой, картина, являющаяся, в сущности, изображением типичного натурально-хозяйственного строя. Богатство, как свидетельствует другое аналогичное современное произведение, приобретается не путем быстрой и легкой наживы, как несомненно было бы при господстве денежно-хозяйственных отношений, но «осмотрительностью и бережливостью».

Чрезвычайно показательным в этом отношении является и то обстоятельство, что в относящихся к этому времени книгах Ветхого Завета мы не находим никаких свидетельств не только о производстве денежных и торговых операций в сколько-нибудь значительных и широких размерах (что засвидетельствовано, например, относительно соседнего вавилонского царства), но и вообще о типичной для этих последних страсти к наживе самой по себе, равно как и к безграничному накоплению капиталов, как непосредственной цели жизни. И представления о богатстве отличаются в это время прежде всего еще чертами, характерными скорее для эпохи господства натурально-хозяйственных, чем денежных отношений. Богатство, в том числе и денежное богатство, поскольку об этом последнем может вообще идти речь, не является, судя как по общему впечатлению, оставляемому писаниями пророков, так и согласно множеству отдельных рассеянных в них непосредственных указаний, целью само по себе, но ценится преимущественно и прежде всего с точки зрения доставляемых им материальных благ, как средство удовлетворения страсти и стремления к роскошной и широкой жизни или даже просто к жизни, свободной от каких-либо лишений и недостатков. Рассматриваемое с этой точки зрения богатство является не столько результатом наживы или торговой прибыли, сколько прежде всего «даром божиим». «И если какому человеку бог дал богатство и имущество, — читаем мы в одном поучительном ветхозаветном произведении, относящемся к этому времени, — и дал ему власть пользоваться от них, и брать свою долю, и наслаждаться от трудов своих, то это дар божий»[26].

Равным образом и картина господствующих в стране общественных отношений, как они рисуются перед нами на основании законодательных памятников эпохи царств, представляется настолько еще, в сущности, примитивной, что факт широкого распространения денежно-хозяйственных отношений оказывается вряд ли совместимым с нею и возможным при таких условиях. По своему общему культурному уровню и по устанавливаемым ими юридическим нормам, равно как и по рассматриваемым в них случаям преступлений и нарушений частных интересов, как книга Союза[27], так одинаково даже и относящееся к позднейшему времени эпохи царств, ко времени, почти непосредственно предшествовавшему падению иудейского цар­ства, Второзаконие[28] не стоят много выше германских «Правд» начального средневекового периода.

Таков целый ряд косвенных доказательств, какие можно привести в подтверждение нашей мысли о росте имущественного неравенства в эпоху царств не столько в результате роста и развития денежных богатств, сколько прежде всего в результате перераспределения земельной собственности и скопления земельных владений в немногих руках. Но если мы внимательнее приглядимся к свидетельствам самих пророков, равно как и к современным им литературным памятникам, относительно роста имущественного неравенства, то увидим, что и во всех этих свидетельствах указанный процесс представляется не в виде роста собственно денежного богатства, но прежде всего именно в виде расширения земельной собственности и обусловливаемого таким расширением изобилия различных продуктов и заготовок домашнего хозяйства. О таком именно характере и значении богатства в описываемое время свидетельствует равным образом и самый способ его приобретения, совершавшийся, как показано выше, не путем каких-либо денежных или торговых операций, но преимущественно и прежде всего, если не исключительно, путем притеснения и эксплуатации бедняков, путем захвата их земельных участков и использования их труда.

Время царств в экономическом отношении отнюдь не было, таким образом, временем переворота в направлении развития денежно-хозяйственных отношений, но эпохой по преимуществу роста и развития крупного землевладения и вообще перестройки всех общественно-экономических отношений соответственно тому значению, какое получало земледелие в жизни страны.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Условия развития торговли в эпоху царств

Итак, как показано в предшествовавшей главе, время царств было временем роста имущественного и социального неравенства и накопления богатств в частных руках, однако же не в смысле образования крупных денежных состояний и не в смысле нарождения собственно денежной аристократии, аристократии денежного мешка. Процесс накопления богатств ограничивался почти исключительно кругами землевладельческой аристократии и сводился прежде всего к расширению принадлежавшей им земельной территории, с одной стороны, к полноте жизни и к изобилию благ земных — с другой. Общего решительного переворота в самых основах экономической жизни мы, таким образом, не видим: натуральное хозяйство и натурально-хозяйственные отношения остаются по-прежнему господствующими в стране. Но все же сохранить свою прежнюю чистоту, остаться в совершенно неизменном виде эти отношения при новых условиях не могли. И вот мы видим, что, по крайней мере, прежняя простота нравов и примитивность условий жизни в это время исчезают.

Естественно, что с ростом богатств в среде землевладельческой аристократии и с возвышением ее общественного веса, ее положения и значения в жизни страны должно было параллельно расти в рядах ее представителей и стремление к показной роскоши и к широкой жизни вообще. Хотя при этом идеалом частно-хозяйственной жизни остается по-прежнему существование доходами со своих поместий и мирная жизнь сельского хозяина, жизнь под сенью собственных виноградников и смоковниц, однако, при новых условиях рамки натурального хозяйства для все более возраставшего с течением времени стремления к широкой жизни не могли не оказаться в конце концов слишком тесными. И мы, действительно, видим, что прежняя патриархальность и простота нравов, наблюдавшаяся в жизни аристократии еще во время царствования Саула и частью Давида, теперь начинает все более исчезать, уступая место внешней роскоши и показному блеску.

Как в туалете, так и среди предметов домашней утвари и обстановки с течением времени начинают все чаще и все в большем числе появляться предметы непроизводительного потребления, служащие преимущественно для удовлетворения именно этой страсти к внешней показной роскоши и в большинстве случаев привозимые из-за границы. Так, материалом для одежды, вместо прежнего холста и полотна домашнего изделия, начинают служить виссон, пурпур и различные иностранные материи. В особенности женщины-аристократки не довольствуются уже более прежней скромной и простой одеждой, но обвешивают себя с ног до головы множеством самых разнообразных украшений, свидетельствующих если не об их вкусе, то об их желании щегольнуть и блеснуть своим богатством. Именно эта страсть к тщеславию и к выставке своих богатств на показ и возбуждает прежде всего гнев пророка и побуждает его грозить забывшим прежнюю простоту «надменным» дочерям Сиона наказанием божьим. «За то, что, — предвещает он, — дочери Сиона надменны и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью и гремят цепочками на ногах, оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их. В тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах и звездочки и луночки, серьги и ожерелья, и опахала, увясла и запястья, и пояса, и сосудцы с духами, и привески волшебные, перстни и кольца в носу, верхнюю одежду и нижнюю, платки и кошельки, светлые тонкие епанчи и повязки, и покрывала». Само собою разумеется, что рядом с обилием украшений и употребление различных духов и благовоний было не в меньшей степени распространено среди представительниц аристократии.

Аналогичная перемена, заключавшаяся прежде всего в переходе от прежней простоты и непритязательности к показной роскоши, наблюдается одинаково и в отношении внешней и внутренней отделки домов знати, так же, как и во всей их домашней обстановке. В связи с этим со времени Соломона начинается время усиленной строительной деятельности. Иерусалим в короткое время застраивается домами знати. «Не только сам Соломон, но и представители знати страны, подолгу про­живавшие в Иерусалиме, принцы крови, высшие придворные чипы и фавориты воздвигали себе роскошные дворцы из кедрового дерева... Дворцы знати строились теперь и на холме Милло, так как пределы прежнего города времени Давида представляли для них слишком мало простора. Эта городская часть, названная второю, превзошла своим блеском и богатством Сноп, так что этот последний с этого времени сохранил значение лишь по воспоминаниям о Давиде и в силу того, что там находились гробницы царей, хоронившихся на его южном склоне». Подобно Иерусалиму, по всей вероятности, и другие более значительные города застраиваются в это время домами местных представителей аристократии, причем при возведении их преимущественное внимание обращалось прежде всего на богатство и роскошь внешней отделки. Та же цель преследуется теперь и в отношении внутреннего убранства жилищ. В качестве предметов домашней обстановки и убранства появляются богатые постели, ложа из слоновой кости, ковры. С этого же времени в качестве ценных предметов домашней утвари в богатых аристократических домах начинают все чаще встречаться и греческие или исполненные по греческим образцам вазы, доставлявшиеся в израильское и иудейское царства, как надо полагать, при посредстве финикийских торговцев.

Как в самом факте распространения страсти к роскоши среди израильской и иудейской аристократии, так и во всех внешних проявлениях этой страсти в тех формах, в какие она выливалась, немалую роль, по всей вероятности, надо думать, должен был играть пример торговой аристократии богатых торговых городов соседней Финикии. Однако перенимая и усваивая себе привычки финикийских аристократов и стремясь подражать им во всем образе жизни, еврейская аристократия оказывалась в этом отношении в значительно худших условиях, нежели эти последние. В то время как финикийские города имели к своим услугам удобные морские пути сообщения, внутренние области Палестины, заселенные евреями, именно в силу своей малой доступности, осуждены были, как уже отмечалось нами выше, на замкнутость и изолированность в отношении внешнего мира. Море в течение всего периода самостоятельного существования обоих еврейских царств оставалось совершенно для них недоступным, так как все побережье ранее, чем израильтяне успели получить к нему доступ, уже было занято рядом крупных торговых финикийских и частью филистимских городов. Удовлетворяя своей страсти к роскоши и приобретая с этой целью иноземные заморские продукты и изделия, аристократия израильского и иудейского царств не имела, таким образом, возможности, подобно аристократии финикийской или греческой, воспользоваться всеми выгодами приморского расположения для того, чтобы приобретать нужные и желательные для нее иноземные продукты путем непосредственных пиратских набегов или же более мирным путем, путем установления правильных и постоянных торговых сношений с соседними государствами и народами. Впоследствии, когда в эпоху царствования династии Маккавеев иудеи получили наконец доступ к морю в более доступной части побережья, представители иудейской аристократии точно так же прибегли к этому простому способу приобретения богатств и необходимых предметов. Так, уже в начале римской эпохи один из последних представителей династии Маккавеев, Гиркап, обвинял перед Помпеем своего брата Аристобула в занятии морским пиратством. Но в эпоху царств этот путь приобретения иноземных продуктов был совершенно закрыт для израильских и иудейских аристократов, и, нуждаясь в получении заморских изделий и естественных произведений, аристократия того времени вынуждена была обращаться к услугам торговых посредников и прежде всего к услугам все тех же финикийских торговцев.

Так в эпоху царств, с возникновением землевладельческой аристократии, впервые создавалась почва для развития внешней торговли, и, действительно, мы наблюдаем с этого времени некоторое оживление внешних торговых сношений, достигающих более широких размеров, нежели во всю предшествовавшую эпоху. Однако, хотя теперь и устанавливаются, по-видимому, более правильные и постоянные торговые сношения с соседними странами и прежде всего с Финикией, мы никоим образом не должны преувеличивать их значения. Прежде всего не следует забывать при этом, что роль обоих еврейских царств в начавшихся торговых сношениях, как не трудно видеть из всего только что изложенного, могла быть исключительно только пассивной. Не развитие торговли, как это часто думают, имело своим последствием изменение в образе жизни аристократических кругов, но, как мы видели, обратно, именно возросшая среди этих последних в связи с переменами, происшедшими в ее имущественном и общественном положении, страсть к внешней показной роскоши и к широкому образу жизни вызвала спрос на иноземные продукты, повлекший за собою в свою очередь некоторое оживление внешних торговых сношений. Но именно это обстоятельство, именно потребность в получении иноземных продуктов и изделий при отсутствии доступа к морю и при вытекавшей отсюда невозможности непосредственного их получения и ставило израильский народ в полную зависимость от соседних, далеко опередивших его в своем торговом развитии наций и с самого начала осуждало всю его внешнюю торговлю на исключительно пассивную роль.

Финикийские купцы торговали преимущественно в городах и местечках, расположенных вдоль западной границы обоих царств[29], проникали и в Иерусалим, где имели, по-видимому, собственный квартал. О том значении и роли, какую играли в развитии внешней торговли израильского народа финикияне, свидетельствует прежде всего тот факт, что слово «хананеянин» (под которым разумелись, преимущественно, именно жители финикийских городов) в течение всего описываемого времени оставалось в еврейском языке синонимом торговца вообще. Относительно других соседних народов известно, что сирийцы имели в Самарии, по крайней мере временно, свой базар.

Что касается самих евреев, то последние вряд ли посещали с торговыми целями даже ближайшие торговые центры. Правда, в результате победы израильского царя Ахава над царем Дамаска Бенададом этот последний, согласно мирному договору, обязался предоставить в свою очередь подданным Ахава площадь в Дамаске на таких же условиях, на каких его отец имел базар в Самарии. Но воспользовались ли этой возможностью подданные Ахава, повела ли эта уступка со стороны Бенадада к действительному появлению израильских торговцев в Дамаске, что во всяком случае не доказано, наконец, в течение какого времени сохраняло свою силу указанное условие и долго ли могли израильтяне пользоваться предоставленной им «площадью в Дамаске», что также представляется сомнительным в виду последовавшего вскоре после этого ослабления внешнего могущества израильского царства и падения династии Омри, — на все эти вопросы мы не только не можем с уверенностью отвечать положительно, но скорее, как видим, напрашиваются отрицательные ответы.

Из других попыток завязать внешние торговые сношения и принять в них более активное и непосредственное участие нам известна только попытка возобновления сношения с Офиром, предпринятая иудейским царем Иосафатом. Этому царю удалось вновь овладеть гаванью Элафом на Чермном море, потерянной, как мы видели, еще в конце царствования Соломона. Получив таким образом снова доступ к морю, Иосафат сделал попытку возобновить сношения с Офиром и построил для этого корабли. Впрочем, и на этот раз, как при Соломоне, целью экспедиции было не столько завязать правильные торговые сношения, сколько прежде всего получение золота[30]. На этот раз попытка снаряжения экспедиции была, по-видимому, предпринята самостоятельно, без содействия со стороны финикиян, и возможно, что прежде всего именно по этой причине исход и результаты ее получились совершенно иные, нежели при Соломоне. Очевидно, вследствие неумелости строителей, равным образом, как и неопытности экипажа, корабли, построенные Иосафатом, потерпели крушение, даже не успев отплыть на сколько-нибудь значительное расстояние, разбившись в Эцион-Гавере, расположенном непосредственно вблизи Элафа, служившего местом их отправления[31]. Интересно, что в снаряженной иудейским царем экспедиции хотел принять участие и Охозия, царь Самарии, отправив на кораблях Иосафата и своих слуг, очевидно, прежде всего с тою же целью раздобыться золотом, однако не получил на это согласия со стороны Иосафата. Попытка экспедиции в Офир была предпринята Иосафатом в последние годы его царствования[32], а уже при его преемнике Иораме (849-842) Элаф вновь был потеряй. Только спустя свыше полустолетия после этого иудейским царям опять удалось овладеть Элафом. На этот раз гавань находилась в обладании иудейского царства в течение нескольких десятилетий, но, несмотря на такой относительно продолжительный срок, мы за все это время ничего уже более не слышим о каких-либо попытках возобновить там кораблестроение. Очевидно, пример Иосафата и неудача, постигшая его, не располагали его преемников к повторению предпринятой им попытки.

И впоследствии в течение всей ветхозаветной истории, как уже мы имели случай отмечать выше, мореплавание точно так же оставалось совершенно чуждым израильскому народу. Так, в легенде о пророке Ионе, относящейся уже к послепленной эпохе, последний, намереваясь ехать морем, садится на иностранное судно, пассажирами которого являются представители самых различных национальностей, но в числе их, кроме Ионы, по-видимому, не было ни одного еврея[33]. Евреи, таким образом, не только активно не принимали участия в мореплавании, но не встречались и на иностранных судах в качестве простых пассажиров[34], избегая моря и морских сообщений вообще.

Попытки со стороны отдельных израильских и иудейских царей завязать более активные внешние торговые сношения окончились, таким образом, ничем, и в конце концов были совершенно оставлены, и не повторялись более. За все время самостоятельного существования обоих царств внешняя торговля их, хотя и получившая некоторый толчок в связи с распространением страсти к роскоши среди аристократических кругов, тем не менее оставалась исключительно пассивной и притом еще в большей степени, нежели ранее в царствование Соломона, которому все же удавалось поддерживать непосредственные отношения с главами соседних государств. Если к концу эпохи царств мы и встречаем отдельные еврейские поселения в чужеземных, по преимуществу в соседних странах и областях, прежде всего в Египте, то, во всяком случае, одно это обстоятельство далеко еще не дает нам права и основания видеть в каждом таком поселении и тем более в каждом случайном упоминании (например, в писаниях пророков) о той или иной стране доказательство развития внешней торговли и, в частности, существования постоянных торговых сношений с каждой такой страной, упоминаемой в ветхозаветных литературных памятниках, как это находим у Herzfeld’a. Напротив, все говорит за то, что еврейские поселения вне Палестины не были торговыми поселениями. По крайней мере, мы имеем прямые указания, что в большинстве случаев поселения эти представляли собою прежде всего колонии военных наемников, добровольно вступавших на службу иноземных государей или, что наблюдалось чаще, насильственно переведенных во время победоносных походов против одного из еврейских царств.

Как бы то ни было, но, во всяком случае, можно считать несомненным, что внешняя торговля эпохи царств отличалась прежде всего пассивным характером: ввоз и вывоз одинаково находились в руках иностранных, именно финикийских, купцов. Ввозились при этом исключительно продукты и изделия, представлявшие предметы роскоши и служившие прежде всего для удовлетворения спроса со стороны высших классов, именно: различные благовония, мирра, алоэ, нард, шафран, аир, корица, кораллы и перлы, затем предметы, служащие для украшения различных частей тела, равно как и украшавшие храмы, дворцы и богатые дома, украшения, изготовленные из золота, серебра, драгоценных камней, слоновой кости, ковры и покрывала из египетской пряжи, платья и одежда из голубого и крас­ного пурпура и виссона, колесницы и лошади. Предметами вывоза служили исключительно продукты сельского хозяйства и добывающей промышленности, о чем свидетельствует перечисление предметов торгового вывоза обоих еврейских царств, которое мы находим у пророка Иезекииля в его известном описании торговли города Тира. «Иуда и земля израилева торговали с тобою, — читаем мы здесь, — за товар твой платили пшеницею миннифскою, и сластями, и медом, и деревянным маслом, и бальзамом».

Подобно внешней торговле, и ремесленная промышленность, поскольку эта последняя успела развиться за время царств в среде израильского народа, точно так же обязана была своим развитием прежде всего спросу со стороны высших и более состоятельных классов. Удовлетворяя почти исключительно потребностям местной знати, она почти ничего не производила ни на вывоз, ни на широкого потребителя. О том, что ремесленная промышленность прежде всего и главным образом служила для удовлетворения растущей в среде землевладельческой аристократии страсти к роскоши и широкой жизни, свидетельствует и самый род ремесленных профессий, упоминания о которых встречаются в современных описываемой эпохе книгах Ветхого Завета. Это именно: пекари, составители благовонных мазей, ткачи, среди которых особенно выделяются ткачи, выделывающие изящные и богатые материи, белильщики, горшечники, в том числе, вероятно, изготовлявшие вазы и сосуды в подражание иностранным образцам, кузнецы и оружейники, плотники, резчики из дерева, выделывавшие деревянные статуи и другие резные изделия, служив­шие для украшения и внутреннего убранства домов знати, каменотесы, каменщики, штукатуры, и вообще строительные рабочие, ювелиры и золотых дел мастера, резчики и, наконец, брадобреи.

Само собою разумеется, что число ремесленников, работавших для удовлетворения спроса со стороны ограниченного числа потребителей из замкнутой аристократической среды, не могло быть особенно значительным. К тому же, как мы видели, и в жизни аристократических кругов основой хозяйства по-прежнему оставался натуральный строй, и вне дома поэтому заказывались и приобретались лишь относительно немногие предметы роскоши и такие изделия, которые не могли быть изготовлены домашними средствами[35]. И именно в виду этого последнего обстоятельства, в виду того, что профессии, занятые изготовлением предметов роскоши и изделий, украшавших дома знати, требовали значительного искусства и опытности, большая часть ремесленников не принадлежала к туземному населению, но состояла из натурализовавшихся в стране иностранцев, по преимуществу, все тех же хананеев. Особенно это следует сказать относительно требовавших особого искусства профессий золотых дел мастеров и ювелиров. Именно в этой профессии было особенно много мастеров иностранного происхождения. Но и в остальных ремесленных профессиях лишь относительно незначительная часть ремесленников принадлежала к туземцам ־־ ученикам иностранных мастеров. В общем положение дел и состояние ремесленной промышленности вряд ли значительно изменилось со времени Соломона, ког­да, как мы видели, большая часть работ по заготовке материала, равно как и по сооружению храма и по внутренней его отделке, производилась финикийскими рабочими и мастерами.

Ремесленная промышленность, во всяком случае, не играла заметной роли в экономической жизни страны. «Ремесла израильтян могли питать немалую часть народа, хотя они все-таки всегда имели более или менее второстепенное значение и не изменяли характера народа, как нации земледельческой. О фабриках (собственно, о более крупных ремесленных мастерских, в которых работали рабы. — А.Т.), какие, например, были у вавилонян, у израильтян не может быть и речи». Скромная роль, какую играла ремесленная промышленность в экономической жизни, отражалась и на общественном положении ремесленников. Положение ремесленников оказывалось далеко незавидным. Они не принимали никакого участия ни в государственной, ни даже в общественной жизни страны[36]. Звание ремесленника не пользовалось ни почетом, ни уважением. Некоторые же профессии, и прежде всего ткаческая (что представляется особенно характерным, если мы сопоставим этот факт с тем почетным положением, какое занимал, например, цех ткачей в средневековых городах), открыто презирались.

Подводя итоги экономической жизни и развития еврейского народа за время раздельного существования израильского и иудейского царств, мы прежде всего должны констатировать, что, сохраняя в течение всего этого периода почти исключительно земледельческий характер, оба царства в то же время переживают процесс коренной ломки всех имущественных и общественных отношений, процесс, выражающийся в росте крупного землевладения и в образовании землевладельческого класса, с одной стороны, и в растущей экономической зависимости от этого вновь народившегося класса массы земледельческого населения, с другой. Следствием этого процесса явилось не только имущественное неравенство, но и накопление богатств в руках землевладельческой аристократии, богатств, которые в условиях натурального хозяйства не могли найти себе какого-либо производительного помещения и потому расходовались в большинстве случаев непроизводительно. Этим и обусловливалось то развитие роскоши и внешней показной стороны в образе жизни аристократии, о котором шла речь выше. Повысившийся вместе и в связи с переменой жизни аристократии спрос прежде всего на иноземные продукты и изделия, равно как и близкое соседство передовой торговой нации того времени, имел в свою очередь своим последствием некоторое оживление внешних торговых сношений одинаково в обоих царствах, но в большей степени в северном израильском царстве, в области которого, как нам уже известно, проходил довольно важный торговый путь долиной Изреель, однако эти внешние торговые сношения, оставаясь со стороны еврейского народа в течение всего рассматриваемого периода исключительно пассивными, не могли поэтому повести, по крайней мере, в сколько-нибудь заметной степени к изменению общего экономического облика страны. Натуральное хозяйство как в предшествовавшую эпоху, так одинаково и в эпоху царств оставалось преимущественным, если не исключительно преобладающим типом хозяйственной организации.

Общественно-экономические условия, наблюдавшиеся в израильском и иудейском царствах, представляют известную аналогию и потому могут быть сопоставлены с положением отсталых земледельческих областей Греции в македонскую и непосредственно ей предшествовавшую эпоху. Как оба еврейские царства, так и греческие города и области, расположенные в стороне от важнейших морских торговых путей, не обладая удобными и оживленными морскими гаванями и не принимая поэтому ближайшего и непосредственного участия в морской торговле, тем не менее не могли не испытывать заметного влияния со стороны соседних с ними крупных торговых городов.

Интересно отметить при этом, что указанная аналогия распространялась не только на экономические и социальные, но одинаково и на политические условия развития обоих народов. И в Иудее во время царствования Иосии (640-608), как позднее в Спарте в эпоху Агиса и Клеомена, царская власть, все более стесняемая и ограничиваемая в своих отправлениях растущим значением и влиянием землевладельческой знати, одинаково пытается найти себе опору в страдающей от того же землевладельческого класса массе пауперизованного населения. И там и тут инициатива общественной реформы исходит поэтому не столько снизу, сколько сверху, не из среды самих трудящихся масс, но от царской власти и близко к ней стоящих общественных кругов[37]; и там и тут реформа имела целью устранение задолженности масс и восстановление прежнего равенства земельных наделов[38]; и там и тут, наконец, движение проходило под знаком националы кого возрождения и восстановления внешнего могущества страны[39]. Недаром национальный и социально-этический моменты таким причудливым образом переплетаются как в проповеднической деятельности и в писаниях пророков эпохи царств, так одинаково и в попытке реформы, предпринятой под их влиянием царем Иосией и имевшей своею целью проведение в жизнь возвещенных ими общественно-политических идеалов[40]. В конечном итоге, однако, и в Иудее реформаторская деятельность царя Иосии имела также мало успеха и не привела точно так же ни к каким осязательным результатам, как и реформа Агиса и Клеомена в Спарте. И причины неудачи общественных реформ там и здесь были, в сущности, одни и те же и заключались прежде всего в отсутствии собственно городских элементов населения, с одной стороны, и в инертности и пассивности земледельческой массы, с другой.

Так же неудачно, как реформа Иосии, окончилась и повторная попытка аналогичной социальной реформы, предпринятая последним иудейским царем почти накануне падения Иерусалима.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Вавилонский плен и начало диаспоры

Падение политической самостоятельности и гибель обоих еврейских царств, сопровождавшаяся уводом в плен и поселением на новых местах в совершенно иных условиях большей части населения, преимущественно из среды высших и более состоятельных его элементов, коренным образом изменили условия дальнейшего существования, а вместе с тем и всего общественно-экономического развития израильского народа. Образование на северо-востоке великих завоевательных держав, ассирийской и затем вавилонской, и стремление их расширить свои владения в сторону Египта естественно должны были привести их в столкновение с обоими еврейскими царствами, лежавшими как раз на пути их завоевательных стремлений. О сколько-нибудь длительном сопротивлении, конечно, не могло быть и речи. И вот первым еще в конце восьмого века пало северное израильское царство. После трехлетней осады Самария была взята ассирийским царем Саргоном (721). «Цвет» населения с царем во главе при этом был выведен из страны, и пленники расселены в различных местностях Ассирии, преимущественно в северных областях при реке Гозан, также частью на востоке «в горо­дах мидийских». Общее число уведенных и переселенных в Ассирию израильтян составляло, согласно ассирийским сведениям, 27290 человек. Цифра, правда, сама по себе не очень значительная, но если принять во внимание, что был уведен в плен прежде всего «цвет» населения израильского царства, то есть высшие и наиболее состоятельные слои его, тогда, напротив, для нас станет очевидным, что цифра эта, превышавшая 27000 человек, должна была охватывать всю имущую часть населения страны, лишавшейся вместе с этим всех своих наиболее состоятельных и деятельных элементов. На месте оставлено было, по-видимому, лишь беднейшее земледельческое население, неспособное к общественно-политической жизни и деятельности. К тому же уведенная в ассирийский плен часть населения замещена была поселенцами из различных вавилонских городов, «и они овладели Самарией и стали жить в городах ее». Наконец, территория бывшего израильского царства подверглась расхищению со стороны ближайших соседних народцев. Северные и восточные области заняты были арамеями, заиорданские же степные местности захвачены кочевым народом аммовитян. Вот почему с падением израильского царства и само население, занимавшее бывшую его территорию, в короткое время утратило чистоту своего еврейского происхождения и образовало новую смешанную национальность, известную у иудеев под презрительным названием — самарян.

Опасность, внезапно выросшая на севере для самой ассирийской державы в лице мидийского царства, приостановила дальнейшее движение ее на юг и более чем на сто лет отсрочила для Иерусалима и иудейского царства неизбежно грозившую им гибель. Однако с падением ассирийской державы и с возвышением на ее месте нововавилонского царства, это последнее в своей завоевательной политике пошло по стопам ассирийских царей. Движение на юг, таким образом, возобновилось, и жертвой его на этот раз пало и иудейское царство. Тщетно последнее искало опоры в Египте. Попытка в надежде на египетскую помощь отказать Вавилону в вассальной зависимости и в уплате дани (597 г.) дорого обошлась иудейскому царю Иехонии. Перед Иерусалимом появилось многочисленное войско вавилонян под предводительством самого царя Навуходоносора. Ожидавшаяся египетская помощь не приходила, и Иерусалим должен был сдаться на милость победителя. «И пришел Навуходоносор, царь вавилонский, к городу, когда рабы его осаждали его. И вышел Иехония, царь иудейский, к царю вавилонскому, он и мать его, и слуги и князья его, и евнухи его, и взял его царь вавилонский в восьмой год своего царствования. И вывез он оттуда все сокровище дома господня и сокровища царского дома; и изломал, как изрек Господь, все золотые сосуды, которые Соломон, царь израилев, сделал в храме господнем. И выселил весь Иерусалим, и всех князей, и все храброе войско — десять тысяч было переселенных, — и всех плотников и кузнецов: никого не осталось кроме бедного народа земли. И переселил он Иехонию в Вавилон, и мать царя, и жен царя, и евнухов его и сильных земли отвел на поселение из Иерусалима в Вавилон, и все войско числом семь тысяч, и художников и строителей тысячу, всех храбрых, ходящих на войну, отвел царь вавилонский на поселение в Вавилон».

На этот раз царство иудейское, однако, еще не было уничтожено окончательно, и тень политической самостоятельности ему была оставлена. Царем в Иерусалиме Навуходоносор сделал дядю Иехонии Седекию. Отсрочка оказалась, впрочем, непродолжительной. Спустя всего одиннадцать лет новая попытка отложиться привела к повторному и на этот раз уже к окончательному разгрому. Иерусалим был взят и подвергся полному разрушению. Стены были срыты и уничтожены до основания. Храм, построенный Соломоном, и «все дома большие», то есть очевидно вся аристократическая и наилучше обстроенная часть города — преданы огню. Все золото и серебро, уцелевшее от первого разгрома, и даже изделия из меди, находившиеся в храме и, вероятно, в домах знати, взяты и увезены в Вавилон. Теперь уже не только общественные верхи, но и «прочий народ, остававшийся в городе» (то есть в Иерусалиме), равно как «и весь прочий простой народ» был выселен в Вавилон. «Только несколько из бедного народа земли» оставил начальник те­лохранителей[41] работниками в виноградниках и землепашцами. Если полагаться на свидетельство ассирийских данных, согласно которым во время царствования Санхериба (705-681 гг.) в Иерусалиме насчитывалось 25 тысяч жителей, в остальной Иудее до 20 тысяч (последняя цифра, по всей вероятности, неполна и значительно ниже действительности), наконец, число крупных землевладельцев, по тем же данным, определилось в 15 тысяч человек, то мы должны будем признать, что, по крайней мере, эти последние в количестве до пятнадцати тысяч человек уведены были в Вавилон после первого и второго разгромов Иерусалима. Так, мы видели, что только после первого взятия Иерусалима Навуходоносором уведено было от восьми до десяти тысяч пленников[42]. По всей вероятности, общее число уведенных в плен было значительнее, нежели 15 тысяч принадлежавших к верхнему общественному слою, как можно заключить по числу переселенных из Самарии во время ассирийского нашествия и еще непосредственнее на основании числа возвратившихся в Иудею из вавилонского плена при Кире, составлявшего свыше 40 тысяч человек[43].

Вскоре после разрушения Иерусалима поставленный вавилонянами наместником Годолия был убит, вслед за чем, из боязни мести и расправы со стороны вавилонян, и значительная часть оставленного победителями в Иудее населения поспешила добровольно удалиться и переселилась в Египет, насильственно захватив при этом, по-видимому, и вождей дружественной вавилонянам партии, в том числе пророка Иеремию. Насколько должна была опустеть страна после этого третьего массового выселения из ее пределов жителей видно из того, что, согласно, например, свидетельству Иеремии, в Египет удалился «весь остаток иудеев», согласно же повествованию книги Царств «весь народ от малого до большого». Наконец, и ожидаемое возмездие со стороны вавилонян не заставило себя ждать, и те, кто не успел спастись в Египет, были уведены в Вавилон.

В результате такого тройного разгрома Иудея совершенно запустела и, во всяком случае, лишилась почти всего своего городского и вообще мало-мальски состоятельного и имущего населения. Мы видели, что не только «князья» и аристократия, но и «весь Иерусалим» и даже значительная часть ремесленного населения страны были уведены в плен еще Навуходоносором. При последующих разгромах точно так же, естественно, должна была пострадать прежде всего городская часть населения. На месте осталась лишь беднейшая часть земледельческого населения да, быть может, еще население наиболее захолустных и отдаленных местностей. Само собою разумеется, что экономическое развитие страны вместе с этим совершенно остановилось, и те скромные зачатки, и зародыши торговой и ремесленной деятельности, какие к этому времени успели развиться в Иудее, в короткое время должны были исчезнуть окончательно, и Иудея в большей степени, чем когда-либо ранее за все предшествовавшее время, превратилась в страну исключительно земледельческую.

Но если бедность и скромный земледельческий труд сделались уделом оставшегося на родине населения, то в совершенно ином положении оказывались те многочисленные пленники, которые были уведены с родины и расселены в различных областях вавилонского государства. Часть изгнанников была поселена в самой Месопотамии в столице или вблизи нее, часть вдоль среднего течения Евфрата, часть в области верхнего Тигра, наконец, часть в Сузиане. Изгнанники не были теперь, таким образом, размещены, как ранее после падения Самарии израильские изгнанники, по окраинам государства, а, напротив, в центральных частях вавилонского государства, и притом в крупнейших городских центрах, посреди богатого и многочисленногоj занятого по преимуществу торговлей и промышленностью, населения.

Если мы примем при этом еще во внимание относительно высокий уровень экономического развития древнего Вавилона, стоявшего в этом отношении впереди всех остальных государств и стран Востока и представлявшего поэтому как бы центр торгово-промышленной жизни для всего Востока, то мы легко поймем значение той перемены в судьбе иудеев, внезапно перенесенных из отсталой земледельческой страны в крупнейшие и важнейшие торгово-промышленные центры всей Передней Азии. Но и, помимо этого, самые условия существования иудейских переселенцев в плену вынуждали их прежде всего обращаться именно к торгово-промышленной деятельности. Хотя отведенные в плен иудеи и не подвергались, по-видимому, на новых местах своего поселения большим стеснениям, и им предоставлена была относительно широкая свобода в выборе занятий и рода деятельности[44], однако, в действительности такого выбора им, в сущности, не предоставлялось.

Прежде всего, возможность занятия земледелием и ведения земледельческого хозяйства, составлявшего, как мы знаем, преимущественное их занятие на родине, здесь, на новых местах поселения, оказывалась для них почти совершенно исключенной. При относительно незначительной и ограниченной площади годной к обработке земли, с одной стороны, и при чрезвычайно густом населении области Месопотамии, с другой, наконец, при особых совершенно непривычных для иудеев туземных способах и условиях обработки земли, построенной, как известно, на сложной системе канализации, разве лишь отдельные изгнанники в виде исключения имели возможность предаться земледельческому труду, избрав его в качестве главного рода деятельности и средства пропитания. Число таких исключений должно было оказываться тем меньшим, что переселенцы, как мы видели, в большинстве принадлежали к городской части населения и к представителям высших классов, то есть были, таким образом, прежде всего людьми, привыкшими жить доходами с земли, но не сами лично заниматься земледельческим трудом.

Но не только земледелие, а и другие роды деятельности в большинстве случаев одинаково оказывались по тем или иным причинам недоступными для изгнанников. Так, промышленная деятельность, не считая, быть может, тех относительно немногочисленных и составлявших лишь незначительное меньшинство всех переселенцев строительных мастеров и рабочих, которые специально были захвачены с собою Навуходоносором, вряд ли могла получить особенно широкое распространение среди остальной массы изгнанников. Не говоря о принадлежности большей части этих последних к высшему классу населения и, следовательно, так же непривычке их к ремесленному, как и к земледельческому труду, даже и специалисты-ремесленники, если такие были в числе изгнанников, с их примитивными приемами и способами работы в такой передовой и обладавшей для того времени относительно развитой промышленностью стране, какую представляла собою Месопотамия, не могли бы успешно конкурировать с местными ремесленниками и не нашли бы сколько-нибудь широкого сбыта среди туземных потребителей для своих изделий. Наконец, точно также и военная карьера, и государственная служба, составлявшая прямое призвание значительной части изгнанников на их родине, здесь для большинства из них, по крайней мере, а вернее, что и для всех вообще, оказывались закрытыми.

Но если все другие роды занятий были недоступны или малодоступны для иудейских изгнанников в Вавилоне, зато тем более обширное поприще открывалось для них в области торговых и денежных операций, для которых условия жизни в вавилонской монархии представляли такие необычайно благоприятные условия. Перед иудеями открывалось, таким образом, новое широкое поле деятельности, хотя и необычной для них, но в то же время представлявшей наиболее легкий и доступный одинаково и для них путь к наживе и к обогащению. Если мы припомним еще при этом, что значительная часть изгнанников принадлежала к высшим и более состоятельным кругам населения, следовательно, располагала и достаточными средствами для занятия торговыми операциями, то мы без труда поймем, почему именно торговля сделалась их преимущественным занятием во время изгнания и поселения в областях вавилонского государства.

Как бы то ни было, по в конце концов значительная часть изгнанников, и прежде всего все те, которые располагали необходимыми для этого средствами, обратились именно к занятию торговлей и денежными операциями; по-видимому, они имели в этом отношении предшественников уже в лице отдельных более предприимчивых личностей из числа уведенных еще во время ассирийского пленения израильтян. Если действительно верно только предположение о еврейском происхождении руководителя известнейшего банкирского дома в Вавилоне, банка Эгиби[45], открывшего свои действия еще в 685 году, то из этого примера можно видеть, насколько быстро и легко приспособлялись изгнанники к новым условиям жизни. Факт принадлежности виднейшего и крупнейшего банкирского дома Вавилона лицу, по-видимому, еврейского происхождения — далеко не единственный показатель нового рода деятельности, к какой обратились израильские и иудейские изгнанники на новых местах своего поселения в совершенно иных условиях по сравнению с условиями их жизни на родине. Мы имеем и помимо того целый ряд других доказательств, и прежде всего документальных данных, подтверждающих живое участие иудейских изгнанников в вавилонской торговле. Так, среди торговых записей шестого и пятого веков дохристианской эры, найденных во время раскопок, производившихся американской экспедицией на месте древнего Ниппура, во множестве встречаются еврейские имена.

Только широким участием в торговых и денежных операциях объясняется, по-видимому, то обстоятельство, что многие иудеи за время своего пребывания в плену не только могли достигать высокой степени благосостояния, но и успевали составить себе, по-видимому, довольно солидные денежные состояния. Вот почему, когда вслед за падением вавилонского государства со стороны нового завоевателя, персидского царя Кира, последовало разрешение иудейским пленникам возвратиться на родину, разрешением этим воспользовалась лишь часть изгнанников, многие же не вернулись на свою прежнюю родину, но предпочли добровольно остаться в Месопотамии, превратившейся таким образом как бы в их вторую родину. Само собою разумеется, что это были именно те из изгнанников и их потомков, которые успели найти себе прибыльный род деятельности и хорошо устроились, и прижились на новых местах. Усвоение многими из них вавилонских и впоследствии персидских имен показывает, насколько успели они освоиться с новыми условиями существования и насколько тесно связанными со своей новой родиной чувствовали они себя при этом.

Последствием пребывания в вавилонском плену явилась, по крайней мере, для той части изгнанников, которые не пожелали возвратиться на родину и предпочли остаться на чужбине, где условия существования представлялись для них и более выгодными и более привлекательными, не только перемена родины, но, что гораздо важнее и существеннее, тот крутой и резкий поворот, какой произошел при новых условиях во всем их образе жизни. Из сельских жителей, живших преимуще­ственно доходами со своих поместий и мирно «сидевших под виноградниками и смоковницами своими», они в короткое время превратились в городских жителей, по преимуществу в горожан по всему своему образу жизни и по привычкам; из земледельческого народа, каким они были до этого времени на своей прежней родине, в нацию исключительно торговую, в конце концов сделавшуюся совершенно чуждой земледелию. Иудейство «продолжает существовать в изгнании, как нация, но как нация без крестьян, как нация, состоящая исключительно из горожан... Иудейство становится теперь не только нацией горожан, но и нацией торговцев». Начиная с этого времени все дальнейшее развитие иудейского народа продолжает идти указанным путем и в указанном направлении. Если иудеи Палестины до окончательного их рассеяния после разрушения Иерусалима римлянами продолжали еще держаться традиционного земледелия, то евреи диаспоры в самое короткое время быстро эволюционировали от сельского хозяйства и сельской жизни в сторону торговли и городской жизни. Черты исключительно торговой и городской нации, усвоенные иудеями диаспоры еще задолго до пашей эры, как известно, еврейство продолжает сохранять и до сих пор. И в настоящее время расовые особенности евреев представляют собою прежде всего «в сущности не что иное, как особенности горожан, доведенные до самой высокой степени вследствие продолжительной жизни в городах и отсутствия свежего притока из среды крестьянства»[46].

Городская жизнь и занятие торговлей перестали быть при таких условиях более или менее случайным обстоятельством или результатом свободного выбора в жизни отдельных представителей иудейской национальности, но с течением времени путем своего рода естественного подбора превратились в наследственную «расовую» черту характера, свойственную всей нации вообще. Прекрасную характеристику этого процесса выработки национального характера евреев в связи прежде всего с условиями их жизни в диаспоре находим мы у Каутского, у которого мы заимствовали и только что приводившиеся выше цитаты. «Евреи своеобразием своей истории, — говорит Каутский, — были прикреплены не только к городам, но и внутри их к определенным профессиям. Они должны были жить чужими среди чужих. В старину это легче всего давалось купцу. По началу он занимался не только покупкой и продажей товаров, но и их транспортом, он должен был сам заботиться о нем и оберегать его. Торговля товарами требовала поездок и пребывания купца на чужбине; все нации с товарной торговлей поступали так и потому привыкли видеть у себя чужестранных купцов. Евреи, вынужденные покидать родину, вступали на чужбину преимущественно в качестве купцов. И, наоборот, те евреи, духовные особенности которых наиболее подходили для торговли, скорее отваживались ехать за границу... Вне Палестины евреи в первую голову принуждены были обратиться к купеческой деятельности. Так что с ранних времен мы видим их торговым народом. Поэтому они, вероятно, сильно развили качества необходимые для купца, и это высокое развитие в течение многих поколений занятия такой деятельностью внутри одной и той же семьи должно было, наконец, создать наследуемые способности и черты».

Говоря о процессе выработки основных черт позднейшего национального характера еврейства, черт, характеризующих собою прежде всего еврейство времени наивысшего развития диаспоры, мы забегаем, правда, несколько вперед. Однако мы считаем себя в праве коснуться вопроса о перемене в национальном характере еврейского народа, происшедшей в связи с жизнью в условиях диаспоры, в виду того, что указанный процесс берет свое начало именно в тех условиях существования на чужбине, в какие были поставлены еврейские изгнанники, поселенные в различных местностях вавилонского царства, и в виду того, что вместе с этим и начало того коренного перелома в характере еврейского народа, о котором мы только что говорили, восходит точно так же ко времени пребывания иудеев в плену вавилонском.

В сущности, уже в вавилонских городах иудеи жили в условиях, вполне соответствовавших условиям позднейшей диаспоры, и в этом отношении можно смело утверждать, что начало еврейской диаспоре было положено именно первым массовым, пусть первоначально даже насильственным, переселением иудеев с их родины в Месопотамию. Уже здесь иудеи оказывались именно в том самом положении и в тех самых условиях, в которых Каутский видит основную причину, обусловившую главнейшие типичные черты их последующего национального характера. Мало того, именно в Вавилоне все эти условия должны были действовать с особой силой в виду того, что иудеи оказывались здесь посреди деятельного торгового населения, пример которого должен был действовать на них особенно заразительным образом. И мы показали выше, что еще в Вавилоне многие из изгнанников не только успели в течение всего каких-нибудь нескольких десятилетий совершенно переродиться в указанном направлении, по и настолько освоиться со своим новым положением, что не пожелали возвращаться на родину, после того как получили к этому полную возможность. Очевидно, уже в то время перспектива вновь очутиться в бедной и к тому же разоренной стране, отказавшись при этом от всех тех благ и способов легкой наживы, какие представляла жизнь на чужбине, мало прельщала и соблазняла, по крайней мере, тех из них, которым удалось прочно обосноваться и устроиться на новых местах поселения.

Вавилонский плен, таким образом, не только явился первым фактом массового выселения иудеев с родины, не только послужил началом рассеяния — диаспоры, но одинаково положил начало и тому решительному перелому, той перемене в национальном характере, которая с этого времени все более начинает отличать евреев диаспоры от евреев Палестины[47].

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Иудеи диаспоры и иудеи Палестины

Резкий контраст, резкую противоположность представляло положение иудеев, оставшихся на родине, и иудеев-изгнанников, уведенных вавилонянами с собою и расселенных в различных местностях вавилонской монархии, причем обратно тому, как можно было бы ожидать, различие в положении тех и других оказывалось в пользу изгнанников. Бедность и обезлюдение страны, только что подвергшейся страшному опустошению и разорению, почти полная небезопасность от вторжений со стороны окружавших ее кочевых народцев, исключительно земледельческий, притом самый примитивный образ жизни оставшегося на территории бывших израильского и иудейского царств населения, с одной стороны, и в то же время относительно широкая свобода в выборе занятий, предоставленная изгнанникам, и прежде всего открывавшиеся перед ними широкие возможности легко и быстро достигать благосостояния и даже составлять себе крупные состояния путем обращения к торговым и денежным операциям, с другой — такова была картина жизни иудеев на родине и в изгнании в эпоху так называемого вавилонского плена. Прогрессирующая бедность, разорение и упадок на родине в Палестине и быстрая акклиматизация на чужбине, акклиматизация, сопровождавшаяся пе­реходом к исключительно городской жизни и к занятию прежде всего торговыми и денежными операциями и вместе с тем относительно быстрым ростом благосостояния иудеев, живших вне родины — таковы были и соответственно намечавшиеся уже в то время перспективы дальнейшего развития еврейского народа со времени потери им политической самостоятельности.

И как мы только что показали в предшествовавшей главе, именно в этого рода перспективах, открывавшихся перед еврейским народом, и следует прежде всего искать основные причины последующей диаспоры, начало которой положено было фактом массового переселения в Вавилон и которая с этого времени даже и после возвращения изгнанников на родину не приостановилась, а, напротив, продолжала развиваться все ускоряющимся темпом.

Положение дел в этом отношении и, прежде всего, отмеченное соотношение в условиях существования евреев на родине и на чужбине не изменилось сколько-нибудь заметно и в последующую персидскую эпоху, сменившую собою время пребывания иудеев в плену вавилонском. Правда, с падением вавилонской монархии, павшей от руки нового завоевателя, персидского царя Кира, со стороны последнего последовало осенью 538 года (всего около пятидесяти лет спустя после разрушения Иерусалима) разрешение иудейским изгнанникам возвратиться на их прежнюю родину; однако, как мы видели, уже в то время этим разрешением поспешила воспользоваться лишь часть изгнанников; многие и, конечно, прежде всего те из изгнанников, которым более других посчастливилось на их новой родине и которым удалось найти там какое-либо прибыльное занятие, предпочли возвращению в Палестину, в свое прежнее отечество, обеспеченное существование на чужбине в главных городских центрах бывшей вавилонской и вновь выросшей персидской монархии[48].

Возвратилось в Иудею в первые годы после разрешения 42360 человек с 7000 рабами. Возвратившихся сразу же ожидало на родине горькое разочарование. Мессианские чаяния и предвещания пророков ни в малейшей степени не оправдались[49]. На­против, все складывалось таким образом, чтобы убить среди возвратившихся всякую веру в будущее. «Вместо триумфального шествия всего народа в землю, точащую мед и молоко, в среду народов, жаждавших Израиля, как светоча истинного богопознания, жалкие караваны прибыли в одичавшую обезлюдевшую Палестину, где они застали осевшими исконных врагов — моавитян, аммовитян, идумеев и своих братьев, северных израильтян, смешавшихся с ассирийскими колонистами и, в виде так называемых самарян, осквернивших культ Иеговы языческими обрядами и служением наряду с ним другим богам... Иудеям пришлось подумать уже о простой безопасности. Наряду с этим подверглись иудеи и естественным бедствиям: неурожаи и голодовки опустошали одичавшую Палестину ... Но если такова была обстановка, ожидавшая возвращавшихся изгнанников на родине, то и в дальнейшем положение дел не изменилось к лучшему.

Не только все расчеты на ожидавшееся лучшее будущее для иудейского народа не оправдались, но даже и возвращение к той степени благосостояния и к тому уровню экономического развития, на котором стояло иудейское царство до падения своей самостоятельности, оказывалось более невозможным. Все наиболее состоятельные элементы страны, и прежде всего почти весь землевладельческий аристократический класс, как мы знаем, в первую голову были захвачены и уведены вавилонянами с собою, из пих-то именно, в свою очередь, по всей вероятности, значительная часть и предпочла остаться на своих новых местах поселения. Среди оставшихся в Вавилоне была, по-видимому, и большая часть потомков родовой аристократии. По крайней мере, о них и относительно их роли в политической жизни страны, в противоположность предшествовавшей эпохе царств, мы с этого времени почти ничего не слышим и не знаем. Быть может, это обстоятельство отчасти объясняется и прекращением самостоятельной политической жизни Иудеи, но в значительной мере, во всяком случае, оно обусловливалось тем разгромом и почти поголовным уводом в плен, какому подверглась во время вавилонского нашествия прежде всего именно аристократия. И надо думать, что именно с устранением и отсутствием царской власти, с одной стороны, и влиятельных аристократических кругов, с другой, сделался возможным и самый факт утверждения и торжества среди иудейского народа по возвращении его из вавилонского плена теократии и иерократии.

Если ранее в повествовании исторических еврейских книг о времени царств, равно как и в пророческих писаниях, относящихся к тому же времени, мы постоянно встречались с упоминанием о царе и князьях, пользовавшихся исключительным влиянием в жизни страны, то теперь всякие упоминания об этих последних почти совершенно отсутствуют, и речь, напротив, постоянно идет только о священниках и левитах. «И стали жить священники и левиты, и народ, и певцы, и привратники, и нефипеи в городах своих, и весь Израиль в городах своих», — такими словами заканчивается сообщение книги Ездры о возвращении иудеев из плена и вместе с тем начинается повествование о дальнейшей их судьбе в Палестине после возвращения.

Но устранение землевладельческого класса с общественной и политической арены имело своим последствием не только торжество теократии и священства. Не менее важны были последствия его и в области собственно экономической жизни. С устранением землевладельческой аристократии (а наиболее состоятельные элементы из ее среды, во всяком случае, не вернулись, как мы имеем все основания предполагать, из плена) и с потерей ею первенствующего положения в стране исчезал и тот слабый импульс, который ранее в эпоху царств получала торговля, так как вместе с этим сильно сокращался и имущий верхний слой населения вообще, предъявлявший ранее относительно значительный спрос на предметы непроизводительного потребления и роскоши, ввозившиеся из заграницы. Напротив, заступившее теперь на место землевладельческой аристократии в качестве правящего класса духовенство не только с сво­ей стороны не способствовало поддержанию и развитию внешних торговых отношений, но заняло как в отношении внешней, так одинаково даже и в отношении внутренней торговли резко и определенно враждебную позицию. Не покровительство, но стеснение торговли, не привлечение, но возможно полное удаление всех иностранцев из пределов страны ставило оно себе прежде всего целью и считало своей заслугой.

В результате даже те немногие зачатки и зародыши внешней торговли, которые намечались в эпоху царств и которые должны были исчезнуть в последующую эпоху вавилонского пленения, не могли уже более возродиться одинаково и в персидскую эпоху. Внешняя торговля должна была, таким образом, сильно сократиться, если только не прекратиться почти совершенно[50].

Сельское хозяйство и земледельческий труд поэтому по-прежнему и при том еще в большей степени, нежели ранее, составляли главную основу существования возвратившихся на родину иудеев. Однако и земледелие одинаково находилось в упадке, и земледельческий труд не оправдывал себя более даже в той степени, как в допленную эпоху. Даже и в этом отношении возвратившихся ожидало одинаково разочарование, как и в области их мессианских чаяний. Опустошенная и запустевшая страна, почва, остававшаяся без обработки или же обрабатывавшаяся самым примитивным способом в продолжение нескольких поколений, отказывалась вознаграждать труд земледельца.

«Вы сеете много, а собираете мало, едите, по не в сытость; пьете, но не напиваетесь; одеваетесь, а не согреваетесь; зарабатывающий плату зарабатывает для пустого кошелька, — так описывает бедствия своего времени пророк Аггей, современник возвращения из плена вавилонского. — Небо заключилось и не дает вам росы, и земля не дает своих произведений. И я призвал засуху на землю, на гору, на хлеб, на виноградный сок, на елей и на все, что производит земля, и на человека, и на скот, и на всякий ручной труд». Картина бесплодия, нарисованная Аггеем, подтверждается свидетельством и другого современного пророка Захарии: «Прежде дней тех (писано во время возвра­щения из Вавилона Зоровавеля. — А.Т.), не было возмездия для человека, ни возмездия за труд животных». Правда, оба пророка предвозвещают наступление лучших времен в связи с возвращением из Вавилона потомка давидова Зоровавеля (в первые годы царствования Дария Гистаспа) и с провозглашенным покаянием народа, однако пророческие обещания в это время исполнялись туго, и на этот раз надежды на Зоровавеля, точно так же как раньше надежды, связывавшиеся с освобождением и возвращением из плена, совершенно не оправдались. Неурожаи и голод продолжались одинаково как до, так и после прибытия Зоровавеля.

К естественным бедствиям присоединялась и постоянно грозившая опасность извне. «Ни уходящему, ни приходящему не было покоя от врага, — говорит тот же пророк Захария, — и попускал я всякого человека враждовать против другого». Значительная часть территории бывшего иудейского царства за время пребывания изгнанников в плену захвачена была, как мы уже знаем, соседними кочевыми и полукочевыми народцами: идумеями с юга, аммонитянами с востока, с которыми туземное оставшееся на месте население успело уже отчасти слиться. Возвратившиеся изгнанники могли поэтому занять лишь небольшую часть бывшей Иудеи. Вместо границ «от Элафа до великого моря по египетскому потоку» с наделами всех двенадцати колен, как того хотел Иезекииль, они получили в удел лишь Иерусалим с его окрестностями, как это видно из перечня работ у Неемии (гл. З). Положение их оказывалось, таким образом, вдвойне затруднительным. Они не только бедствовали и страдали от неурожаев и голода, но, помимо того, должны были чувствовать себя совершенно изолированными и окруженными враждебно по отношению к ним настроенным окрестным населением.

«Изгнанники по возвращении, — говорит Велльгаузен, — не распространились на всю прежнюю область, занятую ранее коленом и царством Иуды. Это было бы для них равносильно самоубийству. Напротив, они должны были во что бы то ни стало тесно держаться друг друга. Они селились поэтому лишь в Иерусалиме и ближайших его окрестностях. Казалось, первым делом с их стороны должно было бы являться восста­новление разрушенного храма, а между тем им приходилось ограничиться сооружением простого алтаря на священном месте. Все их усилия направлены были в это время исключительно на то, чтобы только как-нибудь упрочиться и удержаться в стране. Урожаи были плохи, но вместе и одновременно с этим давали себя чувствовать и все другие неудобства и затруднения, какие обычно испытывает всякое вновь возникающее поселение. Иерусалим восставал из развалин лишь крайне медленно и постепенно. Улицы оставались пустыми: на них не было видно ни стариков, ни детей. Заработков никаких не представлялось. Торговля и всякие иные сношения между жителями затруднялись небезопасностью, царившей на улицах, так что боялись выходить из дому. Со стороны персидской администрации никаких мер к улучшению не принималось. Напротив, в то же время обложение было крайне высоко и тяжелым бременем ложилось на беднейшую часть населения».

Так печально обстояло дело в первое время по возвращении изгнанников на родину, но и в дальнейшем положение нисколько не изменилось к лучшему. Надежды и пророчества относительно возобновления милостей Ягве к своему народу, связывавшиеся с восстановлением храма в Иерусалиме, не оправдались точно так же, как и все прежние чаяния и ожидания. И сто лет спустя после возвращения первой партии изгнанников из плена, во время прибытия в Иудею Неемии и начатой им постройки иерусалимских стен, масса земледельческого населения оказывалась в таком же бедственном, если только не в худшем положении, нежели в первые годы по возвращении. И без того тяжелое положение масс в значительной мере ухудшилось еще вновь развившимся и быстро прогрессировавшим на почве общей бедности и недостатка имущественным неравенством.

«И сделался, — рассказывает книга Неемии, — большой ропот в народе и у жен его на братьев своих иудеев. Были и такие, которые говорили: нас, сыновей наших и дочерей наших много; и мы желали бы доставать хлеб и кормиться, и жить. Были и такие, которые говорили: поля свои и виноградники свои, и дома свои мы закладываем, чтобы достать хлеба от голода. Были и такие, которые говорили: мы занимаем серебро на подать царю под залог полей наших и виноградников наших; у нас такие же тела, какие тела у братьев наших, и сыновья наши такие же, как их сыновья; а вот мы должны отдавать сыновей наших и дочерей наших в рабы, и некоторые из дочерей наших уже находятся в порабощении. Нет никаких средств для выкупа в руках наших; и поля наши и виноградники наши у других».

Растущее разорение и обнищание масс, вынужденных закладывать свои поля и виноградники и лишавшихся вместе с этим своего последнего имущества, давало себя чувствовать тем сильнее, чем более была в это время общая бедность страны и столь частые и почти не прекращавшиеся в течение всей описываемой эпохи недороды и чем труднее оказывалось на почве общего экономического упадка найти какой-либо иной заработок, кроме земледельческого. К этому присоединялось еще бремя налогов и различных поборов в пользу персов, бремя, которое всей тяжестью ложилось прежде всего на низшие классы населения и от которого они, по крайней мере, были свободны в допленное время. Такое бедственное положение масс продолжалось, по-видимому, до самого начала эллинистической эпохи. По крайней мере, мы ничего не слышим за все время о каких-либо переменах к лучшему, да и не имеем никаких оснований предполагать такую перемену.

Итак, бедная разоренная страна, совершенно истощенная почва, хронические неурожаи и недороды, бедность массы населения при одновременном сильном истончении имущего слоя населения — такую печальную картину представляла жизнь палестинских иудеев по возвращении их из плена. При подобных условиях возможность какого-либо экономического прогресса, само собою разумеется, оказывалась почти совершенно исключенной. В частности, общая бедность страны и прежде всего бедность ее денежными капиталами исключала возможность развития торговли[51]. И мы, действительно, видели, как под влиянием сильного сокращения имущих слоев населения, заинтересованных в получении иноземных продуктов и изделий, с одной стороны, и под влиянием враждебного отношения ко всяким, в частности, торговым сношениям с иностранцами со стороны правящего духовенства, с другой, внешняя торговля пришла в совершенный упадок и была развита несравненно слабее, нежели в допленную эпоху. За весь период времени от вавилонского плена до начала эллинистической эпохи мы почти совершенно не встречаем указаний на внешние торговые сношения иудейского народа, и, что в особенности представляется характерным, даже те немногие и крайне редкие намеки и упоминания о сношениях с иностранцами связываются обычно в описываемую эпоху с какими-либо запрещениями или же с пожеланиями полного прекращения таких сношений и совершенного изгнания и удаления всех иностранцев из пределов страны. При столь ничтожном развитии внешней торговли вообще не приходится, конечно, повторять, что поскольку внешние торговые сношения все же имели еще место в описываемую эпоху, они в еще большей степени, нежели когда-либо, должны были отличаться пассивным характером по преимуществу.

Но история Израиля в это время, по совершенно верному замечанию Тураева, «делалась уже не в Палестине или, по крайней мере, не в одной Палестине». И вот, если мы от данных, характеризующих положение палестинских иудеев после их возвращения на родину, обратимся к положению иудеев, живших вне Иудеи, иудеев диаспоры, мы увидим при этом совершенно иную картину. Мы видели, что еще в эпоху вавилонского господства значительная часть иудейских изгнанников не только освоилась на новых местах своего поселения, обратившихся вместе с этим как бы в их вторую родину, по, приспособившись к новым условиям, совершенно изменила как весь образ жизни, так и самый свой характер. С падением же Вавилона и с распространением персидской власти, по выражению книги Эсфирь, «на сто двадцать семь областей от Индии до Эфиопии» перед иудейскими изгнанниками на новом для них поприще торговой деятельности открывались несравненно более широкие возможности и перспективы. И иудеи, действи­тельно, широко распространяются в пределах персидской монархии. Мало того, одновременно растет и их влияние, и значение как в экономической, так и в общественной жизни, так что, особенно в персидское время, они начинают представлять собою известную общественную силу, нередко в отдельных случаях достигая даже относительно очень высокого влиятельного положения[52].

Прежде всего, рядом со старыми иудейскими общинами в области Месопотамии, сохранившимися от времени вавилонского плена, теперь начинают возникать значительные поселения иудеев и в собственно персидских городах и прежде всего в столичном городе Сузах, где им в короткое время удается приобрести немалое значение и влияние. Так, именно в Сузах выдвинулся Неемия, занимавший видную должность и успевший добиться влиятельного положения даже при персидском дворе. О существовании значительного иудейского поселения в Сузах свидетельствует и повесть Эсфирь, действие которой обычно приурочивается ко времени царствования Ксеркса. Но иудейские поселения уже в то время не ограничивались одними Сузами. По свидетельству той же повести, иудеи представляли собою «народ, разбросанный и рассеянный между народами по всем областям персидского царства». Указ царя об истреблении иудеев послан был во все сто двадцать семь областей персидского царства, причем по случаю этого указа «во всякой области и месте, куда только доходило повеление царя и указ его, было большое сетование у иудеев»[53]. Разумеется, это преувеличение, но оно, во всяком случае, не могло бы иметь места, если бы иудеи не были широко распространены в пределах персидской монархии. При этом в повести содержатся определенные указания относительно жизни иудеев, преимущественно, в городах. Иудейская диаспора, начало которой положено было массовым выселением в области вавилонского царства, в персидскую эпоху получила, таким образом, дальнейшее, притом самое значительное развитие.

Однако иудеи в то время все еще были распространены, по-видимому, преимущественно лишь в восточных областях персидского царства, на территории бывшей нововавилонской монархии и в собственной Персии. В западной части малоазиатского полуострова они встречались еще относительно редко, на самой же крайней оконечности Малой Азии, на побережье, занятом греческими колониями, разве лишь в виде отдельных случайных исключений[54].

Из других областей, входивших в это время в состав персидской монархии, иудеи встречались в более значительном числе в Египте, связи с которым существовали у них еще ранее времени вавилонского плена. Первые иудейские поселения появляются в Египте еще к концу эпохи царств, около времени царствования Псаметиха I, преимущественно в виде военных гарнизонов и притом в большинстве случаев, как можно думать, точно так же не по доброй воле. Однако, более обширные и многочисленные колонии возникают в Египте, во всяком случае, лишь со времени разрушения Иерусалима и гибели иудейского царства, заставившей, как мы уже знаем, многих иудеев искать спасения в Египте. Именно: после убиения вавилонского наместника Годолии, по свидетельству пророка Иеремии, переселился в Египет под предводительством Иоанана, сына Карей, «весь остаток иудеев». При этом еврейские переселенцы поселились, по-видимому, не только в пограничных местностях, но распространились по всей стране, вплоть до верхнего Египта (до земли Пафрос). Впрочем, если в Вавилоне и впоследствии в Персии иудеи обратились прежде всего и в большинстве случаев к торговой деятельности и к денежным операциям, то в Египте, представлявшем собою в то время страну с относительно мало развитой торговой и промышленной деятельностью, мы встречаем их главным образом и прежде всего в качестве военных гарнизонов, занимающих пограничные крепости, относительно жизни которых дают такое яркое представление документы, найденные на острове Элефантине и в Ассуане, двух пограничных укреплениях в верхнем Египте на границе с Эфиопией.

Не только начало еврейской диаспоры, но и относительно широкое ее распространение, пока еще, впрочем, преимущественно только в восточных областях персидской монархии и в Египте, восходит, таким образом, еще к доэллинистической эпохе. Уже в то время обнаружилось с полной силой и определенностью резкое различие в положении иудеев на родине и вне ее, различие отнюдь не в пользу первых. Уже в то время начала сказываться и действовать среди них притягательная сила жизни на чужбине по сравнению с печальными условиями жизни на родине. Уже в то время не только наметился, но и завершился перелом в характере иудейства вне родины. Уже начиная со времени вавилонского плена и с эпохи персидского владычества в Азии развитие еврейского народа начинает идти совершенно новыми путями, и вместе с этим история его перестает быть только историей небольшого обитавшего в Палестине земледельческого народа и превращается в историю иудейства, сыгравшего такую крупную роль в общей истории человечества.

Однако если начало иудейской диаспоры и нельзя, таким образом, связывать непосредственно с началом эллинистической эпохи, то широкие всемирные размеры она принимает, во всяком случае, именно в эту эпоху. Толчок к широкому распространению иудеев в области западного Средиземноморья и вместе с тем к рассеянию их в пределах всего известного в то время культурного мира впервые дан был завоеваниями Александра Македонского и образованием на развалинах основанной им монархии эллинистических государств, связавших Восток и Запад и установивших между ними более прочные и постоянные связи и отношения.

Если разрушение Иерусалима и сопровождавший его массовый увод иудейского населения в плен положили начало иудейской диаспоре и поселению их в области Месопотамии и в Египте, если позднее образование еще более обширной, нежели вавилонское царство, персидской монархии способствовало в значительной степени распространению их в Азии, то легко себе представить, какое обширное поле для распространения иудейской диаспоры открывалось с образованием эллинистических государств, впервые связывавших Восток с Македонией и Грецией единством и общностью культуры и способствовавших одновременно с этим необычайному оживлению международных торговых и иных связей и отношений. Наконец, расширение римского владычества на всю средиземноморскую область еще более расширило границы культурного общения между обитавшими на протяжении всей этой области народами и сделало возможным распространение иудеев вплоть до крайнего Запада.

Различие между условиями жизни на родине и. условиями жизни иудеев диаспоры на чужбине, обнаружившееся, как мы видели, с полной силой еще в доэллинистическую эпоху, теперь должно было проявляться еще ярче, чем шире и чем радужнее были перспективы и возможности, открывавшиеся с этого времени перед еврейскими переселенцами, покидавшими родину и искавшими счастья в чужих краях. Бедственное положение на родине и невозможность найти там не только какое-либо прибыльное занятие, по зачастую и просто заработок для дневного пропитания, и в то же время тот широкий простор для деятельности и для проявления частной инициативы и прежде всего легкий способ наживы и получения прибыли путем торговых и денежных операций, какой представляла собою жизнь в крупных столичных и торговых центрах того времени; нищета и полуголодное состояние, с одной стороны, и самые радужные перспективы вплоть до приобретения крупных денежных состояний, с другой, — такое сопоставление не могло не приходить в голову всем более предприимчивым и энергичным лицам из числа бедствовавших там иудеев и не могло не манить их и не соблазнять последовать за покинувшими родину и оказавшимися более счастливыми на чужбине соотечественниками.

Притягательная сила таких крупных центров, как Александрия и Антиохия, должна была сказаться тем значительнее, что расположены они были почти в непосредственном и, во всяком случае, в более близком, по сравнению с культурными центрами предшествовавшей эпохи, соседстве с Палестиной. Но, помимо этих двух крупных центров, ряд эллинистических и эллинизированных городов окружал область Иудеи со всех сторон и точно так же должен был привлекать к себе многочисленных иудейских переселенцев. И мы, действительно, встречаем еврейские колонии уже очень рано во всех этих ближайших к Палестине центрах эллинистической жизни и эллинистической культуры.

Ко всем соблазнам городской жизни присоединялись еще специальные льготы и привилегии, которыми эллинистические монархи стремились привлечь население во вновь основывавшиеся ими в большом числе городские центры.

Если почва для иудейской диаспоры вообще была подготовлена еще в предшествовавшую доэллинистическую эпоху, то условия для самого широкого ее распространения образовались, таким образом, только теперь, и нет ничего удивительного в том, что начиная с этого времени диаспора и повсеместное распространение иудеев пошли особенно быстрыми шагами вперед. Если ранее еврейская колонизация направлялась преимущественно в важнейшие и прежде всего в столичные центры восточных государств, то теперь, естественно, направление ее переменилось, избрав своей преимущественной целью столичные центры эллинистических государств, равно как и другие более крупные и значительные эллинистические города.

«В том обширном возникновении греческих городов, — говорит Моммсен (совр.: Моммзен. — Прим, ред.), — которое продолжалось при многих поколениях и получило такие громадные размеры, каких никогда не имело ни прежде того, ни после, иудеи приняли выдающееся участие». Правда, Моммсен находит при этом, что иудеи «заводили свои поселения в чужих странах не по доброй воле», однако именно в отношении эллинистической эпохи он в этом отношении далеко не прав. Если отдельные случаи насильственных переселений действительно имели место отчасти и в эллинистическую эпоху, как, например, массовое переселение в Александрию при Птолемее I Лаге, то не меньшую, а по всей вероятности, и большую роль в распространении иудейской диаспоры в это время играло все же добровольное выселение их с родины, причем главным и преимущественным стимулом для этого служили прежде всего торговые выгоды, представляемые жизнью в крупных центрах эллинистической культуры. В том факте, как относительно быстро и легко даже насильственно переселенные иудеи приживались на новых местах поселения, точно так же надо видеть, прежде всего, действие именно этой последней причины.

В особенности привлекал иудеев уже с самого начала эллинистической эпохи Египет, с которым у них, как мы знаем, суще­ствовали древние связи, с которым в первую половину эллинистической эпохи они были к тому же связаны и политически и где, наконец, наличность такого крупного торгового центра, как Александрия, занявшая с этого времени первенствующее положение во всей международной торговле, обещала переселенцам особые выгоды. Иудеи такими массами селились в Александрии, что Моммсен имел основание назвать Александрию столько же греческим, сколько и иудейским городом, относя это определение еще ко времени первых Птолемеев.

Позже, нежели в Египте, по-видимому, только со второй половины третьего века начинается распространение иудеев в соседнем сирийском царстве и появление их в большом числе в столице этого последнего — Антиохии, после чего они проникают и на запад малоазиатского полуострова. Во втором веке мы застаем иудеев в более или менее значительном числе на греческих островах, частью в Греции и Македонии. Первые известия о появлении иудеев в Риме восходят к половине второго столетия до пашей эры[55].

Александрийская сивилла, таким образом, была права, когда уже около половины второго столетия до Р.Х. говорила об иудеях, как о народе, наполнившем собою все земли и все моря.