Евреи в древности и в Средние века

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Евреи диаспоры. Их распространение в пределах римского государства

В экономической жизни римской эпохи евреи далеко не играли такой же выдающейся роли, как впоследствии в средневековой Европе. Исследование обстоятельств и условий существования евреев в Римской империи имеет поэтому не столько самостоятельное значение, сколько как необходимое введение к изложению судеб еврейского народа в средневековую эпоху и, прежде всего, как решение выдвинутой Зомбартом проблемы о первоначальном накоплении еврейских богатств. Та исключительная роль, какую играли евреи в торговле раннего средневековья, предполагает уже в то время наличность в их руках значительных капиталов. Возникает, таким образом, вопрос о времени первоначального образования еврейских капиталов. Зомбарт относит это время к римской эпохе, ограничиваясь кратким замечанием, что евреи посреди общей гибели древнего мира успели сохранить значительную часть своего золота и сокровищ.

Такое простое, ничем не доказываемое утверждение не есть еще, однако, решение вопроса, а лишь перенесение его с средневековой на римскую эпоху. Более специальную попытку разрешения выдвинутой Зомбартом проблемы содержит в себе работа Шиппера.

Отрицая наличность широкой торговой деятельности евреев римского времени, Шиппер признает источником первоначального накопления богатств в руках евреев исключительно землевладение и земельную ренту, получавшуюся евреями в качестве землевладельцев в последние века существования Римской империи. Предлагаемое Шиппером решение в конце концов остается также недоказанным и притом не имеет самостоятельного значения, так как является простым применением к проблеме о происхождении еврейских богатств теории первоначального накопления, развиваемой Зомбартом в отношении позднейшего средневековья. Оба решения, таким образом, нельзя признать удовлетворительными. Самый факт су­ществования еврейских капиталов еще в римскую эпоху остается недоказанным.

Трудность разрешения проблемы заключается не только в отсутствии достаточного исторического материала, но не в меньшей степени, как нам кажется, и в неправильной постановке самого вопроса. Раз видная роль и участие евреев в торговых сношениях раннего средневековья представляет собою факт, доказанный вполне надежными историческими свидетельствами, то, быть может, именно здесь и следует прежде всего видеть источник позднейших еврейских капиталов, не отыскивая каких-либо иных причин. И, во всяком случае, самая постановка вопроса должны быть изменена. Сущность и центр тяжести всей проблемы заключается не столько в том, с какими капиталами евреи приступили к своей торговой деятельности и впоследствии к денежным операциям, сколько в вопросе о том, чем обусловливалась их почти исключительная роль в международной торговле первых веков средневековья. А это в свою очередь приводит нас к вопросу об экономическом положении евреев в Римской империи в эпоху ее разложения и о господствовавших в их среде профессиях и жизненных навыках.

Вопрос этот в настоящее время решается иначе, нежели ранее. Если исследователи прежнего времени склонны были распространять исключительное значение евреев в международной торговле на римскую эпоху[112], то результаты последних исследований показывают, что роль евреев в торговле римского времени не только не была особенно значительной, но что даже участие в торговле их соседей на родине сирийцев оказывалось более деятельным. «В римской империи, — говорит Каро, — евреи не образовали отличного от остального населения в хозяйственном отношении класса». Почти дословно то же самое повторяет и Шиппер: «Нигде в римском государстве евреи не составляли отличного от остального населения, хозяйственно отграниченного класса, как это имело место в средние века». Наравне с остальным населением империи евреи занимались не только исключительно торговлей и денежными операциями, но одинаково и ремесленной деятельностью и даже в относительно широких размерах земледелием. Итак, согласно мнению обоих исследователей, евреи в Римской империи в экономическом отношении ничем не выделялись из массы остального населения и не были еще тем преимущественным классом денежных капиталистов, каким они сделались в средние века. Посмотрим же, насколько такое мнение оправдывается фактами исторической действительности.

В эпоху своего независимого существования еврейский народ мало чем отличался от других соседних с ним народов Сирии и Палестины. Это был народ земледельцев по преимуществу. Как внешняя, так и внутренняя торговля была развита мало. Круг внешних сношений был крайне ограничен. За пределами своей родины евреи в несколько большем числе появлялись только в Египте, и то почти исключительно в качестве военных наемников. Решительная перемена в характере народа произошла лишь в связи с так называемой диаспорой, рассеянием евреев вне пределов своей родины, преимущественно, в крупнейших культурных центрах. Начало диаспоре положено было, как известно, еще со времени вавилонского плена, когда наиболее состоятельные и наиболее культурные элементы населения уведены были победителями с собою. Оторванные от родной земли и вместе с тем в большинстве случаев и от привычного унаследованного от отцов и дедов образа жизни, от занятия земледелием и сельским хозяйством изгнанники в то же время очутились в наиболее экономически развитых областях Месопотамии посреди деятельного торгового и промышленного населения. Вполне естественно, что при таких условиях п сами они не замедлили обратиться к преимущественному занятию промышленной и в особенности торговой деятельностью. И это произошло тем скорее, что значительная часть изгнанников по своему социальному положению принадлежала к наиболее имущественно обеспеченной части населения и, следовательно, располагала необходимыми средствами. Вместе с этим евреи в изгнании все более сосредоточивались в городах и все более усваивали себе привычки и наклонности городских жителей. Иудейство, говорит Каутский, продолжало существовать в изгнании, как нация, но как нация без крестьян, как нация, состоящая исключительно из горожан.

Насколько быстро освоились изгнанники с этим новым своим положением показывает то обстоятельство, что по истечении всего пятидесяти лет со времени падения Иерусалима, когда сам Вавилон сделался добычей победителя и когда еврейским изгнанникам представилась возможность возвратиться на родину, очень многие из них не пожелали воспользоваться этой возможностью и предпочли остаться на своей новой родине. И лучшим доказательством того, как мало имели они оснований желать возвращения на родину, может служить контраст, вскоре же обнаружившийся между обеспеченным положением и привольной жизнью вавилонских изгнанников и теми бедствиями, какие приходилось переживать евреям, вернувшимся в Палестину[113]. С образованием обширного персидского царства евреи диаспоры не замедлили быстро распространиться по всем его областям, и, спустя менее нежели сто лет после основания Киром персидской монархии, мы застаем евреев уже почти во всех более значительных городах и поселениях Персии.

Еще более широкие перспективы открылись перед евреями диаспоры с возникновением эллинистических государств, приобщивших весь Восток к эллинской культуре и положивших начало целому ряду новых культурных центров, первое место между которыми заняли Александрия и Антиохия. Бедность жизни на родине, с одной стороны, и выгоды, открывавшиеся на чужбине, с другой, побуждали уже не только евреев диаспоры из бывших изгнанников переселяться во вновь образовавшиеся городские центры, но одинаково и евреев Палестины покидать родные места и искать счастья на стороне. И само собою разумеется, что такие переселенцы, принадлежавшие к наиболее деятельным и способным элементам населения, покидая родную почву, вместе с тем порывали и с патриархальным земледелием, господствовавшим на их родине, искали себе иных более прибыльных занятий, какие им могла доставить только городская жизнь. Причины распространения еврейской диаспоры, таким образом, в известной степени аналогичны современной тяге сельского населения в города. Так происходил своеобразный отбор городского населения среди еврейства. Все собственно земледельческие элементы оставались на родине. Точно так же и те слои городского населения, которые еще не окончательно утратили связь с деревней, естественно, предпочитали селиться в городах Палестины и, в крайнем случае, в городах прилежащих местностей. И только лица, так или иначе окончательно порывавшие с земледелием и сельским хозяйством, отправлялись искать счастья на чужбине далеко за пределами родной страны. И само собою разумеется при этом, что эти переселенцы, как уже указано, принадлежали в то же время и к наиболее предприимчивым и способным элементам населения. В результате в конце концов и создалось такое положение, что в то время, как евреи в Палестине еще в течение долгого времени оставались по-прежнему преимущественно земледельческим народом, евреи диаспоры, напротив, не только принадлежали почти исключительно к городскому населению, но и усвоили себе специально городские привычки и сделались, таким образом, городскими жителями раг excellance. Эти типичные черты, усвоенные еще евреями диаспоры в древности, сохранились одинаково и в характере современного еврейского населения европейских стран. Позволю себе по этому поводу еще раз цитировать Каутского: «Метод, исходящий из среды, — говорит он, — достаточен для объяснения духовных особенностей, поражающих нас в массе современных евреев. Нужно просто наблюдать, как действует теперь город! кая обстановка на людей, как под ее влиянием изменяется селянин, и затем принять во внимание, что евреи — единственный народ на земле, составляющий ровно два тысячелетия чисто городское население, и тогда объяснение еврейской особенности явится само собою. Она есть особенность городов, доведенная до крайности».

Эта черта в характере еврейской диаспоры была подмечена и оценена по достоинству еще первыми прозорливыми правителями эллинистических государств. Недаром они стремились привлекать различными льготами и привилегиями еврейское население во вновь основывавшиеся ими города, не останавливаясь в то же время и перед массовыми насильственными переселениями евреев. И основатели эллинистических государств не ошиблись в своих расчетах. «В том обширном возникновении греческих городов, — говорит Моммсен, — которое продолжалось при многих поколениях и получило такие громадные размеры, каких никогда не имело ни прежде того, ни после, иудеи принимали выдающееся участие... Это в особенности заметно в Египте. Самый значительный из всех основанных Александром городов, Александрия на Ниле, был со времен первых Птолемеев столько же иудейским городом, сколько греческим». «Как в столице Египта, так и в столице Сирии, — читаем мы у Моммсена в другом месте, — иудеям было предоставлено в некоторой мере самостоятельное общинное устройство и привилегированное положение, и развитию обоих городов немало способствовало то, что они были центрами иудейской диаспоры».

Те же свойственные евреям типичные особенности горожан обращали на себя внимание и правителей средневековой Европы полторы тысячи лет спустя. Так, епископ шпейерский Рюдигер в своей известной грамоте, дарованной шпейерским евреям в 1084 году, выражает свое мнение по этому поводу с определенностью, не оставляющею желать ничего более.

«Преобразовывая поселок Шпейер в город, — такими словами начинается его грамота, — я счел необходимым пригласить и евреев, так как полагал, что благодаря этому слава нашего места увеличится в тысячу раз». Теми же мотивами, несомненно, руководствовались и позднейшие правители, даровавшие евреям различные привилегии, как император Генрих IV, Фридрих австрийский, Болеслав польский.

Если начало еврейской диаспоры восходит еще ко времени вавилонского плена и персидской монархии, то период наиболее интенсивного ее распространения преимущественно в западном направлении начинается лишь с возникновением эллинистических государств. В IV-III веках евреи заселяют Египет и Малую Азию, во втором веке — острова греческого архипелага и собственную Грецию. Завоевание Востока Римом и образование всемирного римского государства способствовало проникновению еврейской диаспоры и в области западного Средиземноморья. Уже в 139 году встал вопрос об изгнании евреев из Рима за допущение к субботнему служению италийских прозелитов, а менее столетия спустя еврейская община в Риме, как ранее вавилонские изгнанники, оказывалась в состоянии посылать в пользу иерусалимского храма значительные денежные суммы.

Однако если уже к началу нашей эры евреи успели распространиться почти на всем протяжении римского государства, по крайней мере в местностях, примыкающих к берегам Средиземного моря, то распределены были они по отдельным частям империи далеко не равномерно. В то время как греческий восток был густо заселен евреями и почти в каждом городе там имелась более или менее значительная еврейская община, причем Антиохия и в особенности Александрия являлись настоящими центрами иудейства диаспоры[114], на западе еще во втором и третьем столетиях нашей эры еврейские общины не были столь многочисленными и в проти­воположность восточным общинам в большинстве случаев не пользовались правами автономного самоуправления.

Такая неравномерность в распределении еврейской диаспоры между восточной и западной половинами империи не представляет ничего удивительного. Эллинистический Восток с его обширными торговыми связями и с целым рядом крупных городских центров, естественно, в большей степени должен был привлекать к себе еврейских переселенцев с их городскими наклонностями и привычками, нежели бедный и менее развитой в экономическом отношении Запад с его латифундиями и господством крупного землевладения. Относительно этого имеется вполне определенное указание такого достоверного свидетеля, как Страбон. «Этот народ, — говорит он о евреях, — проник уже во все города, и нелегко найти за земле место, где бы он не встречался и не являлся бы господствующим». На Западе только столица империи привлекала к себе евреев диаспоры в более значительном числе. Однако и римская общи­на как по своей численности, так и по своим богатствам и культурности далеко уступала крупнейшим общинам восточной половины империи, александрийской и, может быть, даже антиохийской. И если мы сопоставим богатство и зажиточность членов александрийской общины и их живое участие в торговле и денежных операциях с бедностью и скромным значением римской общины, с полуголодным, зачастую нищенским существованием большинства живших в Риме евреев, то мы увидим, что и те евреи, которые соблазнились жизнью в столице (поскольку они только не попадали в Рим против воли в виде пленных или рабов), терпели в большинстве случаев разочарование и в конце концов пополняли собою ряды столичного пролетариата. В то время как в Александрии евреи занимали центральные части города, в Риме они должны были ютиться в наиболее отдаленных городских кварталах по ту сторону Тибра среди беднейшей части населения.

Помимо столицы, значительное поселение евреи образовали, по-видимому, еще в Путеолах (Дикеархии), наиболее значительном после Рима городском и торговом центре Италии.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Экономическое положение евреев в Римской империи

Евреи диаспоры распространялись первоначально в пределах эллинистических монархий, затем в пределах римского государства в качестве прежде всего городских жителей, горожан по преимуществу. И именно в этом обстоятельстве, а не только, быть может, даже не столько в расположении еврейской метрополии на Востоке, следует искать, как мы видели, причин большего распространения их в восточной половине империи. Здесь в Греции городская жизнь достигла своего наивысшего развития в древности еще задолго до начала еврейской диаспоры, причем эллинистическая эпоха, бывшая, в сущности, временем упадка городской жизни в собственной Греции, принесла, зато, с собою расцвет городской жизни на пространстве всего эллинизированного Востока. Из вновь возникших в это время городов такие центры всемирной торговли, какими в короткое время сделались Александрия и Антиохия, как по сво­им размерам, так и по численности населения оставили за собою даже наиболее значительные греческие города.

Обращаясь теперь к исследованию экономического положения еврейства в Римской империи, мы и здесь точно так же можем констатировать преобладание городских профессий в качестве преимущественных родов деятельности среди евреев диаспоры. Как ни скудны и ни недостаточны наши сведения в этом отношении, все же и они представляются достаточно показательными. Упоминаний о евреях-земледельцах в первые века империи мы почти не встречаем; и те немногие спорадические данные, на основании которых обыкновенно думают доказать наличность земледельческих занятий среди евреев, относятся либо к самым последним временам империи, либо в большей своей части уже ко времени варварского господства в Италии. И в то же время, напротив, уже начиная с первых веков империи мы встречаемся в еврейской диаспоре со всеми классами городского населения, начиная с торговцев и крупных капиталистов и кончая бездомными, живущими милостыней пролетариями. Если утверждение исследователей, что евреи в Римской империи занимались самыми различными профессиями, не выделяясь в этом отношении из среды остальной массы населения, и является до некоторой степени справедливым, то, во всяком случае, оно может быть принято лишь с известными оговорками и ограничениями, в особенности в отношении занятия земледелием. Обратимся, однако, к фактам.

Не случайным является тот факт, что наиболее значительная и притом наиболее богатая и влиятельная еврейская община находилась в Александрии, главнейшем торговом центре империи. Евреи занимали здесь два квартала из пяти. Сверх того, помимо собственно еврейских кварталов, отдельные еврейские дома были рассеяны по всему городу. До четырехсот еврейских домов было разрушено во время антиеврейских беспорядков в царствование императора Гая (38 г.). Еврейское население Александрии составило, таким образом, до двух третей всего населения этого обширного города. Недаром Моммсен называет Александрию в такой же мере иудейским, как и греческим городом. Еврейская община пользовалась здесь всеми правами самоуправления. Во главе ее стоял специальный этнарх, впоследствии совет старшин. Этнарх и сменивший его совет старшин обладал самыми широкими юридическими полномочиями, наблюдал за исполнением договоров и обязательств и выступал в качестве представителя общины во всех случаях сношений ее с внешним миром, еловом, как говорит Страбон, являлся как бы начальником самостоятельной общины. Если вся община в целом пользовалась, таким образом, широким самоуправлением, доходившим почти до полной самостоятельности, то влияние отдельных ее членов выходило далеко за пределы общины, распространяясь даже на область провинциального управления. Так, мы встречаем в Александрии евреев в качестве откупщиков налогов, далее, в качестве надзирателей за речным и морским судоходством. Если появление отдельных евреев в качестве откупщиков указывает на наличность в их руках крупных капиталов, то поручение им надзора за судоходством точно так же свидетельствует о близком отношении их к торговле и торговым операциям. Из отдельных александрийских капиталистов нам известен, например, алабарх Александр, бывший откупщиком всего правого берега Нила (в царствование императора Тиберия). Тот же Александр считался другом императора Клавдия и был управляющим его матери Антонии. Богатства Александра представлялись настолько значительными, что он оказался в состоянии ссудить Агриппе, впоследствии царю иудейскому, до 200 000 драхм (свыше 50 000 рублей) из которых пять талантов (приблизительно 1/6 часть всей суммы) уплатил наличными, в остальной же сумме выдал вексель на Дикеархию[115]. Евреи, по-видимому, уже в то время приобрели в Египте славу прирожденных ростовщиков. До нас сохранилось письмо одного александрийского купца, предупреждающего своего товарища от займа у евреев.

Одновременно с кредитными операциями александрийские евреи-капиталисты, по-видимому, принимали непосредственное участие также и в обширной торговле города. Помимо поручения им должностей надзирателей над морским судоходством об этом свидетельствует точно так же и факт присутствия еврейских судов в гавани Александрии.

Итак, еврейские богачи в Александрии вкладывали свои капиталы в самые разнообразные предприятия: они брали на себя откупа государственных налогов, производили в широких размерах кредитные операции и, наконец, принимали ближайшее участие в морской торговле. Но если александрийская община и выделялась из числа остальных общин как богатством своих членов, так и разнообразием способов помещения их капиталов, то, с другой стороны, во всяком случае, она не составляла ни в том, ни в другом отношении какого-либо исключения, как полагает, например, Шиппер[116]. Сам Шиппер говорит об огромных богатствах, скоплявшихся в руках вавилонских евреев путем участия в различных крупнокапиталистических предприятиях, например, в откупе государственных налогов. О богатстве малоазийских еврейских общин свидетельствуют огромные капиталы, принадлежащие евреям и захваченные еще Митридатом во время его войн с Римом на острове Косе. Хотя Иосиф Флавий, передающий это известие со слов Страбона, и находит, что в данном случае речь идет только о храмовых сокровищах, укрытых от Митридата на острове Косе, однако мы имеем все основания предполагать здесь рядом с храмовыми наличность одинаково и частных капиталов[117].

Значительная и богатая еврейская община существовала, по-видимому, еще в первые века империи также в Дикеархии (Путеолах близ Неаполя), являвшейся рядом с Остией и Римом одним из важнейших торговых центров Италии, а вместе с тем и всей западной половины империи. Жившие там евреи, подобно александрийским точно так же, как можно думать, в широких размерах занимались кредитными операциями. В пользу этого говорит упомянутый уже выше факт покрытия займа Агриппы в большей его части (в сумме до 30 талантов) векселями, выданными на Дикеархию.

В Риме, среди пестрого населения которого можно было встретить народы всего мира[118], само собою разумеется, и число живших там евреев должно было быть значительным. Еще при Августе посольство иудейского царя Ирода при представлении его императору сопровождали 8000 единоверцев, постоянно живших в Риме. Во время изгнания евреев в первые годы правления Тиберия удалено было из Рима до четырех тысяч способных носить оружие. О количестве еврейского населения в Риме можно также судить по обширности еврейского некрополя. Нам в настоящее время известно до пяти еврейских кладбищ в Риме. Хотя еврейская община в Риме как по численности, так и по богатству значительно уступала александрийской, однако и в числе ее членов должно было не мало встречаться богатых людей. Еще во времена Цицерона римские евреи посылали весьма значительные денежные суммы в Иерусалим на украшение храма. О богатствах еврейской общины в Риме говорит также Тацит полтораста лет спустя. В эпиграммах современника Тацита, сатирика Марциала мы встречаем тип еврея-ростовщика, без конца требующего крупные суммы в качестве процентов на небольшие ссуды.

Позднее, в конце эпохи империи, когда в северной Италии выдвинулись новые крупные городские центры, Милан, сделавшийся как бы второй столицей после Рима, и Генуя, уже в то время начинавшая приобретать важное торговое значение, в обоих городах точно так же появляются значительные по численности и выдающиеся по своему богатству еврейские общины.

Что касается собственно участия евреев в торговле, то последнее, кроме Александрии, засвидетельствовано точно так же относительно римских евреев. Рядом с римскими евреями почти с несомненностью можно предполагать участие в тор­говле со стороны евреев, живших в Дикеархии и, как мы уже видели, обладавших значительными капиталами. Далее мы встречаемся с еврейскими купцами в Палестине, в мамврийской долине, перевозящими сухим путем на верблюдах благовония и другие произведения Востока.

Наконец, одно темное место у Клавдиана, поэта второй половины четвертого столетия, позволяет заключить об активном участии еврейских купцов в индийской торговле и, по-видимому, даже о посещении их судами непосредственно берегов самой Индии[119]. Возможно, что и те суда, которые разграблены были народом во время антиеврейского движения в Александрии в 38 году, были торговыми судами, грузившимися для отправки в Индию, либо, напротив, возвратившимися из индийского плавания.

Мы застаем, таким образом, еврейских купцов во всех крупнейших торговых центрах Римской империи и встречаемся с ними в различных пунктах главных путей международной торговли того времени, ведших из Индии и Аравии в Рим. Уже одно это в достаточной мере свидетельствует о том живом и непосредственном участии, какое принимали евреи диаспоры в торговых сношениях империи. В пользу деятельного участия евреев в римской торговле говорит, между прочим, также и возложение на них обязанностей так называемых навикуляриев, обязанностей, заключавшихся в обеспечении Рима анноной, то есть хлебом, получавшимся из Египта. Начиная с шестого столетия участие евреев в торговле становится еще более активным и деятельным. Они ведут оживленную торговлю рабами в Италии, являются главными торговыми агентами в меровингской Галлии. Шестой век, впрочем, представляет уже переход к средневековой эпохе, и потому мы коснемся еврейской торговли этого времени в следующем очерке.

Участие евреев в торговле еще в римскую эпоху, таким образом, можно считать не только вполне доказанным, но и относительно довольно широким и деятельным, особенно принимая во внимание скромные размеры римской торговли вообще[120]’. Попытка Шиппера доказать обратное должна быть поэтому признана совершенно неудавшейся, утверждение же его, будто еврейские торговцы того времени занимались торговлей лишь как подсобным занятием, а именно, с помощью аккумулированной земельной ренты, справедливое относительно крупных магнатов-землевладельцев, совершенно неприменимо в отношении еврейских капиталистов и богачей в среде диаспоры, для которых денежные и торговые операции являлись не только не подсобным, но преимущественным, если только не исключительным способом приложения капиталов и извлечения прибыли.

Но если, таким образом, неправильна точка зрения Шиппера, умаляющего участие евреев в римской торговле, то не более справедлива и преувеличенная оценка их торгового значения, какую мы находим, например, в Киссельбаха, сопоставляющего еврейских купцов с финикийцами и полагающего, будто они одни в римскую эпоху «поддерживали торговые связи древнего мира». Если мы примем во внимание, что в торговле деятельное участие принимали торговцы римского происхождения, если мы припомним те огромные состояния, каким располагала римская аристократия времени империи и значительную часть которых она в лице преимущественно всаднического класса вкладывала как в кредитные и откупщические, так равным образом и в торговые предприятия, если припомним, что даже сенаторы несмотря на неоднократные запрещения, в обход закона через своих рабов и вольноотпущенников принимали участие в торговле, если мы, наконец, будем иметь в виду, что именно представители римской аристократии, эти, как называет их Греве, «вожди ойкосных групп», и являлись в большинстве случаев «главными коммерческими предпринимателями», то роль евреев в торговле Римской империи вряд ли представится нам особенно значительной и тем более такой исключительной, как изображает ее Киссельбах.

Сверх того, при оценке торгового значения евреев в римскую эпоху не следует упускать из виду могущественной конкуренции сирийских купцов, в руках которых по преимуществу сосредоточивалась торговля произведениями Востока, составлявшая важнейшую отрасль римской торговли. Роль сирийцев в этой торговле, во всяком случае, была более значительной, нежели участие в ней еврейских капиталистов. Значение сирийцев сделается для нас вполне понятным, если мы примем во внимание, что к сирийцам в это время причислялись и жители древних финикийских городов, из которых, например, Тир еще и в четвертом столетии нашей эры играл крупную торговую роль, являясь важнейшим центром восточной торговли. Недаром слово «сириец» в это время являлось таким же синонимом слова «торговец» вообще, как и в средние века слово «еврей».

Торговое значение еврейских купцов возросло лишь в последующую меровингскую и в еще большей степени в каролингскую эпоху, когда конкуренция со стороны купцов других национальностей стала заметно ослабевать, участие же евреев в торговых операциях сделалось, напротив, более непосредственным и деятельным. Но об этом времени речь пойдет впереди.

Если евреи и не играли заметной роли в римской торговле, зато мы встречаем их сплошь и рядом занятыми в различных других профессиях, имеющих городской характер, и прежде и чаще всего в ремесленной промышленности. Во всех крупнейших центрах еврейской диаспоры, в Месопотамии, в Александрии, в Риме, наконец, позднее в Византии, повсюду евреи в большом числе занимались ремеслом. В Александрии евреи-ремесленники организованы были, по-видимому, в цехи по родам производства: по крайней мере, в большой александрийской синагоге каждое отдельное ремесло образовало свое особое отделение, к которому примыкали все занятые в нем ремесленники.

Впоследствии, когда в Византийской империи ко времени Юстиниана I в широких размерах развилась шелковая промышленность, еврейские ремесленники заняли в ней видное место. В XII веке Веньямин Тудельский в описании своего путешествия говорит о многочисленных евреях-ремесленниках, занятых в шелковой промышленности в Константинополе и в Салониках, представлявших в то время крупнейший центр этой промышленности. Вениамин называет при этом еврейских ремесленников наиболее искусными мастерами в шелкопрядении и красильном деле всей Греции. Хотя известие Веньямина Тудельского и относится к XII веку, однако мы с полным правом можем распространить сообщаемые им сведения и на более раннюю эпоху. Интересны также и некоторые статистические данные, приводимые Вениамином, данные, показывающие насколько еще и в его время в еврейской среде преобладали городские профессии над сельскими. Так, он насчитывает всего двести евреев, занимавшихся земледелием в окрестностях горы Парнас, тогда как в соседних Фивах, не представлявших даже в то время особенно значительного городского центра, до 2000 евреев-ремесленников жили исключительно шелкопрядением и красильным мастерством.

В противоположность взглядам на ремесло, господствовавшим в античном мире, среди евреев профессия ремесленника всегда пользовалась уважением, и немало уважаемых учителей закона не стыдились добывать себе пропитание ремесленным трудом. В пользу широкого распространения среди евреев ремесленной профессии говорят и многие места Талмуда, содержащие в себе разрешение различных вопросов, касающихся ремесла и условий жизни ремесленников.

Наряду с торговлей и денежными операциями, которым посвящали свое время и капиталы наиболее состоятельные элементы из среды еврейской диаспоры, наряду с ремеслом, со­ставлявшим преимущественное занятие еврейской массы в больших городах и промышленных центрах империи, немало встречалось среди евреев и лиц так называемых свободных профессий. В надписях, найденных в Эфесе и Венозе, в южной Италии, недалеко от Неаполя, упоминаются евреи-врачи. Во второй половине пятого столетия при папе Геласии в качестве врача состоял еврей Телесин, которого папа называет «известным человеком» и своим другом. Евреям случалось выступать и на сценических подмостках. Так, Иосиф Флавий упоминает о придворном римском актере еврейского происхождения, именем Алитур, с которым он познакомился во время своего пребывания в Дикеархии (Путеолах близ Неаполя). Этот Алитур был любимцем Нерона, и через его посредство Иосифу удалось познакомиться с императрицей Поппеей. В числе еврейских надгробных надписей в Риме встречается надпись на памятнике актрисы. В тех же надписях упоминается один живописец. Одна из эпиграмм Марциала направлена против еврейского поэта.

Как актер-еврей Алитур, так и указанные выше врачи-евреи, наравне с большинством своих коллег, происходили, по всей вероятности, из среды вольноотпущенников. Число таких вольноотпущенников должно было быть очень значительным, в особенности в Италии. Можно думать, что значительная часть, если не большинство евреев, живших в Риме и в Италии, происходили из числа рабов и вольноотпущенников. Достаточно припомнить, какое значительное число евреев привезено было в Рим и продано в рабство после взятия Иерусалима Помпеем, после разрушения его Титом и, наконец, после усмирения иудейского восстания в царствование Адриана. Насколько значительно было число вольноотпущенников-евреев в Риме еще до этих двух последних событий, видно из того, что уже в царствование императора Тиберия до 4000 таких вольноотпущенников иудейского вероисповедания было сослано на остров Сардинию. Относительно образа жизни и экономического положения вольноотпущенников в Риме мы знаем, что большинство из них занимались мелкой торговлей или ремеслом от своего имени или от имени своего патрона. Другие избирали себе так называемые свободные профессии. Некоторые более счастливые из них, как известно, приобретали большие богатства, а иногда достигали влиятельного положения при дворе императоров. Хотя в числе имен таких счастливцев мы и не встречаем собственно еврейских имен, однако вышеприведенной пример придворного артиста Алитура показывает, что в отдельных случаях и лица еврейского происхождения успевали добиться влиятельного положения при дворе. Представив, как уже сказано, Иосифа Флавия императрице Поппее во время ее пребывания в Путеолах, Алитур при ее посредстве успел выхлопотать освобождение нескольких священников, присланных в Рим прокуратором Феликсом в цепях.

Так как евреи диаспоры, как показано было выше, принадлежали почти исключительно к городскому населению, то в их среде, естественно, особенно велико должно было быть число неудачников-пролетариев. Еврейский пролетариат оказывался поэтому относительно более многочисленным, нежели пролетариат в среде какой-либо иной из национальностей, обитавших в пределах обширной и многоязычной Римской империи. Особенно многочислен был еврейский пролетариат в Риме, где он выделялся своей численностью даже среди массы пролетариев, наполнявших в то время улицы вечного города. Если евреи, жившие в Риме, тонули в общей массе населения столицы, составляя по отношению к общей его массе едва ли более 2%, то еще в конце республиканской эпохи число евреев-пролетариев в Риме оказывалось уже достаточно значительным, чтобы играть видную роль на форуме.

На влияние, оказываемое евреями в политической жизни Рима, жаловался еще Цицерон в одной из речей, произнесенных в 60 году. «Как многочисленно было даже в Риме еврейское население уже до Цезаря, — говорит Моммсен, — и как тесно держались уже в то время в племенном отношении евреи, указывает нам замечание одного из современных писателей, что для наместника бывает опасно слишком вмешиваться в дела евреев своей провинции, так как по возвращении в Рим ему предстоит быть освистанным столичной чернью». При Цезаре, покровительствовавшем евреям, влияние их должно было еще более возрасти, поскольку вообще в его время еще считались с голосом столичного пролетариата. В среде пролетариата, оплакивавшего смерть диктатора, особенно выделялись, по рассказу Светония, евреи, оплакивавшие его тело в течение нескольких ночей. Еще в царствование императора Клавдия поводом к изгнанию евреев послужил их слишком беспокойный характер и возбуждаемые ими волнения. Наряду с остальной массой пролетариата многие евреи участвовали в получении вспомоществования, выдававшегося из императорской казны в пользу неимущего населения. Так, нам известно, что при Августе в пользу них делалось исключение и раздача приходившихся на их долю пайков производилась не в срок, если этот последний падал на субботу.

Еврейская беднота Рима обитала в большинстве в специальном квартале в наиболее отдаленной части города по ту сторону реки Тибра. Много евреев ютилось на самой окраине или даже за чертой города в жалких землянках, где все их состояние составляли корзинка и клочок сена. Вся эта беднота вела полуголодное существование, перебиваясь изо дня в день и постоянно наполняя улицы Рима. В произведениях римских сатириков сохранилось немало сцен из этой уличной жизни еврейского пролетариата столицы. Вот, например, мелкий торговец из-за Тибра с гноящимися глазами, громким голосом выкликающий название своего товара; вот старая еврейка, устроившись под деревом, нашептывает на ухо слушателям свои тайны и толкования небесной воли: «за мелкую монету евреи готовы продать какие угодно суеверия и бредни (somnia)»; вот, наконец, еврейский нищий мальчик, посланный своей матерью просить милостыню и своим жалобным голосом покрывающий уличный шум.

Мы проследили теперь жизнь евреев диаспоры в городах. Как ни отрывочны и ни случайны наши сведения на этот счет, все же картина в общем получилась достаточно яркая и определенная. Мы видели евреев-горожан занятыми в самых различных профессиях и родах деятельности, имели возможность наблюдать их на всех ступенях общественного положения, начиная с александрийских капиталистов и кончая жалкими нищими и бездомными пролетариями, переполнявшими улицы столицы. Совсем иная картина получится, если мы из города переведем наши взоры на жизнь деревни. Прежде всего обращает на себя при этом внимание крайняя скудность и, можно даже сказать, почти полное отсутствие данных относительно еврейского землевладения и земледелия. Мы знаем уже, что евреи на родине как до, так и после начала диаспоры были и оставались земледельцами по преимуществу, тогда как в характере евреев диаспоры уже с самого начала наметился решительный перелом, выразившийся в усвоении ими прежде всего городских профессий и привычек. Процесс этот ко времени возникновения империи давно уже определился с полной несомненностью, и потому, как ни определенно замечание Иосифа Флавия относительно преимущественно земледельческих наклонностей еврейского народа, из всего вышеизложенного видно, что относить его к евреям диаспоры мы не имеем никаких оснований. И из самых слов Иосифа, впрочем, ясно, что он имеет в виду именно евреев, живущих в Палестине[121].

Обратимся, однако, к фактам и приведем здесь все те немногие данные, которые свидетельствуют о занятии евреев земледелием или о том или ином отношении их к земледельческому хозяйству. Будем при этом держаться хронологического порядка.

Прежде всего, аналогичную с отзывом Иосифа Флавия характеристику евреев находим также у его современника, историка Тацита. «Большая часть иудеев, — говорит этот последний, — живет разбросано по селениям, хотя у них есть и города, причем Иерусалим является столицей народа». Из текста видно, однако, что и здесь речь идет только о палестинских иудеях. Население Палестины и в римскую эпоху занималось прежде всего земледелием. От третьего-четвертого столетий дошли до нас сведения и относительно порядков, господствовавших среди сельского населения Палестины. Как и в остальной империи, и здесь к этому времени утвердилось господство крупного землевладения. Положение массы мелких земледельцев напомнило положение колонов западной половины империи. Семена для посева они в большинстве случаев получали от богатых землевладельцев и за это должны были отдавать этим последним известную долю урожая. В массах господствовало, в связи с этим, глухое недовольство против богатых землевладельцев, живших в большинстве случаев в городах. В 352 году это недовольство разрослось в настоящее возмущение со стороны доведенного до отчаяния различными поборами земледельческого населения. Крупные землевладельцы Палестины не ограничивались, однако, поборами с зависимых от них земледельцев. Они, по-видимому, вели и собственное хозяйство. Так, в начале пятого столетия, в рассказе об открытии тела пророка Захарии, мы встречаем христианина-раба, обрабатывающего поле иудейского собственника.

Около того же времени под 418 годом встречается упоминание и о евреях-землевладельцах в западной половине им­перии. В портовом городе Mагонe на Минорке, одном из Балеарских островов, существовала в это время довольно значительная еврейская община. Во главе магонской общины стоял некто Феодор, богатый и уважаемый еврей. Относительно этого Феодора и сообщается, что он имел земельные владения на соседнем острове Майорке, которые время от времени и навещал в целях хозяйственного надзора, живя сам постоянно в городе Marone. Подобно Феодору и брат его Мелетий обладал вблизи города Магоны поместьем, которое он также навещает, покидая для этого свое постоянное городское жилище.

Таково первое и, кажется, единственное свидетельство относительно землевладения в среде евреев диаспоры, свидетельство, относящееся еще к собственно римской эпохе; остальные данные, обычно приводимые в пользу факта еврейского землевладения и земледелия, принадлежат уже последующему времени, времени господства варваров в западной половине империи, а потому и будут рассмотрены нами в другом месте. Не лишнее будет заметить, что нами собрано здесь даже более данных по сравнению с теми, какие приводятся Каро и Шиппером в доказательство существования еврейского землевладения и земледелия в римскую эпоху. Что касается, в частности, Шиппера, то этот последний строит свое предположение относительно роли земельной ренты в первоначальном накоплении денежных богатств в руках евреев исключительно на данных, относящихся ко времени папы Григория I и позднее.

Почти все только что приведенные данные относятся к еврейскому землевладению в Палестине; сообщение о двух братьях-землевладельцах, живущих на острове Минорке, представляет в этом отношении единственное исключение. Они не занимаются, однако, по-видимому, лично сельским хозяйством, но живут в городе, ограничиваясь получением со своих поместий земельной ренты. Землевладение являлось для них, таким образом, лишь наиболее выгодным способом помещения капиталов, как для большинства римских капиталистов-владельцев обширных латифундий еще задолго до того. Не следует при этом упускать из виду того обстоя­тельства, что известие, касающееся двух евреев-землевладельцев в Магоне, относится почти к самому концу собственно римского времени, когда вся западная половина империи находилась в полном упадке и когда вместе с этим всякие иные способы помещения капиталов становились все более и более затруднительными.

Как на доказательство в пользу наличности еврейского землевладения в империи обычно ссылаются еще на привлечение в последние века империи евреев к несению тягостей городского управления в качестве декурионов. «Важнейшую задачу куриалов, — говорит, например, Каро, — составляло исключительно собирание поземельного налога, за правильное поступление которого они отвечали своим имуществом. Исполнять эту свою обязанность они оказывались способными благодаря тому, что являлись наиболее значительными посессорами в своем городском округе. В евреях, которые должны были вступать в курии, следует поэтому вполне определенно видеть посессоров, и относящиеся сюда постановления могут служить свидетельством в пользу того, что число их не было незначительно». На привлечение евреев к несению обязанностей куриалов, как на доказательство принадлежности к землевладельческому классу, ссылается также и Шиппер. Если это справедливо и если, действительно, все евреи-куриалы являлись в то же время и крупными землевладельцами, то факт не только наличности, но и широкого распространения крупного землевладения в среде еврейской диаспоры можно было бы считать доказанным, и в таком случае как картина экономической жизни евреев в римскую эпоху, так и все последующее экономическое развитие еврейского народа предстанет перед нами в совершенно ином освещении. Вот почему нам придется более специально разобраться в факте привлечения евреев в число декурионов, чтобы определить, насколько правы Каро и Шиппер в своих утверждениях тождества евреев-куриалов и евреев-землевладельцев.

В первые века империи евреи, как иностранцы, не входили, по-видимому, в городские курии и не могли быть избираемы на городские должности. В избрании на городские должности видели в это время еще не столько обременительную обязан­ность, сколько честь, которой усиленно добивались. С половины второго столетия к занятию почетных городских должностей, с обязательством, однако, нести и возлагавшиеся на эти должности тягости, допускались и лица, «следующие иудейскому суеверию» (qui judaicam superstitionem sequuntur). В данном случае, впрочем, не совсем ясно, имелись ли в виду собственно иудеи или же только лица, принявшие иудейство. Но вот положение с течением времени изменилось, с общим упадком империи государственная машина все более превращалась как бы в специальный пресс для выжимания необходимых финансовых средств из населения. Ответственность городских должностных лиц за исправное поступление налогов, ответственность, распространенная впоследствии и на все сословие декурионов, ложилась на тех и на других тяжелым бременем. Городских должностей теперь уже не только не добивались, но их избегали. Большая часть эдиктов и законов второй половины четвертого и начала пятого столетия, касавшихся куриального устройства, посвящена была мерам против уклонения декурионов от лежавших на них обязанностей. Вместе с этим правительство начинает привлекать в состав городских курий по возможности все наиболее состоятельные элементы городского населения, в том числе и евреев. Привлечение в городские курии и к исправлению городских должностей теперь перестало уже рассматриваться как право и являлось скорее тяжелой обязанностью. Освобождение же от декурионата превратилось таким образом как бы в привилегию. В качестве привилегии свобода от привлечения к городским должностям изображается и в актах, проводивших обязательное включение евреев в состав городских курий. Так, в указе императора Константина от 321 года о призыве в курию кельнских евреев, в виде уступки и снисхождения к их прежнему привилегированному положению, допускается изъятие в отношении лиц духовного звания. Однако в конце того же столетия и эта последняя привилегия была отменена, и законом 383 года обязанность несе­ния куриальных должностей была распространена и на духовных лиц в среде еврейства. Обязательное вхождение евреев в курии подтверждено было при императоре Гонории в 418 году. В частности, тем же Гонорием отменены были всякие изъятия для евреев-куриалов в городах Апулии и Калабрии. Аналогичные постановления в отношении еврейских куриалов повторялись и впоследствии.

Таковы факты, касающиеся привлечения в городские курии наиболее состоятельных слоев еврейского населения. Можно ли на основании этих фактов заключать о распространенности еврейского землевладения в римскую эпоху? Большинство членов городских курий, декуринов, действительно, принадлежало к классу посессоров или крупных землевладельцев, однако это обстоятельство представляло лишь обычное явление, но отнюдь не обусловливалось требованием закона[122]. До нас сохранились муниципальные законы городов Салпенсы и Малаки, содержащие в себе между прочим и постановления относительно порядка выборов в городские курии, причем ни одно из этих постановлений не вводит какого-либо земельного ценза. Для включения в состав декурионов, так же, как и для избрания на различные городские должности, необходимо было иметь известный возрастной ценз, именно 25 лет, свободное происхождение, незапятнанное прошлое и не принадлежать к известным считавшимся позорными профессиям. К числу последних причислялись, например, профессия актера, тренировщика гладиаторов. Напротив, торговцы женщинами, общественные глашатаи и служащие при похоронных процессиях могли попасть в декурионы при ус­ловии лишь отказа от своей профессии. Уже самый факт упоминания в законах о городских выборах перечисленных профессий показывает, что о каком-либо земельном цензе не могло быть при этом и речи. Определенный имущественный ценз, правда, существовал, но ценз этот был не земельный и выражался в денежных единицах. Имущественный ценз уже с самого начала вводился, по-видимому, не столько в целях ограничения числа лиц, могущих быть избранными на городские должности, сколько в видах обеспечения исправного несения расходов, связанных с занимаемыми ими должностями. Уже самый акт избрания обходился кандидатам недешево. Еще более значительные расходы несли городские должностные лица по украшению и благоустройству города, представителями которого они являлись. Недаром уже во втором столетии обязанности городских должностных лиц, по признанию одного современного акта, признавались тяжелыми и обременительными, и еще изданный в царствование императора Домициана муниципальный закон города Малаки требовал от избранных кандидатов представления гарантий своей ответственности за финансы города[123]. Если уже в первые времена империи землевладение не являлось обязательным условием для занятия городских должностей, и ценз выражался в денежных единицах, то в еще большей степени то же самое можно сказать относительно последующего времени упадка, когда на декурионах лежала прежде всего денежная ответственность за исправное поступление налогов, когда государственная власть при заполнении списка декурионов предписывала обращать преимущественное внимание на то, чтобы внесенные лица оказывались способными исполнять возложенные на них повинности. При таких условиях государство должны были интересовать не столько недвижимые владения докурионов, сколько именно размеры их движимого имущества.

Если на практике, таким образом, большинство декурионов и принадлежало к землевладельческому классу, то это вовсе не было равносильно тому, что все декурионы должны были быть землевладельцами. Так, в число декурионов постепенно вошли многие августалы, лица в большинстве случаев низкого происхождения, не принадлежавшие к землевладельцам, но зато образовавшие собственно городскую денежную аристократию[124]. Мы имеем поэтому все основания предполагать, что и евреи привлечены были к отправлению обязанностей декурионов не в качестве землевладельцев, но именно как обладатели крупных денежных капиталов. Принадлежность евреев к числу куриалов, являясь свидетельством в пользу наличности в их среде более или менее обширных состоятельных кругов, отнюдь не может служить доказательством распространенности в еврейской среде крупного землевладения.

Заканчивая и, резюмирую наш очерк экономического положения евреев диаспоры в римскую эпоху, мы можем констатировать, что если мы и встречали их в самых различных общественных положениях, на самых различных ступенях общественной лестницы, занятыми различными профессиями, то все же они являлись пред нами всегда в качестве горожан, в качестве представителей городских профессий по преимуществу. Если не численно, то по своему значению наиболее выделялись из среды еврейской диаспоры капиталисты, занимавшиеся торговыми и денежными операциями, хотя в торговых сношениях Римской империи они и не играли еще той выдающейся роли, как в торговле последующей эпохи. Евреев-землевладельцев и тем более земледельцев мы встречаем в это время только на их древней родине, в Палестине. Если к концу империи общий экономический упадок заставлял и евреев диаспоры в отдельных случаях употреблять свои капиталы на приобретение земельной собственности, как мы это видели на примере минорских евреев, то и при таких условиях они оставались верными себе, продолжая жить в городе и ограничиваясь лишь получением со своих поместий земельной ренты.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Отношение к евреям со стороны населения империи

Прежде чем перейти к следующей эпохе, открывающей собою собственно средневековый период, нам придется остановиться еще на одной стороне жизни еврейской диаспоры в римскую эпоху, именно на тех враждебных отношениях, какие уже с самого начала диаспоры устанавливались между евреями и туземным населением тех местностей, на которые еврейская диаспора распространилась. Вражда и ненависть к евреям отнюдь не составляет исключительной особенности средневекового периода. Корни ее уходят далеко вглубь, в эпоху, предшествовавшую еще возникновению Римской империи. Вот почему выяснение причин этого загадочного явления представляется невозможным без предварительного очерка взаимоотношений, существовавших между евреями диаспоры и народами древнего мира.

Враждебное отношение к евреям в римскую эпоху представляло не менее распространенное явление, нежели в средние века, причем и отдельные проявления этой вражды в ту и другую эпоху оказывались почти тождественными. Более отчетливо и определенно эта вражда выступала, естественно, в главных центрах еврейской диаспоры, сосредоточенных, как мы уже знаем, преимущественно и восточной половине империи. Здесь вражда между евреями диаспоры и массами городского населения других национальностей была исконной. Еще около Головины второго столетия до нашей эры александрийская сивилла говорит уже не только о повсеместном распространении евреев, но и о повсеместной вражде по отношению к ним.

с такими словами обращается автор одного из так называемых сивиллиных стихотворений к еврейскому народу. «Евреи греческих городов, — говорит Ренан, — не были любимы. Постоянно они должны были требовать возобновления своих привилегий, постоянно римские власти должны были посвящать свое время охране их от нападок со стороны туземного городского населения». Еще при Августе ионийские греческие города выступили перед представителем римской власти Агриппой с обвинениями против евреев, настаивая на привлечении их наравне с прочими гражданами к отбыванию военной повинности и на воспрещении празднования субботнего дня. Результаты этого ходатайства получились, однако, обратные. Освобождение евреев от военной службы и право празднования субботы, допускавшиеся до того времени лишь некоторыми наместниками и в отдельных городах греческих провинций, теперь были подтверждены в качестве общего правила. Помимо того, Август предписал наместникам Азии не применять в отношении евреев строгих законов империи об устройстве союзов и собраний.

Такой исход тяжбы между греческим и иудейским населением малоазиатских городов, само собою разумеется, не только не внес успокоения, но, напротив, мог лишь способствовать дальнейшему обострению взаимного ожесточения. Глухая затаенная вражда с этого времени зачастую переходит в открытые столкновения, прорываясь одинаково как с той, так и с другой стороны. В городах соседней с Палестиной сирийской провинции, Антиохии и Дамаске, в малоазийских городах, на острове Кипре, в Александрии, наконец, в отдаленной Кирене, в которой еще со времени Птолемеев также жило большое число евреев, словом, повсюду, где только существовали более или менее значительные еврейские общины, происходили такие вспышки взаимной вражды и ненависти. С одной из таких вспышек, именно с антиеврейским движением, имевшим место в Александрии в правление императора Гая Калигулы (38 г.), мы уже встречались. Поводом послужило прибытие в Александрию иудейского царя Ирода Агриппы. Начавшись с комической пародии на царя и его пышную свиту, движение сразу же приняло широкие размеры. Многие отдельно рассеянные по городу дома иудеев были разграблены и сожжены. Разграблены были также стоявшие в гавани суда еврейских торговцев; евреев, встречавшихся вне своих кварталов, избивали и предавали смерти. Нападение на собственно еврейские кварталы было отражено; но тут на помощь движению пришел сам наместник Флакк. Он воспретил празднование субботы и ограничил местопребывание евреев в Александрии одним кварталом вместо двух, которыми они до того пользовались. Многие евреи в результате этого распоряжения были выселены из своих жилищ, и дома их преданы разграблению. Восстание, вспыхнувшее в Иудее в конце царствования Нерона, вызвало новый взрыв страстей. В Александрии и Антиохии толпы народа в театрах, в цирках и вообще при всяких сборищах требовали изгнания евреев и, вооружившись камнями и палками, производили нападения на еврейские кварталы. В Дамаске дело приняло кровавый оборот, причем в течение нескольких часов, по данным Иосифа Флавия, было перебито до десяти тысяч евреев. В царствование Траяна произошла новая вспышка взаимной ненависти. Движение охватило на этот раз широкие еврейские массы в Кирене, Египте, на острове Кипре, и жертвами этого движения пали теперь, в свою очередь, многие тысячи греков и римлян[125]. Зато в Александрии, где движение потерпело неудачу, греческое население со своей стороны получило возможность отомстить за избиение своих соплеменников в Кирене и на Кипре, почти поголовно истребив александрийскую общину.

С усмирением последнего восстания Бар-Кохбы при Адриане, после чего политические события не давали более непосредственных поводов к проявлениям взаимной ненависти, открытые столкновения временно прекратились[126]. Под этим видимым спокойствием, однако, по-прежнему продолжала таиться глухая затаенная вражда. Со времени Константина столкновения возобновились уже на религиозной почве, причем и теперь нападающими одинаково оказывались как та, так и другая сторона. Наиболее значительные размеры такие столкновения и теперь принимали в главных центрах еврейской диаспоры на Востоке, в Александрии и Антиохии. Так, в 415 году имущество евреев было разграблено толпой, и сами евреи принуждены удалиться из города.

Что в данном случае политические, а впоследствии религиозные мотивы служили лишь поводами, но отнюдь не непосредственными причинами возникновения столкновений между еврейским и нееврейским населением греческих городов, в этом можно убедиться из факта существования взаимной вражды еще задолго до того времени, когда эти мотивы начали действовать. Вражда эта засвидетельствована была, как мы видели, александрийской сивиллой еще во втором столетии до нашей эры. С одним из частных проявлений ее мы встречались еще при Августе, то есть в то время, когда государственная власть, в лице первых своих единодержавных представителей, была расположена к евреям и покровительствовала им.

В противоположность восточной половине империи, на западе мы не встречаем в массах столь же резко враждебного отношения к евреям. До открытого возмущения и до насилия над еврейскими общинами здесь дело, во всяком случае, по-видимому, не доходило. Столкновение, имевшее место на острове Минорке в 418 году, представляет, кажется, единственное исключение в этом отношении, но и этот единственный случай вовсе не свидетельствует о силе враждебных чувств по отношению к евреям. Столкновение вызвано было исключительно фанатизмом еврейских женщин, не желавших допустить христиан в синагогу и встретивших их градом камней, и, несмотря на разрушение синагоги раздраженными христианами, завершилось мирным диспутом и обращением многих евреев в христианство. Попутно из сообщения об этом событии мы узнаем также о том уважении, каким пользовался отчасти и среди христиан глава еврейской общины Феодор. Точно так же и впоследствии, в шестом и седьмом столетиях, не только не было случаев открытых столкновений, но, по-видимому, и вообще отношения между евреями и массами населения не отличались особенно враждебным характером, как о том свидетельствуют переписка Григория I и ряд постановлений церковных соборов.

Однако если мы не находим на западе столь же резко выраженного враждебного чувства к евреям в массах, как на востоке, то в среде высших классов и образованных кругов общества неприязненное отношение к евреям и их религиозным взглядам выступает с полной определенностью. Неприязнь эта и взаимное непонимание проявляются одинаково как в политике правительства в отношении евреев, так и в произведениях римских писателей первых веков империи.

Благосклонная к иудеям политика Цезаря и затем Августа прервалась со смертью последнего. Уже преемник Августа Тиберий возбудил открытое гонение против евреев в Италии.

В 19 году, уже на пятый год правления Тиберия, иудейская религия была запрещена, 4000 вольноотпущенников евреев были сданы в солдаты и отправлены на остров Сардинию для усмирения разбойников со специальной оговоркой, что если они все погибнут, то потеря от этого для государства будет небольшая. Остальные лица иудейского вероисповедания должны были покинуть Италию. Если, как сообщает Иосиф, поводом к изгнанию евреев из Италии действительно послужили неблаговидные поступки нескольких иудеев, то уже один факт распространения наказания на всех живших в Италии евреев свидетельствует о резко отрицательном отношении власти к иудейству вообще. При преемнике Тиберия Гае Калигуле произошли уже известные нам события в Александрии. Справедливые жалобы евреев, несмотря на красноречивую защиту их дела Филоном, не встретили сочувствия со стороны императора. На обращение к нему еврейской депутации он отвечал насмешками, и дело было решено не в пользу пострадавших. При Клавдии последовало новое изгнание иудеев, ограничившееся на этот раз пределами Рима. В царствование Нерона христиане обвинены были в поджоге Рима и подверглись преследованию не столько в качестве сторонников нового учения, о котором в это время в Риме существовали лишь самые смутные представления, сколько прежде всего как секта, вышедшая из ненавистной Иудеи. Домициан начал новое гонение евреев, обложив их, между прочим, высокими поборами, в расчете за их счет поправить свои пошатнувшиеся финансы. Политика его в этом отношении, таким образом, близко напоминала политику относительно евреев позднейших средневековых правителей. При Адриане воспрещено было обрезание, приравненное к оскоплению, которое в свою очередь наказывалось как убийство. Это постановление Адриана не раз подтверждалось и позднейшими императорами. Так, Север под страхом сурового наказания воспретил вообще обращение в иудейское вероиспо­ведание. Со времени Антонинов до эпохи торжества христианства власть не проявляла уже более открыто враждебного отношения к евреям. Зато все определеннее с ее стороны обнаруживается отмеченная уже выше тенденция привлечь евреев к отбыванию гражданских повинностей и к несению в качестве куриалов становившегося все более тяжелым финансового бремени государства.

Если в римском обществе первых веков империи, жаждавшем новых религиозных ощущений, в числе других восточных религий и иудейская религия имела некоторый успех, преимущественно в среде женщин, то, с другой стороны, образованные круги Рима в своем большинстве относились к евреям с их религиозной замкнутостью и обособленностью не только с недоверием, но и с открытой и при том с все возраставшей неприязнью. Это неприязненное чувство начало проявляться уже вскоре после возникновения еврейской общины в Риме. Цицерон высказывался против религиозной терпимости в отношении евреев, так как их религия в такой степени противоречила интересам государства и всем распространенным в языческом обществе представлениям, что внушала ему невольные опасения. Современник Августа Страбон не без скрытого враждебного чувства говорит не только о повсеместном распространении евреев, но и об их повсеместном господстве. Если у другого современника Августа, поэта Горация, нападки на иудеев и их религию не выходят за пределы безобидной иронии, то отношение к ним со стороны позднейших римских сатириков проникнуто уже несомненным и открыто враждебным настроением. Особенно возмущает их и служит главным предметом насмешек непонятный обряд обрезания. Воздержание от мяса свиней, соблюдение постов, празднование субботнего дня, словом, все специальные обряды и установления иудейской религии, равным образом, как и отсутствие изображения божества в их храме, точно так же являются предметом постоянного недоумения, нападок и насмешек. Само собою разумеется, однако, все эти обряды, какими странными ни казались они постороннему наблюдателю, сами по себе не могли бы послужить непосредственным источником враждебных отношений к евреям. То глубокое чувство неприязни, какое внушали к себе евреи во всем греко-римском мире, обусловливалось не теми или иными отдельными обрядами, но общей религиозной обособленностью и замкнутостью еврейских общин по отношению к внешнему миру. На эту сторону иудейской религии обращал внимание, как мы видели, еще Цицерон. «Они закоренели в презрении римского закона, говорит Ювенал, — они изучают и соблюдают только свой закон, переданный им в таинственном свитке Моисея. Только своим единоверцам показывают они путь, только обрезанных ведут к источнику, к которому стремятся жаждущие». Еще резче эта обособленность евреев подчеркивается Тацитом. «Чтобы и на будущее время упрочить власть над народом, Моисей, — говорит Тацит, — ввел среди него новые религиозные обряды, шедшие вразрез с обычаями прочих смертных. Все, что для нас священно, у них признается богомерзким и противным закону. Напротив, все то, что воспрещается нами, у них разрешено... Какими бы причинами ни обусловливались, впрочем, религиозные обряды евреев, они находят свое оправдание в глубокой своей древности. Другие противные и отвратительные учреждения сохраняют они вследствие своей испорченности и закоренелой преступности... Ко всем не принадлежащим к их вере они питают самую злостную вражду, отделяются от других во время еды, спят также особо, воздерживаются от сожительства с женщинами другой веры, тогда как в своей среде считают все дозволенным. Обрезание служит им для того, чтобы не смешиваться с другими народами и узнавать друг друга по этому отличительному признаку. Принявшие их веру также подвергают себя обрезанию и также прежде всего начинают презирать богов, ни во что ставят отечество, перестают чтить родителей, любить детей и братьев».

Чем более знакомилось греко-римское общество с евреями, тем сильнее становилось в его среде и неприязненное чувство по отношению к этим последним. В свою очередь и евреи, по мере роста общей неприязни к ним, все более обособлялись и замыкались в своей среде. Задача согласования иудейской религии с греческой философией, какую ставил себе Филон, была последней попыткой в этом направлении. Уже Иосифа Флавия мы застаем в резкой полемике с представителем греческой образованности Апионом. После того дальнейший разрыв пошел вперед быстрыми шагами. «Иудеи отказались от эллинской литературы, которую стали считать оскверненной, и даже восстали против употребления греческого перевода библии; постоянно усиливавшееся очищение религии направило свое оружие не только против греков и римлян, но также против полуиудеев Самарии и против христианских еретиков. Противоположность между иудейством первого столетия и иудейством третьего столетия обнаружилась в той пропасти, которая отделяет сочинение о возвышенном, осмеливающееся ставить потрясающего землю и море гомерова Посейдона рядом с создающим блестящее солнце Иеговой, от зачатков талмуда, принадлежащих к этой эпохе. Жизнь иудеев рядом с неиудеями оказывалась все более и более невыносимой; противоположность в верованиях, в законах и в нравах обострялась, и как обоюдное высокомерие, так и обоюдная ненависть оказывали на обе стороны губительное влияние на нравственность».

Глухая затаенная вражда в массах, чаще и резче проявляющаяся на востоке, нежели на западе, с одной стороны, растущее взаимное непонимание и отдаление в высших образованных кругах общества — с другой, таковы факты, характеризующие собою отношение к евреям со стороны остального населения империи. Эти факты взаимной неприязни настолько очевидны, что констатировать их не представляет особого труда. Гораздо труднее становится наша задача, когда от фактов мы обратимся к их причинам. Как ни определенны суждения римских писателей о евреях, все же полагаться на них нам не приходится. Их постоянное подчеркивание отвратительности религиозных обрядов евреев и их религиозной исключительности отмечают лишь симптом взаимной неприязни, проявляющейся, естественно, прежде всего в идеологической, то есть религиозной форме, но не могут служить основанием при выяснении причин этой неприязни. Не говоря уже о том, что на том же греческом Востоке, где взаимная враждебность проявилась в особенно острых формах, первым столкновениям предшествовали обоюдный интерес и обоюдные попытки сближения именно на религиозной почве, против собственно религиозных причин враждебных отношений к евреям диаспоры свидетельствует также и факт возникновения этой вражды повсюду в местах распространения диаспоры со стороны народов с самыми разнообразными религиозными обычаями и представлениями. Неприязненное чувство по отношению к евреям проявлялось с одинаковой силой в древней Персии с ее религиозным дуализмом, на философски образованном и индифферентном к вопросам религии греческом Востоке, в императорском Риме с его широкой религиозной терпимостью и гостеприимным пантеоном, в римском обществе с его религиозными исканиями и пристрастием к восточным культам, наконец, со стороны христианства, религии, близко родственной самому иудейству. Самая религиозная исключительность евреев должна была иметь свои причины. Очевидно, причин такой исключительной и не имеющей себе, кажется, аналогий в истории вражды к евреям следует искать не столько в религиозной нетерпимости по отношению к ним, являющейся лишь идеологическим выражением этой вражды, сколько в тех особых условиях, в каких протекала жизнь евреев диаспоры, и в тех особых отношениях, в какие они были поставлены к окружающему населению.

Но эти особые условия нам уже известны: это прежде всего условия специально городской жизни, превратившие евреев диаспоры в городских жителей, в горожан по преимуществу. В этом отношении, как мы уже знаем, целая пропасть лежала между евреями, покидавшими родную страну, и евреями Палестины, продолжавшими оставаться по-прежнему прежде всего земледельческим народом. И представители других национальностей, например, греки и сирийцы, под которым следует разуметь прежде всего жителей древних финикийских городов, были рассеяны в той же Римской империи, быть может, не в меньшей степени, нежели евреи, но они являлись выходцами из местностей с давнишним торговым прошлым, с развитой городской жизнью и приносили с собою на чужбину навыки и привычки, усвоенные еще на родине, с которою к тому же в большинстве случаев не порывали всяких связей, по крайней мере, в той же степени, как евреи. Для последних не существовало ни экономических, ни социальных связей с родиной. Единственным связующим началом для всех евреев оставался иерусалимский храм, представлявший равно чтимую святыню как для жителей Палестины, так и для наиболее отдаленных представителей диаспоры. Как ранее вавилонские изгнанники, так в описываемую эпоху римские евреи считали своей священной обязанностью поддерживать иерусалимский храм своими пожертвованиями. С разрушением иерусалимского храма при Тите порвалась и эта последняя связь евреев диаспоры с их древней родиной, и с этого времени палестинские и внепалестинские евреи все более обособляются одни от других, образуя в конце концов как бы две различные нации, из которых первые с течением времени совершенно растворились в потоке завоевателей, беспрерывно наводнявшем страны востока, в то время как евреи диаспоры сохранили и до настоящего времени те же типичные национальные черты, какие они усвоили себе еще в шестом столетии до нашей эры со времени вавилонского пленения.

Экономическая и социальная жизнь древности, как и в средние века, базировалась почти исключительно на замкнутом городском хозяйстве. Образование эллинистических монархий и впоследствии всесветного римского государства не внесло каких-либо заметных изменений в этом отношении, и мы видели уже, как мало торговля империи, при всей своей относительной значительности, затрагивала устои народного хозяйства. В основе последнего по-прежнему лежали, с одной стороны, крупное землевладельческое, с другой — замкнутое городское хозяйство.

При такой экономической замкнутости, естественно, всякий чужеземец, являвшийся в город хотя бы даже из соседнего города или местечка, представлялся не только лишним, но в большинстве случаев и нежелательным гостем. Правда, в древности эта замкнутость и вместе с тем неприязненное отношение ко всякому чужеземцу не достигали такой исключительной степени, как в средние века, однако и в городах античного мира чужеземные и даже иногородние поселенцы были только терпимы и, не пользуясь гражданскими правами наравне с другими жителями города, в то же время в свою очередь должны были подчиняться местным законам и установлениям. Положение их в чужом городе было далеко не обеспеченным и вполне зависело от того или иного отношения к ним со стороны постоянного городского населения. Вот почему торговцы и другие лица, приезжавшие в чужой город и тем более по тем или иным причинам поселявшиеся в нем, не чувствуя под собою твердой почвы и не всегда даже будучи ограждены защитой закона, предпочитали держаться вместе со своими земляками и не только селились в одном и том же квартале, по и образовывали с этою целью между собою специальные союзы и корпорации. Особенно рельефно эта тенденция выступала в средневековую эпоху, когда, впрочем, и самая замкнутость городского хозяйства проявлялась с большей силой, нежели в древности. Союз ганзейских городов, поселения итальянцев и прежде всего генуэзцев и венецианцев в городах Леванта, «союз итальянских купцов, посещающих ярмарки Шампани и Франции», представляют собою лишь наиболее яркие примеры этого всеобщего в средневековую пору явления[127]. Если в древности такая тенденция к образованию союзов между соплеменниками или согражданами, попадавшими в чужие края, и не была, быть может, столь же всеобщей, как в средние века, все же она засвидетельствована достаточным числом фактов. Так, нам известны поселения греческих купцов в Египте и финикийских городах. Многочисленные жившие в Афинах иностранцы образовывали такие же союзы по национальностям. Таковы были, например, финикийская и египетская колонии, имевшие в Афинах храмы своих национальных богов и свободно отправлявшие в них свой культ. На острове Делосе также существовала египетская колония, пользовавшаяся свободой культа, правом собраний и многими другими правами. Ту же тенденцию к объединению наблюдаем мы одинаково и в римскую эпоху. «Товарищества александрийских купцов находились во всех больших торговых пунктах, и их корабли во всех гаванях... сирийские купцы и сирийские фактории были распространены повсюду в гаванях Италии, как Порт, Неаполь, Равенна и многочисленнее всего в Путеолах. Одна испанская надпись называет представителя союза сирийцев в Малаге».

Вспомнив все те неблагоприятные условия, в каких оказывались в древности и впоследствии в средние века люди, заброшенные в чужие края, так же, как и то в общем неприязненное отношение, какое встречали они со стороны туземного населения, представим теперь себе положение евреев диаспоры, являвшихся повсюду, где бы они ни жили, чужеземцами с самого момента своего рождения. Неблагоприятное положение евреев в качестве прирожденных, так сказать, чужеземцев в значительной мере ухудшалось еще тем обстоятельством, что они образовали нацию горожан, буржуазию, третье сословие в условиях жизни древности, когда не произошло резкого разрыва между городом и деревней[128], в обществе, где сильный землевладельческий класс образовал и верхний слой городского населения, где, следовательно, для буржуазии в собственном смысле слова не было места. При таких условиях евреи по отношению к массам прочего городского населения составляли не только чуждое, но и чужеродное образование, а это обстоятельство в свою очередь не могло не увеличивать взаимного непонимания, а следовательно, и чувства взаимной неприязни. Неприязнь по отношению к чужеземцам обусловливалась прежде всего опасением возможной с их стороны конкуренции на поприще торговой и ремесленной деятельности, и естественно, что вы­текавшее из подобных оснований неприязненное чувство должно было быть особенно сильным именно в отношении евреев, поколениями развивавших в себе склонности к разного рода специально городским профессиям. Это же самое обстоятельство, отдалявшее евреев от массы остального городского населения, в то же время немало способствовало их взаимному сближению и единению между собою. Евреи внутри империи образовали не только особую нацию, но и особый класс, правда, класс с очень широкими границами, но все же отдельный класс, соответствовавший до известной степени средневековому третьему сословию. Единообразие условий и привычек жизни, тождество интересов укрепляло и упрочивало связь не только между членами одной общины, но и между общинами, рассеянными по различным городам, и таким образом не давало евреям диаспоры раствориться в массе прочего населения, как это в конце концов и случилось с земледельческим населением Палестины.

Нет ничего удивительного в том, что чувство солидарности, проявлявшееся и среди представителей других национальностей, в среде еврейской диаспоры в результате всех перечисленных условий развилось в совершенную замкнутость и полную исключительность по отношению к внешнему миру. Чужие среди чужих, ненавидимые и в лучшем случае только терпимые евреи диаспоры, естественно, держались особняком и с течением времени все более и более замыкались в своей среде. С утратой родного языка (как известно, разговорным языком среди евреев в пределах Римской империи служил по преимуществу греческий язык) единственным идеологическим выражением связи, объединявшей евреев диаспоры в тесный международный союз, оставалась религия. Некогда столь шаткие и непостоянные в своих религиозных убеждениях во время независимого существования на родине, евреи становятся теперь нетерпимыми до крайности. Буква закона и внешние обряды, в качестве главного отличия евреев от неевреев, приобретают теперь особое значение. Вот почему как внутренняя замкнутость и исключительность еврейских общин, так и неприязненное отношение к ним со стороны представителей греко-римского мира определеннее всего проявлялись именно в сфере религи­озных отношений. Теократический дух, господствовавший в иудейской религии со времени возвращения из вавилонского плена, действовал в том же направлении, доводя исключительность евреев до крайней степени. Всякая теократия, всякая жреческая религия имеет известную наклонность к монотеизму и к религиозной исключительности, но только у евреев развился чистый тип теократии, и вместе с этим и обе эти тенденции достигли наибольшей силы и выражения. Притязания иерусалимского духовенства приняли универсальные размеры: не только еврейский народ, но народы всего мира должны прийти и поклониться единому истинному богу, живущему в Сионе, и признать его закон и его служителей. Миссионерские стремления и тенденции, таким образом, не только не составляли противоречия религиозной замкнутости и исключительности, а, напротив, являлись как бы ее дополнением и завершением.

Тенденции, возникшие на почве Палестины, нашли самую благоприятную почву для своего дальнейшего развития в условиях жизни евреев диаспоры и прежде всего в обособленном положении еврейских общин и в окружавшей их атмосфере всеобщего отчуждения[129]. Исключительность и миссионерское рвение евреев в свою очередь еще более усиливали взаимность отчуждения и способствовали дальнейшему обострению отношений.

Если неприязненное чувство по отношению к евреям представляло собою явление, одинаково широко распространенное в самых различных слоях и классах римского общества, то как степень силы и глубины этого чувства, так и формы и способы проявления его в среде отдельных классов и групп населения были различны. Различны равным образом были и те непосредственные причины, которые в отдельных случаях приводили к внешнему проявлению постоянного скрыто враждебного отношения к евреям. Наибольшей интенсивностью и определенностью отличалось враждебное отношение к евреям прежде всего, естественно, в промышленных и торговых кругах. Во всех отдельных случаях столкновений именно эти круги выступали первыми, увлекая за собою массы. Вот почему именно эллинистические города являлись преимущественной ареной открытых кровавых столкновений между еврейским и нееврейским населением, тогда как на Западе, с его значительно менее развитою экономической жизнью, дело до таких столкновений не доходило почти ни разу. Именно здесь, в этих городах, при основании эллинистических монархий должны были столкнуться между собою два встречные потока наиболее энергичных и способных промышленных элементов населения, устремившихся одновременно из Греции на восток и из Иудеи в западном направлении. Растущая бедность и экономический упадок, наблюдавшийся одновременно в обеих этих странах, и в том, и в другом случае являлись причиной одинаково интенсивной массовой эмиграции во вновь основывавшиеся и потому обещавшие самые широкие перспективы эллинистические города. Какие чувства должны были при этом испытывать по отношению друг к другу эмигранты из Эллады и Иудеи, не трудно себе представить.

Иные более смешанные и разнообразные побуждения заставляли выступать против евреев массы пролетариев, массы тех неудачников, которыми кишели все более крупные города древнего мира и которые и являлись если не главными двигателями, то, во всяком случае, главным орудием всякого антиеврейского выступления. Здесь могло действовать и чувство зависти, внушаемое всякому неудачнику его более счастливыми конкурентами и соперниками, и неприязненное отношение к группе населения, жившей преимущественно торговлей и, следовательно, эксплуатацией населения, и, наконец, обычная готовность всякого люмпен-пролетариата (а таковым именно и был прежде всего пролетариат античных городов) поживиться за чужой счет. Словом, движение масс против евреев являлось не чем иным, как движением общественных низов против верхних слоев населения, движением, направлявшимся в данном случае по линии наименьшего сопротивления, так как власти в большинстве случаев смотрели на всякое антиеврейское движение сквозь пальцы, а иногда даже и сами поощряли его. Массовые выступления против евреев наблюдались только в городах востока, где еврейские общины были не только более обширными, но и более богаты­ми, нежели на западе. Хотя в Риме еврейская община насчитывала также не один десяток тысяч членов и, во всяком случае, представляла достаточно заметную величину, но так как огромное большинство живших в Риме евреев были такими же пролетариями, то несмотря на открытую неприязнь к евреям в среде высших классов, несмотря на неоднократные преследования их со стороны представителей императорской власти, нам неизвестно ни одного случая выступления против евреев римского пролетариата.

В образованных кругах греческой аристократии иудейство первоначально не только не возбуждало каких-либо враждебных чувств по отношению к себе, но напротив, являлось предметом живейшего интереса. Иудейская религия с ее развитым монотеизмом шла навстречу потребности времени, когда в связи с общим регрессом философская мысль начинала клониться к упадку и философские умозрения все более уступали место религиозным исканиям. Чем резче и определеннее, однако, выступали религиозные исключительность и обособленность еврейства, чем больше иудейская религия вместе с этим превращалась в религию буквы и обряда, тем менее способной оказывалась она удовлетворять философским запросам образованного греко-римского общества, тем все более и более чуждой становилась она для этого последнего, пока, наконец, первоначальный интерес не превратился постепенно в открытую антипатию.

Интерес к самой иудейской религии, однако, вместе с этим не упал, и после того, как все узконационалистические элементы ее были откинуты, содержание ее по возможности было приведено в согласие с философскими учениями греков, результатом чего и явилась христианская религия. Но вместе с этим оказались существующими рядом две конкурирующие между собою монотеистические религии, одинаково проникнутые теократическим духом и свойственной этому последнему нетерпимостью и исключительностью. Вражда обеих конкурирующих религий особенно обострилась с признанием христианства господствующей государственной религией. С этого времени иудейство вынуждено окончательно прекратить свою миссионерскую деятельность и занять исключительно оборонительную позицию. Тем сильнее становится рвение к обращению инаковерующих со стороны христианского духовенства. По его настоянию против евреев издается целый ряд специальных постановлений, имеющих целью, с одной стороны, предуп­редить переход христиан в иудейство, с другой — побудить самих евреев к принятию христианства.

Такая вражда с еврейством на религиозной почве ограничивалась, однако, почти исключительно церковными кругами. В массах населения она находила себе лишь самый слабый отклик. Земледельческое население вообще не питало к евреям враждебных чувств, да ему почти и не приходилось иметь с ними дела. Враждебное отношение со стороны масс городского населения обусловливалось прежде всего теми же социальными причинами, как и в языческие времена. Участие александрийского пролетариата в погроме 415 года заключалось преимущественно в расхищении имущества изгнанных из города евреев.