Европа нового времени (XVII—ХVIII века)

Глава 1 РАЗВИТИЕ ПРОМЫШЛЕННОСТИ И ТОРГОВЛИ ЗАПАДНОЙ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII ВЕКА

В XVIII в. Англия была страной, где различные направления первоначального накопления, исторически распределявшиеся между разными странами (Испанией, Португалией, Голландией, Францией и самой Англией), систематически объединились в колониальной системе, системе государственных займов, современной налоговой системе, системе протекционизма. Превращение в единую систему всех составных частей первоначального накопления капитала стало возможным в результате внутренней и внешней политики, проводившейся после «славной революции» 1688 г. и в конечном счете определявшейся интересами буржуазии. Развитие мануфактурного капитализма в национальном масштабе было немыслимо без сложного комплекса социально-экономических преобразований. Для создания инфраструктуры, необходимой для интенсивного прогресса мануфактуры, требуются кооперация в течение длительного времени массы рабочих разнообразных специальностей, концентрация этой массы, не сообразующаяся во многих случаях с традиционным размещением населения.

Уровень налогообложения в Англии во второй половине XVII в., по мнению известного статистика того времени Г. Кинга, составлял лишь треть голландского. При этом система налогообложения в значительной мере обходила капитал, вложенный в промышленность. Именно в Англии благодаря первоначальному накоплению задолго до окончания мануфактурного периода были созданы наиболее благоприятные условия для развития капиталистической промышленности. Продолжающийся процесс первоначального накопления, переплетаясь со спецификой функционирования раннего капитализма, образовал в XVIII в. в Англии обширнейший рынок рабочей силы.

То же можно сказать и о природных ресурсах. Они давали исходное сырье, прежде всего железную руду, каменный уголь, шерсть, для тех отраслей производства, которые были призваны сыграть ведущую роль в последующем промышленном развитии. Те виды сырья, которых недоставало в самой Англии, бесперебойно и полностью обеспечивались поставками в достаточном количестве и по сравнительно низким ценам из английских колониальных владений и других стран. Однако было бы ошибочным преувеличивать значение природных факторов. Богатые запасы железной руды, угля, изобилие леса и шерсти имелись и в некоторых других странах Западной Европы, а уровень технических знаний, в частности в горном деле и металлургии, был выше на континенте, чем в Англии, по крайней мере до второй трети XVIII в.

Английская революция середины XVII в. была первой буржуазной революцией европейского масштаба, но отнюдь не первой из ранних буржуазных революций. Вернее было бы сказать, что она была последней из них (если не считать «славной революции», завершившей ее дело). Кроме того, она была отделена более чем полутора столетиями от следующей крупной буржуазной революции — Французской. Такой разрыв во времени во многом определил создание благоприятных международных условий для развития английского капитализма. При этом выгодные для Англии «аспекты» внешней среды были связаны не только с уровнем развития других европейских стран, но и с тем влиянием, которое она оказывала на них. Как известно, мануфактурное разделение труда развивает и расширяет общественное разделение труда, что можно проследить в XVIII в. не только в самой Англии, но и в других странах Европы. Нельзя забывать и о возможностях, которые открывались для английской буржуазии в торговле с колониями. Автор известного описания Англии в начале XVIII в. Дж. Чемберлен с удовлетворением констатировал: «Наша торговля самая значительная во всем свете, и, по правде говоря, среди всех стран Великобритания является наиболее подходящей для торговли как по причине своего островного положения, так и благодаря своей свободе и превосходной конституции»[102].

В начале XVIII в. мануфактурное производство в Европе вступило в последний этап своего развития, непосредственно предшествовавший промышленной революции. Мануфактура нигде не могла охватить общественное производство во всем его объеме и преобразовать его до самых основ, которыми оставались городское ремесло и сельские промыслы. Тем не менее в некоторых районах в определенных отраслях производства мануфактура полностью подчиняла себе ремесло. Так, в середине XVIII в. (в 1751 г.) французский правительственный чиновник сообщал, что в городе Анже «очень много ткачей, однако почти все работают на счет буржуа, которые снабжают их пряжей, и почти нет работающих за свой счет»[103]. Полное преобладание мануфактуры над ремеслом было достигнуто лишь в XVIII в. в Англии и Голландии, в ряде отраслей производства Франции и в отдельных производствах в других странах. При этом в Англии и Голландии и, в значительно меньшей степени, во Франции речь шла о преимущественно зрелых формах крупного мануфактурного производства, тогда как в других странах такие формы встречались скорее в виде исключения.

Общий хозяйственный подъем приводил к демографическому росту, в свою очередь имевшему серьезные социальные и экономические последствия. Население Европы возросло примерно со 118 млн человек в 1700 г. до 140 млн в 1750 г. и 187 млн в 1800 г. Несомненно, что этому росту способствовали не только создание дополнительных рабочих мест благодаря развитию мануфактур, но некоторые улучшения медицинского обслуживания части населения, распространение в быту элементарных гигиенических норм, введение прививок против оспы. Наиболее быстро росло население в Англии, за столетие оно увеличилось вдвое — с 5–6 млн до 11 млн человек. Во Франции население возросло с 16 млн в 1715 г. до 26 млн в 1789 г. В европейской части России численность населения увеличилась примерно на половину — с 18 млн до 27 млн, но этот рост частично объясняется вхождением в состав российского государства новых земель.

Несомненно, что последствия демографического роста были различными в зависимости от общественных условий в разных европейских странах. В раннебуржуазных странах и во Франции он способствовал умножению на рынке труда свободных рабочих рук, в которых нуждалась мануфактура, расширению емкости рынка для сельскохозяйственных и промышленных товаров. В феодальных странах он подтолкнул процесс расслоения крестьянства, увеличивая число обезземеленных и малоземельных. Бросается в глаза относительно медленное возрастание за немногими исключениями (Лондон и др.) населения городов — оно нигде в Европе не превосходило 20 % всего населения, кроме Фландрии. и Брабанта (24 %), Голландии (55 %) и Сицилии. Миграцию деревенского населения в города значительно ограничивало развитие капиталистической домашней промышленности в сельских районах.

Одной из особенностей экономического развития Европы в XVIII в. являлось то обстоятельство, что особо быстрый рост промышленности наблюдался на двух ее полюсах — на крайнем Западе, в раннебуржуазных государствах, а также Франции с ее уже развитым буржуазным укладом, а с другой стороны — на крайнем Востоке, в России, где, несмотря на господство феодального строя, отмечалось ускоренное развитие крепостной мануфактуры. За первую половину XVIII в. Англия укрепила свое положение наиболее развитой в промышленном отношении страны Европы. Франция сумела сохранить и даже несколько увеличить удельный вес своей промышленности по сравнению с другими европейскими странами. Напротив, буржуазная Голландия утратила былое значение. В целом медленные темпы развития сохранялись в Центральной Европе (за исключением отчасти Пруссии, Саксонии, районов Нижнего Рейна и Чехии, входившей в состав габсбургской державы). Рост добывающей промышленности происходил временами в Швеции. Не только не ослабела, но еще более отчетливо проявила себя тенденция перехода экономического преобладания от районов Южной Европы (даже там, где, как в Северной Италии, были заметны признаки преодоления длительного упадка) к северо-западной ее части, особенно к раннебуржуазным государствам и странам с относительно развитым капиталистическим укладом. Общую картину не меняло и то, что Испания постепенно стала оправляться от глубокого хозяйственного упадка второй половины XVII — начала XVIII в. Что касается Юго-Восточной Европы, входившей в состав Османской империи, а также Польши, то там отдельные черты подъема были слабо различимы на общем фоне экономического застоя.

В XVIII в. уровень развития мануфактуры определялся прежде всего широтой охвата ею различных отраслей промышленности, степенью воздействия на общественное производство, а не преобладанием централизованной или рассеянной ее формы. Скорее, как раз широта распространения мануфактурного производства приводила к снижению удельного веса централизованной мануфактуры. В Баварии при существовании трех-четырех десятков централизованных мануфактур к 1770 г. на них было занято лишь 0,12 % населения. Централизованные мануфактуры, как государственные, так и частные, в большинстве стран выполняли нередко главным образом правительственные заказы на оружие, боеприпасы, снаряжение либо сосредоточивались на изготовлении дорогостоящих предметов, как, например, фарфоровые мануфактуры в Саксонии, Пруссии, Баварии, мануфактура тонких сукон в Гвадалахаре в Испании и т. п. Эти последние в большей степени зависели не только от правительственных заказов, но и от государственных дотаций, поскольку не могли рассчитывать на весьма нестабильный спрос на внешних рынках (успех саксонских фарфоровых изделий был скорее исключением из правил). Вырабатывавшиеся ими изделия — часы, зеркала, дорогие ткани — медленно входили в обиход относительно широких кругов населения.

Конечно, централизованная мануфактура обладала рядом преимуществ, она была более удобной формой при специализации производства, отпадали расходы, связанные с перевозкой полуфабрикатов, поскольку весь производственный процесс от начала и до конца осуществлялся под одной крышей. Но эти преимущества уравновешивались издержками, связанными со строительством и содержанием специальных зданий, расходами, которые были необходимы для переселения работников с их прежнего места жительства, и т. д. В большинстве производств централизованная мануфактура не являлась более рентабельной, чем рассеянная мануфактура. Даже спорадическое применение рабочих машин в отдельных операциях оказывалось возможным в обоих видах мануфактуры.

Централизованные мануфактуры в обрабатывающей промышленности, основанные частными предпринимателями, существовали, как правило, лишь в раннебуржуазных странах или странах с уже развитым капиталистическим укладом. Характерным примером создания крупной централизованной мануфактуры было предприятие, основанное Джоном Ламбом. Выходец из семьи нориджского промышленника, Ламб отправился в Италию, где, работая на шелковой мануфактуре, сделал чертежи применявшихся там станков. После возвращения в Англию в 1718 г. Ламб получил королевский патент и с помощью инженера из Дерби Д. Сорколда, а главное — финансовой поддержки со стороны родственников, основал крупную шелковую мануфактуру. К 1724 г. на ней в две смены, круглосуточно, трудилось более 300 рабочих, в основном женщин и детей. Ламбу удавалось продавать шелковые ткани по цене на треть более низкой, чем стоили импортируемые итальянские изделия.

Распространенным видом централизованной мануфактуры были предприятия, выросшие из ремесленных мастерских и нанимавшие обычно лишь по несколько рабочих. Такие предприятия находились в Шеффилде, Бирмингеме и других центрах британской железоделательной промышленности. По сути дела, аналогичными были формы шерстоткацкого производства в Йоркшире, где владельцы небольших мастерских, являвшиеся обычно и собственниками 10–15 акров земли, исполняли сами с помощью членов семьи или, в большинстве случаев, немногих наемных рабочих все производственные процессы (кроме конечной обработки сукна) и продавали готовую продукцию на местном рынке. Расширение размеров такой мастерской превращало ее в небольшую централизованную мануфактуру. Более крупные централизованные мануфактуры развивались там, где производство сосредоточивалось в городах — например, в рафинировании сахара, мыловарении, пивоварении, винокурении. Надо учитывать, что производство алкогольных напитков стало одной из быстро растущих отраслей промышленности. Так, в Англии производство джина выросло с 0,5 млн галлонов в 1680 г. до 7 млн в 1751 г.; столь же быстрыми темпами увеличивался и импорт. Впрочем, и эти цифры не дают полной картины, поскольку не включают не учтенные статистикой производство и контрабандный ввоз алкоголя.

Образцами крупной централизованной мануфактуры являлись судоверфи и военные предприятия, принадлежавшие казне. Литье пушек, мортир, гаубиц, а также производство пороха осуществлялось на государственных мануфактурах. Однако значительная часть оружия изготовлялась на частных предприятиях, обычно небольшого размера, по заказам военного ведомства.

Казенные предприятия преобладали в добывающей промышленности Швеции, которой до середины XVIII в. принадлежало первое место в вывозе железной руды. В ее добыче широко применялась сила воды («вододействующие» машины и другие механизмы), в качестве топлива использовались дерево и древесный уголь.

Во Франции централизованные мануфактуры получили широкое распространение в военном производстве, в добыче полезных ископаемых. Примером могут служить Анзенские каменноугольные копи. Владевшая ими компания нанимала в 1732 г. сотни, а к 1789 г. уже четыре тысячи рабочих. В 80-е годы XVIII в. во Франции производилось 130–140 тыс. т чугуна — вдвое больше, чем в Англии. На крупных металлургических предприятиях Дитриха в Страсбурге было занято 800 рабочих. Казна владела большими железоделательными мануфактурами в Бресте и Тулоне. Ей принадлежали также мануфактуры, изготавливавшие предметы роскоши (выделка гобеленов в Париже и т. д.). Эти мануфактуры имели многочисленные льготы. Крупные централизованные мануфактуры встречались также в шерстоткацком производстве. В 40-е годы XVIII в. на централизованной мануфактуре Ван-Робэ в городе Абвиле было занято около 1800 прядильщиков и ткачей. Еще не менее 10 тыс. рабочих из окрестных мест поставляли на мануфактуру полуфабрикаты. В городе Вьенне (в Дофине) накануне 1789 г. существовала мануфактура, на которой было занято 517 человек, на нее, кроме того, работало еще 1500 рабочих. В мастерских ситценабивной мануфактуры Пурталеса-Риго в середине XVIII в. было занято 700 человек, на мануфактуре Дольфюса в Тане — 724. Почти все владельцы ситценабивных мануфактур нанимали в Вогезских долинах прядильщиков и ткачей: Стефан (в 1786 г.) — 1200, Зенн-Биндерман — 1800, Пурталес — 2300.

Примерно такое же положение наблюдалось и в Чехии, где на централизованной мануфактуре в Нова-Кидне в 1770-х годах работало 297 человек, и в то же время 1400 прядильщиков и 100 ткачей-надомников доставляли на мануфактуру изготовленные ими изделия. Подобного рода предприятия как исключение встречались и в других странах, в том числе в Швейцарии, Испании, Пруссии. Однако как раз пример Пруссии показывает, что нередко организация централизованной мануфактуры диктовалась не ее большой рентабельностью, а являлась вынужденной мерой, поскольку она была основана на использовании принудительного труда. В Пруссии в первые десятилетия XVIII в. к прядению хлопка и шерсти широко привлекали солдат, и казармы становились своеобразной централизованной мануфактурой. В некоторых странах в такие мануфактуры превращались различные заведения, имеющие возможность применять принудительный труд, — сиротские приюты, исправительные и работные дома, иногда даже тюрьмы.

Основной формой и на последнем этапе мануфактурного периода оставалась рассеянная мануфактура. Ее широкое распространение, рентабельность и конкурентоспособность не только были обусловлены организационными или техническими причинами — прежде всего они являлись следствием взаимодействия капиталистического уклада с феодальным и другими хозяйственными укладами. В Англии интенсивный процесс обезземеливания крестьянства, а в странах континентальной Европы кризис феодального строя (хотя они переживали разные стадии этого кризиса) создавали почти повсеместно в деревне многочисленный слой людей, в основном, но еще не полностью отчужденных от средств производства. Эти лица, владевшие на основе старых держательских прав или аренды крохотными участками, не могли жить на доходы от занятия сельским хозяйством, но продолжали цепляться за свои клочки земли. Остро нуждаясь в дополнительных источниках существования, эта часть деревенского населения оказалась наиболее подходящим объектом для превращения в рабочих капиталистической домашней промышленности. Иногда — хотя вовсе не обязательно — подобному превращению предшествовало занятие деревенскими промыслами, которые постепенно подчинял себе купец-предприниматель.

Рост товарно-денежных отношений и общая тенденция к усилению феодальной эксплуатации и фискального гнета со стороны абсолютистского государства заставляли искать дополнительные источники дохода и среднее крестьянство. А деревенская верхушка по тем же причинам оказывалась склонной к принятию на себя функций посредника между купцом-предпринимателем и непосредственными производителями (занимаясь раздачей сырья и получением готовой продукции) или к превращению в мелких хозяйчиков, использовавших труд одного или нескольких наемных рабочих и тоже нередко являвшихся своего рода приказчиками купца-мануфактуриста. В этих условиях низкая, как правило, оплата рабочих домашней промышленности, возможная как вследствие их разобщенности, так и потому, что они имели другим источником существования сельское хозяйство, делала особенно выгодной для капиталистов форму рассеянной мануфактуры. Она избавляла их от затраты средств на содержание производственных помещений, от многих других издержек. К тому же централизованные мануфактуры обычно возможно было создавать лишь в городах, где еще подчас было сильно сопротивление цехов и гильдейских компаний. Все эти преимущества рассеянной мануфактуры с точки зрения капиталиста обычно перевешивали неудобства, которые вызывались тем, что рабочие домашней промышленности значительную часть года должны были сочетать мануфактурный труд с занятием сельским хозяйством. К тому же работники деревенской промышленности нередко оказывались менее строптивыми, чем городские мануфактурные рабочие. Новейшие исследования доказывают правильность наблюдений, сделанных ведущими представителями русской школы историков Франции И. В. Лучицким и Н. И. Кареевым и подтвержденных фундаментальными исследованиями выдающегося российского ученого Е. В. Тар ле, который писал: «Колоссальная промышленная деятельность почти целиком была сосредоточена в деревне, а не в городе»[104].

Рассеянная мануфактура укоренялась как в бедных отсталых районах, где занятие земледелием не давало большой части крестьян достаточных средств к существованию, например во французских Бретани или Нижнем Мэне, так и в районах со значительно более высоким уровнем сельскохозяйственного производства, например во Фландрии, Верхней Нормандии или Пикардии.

Рассеянная деревенская мануфактура в целом вряд ли быстро усваивала и внедряла новые методы производства, но даже в старых отраслях она все же проявила способность к обновлению технологии. Это четко прослеживается в английской шерстяной промышленности. Ее большие успехи были вызваны освоением производства «новых материй», с техникой изготовления которых англичан ознакомили еще в XVI в. беженцы из Фландрии. Использование так называемой длинной шерсти позволило наладить в больших количествах производство легких сукон, которые благодаря своим потребительным свойствам и относительной дешевизне сумели завоевать рынки многих стран, прежде всего стран с теплым климатом, как государства Средиземноморья, многие колонии в Западном полушарии. Наряду с высоким качеством сырья и относительной легкостью его обработки (этому иностранцы и в XVIII в. и позднее приписывали успех английских простых сукон) развитию данного производства в немалой степени способствовала система правительственных мер, включавшая запрет экспорта необработанной шерсти и импорта иностранных сукон, а также активность британской дипломатии, добивавшейся допуска английских материй на иностранные рынки.

Во Франции шерстяное производство в XVIII в. давало от 15 до 20 % всей промышленной продукции. Одной из быстрорастущих промышленных областей стала Дофине, где в суконном производстве сформировался ряд центров, на которые работали десятки окружных деревень. Только в округе Баланс предпринимателями было роздано 900 шерстопрядильных станков.

Рассеянная мануфактура оказалась настолько конкурентоспособной, что вызвала «бегство» ряда производств в сельскую местность даже из тех старых центров, где ей не воздвигалось препятствий со стороны цехов. Так, в 1730 г. лондонские обувщики, несмотря на обещание всяческого содействия со стороны властей, предпочли переселиться в район Ноттингема — там издержки производства были значительно ниже, чем в столице. Часто случалось, что деревенская промышленность отвоевывала у городской одну за другой производственные операции, необходимые при изготовлении определенного вида изделий. Например, если на протяжении XVII в. деревенская мануфактура переняла у голландского города Харлема прядение и ткание полотна, то в первой половине XVIII в. предприниматели из Брабанта и Вупперталя учредили в сельских районах белильные мастерские, тем самым полностью завершив перебазирование отрасли из ее прежних центров. Деревенская промышленность в XVIII в. принимала иногда форму специализированной мануфактуры определенного района, выполнявшей те или иные операции производственного цикла.

Развитие новых промышленных районов нередко шло за счет упадка старых. Это происходило вследствие того, что в новых районах лучше прививались более гибкие и эффективные способы организации производства, выделка изделий в соответствии с менявшимися запросами рынка. Здесь налаживалось производство товаров, конкуренции которых не выдерживала продукция старых центров. Так, серж-шерстяная костюмная ткань, производившаяся в Девоншире, была почти целиком вытеснена с внутреннего и внешнего рынка более дешевыми и отвечающими моде сукнами из Нориджа. Следует добавить, что заработная плата ткачей в Норидже была на 40 % ниже, чем в Девоншире, что на 8-10 % снижало издержки производства. В период расцвета шерстяных мануфактур Нориджа в районе города и его окрестностей насчитывалось 12 тыс. станков, на которых трудились 72 тыс. рабочих (по шесть человек на каждом станке), выполняя заказы примерно 30 крупных фирм. В 1736 г. в Норидже было создано объединение предпринимателей (такого типа торгово-промышленные палаты в других местах появились лишь почти через полвека). Однако в 70-е годы мануфактуры Нориджа уже показались английскому экономисту А. Юнгу инертными, лишенными духа предпринимательской активности, что проявлялось в ограниченных размерах новых капиталовложений. В этом отношении Норидж далеко уступал центрам шерстяной промышленности в Йоркшире, не говоря уже о районах металлургии, хлопчатобумажного производства.

На протяжении первой половины XVIII в. наблюдался постоянный, хотя и сравнительно медленный, рост хлопчатобумажных мануфактур в Ланкашире и Шотландии, в окрестностях города Глазго и во многих сельских районах, где еще ранее получили широкое распространение рассеянные полотняные мануфактуры. Ткани из хлопка с примесью льна изготовлялись в Европе в подражание индийским чисто хлопчатобумажным изделиям, овладеть техникой производства которых европейцам так и не удалось. Ввоз индийских тканей в Англию был запрещен в 1722 г. в интересах защиты шерстяной промышленности, но это лишь стимулировало производство изделий из смеси хлопка и льна.

Во Франции хлопчатобумажное производство развивалось в Париже, Амьене, Нанте, Орлеане и других городах и районах, особенно в Эльзасе. Сбыт большой части продукции на дальних, в том числе иностранных, рынках (у некоторых эльзасских мануфактур до ⁹⁄₁₀ продукции шло на экспорт), трудности в получении сырья, необходимость значительных затрат на оборудование способствовали увеличению удельного веса крупного капиталистического производства. Центры производства тканей из смеси хлопка и льна выросли в других странах — Швейцарии, Испании (в Каталонии).

В Италии, в Турине, швейцарским предпринимателем была основана в 1704 г. крупная суконная мануфактура. На работу в ней были привлечены мастера из Англии, Голландии и Франции. Возникшая в 1717 г. в Толмеццо, в области Венето, мануфактура занимала 200 ткачей, работавших на 150 станках, и 2500 прядильщиков. Через 60 лет, в 1784 г. это предприятие насчитывало уже 1000 станков, на которых работали 1000 ткачей, а также несколько тысяч прядильщиков, производивших льняные и хлопчатобумажные ткани. Во второй половине века возрастает число новых предприятий в Турине, Милане, Флоренции, Неаполе с 300-Л00 наемными рабочими на каждом из них.

Зависимость многих мануфактур от привозного сырья и дальних, тем более зарубежных, рынков неизменно приводила к тому, что производство даже на первоначальных этапах велось на капиталистических основах.

Характерным для XVIII в. стало и сравнительно быстрое развитие центров производства полотна, спрос на которое постоянно возрастал, в частности на колониальных рынках, где из него шили одежду для рабов, мешки для кофе и других продуктов плантационного хозяйства. Производство полотна предъявляло значительно меньшие требования к квалификации работника, чем выделка других тканей, и это способствовало быстрому распространению его в деревенских районах. А ориентация не столько на местные, сколько на далекие, часто иностранные, рынки ускорила победу мануфактуры над ремеслом и создание крупных промышленных районов полотняного производства. В Шотландии и Ирландии выделка льняных тканей выросла с 3,2 млн ярдов в 1700 г. до 20 млн ярдов в 1750 г. В 1711 г. был создан даже Государственный совет по полотну для обучения более совершенным приемам производства тканей. При этом использовался и опыт других европейских стран. Крупными районами полотняной промышленности стали Фландрия (экспортировавшая в 1766 г. — главным образом, в Испанию и ее колонии — более 200 тыс. кусков льняных тканей), французская Бретань, Вестфалия и особенно Силезия.

Уже в 20-е годы XVIII в. полотняная промышленность австрийской (позднее прусской) Силезии сконцентрировалась в районах у подножия Исполиновых гор. В 1726 г. здесь насчитывалось более 287 деревень, где почти все взрослое мужское население, оставив сельское хозяйство, было занято работой на ткацких станках. Во второй половине века количество ткацких деревень значительно возросло. В середине 80-х годов в них насчитывалась 21 тыс. ткацких станков, а ежегодный экспорт полотна достиг 8 млн талеров — очень крупной суммы по масштабам того времени.

На протяжении всего века простое полотно, изготовлявшееся в районах Ландсхута (соврем. Каменна-Гура), батист из Хиршберга (соврем. Еленя-Гура) успешно конкурировали с дешевыми ирландскими тканями. Силезские льняные изделия через порты Северного и Балтийского морей вывозились в Кадис и Лиссабон, а оттуда в испанские и португальские колонии в Америке и, через посредство английских купцов, в американские владения Великобритании. Значительная часть силезского полотна шла в Италию, находила сбыт в портовых городах Северной Африки и Леванта.

В первой половине XVIII в. с отчетливостью проявилась в масштабах всей Западной и Центральной Европы победа капиталистической домашней промышленности, обосновавшейся в сельской местности, над городским ремеслом. Обширные сельские районы в Йоркшире, Ланкашире, Юго-Восточной Англии, в ирландской провинции Ольстер, в Голландии, во Фландрии, в ряде районов Северо-Западной, Восточной и Южной Франции, в Вестфалии, Южной Саксонии, Силезии далеко обогнали по своему промышленному значению как старые городские центры ремесленного производства в городах Южных Нидерландов, Рейнской и Южной Германии или Северной Италии, так и разбросанные по различным областям, сравнительно немногочисленные централизованные мануфактуры.

Таким образом, для последнего этапа мануфактурного капитализма оставалось характерным не только сохранение, но и дальнейшее распространение рассеянной мануфактуры, в том числе и в экономически наиболее передовой стране — Англии.

Победа Англии в экономическом соревновании с Голландией была победой не только английского промышленного капитализма над голландским торговым капитализмом, но и победой британской капиталистической домашней промышленности над городской мануфактурой ее соперницы. Деревенская рассеянная мануфактура в Англии, использующая дешевую рабочую силу, оказалась более конкурентоспособной, чем образованная из городских ремесленных мастерских голландская мануфактура. Голландия не могла соперничать с Англией в металлургии, которая постепенно становилась ведущей отраслью мануфактурного производства в связи с постоянно растущим спросом на ружья и пушки, лемехи для плугов, ножи, топоры, гвозди, вагонетки для шахт и на другие предметы из железа. Единственный вид топлива, которым располагали голландцы, — торф, вполне пригодный при отбелке тканей, пивоварении, винокурении, производстве соли и сахара, не создавал достаточно высокой температуры, требующейся при плавке металла.

Преобладающие позиции были завоеваны рассеянной мануфактурой в экономике другой главной соперницы Англии — Франции. Это преобладание утвердилось как в старых (например, сукноделие), так и в новых отраслях производства.

Размеры рассеянной мануфактуры могли быть различными, иногда большими по масштабам эпохи. Один предприниматель в английском городе Уоррингтоне, занятый производством парусины, нанимал более 5000 рабочих. Более крупные мануфактуры возникали там, где требовались значительные вложения в сырье и оборудование и где поэтому непосредственный производитель оказывался в полной зависимости от капиталиста. Таким, например, было положение в английской чулочной промышленности. Типичной стала фигура капиталиста, владевшего 100 и более дорогими станками, раздававшего с помощью посредников эти станки и сырье рабочим, которые сдавали ему готовую продукцию. Число рабочих, имевших собственные станки, было невелико, к тому же и они зависели от купца-мануфактуриста, от которого получали сырье и которому сдавали готовые изделия.

Во Франции в районе Блуа один предприниматель нанимал 2100 рабочих разных профессий — прядильщиков, ткачей, аппретурщиков и др. На крупных хлопчатобумажных мануфактурах в районе Руана было занято в 80-е годы XVIII в. около 190 тыс. прядильщиков, не считая многих тысяч рабочих других специальностей. Вокруг города Эльбефа примерно в то же время 15 тыс. рабочих трудились в шерстоткацких мануфактурах. В Седане на 25 предпринимателей-суконщиков работало 15 тыс. крестьян. В перчаточном производстве Гренобля в 1737 г. насчитывалось 64 предпринимателя и 6254 работника, занятых этим промыслом. Впрочем, значительно более часто встречались средние и мелкие мануфактуры. В 1788 г. в Лионе около 500 купцов-промышленников раздавали шелковую пряжу примерно 7000 хозяев ткацких мастерских, в которых было занято 58 тыс. рабочих. В Париже наряду с централизованными было значительное количество рассеянных мануфактур среднего и крупного размера, занимавших по 300,500 и даже 800 рабочих. Однако в целом по столице число работников, работавших по найму, лишь в 2–3 раза превышало число хозяев. Мелкая рассеянная деревенская мануфактура сохраняла позиции в металлургии, например в Верхней Нормандии, несмотря на то что она работала на привозном английском и шведском железе.

Заметно проявлялась тенденция превращения деревень, становившихся средоточием домашней промышленности, в новые небольшие или средние по размеру города, которые обычно оказывались объединенными в крупные промышленные районы.

Капиталистический характер производства способствовал также усилению тенденции к преобразованию (там, где позволяли технические условия) гетерогенной мануфактуры в органическую. Широкое распространение получил и смешанный тип мануфактуры, когда после механического соединения самостоятельно произведенных частичных продуктов они подвергались на конечной стадии последовательному ряду связанных между собой производственных манипуляций, характерных для органической мануфактуры. Кроме того, растущая специализация отдельных промышленных центров приводила к тому, что продукты, вырабатывавшиеся органической мануфактурой, объединялись на конечной стадии с полуфабрикатами, произведенными другими мануфактурами или мастерскими. Процесс концентрации и специализации мануфактуры достиг особого развития в Англии, с которой в середине столетия ни одна страна не могла соперничать и в разнообразии отраслей промышленного производства.

В середине XVIII в. английская шерстяная промышленность, по словам современника, была «разделена на различные части или отрасли, закрепившиеся в определенных местах, где все производство сводится целиком или преимущественно к этим отраслям: тонкие сукна производятся в Сомерсетшире, грубые — в Йоркшире, двойной ширины — в Эксетере, шёлк — в Садбери, креп — в Норидже, полушерстяные материи — в Кендале, одеяла — в Уитни и т. д.» Во Франции в первой половине века ткалось более 100 видов разнообразных шелковых материй. В Силезии большинство промысловых деревень округа Хиршберг занималось почти исключительно производством батиста и вуали и т. д. Рост специализации приводил к тому, что укоренение мануфактурного производства способствовало переходу от ремесла к мануфактуре в смежных отраслях промышленности, особенно если они объединялись общим производственным процессом.

Усиливавшийся процесс специализации сопровождался созданием комбинации различных мануфактур. На этих комбинированных мануфактурах производство средств производства оказывалось связанным с производством продукта. Вместе с тем мануфактура продукта оказывалась связанной с мануфактурой, для которой данный продукт являлся исходным сырьем.

Легкая промышленность далеко обгоняла по масштабам производства тяжелую. Так, во Франции в конце века по некоторым подсчетам годовая продукция текстильной промышленности составляла в денежном выражении 1906 млн ливров, металлургии — 88 млн, добыча минерального топлива — 10 млн.

Темпы роста промышленности были невелики. Для Франции, например, они составляли в среднем 1,5 %, в том числе для шерстоткацкого производства они были не выше 1 %, а льняного — 1,5 %, так же как и для выплавки металла, но для железоделательной промышленности — 2,4 %.

Экстенсивные факторы роста еще полностью преобладали над интенсивными. Правда, основание мануфактур в определенном районе влекло за собой увеличение производительности труда по сравнению с прежними ремесленными формами производства. Однако рост производительности в рамках уже утвердившейся мануфактуры происходил, как правило, медленными темпами, за счет специализации, тогда как совершенствование технологии протекало эволюционным путем. Увеличение размеров производства в основном достигалось в результате увеличения числа мануфактур и занятых на них рабочих.

На протяжении XVIII в. повсеместно происходил процесс формирования мануфактурного пролетариата. В разных странах этот процесс находился на разных стадиях. Превращение крестьянина, для которого работа на купца-предпринимателя была лишь побочным занятием, в рабочего, живущего целиком или почти целиком на заработную плату, протекало обычно постепенно, порой застывая на промежуточных стадиях. Вместе с тем было немало примеров, когда такое превращение занимало сравнительно короткий период времени, как это, например, произошло в производстве часов в Швейцарии. Превращение крестьянина в рабочего деревенской мануфактуры, ориентированной на национальный, а то и на мировой рынок, представляло собой важный шаг в капиталистическом развитии всего Европейского континента.

Надо учитывать, что эта ведущая тенденция далеко не везде проявляла себя прямолинейно. Часто этот процесс затемняли возникавшие многочисленные промежуточные формы частичной зависимости непосредственного производителя от предпринимателя, сосредоточения в таких случаях в руках капиталиста контроля только над значительными производственными операциями либо над рынком сырья, а также соглашения между группами предпринимателей и артелями работников, частично владевших средствами производства, включение в эти отношения посредников, сохранявших известную экономическую независимость, и т. п. Утверждение таких промежуточных форм, при которых сохранялась относительная самостоятельность непосредственного производителя (как, например, ткачей шерсти в Юго-Западной Англии), не вело к перевороту в старом способе производства, а скорее консервировало его.

Развитие капиталистической мануфактуры сопровождалось постепенным уничтожением сельских домашних промыслов. Однако, исчезая в местах наибольшего развития мануфактуры, они возникали в других, экономически отсталых районах. Такие промыслы могли быстро превратиться в придаток мануфактуры, в поставщика ей сырья, подвергавшегося лишь первичной обработке. Преобладание рассеянной мануфактуры, не ломавшей в корне привычную картину деятельности сельского населения и его традиционный уклад жизни, приводило к тому, что происходившие глубокие изменения лишь частично осознавались большинством современников. Характерно, что даже в конце XVIII в. известный швейцарский экономист Иоганн Херреншванд считал обособление промышленности от земледелия крайне рискованной авантюрой с неясными последствиями.

Вне зависимости от того, становился ли купец мануфактуристом или, наоборот, мануфактурист купцом, и несмотря на растущую специализацию мануфактур, их владелец в большинстве случаев оставался экспортером своих товаров.

Миграция мануфактуры из города в деревню, снижая издержки производства и обеспечивая свободу от стеснительной регламентации, отнюдь не являлась гарантией успеха. Он был очень частичным, например в Северной Италии, где подобное перебазирование лишь приостановило происходивший в предшествующем столетии упадок шерстяного производства, которое безвозвратно утеряло иностранные рынки. Для успеха требовалось соединение ряда экономических, политических и социально-психологических факторов (от наличия дешевого сырья до государственной поддержки в борьбе за внешние рынки), достаточное развитие инфраструктуры, существование определенного социально-психологического климата, необходимого для мобилизации капиталов и обеспечения нужных условий производства.

Зрелость мануфактуры сама по себе еще не вызывала промышленной революции. Вызревание условий для начала промышленного переворота определялось не преобладающей формой мануфактуры, а характером ее внутренней и внешней среды, т. е. тем, была ли мануфактура частью капиталистической экономики или только частью капиталистического уклада в рамках феодальной страны. На определенной стадии развития в условиях буржуазной страны становилась ощутимой узость технического базиса мануфактуры, а в феодальной стране — узость внутреннего рынка, различные ограничения капиталистического предпринимательства вследствие сохранения феодальных отношений. В середине XVIII в. мануфактура в национальном масштабе только в Англии достигла уровня зрелости, при котором ее технический базис вступил в противоречие с ею самой созданными потребностями производства и запросами внутреннего и внешнего рынка. Тем самым только в Англии появились экономические и социально-политические предпосылки для начала промышленной революции.

В XVIII в. уменьшение рабочего времени, необходимого для производства товаров, становится сознательно провозглашенным принципом, повторяемым многими политическими теоретиками и памфлетистами. Однако это относится к раннебуржуазным странам в большей мере, чем к другим, и сам принцип осознавался все более широко по мере того, как век приближался к своей середине. На протяжении первой половины XVIII столетия производительность труда развивалась еще весьма медленно по сравнению с последующим периодом. В исторической ретроспективе очевидно, что это было время прогресса на данном техническом уровне, подготовлявшего революционное обновление технологии в главных отраслях производства. Такая подготовка, слабо осознаваемая современниками, по крайней мере до середины века, включала и развитие механики как научной основы будущего крутого переворота в технике.

На завершающей стадии мануфактурного периода в Англии была осознана перспективность применения силы пара. Пар придал ценность английским запасам железа и угля. На протяжении всей первой половины XVIII в. спорадически использовались машины. Однако это были не рабочие машины, но двигательные механизмы, не революционизировавшие технику производства. Паровая машина, изобретенная еще в конце XVII в., применялась только в качестве двигателя. В 1752 г., по мнению осведомленного современника, в Англии насчитывалось не более сотни «огненных механизмов» (т. е. паровых машин)[105].

Разделение в мануфактуре процесса изготовления продукта на ряд отдельных однообразных производственных операций являлось предпосылкой для создания инструментов (а впоследствии и относительно простых рабочих машин), осуществлявших эти операции. В XVIII в. быстро умножалось число технических новшеств, которые вносили изменения в эмпирически найденные и закрепленные на длительное время традицией формы разделения труда. Это особенно относится к мануфактурам, образовавшимся в ранее не существовавших отраслях промышленности, в частности в производстве средств производства — все более сложных инструментов и паровых машин.

Поскольку в Англии шерстяная промышленность оставалась господствующей отраслью мануфактуры, именно в ней была проделана большая часть экспериментов, результаты которых были использованы позднее в других отраслях текстильной промышленности, особенно в хлопчатобумажном производстве. Число сложных станков в чулочно-вязальном производстве быстро возрастало, особенно в новых для него районах Ноттингема и Лейстера. В 1727 г. насчитывалось 2,5 тыс. станков близ Лондона и 5,5 тыс. в других районах страны. Более сложный инструмент, делавший излишней долгую выучку рабочего, стал использоваться при изготовлении многих товаров, в частности хозяйственных предметов, рассчитанных на массовый спрос, — подсвечников, кофеварок, металлических кувшинов и т. п. В отличие от железа плавка меди, бронзы и других цветных металлов осуществлялась не на дефицитном древесном топливе, а на угле. Развитие этих производств не могло не стимулировать опыты использования минерального топлива и в черной металлургии. Усовершенствование производства различного рода железных изделий — ружей, пушек, ножей — требовало более качественного сырья. Это, в свою очередь, служило стимулом для технических нововведений в черной металлургии и во всей добывающей промышленности. Важным было то, что в стране создавались условия, при которых новые изобретения не оставались долго не востребованными. Обогнав другие страны, Англия могла также более эффективно использовать технологические новшества этих стран, не находившие там применения.

Успехи в заимствовании чужого технического опыта, успехи промышленного развития зависели в главном и основном не от того, где были сделаны изобретения, а от того, насколько широко и интенсивно они внедрялись в производство. А это, в свою очередь, определялось экономическими условиями и социально-психологическим климатом, благоприятствовавшими или препятствовавшими внедрению новой технологии.

Прогрессирующее разделение труда, концентрация орудий производства и рабочих, специализация районов потребовали коренного улучшения средств транспорта. Еще в начале XVIII в. Англия отставала в этом отношении не только от Франции, но и от Италии. За первую половину XVIII в. протяженность вновь проложенных или фундаментально улучшенных дорог в Англии составила 1600 миль. В 1673 г. путешествие в почтовой карете из Лондона в Эксетер занимало от 8 до 12 дней, а в 1760 г. — от 4 до 6 дней. Стоимость перевозок постоянно сокращалась. К 1760 г. Англия располагала судоходными реками и каналами, протяженность которых составила 1460 миль. Половина из них стала пригодной для прохода судов в результате инженерных работ, проводившихся за предшествующие сто лет. Строительство дорог и каналов успешно осуществлялось и в других странах. К середине XVIII в. было закончено сооружение магистральных дорог, связывавших Париж с границами Франции. На поездку из Парижа в Лион в 1660 г. затрачивали 10 дней, а в 1770 г. — лишь 5 дней. Однако в континентальной Европе многие вновь построенные дороги были ориентированы только на местные и областные рынки. Они еще не связывали районы мануфактурного производства с мировым рынком.

Развитие мануфактуры сдерживалось многими препятствиями. Среди них прежде всего надо упомянуть относительную узость внутреннего рынка вследствие частичного либо полного сохранения устоев феодализма. Другой пережиток феодализма — цеховые привилегии, которые всюду и всегда являлись барьером на пути развития мануфактуры. Они оказались особо живучими во Франции, германских государствах, Испании. Попытки некоторых европейских правительств ликвидировать часть цехов, а остальные поставить под свой контроль, ограничив их полномочия, далеко не везде приводили к желаемому результату. Цехи сохранили значительную часть своих привилегий. К этому следует добавить различные исключительные права местных феодалов, внутренние таможни, стеснительные нормы, отсутствие единой монеты, мер и весов, другие бесчисленные рогатки на пути мануфактурного производства.

Повсеместно развитие мануфактуры происходило в условиях постоянно возникавших противоречий. Из-за недостаточной емкости внутреннего рынка и зависимости от внешней торговли мануфактура не могла обходиться без государственного покровительства. Ведь было достаточно малейших перемен в других странах, чтобы она оказалась вытесненной с мирового рынка. Вместе с тем распространение в XVIII в. рассеянной мануфактуры в деревнях привело к тому, что она успела срастись с жизненным укладом огромной массы людей. По одному этому ни одна страна не могла осмелиться ставить на карту существование мануфактуры, тем более что она являлась одним из важнейших объектов налогового обложения и ее продукция была необходима для армии и флота. Однако государственные меры, даже формально направленные на защиту мануфактуры, оказывались нередко безуспешными, как при попытках ограничения цехов, или даже давали эффект, противоположный ожидаемому.

Абсолютистские государства финансировали создание государственных или смешанных (при участии частного капитала) централизованных мануфактур, шли на субсидирование отдельных предприятий, не принадлежавших казне, ограждали мануфактуры протекционистскими тарифами от иностранной конкуренции и т. д. Порой при этом абсолютистские правительства руководствовались не экономическими соображениями, а мотивами престижа, как это было при приобретении фарфоровой мануфактуры в Севре. Некоторые из этих мероприятий и в XVIII в. приводили к определенному успеху. Государственные субсудии способствовали распространению шерстяной промышленности в сельских районах Южной Франции, что компенсировало начавшийся упадок таких старых центров, как Реймс, Лилль, Амьен. Темпы роста шерстяной промышленности Лангедока составляли в 1715–1763 гг. 4,2 % в год. Вывоз шерстяных изделий из Южной Франции на протяжении первой половины XVIII в. увеличился в 5 раз. Французские ткани стали успешно конкурировать с английскими на рынках Северной Африки и Леванта. Общий подъем производства, особенно после 1720 г., благоприятно сказался и на положении некоторых районов шерстяной промышленности Северной Франции.

Во Франции, несмотря на цеховые стеснения, лишь отчасти ликвидированные после эдикта 1762 г. о свободе промысловой деятельности в деревнях (вместе с тем существовало немало отраслей в городах, свободных от цеховой регламентации), развитие мануфактуры шло весьма быстрыми темпами. Число лиц, занятых промышленным трудом, по некоторым, может быть преувеличенным, подсчетам достигло примерно 9 млн человек, т. е. примерно трети всего населения Франции. Крупными центрами мануфактурного производства стали Лион, Сент-Этьен, Руан, Седан, Каркассон. Мануфактура прочно утвердилась, помимо шерстяной промышленности, в льняной, хлопчатобумажной, кожевенной, железоделательной, свечной, фаянсовой и многих других отраслях производства. Мануфактурное производство достигло зрелости в национальном масштабе, развиваясь в рамках капиталистического уклада феодальной страны. Однако это был единственный пример достижения зрелости в феодальный стране, и оно не сопровождалось заметными попытками перехода к машинному производству, которое было несовместимо с сохранением старого режима.

Вместе с тем препятствия для совершенствования мануфактуры в Англии были сведены к минимуму, вполне совместимому с ее интенсивным развитием. Борьба городов, обладавших цеховым корпоративным строем, против учреждения мануфактур не могла воспрепятствовать образованию их в морских гаванях и внутри страны во всех новых пунктах, находившихся вне контроля старых городов. Правда, и эти пункты часто были во владениях крупных лендлордов, требовавших высокую ренту и вмешивавшихся во многие стороны жизни нарождавшихся промышленных центров. Все же подобные помехи были несравненно меньше, чем те рогатки, которые создавались сохранением феодально-абсолютистского порядка.

Преодоление таких преград происходило в немалой степени благодаря обратному влиянию самого развития мануфактурного производства. Особое в этом отношении положение раннебуржуазных стран было осознано современниками. Адам Смит отмечал, что после 1688 г. «в Великобритании промышленности совершенно нечего опасаться; если она и не пользуется полной свободой, то тем не менее так же или более свободна, чем в любой другой части Европы».

Однако и Англии потребовались десятилетия, чтобы создать социально-психологический климат, благоприятствовавший крупным вложениям в промышленность. Свободные капиталы имелись в наличии задолго до того, как их стали широко инвестировать в мануфактурное производство. В эпоху реставрации Стюартов за три дня удалось не только собрать по подписке, но и превысить намеченную сумму в 2 млн ф. ст. для основания Новой Ост-Индской компании. А 80 лет спустя успешно действовавшая фирма Болтона и Уайта, производившая паровые двигатели, едва не обанкротилась, так как не получила кредит всего в несколько тысяч фунтов стерлингов. На протяжении всего XVIII в. мануфактуристы не могли соперничать по размерам капитала с финансистами и купцами. Исключения — вроде семьи Кроули, которая владела железоделательными мануфактурами в Мидленде (средних графствах) и капитал которой в 1720-е годы достигал четверти миллиона фунтов стерлингов, — лишь подтверждают правила (часто условием успеха являлось то, что купец и мануфактурист были объединены в одном лице). Положение менялось постепенно. В середине XVIII в. известный литератор С. Джонсон писал: «Наше время помешалось на нововведениях». В 1754 г. в Англии было создано «Общество поощрения искусств, мануфактур и торговли». Постепенно вера в технический прогресс, столь характерная для общественной мысли эпохи Просвещения, стала немаловажным фактором, способствовавшим притоку капиталов в промышленность.

Большое значение имели и те изменения, которые претерпела банковско-кредитная система. В Англии в XVII в. функции банкиров выполняли ювелиры, золотых дел мастера. Даже в конце века преобладали ссуды земельным собственникам на непроизводительные цели. По свидетельству Д. Норта, автора «Трактата о торговле», опубликованного в 1691 г., только десятая часть денежных ссуд под проценты доставалась купцам и предпринимателям. Создание в 1694 г. Английского банка послужило толчком к изменениям в кредитной сфере. На протяжении XVIII в. происходило заметное удешевление кредита. В Голландии он временами — как это было, например, в 1737 г. — предоставлялся из 1–2,5 % годовых. В наиболее развитых странах к 70-м годам XVIII в., по свидетельству А. Смита, уровень процента, требовавшийся за ссужаемый капитал, снизился с 10 и более до 2–4 и во всяком случае не превышал 6 %. Вместе с тем даже в Англии в течение всего столетия золото в обращении — особенно в провинции — еще полностью преобладало над банкнотами. Лишь в 20-е годы XVIII в. в Англии финансистов наряду с их прежним названием «ювелиров» стали именовать «банкирами». В начале следующего столетия известный публицист У. Коббет писал, что некоторые люди еще помнят время, когда торговец или фермер никогда в жизни не видели ни одной банкноты. При этом дело шло о банкнотах Английского банка. Банкноты местных банков вообще не были известны.

Англия обгоняла по развитию своей банковской и кредитной системы, а также страховых компаний другие страны. Правда, и в них наблюдались определенные сдвиги. Успех Английского банка вызвал подражания. Правительства ряда европейских государств приняли меры к созданию в своих столицах центральных банков. В 1706 г. возник Венский городской банк, в 1736 г. — банк в Копенгагене, в 1765 г. — в Берлине. Амстердам сохранял роль крупнейшего инвеститора капитала за рубежом. По подсчетам современников, голландские капиталовложения в Англии в 1737 г. составили 11 млн, а в 1776 г. достигли 59 млн ф. ст. Во Франции медленные темпы развития кредитных учреждений несколько ускорились лишь в десятилетие, предшествовавшее 1789 г. Банкиры Женевы, Цюриха и Берна, связанные с испанскими портами, куда доставлялись благородные металлы из американских колоний, играли в силу этого особую роль в международных финансах.

XVIII столетие было веком торговли. Интенсивный рост внешней торговли, о котором пойдет речь ниже, не должен заслонять менее впечатляющее увеличение торговли внутренней, происходившее несмотря на множество стесняющих ее препятствий. Развитие внутренней торговли, как правило, не фиксировалось никакой статистикой, поэтому невозможно привести цифры, которые хотя бы приблизительно свидетельствовали об ее возрастании. Однако самые разнообразные источники говорят о повсеместном росте местных и областных рынков, что отражало крайне неравномерное в разное время и в разных районах Европы усиление позиций буржуазного уклада.

Первые две трети XVIII в. были временем более быстрого развития внешней торговли по сравнению с развитием мануфактуры, которая к тому же первоначально в Англии и во Франции (в отличие от Италии, Фландрии и в значительной мере Голландии) была в большой степени ориентирована на внутренний рынок. Это, однако, не означало, что спрос на мануфактурные изделия постоянно превышал предложение — в большинстве случаев дело обстояло как раз наоборот. Благодаря увеличению ввоза в страны-метрополии колониальных продуктов и их реэкспорта в другие государства внешняя торговля по темпам роста значительно опережала промышленность.

Концентрация капитала в торговле, как правило, по-прежнему обгоняла его концентрацию в промышленности. Капиталы верхушечных слоев буржуазии были заняты преимущественно вне промышленности — в торговле, судостроении, банковском деле, не говоря уже о таких непроизводительных сферах, как откуп налогов, государственные займы, покупка государственных должностей.

Торговля европейцев со странами Азии сводилась с пассивным балансом. Долгое время в ней преобладали восточные ремесленные изделия — индийские хлопчатобумажные ткани, китайский и японский фарфор, для подражания которому были созданы мануфактуры в Голландии, Германии и Англии и увеличившийся спрос на который был связан со все более широким потреблением чая и кофе, также ввозимых с Востока. Из Западного полушария доставлялся в растущих количествах табак, что послужило стимулом для попыток сеять его во многих, прежде отсталых, районах Европы. В торговле с Америкой часто главной статьей ввоза туда становились обращенные в рабство африканцы.

В XVIII в. экспорт в слабонаселенные французские колонии развивался значительно медленнее, чем вывоз оттуда колониальных изделий. Напротив, Англии удалось превратить свои владения в Америке в обширный, быстро расширявшийся рынок для своих мануфактурных товаров, прежде всего изделий из металла, а также шерстяных, полотняных и хлопчатобумажных тканей. Британские товары широко проникли на рынки Португалии и ее владений. Слабо развитая промышленность Португалии не могла удовлетворить растущий спрос, вызванный приливом золота, которое стали с 1693 г. доставлять из ее колонии Бразилии. Английская торговля с Португалией выросла за первую половину XVIII в. в 4 раза. Реэкспорт колониальных товаров наряду с вывозом мануфактурных изделий привел к заметному возрастанию балтийской торговли. Он увеличил заинтересованность дворянства и купечества стран Восточной Европы в вывозе продукции сельского хозяйства и добывающей промышленности, чтобы получить средства для приобретения колониальных товаров, не говоря уже о европейских промышленных изделиях.

Как уже отмечалось, рост мануфактуры в рамках всей Европы сопровождался значительно более интенсивным ее развитием в наиболее мощной раннебуржуазной стране — Англии. Это вело к ускорению концентрации мануфактурного производства, происходившему под прямым воздействием сосредоточения в руках английской буржуазии большей части европейской внешней торговли и, в свою очередь, усиливавшему британское коммерческое преобладание. Уже к началу XVIII в. заметно изменился характер английской торговли, причем в последующие десятилетия эти сдвиги стали еще более значительными. При общем росте экспорта вывоз сукна, ранее являвшийся почти единственной крупной статьей экспорта, теперь составлял только половину объема экспорта, тогда как другая часть включала полотняные материи (их вывоз вырос с 1,7 млн ярдов в 1710 г. до 11,2 млн в 1750 г.), хлопчатобумажные ткани, изделия из металла, а также реэкспортируемые колониальные товары. Резко увеличилось значение колониальных рынков. Если в 1700–1701 гг. на американский рынок шло 10 %, то. в 1772–1773 гг. — 37 % британского экспорта. Роль привилегированных торговых компаний заметно пошла на убыль, хотя они почти полностью сохраняли свои позиции в торговле с некоторыми странами Азии.

Главным европейским перевалочным пунктом в заморской торговле стал Лондон. Английская столица сменила в этой роли голландский порт Амстердам. К началу XVIII в. положение Голландии было в корне подорвано развитием английских мануфактур, далеко превзошедших голландские, и ростом британского торгового флота, который благодаря навигационным актам приобрел фактическую монополию на вывоз британских изделий. Английский торговый флот, насчитывавший в 1702 г. 3300 судов общим водоизмещением в 260 тыс. т, в 1764 г. включал уже 8100 судов водоизмещением в 590 тыс. т. Интересно отметить, что к 1775 г. примерно треть британского торгового флота была построена на верфях в ее колониальных владениях. В колониях других стран судостроение не получило развития.

Следует сказать, что Лондон, заняв ведущее место в заморской торговле, не приобрел монопольного положения, которое прежде принадлежало Амстердаму. С Лондоном делили роль центров заморской торговли сохранявший какую-то долю былого значения Амстердам, Бордо, Гамбург и даже Лиссабон.

Серединные десятилетия XVIII в. были переломными в том смысле, что торговое преобладание Англии на мировом рынке, способствуя созданию основ английской промышленной гегемонии и превратившись в мощный фактор перехода от мануфактурного к фабричному производству, в свою очередь, стало подкрепляться ее промышленным превосходством. В результате в Англии — и, видимо, только в ней — в самый канун промышленной революции мануфактура не могла уже удовлетворять растущий спрос. В других странах развитие мануфактуры тормозилось узостью как внутреннего, так и доступной части мирового рынка.

Как известно, в мануфактурный период торговая гегемония обеспечивала промышленное преобладание. Она достигалась во многом благодаря действию внеэкономических причин, но способствовала значительному мануфактурному развитию только там, где условия для этого создавались еще в средние века. Более быстрое развитие мануфактуры приводило к подрыву торговой монополии соперника.

Единственным серьезным торговым конкурентом Англии в XVIII в. оставалась Франция, в которой быстро развивался буржуазный уклад и которая по численности населения более чем вдвое превосходила свою соперницу. В первой половине века быстрыми темпами росла судостроительная промышленность Франции. Со времени окончания войны за испанское наследство и до 1789 г. вывоз французских сельскохозяйственных и промышленных товаров вырос в 2,5–3 раза, а колониальных продуктов — более чем в 10 раз. Наиболее прибыльные отрасли внешней торговли были прочно захвачены купцами и судовладельцами нескольких крупных портовых городов, особенно Бордо и Нанта. Французские купцы пытались не очень отставать от своих английских конкурентов в работорговле. К 1789 г. по крайней мере от трети до половины импортируемых в Нант колониальных товаров являлись платой за рабов, купленных у нантских купцов.

В канун 1789 г. торговля Бордо достигла 250 млн ливров, тогда как в 1717 г. — максимум 13 млн. Ежегодные темпы роста составляли 4,4 %. Для сравнения укажем темпы роста французской промышленности — 1,19—1,5 %.

В конечном счете борьба стран-конкурентов велась и решалась с помощью торговых войн. Войны не только велись во имя интересов торговли, но во многих случаях способствовали ее развитию и финансировались в немалой мере за счет доходов от торговли. «Что же позволило Англии, — писал еще в 1696 г. известный экономист Ч. Давенант, — нести расходы, связанные с дорогостоящей войной, как не великие богатства, которые тридцать лет притекали к нам в результате нашей внешней торговли»[106]. Эти слова в еще большей степени применимы к финансированию войн, происходивших в последующие десятилетия. Подчеркивая, что, по общему мнению, богатства Великобритании проистекают главным образом из торговли, английский министр Холдернес в 1757 г. добавлял: «Наша торговля зависит от соответствующего использования нашей морской мощи, и торговля и морская мощь зависят друг от друга»[107]. Благодаря превосходству своей промышленности и флота Англии к 60-м годам удалось добиться значительного перевеса в борьбе с Францией, но эта борьба была еще далеко не завершена и продолжалась в течение всей оставшейся части XVIII и начала XIX столетия.

Экономические перемены вызвали заметные сдвиги в социальной структуре европейского общества. Буржуазия была неоднородна во всех европейских странах, но степень этой неоднородности была различной. Привилегированные верхи состояли из купцов-пайщиков монопольных компаний, финансистов, откупщиков налогов, крупных негоциантов и судовладельцев. Удельный вес и политическое влияние верхушечного слоя буржуазии были весьма различными в разных странах. В раннебуржуазных государствах именно он фактически стоял у власти, даже если высшие посты в государственном аппарате занимали, как в Англии, представители сблизившейся с ним дворянской аристократии. Влияние буржуазных верхов ощущалось и во Франции, хотя власть целиком оставалась в руках дворянства. Позиции этого слоя были слабыми в экономически менее развитых государствах Центральной и Северной Европы. Но и в них дворянское государство не могло не считаться с интересами узкой привилегированной верхушки буржуазии.

Новым слоем в составе буржуазии стали мануфактуристы. Однако значительная их часть совмещала роль промышленника с ролью купца. Даже в Англии и во Франции в первой половине XVIII в. мануфактура вызвала к жизни лишь немногочисленную крупную промышленную буржуазию. Несколько более широким был слой предпринимателей средней руки. Эти новые предприниматели, вкладывавшие капитал в производственную сферу, редко происходили из старых буржуазных семей. Интересно, что еще в 1696 г. английский статистик Г. Кинг не вводит категорию промышленника-предпринимателя, а немногим более чем через столетие, в 1803 г. другой крупный экономист, П. Калхаун, определил их число уже в 25 тыс. человек.

К концу мануфактурного периода, т. е. примерно в 60—70-е годы XVIII в., в наиболее развитой стране, Англии, начал проявлять себя скрытый конфликт между правящей землевладельческой аристократией и ее союзниками — привилегированными буржуазными верхами и новой промышленной буржуазией. Уже в конце 60-х годов внимательный современник констатировал как общеизвестную истину: «Земельные собственники и промышленники вечно враждуют между собой и завидуют выгодам друг друга»[108].

Развитие мануфактуры привело к значительному умножению рядов мануфактурного пролетариата. Новые промышленные центры были районами концентрации большой массы мануфактурных рабочих. Так, в середине XVIII в. в хлопчатобумажной промышленности Ланкашира было занято не менее 30 тыс. человек, в горнодобывающих областях между Ньюкаслом и Сандерлендом — до 40 тыс. шахтеров, докеров, транспортных рабочих, в металлообработке в Бирмингеме — 45 тыс. рабочих. Все большее разделение труда снижало требования к квалификации рабочих. Лорд Шелборн в 1766 г. приводил пример пуговичного производства: «Пуговица передается из рук в руки пятьюдесятью людьми, каждый из которых, вероятно, ежегодно имеет дело с тысячью штук; в результате работа настолько упрощается, что в пяти случаях из шести ее могут не хуже взрослых выполнять шести- или восьмилетние дети». Владельцы некоторых мануфактур использовали полуидиотов для выполнения простых операций; это, однако, составляло производственный секрет. Вместе с тем в отдельных производствах наблюдалась и противоположная тенденция. Внедрение сложного инструмента, увеличивавшего производительность труда, требовало высокой квалификации от части рабочих, и наличие в данной отрасли таких подготовленных кадров являлось предпосылкой для последующего перехода к машинному производству.

Значительные изменения произошли в составе городского плебса. К его верхним слоям относились квалифицированные ремесленники, хозяева мастерских, нанимавшие одного или нескольких работников, а также частично сохранившие независимость рабочие рассеянной мануфактуры, владевшие собственными станками и нанимавшие себе помощников, низшие слои мелкой и торговой буржуазии — лавочники, коробейники, содержатели трактиров и т. п. К мелкобуржуазному слою примыкал полупролетарский, состоящий главным образом из цеховых мастеров и рабочих рассеянной мануфактуры, владевших собственными средствами производства, но не эксплуатировавших наемный труд. Наконец, пролетарский (точнее, предпролетарский) слой составляли рабочие централизованных, а также рассеянных мануфактур, не владевшие собственными средствами производства, все подсобные рабочие, ремесленные подмастерья, поденщики, ученики, слуги и др. Соотношение между различными слоями городского плебса и состав каждого из них в конечном счете определялись уровнем развития мануфактурного производства. Широкое распространение мануфактуры в сельских районах приводило к тому, что там также с известными модификациями воспроизводились эти категории жителей, с тем отличием, что некоторые из них оставались частью крестьянского населения.

Поскольку мануфактура снижала требования к квалификации большинства рабочих, она тем самым ослабляла их способность к сопротивлению предпринимателям. Однако оно было повсеместно достаточно сильным, чтобы ставить пределы безудержной эксплуатации. В итоге в Англии сохранялись законы об ученичестве, предусматривавшие семилетний срок обучения и ограничивавшие предпринимателя в свободном найме рабочей силы. Это было одним из факторов недолговечности многих мануфактур, которые исчезали вследствие миграции рабочего населения.

Глава 2 ЕВРОПЕЙСКАЯ АГРИКУЛЬТУРА В XVII–XVIII ВЕКАХ (К западу от Эльбы)

В XVII–XVIII вв. Европа все еще в значительной степени была «аграрным» континентом. Развитие сельского хозяйства, повышение его продуктивности, как и прежде, были необходимым условием существования и нормального функционирования общества, тем более в период демографических и социальных изменений в его структуре, столь характерных для XVIII столетия.

Даже в наиболее развитых в промышленном отношении и урбанизированных странах большинство рабочего населения было занято в сельском хозяйстве. Например, в Англии в начале XVIII в. сельскохозяйственным трудом занималось 75 % населения (в 1846 г. — всего 26 %), во Франции — 80–85 % (в 1856 г. — 54 %), в Финляндии — 81 %, в Ломбардии — 74 %.

Разумеется, тип аграрного развития в различных регионах Европы был неодинаков. Причиной существования весьма значительных региональных особенностей в развитии аграрной жизни Западной Европы периода мануфактурного капитализма являлось прежде всего различие в путях эволюции форм земельной собственности, унаследованное от предшествующих столетий. В XVIII в. на территории этого континента воспроизводились оба теоретически намеченных впоследствии К. Марксом варианта разложения феодальных земельных отношений: эволюция денежной формы феодальной ренты по направлению к превращению земли в мелкую крестьянскую собственность; к форме капиталистического производства, к ренте, уплачиваемой капиталистическим арендатором. В классическом виде переход к поместью нового типа, т. е. трехчленному, характерному для капиталистического способа производства, делению сельского общества (наемный рабочий — капиталистический арендатор — лендлорд) совершался только в Англии. Основой этого процесса явилась экспроприация крестьянства, заключительным аккордом которой были парламентские огораживания конца XVIII — начала XIX в. Однако, будучи классическим в Англии, процесс насильственной экспроприации вовсе не являлся по форме преобладающим в остальных странах Европы.

Воспроизведение английского варианта капиталистической аграрной эволюции, отмеченной, впрочем, чертами своеобразия, было характерно для Северной Франции (Парижский бассейн, Французская Фландрия, Северо-Восточная Нормандия). Крупный фермер Северной Франции организовывал производственный процесс, пользуясь собственным инвентарем и наемной рабочей силой. Он выступал как сельский капиталист, получаемая им прибыль была предпринимательским доходом, а арендная плата, поступавшая помещику, являясь избытком над средней прибылью, приобретала характер капиталистической ренты. Становление таких крупных ферм во Франции имело предпосылкой экспроприацию мелкого крестьянства за счет интенсивного наступления на него крупных землевладельцев и буржуазии, скупавших мелкие держания. Вот почему образование фермерских хозяйств было наиболее характерным для районов с преимущественным наличием крупного дворянского и церковного землевладения. Таким образом, аграрное развитие Севера Франции может быть рассмотрено в качестве варианта английского пути развития капитализма в сельском хозяйстве.

Однако на большей части территории Европы XVIII столетия господствовало мелкое крестьянское землевладение с характерным для него формированием капиталистических элементов из межкрестьянских отношений, в результате социально-экономической дифференциации сельскохозяйственных производителей. Различия заключались в большей или меньшей степени экономической самостоятельности такого хозяйства. Если в Южной Франции, Южной Италии (Неаполитанское королевство), Северной Испании (Страна басков, Галисия, Гипускоа, Астурия), Северо-Западной Германии (Вестфалия и Нижняя Саксония), Вюртемберге и некоторых других областях крестьянское держание при относительной хозяйственной самостоятельности все же являлось «собственностью в пределах сеньории», т. е. было специфической формой позднефеодального держания, то Фландрия и Брабаит, а в особенности Северные Нидерланды (Голландия, Зеландия, Фрисландия) являли собой пример максимальной экономической мобильности, т. е. наиболее устойчивых рыночных связей мелкого крестьянского хозяйства.

Особенности скандинавского варианта развития феодализма также предопределили наличие в XVIII в. у крестьянства мелкой земельной собственности и отсутствие личной зависимости.

Резкий контраст в этом отношении в XVIII столетии представляло положение в сельском хозяйстве Андалусии и Арагона, Сицилии и Сардинии, Савойи, герцогства Мантуя, папских владений в Италии, Тироля и Гессена, где сохранялись крупные латифундии светских и церковных феодалов и где наиболее тяжелым было положение непосредственного производителя.

Известно, что для Европы в целом издавна (с XIV в.) был характерен аграрный дуализм. Если к западу от Эльбы с XVI в. определяющим моментом была буржуазная перестройка деревни, то на востоке феодальные производственные отношения характеризовались превращением в хозяйственную доминанту фольварка — помещичьего хозяйства на домене, основанного на труде крепостных-барщинников и работающего на рынок. Фольварк, конечно, не являлся просто увеличенной копией феодального домена в силу уже одной своей ориентации на международный рынок. Это глубоко противоречивое явление, порождение деформированного развитием капиталистического способа производства феодализма, связанное с разложением феодального базиса и в то же время являющееся основой его консервации.

Наиболее близким к ситуации, сложившейся на Востоке Европы, было положение крестьянства в латифундиях Андалусии, Арагона, Валенсии. Над тружениками Арагона и в XVIII в. продолжала витать тень «дурных обычаев», дававших сеньору неограниченные права над личностью крестьянина вплоть до права лишать его имущества и даже предавать смерти. Валенсийские крестьяне, находясь в поземельной зависимости от сеньора, были вынуждены, помимо продуктовой и денежной ренты, нести барщину в латифундиях, участвовать в работах по орошению, уплачивая одновременно ряд повинностей, связанных с признанием судебной юрисдикции феодала. В Восточной Австрии, Тироле, южной и центрально-западной областях Германии (Гессен, Рейнланд, Саар), Люнебурге, Падерборне, Швабии, Бадене и к концу XVIII в. сохранялись домениальные хозяйства феодалов, функционировавшие на основе использования барщинного труда крестьян.

Различные регионы Европы отличались и по типу исторически сложившейся сельскохозяйственной специализации. Хотя в XVIII столетии по-прежнему имел место приток в Западную Европу дешевого зерна из Польши и Пруссии, однако и на западе континента существовали свои житницы. В Испании такими районами были Арагон, Андалусия и Новая Кастилия, снабжавшие хлебом малоплодородные Галисию и Бискайю. Пшеница латифундий Южной Италии была важной статьей экспорта и — прежде всего — значительным вкладом страны в средиземноморскую торговлю.

В Северной Франции основными районами производства зерна были Парижский бассейн, области Бос и Бри, Восточная Нормандия и Пикардийская равнина. Область Бос через Орлеанский хлебный рынок снабжала зерном часть Берри и Ниверне. На Юге Франции центром хлебной торговли была Тулуза, через которую хлеб шел в Нижний Лангедок, в Прованс, а затем на экспорт. Во второй половине XVIII в. в качестве такого центра возвышается Бордо, куда привозилось зерно из Гаскони и, частично обращенное в муку, отправлялось в колонии. Из Бургундии хлеб спускался по Роне в Лион, затем до Прованса, откуда шел на юг — в Испанию и Италию. Франция не только всегда снабжала себя зерном и в этом смысле не зависела от экспорта балтийского хлеба, но являлась поставщиком его на рынках Европы.

В Западной Германии XVIII столетия основными районами производства зерна (ржи) были ее северное побережье, юг Нижней Саксонии, Вюртемберг и Вестфалия. В Южной и Центральной Германии пшеница постепенно вытесняла полбу, которая издавна возделывалась в Швабии, Гессене, Рейнланд-Пфальце. В целом же низкие цены на зерно из Восточной Германии и Польши закрывали западногерманскому хлебу доступ к мировому рынку. Западная Германия в основном производила хлеб для собственного потребления и даже импортировала его из других стран.

В Нидерландах основными районами возделывания зерновых были Льеж, Намюр, Люксембург (полба) и, особенно, Зеландия и Фрисландия (пшеница).

Центрами виноделия в Европе по-прежнему являлись Франция, Испания и Италия. Во Франции в XVIII в. в сферу экспортной торговли прочно вошли низкие сорта вин, производившиеся в большей степени мелкими виноделами. Старейшими центрами виноделия в Испании оставались Леон и Старая Кастилия, в XVIII в. к ним прибавляются Андалусия и Гранада. Испанские, французские и итальянские вина вывозились в Америку, Нидерланды, Англию, Польшу, Северную Германию, Северную Африку. Виноградарство и производство вин были развиты также в Нижней Австрии, Южном Тироле, в предгорьях и на восточных склонах австрийских Альп.

Испанская провинция Валенсия и Южная Италия являлись главными европейскими экспортерами шелка-сырца и шелковой пряжи, риса, оливкового масла, сахарного тростника, овощей и фруктов.

Животноводство, торговля скотом, шерстью и молочными продуктами были особенно характерны для Нидерландов, Швеции и Англии. За счет поступлений от традиционного производства шерсти национальный доход Англии между 1770 и 1810 гг. увеличился почти на 60 %. Очень крупные голландские овцы и ломовые лошади Фрисландии и Зеландии не только экспортировались в страны Европы, но вывозились и в Новый Свет. В XVIII в. не Англия и Испания, а Швеция и Голландия становятся наиболее активными экспортерами скота (овец), шерсти, масла, сыра и ветчины, молока.

В связи с падением цен на зерно более выгодным становится скотоводство. В Европе первой половины XVIII в. наблюдается тенденция превращения пашни в пастбища и связанный с этим превращением переход к овцеводству и продуктивному животноводству, который достиг наивысшего размаха в 1719–1725 гг. Так, в Англии, стране, где процесс превращения пашни в пастбище еще с XVI в. принял классическую форму огораживаний (в XVIII в. — огораживаний, санкционированных парламентом), уже к первому десятилетию XVIII в. было огорожено около половины пахотной земли. В 1761–1792 гг., согласно парламентским актам, здесь было огорожено 500 000 акров.

Помимо Англии, наиболее рельефно процесс «запуска» пахоты под пастбище проявился в Савойе, Бургундии (Франция), Шверине, Илле, Эмментале (Германия). В Швейцарии между 1735 и 1775 гг. зерновое хозяйство сократилось наполовину.

Для некоторых областей Европы первой половины XVIII в. (особенно в 1727–1731 гг.) была характерна тенденция в периоды низких цен на зерно использовать пахотную землю не только под пастбище, но и под виноградники. В Южной Франции, например, с 1676 по 1734 г. только за этот счет площадь земли под виноградниками увеличилась на 20 %. В тот период небольшой виноградник Южной Франции, расположенный на известковой почве, мог давать доход, в 5–8 раз превышавший доход от пашни на единицу площади. Имеются и свидетельства фермеров Каталонии, Швейцарии, Эльзаса о том, что «виноградники съели пашню».

С 1750 г. по всей Западной Европе наблюдается расширение сельскохозяйственного производства, в немалой степени связанное с ростом населения. Так, в наиболее густонаселенной области Европы, Брабанте[109] (Южные Нидерланды), только сельское население с 1755 по 1784 г. возросло на 44 %, а в окрестностях Брюсселя — на 61 %. Растут цены на сельскохозяйственную продукцию, и прежде всего на зерновые. В Англии, например, возрастание цен на зерновые в 1750–1799 гг. было несколько выше, чем на молоко и мясо (в %):

Зерно, мука, овес, бобы 137,7

Масло, молоко, сыр 130,6

Мясо (говядина, баранина, свинина) 127,6

Во Франции рост цен на продукты сельского хозяйства в 70—80-е годы XVIII в. был еще более заметным (в %):

С повышением цен на зерновые росли земельные ренты и цена земли. Так, в швейцарском кантоне Во к концу XVIII в. цена земли возросла втрое по сравнению с 50-ми годами этого столетия. Цена земли и ренты увеличились не только в Швейцарии, Франции, Англии, Испании, но и в Германии. Так, в Шлезвиг-Гольштейне за вторую половину XVIII в. они возросли следующим образом (в %):

Увеличение спроса на землю и рост цен на зерно побуждали землевладельцев к пересмотру условий аренды. В Италии, например, этот процесс был особенно ярко выражен в Пьемонте. Так, в провинции Верчелли испольщики отдавали господину в 1,5 раза больше яиц и живой птицы по сравнению с XVII в. Кроме того, здесь вновь была введена наиболее архаичная форма рентных отношений — барщина: крестьянин был обязан отработать четыре дня с упряжкой волов на господской земле.

Во Франции в период феодальной реакции сеньориальные платежи всех видов изымали от 10 до 26 % валового урожая в крестьянском хозяйстве.

В связи с повышением цен на зерно во второй половине XVIII в. отмечается и падение уровня реальной заработной платы сельскохозяйственных рабочих. Так, в Испании, где за период между 1750 и 1800 гг. цены на хлеб удвоились, заработная плата наемных сельскохозяйственных рабочих возросла лишь на 20 %. В Англии того времени только на хлеб и муку наемные рабочие крупных ферм были вынуждены тратить до 50 % заработной платы. Во Франции в период 1726–1741 гг. семья сельскохозяйственного рабочего, состоящая из пяти человек, тратила около 45 % заработной платы на ржаной хлеб, в 1785–1789 гг. уже — 58 %, а в 1789 г. — 98 %.

В северонидерландской провинции Оверэйссел уровень реальной заработной платы сельскохозяйственного рабочего на протяжении века менялся в зависимости от колебаний цен на зерно следующим образом (в %):

В какой же степени растущее население Европы, особенно в условиях постоянно меняющейся рыночной конъюнктуры, в условиях развивающейся промышленности было обеспечено основным продуктом питания — хлебом? Ответ на этот вопрос может быть дан прежде всего с учетом такого важнейшего показателя, как урожайность зерновых культур.

В XVII — начале XVIII в. для Европы в целом была характерна очень низкая урожайность зерновых — 4:1[110]. Это означало, что семья, состоявшая из пяти человек и обрабатывавшая участок в 20 акров при среднегодовом потреблении зерна каждым ее членом в 250 литров (около фунта в день), могла практически обеспечить лишь саму себя. При повышении урожайности втрое (8:1) такая семья, помимо самообеспечения, могла прокормить еще 10 человек. Разумеется, повышение урожайности зерновых являлось необходимым условием увеличения объема сельскохозяйственного производства, воспроизводства рабочей силы, особенно в период бурного роста промышленности.

Растущая промышленность XVIII в. требовала, помимо рабочей силы, и значительного количества сырья, производимого в аграрной сфере (шерсть, кожи, лен, технические культуры: конопля, шафран, вайда, марена и т. д.).

В XVIII в. проблема повышения объема сельскохозяйственного производства решалась, во-первых, традиционным путем, т. е. путем так называемого экстенсивного земледелия, основой которого являлось расширение посевных площадей, за счет дренажа болот и применения (в частности, в приморских районах) голландской системы польдеров. Мелиорация земель и польдеризация были особенно распространены, помимо Голландии, в Англии, Франции, Южных Нидерландах и Дании. Многочисленные участки, расположенные ниже уровня моря, осушались с помощью возведения насыпей и дамб. Образующиеся между дамбами внутренние сектора, откуда вода выкачивалась с помощью ветряных насосов и где земля была необычайно плодородна, представляли прекрасную возможность для культивации зерновых.

Если в среднем в указанном регионе Европы с 1690 по 1739 г. за счет применения системы польдеров у моря было отвоевано 927 га земли, то за следующие 50 лет — уже 1121 га.

Но, разумеется, проблема увеличения объема сельскохозяйственного производства не могла быть решена за счет простого расширения посевных площадей. Необходимы были и качественные изменения в сельском хозяйстве, как в области социальных отношений, так и в области производительных сил, что в свою очередь позволило бы создать предпосылки для промышленной революции. И именно XVIII в. является поэтому для большинства стран Западной Европы веком качественно новых явлений в сельском хозяйстве. Считают, что родиной новой системы земледелия еще в XVI–XVII вв. были провинции Южных Нидерландов — Фландрия и Брабант, откуда ее в XVIII в. заимствовали англичане и, начав практиковать в Норфолке, Суффолке и Эссексе, распространили затем по всему миру. Так или иначе, но в XVIII в. именно Англия с ее известной норфолкской системой земледелия была «Меккой для всех тех, кто хотел изучать нововведения в сельском хозяйстве».

Как же объяснить тот факт, что, несмотря на высокий уровень сельскохозяйственной техники и урожайность, в 2–3 раза превышавшую ее норму по Европе в среднем, Южные Нидерланды в XVIII в. играли все же второстепенную роль по сравнению с Англией? Дело в том, что при относительно высокой урожайности производительность в зерновом хозяйстве Брабанта и Фландрии с господством на их территории мелкой крестьянской собственности была ниже, чем в Англии, где преобладала система аренды и крупных фермерских хозяйств. К середине XVIII в. во Фландрии и Брабанте средняя площадь землевладения одного крестьянского двора уменьшилась по сравнению с XVI в. примерно в 2 раза в связи с увеличением численности сельского населения. Тенденция к уменьшению нормы землепользования самого многочисленного производителя — крестьянина понижала производительность такого хозяйства и требовала интенсификации и специализации сельскохозяйственного производства, что вело к повышению урожайности. И хотя в XVIII в. урожайность зерновых во Фландрии и Брабанте была необычайно высокой (средняя — 1:13, максимальная — 1:20), валовое производство зерна уже не могло конкурировать с продуктивностью английского поместья нового типа.

Итак, в чем же заключался переворот в области сельскохозяйственного производства Европы XVIII столетия? Прежде всего он означал переход к интенсивному земледелию, т. е. замену двух- и трехпольных севооборотов многопольными. Как известно, традиционным для северо-запада континентальной Европы и Англии являлся трехпольный севооборот[111]. В первый год поле засевалось озимыми культурами (рожь, пшеница), после сбора которых весной следующего года оно отводилось под яровые (ячмень, овес и др.). Затем в целях восстановления плодородия почвы в течение третьего года поле оставалось под паром. Таким образом, фермеру или крестьянину нужно было по меньшей мере три участка с тем, чтобы в каждый данный год обеспечивать указанный сельскохозяйственный цикл.

В средиземноморском регионе и Скандинавских странах была распространена менее интенсивная двухгодичная система севооборота, при которой половина полезной площади каждый данный год лежала под паром.

Вполне понятно, что увеличить объем сельскохозяйственного производства можно было прежде всего за счет введения в практику таких севооборотов, при которых бы практически отсутствовал пар. Однако необходимым условием при этом должно было оставаться предохранение почвы от истощения и эрозии.

В XVIII в. наиболее отчетливо прогресс в области введения принципов интенсивного земледелия был заметен в Англии с ее знаменитой норфолкской системой, которая явилась впоследствии необходимым условием качественных сдвигов в агрикультуре поместья нового типа. В Норфолке XVIII столетия, особенно в северо-восточной его части, был в основном распространен шестипольный порядок севооборота, наиболее подходящий для легких суглинистых почв, не отличающихся особым плодородием. Культуры чередовались в следующей последовательности: 1) пшеница, 2) ячмень, 3) турнепс, 4) ячмень, 5) клевер, 6) райграс. В юго-восточной части графства, где почва была плодороднее, применялся четырехпольный севооборот: 1) пшеница, 2) ячмень, 3) турнепс, 4) клевер. В сотне Флег, на юге Норфолка, где особенно хорошо росла пшеница, была распространена следующая последовательность культур в севообороте: 1) пшеница, 2) ячмень, 3) клевер, 4) пшеница, 5) овес, 6) пшеница. Таким образом, перед нами — травопольные системы с включением в порядок севооборота корнеплодов (турнепса) как основы для откорма товарного скота. Эта система требовала деления ферм на участки. Норфолкскому фермеру нужно было не менее 19–20 отдельных участков, чтобы, комбинируя их по 6 основных частей (на которые делилась ферма в соответствии с порядком севооборота), использовать их все в известной последовательности, причем практически без применения пара.

Введение севооборотов с кормовыми культурами (турнепс, репа) и травосеянием (клевер, вика, райграс) вело к росту поголовья скота, а следовательно, к увеличению количества удобрений и к повышению урожайности.

В качестве удобрений применяли, как правило, навоз, жженую сухую траву (пепел), морской песок с водорослями и ракушками. Во второй половине XVIII в. стали практиковать известкование почвы, изготовление компоста, печную золу, овечий и птичий помет (особенно в хозяйствах, специализировавшихся на производстве овощей и фруктов). При шестипольном севообороте обычно применялось от 28 до 36 кг удобрений (навоза) на акр (heavy dressing), при двухпольном и трехпольном — от 8 до 15 кг (light dressing).

Разумеется, принципы интенсивного. земледелия, столь характерного в XVIII в. для передовых графств Англии, Фландрии, Брабанта и Северных Нидерландов, «приживались» далеко не всюду.

Во Фландрии, Эльзасе, Шлезвиг-Гольштейне и некоторых графствах Англии было распространено переменное (переложное) земледелие, предполагавшее периодическое обращение всей пахотной земли в пастбище, что зачастую диктовалось условиями самого капиталистического земледелия в периоды кризисных явлений в экономике.

Во Франции по-прежнему применялись традиционные севообороты, не снижавшие ввиду достаточного плодородия почв обычных норм урожайности. Здесь, так же как и в Англии, Западной Германии, а особенно во Фландрии и на западе Брабанта, зачастую применялся способ смешанного посева пшеницы и ржи. В Эльзасе сеяли вместе ячмень и овес или рожь, ячмень и овес. Эти культуры обладали различной степенью морозоустойчивости, и комбинированный посев снижал опасность недостаточно высокого урожая в холодные весны. Во Франции особенно была распространена следующая комбинация: пшеница, ячмень и овес. В Оверэйсселе был известен одновременный посев ржи и бобов, ржи и ячменя.

XVIII век является веком окончательного внедрения в сельскохозяйственную практику и континентальной и островной Европы таких важнейших культур, как гречиха, маис (кукуруза) и картофель.

Появившись через Португалию из Нового Света, маис распространился сначала на Пиренейском полуострове, затем, к концу XVI в., — в Тироле, Бургундии, Франш-Конте. В XVIII в. он прочно вошел в рацион не только скота, но очень часто служил пищей и для людей, особенно для беднейших слоев населения. Маис давал урожаи 1:40 — 1:50. Его потребление способствовало увеличению пищевой нормы людей и позволяло увеличивать экспорт пшеницы.

В XVIII в. повсеместно распространилась и высокоурожайная гречиха. Для питания беднейших слоев населения она была так же важна, как и рожь, особенно в периоды дороговизны. Так, в 1798 г. доля гречихи в общем продуктовом фонде, например Голландии, достигла 17 %.

Что касается картофеля, то известно, что европейцы далеко не сразу приняли эту культуру, оказывая ее внедрению упорное сопротивление. Они считали, что неизвестное растение несет с собой проказу, сап, лихорадку и т. д.

Особенно быстро эта культура стала распространяться в 50-е годы XVIII в., когда в результате частых недородов возросли цены на зерно. В больших количествах потребление картофеля в XVIII в. было наиболее характерно для Ирландии, чем частично можно объяснить прирост населения в этой стране во второй половине столетия. Этим же можно объяснить и прирост населения в Эльзасе и швейцарском кантоне Во. В Англии, Шотландии и Уэльсе картофель культивировался в основном в промышленных районах в качестве основного продукта питания. В наибольшей степени распространился он в Англии с 1770 по 1860 г., когда цены на зерно были особенно высокими. Во Фландрии к использованию картофеля стали прибегать во время Войны за испанское наследство (1702–1713). Из Фландрии эта культура проникла и в Голландию. В Западной Фландрии к 1800 г. картофелем было занято уже 15 % полезной площади. В крестьянских хозяйствах Саксония валовой сбор картофеля с 1755 по 1830 г. возрос в 23 раза (с 144,5 тыс. до 3540,5 тыс. шефелей). Во Франции эта культура была в основном распространена на севере, в то время как кукуруза — на юге. В Европе преобладала следующая система посадки картофеля: земля глубоко вскапывалась, делилась на узкие гряды, в которых проводились глубокие борозды, куда и сажали картофель, поливая его жидким удобрением. Позднее стали использовать метод посадки клубней под плуг.

Ирландская система (lasy beds) была иной. Борозды выкапывались на лугу на расстоянии полутора метров друг от друга специальной лопатой (заступом). На дерн разбрасывалось удобрение, поверх которого раскладывался картофель. Затем его (вне борозд) засыпали землей. Когда он начинал прорастать, его вновь присыпали землей. Борозды хорошо задерживали влагу, способствуя дальнейшему прорастанию картофеля.

XVIII век также был веком распространения технических культур, возделывание которых было связано со значительными затратами труда. Недаром в Голландии на плодородных почвах польдеров предпочитали выращивать именно технические культуры. Их преимуществом являлась высокая урожайность с малой площади. Так, для удовлетворения своих потребностей семья могла ограничиться посевом льна на площади всего 0,65 га.

Введение травосеяния, новых пищевых, кормовых и технических культур, равно как и бонификация земель, также означало переход к интенсивной системе земледелия.

Не менее важным явлением были и нововведения в области сельскохозяйственной техники. Одним из крупных изобретений в середине XVIII в. являлся легкий брабантский плуг (получивший в Англии название норфолкского), позволявший не только увеличивать глубину вспашки до 40–50 см, но и способствовавший тем самым борьбе с сорняками. Первоначально брабантский плуг был предназначен для подъема целины и каменистых почв, но вскоре вследствие наличия механизма фиксации для заглубления лемеха он стал использоваться и на сравнительно легких землях. Для боронования в XVIII в. в Нидерландах, а впоследствии в Англии применялась фламандская борона, которая годилась и для дробления крупных комьев и для заделки семян в землю, а также для рыхления твердой последождевой корки.

Для сева зерновых известный английский агроном Джетро Тулл (1674–1741) в своем трактате «Новое конно-мотыжное земледелие» предлагал применение рядовой сеялки и конной мотыги. Однако даже в передовом Норфолке преобладал ручной сев на основе дибблинга зерновых. Для этой цели использовался прокатный вал (dibbling roller) с рядами наклонно расположенных шипов с тем, чтобы проделывать в распаханной земле ямки для зерен пшеницы. Самое высевание проводилось ручным способом.

Для прокатывания почвы перед севом и после него в Норфолке применялся heavy roller — тяжелый деревянный вал, вращающийся на оси, к концам которой были прикреплены два деревянных бруса, иногда соединяемых между собой в форме рамы. Для очистки полей с турнепсом от снега применяли snow sledge — сани в форме сбитого из досок разностороннего треугольника, которые приводились в движение лошадью.

Что касается Испании, Италии, Франции, то в этих странах в XVIII в. прогресс в области сельскохозяйственной техники во время уборки урожая выражался преимущественно в замене привычного серпа косой. Кроме того, для сельскохозяйственных работ в Европе все в большей степени в качестве тяглового скота применялись лошади (вместо быков).

В конце XVin в. даже для интенсивной, норфолкской системы земледелия, основанной на многопольных севооборотах с почти полным устранением пара, были характерны значительное однообразие и простота орудий и отсутствие сельскохозяйственных машин. Технический переворот в сельском хозяйстве был возможен лишь в теснейшей связи с промышленной революцией и развитием промышленного капитализма. В результате технического переворота как одного из проявлений аграрной революции на место рутинного производства необходимо должно было явиться «сознательное технологическое применение науки»[112].

Различия в сроках промышленных революций в Европе определили и различную периодизацию аграрных революций. Вот приблизительные даты начала аграрных революций в отдельных странах Европы: Англия — 1690–1700 гг.; Франция — 1750–1760 гг.; Швейцария — 1780–1790 гг.; Германия, Дания — 1790–1800 гг.; Австрия, Италия, Швеция — 1820–1830 гг.; Испания — 1860–1870 гг.

Даже в Англии, «передовой» по урокам и степени интенсивности протекания аграрной революции стране, начало систематического применения машин в сельскохозяйственной сфере относится к 20—30-м годам XIX в. С одной стороны, технические возможности развития сельского хозяйства в этой стране в начале XIX в. были неотделимы от роста промышленного капитализма, фабричной машинной индустрии в целом, с другой — вполне закономерно ограничивались той самой системой лендлордизма, в существовании которой заключалось в прошлом основное условие дальнейшего развития капиталистического фермерского хозяйства. Земельная монополии лендлордов становится фактором, ограничивающим возможности капиталистического земледелии в Англии, очень часто приводит к истощению земли, сокращению запашки и повышению уровня хлебных цен. В свое время К. Маркс наметил границу возможного прогресса капиталистического земледелия, основанного на земельной монополии крупных землевладельцев-лендлордов: всякий прогресс капиталистического земледелия есть не только прогресс в «искусстве грабить рабочего», но и в «искусстве грабить почву».

Одним из важнейших социальных сдвигов периода аграрных революций в Европе явилась постепенная ломка общинных сервитутов, расхищение общинных имуществ и связанное с этими процессами исчезновение крестьянства, в классическом виде происходившее, однако, лишь в Англии, где в результате парламентских огораживаний исчезали последние остатки системы общинных полей, что было проявлением процесса окончательного отделения английского крестьянина от средств производства.

Для крестьянства континентальной Европы община также издавна играла «оградительную» роль, защищая крестьян от проявлений «злой воли» господина. Кроме того, система общинных полей позволяла труженику-крестьянину вести хозяйство с применением традиционных агротехнических методов в рамках классической системы двух- и трехпольных севооборотов. Переход же к интенсивному земледелию с его сложными севооборотами и нововведениями в сельскохозяйственной технике требовал ломки общинной системы в целях расширения полезной площади за счет использования коммунальных полей и пастбищ. Этим и объясняется стремление «новых» собственников земли буржуазного типа, равно как и собственников феодальных, к захвату и переделу общинных земель.

Фонды перераспределения общинного земельного фонда в отдельных странах Европы были, разумеется, неодинаковы, но смысл этого процесса заключался в общей для западноевропейских стран тенденции постепенного отделения непосредственного производителя — крестьянина от средств производства.

Так, в Италии обострение проблемы крестьянской общины было связано во второй половине XVIII в. с рядом государственных реформ, предусматривавших, наряду с выкупом со стороны крестьян-общинников феодальных повинностей, а также созданием слоя мелких землевладельцев, ликвидацию в некоторых провинциях общинного выпаса с последующим разрешением огораживаний. В Испании также довольно значительно проявилась тенденция к уменьшению крестьянских наделов: общинная пахотная земля делилась на участки и раздавалась в пользование отдельных семей.

Капиталистическая перестройка в аграрной сфере Европы XVIII в. не была прямолинейной, она свершалась с отступлениями к феодальному прошлому, примером чего могут служить и проявления сеньориальной реакции, особенно характерные для французской деревни второй половины века, когда рыночная конъюнктура резко увеличила цену земли. Сеньориальная реакция была своеобразным показателем трансформации феодального поместья, вынужденного в условиях роста товарно-денежных отношений приспосабливаться к развитию капиталистического уклада. Тщательное приведение в порядок поместных описей (тер-рье) должно было иметь следствием реинтеграцию старых феодальных прав и повинностей крестьянства. Помимо увеличения натуральных и денежных рент, в отдельных провинциях Франции (например, Северной Бургундии) наблюдался отход к барщине. Кроме того, значительное развитие получила и «централизованная форма» феодальной ренты — главным образом в виде налогов и пошлин. Во Франции роль централизованных форм феодальной ренты играли прежде всего прямые и косвенные налоги. Так, основной прямой налог — талья — вырос с 40 млн ливров в 1715 г. до 64 млн в 1789 г. Если в 1725 г. поступления в казну от прямых налогов составляли 87,5 млн ливров, а от косвенных, наиболее ненавистным из которых для народных масс был соляной налог — габель, — 99 млн, то в 1788 г. эти цифры равнялись соответственно 179,3 млн и 243,5 млн ливров. С помощью этих налогов не только ликвидировался разрыв между размером избыточного продукта крестьянского хозяйства и феодальными повинностями последнего, но зачастую извлекалась и часть необходимого продукта.

В период феодальной реакции, характерной в той или иной степени для ряда стран Европы XVIII в., у сеньоров, как и прежде, существовали также определенные права, которые могли рассматриваться как проявления публично-правовой власти. Объем этих прав был особенно велик в Испании, где существовала традиция взимания феодалами определенной доли государственных налогов. К концу XVIII в. доходы испанских феодалов от алькабалы составляли около 750 млн реалов.

Формы и размеры рент в Западной Германии были свидетельством недостаточно интенсивного развития капитализма в сельском хозяйстве даже по сравнению с такими регионами Европы, как Южная Франция или Северная Испании. Так, помимо обычных рент натурального и денежного характера, с крестьян Западной Германии взимали и вступительный сбор при смене владельцев земельного участка, и 5 %-ный посмертный побор при наследовании, и территориальный налог князю. Существовала и отработочная рента.

Таким образом, если в отдельных районах Западной Европы (Франция, Италия) в XVIII в. так называемая сеньориальная реакция в ее многообразных формах была все же свидетельством постепенного, через отступление к старому, развития капитализма в аграрной сфере, то в таких странах, как Испании и отчасти Западная Германия, производственные отношения в сельском хозяйстве и в XVIII в. все еще были отмечены наличием классических черт феодального способа производства, в меньшей степени деформированного развитием капиталистического уклада.

Наиболее ярким показателем развития буржуазного способа производства в земледелии стран Западной Европы XVIII в. явилась, несомненно, эволюция арендных отношений в капиталистическом направлении, когда арендная плата превращалась в избыток над средней прибылью.

В классическом виде процесс становления крупной коммерческой аренды, в основе которого лежало отделение непосредственного производителя — крестьянина от средств производства, совершался лишь в Англии в эпоху массовых парламентских огораживаний, которые представляли собой санкционированное парламентом массовое обезземеливание крестьянства.

Особенностью таких стран, как Италия и Франция, было существование издольщины — краткосрочной крестьянской аренды с преобладанием натуральных платежей. В XVIII в. наблюдалась тенденция к эволюции мелкокрестьянской и посреднической аренды в капиталистическом направлении. Арендаторы, по преимуществу крупные, стали все чаще использовать собственный инвентарь и труд наемных рабочих для возделывании арендуемой земли. Утеря отношений хозяйственного паритета в отношениях аренды и означала постепенную эволюцию ее мелкокрестьянских полуфеодальных форм в капиталистическом направлении.

Для этих стран, особенно для Франции, не исключалась возможность развития капитализма в сельском хозяйстве по английскому образцу. Однако значительное территориальное преобладание областей «мелкой культуры» способствовало тому, что в целом развитие капитализма пошло через крестьянское хозяйство, фактически и юридически освобожденное Великой революцией, в результате которой французские цензитарии превратились в собственников буржуазного права, нашедшего классическое выражение в кодексе Наполеона.

В целом для Европы XVIII в. были характерны тенденции: 1) изменения структуры аренды; все более явного вытеснения мелкой крестьянской, «голодной» аренды крупной коммерческой; 2) значительно большего вовлечения наемного труда в арендные отношения; 3) увеличения нормы эксплуатации мелких арендаторов за счет как прямого роста арендных платежей, так и изменения их формы и структуры (так, в годы дешевых цен на хлеб возрастал объем денежной арендной платы, в периоды же роста дороговизны происходила реставрация натуральных поборов и отработочных повинностей, характерных для феодального способа производства). Тем не менее даже для такого высокоразвитого региона Европы, как Северные Нидерланды, и в XVIII в. все еще были характерны реликтовые формы арендных платежей.

Общеевропейский процесс развития капиталистической аренды был неотделим от процесса социально-экономической дифференциации крестьянства, образования наемной рабочей силы — «резервной армии труда», с одной стороны, и буржуазных элементов в лице зажиточного крестьянства — с другой.

Итак, мы видим, что в западноевропейской деревне происходили сложные процессы. К традиционным противоречиям между сеньорами и крестьянами в XVIII в. присовокупились проявления антагонизма между сельской и городской буржуазией, с одной стороны, и пролетаризированными массами крестьянства — с другой.

Глава 3 СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ РОССИИ В XVIII ВЕКЕ

В экономическом и социальном развитии России в XVIII в. произошли глубокие изменения. Они затронули все стороны народного хозяйства и социального облика страны. В основе этих изменений лежал процесс разложения феодализма и генезиса капиталистических отношений, начавшийся еще в прошлом столетии. В рассматриваемую эпоху названный процесс приобрел особую силу, вследствие чего и его воздействие на общественное развитие приобрело более широкий характер. В результате экономический и социальный строй России в конце XVIII в. стал во многом другим, чем был в начале этого века.

Территория и население России на протяжении XVIII в. значительно выросли. Площадь страны в начале XVIII в. равнялась примерно 14 млн кв. верст, а в 1791 г. — около 14,5 млн кв. верст, т. е. увеличилась почти на 0,5 млн кв. верст. Расширение территории происходило в основном в результате успешных войн со Швецией, Польшей и Турцией.

Намного выросло и население страны. По первой ревизии, проведенной в 1719 г., численность мужского населения составляла 7,8 млн человек. Если прибавить сюда и женское население, взяв его приблизительно равным мужскому, то общая численность населения в то время была примерно 15,6 млн человек. Подавляющую часть населения составляло феодально-зависимое крестьянство — более 6,8 млн человек мужского пола, или 87,1 % всего мужского населения страны. Так называемое неподатное население, которое не несло государственных налогов (дворяне, духовенство, чиновники и др.), равнялось 0,5 млн человек мужского пола, или приблизительно 6,4 % всех мужчин. Городские сословия (купцы, мещане, ремесленники и др.) насчитывали 0,3 млн человек, или 3,9 % общего их числа. В армии и флоте было 0,2 млн человек мужчин, или 2,6 % всей их численности.

По пятой ревизии, проходившей в 1795 г., имелось уже 18,6 млн человек мужского пола, а вместе с женщинами — 37,2 млн человек, т. е. общая численность населения страны за указанное время возросла почти в 2,4 раза. Увеличение населения шло главным образом за счет естественного прироста. Как и ранее, основными категориями населения являлись феодально-зависимое крестьянство — 16,3 млн человек мужского пола (87,7 % всех мужчин), неподатное население — 1,1 млн мужчин (5,8 %), городские сословия — 0,8 млн мужчин (4,3 %), армия и флот — 0,4 млн (2,2 %). Как видим, в абсолютных цифрах численность всех разрядов населения выросла в 2 и более раза[113].

Густота населения в разных частях страны была весьма различна. В конце XVIII в. в районах черноземного и нечерноземного центра на 1 кв. версту приходилось 23–26 человек, а в Среднем Поволжье и Приуралье — только 4–5 человек. Продолжался процесс миграции населения, особенно крестьянства. Из центральных губерний, являвшихся районами наибольшего развития крепостничества, крестьяне стремились уйти на окраины, где они получали больше свободы и возможностей для развития своего хозяйства.

В сельском хозяйстве хотя и медленно, но происходит дальнейший рост производительных сил. Он выразился прежде всего в освоении под пашню новых земель. Распашка велась главным образом на окраинах государства: в южных степях, Поволжье, на Урале и в Сибири. Только за последние два десятилетия XVIII в. в Центрально-Черноземном районе площадь под посевами увеличилась на 60—100 %. Южнее его, в области Войска Донского, земледелие становится одним из главных занятий населения, хотя в предшествующее время оно не играло сколько-нибудь заметной роли. В Саратовской и Оренбургской губерниях посевы выросли в 2 раза. В Сибири в начале XVIII в. пашня составляла немного более 100 тыс. десятин, а к концу века только в Западной Сибири — уже около 800 тыс. десятин. Введение в сельскохозяйственный оборот новых земель, хотя и в меньших размерах, происходило и в старопахотных областях. Так, в Северо-Западном и Центрально-Промышленном районах в 80—90-х годах XVIII в. посевы выросли на 30–40 %. Общая площадь пашни в европейской части страны в 1796 г. составляла более 71,5 млн га.

Господствующей системой земледелия продолжало оставаться трехполье. В некоторых местах, особенно на севере и в лесных районах, практиковалась также подсечная система, а на юге — перелог. Однако все заметнее становится стремление усовершенствовать трехполье. Это выражалось прежде всего в улучшении обработки пашни перед посевом — ее двоеяии и троеяии. Двойная вспашка земли особенно широкое распространение получила в таких черноземных губерниях, как Воронежская и Харьковская. В Северном районе, где почвенно-климатические условия для земледелия были менее благоприятны, использовалась и трехразовая вспашка. Важным средством улучшения трехполья и поднятия плодородия полей являлись удобрения, главным образом навоз. Наряду с ним в лесных районах применялась зола, полученная от сжигания деревьев и лесных отходов, а в некоторых местностях торф. В Выборгской губернии для удобрения использовался прудовой ил, известь и мергель.

Одновременно с улучшением трехполья предпринимаются попытки найти новые системы земледелия, ввести многополье с плодосменом и травосеянием. В некоторых хозяйствах Московской губернии на паровом поле сеяли репу, а после нее на следующий год — яровую пшеницу. В Тверской губернии на лесных росчистях первый год сеяли овес, второй год — рожь, третий — ячмень. В Курской губернии на новых землях первые три-четыре года сажали арбузы и сеяли пшеницу и просо, а затем уже основные зерновые культуры. В Вологодской и Архангельской губерниях начались посевы травы тимофеевки, а в других районах клевера и люцерны.

Традиционные орудия земледельческого труда — соха, борона и серп — сохраняли свое первенствующее положение. Вместе с тем идет их усовершенствование, а также введение новых сельскохозяйственных средств и орудий. Так, повсеместное распространение получает наиболее производительный вид русской сохи с отвалом. Но наряду с ней все шире применялись плуг и орудия плужного типа, являвшиеся переходными от сохи к плугу. Заметное распространение плуг получил в черноземных районах, особенно при поднятии степной целины — в Курской, Воронежской и Харьковской губерниях., У крестьян последней в большие плуги впрягали по 4—10 волов. Одной из разновидностей плуга был сабан, который применялся на полях Казанской, Оренбургской и Уфимской губерний. В Центрально-Промышленном районе и на Севере широко использовалась косуля — орудие плужного типа. Появляются более совершенные бороны с железными зубьями. Применение всех этих новых орудий крестьянского труда было тесно связано с введением в хозяйственный оборот новых земель и улучшением обработки пашни, в частности ее двоением и троением. При уборке хлебов вместо серпа все чаще использовались более производительные косы-литовки.

Важные изменения происходили в структуре и распространении сельскохозяйственных культур. Как и прежде, рожь, овес и ячмень занимали главное место среди продовольственных и фуражных культур. Все больший удельный вес приобретали наиболее ценные культуры — пшеница, гречиха и просо. Только за последние 20 лет XVIII в. в Центрально-Черноземном районе посевы пшеницы увеличились в 2 раза, а по отдельным губерниям и того больше: в Курской — в 3 раза, в Воронежской губернии — в 8 раз. С конца XVIII в. посевы яровой пшеницы заметно возрастают в Северном Причерноморье и Крыму. Такое же явление наблюдается и на востоке страны — в Среднем Поволжье, на Южном Урале и в Зауралье. Например, в Уфимской губернии производство пшеницы увеличилось в 3 раза. Даже в центральных нечерноземных и северных районах возросли посевы пшеницы. Намного расширились посевы крупяных культур. Так, в Рязанской губернии посевы гречихи начали занимать половину всего ярового поля, увеличилось ее производство в нечерноземных и северных уездах. В Черниговской губернии доминирующее положение среди яровых хлебов заняло просо.

Урожайность основных хлебных и фуражных культур (рожь, овес, ячмень) была невысокой. Для нечерноземных районов она составляла в среднем сам-2 и сам-3, а в черноземной полосе сам-5 и сам-6. В целом для XVIII в., за исключением Севера, прослеживается тенденция к повышению урожайности, особенно в Центрально-Черноземном районе. Нередко случались неурожаи и как следствие их — голодовки, однако общих или повсеместных неурожаев за это время в стране не было.

Животноводство являлось, вслед за земледелием, второй основной областью сельскохозяйственного производства. Обеспеченность крестьянских хозяйств скотом была крайне неравномерной и зависела как от природно-климатических, так и от социальных условий. В свою очередь животноводство, поставляя навозное удобрение, в значительной степени определяло уровень как зернового хозяйства, так и производства технических культур, льна и конопли.

Существенной особенностью развития животноводства в рассматриваемое время являлось выделение регионов, в которых оно становится преобладающей отраслью хозяйства, а также специализация внутри самого животноводства. Определенные успехи были достигнуты в выведении и распространении новых пород скота. На севере страны, в Архангельской и Вологодской губерниях, преобладающим становится мясо-молочное направление в развитии животноводства, основой которого стала холмогорская порода коров, выведенная еще в прошлом веке. Отсюда скот поступал на продажу даже в Москву и Петербург. В Центрально-Черноземном районе, особенно в Воронежской и Тамбовской губерниях, с предпринимательской целью возникают и получают распространение крупные конные и овечьи заводы помещиков. Среди них следует особо отметить конный Хреновский завод графа А. Г. Орлова, основанный в 1776–1777 гг. в Бобровском уезде Воронежской губернии. Именно на нем была выведена знаменитая порода беговых лошадей — орловские рысаки. В южных степях, богатых пастбищами, начинает развиваться новая отрасль животноводства — тонкорунное овцеводство.

Крупный район товарного животноводства складывается в степной части Левобережной Украины. По данным конца XVIII в. здесь на территории будущей Полтавской и частично Черниговской губернии имелось 199 конных заводов, 207 заводов крупного рогатого скота и 209 овечьих заводов. На некоторых конных заводах числилось от 110 до 270 голов лошадей и разводились не только простые, но и породистые лошади стоимостью от 100 до 500 рублей. Другие заводы также были крупными — на заводах рогатого скота насчитывалось. по 200–300 голов, на овечьих — по нескольку тысяч. Торгово-промысловый район животноводства возникает в степном Заволжье, центрами его становятся Оренбург и Уфа. Все сказанное дает основание считать, что и в развитии животноводства наблюдается определенный прогресс.

Заметным явлением в истории сельского хозяйства XVIII в. стал процесс территориального разделения труда, начавшийся еще в прошлом столетии. В основном завершилось формирование районов, специализировавшийся на производстве определенной сельскохозяйственной продукции, четче стала вырисовываться их торговая направленность. В земледелии главным направлением было производство хлеба. Сложились районы, в которых имелись товарные излишки зерна, и районы, где ощущалась нехватка его. Основным поставщиком товарного хлеба стал Центрально-Черноземный район — Тульская, Рязанская, Орловская, Курская, Тамбовская, Воронежская и Липецкая губернии. В 80-е годы ХУНТ в. хлебные излишки здесь составляли почти 4 млн четвертей, а в конце века — более 10 млн четвертей. Товарный хлеб производился также в Среднем Поволжье — Нижегородская, Казанская, Симбирская и Саратовская губернии, в Приуральском районе — Вятская, Пермская и Оренбургская губернии и Юго-Западном районе — Харьковская и Малороссийская губернии. Потребляющим являлся Центрально-промышленный район — Московская, Владимирская, Ярославская, Костромская, Тверская и Калужская губернии, где нехватка хлеба в 80-е годы XVIII в. исчислялась в 5–6 млн четвертей. Недоставало хлеба в Северо-Западном районе — Смоленская, Псковская, Новгородская и Петербургская губернии и Северном промысловом районе — Архангельская, Олонецкая и Вологодская губернии.

Наряду с районами зернового направления определились и районы производства технических культур, среди которых ведущее место занимали лен и конопля. Лен преимущественно возделывался в Северо-Западном районе, в Псковской и Новгородской губерниях, на западе Центрально-Промышленного района — в Тверской губернии и на границе последнего с Северным районом — в Костромской и Вологодской губерниях. Основными центрами товарного производства льна стали Псковская и Вологодская губернии. Урожай семян льна в среднем составлял сам-2, в редких случаях достигая сам-3. Но низкая урожайность семян для этой культуры не является определяющим показателем, поскольку главную ценность в ней представляло волокно. Конопля с предпринимательскими целями широко возделывалась в Калужской, Могилевской, Смоленской и Орловской губерниях. Урожай семян конопли здесь достигал сам-4. Необходимо отметить, что с потребительскими целями лен и конопля возделывались во многих других областях. В целом по стране посевы конопли примерно в 2 раза превышали посевы льна.

В XVIII в. дворянское землевладение заметно увеличилось. Помещикам раздавались государственные и дворцовые крестьяне, а также незаселенные земли. Лишь в 1682–1711 гг. они получили более 43,6 тыс. дворов дворцовых крестьян и значительно более миллиона десятин пахотной земли, лугов и леса. В областях, прилегающих к Петербургу, дворяне получили за первые четыре десятилетия XVIII в. около миллиона десятин земли. Во второй половине столетия огромные площади земель помещикам были розданы в Центрально-Черноземном районе и Среднем Поволжье. В ходе проведенного в то время генерального межевания земель дворянству за бесценок было продано или просто даром «примежевано» около 50 млн десятин казенной земли. В последней четверти XVIII в. в Крыму и Северной Таврии помещики получили не менее 625 тыс. десятин. Екатерина II за время своего царствования в последней трети XVIII в. раздала дворянам более 800 тыс. государственных и дворцовых крестьян обоего пола.

С развитием в стране товарно-денежных отношений земля также постепенно превращалась в товар, который, однако, обращался еще главным образом среди дворянства. Этот процесс вел, в свою очередь, к заметному перераспределению земельной собственности внутри господствующего класса. К 1800 г. только в центральных кредитных учреждениях дворяне заложили в счет погашения своих долгов 1 365 000 душ мужского пола (около 15 % всех крепостных крестьян).

Говоря о расширении дворянского феодального землевладения, нельзя не отметить, что в то же время все явственнее и заметнее получало распространение и такое явление, как купеческая и крестьянская земельная собственность, которая носила по существу буржуазный характер. Наиболее широко купеческое землевладение распространялось на севере страны, где почти не было помещиков. Здесь купцы и другие городские жители покупали в собственность землю у черносошных крестьян. Крестьяне теряли землю и по закладным документам, если вовремя не погашали займа. Купеческое землевладение образовывалось и в других районах страны, причем нередко земля и крестьяне приобретались купцами на имя подставных лиц, имевших на это официальное право. Шел также процесс складывания крестьянской собственности на землю. Приобретали землю богатые крестьяне, оформляя покупки на имя своих помещиков. Среди них можно назвать таких «капитáлистых» крестьян, как Грачевы, Горелины, Ямановские и др., из села Иванова, принадлежавшего графам Шереметевым. Земли покупали как у посторонних, так и у своих помещиков. Покупные земли оказывали заметное влияние на развитие крестьянского хозяйства. Формирование купеческой и крестьянской собственности на землю подтачивало основы феодальной земельной собственности, свидетельствовало о разложении последней.

Феодальные повинности помещичьих крестьян к концу XVIII в. характеризуются следующими данными. В 13 губерниях нечерноземной полосы 55 % крепостных крестьян находились на денежном оброке и 45 % — на барщине. Однако специфика распределения оброка и барщины в этом районе не исчерпывается приведенными цифрами. Наряду с преобладанием денежно-оброчной системы здесь имелись области, в которых господствовала барщина: например, в Московской и Смоленской губерниях барщинных крестьян насчитывалось 70 %, а в Псковской — 79 %. С другой стороны, в некоторых губерниях нечерноземной зоны, особенно в Костромской и Ярославской, денежный оброк занимал еще более преобладающее положение, чем в среднем по данному району, здесь на оброке находились 78–85 % крестьян. Другая картина наблюдается в семи черноземных губерниях, где 74 % помещичьих крестьян несли барщину и лишь 26 % крестьян платили денежный оброк. Но и тут в ряде мест барщина уступала место денежному оброку: так, в Воронежской губернии 64 %, а в Пензенской 52 % крестьян несли оброк. Барщина преобладала в Поволжье, а на Украине она занимала господствующее положение: более 90 % крестьян работали на господской пашне.

Территориальные различия в распространении оброка и барщины в помещичьей деревне объясняются главным образом особенностями хозяйственного развития тех или иных географических районов. В нечерноземных губерниях развивалась промышленность, в том числе крестьянская, росли города, и в этих условиях крестьяне имели больше возможностей для уплаты оброка. Учитывая к тому же, что неплодородные земли этого района были менее пригодны для собственного господского хозяйства, помещики переводили крестьян на денежный оброк, размер которого они могли повышать за счет неземледельческих заработков крестьян. С другой стороны, барщина развивалась не только в местностях, где имелись плодородные черноземные почвы, но и там, где поблизости находились хорошие рынки сбыта. Именно этим объясняется преобладание барщины в Московской губернии, сельскохозяйственная продукция барских имений которой успешно реализовалась в Москве, а также в Смоленской и Псковской губерниях, ориентировавшихся на рынки Петербурга и Прибалтики. К тому же, в обеих столицах в большом числе жили дворяне, потребности которых могли лучше удовлетворяться за счет продукции их ближайших владений.

Для монастырской деревни вплоть до секуляризации 1764 г. характерно сочетание барщины и денежного оброка с постепенным увеличением удельного веса последнего. После секуляризации и превращения монастырских крестьян в государственных все они переводятся на денежную форму ренты. Схожий процесс наблюдается и среди дворцовых крестьян. Обработка десятинной пашни на дворцовое ведомство, занимавшая в первой половине XVIII в. заметное место, во второй половине века почти повсеместно была заменена денежным оброком.

Подавляющая часть государственных крестьян уже в начале XVIII в. платила денежную ренту. В 1762 г. на нее были переведены и государственные крестьяне Сибири, обрабатывавшие до этого казенную десятинную пашню.

Размеры феодальной ренты на разных этапах были неодинаковы. Так, в первой четверти XVIII в. отмечается определенная стабильность владельческих повинностей, вызванная довольно значительным повышением государственных налогов, что ставило некоторые пределы росту феодальной ренты. Довольно четкая тенденция к увеличению денежного оброка и барщины прослеживается только с последней трети XVIII в. В 60—70-е годы денежный оброк обычно равнялся 2–3 руб. в год с души мужского пола, а в 90-е годы он поднялся до 5 руб., а в отдельных имениях — до 10 руб. и более. Но при исчислении реальной тяжести оброка необходимо иметь в виду, что почти на протяжении всего XVIII в. происходили рост цен на сельскохозяйственную продукцию и падение ценности денег. Увеличивалась и барщинная повинность: к концу века она достигла наиболее высокого размера в 1–1,5 десятины на душу мужского пола, что отнимало у крестьян 3–4 дня в неделю. В то же время появилась так называемая месячина, при которой крестьяне вообще лишались своего земельного надела и, получая от помещика ежемесячное продовольственное содержание, все свое время были заняты на барщине.

Распространение денежной ренты свидетельствовало о том, что разрушалась натуральная основа крепостного хозяйства. Денежная рента предполагает уже значительное развитие в стране торговли и городской промышленности, вообще товарного производства и связанного с ним денежного обращения. При этом основой товарного производства становится крестьянское хозяйство, поскольку непосредственный производитель должен теперь часть своего продукта превратить в товар. При барщинной системе также развивалось товарное производство, хотя его основой являлось господское хозяйство. Дело в том, что в изучаемый период барщина в значительной мере меняет свое назначение. Если раньше она использовалась прежде всего для обеспечения потребностей феодала, то теперь ее основной целью становится производство товаров.

Помещичье хозяйство постепенно становилось на путь товарного производства. На продажу производился прежде всего хлеб и другая сельскохозяйственная продукция. Такой характер носило крупное хозяйство А. Д. Меншикова и других менее состоятельных владельцев. Во второй четверти века на предпринимательской основе были организованы хозяйства Головкиных, Мусиных-Пушкиных, Макарова и др. В последней трети века процесс товаризации помещичьего хозяйства становится более интенсивным. Один из крупнейших землевладельцев того времени, С. К. Нарышкин, в наказе приказчику крапивенской вотчины прямо требовал сеять прежде всего такой хлеб, от которого «урожай бывает больше и продавать можно с прибылью». Поэтому расширяется господская запашка, увеличивается производство таких товарных хлебов, как гречиха, просо и пшеница. В результате количество помещичьего хлеба, поступившего в последней трети XVIII в. на рынок, заметно увеличилось. Именно в это время помещиками основываются крупные конные и овечьи заводы с коммерческой целью. Большой доход приносили леса, поскольку спрос на лесную продукцию в связи с ростом городов, строительством промышленных предприятий и судов непрерывно расширялся.

Важным показателем растущей связи помещичьего хозяйства с рынком служит дворянское промышленное предпринимательство. Особое развитие оно получило в отраслях, основывавшихся на переработке сельскохозяйственного сырья, которое имелось в феодальной вотчине. Прежде всего необходимо сказать о винокурении. Уже в первой половине XVIII в. оно получило такой размах, что правительство, идя навстречу дворянским интересам, в 1754 г. запретило купеческое винокурение, считая, что помещичьи винокуренные заводы могут полностью удовлетворить спрос на вино. О размахе винокурения в имениях вельмож дают представление следующие цифры: в 1764–1765 гг. граф А. Шувалов поставил на продажу около 258 тыс. ведер вина, генерал-прокурор Глебов — более 179 тыс. ведер, мощность трех заводов Куракиных в Городищенском уезде Пензенской губернии превышала 100 тыс. ведер, а завод В. В. Долгорукова в Рязанской губернии давал до 70 тыс. ведер вина в год. Помещики строили также полотняные и суконные мануфактуры, стекольные и поташные заводы и другие промышленные предприятия.

Интерес дворян в этой области зашел так далеко, что они уже не ограничивались собственным сырьем и своей крепостной рабочей силой. Для производства товарной продукции они начали закупать необходимые первичные материалы на рынке, а также использовали вольнонаемный труд, вкладывая полученную прибыль в дальнейшее расширение производства. Эти явления свидетельствовали о начавшемся буржуазном перерождении феодальной вотчины. Они еще не приобрели массового характера, но уже стали, особенно в конце века, заметной чертой феодального хозяйства.

Крестьянское хозяйство в основе своей носило патриархально-натуральный характер. Будучи ограниченным по своим производственным возможностям, оно способно было главным образом лишь к простому воспроизводству. Однако происходившие в стране перемены не могли не затронуть крестьянское хозяйство и вели к подрыву его натурально-потребительского базиса.

Одной из причин, заставлявших крестьян обращаться к рынку для продажи своей сельскохозяйственной продукции, было все большее распространение денежной формы феодальной ренты и государственных налогов. При этом крестьянин нередко вынужден был продавать не только излишки, но и необходимую часть своих продуктов.

Помимо этого, общее развитие товарно-денежных отношений в стране неумолимо втягивало в свою сферу крестьянское хозяйство, которое медленно, но неуклонно становилось на путь мелкого товарного производства. По данным последних исследований уже в первой половине XVIII в. крестьяне являлись основными поставщиками сельскохозяйственной продукции на местных рынках. В дальнейшем процесс товаризации крестьянского хозяйства еще более усиливается. Например, в Курской губернии, одной из наиболее крупных хлебопроизводящих губерний, доля крестьян в губернской реализации товарного хлеба в последней четверти XVIII в. составляла более 90 %. Крестьянское хозяйство было также основным производителем технических культур, льна и конопли, значительная часть которых шла как на внутренний, так и на внешний рынок. При этом доля их на внешнем рынке в последней трети XVIII в. значительно выросла: конопли примерно с 2 млн пудов до 3 млн пудов, т. е. на треть, а льна с 700 тыс. до 1,3 млн пудов, или почти в 2 раза. Товарное производство получает развитие и в таких отраслях крестьянского хозяйства, как огородничество, садоводство и пчеловодство.

Крестьянство производило на рынок не только сельскохозяйственную продукцию, но и продукцию сельских промыслов. В Центрально-Промышленном районе большое развитие получило текстильное, особенно полотняное, производство. Им славились села и деревни Московской и Владимирской губерний. Большое количество холста поступало на ярмарки, в том числе на Макарьескую, а также шло за границу. Наряду с полотном здесь производились шелковые и бумажные ткани.

Изготовление полотна на продажу получило широкое распространение и в других экономических районах страны: на севере — в Вологодской и Архангельской губерниях, а в Среднем Поволжье — в Нижегородской и Казанской губерниях.

Развиты были и крестьянские железоделательные промыслы. Большинство из них обслуживало местный ограниченный рынок, но некоторые железоделательные центры имели и общероссийское значение. Одним из наиболее крупных и известных было с. Павлово в Нижегородской губернии. Еще в 1730 г. современник писал о его жителях, что они «все суть замошники или кузнецы, делают очень чистую работу и известны по всей России». В конце XVIII в. в селе и окружавших его девяти деревнях проживало несколько тысяч крестьян. При этом жители самого села уже не занимались земледелием, а крестьяне соседних деревень соединяли сельское хозяйство с промысловым трудом. В то время в с. Павлове и тянувшихся к нему деревнях имелось 4 завода, на которых выплавлялось 6500 пудов стали, а также 323 слесарных мастерских, принадлежавших крестьянам. Крестьяне вырабатывали в них в год до 900 тыс. замков, до 21 тыс. дюжин столовых и складных ножей, до 21 тыс. ножниц и около 3 тыс. ружей. Общая стоимость этой продукции оценивалась, по самым скромным подсчетам, в 240 тыс. руб. Изделия павловских крестьян расходились по всей стране, а частично вывозились и за границу.

Помимо указанных, широко были развиты и другие крестьянские промыслы, в частности деревообрабатывающий и кожевенный, продукция которых также поступала на рынок в больших размерах.

Богатая крестьянская верхушка не только продавала продукцию, произведенную в собственном хозяйстве. Значительная часть ее выступала и в качестве скупщиков, закупая на местных рынках сельскохозяйственные и промышленные товары и перепродавая их в других местах по более высоким ценам. Для некоторых деревенских богатеев торговля вообще стала важной частью хозяйственной деятельности, оттесняя на задний план их земледельческие занятия, и они превращались по существу в сельских купцов. Вообще крестьянская торговля в описываемое время становится настолько заметным явлением, что находит отражение даже в публицистике. Например, уже в начале XVIII в. выдающийся писатель и экономист И. Т. Посошков писал, что среди новгородских крестьян «есть и такие богачи, что сот на пять-шесть (рублей. — И.Б,) имеют у себя торгу». Петербургский магистрат в 1782 г. доносил в Сенат, что «здесь торгующих крестьян своим собственным капиталом до несколько тысяч человек… а торгующих крестьян, которые под именем купцов лавки имеют… находится более 2 тыс. человек, а с их помощниками не менее 10 тыс. человек». Крестьянская торговля на протяжении всего XVIII в. является предметом пристального внимания правительства.

В тесной связи с развитием товарно-денежных отношений в крестьянском хозяйстве в нем протекал и другой, еще более глубокий, процесс — его перестройка на капиталистических началах. Процесс этот начался в XVII в., а в XVIII столетни проявился более отчетливо и рельефно. Остановимся лишь на некоторых примерах.

В Северо-Западном районе страны яркая картина капиталистической организации хозяйства наблюдается у дворцовых крестьян с. Царского (Копорский уезд). Здесь выделилась зажиточная крестьянская верхушка, которая вела товарное земледельческое хозяйство, в том числе садоводство и огородничество, владела мельницами, занималась торговлей, подрядами и откупами. Крестьянские богатеи широко использовали в своем хозяйстве наемный труд, причем численность наемных работников неуклонно возрастала и абсолютно и относительно. Так, в четырех слободах с. Царского с приписными к ним деревнями в начале 1730 г. значилось 123 наемных работника, что составляло 9 % к общему числу живущих здесь крестьян. А в 1765 г. число наемных работников было уже 531 человек, или около 17 % общей численности населения. При этом наблюдалась концентрация наемных работников в наиболее зажиточных крестьянских дворах: так, если в 20-е годы XVIII в. нанимали обычно 1–3 работников, то в 40-е годы имелись уже дворы, где работали до 13 наемных работников, а в 50-е годы — и до 24 работников. Некоторые хозяйства начиная с 20-х годов XVIII в. систематически на протяжении десятилетий прибегали к найму рабочей силы. Наем различался двух видов, постоянный и временный, на сезон. На протяжении всей первой половины XVIII в. прослеживается тенденция к увеличению числа дворов с постоянным наймом, а сезонный наем приобретает более регулярный, систематический характер.

С другой стороны, среди населения этого села сформировалась группа обедневших и беднеющих крестьян. Значительная часть их нанималась на работу к своим же односельчанам. В некоторых деревнях число крестьян, работавших по найму у односельчан, достигало 25 % общей численности их жителей. Некоторая часть бедняков становилась отходниками и продавала свою рабочую силу на стороне.

Показательно, что среди обеих групп уже наблюдались случаи, когда крестьяне начинали терять интерес к земледельческим занятиям. Богачи или вообще бросали свои надельные земли, или использовали для их обработки наемных батраков, а сами сосредоточивались на промысловой деятельности, торговле, скупке и т. д. Некоторые крестьяне из бедняков, хотя и по другим причинам, но также забрасывали свои земли и «питались только работою своею».

Такова картина буржуазного расслоения крестьян в дворцовых имениях, расположенных недалеко от Петербурга.

В том же Северо-Западном районе, в Присвирье, находилась вотчина Александро-Свирского монастыря. В силу природных условий, мало благоприятных для земледельческого производства, в хозяйстве здешних монастырских крестьян широкое развитие получили различные промыслы, в особенности деревообрабатывающие. На почве занятий ими и шел процесс социальной дифференциации крестьян. Среди нях выделилась группа плотников-предпринимателей, которая представляла собой подрядчиков по строительству жилых и хозяйственных зданий и судов, в процессе которого они использовали вольнонаемную рабочую силу. Доходы их были довольно значительными. Так, плотники-подрядчики Кондужской волости, которые специализировались на возведении жилых и хозяйственных построек, получали около 100 руб. в год. В марте 1732 г. четыре крестьянина д. Мирошкинской заключили подряд с петербургским купцом Овчинниковым на постройку трех мореходных судов на сумму 1025 руб. Подрядчик И. Ф. Покора в 1734 г. за строительство Олонецкой нижней мельницы получил 147 руб., а в 1745 г. за ее перестройку — 90 руб. Для сравнения укажем, что годовой заработок рядовых плотников и наймитов не превышал 20–25 руб. Некоторые из богатых крестьян и свое земледельческое хозяйство вели на предпринимательской основе. Для производства товарной продукции они использовали труд «казаков-наймитов», «подворников», живущих у них в хозяйстве, и т. д.

На другом полюсе находились бедные крестьяне. Определенная их часть работала у соседей-богачей на различных подрядных работах в качестве наемных рабочих. В первой половине XVIII в. значительно возрос отход бедняков-крестьян на заработки. Каждое второе хозяйство вотчины отправляло на заработки одного работника мужчину. Основная масса отходников устремлялась в Петербург, часть устраивалась на суда, некоторые находили работу на промышленных предприятиях Олонецкого уезда.

В Центрально-Промышленном районе особенно яркая картина буржуазного расслоения крестьян наблюдалась в Ивановской вотчине Владимирской губернии, принадлежавшей графам Шереметевым. Здесь уже в 40—50-е годы XVIII в. выделилась группа «капитáлистых» крестьян, основавших полотняные мануфактуры, — Ф. Грачев, И. Гандурин и др. Они же вели крупную торговлю, в том числе на Макарьевской и Ирбитской ярмарках. В 1789 г. в с. Иванове имелось 20 мануфактур по производству набойки и другие предприятия. Работали на них по найму как свои местные крестьяне, так и пришедшие по паспортам из других уездов. Некоторые из крестьянских «фабрикантов» вели и довольно большое земледельческое хозяйство. Как уже говорилось выше, именно эти крестьяне стремились к покупке земли и крепостных (формально на имя своих помещиков). Многочисленная деревенская беднота работала по найму на предприятиях и земле своих зажиточных односельчан. Особенностью буржуазного расслоения здесь было то, что оно в основном связано не с земледельческой, а с торгово-промышленной деятельностью крестьян. В ответе на сенатскую анкету 1765 г. по Шуйскому уезду также говорится о богатых крестьянах, занятых торгами и обрабатывающих свою пашню наемными работниками.

В Тульской губернии, в селе Серебряные Пруды Веневского уезда, принадлежавшем Шереметевым, также выделилась богатая верхушка. Сверх надельной земли она обрабатывала большое количество покупной и арендной земли и регулярно поставляла хлеб на рынок. Отдельные, наиболее зажиточные крестьяне имели до 20 и более лошадей, всего около 100 голов скота на двор. Они занимались торговлей и извозом, переработкой сельскохозяйственного сырья, держали маслобойни и салотопки. Капиталы отдельных крестьян оценивались в 40–50 тыс. руб. Вместе с тем в вотчине имелась многочисленная категория крестьян, которая вынуждена была на прокормление и посев покупать хлеб. Прямых свидетельств об использовании наемного труда в крестьянском хозяйстве названной вотчины нет. Однако не может быть сомнения, что богатые крестьяне при таких больших размерах своего хозяйства просто не могли обойтись без наемных работников. С другой стороны, бедняки, у которых вообще не было никаких запасов хлеба, естественно, не могли прожить без продажи своей рабочей силы, и, возможно, прежде всего своим богатым односельчанам. Поэтому вполне определенно можно утверждать, что и в данном случае перед нами выступают представители нарождающейся сельской буржуазии и сельского пролетариата.

Вопрос о состоянии и путях дальнейшего развития сельского хозяйства в XVIII в. вызывал большой интерес у современников. Но существо его сводилось главным образом к обсуждению агротехнической стороны дела, так называемому кризису трехполья и способам его преодоления. Заметный вклад в это обсуждение проблемы внесли труды Вольного экономического общества, основанного в 1765 г. В них печатались как отечественные, так и иностранные сочинения, содержащие советы и рекомендации по повышению продуктивности сельского хозяйства. Больших успехов добилась русская агрономическая наука, созданная работами А. Т. Болотова, И. М. Комова, Е. А. Левшина и др. Особенно много ими было сделано в разработке учения о системах земледелия. Вопросы улучшения сельского хозяйства находят отражение, особенно с середины века, в помещичьих «инструкциях» для управляющих их имениями. В них подробно перечислялись различные агротехнические мероприятия, которые должны были способствовать поднятию земледелия и скотоводства, особое внимание уделялось производству культур, имевших товарный характер, вообще заметно стремление к рационализации и упорядочению хозяйства.

Но «кризис трехполья» являлся не только агротехнической, но и социальной проблемой. Прогресс в сельском хозяйстве тормозился прежде всего феодально-крепостническими отношениями, господствовавшими в стране. Обладание дворянами монопольным правом собственности на землю и крестьян мало способствовало их поискам нового и прогрессивного. Достижения науки и передового опыта внедрялись, как правило, только в тех помещичьих хозяйствах, которые переходили к товарному производству и буржуазным формам организации труда. Применялись они и в хозяйстве зажиточных крестьян. Однако основная масса сельского населения, задавленная нуждой и угнетением, не имела возможности сколько-нибудь широко использовать новшества в своем хозяйстве.

Промышленное развитие проходило в двух основных формах — мелкого товарного производства и крупного, мануфактурного производства. О соотношении их из-за отсутствия необходимых данных трудно судить. Но, несомненно, доля крупного производства неуклонно росла. С другой стороны, имелись и такие отрасли промышленности, в которых мелкотоварное производство по-прежнему занимало ведущие позиции.

Учета мелкотоварного производства не велось, поэтому каких-то обобщенных данных о его продукции привести нельзя. Но и отдельные примеры дают представление о его размахе. Так, в середине XVIII в. выработкой холста занимались приблизительно 960 тыс. крестьян, которые на 155 тыс. станах изготовляли до 140 млн аршин. А сукна в то же время вырабатывалось крестьянами до 15 млн аршин. Особенно крупными центрами текстильного мелкотоварного производства являлись Московская, Владимирская и Костромская губернии.

Широкое развитие получили добыча и обработка железа. В конце XVIII в. в Новгородском наместничестве только в бассейне рек Чагодощи, Колпи и Суды насчитывалось 10 тыс. домников и 5 тыс. кузнецов. Можно назвать еще несколько важных районов металлургического мелкотоварного производства — Тульско-Серпуховский, Нижегородский, Ярославский, Восточное Поморье, Левобережная Украина. Центрами обработки благородных металлов являлись Москва, Новгород и Псков. Производством кожевенных товаров славились Ярославль, Казань, Кострома, Чебоксары, Тобольск и некоторые другие города. В Московской губернии лишь в 1724–1726 гг. было продано более 1,6 млн кож. Мастерство русских кожевников получило признание и за границей. Широко было развито мелкотоварное производство и в других отраслях промышленности— деревообрабатывающей, кирпичной, мукомольной и пр.

Основной тенденцией в развитии мелкотоварного производства было его постепенное перерастание в предприятия типа кооперации и мануфактуры. Но выделение и обобщение данных о предприятиях типа кооперации весьма затруднительно из-за скудости источников. Например, в нашей историографии до сих пор не решен окончательно вопрос о типе предприятий в солеваренной промышленности: одни ученые относят их к мануфактурам, а другие считают простой кооперацией. Тем не менее имеются более или менее устоявшиеся наблюдения. Общепризнанно мнение о том, что на принципах кооперации была организована работа на водном транспорте, который играл большую роль в экономической жизни России. Отметим здесь, что в конце XVIII в. только на реках европейской части страны использовалось не менее 10 тыс. судов. Довольно широко кооперация использовалась и на рыбных промыслах. При этом в обеих названных отраслях в больших масштабах применялся вольнонаемный труд, так что имеются все основания говорить о преобладании в них не простой, а капиталистической кооперации.

Более высокой формой промышленного производства была мануфактура. Процесс ее возникновения и роста, начавшийся в предшествующий период, стал в XVIII в. значительно более интенсивным. В результате преобразований Петра I в первой четверти столетия в развитии мануфактурной промышленности произошел резкий скачок. По сравнению с концом XVII в. число мануфактур увеличилось примерно в 5 раз и в 1725 г. составило 205 предприятий[114]. Особенно большие успехи были достигнуты в металлургической промышленности, мануфактур этого профиля насчитывалось 69, что составляло около 34 % общего их числа. Именно в то время началось широкое освоение железных и медных руд Урала, который вскоре стал основной металлургической базой страны. Выплавка чугуна достигла 815 тыс. пудов в год, и по этому показателю Россия вышла на третье место в Европе, уступая только Англии в Швеции. Было организовано крупное производство меди. На втором месте шли текстильные мануфактуры — 32 предприятия (17 %). Среди них особенно крупными были мануфактуры по изготовлению парусного полотна (оно шло на оснащение русского флота) и сукна для армии. Вместе с тем на текстильных предприятиях производилось льняное полотно, скатерти, салфетки, шелковые изделия и др., которые поступали на рынок. Таким образом, металлургические и текстильные мануфактуры составляли половину промышленных заведений. Кроме них имелись также лесопильные, кожевенные, стекольные, писчебумажные и другие мануфактуры.

В развитии крупной промышленности на данном этапе большую роль сыграло государство. Оно само строило многие заводы, помогало деньгами и материалами частным предпринимателям, заботилось об обеспечении мануфактур рабочей силой. Однако многие казенные предприятия уже вскоре начали передаваться в частные руки. Например, выстроенный на Урале в 1699 г. Невьянский завод, один из крупнейших в металлургии, уже в 1702 г. был отдан тульскому промышленнику Никите Демидову. В результате в 1725 г. большая часть крупных предприятий принадлежала частным лицам, в основном купечеству, и в меньшей степени дворянам и крестьянам.

На мануфактурах использовался как вольнонаемный, так и принудительный труд. Среди вольнонаемных рабочих были крестьяне различных категорий, отпущенные их владельцами на заработки, горожане и так называемые гулящие люди, среди последних имелось и свободное население, и беглые крепостные крестьяне. Принудительный труд был представлен крестьянами, которые работали на вотчинных предприятиях своих владельцев, в основном помещиков, в силу своей крепостной зависимости, а также приписными крестьянами из государственной и дворцовой деревни (приписки их к мануфактурам начались еще в XVII в.). Указом 1721 г. купцам была разрешена покупка к своим заводам крепостных крестьян, получивших впоследствии название посессионных, однако в первые годы после его издания указ мало использовался. Следовательно, в зависимости от характера применяемого труда мануфактуры по своей экономической природе были капиталистическими, крепостными или смешанными. Исходя из того, что в первой четверти XVIII в. произошел скачок в развитии крупного производства и в использовании вольнонаемного труда, можно считать это время вторым этапом в начальном периоде генезиса капиталистических отношений в промышленности России (первый этап падает на XVII в.).

Следующим, третьим этапом в развитии крупной промышленности явились середина 20-х — 60-е годы XVIII в. В конце 60-х годов в различных отраслях насчитывалось уже 663 мануфактуры, т. е. по сравнению с серединой 20-х годов их общее число выросло более чем в 3,2 раза. Среди них в обрабатывающей промышленности насчитывалось 481 предприятие, а в горнозаводской, или металлургической — 182. Ведущее положение по-прежнему занимала металлургическая промышленность, численность мануфактур в ней выросла по сравнению с 1725 г. в 2,6 раза. В основе ее развития лежали все возрастающие потребности как внутреннего, так и внешнего рынка. Подавляющая часть заводов строилась на Урале, который превратился в главную металлургическую базу страны. Русская металлургия заняла в это время передовые позиции в Европе и мире. Ее отличал высокий технический уровень, уральские домны были значительно более производительными, чем западноевропейские. Именно в этой отрасли была изобретена и применена первая в мире паровая машина для производительных целей, созданная гениальным И. И. Ползуновым — в 1766 г. она в течение трех месяцев приводила в действие воздуходувные меха на алтайском Колывано-Воскресенском заводе. Уже в 30-е годы XVIII в. Россия по производству чугуна вышла на первое место в Европе и мире. В дальнейшем темпы роста выплавки еще более возросли, и в 1770 г. производилось уже 5,1 млн пудов чугуна, а в Англии только около 2 млн пудов, т. е. более чем в 2,5 раза меньше.

Большие успехи были достигнуты в производстве меди. Медеплавильные заводы строились главным образом на Южном Урале, который и стал центром добычи меди. Выплавка ее только на частных заводах составила в 1767 г. более 190 тыс. пудов, т. е. по сравнению с серединой 20-х годов выросла более чем в 60 раз. В середине XVIII в. на Урале основываются первые золотопромышленные предприятия.

На втором месте после металлургии шла текстильная промышленность. Число мануфактур в данной отрасли увеличилось в конце 60-х годов столетия до 151: их стало в 4,7 раза больше, чем в 1725 г. Особенно значительно выросли парусно-полотняное и суконное производства. Рост первого из них во многом стимулировали тесные связи с внешним рынком. Высокое качество русской парусины обеспечивало ей растущий спрос со стороны европейских морских держав, которые использовали ее для оснастки своего флота. И наоборот, развитие суконной промышленности определялось в основном внутренними потребностями, поскольку сукно, изготовлявшееся на крупных мануфактурах, шло преимущественно на снабжение армии и флота. Прочные позиции заняла шелкоткацкая промышленность, которая стала обслуживать не только господствующие верхи, но и широкие массы народа (изготовление платков, лент и др.). Было положено начало хлопчатобумажной промышленности. Первые мануфактуры являлись здесь ситценабивными предприятиями, на которых занимались окраской и набивкой рисунка на привозимых из-за границы хлопчатобумажных тканях.

Важные изменения происходили в размещении предприятий текстильной промышленности. Если в первой четверти XVIII в. большинство их находилось в Москве, то в дальнейшем они все чаще основывались в провинции, там, где для этого имелось необходимое сырье и были развиты соответствующие крестьянские промыслы. Последнее позволяло, в частности, организовать рассеянную мануфактуру, когда работа выполнялась на дому. Например, парусно-полотняные предприятия возникают в Вологде, Ярославле, Калуге и других районах, которые издавна славились разведением и обработкой льна и конопли.

Получили дальнейшее развитие и другие отрасли промышленности — стекольная, кожевенная, бумажная и т. д., но их достижения не были столь впечатляющими, как металлургии и текстильного производства.

При рассмотрении состава владельцев мануфактур необходимо отметить еле-дующие моменты. Строительство предприятий велось как частными промышленниками, так и казной, государством. Но общая тенденция сводилась к тому, что частные заводы все более теснили казенные и с 60-х годов XVIII в. заняли господствующие позиции. Среди частных владельцев преобладало купечество. Дворяне наиболее успешно действовали в таких отраслях, как суконная и винокуренная промышленность, что связано было с наличием у них собственного сырья и рабочей силы. С 1754 г. была введена монополия дворянства на винокурение. Более заметной становится фигура крестьянина — владельца крупного предприятия.

Состав и характер рабочей силы на мануфактурах претерпевали противоречивые изменения. С начала 30-х годов наметилась тенденция к росту принудительного труда. Она нашла выражение в более широком по сравнению с петровским временем использовании указа 1721 г. о покупке к предприятиям крепостных крестьян, особенно в металлургии. Получила значительное распространение практика приписки государственных и дворцовых крестьян к заводам. В 1736 г. был издан указ, по которому квалифицированные работные люди навсегда прикреплялись к тем мануфактурам, при которых они обучались (их владельцы — помещики, церковь, дворцовое ведомство — получали от мануфактуристов денежную компенсацию). По ревизии 1743–1747 гг. за мануфактурами были закреплены наемные рабочие из беглых, незаконнорожденных и не помнящих родства. Все это заметно увеличило долю несвободного, принудительного труда на предприятиях крупной промышленности, однако не сделало его безраздельно господствующим.

Даже на тех мануфактурах, которых коснулись меры 30—40-х годов, оставался слой наемных и не закрепленных за ними рабочих — это неквалифицированные рабочие. Кроме того, указанные меры по существу не затронули мануфактуры рассеянного типа. Они не коснулись и так называемой неуказной промышленности. Необходимо также иметь в виду, что указ 1736 г. и ревизские решения имели единовременный характер и не распространялись на будущее время. Поэтому еще с начала 50-х годов применение наемного труда стало снова расти, особенно на вновь строящихся предприятиях. В 1760 г. прекращается приписка крестьян к фабрикам и заводам, а в 1762 г. отменяется указ 1721 г. о покупке крестьян к промышленным предприятиям.

В результате удельный вес наемного труда на мануфактурах в 60-е годы достиг высокого уровня. Так, по официальным данным в 1767 г. в обрабатывающей промышленности было занято 43 600 рабочих, из которых 17 900 человек, или 41 % от общего числа, были уже вольнонаемными, работников принудительного труда насчитывалось 25 700 человек, или 59 %. В некоторых отраслях обрабатывающей промышленности процент вольнонаемных рабочих был еще более высоким, например в текстильном производстве он составлял 60 %, т. е. занял ведущее место. Широкое применение вольнонаемный труд получил на речном транспорте, в 60-е годы на судах было занято не менее 120 тыс. наемных рабочих. Принудительный труд преимущественное распространение получил в горнозаводской, или металлургической промышленности. Однако и здесь доля вольнонаемных рабочих была не такой уж малой. Особенно заметной была их роль на подсобных работах — заготовке и доставке руды, топлива и т. п. Общая численность вольнонаемных рабочих в европейской части страны в промышленности, включая занятых на неуказных предприятиях и на водном транспорте, составляла в 60-е годы XVIII в. примерно 230 тыс. человек. Эта цифра ниже действительной, но в основном правильно отражает положение дела.

Заметный удельный вес вольнонаемного труда в промышленности, производство товарной продукции в сельском хозяйстве с использованием наемного труда, новые тенденции в экономической и социальной политике правительства, определенные изменения в сфере идеологии, выразившиеся в осознании передовыми кругами дворянства необходимости смягчения и даже отмены крепостного права, — все это дает основание утверждать, что в России в 60-е годы XVIII в. в недрах феодально-крепостнического строя образовался капиталистический уклад, чем и заканчивается первый, начальный период генезиса капитализма.

С 70-х годов XVIII в. начался второй период генезиса капитализма, который продолжался до крестьянской реформы 1861 г.; это время развития и все большего усиления капиталистического уклада.

Общее число промышленных предприятий в конце XVIII в. составило 2294, т. е. выросло по сравнению с 60-ми годами примерно в 3,5 раза. Среди них насчитывалось 2094 предприятия обрабатывающей промышленности и 200 горнозаводской. В числе предприятий обрабатывающей промышленности имелось немало и мелких заведений; это было вызвано тем, что с 1796 г. Мануфактур-коллегия начала учитывать, хотя и неполно, также неуказные предприятия (к мануфактурам можно отнести примерно 1200 предприятий). Но даже с учетом этой поправки нельзя не видеть, что рост производства шел в основном в тех отраслях, где значительную роль играл наемный труд. А горнозаводская промышленность, в которой преобладал принудительный труд, развивалась намного медленнее. И хотя за последнюю треть XVIII в. выплавка чугуна в России возросла почти в 2 раза и достигла около 10 млн пудов (что позволило сохранить по этому показателю первое место в Европе и мире), все же темпы развития русской металлургии по сравнению с английской металлургией, в которой начался промышленный переворот, значительно снизились.

Обрабатывающая промышленность, помимо сказанного выше, характеризовалась следующими данными. В 1799 г. в ней по официальной статистике числилось 81 747 рабочих, в том числе 33 567 (41,1 %) человек вольнонаемных и 48 180 (58,9 %) принудительных. Следовательно, общая численность рабочих за истекшие 30 лет выросла почти в 2 раза. При этом темпы роста вольнонаемного и принудительного труда были одинаковыми, т. е. в равной мере развивалась как капиталистическая, так и крепостная мануфактура. Но показательно, что такая новая отрасль, как хлопчатобумажная промышленность, и по темпам развития намного обогнала другие текстильные производства, и по своей социально-экономической природе стала почти сплошь капиталистической. Только зародившись в 50-е годы XVIII в., она в конце столетия насчитывала уже около 200 предприятий. Характерно, что большая их часть находилась в руках предпринимателей из крестьян, а среди рабочих 92,1 % человек были вольнонаемными. В полотняной и шелковой промышленности численность вольнонаемных рабочих составляла около 65 %. Новые мануфактуры, выраставшие в этих двух отраслях, по своей социально-экономической сути носили двоякий характер: это были или капиталистические предприятия на вольнонаемном труде, принадлежавшие купечеству и крестьянам, или вотчинные предприятия дворян на крепостном труде. Суконная промышленность держалась главным образом на крепостном труде, вольнонаемные рабочие составляли здесь лишь около 16 %. Во всех отраслях обрабатывающей промышленности продолжали существовать мануфактуры смешанного типа.

Общая численность вольнонаемных рабочих в промышленном производстве и на транспорте в конце XVIII в. составила примерно 420 тыс. человек, т. е. по сравнению с 60-ми годами увеличилась почти в 2 раза. Это свидетельствует о том, что темпы роста вольнонаемного труда в последней трети века стали выше, чем в предшествующее время. Особенно быстро росла численность рабочих в судостроении, а также на указных и неуказных предприятиях обрабатывающей промышленности. Выросло и число рабочих на речном транспорте — со 120 тыс. до 200 тыс. человек, однако их доля в общей массе наемных работников несколько снизилась. Численность вольнонаемных рабочих на предприятиях горнозаводской промышленности осталась на прежнем уровне.

Таким образом, в развитии промышленности России в XVIII в. произошел настоящий скачок. По сравнению с концом XVII в. во всех отраслях промышленного производства многократно выросли численность крупных предприятий мануфактурного типа и объем их продукции. Особенно большими были успехи черной металлургии, основным центром которой стал Урал. По выплавке чугуна Россия вышла на первое место в Европе и мире и стала его крупнейшим экспортером. Несомненными достижениями отмечено развитие парусно-полотняной промышленности. Были созданы и получили быстрое развитие новые отрасли промышленности — хлопчатобумажная, золотодобывающая и др.

Наряду с количественными в российской промышленности происходят и очень важные изменения социально-экономического порядка. Растет численность вольнонаемной рабочей силы на промышленных предприятиях. Несмотря на замедление в 30—40-е годы, в целом данный процесс приобрел устойчивый и необратимый характер. А это, в свою очередь, вело к тому, что капиталистическая мануфактура заняла видное место в промышленном производстве, и можно констатировать, что в 60-е годы XVIII в. в стране сложился капиталистический уклад. В последней трети века рост капиталистического производства становится еще более заметным, н, наоборот, отрасли, основанные на принудительном труде, в особенности горнозаводская, явно замедляют темпы своего развития.

Несмотря на господство феодально-крепостнического строя, социально-экономические процессы, протекавшие в стране в XVIII в., в целом благоприятствовали развитию торговли. Все исследователи единодушны в том, что процесс складывания единого национального рынка в XVIII в. шел усиленными темпами.

Развитию этого процесса способствовала правительственная политика в области торговли, хотя она и была не всегда последовательной. Здесь прежде всего нужно отметить таможенную политику, которая носила покровительственный характер в отношении внутренней торговли и ограждала ее от конкуренции иностранного капитала. Наряду с этим, постепенно в течение века были отменены стеснявшие развитие торговли казенные монополии и частные откупа на некоторые товары. Очень важные меры, способствовавшие торговле, были проведены в середине XVIII в. Наиболее крупной из них было уничтожение внутренних торговых пошлин. Еще ранее в привилегиях, которые давались промышленникам при основании ими мануфактур, иногда содержалось и право на беспошлинную покупку и продажу товаров. А указом от 20 декабря 1753 г. внутренние торговые пошлины вообще ликвидировались, а внутренние таможни закрывались. В 1754 г. были учреждены первые банки — один для дворянства, другой для купечества. Купцам ссуды выдавались из 6 %, что было значительно ниже обычного процента того времени, сроком на полгода, а затем и до года. С 1762 г. снимались ограничения на экспорт хлеба. Правительственное законодательство, несмотря на определенные колебания, создавало более благоприятные условия и для торговой деятельности частновладельческих крестьян. Так, в петровское время нм предоставлялось право записываться в купечество. В дальнейшем начинается правовое регулирование сельской торговли крепостных крестьян. А в самом конце века они получили возможность заводить торговые лавки, т. е. заниматься постоянной торговлей в Петербурге и Москве, что было запрещено «нм Уложением 1649 г. Все сказанное, несомненно, стимулировало развитие внутренней торговли.

Одним из общих и важных показателей состояния внутренней торговли является торговая сеть страны, а также ее изменения за рассматриваемое время. К сожалению, данные о ней имеются только за вторую половину XVIII в., но и они основную тенденцию развития, конечно, показывают. В 50-е годы имелось 608 городских и сельских торговых пунктов с постоянной (лавочной) и периодической (базарной и ярмарочной) торговлей, а к концу 90-х годов насчитывался уже 2571 пункт, т. е. число их за полвека выросло более чем в 4,2 раза. За этот же период численность базаров увеличилась с 575 до 1330, или почти в 2,3 раза, а ярмарок — с 627 до 4044, или более чем в 6,4 раза. Из-за отсутствия данных нет возможности проследить динамику численности постоянных торговых заведений, т. е. торговых лавок, но укажем, что в конце 90-х годов их насчитывалось 14 060. Таким образом, за вторую половину XVIII в. торговая сеть страны расширилась в несколько раз, что свидетельствует о значительном развитии внутренней торговли.

Наиболее важные процессы, наметившиеся на первоначальном этапе формирования всероссийского рынка в предшествовавшем столетии, получили дальнейшее развитие в XVIII в. Так, еще более возросла роль Москвы как центра всероссийского рынка. Намного увеличился объем продукции московских мануфактур и ремесленников, поступавшей на московский рынок. Помимо этого, сюда стекались промышленные и сельскохозяйственные товары из многих районов страны, а также из-за границы. Железо поступало с уральских и подмосковных заводов, а мелкие железные изделия — из Устюжны Железнопольской и Ярославля. Полотно привозилось из расположенных севернее Вологодского, Костромского, Пошехонского и Ростовского уездов, а деревянная посуда — в основном из Белозерского и Костромского уездов. Северные и северо-восточные районы поставляли соль. Основная масса хлеба шла из южных черноземных уездов летом водой по Оке и Москве-реке, а зимой — гужом. Поволжье и Яик давали большое количество рыбы и рыбопродуктов; кожу и овчину поставляли Казань, Воронеж и Украина; Север и Сибирь являлись основными поставщиками меха. В Москве сходились основные потоки иностранных товаров: западноевропейские товары (дорогие сукна, предметы роскоши, вино) шли главным образом через Петербург и Архангельск, восточные товары (шелк, бумага, ткани) — через Астрахань и китайские (шелковые и бумажные ткани, чай) — через Сибирь.

Из всей той массы товаров, которая поступала в Москву, потреблялась на месте, конечно, лишь небольшая ее доля, а основная часть расходилась по стране. Хозяевами московского рынка были местные крупные купцы. Московское купечество составляло самый крупный отряд российского купечества — в середине 60-х годов XVIII в. оно насчитывало 8733 человека, или 6,7 % общего количества по стране. Но сила московского купечества была не столько в численности, сколько в капиталах, которые концентрировались в руках его верхушки. Ее составляли 93 купца первой гильдии, капитал которых в середине 60-х годов равнялся 1 млн 175 тыс. рублей. В зависимости от них находилась почти половина московских купцов, которые работали у них сидельцами в лавках и приказчиками. Все они, помимо внутренней торговли, которую вели во многих губерниях страны, занимались также внешней торговлей, некоторые владели железными, полотняными и шелковыми мануфактурами.

Таким образом, Москва стала центром, где сходились основные нити всероссийского рынка, местом средоточия иностранных товаров, импортируемых в страну.

Складывается ряд обширных по территории районных рынков. Один из них — Центральный район, который охватывал города и села волжско-окского междуречья, Север страны, Поволжье и др. Внутри некоторых из них имелись крупные областные рынки. Например, в Центральном районе центрами таких областных рынков являлись Ярославль, Кострома, Тверь, торговые обороты которых достигали миллиона рублей в год.

Если складывание названных районных и областных рынков можно проследить еще в XVII столетии, то в XVIII в. возникают и новые. Самый большой из них — Северо-Западный районный рынок, центром которого стала новая столица Петербург. В середине 60-х годов в Петербурге числилось 1868 купцов, из которых 452 человека вели торговлю, а остальные служили в сидельцах, приказчиках, состояли на государственной службе и т. д. И здесь прослеживается концентрация капиталов в руках купеческой верхушки. Об этом свидетельствует тот факт, что 26,5 % общего числа торговых лавок города находилось только у 3,7 % гильдейского купечества. Восемь человек петербургских купцов вели заграничную торговлю. В связи с основанием Петербурга изменилось торговое значение Новгорода. Раньше он играл в основном роль транзитного пункта во внешней торговле, а теперь стал и крупным центром внутреннего рынка. Через Новгород благодаря сооружению Вышневолоцкого канала поступала большая часть товаров в Петербург. В частности, хлеб сюда шел из Поволжья. Из Новгорода товары отправлялись в Прибалтику — Нарву, Ревель и Ригу; на восток — в Москву и Ярославль. В свою очередь, Новгород получал товары из Москвы, Архангельска и с Макарьевской ярмарки.

В изучаемое время в сферу всероссийских торговых связей постепенно начинают втягиваться новые территории. Например, с Левобережной Украины в центр страны шли продукты животноводства и некоторые промышленные товары (селитра, стекло, порох); в то же время сама она являлась рынком сбыта изделий русских мануфактур и ремесленников. Из района Дона начали поступать хлеб, мясо, рыба, а туда из центральных и приволжских уездов шли ткани, обувь, посуда и др. Казахстан давал скот, а в обмен соседние русские районы поставляли хлеб и некоторые промышленные товары.

Большую роль в развитии торговли и складывании всероссийского рынка играли ярмарки. Наиболее крупной, имеющей всероссийское значение была Макарьевская ярмарка. Товары на нее стекались из всех районов страны: с севера — Архангельска и Вологды, с запада и северо-запада — Смоленска, Петербурга и Риги, из центра — Москвы и Ярославля, из городов Поволжья — Казани и Астрахани, а также из Сибири и Украины. Со своими товарами на нее приезжали купцы Западной Европы и Азии. На ярмарку для продажи привозили железо и драгоценные металлы, различные ткани, готовое платье, кожу, хлеб, продукты животноводства (мясо, сало, овчины), меха, соль, рыбу, европейские сукна и т. д. Закупленные на ярмарке товары также расходились по всей стране: в Москву — пушнина, рыба и др.; в Петербург — хлеб, мыло и др.; в Астрахань — готовое платье, металлические изделия и др.; в Сибирь — ткани, обувь, книги; и т. д. Товарооборот ярмарки на протяжении века увеличивался: в 1720 г. он составлял примерно 280 тыс. руб., а в 1741 г. — уже 489 тыс. руб., т. е. больше в 1,7 раза.

Наряду с Макарьевской ярмаркой общероссийское значение приобрели и другие, в том числе сибирская Ирбитская, Оренбургская и Троицкая на Урале, северные — Важская Благовещенская и Архангельская, Свенская под Брянском, Коренная в Курске и др., всего к концу века примерно 28 ярмарок. На Коренную ярмарку съезжались купцы из 127 российских городов и девяти зарубежных стран, в том числе из Германии, Италии, Турции, Китая. Ирбитская ярмарка имела связи с 60 российскими городами 17 губерний, а также с Персией и Средней Азией; Свенская — с 37 городами 21 губернии. Эти ярмарки наряду с Москвой как центром национального рынка играли особо большое значение в объединении местных, областных и районных рынков в один всероссийский рынок.

Одним из существенных явлений в истории внутренней торговли в XVIII в. является усиление в ней роли крестьян. Купечество на протяжении всего века, а особенно во второй его половине, постоянно жалуется на конкуренцию со стороны крестьян. Неоднократно вопрос о крестьянской торговле обсуждался в правительстве. При этом нередко крестьяне занимались торговлей в обход имевшихся ограничений, и поэтому их торговые операции не учитывались государственными органами, вследствие чего официальные данные по этому вопросу являются во многом заниженными. Можно утверждать, что слой торгующих крестьян, которых лишь номинально можно считать крестьянами, а фактически они являлись уже купцами, на протяжении XVIII в. увеличивался и приобретал все большую силу. Расширялось участие в торговле и дворянства, особенно тех его представителей, которые встали на путь промышленного предпринимательства.

Важнейшими показателями общего состояния внутреннего рынка страны являются объем и динамика его товарооборота. К сожалению, имеющиеся данные на этот счет отрывочны и весьма неполны, тем не менее и они позволяют сделать определенные наблюдения. В 20—30-е годы XVIII в. товарооборот равнялся примерно 12 млн руб., а к 1753 г. — около 18 млн руб., т. е. приблизительно за 20 лет увеличился в полтора раза.

В целом за изучаемый период внутренняя торговля в России получила значительное развитие. Выросла сеть местных, а также более крупных областных и районных рынков. Теснее стали всероссийские связи, в орбиту которых вовлекались новые территории и товары. Рос внутренний товарооборот. В результате всего этого процесс формирования всероссийского национального рынка сделал, несомненно, крупный шаг вперед.

Глубокие сдвиги, происходившие в хозяйстве России, завоевание ею выхода в Балтийское море оказали большое влияние и на международные экономические связи страны, ее внешнюю торговлю.

В основе внешнеторговой политики русского правительства на протяжении всего XVIII в., несмотря на некоторые колебания, лежали принципы меркантилизма и протекционизма, т. е. стремление к достижению активного внешнеторгового баланса и покровительство развитию отечественной промышленности. Уже в начале преобразований, когда вновь построенные мануфактуры начали производство шелковых изделий, чулок, игл и полотна, Петр I, чтобы оградить эти изделия от конкуренции иностранных товаров, запретил ввоз последних из-за границы. Кроме того, многие российские владельцы предприятий получали право торговать их продукцией без уплаты пошлин.

Вся эта система мер была обобщена и закреплена в таможенном тарифе 1724 г., который носил явно покровительственный характер, способствовал развитию русской крупной промышленности и ограждал ее от конкуренции иностранных мануфактур. Наиболее высокими пошлинами, в 75 % от стоимости товара, облагались ввозимые изделия, производство которых уже было налажено в стране (парусина, железо, воск, скатерти), а также предметы роскоши. Те же товары, в привозе которых страна нуждалась, так как их собственное производство было налажено недостаточно, облагались низкими, 25 %-ными, пошлинами, например бумага. Пошлины на вывозимые русские товары также были направлены на развитие отечественной промышленности, так как способствовали вывозу готовых изделий, а не сырья. Например, с выделанных козлиных кож взималась пошлина в 6 %, а с невыделанных — 75 %.

Постройка Петербурга резко изменила направление внешнеторговых путей. Петербургский порт, расположенный на Балтийском море, несомненно, был более удобен для развития внешней торговли, чем далекий Архангельск. Поэтому Петр I предпринимает все меры к тому, чтобы именно он стал главным внешнеторговым портом. С этой целью было установлено, чтобы через Петербург отправлялось не менее трети товаров, вывозимых за границу. К тому же грузы, шедшие через Петербург, облагались более низкими пошлинами, чем грузы, шедшие через Архангельск. Все это дало свои результаты, и уже к 1726 г. товарооборот Петербургского порта составлял более 61 % общего внешнеторгового оборота страны, т. е. значительно больше Архангельска.

Среди экспортных товаров в первой четверти XVIII в. основное место занимали лен, пенька, кожа, холст, сало, а к концу этого периода — также железо и парусное полотно. В импорте главенствовали шерстяные ткани, краски, дорогие вина, предметы роскоши, начали поступать шелк-сырец и шелковая пряжа, необходимая для строящихся русских мануфактур.

В 1726 г. общий внешнеторговый оборот только с европейскими странами составил 6,4 млн руб., в том числе стоимость экспорта русских товаров — 4,3 млн руб., а импорт иностранных — 2,1 млн руб., т. е. вывоз превышал ввоз в 2 раза. Именно такое активное сальдо во внешней торговле и было целью меркантилистской политики правительства, что обеспечивало получение крупных сумм серебряной иностранной валюты, в которой оно особенно нуждалось для перечеканки ее в российский рубль.

Во второй четверти XVIII в. происходит определенное отступление от принципов внешнеторговой политики Петра I. Таможенный устав 1724 г., выгодный промышленникам, не во всем отвечал интересам купечества, так как не способствовал ввозу иностранных товаров. Задевал он и интересы дворян, бывших основными потребителями импортных предметов роскоши. Поэтому в 1731 г. был принят новый таможенный устав, по которому самая высокая пошлина на ввозимые товары равнялась только 20 % цены товара. Он шел навстречу интересам купечества и дворянства, но явно наносил ущерб национальной промышленности. В 1734 г. был заключен русско-английский договор, весьма выгодный английским и невыгодный русским купцам. По нему англичане могли ввозить в Россию как свои, так и купленные в других странах товары, а русские купцы в Англии могли торговать только отечественными товарами. По договору англичане получили возможность вести через территорию России транзитную торговлю с Ираном, что лишало российское купечество получаемой ранее посреднической прибыли.

Все это не могло не отразиться на внешнеторговом обороте страны. Его общий объем в 1749 г. составил 12,6 млн руб., т. е. почти удвоился по сравнению с 1726 г. Однако его активный баланс явно понизился. Если раньше вывоз превышал ввоз в 2 раза, то теперь лишь на 21 %.

Структура экспорта и импорта в основном осталась прежней, но в вывозе все больше увеличивалась доля промышленных изделий — железа, парусины и льняного полотна.

Во второй половине XVIII в. продолжалось развитие торговли. Усилился протекционистский характер политики русского правительства. В частности, росли пошлины с ввоза иностранных товаров, которые производились в стране (изделия из железа, полотно, бумага и др.), и, наоборот, снижались таможенные сборы с привозимого промышленного сырья — хлопка, сахара-сырца и других видов сырья, необходимых для растущей промышленности.

В русском экспорте на первом месте по-прежнему были пенька и лен, однако удельный вес промышленной продукции сильно вырос. Среди нее главное место принадлежало железу: в 1760 г. было вывезено 790 тыс. пудов чугуна и железа, в 1772 г. — 1805 тыс., в 1783 г. — 3840 тыс. и только к концу века наметилось понижение его вывоза. Россия стала крупнейшим экспортером железа в Европу, часть его попадала даже в США. В 1793–1795 гг. пеньки было вывезено на 8,5 млн руб. в год, льна — на 5,3 млн и железа — на 5 млн руб. Далее шли льняные ткани, юфть и кожи, лес. Хлебный экспорт, свобода на который была введена в 1762 г., также занимал уже важное место: в год было вывезено 400 тыс. четвертей на 2,8 млн руб. Состав импорта почти не изменился, его главными статьями оставались сахар, сукна, краски, хлопчатобумажные и шелковые изделия, кофе, вина, фрукты.

Французский историк XVIII в. Н.-Г. Леклерк писал о причинах того, что Россия имела постоянный активный баланс в европейской торговле: «Товары, вывозимые из России, составляют первую необходимость для всех народов Европы, а большая часть товаров, которые ввозятся в Россию, служат потреблению очень незначительной части русской нации». Основная часть российских товаров шла в Англию, чей огромный флот требовал массу парусины, канатов, леса, смолы, а промышленность — железа. В частности, промышленный переворот, начавшийся в Англии в конце XVIII в., в значительной мере обеспечивался русским железом. Оживленная торговля велась также с Голландией, Данией, Францией, Португалией. Ведущее положение во внешней торговле занимали иностранные купцы, прежде всего англичане, так как российский торговый флот был еще невелик. Но и русское купечество получало от нее немалые доходы. Например, откупщик Савва Яковлев являлся крупнейшим экспортером, его внешнеторговый оборот в середине 60-х годов достигал 500 тыс. руб.

Заметно расширилась торговля со странами Востока. В отличие от западноевропейского экспорта туда шли в основном произведения отечественной промышленности — железные изделия, льняные и пеньковые ткани, сукно, кожи, бумага, посуда и др. А из Ирана привозились шелк-сырец, хлопчатобумажные и шелковые ткани, из Средней Азии — меха, скот и ткани, мерлушки, урюк, из Китая — хлопчатобумажные и шелковые ткани, чай. В 1758–1760 гг. оборот с Востоком равнялся в год по экспорту 1,3 млн руб., а по импорту 1,4 млн руб.

В самом конце века через Одессу, Таганрог, Севастополь и другие порты начинается черноморская внешняя торговля.

Общий оборот внешней торговли страны увеличился с 14 млн руб. в год в 50-е годы до 110 млн руб. в 90-е годы XVIII в., и по-прежнему экспорт товаров значительно превосходил их импорт.

Таким образом, в течение XVIII в. Россия заняла видное и прочное место на европейском и восточном рынках. Ее внешнеторговый оборот за это время вырос почти в 19 раз. Характерной чертой его было постоянное активное сальдо. При этом, отражая рост товарного производства страны, в российском экспорте все более важное значение приобретали промышленные товары.

История господствующего класса феодалов в XVIII в. носила противоречивый характер. С одной стороны, идут консолидация его как класса-сословия, совершенствование организационной структуры, расширение прав и привилегий, что усиливало его роль как социальной опоры абсолютной монархии. С другой стороны, шли процессы, которые подтачивали и размывали его и тем самым подрывали значение основы феодально-крепостнического строя.

Наиболее четко и определенно прослеживается первая из названных тенденций. Началом ее следует считать указ о единонаследии, изданный в 1714 г. Он юридически оформил слияние двух форм феодального землевладения — поместья, которое являлось пожизненным владением и обусловливалось обязательной службой, и вотчины как наследственного владения. Отныне поместье также объявлялось наследственной собственностью, правда, дробить ее между наследниками запрещалось, наследником становился один из сыновей. Сближение поместья с вотчиной было большой победой дворянства в его борьбе со старой боярской знатью, владевшей вотчинами, а также крупным шагом на пути объединения различных слоев феодалов в единый класс-сословие, получивший в то время общее название «дворянство». Запрещение дробить имения вызывало недовольство дворян и вскоре было отменено.

Во время проведения ревизии и введения подушной подати в начале 20-х годов низший разряд служилого сословия, так называемые служилые люди «по прибору» (казаки, стрельцы, пушкари и др.), были переведены в категорию государственных крестьян. До этого юридически они имели те же права, что и служилые люди «по отечеству», т. е. дворяне, однако по своему социальному происхождению и фактическому положению были значительно ближе к тяглым слоям населения. И вот теперь дворяне как бы очищаются от этой худородной прослойки, в чем нельзя не видеть стремления абсолютизма сделать это сословие более замкнутым, придать ему более корпоративный характер.

В дальнейшем вплоть до конца века растут права и привилегии дворянства, его роль в политической и экономической жизни страны, власть над зависимыми крестьянами.

В 1731 г. для детей дворян было открыто особое учебное заведение — кадетский корпус, откуда выпускались офицеры для армии и чиновники для гражданской службы. Тем самым условия дворянской службы значительно облегчались, теперь уже для получения офицерского звания не нужно было в течение многих лет нести солдатскую службу в гвардейских полках. В 1736 г. дворянство добивается еще большего успеха — срок его службы ограничивается 25 годами. Исчисление срока службы начиналось с 20-летнего возраста, так что после окончания ее дворянин возвращался в свое имение в полном расцвете сил. Кроме того, отцу предоставлялось право оставлять дома одного из сыновей для ведения хозяйства. Манифест о вольности дворянской, принятый в 1762 г., вообще освобождал дворян от обязательной военной и гражданской службы. Губернская реформа, проведенная в 1775 г., означала более широкое привлечение местного дворянства в уездные и губернские учреждения. Наконец, изданная в 1785 г. жалованная грамота дворянству обобщала и закрепляла его права, привилегии и преимущества. Она подтверждала исключительное право собственности дворянства на землю и крестьян, освобождение от обязательной службы и государственных налогов, от телесных наказаний, давала право быть лишенным дворянского звания только по суду «равных», создавала дворянскую сословную организацию в виде губернских и уездных собраний, которые выбирали местных должностных лиц, делали представления губернатору о своих нуждах и интересах и имели право приносить жалобы и обращаться к верховной власти.

Наряду с политическими правами дворяне получили и экономические привилегии. В 1753 г. им было дано исключительное право на винокурение. Во многом исходя из интересов дворянства, государство с 1762 г. ввело свободную продажу хлеба за границу. Нередко, особенно в середине века, казна почти безвозмездно передавала дворянам крупные предприятия. К тому же, как мы говорили выше, на протяжении века дворянство получило огромное количество земель и крестьян. По существу безграничной стала власть дворян-помещиков над своими крестьянами — они могли их продавать, отдавать в солдаты, ссылать в Сибирь и на каторгу.

Но в то же время в положении дворянства прослеживается и другая тенденция. Указ 1721 г., разрешивший купечеству покупку крестьян к своим мануфактурам, подрывал монопольное право дворян на землю и крестьян. В том же направлении действовал и процесс складывании купеческой и крестьянской собственности на землю. Но, пожалуй, еще более существенным было то, что дворяне все глубже втягивались в промышленное предпринимательство и торговлю, в результате чего происходило «обуржуазивание» определенной их части. Все сказанное, несомненно, подрывало феодальную основу дворянства.

Не были однозначными и процессы, протекавшие в среде крестьянства. Серьезное влияние на положение всех слоев сельского населении оказали первая ревизия, проведенная в 1719 г., и введение подушной подати. В результате этих мероприятий четко оформляются определенные юридические категории и разряды крестьян. Наиболее важным было, конечно, образование категории государственных крестьян. Они фактически существовали и раньше, однако в виде отдельных самостоятельных группировок и слоев: сошных крестьян Севера, пашенных крестьян Сибири, ясачных крестьян Поволжья и Урала и т. д. Теперь же все они были объединены в особую категорию государственных крестьян с единой системой налогообложения, прав и обязанностей. Они считались принадлежавшими государству, управлялись его администрацией на местах и в полной мере испытывали феодальный гнет (насильственные перемещения, приписки к заводам и т. п.). В то же время они не являлись крепостными, так как в правовом отношении были лично свободными, их не могли продавать, закладывать, у них было больше прав поземельно-имущественных. Определенная унификация была произведена и в отношении помещичьих крестьян. В их состав были включены холопы, которые теперь наряду с другими крестьянами должны были платить государственные налоги. Известная консолидация и унификация различных отрядов крестьянского населения нашла также выражение во введении единого налогообложения в виде подушной подати, одинаковых стеснениях, установленных для отхода на заработки (обязательность разрешения на него, определенность сроков отхода и др.). В дальнейшем резко ухудшается юридическое положение помещичьих крестьян, помещик получает безграничные права над личностью своего крестьянина.

В то же время происходит уменьшение некоторых групп крепостного населения. Здесь важнейшим моментом была, конечно, секуляризация церковных владений, произведенная в 1764 г., в результате чего в разряд государственных крестьян было передано около миллиона душ мужского пола. В целом помещичьи крестьяне составляли 55 % крестьянского населения по первой ревизии и 60 % — в конце века, государственные соответственно — 25 и 29 %.

В XVIII в. образуются новые категории крестьян, такие, как приписные к заводам и купленные к заводам по указу 1721 г., получившие название посессионных. Хотя приписные крестьяне появились еще в предшествующем столетии, но массовое становление этой категории происходило в изучаемое нами время. Как уже говорилось, крепостные крестьяне получили в XVIII в. право записи в купечество, которым в немалой степени и воспользовались.

Но, конечно, самое существенное изменение в социальном положении крестьян было связано с процессом его буржуазного расслоения, о котором уже говорилось выше. Естественно, это было только начало данного процесса, и крестьянство в целом еще оставалось единым, переживая в большей мере лишь хозяйственное расслоение. Однако нельзя и недоучитывать новые явления, которые вели к выделению из среды крестьянства элементов буржуазии и пролетариата.

Для городского населения изучаемый период был временем укрепления его сословных прав на занятия торговлей и промыслами. Оно получает также более четкую организацию и структуру в виде разделения на гильдейское купечество и мещанство. Усиливается городское самоуправление. В то же время все заметнее становится проникновение в состав горожан представителей крестьянства. А само городское население начинает постепенно распадаться на буржуазию и пролетариат. Первые владеют мануфактурами или мелкотоварными мастерскими, перераставшими в мануфактуру, а вторые используются на них в качестве вольнонаемных рабочих.

Подведем краткие итоги. В течение XVIII в. в России происходит дальнейшее поступательное развитие сельского хозяйства и промышленности. Наблюдается не только количественный рост, но и определенные технические усовершенствования, рост товарности производства, общее повышение уровня товарно-денежных отношений. На этой базе растут и крепнут капиталистические отношения и примерно в 60-х годах XVIII в. складываются в определенную систему, образуя капиталистический уклад, который в дальнейшем будет занимать еще более существенное место в экономике страны. Формируются новые общественные классы — буржуазия и пролетариат, основу которых составляют крестьянство и городские слои населения. В определенной степени этот процесс захватывает и дворянство. Наряду с этим усиливается процесс разложения феодальных отношений, что находит выражение во все большей товаризации хозяйства дворян-помещиков, переводе ими части крестьян на месячину, начавшемся замедлении темпов развития промышленности, основанной на принудительном труде, изменениях в экономической и социальной политике правительства (секуляризация церковных владений, запрещение приписки и покупки крепостных крестьян к заводам, предоставление всем свободы в заведении промышленных предприятий, в том числе крестьянам, и т. п.), наконец, в идеологических изменениях — появлении антикрепостнической и революционной мысли, о которых речь пойдет ниже. Все это позволяет, пожалуй, считать, что в последней трети XVIII в. феодально-крепостнический строй в России вступает в полосу кризиса.

Глава 4 ЭКОНОМИКА И СОЦИАЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ СЛАВЯНО-БАЛКАНСКОГО РЕГИОНА В XVIII ВЕКЕ

Говоря о наиболее важных и характерных чертах социального и экономического развития западно- и южнославянских и других балканских стран в ту эпоху, необходимо прежде всего подчеркнуть значимость определенной преемственности рассматриваемой эпохи и предшествующего периода (конкретно — XVII в.). Это нашло свое выражение, в частности, в том господстве феодального строя во всем данном регионе, в политическом и экономическом преобладании феодальных землевладельцев, в застое или упадке многих областей и городов, который лишь постепенно (в разных странах по-разному — или уже в середине века, или только к концу его) сменяется хозяйственным оживлением, возрождением городов. Другой, не менее примечательной особенностью данной эпохи является заметный кризис феодально-крепостнической системы, который нередко приводил уже не только к стагнации, но и к разложению прежней экономической системы города и деревни, к созданию предпосылок новых, капиталистических отношений (прежде всего в городах).

Наконец, немаловажной чертой, подчеркивавшей явную преемственность процессов XVIII в. и предшествовавшей поры, следует признать и сохранение локальных различий, типологических вариантов развития внутри всего этого региона, с одной стороны, и отставание (в целом) названных стран от более развитых государств Западной Европы. Показательно, что даже несомненный прогресс отдельных славянских или балканских городов, районов, отраслей хозяйства к концу XVIII в. не смог изменить уже создавшегося ранее положения, т. е. превращения этих земель (в большинстве своем) в аграрно-сырьевой придаток западноевропейских или же центральноевропейских стран (иногда входивших в рамки тех же политических образований, что и славянские земли). Примером этого может служить положение славянских стран и Венгрии в составе державы Габсбургов либо состояние южнославянских и греческих владений Венецианской республики.

Точно так же в целом, как и в XVII в., мы можем говорить о сохранении двух «зон», различавшихся по уровню и характерным чертам социального и экономического развития в ту пору. Первой из этих «зон» данного региона были западнославянские страны, а также южнославянские земли, входившие в состав державы Габсбургов (вероятно, сюда можно причислить и венецианские владения на Балканах, хотя ввиду общей экономической стагнации их уже скорее следовало бы отнести ко второй «зоне»). Что же происходит в этой зоне?

XVIII век, как мы отмечали выше, начинается здесь также в обстановке господства феодально-крепостнической системы, которая обусловливала по-прежнему (как это было в Польше) преобладание барщинной системы в сельском хозяйстве, общий экономический упадок или же (как это было в Чехии, отчасти в Словакии) не позволяла быстро восстановить прежний уровень хозяйственного развития. В Польше отработочная рента к середине XVIII в. возрастает до шести дней с кметского хозяйства в неделю, растут денежные и натуральные оброки, государственные повинности; столь же тяжек гнет феодалов и в Словакии, где резко увеличиваются фольварки, возрастают отработки, крестьяне лишаются земли; сходным было положение и в Чехии, и в Хорватии, где крестьяне восстают против феодального гнета (восстания крестьян в Чехии в 1738 и 1775 гг., в Хорватии— выступления крестьян-граничаров в 1755 г.).

Эти восстания заставляют правительство Габсбургов перейти к аграрным реформам, регламентировать крестьянские повинности (1756 г. — Славонский урбарий, 1780 г. — Хорватский урбарий, императорские патенты для Чехии — в 1717, 1738 и 1775 г.). Наконец, патент Иосифа II (1781 г.) ликвидировал личную зависимость крестьян от феодальных землевладельцев. Все эти мероприятия габсбургского правительства, вызванные кризисом феодально-крепостнического хозяйства и сопротивлением крестьян, были весьма ограниченны, встречали зачастую недовольство и крестьян, и местных дворян, однако они в известной мере облегчали развитие новых, капиталистических отношений.

Больший, как можно судить, прогресс отмечался в ту пору в городах Польши, Чехии, Словакии, отчасти словенских земель. Если в Польше в первой половине века в целом продолжались упадок городов, стагнация ремесла и торговли, разорение цехов под натиском иностранной конкуренции, то уже к середине столетия намечаются некоторые изменения экономической ситуации. Во второй четверти XVIII в. в Западном Поморье и Княжеской Пруссии появляются первые суконные мануфактуры; такие же предприятия возникают в первой половине века и в Силезии, где создание их находило поддержку австрийских властей. В других польских землях с 40-х годов этого века начались восстановление и развитие городов, заметное оживление внутренней и внешней торговли, появлялись купеческие мануфактуры с наемным трудом.

Во многом отличным и заметно противоречивым оказывалось развитие городов и промышленности в славянских землях державы Габсбургов. Так, в Чехии (где мануфактур было гораздо больше, чем в Словакии) процесс разложения городских цехов сопровождался возникновением рассеянной мануфактуры на базе сельского ремесла и аналогичных предприятий, создававшихся феодальными землевладельцами в своих имениях на базе крепостного труда. Лишь с освобождением крестьян от личной зависимости в мануфактурной промышленности возрастает роль зарождающейся буржуазии, и постепенно главной ее отраслью в Чехии становится текстильное производство.

В Словакии австрийские власти ставили преграды для развития мануфактур, созданных дворянами, и в 1771 г. вообще запретили открывать новые предприятия; к концу века большинство прежних мануфактур было здесь ликвидировано, и это окончательно превратило Словакию и Венгрию в рынок для промышленности Австрии и Чехии. В то же время интенсивно развивалась в Словакии, как и в Словении, горнорудная промышленность (например, рудники австрийской казны в Банска-Штявнице принадлежали к числу самых передовых в Европе). В словенских землях получила развитие также текстильная, стеклодувная, железоделательная промышленность, в целом быстрее, чем в других южнославянских землях австрийской державы, возникали мануфактуры. Заметно отличалось от этой ситуации общее экономическое положение Дубровника и венецианских владений на Адриатике (Далмации, Истрии и др.); упадок самой Венеции, жестко регламентировавшей прежде развитие хозяйства в своей колониальной империи, повлек за собой и ухудшение положения подвластных ей южнославянских городов, замирание торговли, значительные трудности для местного населения.

Во второй «зоне» данного региона, куда входили принадлежавшие Османской Порте южнославянские земли (Болгария, Босния, Сербия и др.), Албания и Греция, мы можем также наметить несколько основных особенностей со-цнального и экономического развития, хотя здесь аналогичным образом прослеживаются не менее резкие локальные различия либо различия в темпах развития. Так, говоря о положении в деревне, мы можем отметить продолжение процесса создания позднефеодальных форм земельной собственности — так называемых читлуков, или чифлнков (в югославской литературе этот процесс получил название «почитлученья»), причем образование этих читлуков протекало по-разному в отдельных провинциях Османской империи: в некоторых районах Болгарин их число резко увеличилось (как и их размеры) во второй и последней трети века, а в Албании и Сербии это имело место во второй половине столетия. Новый господин — чифликчия (или читлук-сахибия), которым обычно оказывался крупный феодал, откупщик или чиновник, — захватывал государственные и крестьянские земли, превращал крестьян в бесправных арендаторов или батраков, создавал иногда доменнальную запашку (возделывая ее нередко с помощью наемных рабочих) и зачастую превращал свой чнфлнк в крупное товарное хозяйство, производившее для продажи зерно и другие продукты земледелия. В деревне появлялись уже и новые сельскохозяйственные культуры, в известной мере возрастала товарность производства, взаимосвязанная с ростом городов и торговли и способствовавшая выделению сельской верхушки, зарождавшейся сельской, торгово-ростовщической буржуазии. Так, заметно увеличивалась эта сельская буржуазная верхушка в Северной Сербии (Смедеревскнй пашалук), где ее обогащению и укреплению заметно способствовали подъем скотоводства и наличие надежного рынка сбыта в австрийских владениях.

Важной чертой экономического и социального развития османских владений на Балканах в XVIII в. был достаточно быстрый и почти повсеместный рост городов, внешней и внутренней торговли, местного ремесла, который был особенно заметен в Болгарии и отчасти в некоторых районах Албании. В рамках Османской империи Болгария стала тогда одной из наиболее экономически развитых провинций, что было вызвано подъемом местных ремесел, их специализацией, укреплением их центров в небольших городках (с болгарским населением) по склонам Стара-Планнны и Средна-Горы (таковы Габрово, Копривщица, Панапориште и др.). Аналогичные процессы протекали и в других провинциях балканских владений Порты. Например, в албанском г. Эльбасан было тогда до 30–40 эснафов (цехов), объединявших ремесленников разных специальностей, в г. Воскопоя — до 50 эснафов. Во второй половине XVIII в. оживление внешней и внутренней торговли было связано не только с расцветом многих городов, появлением крупных ярмарок, но и с активностью балканских купцов за пределами Османской империи.

В балканских городах появляется прослойка богатых купцов и ремесленников — греков, болгар, албанцев, влахов. Их роль особенно заметна в Софии, Пловдиве, Дурресе, Воскопое, Монемвасии, Салониках, Русе и других городах, на Узунджовской ярмарке, получившей большую известность с 30-х или 40-х годов этого века. Правда, большинство ремесленников еще и во второй половине столетия работали по заказам в своих или арендованных мастерских, но уже в конце века начинает возникать рассеянная мануфактура. Разумеется, в балканских владениях Порты мануфактур было гораздо меньше, нежели в рассмотренной выше первой «зоне», однако и в этом случае необходимо отметить появление первой в болгарских землях мануфактуры (шелковой) габровского купца Христо Раднчкова, а в Греции (Амбелакня в Фессалии) — бумажной мануфактуры, которая была разорена в начале XIX в. английской конкуренцией. Вполне понятно, что зачастую местные купцы и предприниматели не рисковали конкурировать с товарами и купцами западноевропейских стран, превращаясь нередко в их компаньонов, посредников и факторов — иными ело-вами, в компрадорскую прослойку зарождавшейся местной буржуазии города и деревни.

Наконец, рассматривая основные особенности экономического и социального развития славянских и других балканских стран, мы можем отметить, что итогом протекавших в XVIII в. процессов было постепенное нарастание глубоких противоречий между османской военно-феодальной системой и боровшимися за свое освобождение южнославянскими народами, греческим народом, во главе которых закономерно (в силу приобретенных социальных позиций) стояла зарождавшаяся славянская и греческая буржуазия. Вполне понятно, что мусульманское население балканских провинций (турки, боснийцы, албанцы) вовсе не было однородным, но дифференциация в их среде может быть нами прослежена лишь на гораздо более скупом материале источников. Бесспорно преобладание в их среде крупнейших феодалов (турецких, боснийских, албанских), не вызывает сомнения и наличие купцов-мусульман, беднейшего и зажиточного крестьянства, однако проследить социальную динамику внутри этой мусульманской общности нам еще пока не всегда удается.

Оценивая в целом социальное и экономическое развитие славянских и балканских народов в XVIII в., необходимо учитывать, что подавляющее большинство этого населения находилось в условиях инонационального и иноверного гнета, т. е. отсутствия самостоятельной государственности, и данное обстоятельство для названных выше процессов имело огромное значение.

Глава 5 ЕВРОПЕЙСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ

Период в истории Европы, хронологически заключенный между буржуазными революциями в Англии и Франции, ознаменован становлением, расцветом и кризисом того комплекса идей, общественных настроений, форм исторического поведения и культурных предпочтений, которые вошли в память человечества под именем просветительских.

Просвещение — именно это слово стало в немалой степени определяющим не только для последующей оценки, но и для самооценки всей рассматриваемой эпохи. «Дух Просвещения», однако, оказался таков, что стал не только важнейшей характеристикой этой эпохи, но и существенно перекрыл ее хронологические и социально-исторические рамки, обрел статус одной из значительнейших общечеловеческих ценностей.

Практически все политические и идеологические течения, возникшие в последующие времена, так или иначе наследовали Просвещению — притом не только тогда, когда рассматривали себя программно, в качестве наследников просветителей, но и когда, не менее программно, от этого наследия отказывались.

Не будет преувеличением сказать, что вопрос о Просвещении и просветительстве остается пробным камнем для всякого направления общественной мысли, для всякого культурно-исторического движения, художественного течения.

Связь может быть явной и неявной, прямой и косвенной, полемически заостренной или (вольно или невольно) глубоко скрытой. Однако в любом случае связь существует и касается жизненно важных проблем социальной и духовной истории.

Просвещение само остро ощущало свое особое место в историческом процессе, в определении человечеством своего отношения к прошлому и в ориентации на будущее. На излете самой эпохи была дана ее итоговая оценка таким авторитетным автором, как И. Кант. «Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Saperu aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения»[115].

Цитированная только что статья «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?», датируемая 1784 г. и прямо примыкающая к другой кантовской работе, носящей не менее знаменательное название — «Идея всеобщей истории во всемирногражданском плане», сразу же вводит в наше рассмотрение коренные идеи и принципы эпохи, в то время, как многим казалось, еще процветавшей, но уже уходившей, уже осмысливавшейся критически во всем богатстве ее накопления и нереализованных замыслов. Добавим тут же, что, пожалуй, ни одна из важнейших эпох в европейской истории не пострадала столь решительно в последующей историографии, как Просвещение. Слишком много накопилось общих мест, трактующих «ограниченность просветительства», по-школярски бойко суммирующих то, что Просвещение «не поняло», «не смогло правильно интерпретировать».

И тут тоже необходимо проблемное замечание общего порядка, выявляющее особый смысл и особое место той итоговой самохарактеристики «века Просвещения», которая исходила от Канта. Просветителям нередко вменяют в вину, не всегда безосновательно, то, что их исторический оптимизм легко был способен трансформироваться в своего рода историческое самодовольство, в поклонение «линейной» схеме исторического процесса (и соответственно прогресса), причем на вершине этой восходящей линии обнаруживается не что иное, как «текущая действительность». К тому же законы этого наличного мира, признаваемого «лучшим из миров», то и дело подверстываются под умозрительно сконструированный канон если не достигнутого, то достигаемого сейчас, сию минуту путем последовательного осуществления неких «правильных» установления, просветителями же предложенных, у просветителей заимствованных, с просветителями согласованных.

Все так, и, говоря пока весьма кратко, примеров тому множество. Достаточно назвать и саму идею, и практику «просвещенного абсолютизма», когда наступление «золотого века» примо соотносится с конкретной фигурой того или иного монарха (Фридриха II, Екатерины II, Иосифа II и др.). Достаточно вспомнить пресловутую «рассудочность», вне которой иные просто не мыслят по сей день культуру, связанную с Просвещением. (Отсюда устойчивый историко-культурный стереотип, согласно которому Просвещение оказывается эпохой, не только не давшей творческого стимула, например изобразительным искусствам, но даже пагубно повлиявшей на их развитие.)

Но в то же время в таких общих характеристиках и приговорах нередко обнаруживается не столько историзм подхода к Просвещению, сколько некритическое следование его, Просвещения, наиболее уязвимым иллюзиям. Это с одной стороны.

С другой же — парадокс в оценках Просвещения состоит еще в том, что именно этой эпохе более, чем какой-либо иной, «не прощаются» иллюзии, свойственные историческому сознанию далеко не одного только этого времени. Если Вольтер и Дидро увидели возможность осуществления просветительского идеала в делах Екатерины II; если для того же Вольтера (на каком-то этапе), для Альгаротти и Канта деятельность Фридриха II позволяла отождествлять «век Просвещения» и «век Фридриха», то здесь очевидны издержки сознания эпохи, ее самооценок. Хотя, подчеркнем, менее всего в таких отождествлениях следует видеть проявление «льстивости» просветителей по отношению к сильным мира сего. Историософская концепция требовала появления механизмов, позволяющих концепцию эту реализовать, — и кажущиеся чрезмерными панегирики «философам на троне» практически оказываются формой активного действия, способом «подталкивания» истории, попыткой не только выявить такие механизмы, но деятельно сформировать их, повлиять на целенаправленность и интенсивность их функционирования.

И не случайно, что десятилетия спустя после того, как «век Просвещения» отошел в прошлое, и Гегель, и Карамзин с той же настойчивостью «завершали» исследуемый и оцениваемый ими ход истории «текущей действительностью» как высшим воплощением исторического процесса, как своего рода идеальным осуществлением и внутреннего смысла истории, и человеческих действий, чаяний, устремлений.

Сегодня, трезво оценивая и собственный путь развития в послеоктябрьский период, мы не можем не отметить, что подобный комплекс оказался свойственным и нашему обществу, нашему общественному сознанию. Очевидно, тяга к «зрелости», «развитости», темпы выхода из того «состояния несовершеннолетия», о котором писал Кант, — все это проблемы, выходящие за рамки «века Просвещения» и просветительской идеологии. Но с небывалой остротой поставленные именно той эпохой, отчего и актуальность эпохи, как уже отмечено, со временем лишь возрастает. Тем более, что речь приходится вести не только об остроте постановки проблемы, но и о небывалой дотоле полноте, универсальности.

И тут следует еще раз обратиться к цитированной уже статье Канта. «Если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения»[116], Формулировка, дорого доставшаяся и дорого стоящая.

Как всякая значительная культурно-историческая эпоха, Просвещение сформировало свой идеал, вернее, формировало его непрестанно в противоборствах и компромиссах, со столь естественным стремлением осуществить этот идеал как можно скорее и как можно полнее, но и со все возраставшей потребностью и способностью к критике, к критической оценке сделанного, к сопоставлению идеала и действительности. Открытие истории как процесса заложено в недрах рассматриваемой эпохи, и в этом — одно из важнейших достижений, заветов. Другое дело, конечно, то, что не всегда это открытие становилось явственным даже для самых мощных умов Просвещения, не всегда обретало характер практического руководства к действию.

Эпоха между Английской и Французской буржуазными революциями, насыщенная критическим пафосом и подвергнувшая переоценке, переосмыслению буквально все, что относилось к «миру внешнему и миру внутреннему» человеческого бытия, билась в тенетах кричащих противоречий. И противоречия эти были в равной мере и «внешними» и «внутренними». Притом приходилось констатировать, что в течение достаточно длительного времени при оценке эпохи нередко на первый план выходили «слабости» ее, а не прозрения. Так, лишь в недавнее время традиционная формула, согласно которой мироотношение и мышление просветителей были последовательно антидиалектичными, оказалась активно пересмотренной — в том смысле, что все явственней стал обнаруживаться замечательный парадокс эпохи. Скажем, у Дидро открылась исключительная острота и исторического чувства, и диалектического мироотношения, но не там, где один из величайших просветителей на уровне теоретического умозрения строил концепции и гипотезы, а у Дидро-художника.

В данном случае мы имеем дело с еще одной важнейшей чертой эпохи — с длительной аберрацией при оценке просветительства в его истоках, конкретных проявлениях, во всех перипетиях мироотношения. Можно сказать, что эпохе слишком поверили на слово там, где она тотально идеологизировала саму себя, где поклонение тотальному и самодовлеющему рассудку определяло всю систему мироотношения.

Итак, проблема Просвещения и его роли в истории Европы есть проблема выявления и оценки той целостности, которая — как всякая историческая целостность — не может быть сведена к какому-либо одному своему компоненту или же к системе изолированных друг от друга составляющих. В самом общем виде, какой бы стороны дела мы ни касались (историко-идеологической, историко-культурной и т. д.), проблема Просвещения есть одна из центральных для эпохи буржуазных и буржуазно-демократических революций XVI–XX столетий.

Если говорить о социальной стороне дела — эпоха буржуазных революций впервые с такой остротой и внятностью поставила проблему «идеология и революция», «революция и культура», «искусство и революция». Опыт этой эпохи остается по сей день весьма актуальным и во многом еще не осмысленным — в немалой мере оттого, что естественные привязки к «ведущему началу» буржуазной революции нередко оставляли в тени явления более широкого, с исторической точки зрения, много более конструктивного плана. Общедемократический (а значит, и обретающий общечеловеческий статус) элемент эпохи — как раз то, что позволяет оценивать, обнаруживать искомую целостность, уходить от ограничительных критериев, которые сама эпоха нередко себе изобретала.

Впрочем, нередко это скорее «изобретения» более поздних времен либо естественные в пылу борьбы крайности, относительный характер, «инструментальную» природу которых сама же эпоха вполне умела осознавать и по мере сил преодолевать. (Тут важно констатировать хотя бы тягу, открываемую эпохой потребность в таком преодолении.)

Есть и другая сторона дела. Выражаясь современным языком, «модели», предлагавшиеся просветителями либо вычленявшиеся ими из живого исторического процесса, нередко воспринимались и в ту пору, и в последующие времена как некие абсолюты, возникшие взамен абсолютам старым, рухнувшим или обреченным на то, чтобы рухнуть. Но тут важно учитывать, где на самом деле имела место подобная — механическая — замена или попытки таковой, где же шел напряженный поиск оптимального варианта обновления. Важно в первую очередь оценить саму по себе осознанную потребность в обновлении. И тогда даже идолопоклонство «текущему моменту» и его возможностям окажется не столь однозначным, как на первый взгляд.

Тут мы подходим к целому комплексу острейших (и по сей день сохраняющих свою актуальность, резко актуализирующихся по мере исторического движения человечества) проблем, общий смысл которых можно определить как соотношение исторического сознания (как основы поведения и деятельности) и исторического знания.

Просветительное сознание, подойдя к необходимости создать целостную историософскую концепцию, не случайно увидело в истории хаос. По крайней мере именно вольтеровский вывод оказался таков. Объективно историческое предстало как «алогичное», лишенное системности, исполненное «детскости» — в противовес тому, что открывалось сегодня, в процессе интенсивного самопознания, в условиях научного переворота, совершающегося на глазах и открывающего в природе замечательную упорядоченность, стройность, подчиненность общим законам.

Если рискнуть на краткую характеристику одного из коренных «комплексов» эпохи, его можно было бы назвать «тоской по упорядоченности» во всех сферах бытия. Притом в ситуации, когда извечный источник упорядоченности, «божественный промысел», оказывается одной из главных мишеней всепроникающего и во всем сомневающегося разума. Такая ситуация с неизбежностью придает эпохе героические черты, подвигает на «преодоление судьбы». Раскрепощенный разум с такой же неизбежностью и представляется орудием такого преодоления.

Вопрос, который пришлось решать эпохе впервые в столь острых формах, — это давно известный вопрос о достоинстве человека перед лицом и природы, и истории. В разных сферах деятельности он трансформировался по-разному, но неизбежно приводил к принципиально новым, новаторским по своей сути открытиям. Если говорить об искусстве, например, то не случайно именно эта эпоха столь неожиданно для себя, но столь результативно вынуждена была откликнуться не только на проблему «искусство и революция», но и на проблему художественного открытия, рожденного в недрах формирующегося нового типа сознания. Конкретизируя, припомним, что «Клятва Горациев» Давида оказалась первым в истории искусства произведением, в котором еще до революции современники увидели символ грядущего социального взрыва. Символ, перекрывающий рамки собственно сюжета и проистекающий из пластики как таковой, из интуитивно уловленных художником ритмов исторического движения, интонаций эпохи.

Говоря об идее «хаоса» и идее «порядка» как коренных идеях эпохи, проще всего их противопоставить. Однако это традиционное противопоставление было бы как раз той ошибкой, в которую впадают многие исследователи «века Просвещения». Точнее говорить об идее упорядочения действительности, которая допускала и свободное оперирование «моделями», и навязывание ей, действительности, некого диктата; и конструирование устойчивых структур, и восторг перед непредсказуемым, неожиданным.

Отсюда и своеобразие конфликта между историческим сознанием эпохи и вырабатывавшимся ею же историческим знанием — конфликта тем более обострявшегося, чем обстоятельнее определяла сама эпоха свои исторические предпочтения, особую роль в текущем и грядущем развитии человечества.

Особая роль Англии в истории европейского Просвещения заключалась прежде всего в том, что она была его родиной и во многих отношениях первопроходцем. XVII век с его сложными процессами в области социально-экономического развития, буржуазными революциями, духовными исканиями продвинул Англию по пути исторического развития значительно дальше большинства других европейских стран. Все это делало ее своего рода образцом общественного прогресса. Не случайно в XVIII в. все основные течения английской общественной мысли находили свое продолжение и развитие на европейском континенте.

Английское Просвещение отразило и те эпохальные социокультурные сдвиги, которые происходили в стране в течение XVIII в. и которые до поры до времени не имели параллелей на континенте. Прежде всего следует отметить раннее развитие современного парламентаризма с присущими ему правовыми способами политической борьбы и разрешения общественных противоречий. Огромное значение имело повышение уровня культурного и политического просвещения широких слоев населения. Этому способствовала не только относительно высокая грамотность, но в особенности периодическая печать, переживавшая в XVIII в. быстрый рост. Первая ежедневная газета стала выходить в Лондоне в 1702 г. К концу века их число в столице превысило два десятка. В 1727 г. в провинции издавалось 25 газет. Большой популярностью пользовались развлекательные и нравоучительные еженедельники, которых в разное время выходило свыше двухсот. Одними из самых первых и самых знаменитых были «Тэтлер» («Болтун») и «Спектейтор» («Зритель»). Периодическая печать в одно и то же время и формировала общественное мнение и зависела от него, поскольку подавляющее большинство изданий носило коммерческий характер и материально зависело от вкусов и пристрастий своих читателей. Все эти процессы влияли на поведение интеллектуальной элиты, делая ее представителей более отзывчивыми на злобу дня, заставляя философов спускаться из заоблачных высей отвлеченных теорий на землю людей с их нуждами и запросами.

В отличие от своих собратьев на континенте большинство просветителей не проявляли особой склонности к абстрактному теоретизированию. Соответственно они предпочитали более легкие и подвижные литературные формы выражения своих идей. В XVIII в. пору расцвета переживала публицистика. Нормой стала яростная газетно-журнальная полемика, а одним из излюбленных литературных жанров — памфлет. Заботясь о том, чтобы их философские, политические или экономические идеи оказались достоянием как можно большего круга людей, просветители стремились облечь их в форму занимательного рассуждения, а то и сатирического обличения. Рост числа и тиражей печатных изданий отражал успех этой политики, причем не только у себя в стране: английскую прессу охотно читали и за рубежом. В разных странах издатели пытались даже копировать методы английской журналистики.

На характер английского Просвещения повлияли также его взаимоотношения с религией и церковью. Видные его деятели за редким исключением придерживались догматов христианства, не впадая, впрочем, и в чрезмерное благочестие. Во многом это объяснялось тем, что англиканская церковь не противопоставляла себя Просвещению и в какой-то мере отвечала его идеалам веротерпимости. Она давно уже обрела независимость от римской курии и очистилась от таких одиозных атрибутов католицизма, как инквизиция и орден иезуитов. Англиканское духовенство контролировало духовную жизнь прихожан посредством религиозного обучения и таинства исповеди, которые широко практиковала католическая церковь. То обстоятельство, что интересы Просвещения и церкви в Англии нигде существенным образом не сталкивались, имело далеко идущие последствия для всего культурного развития страны. Это позволяло сохранять известное равновесие между традиционными ценностями, хранителем которых выступала церковь, и новаторскими, которые несло Просвещение. Это равновесие было динамичным, ибо оно не означало застоя и не закрывало пути переменам.

Все, кто привык рассматривать Просвещение как идеологическую подготовку буржуазных революций, с разочарованием отметили бы отсутствие в политической программе английских просветителей радикальных и боевых призывов. Но нельзя спешить на этом основании зачислять ее в разряд умеренных. Ведь в Англии в отличие от Европейского континента большинство политических целей Просвещения было достигнуто еще в начале XVIII в.

В основных чертах политическая программа английского Просвещения была сформулирована философом Джоном Локком. Как и другие мыслители XVII в., он считал, что возникновению государства предшествовало естественное состояние. По его словам, это было «состояние полной свободы (людей. — А.Р.) в отношении их действий и в отношении распоряжения своим имуществом и личностью», а также «состояние равенства, при котором всякая власть и всякое право являются взаимными». Но в отличие от такого своего предшественника, как философ Томас Гоббс, который рассматривал естественное состояние как «свободу делать все» в условиях «войны против всех», Локк полагал, что полная свобода ограничена законом природы: «…поскольку все люди равны и независимы, постольку ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого».

По Локку, переход от естественного состояния к гражданскому обществу был следствием общественного договора. Но этот договор предполагал перераспределение лишь властных функций и не влек значительных перемен в положении людей. Государство должно было руководствоваться тем же законом природы, который регулировал отношения людей и в естественном состоянии, и поэтому не могло покушаться на неотчуждаемые права граждан. Здесь отчетливо проявилось расхождение Локка с Гоббсом, который считал, что люди, заключая общественный договор, добровольно отказываются от большинства своих прав и уже не могут вернуть их. Локк предусмотрел специальный конституционный механизм, не допускающий превышения государством своих прерогатив. Это разделение государственной власти на законодательную (в лице парламента), исполнительную (суды, армия) и «федеративную», которая бы ведала отношениями с другими государствами (король, министры). Кроме того, сползанию государства к деспотизму должен был, как предполагал Локк, препятствовать и принцип законности, согласно которому «ни для одного человека, находящегося в гражданском обществе, не может быть сделано исключение из законов этого общества». В крайнем случае Локк предвидел возможность разрыва народом соглашения с правительством — восстание за восстановление попранных прав и свобод.

Конституционные идеи Локка в значительной мере нашли воплощение в политическом строе Англии, как он оформился в первые десятилетия после «славной революции» 1688 г. Поскольку в этом строе реализовался классовый компромисс буржуазии и дворянства, который подвел черту под их конфликтами середины XVII в., Локка называют идеологом этого компромисса. Много сказано о классовой ограниченности английской «конституции» XVII в. и сказано справедливо. Но она закрепляла основные права и свободы граждан, представительное правление, религиозную терпимость, неприкосновенность собственности. Тем самым она создала правовые предпосылки социального прогресса, включая рост предпринимательской активности, повышение благосостояния, дальнейшее расширение прав и свобод. Все это в полной мере соответствовало целям Просвещения, поэтому деятельность просветителей не наталкивалась в Англии на столь мощные преграды, как в большинстве стран Европейского континента. Не испытывая необходимости в ниспровержении существующего строя, просветители и не ставили его в целом под сомнение. Наоборот, они нередко идеализировали общественный и политический строй Альбиона, и это в особенности было свойственно их единомышленникам на континенте. Он подвергся радикальной критике в основном лишь в конце XVIII в., когда в стране под влиянием североамериканской и французской революций развернулось широкое демократическое движение.

Все эти обстоятельства обусловили нацеленность английского Просвещения на практические дела, непосредственно на результаты конкретные и ощутимые. Этот практический уклон отразила его этика, так же как и политическая программа, разработанная в основных чертах Дж. Локком. Он сводил мораль к совокупности твердо установленных и всем хорошо известных правил, например к библейским заповедям, изложенным в Нагорной проповеди. Моральные правила Локк отличал как от естественных импульсов, так и от искусственных правил, основанных на традиции. Поскольку люди, по его мнению, соотносят свои понятия с требованиями повседневной жизни, поэтому и правила, регулирующие их отношения, должны отличаться удобством, целесообразностью и полезностью. «Вещи бывают добром и злом, — писал Локк, — только в отношения удовольствия и страдания. «Добром» мы называем то, что способно вызвать у нас или увеличить удовольствие, либо уменьшить наше страдание… «Злом», напротив, мы называем то, что способно причинить нам или увеличить какое-нибудь страдание, либо уменьшить какое-нибудь удовольствие… Под «удовольствием» и «страданием» я разумею либо то, что относится к телу, либо то, что к душе». Таким образом, всякий опыт рассматривался Локком лишь в плане непосредственной пользы в повседневной жизни. По меткому выражению исследователя, его этика является «учением о добродетелях джентльмена, думающего лишь о своей выгоде, но избегающего при этом крайностей, не желающего рисковать».

Провозглашая высшей целью счастье человека, английские просветители имели в виду прежде всего личное преуспеяние. Адекватными средствами достижения этой цели они считали развитие творческих способностей человека. Тот же Локк подчеркивал: «Мы рождаемся на свет с такими способностями и силами, в которых заложена возможность освоить почти любую вещь и которые во всяком случае могут повести нас дальше того, что мы можем себе представить; но только упражнение этих сил может сообщить нам умение и искусство в чем-либо и вести нас к совершенству». Подчеркивая значение личного творческого усилия каждого человека, его знаний и опыта, английские просветители как нельзя лучше уловили потребности общества XVIII в., осуществлявшего беспрецедентный поворот в производительных силах и производственных отношениях — переход к крупной индустрии с ее новым типом отношения людей к производству и друг к другу. Просвещение способствовало закреплению в национальном характере англичан таких черт, как предприимчивость, изобретательность, практицизм. В XVIII в. и позже иностранные путешественники неизменно отмечали деловую сметку англичан, их высокий профессионализм и компетентность.

Последовательно выступая в защиту индивидуальных прав и свобод, английские просветители признавали и право каждого человека преследовать свой частный интерес. В свою очередь, это нередко вело к прямому моральному оправданию эгоизма. На просветительское мышление большое влияние оказало учение Т. Гоббса об эгоистической природе человека. В XVIII в. этику себялюбия или разумного эгоизма развили Мандевиль и Бентам. Социально-экономическая подоплека защиты просветителями частного интереса совершенно очевидна — они выступали за свободу частной собственности. Но в этом проявился и оптимизм их мировоззрения, ибо они видели в эгоизме источник развития и прогресса общества.

Эту мысль детально обосновал в своем творчестве Бернар Мандевиль. Он считал, что поведение людей является производным от их себялюбия, которое представляет собой не что иное, как чувство самосохранения, побуждающее человека вести борьбу за жизненные средства, против сил природы и противостоящих ему интересов других людей. Все пороки эгоизма Мандевиль выводил из деятельности, направленной на самосохранение, но при этом рассматривал их как величайшее благо для общества в целом. «Ни одно общество, — писал он, — не может возвыситься и стать богатым и могущественным королевством или, возвысившись подобным образом, поддерживать свое богатство и могущество в течение сколь-нибудь продолжительного времени без пороков людей». В своей «Басне о пчелах» он проиллюстрировал эту мысль многочисленными примерами из повседневной жизни. Мандевиль оказался столь же остроумен, сколь и проницателен. Его парадокс «Пороки частных лиц — блага для общества» отражал реальность рыночной экономики, развитие которой составляло как бы равнодействующую множества пересекающихся стремления к личной выгоде.

Признавая эгоизм законом природы, просветители вместе с тем помогали современникам осознать самоценность человеческого существования, способствовали их духовному раскрепощению, в частности, освобождению от жестких предписаний кальвинистской морали. В XVIII в. коллективное сознание англичан претерпевало заметные перемены. Интенсивная духовная и общественно-политическая жизнь страны свидетельствовала о растущей потребности граждан к самовыражению, об отмирании или хотя бы ослаблении многочисленных запретов и стереотипов, которые регламентировали поведение людей в традиционном обществе. Более богатой и разнообразной стала эмоциональная жизнь англичан, по крайней мере представителей состоятельных классов. Заметно изменился их быт в связи с пробудившейся тягой к комфорту, увлечением модой и распространением своего рода потребительской психологии. Эти процессы отражали возникновение некоего подобия массового рынка потребительских товаров и услуг. Вместе с тем они свидетельствовали и о сознательном стремлении к повышению социального статуса, внешним выражением которого является уровень потребления. Перемены затронули отношения между полами: более свободным стал выбор супругов, повысилась роль эмоциональных мотивов вступления в брак, постепенному размыванию подверглась авторитарная модель семьи. Все это благоприятно отразилось на положения детей в семье, привело к смягчению методов семейного воспитания. В жизни англичан возросла роль литературы и искусства, причем развитие книготорговли и возникновение рынка произведения искусства позволили писателям, художникам, музыкантам освободиться от чрезмерной, сковывающей их творческую самостоятельность опеки богатых или знатных меценатов. Повышение культуры состоятельных классов в конечном счете способствовало общей гуманизации нравов, что находило свое выражении в распространении милосердия, кампаниях за отмену рабства в колониях, выступлениях в защиту животных от жестокого обращения и т. д.

И все же у англичан не было полной уверенности в том, что стремление к личному преуспеянию, свободе «для себя» наряду с ослаблением узды традиционной кальвинистской морали не приведет к анархии, развалу общества. Горький, кровавый опыт революции и гражданских войн середины XVII в. напоминал им об опасностях, проистекающих от уравнительных требований неимущих низов. С другой стороны, распущенность королевского двора времен Реставрации также служила предостережением, что безудержный гедонизм высших классов деморализует общество и готовит возврат к тирания и папству. Многие англичане готовы были прислушаться к пророчеству Гоббса, что лишь Левиафан в состояния оградить общество от постоянных проявлений эгоистических страстей. Тем более что исторический опыт казалось бы подтверждал его справедливость.

Следовательно, Просвещение в Англии столкнулось со сложнейшей этической проблемой: как уберечь эгоизм от саморазрушения, как обеспечить порядок в индивидуалистическом обществе? И просветители сделали много, чтобы решить эту проблему не только в теоретическом, но и практическом плане. При этом они должны были учитывать две существенные черты английского общества XVIII в. Во-первых, растущее самосознание социальных низов, которые, добившись своих гражданских прав, отнюдь не были склонны раболепствовать перед верхами. Отвергая грубые, неправовые методы подавления народных масс, просветители закономерно должны были сделать ставку на своеобразный диалог с ними. Во-вторых, растущий общественный вес и влияние так называемых средних слоев. Ускорение темпа развития английской экономики в XVIII в. было во многом обусловлено расширением потребительского спроса этих слоев, а следовательно — и ростом их благосостояния. В условиях коммерциализации досуга, литературы, искусства, даже науки они получили возможность, голосуя своим кошельком, оказывать все большее влияние на развитие культуры, некогда находившейся под почти безраздельным контролем традиционных элит.

Выработанные просветителями способы социализации эгоизма были разнообразны. Один из главных заключался в том, чтобы приобщить к ценностям Просвещения всех, кто независимо от происхождения трудом, знаниями, гражданскими поступками или богатством доказал свою способность их принять. Непреодолимых социальных препятствий осуществлению этого плана просветители не видели. Хотя инициатором просветительского движения были действительно представители элитарных групп состоятельных классов, провозглашенные ими ценности в принципе носили общечеловеческий характер. Апеллируя к разуму, просветители как бы признали несущественность всех прочих — национальных, родовых, социальных — различий между людьми. Добиваясь влияния на все общество, они действовали исключительно убеждением. Как никто другой, они понимали силу печатного слова и поэтому главное внимание уделяли пропаганде своих взглядов в литературе, публицистике, периодической печати. Но широким основанием их культурно-образовательной деятельности служила благотворительность, посредством которой они распространяли свое влияние на общественные низы. Не случайно, что эпоха Просвещения ознаменовалась появлением большого числа благотворительных учреждений, таких, как школы, больницы, приюты и т. д., которые существовали на пожертвования частных лиц.

Повышению влияния просветителей на широкие массы способствовала известная открытость образа жизни высших классов, элитарные слои которых являлись носителями высших ценностей. Дело было не только в том, что их представители, занимаясь какой-либо профессиональной деятельностью, соприкасались с простонародьем. Важно было ставшее привычным для Англии XVIII в. постоянное перемешивание классов, которым сопровождались различные формы коллективного досуга и политической жизни — спортивные зрелища, театральные представления, народные гуляния, избирательные кампании и т. д. Благодаря прямому контакту с просветительской элитой более широкие слои населения получали возможность первоначального, хотя и чрезвычайно поверхностного, приобщения к новым ценностям посредством подражания ее вкусам, привычкам, предпочтениям.

В течение XVIII в. значительная часть англичан действительно восприняла в большей или меньшей мере основные ценности и цели Просвещения. Это позволило избежать той глубокой пропасти между народной культурой и культурой властвующей элиты, которая расколола общество в ряде стран Европейского континента. Значение этого обстоятельства в полной мере проявилось в ходе социально-политических бурь, пронесшихся над Европой в конце XVIII — начале XIX в. Общие ценности оказались более надежным средством стабилизации общества, чем формальная дисциплина, опирающаяся на принуждение. При этом ценности, консолидировавшие английское общество, имели отчетливо выраженный индивидуалистический характер. Это свидетельствовало о том, что просветительский идеал человека и общества, в основе которого лежало признание стремления к обогащению, личному преуспеянию, ибо только богатство открывает возможности более полного удовлетворения индивидуальных и коллективных потребностей, проник в широкие слои населения.

Английских просветителей вообще характеризовало стремление к преодолению крайностей. Так, если французские философы воспринимали мир прежде всего как борьбу противоположностей, то англичане — как их единство. Показательны в этой связи особенности сенсуализма Дж. Локка. Он не противопоставлял ощущение и рефлексию, как это делал Р. Декарт. Не сводил он все рациональные способы и формы знания к ощущению, подобно Э. Кондильяку. Избегая как картезианского дуализма, так и плоского сенсуализма, Локк признавал в равной мере источником знания и ощущение, и рефлексию. «Наше наблюдение, — писал он, — направленное или на внешние ощущаемые предметы, или на внутренние действия нашей души, воспринимаемые или рефлексируемые нами самими, доставляет нашему разуму весь материал мышления».

Во многом усилиями просветителей XVIII в. была создана работающая модель рационального типа жизненно-практических отношений между людьми, вполне соответствующая той роли, которую в жизни англичан играло гражданское общество. В соответствии с этой моделью одним из важнейших этических качеств человека считалась его способность к общению, взаимодействию с другими людьми, участию в коллективной созидательной деятельности. Не без влияния просветителей членство в каком-либо добровольном объединении наподобие клуба или масонской ложи стало считаться непременным условием принадлежности к элите. А в средних слоях общества для поддержания репутации столь же обязательно было регулярное посещение политических собраний или встреч по интересам, например, в кафе, входинших в моду как место неформального общения и культурного досуга. Английская литература и публицистика эпохи Просвещения содержит детально разработанный свод правил общения, позволяющих поддерживать непринужденные, добрые и полезные отношения с людьми во всех случаях жизни. Рационализации этой сферы общественной жизни вполне отвечала требованиям капиталистического развития.

Примечательно, что при огромном внимании к межличностным отношениям просветители не проявляли особого интереса к отношениям между личностью и государством. Государство занимало так мало места в размышлениях англичан, очевидно, потому, что они не предвидели с его стороны противодействия своим замыслам, да и не рассчитывали на его активную помощь. Ему отводилась роль гаранта закрепленных в законе прав и свобод, тогда как забота об осуществлении идеалов Просвещения полностью предоставлялась частной инициативе, самим гражданам, гражданскому обществу. И надо признать, что вера английских просветителей в благотворную силу свободы в сочетании с частным интересом в значительной мере оправдалась. Во всяком случае, на протяжении XVIII в. глубокие перемены во всех сферах английского общества происходили без того, чтобы возникла необходимость прибегать к грубой силе — как со стороны государства, так и со стороны гражданского общества. Жизнеспособность той линии, которой придерживались просветители, коренилась в консенсусе, который охватывал достаточно широкие слои населения.

Но в конце XVIII в. надежды просветителей на создание свободного, динамичного и вместе с тем стабильного общества померли. В условиях развернувшейся промышленной революции обострились все общественные противоречия, что пошатнуло веру в возможность осуществить совмещение социальной гармонии с индивидуализмом. Французская революции еще более ожесточила споры о настоящем и будущем страны. В итоге Просвещение как широкое социокультурное движение быстро политизировалось и распалось на отдельные противоборствующие группировки и течения. Тираноборческие мотивы просветительской идеологии взяли на вооружение радикалы. Более умеренная часть демократов заимствовала у Просвещения программу постепенных реформ. А либералы интерпретировали просветительский индивидуализм в духе железных законов рикардианской политической экономии. Отказавшись от мечты о социальной гармонии, они потребовали ужесточить трудовую дисциплину и усилить карательные функции государства. Кризис Просвещения усугубила критика его целей и ценностей, поднявшаяся на волне недовольства Французской революцией.

На протяжении всего XVIII в. культурная жизнь Шотландии испытывала последствия того политического потрясения, которое постигло эту страну в самом начале столетия. Согласно договору об унии с Англией, заключенному в 1707 г., Шотландия лишилась своих автономных прав. Был упразднен национальный парламент, заседавший в Эдинбурге. Общественное сознание, травмированное этими событиями, так до конца и не смогло примириться с утратами. История общественной мысли Шотландии XVIII в. — это история мучительных поисков выхода из того унизительного положения, в котором, по убеждению многих просвещенных шотландцев, оказалась их родина, получив статус провинции Соединенного королевства. Искать ли этот выход на пути политической борьбы за восстановление утраченных прав и свобод или же можно поднять престиж родины иными, не политическими путями, способствуя ее экономическому, социальному, культурному процветанию? Вокруг этой дилеммы по существу сосредоточились споры в общественных кругах Шотландии.

Постепенно шотландцы пришли к убеждению, что политическими средствами они не смогут исправить положение. В мировоззренческом плане эта смена приоритетов выразилась в глубоком пересмотре принципов взаимоотношений между личностью и обществом, а также гражданином и государством. Согласно гуманистической традиции, нравственная свобода человека была возможна лишь при условии подлинно гражданского поведении — обязательного участия в делах государства и защите его конституции. Шотландские просветители дали более широкое истолкование условий реализации нравственной свободы и гражданской доблести. Они первыми глубоко обосновали вывод, что того же можно достигнуть участием в хозяйственном развитии, общественной деятельности, интеллектуальных занятиях. Разработанная ими гражданская этика и представляла собой специфический вклад Шотландии в европейское Просвещение. В своем окончательном виде она сложилась к началу 60-х годов.

Она многим обязана философу Эндрю Флетчеру, которого называют отцом шотландского Просвещении. Считая «зависимость» от Англии причиной всех бедствий Шотландии, он показал, что рассчитывать на возвращение «свободы» не приходится. Она безвозвратно ушла в прошлое вместе со всем «готическим» укладом жизни в средние века, одним из проявлений которого она являлась. Остается лишь надеяться на расширение самостоятельности в составе британского государства или, по терминологии Флетчера, «независимости» от власти королевского правительства в Лондоне. В идеале он представлял себе Британию как свободное государство, состоящее из четырех самостоятельных провинций, включая Шотландию; каждая из них сохраняла бы свою милицию, самобытные политические, общественные и культурные институты. Мечтая о восстановлении шотландского парламента и других органов власти, Флетчер связывал успех этого плана с экономическим возвышением родины. В противном случае он предвидел массовую эмиграцию жителей и еще большую зависимость от Англии.

Под влиянием воззрений Флетчера в просветительских кругах распространялось мнение, что для будущего Шотландии гораздо большее значение имеет экономика и культура, чем политические символы. Это стимулировало поиски альтернативных политике способов исполнении людьми своего гражданского долга перед отечеством.

В этих поисках шотландское просвещение опиралось на мощный интеллектуальный потенциал, которым располагали университеты Эдинбурга, Глазго и Абердина. Они сразу откликнулись на изменение общественных запросов и довольно быстро превратились из посредственных семинарий, готовивших проповедников для пресвитерианской церкви, какими они были еще на рубеже XVII–XVIII вв., в первоклассные по высшим европейским меркам учебные заведении. Слушать лекции шотландских профессоров съезжались студенты из многих стран Европы. Напряженной и разнообразной была интеллектуальная деятельность и вне стен университетов. Их выпускники заполняли судебные присутствия, церкви, любительские академии и научные общества. В аристократических салонах блистали своими знаниями и талантами университетские профессора и другие представители интеллектуальной элиты Шотландии. Создавались разнообразные клубы и общества по интересам, которые занимались культурно-образовательной деятельностью, устраивали философские и литературные диспуты и т. д.

Зачастую такого рода деятельность протекала в форме собраний, происходивших в кафе и тавернах, доступ на которые был открыт практически всем желающим. Чем бы конкретно нн занимались эти клубы, общества и собрания, их члены и участники были преисполнены заботой о будущем процветании родины и искренне верили, что тем самым отдают ей гражданский долг. Внешних препятствий своей деятельности они не встречали — ни со стороны государства, которое не вмешивалось в частную жизнь граждан, ни со стороны пресвитерианской церкви. Последняя некогда занимала сильные позиции в шотландском обществе. Однако затяжной внутренний конфликт на рубеже XVII–XVIII вв. поколебал их, чем не преминуло воспользоваться английское правительство, добившееся принятия законов о государственном контроле над шотландским духовенством.

В этой благоприятной для интеллектуального роста атмосфере, создавшейся в Шотландии благодаря университетам и разнообразным формальным и неформальным клубам и обществам, только и могла появиться плеяда замечательных ученых. Среди них выделялась фигура Дэвида Юма. Этому философу, историку, экономисту принадлежала ведущая роль в истории шотландского Просвещения. Понимая озабоченность своих современников этическими вопросами, он задался целью обновить науку о нравственности. Юм исходил из того, что всем людям свойствен особый социальный инстинкт, который он называл симпатией; этот инстинкт представлял собой чувство сопереживания, переходящее в чувство коллективизма. Закреплялся и усиливался он в процессе общения людей. Созерцание счастья других, по мнению Юма, пробуждало в человеке приятные переживания. Человек стремился к их повторению. И постепенно это стремление переходило у него в устойчивое желание радости и пользы всем окружающим.

Юм считал, что счастье неотделимо от добродетели, а добро в моральном смысле — это все то, что полезно для всех людей без исключения. Добродетель же гражданственна по своей сути, ибо общество и государство возникают из тяготения людей к общению и из их полезности, поскольку они увеличивают возможности удовлетворения потребностей людей. Не может быть счастья и без политической стабильности, от которой зависит всякая упорядоченная жизнь. В свою очередь, сохранение политической стабильности предполагает признание социального опыта рядовых граждан, а следовательно, совокупности тех идей и убеждений, которые он им внушает. Современное общество Юм изображал как плюралистическое, основанное на сложном разделении труда, различиях в положении людей, которые по этой причине отличаются и своими представлениями о нравственности и справедливости. По мнению Юма, не могло быть стабильным современное общество, не признающее и не уважающее все многообразие социальных и региональных различий между людьми. В равной мере не может быть добродетельным и гражданин, не признающий, что его личное счастье в конечном счете связано со счастьем всего общества, а также не понимающий важности сохранения политической стабильности отдельных регионов государства.

Влияние Юма на шотландскую культуру с особой силой проявилось в деятельности философского общества, созданного в Эдинбурге. Юм был секретарем этого общества, а вокруг него объединились лучшие умы Шотландии того времени — профессор моральной философии А. Фергюсон, экономист А. Смит, анатом А. Монро, хирург У. Каллен, химик Дж. Блэк, профессор риторики и литературы X. Блейр и др. Деятельности этого кружка во многом обязан культурный расцвет Эдинбурга во второй половине XVIII в. Впоследствии кружок послужил основой для создания Королевского научного общества Шотландии. На заседаниях философского общества главное внимание уделялось роли права, политических институтов в развитии многообразных общественных связей. Причем темы дискуссий часто бывали подсказаны Юмом. Под его же влиянием члены общества избегали таких политических определений, как «монархия», «республика», «аристократия», и предпочитали оперировать понятиями «нация», «страна», «народ». Это явно свидетельствовало об их более широком, чем чисто политическое, видении общественной жизни.

Новый этап поисков шотландскими просветителями альтернативных форм гражданского поведения связан с именем Адама Смита. Назначенный в 1752 г. на кафедру нравственной философии университета в Глазго, он одиннадцать лет читал там лекции по этике и юриспруденции. Смит был последовательным защитником товарно-денежных отношений, которые, по его убеждению, освободили человека от развращающей системы зависимости при феодализме. Лишь находясь друг с другом в отношениях производителя и потребителя, считал Смит, люди воспитывают в себе чувство справедливости и вырабатывают навыки цивилизованного общения. Все общество он представлял как бы гигантской мануфактурой, а разделение труда — всеобщей формой сотрудничества людей в интересах «богатства народов» (так назывался его экономический труд). В своей теории Смит отвел рынку ту же функцию, которую его предшественники поручали государству или клубу, — функцию социализации людей. А место гражданина в его системе занял «экономический человек», моральная свобода которого была обусловлена его ролью в экономической жизни.

Концепцией «экономического человека» Смит поставил чрезвычайно важный и новый для того времени вопрос о мотивах и стимулах хозяйственного поведения. И при этом дал на него глубокий, ничуть не устаревший ответ. Согласно Смиту, главным мотивом хозяйственной деятельности человека является своекорыстный интерес. Но преследовать его человек может, лишь оказывая услуги другим людям. Поэтому каждый отдельный человек, хотя и заботится только о своих интересах, невольно содействует и общественной пользе, или, по словам самого Смита, «он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем не входила в его намерения… Преследуя свои собственные интересы, он часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится делать это».

В целом А. Смит исключительно много сделал для развития экономической науки. Достаточно отметить его вклад в разработку трудовой теории стоимости, его анализ структуры общества по отношению людей к средствам производства (что позволило ему говорить о трех общественных классах — наемных рабочих, капиталистах и землевладельцах), известный подход к понятию прибавочной стоимости и т. д. Все это дает основания считать творчество Смита вершиной экономической мысли XVIII в.

Интерес просветителей к экономической теории отражал общее повышение престижа хозяйственной деятельности, наблюдавшееся в Шотландии на протяжении столетия. Тому имеются многие подтверждения, в частности создание в 1723 г. аристократического «Общества поощрения сельскохозяйственных знаний», которое активно разрабатывало планы подъема шотландской экономики и даже подготовило с этой целью ряд законопроектов, принятых впоследствии парламентом. Один пример показывает, что для части шотландского дворянства участие в подготовке экономических проектов было приемлемой альтернативой политике. Однако немаловажно и то, что эти и другие инициативы в области экономики, исходившие от шотландской просвещенной элиты, так или иначе замыкались на парламенте, государственной власти.

Стремление получить государственную поддержку своим экономическим планам и вся связанная с ними околопарламентская деятельность отражали важную особенность умонастроений шотландской элиты середины XVIII в. Состоявшая в значительной мере из крупных землевладельцев-дворян, она испытывала сильное недоверие к свободной игре стихийных рыночных сил. Не кто иной, как А. Смит, воспевший преимущества рынка, выражал опасения, что экономические законы, на которых основываются отношения производителей и потребителей, могут привести к социальной и нравственной деградации класса наемных рабочих. «С развитием разделения труда, — писал он, — занятие подавляющего большинства тех, кто живет своим трудом… сводится к очень небольшому числу простых операций…» Отупляющий труд самым пагубным образом влияет на рабочих. «…В такое состояние, — продолжал Смит, — должны неизбежно впадать трудящиеся бедняки… если только правительство не прилагает усилий для предотвращения этого…» Последнее замечание показывает, что Смит предчувствовал негативные последствия свободного развития рыночных отношения и не видел иной силы, кроме государства, которая могла бы их предотвратить.

Пессимистические нотки относительно перспектив свободных рыночных отношений проскальзывали и в воззрениях Адама Фергюсона. Он исходил из признания в человеке борьбы двух противоположных начал — любви к конформизму и к конфликту. Первое начало выражало стремление человека к благополучию и комфорту, второе — к совершенству. Именно это второе качество, по мнению Фергюсона, и лежало в основе способности человека к добродетели. Производными от него являлись стремление к общению, любовь к родине, жажда приключений, влечение к новым ощущениям, удовлетворяя которые человек только и мог обеспечить себе счастье и процветание общества. Но разделение труда в результате развития товарно-денежных отношения привело к чрезмерному обособлению функций, выполняемых людьми. А это, в свою очередь, опасался Фергюсон, грозило снижением духа соревновательности у людей, ограничивало их возможности проявить себя в новых сферах деятельности, что неизбежно обрекало общество на загнивание.

Однако ближе к концу столетия ведущее место в жизни шотландской элиты заняли ассоциации, члены которых не испытывали страха перед рыночными силами. Их по-прежнему горячо волновали перспективы экономического и социального развития Шотландии, однако они ничего не просили у лондонского парламента, да и вообще не связывались с политикой. Представители нового поколения шотландской просветительской интеллигенции, они окончательно отвергли классический республиканский идеал гражданина. Для них образцом гражданского поведения стал специалист в какой-либо области профессиональной деятельности, знания и усердие которого приносили непосредственно ощутимую пользу. Одним из проявлений новой гражданской этики, выработанной шотландским просвещением, явилось создание многочисленных общественных советов по поощрению различных отраслей экономики.

Умонастроение этого поколения шотландских просветителей лучше всех выразил преемник Фергюсона на кафедре моральной философии Эдинбургского университета Д. Стюарт. Он выдвинул теорию гражданственности, которая обосновывала идеал специалиста-профессионала. Стюарт исходил из того, что подъем торговли и прогресс общества ведут к более равномерному распределению не только богатства, но также свободы и счастья. В отличие от Смита он не считал, что разделение труда и связанные с ним технологические нововведения пагубно влияют на нравственность. Напротив, они избавляют человека от монотонного труда и позволяют ему сосредоточиться на развитии своих духовных качеств. Стюарт полагал, что угроза нравственности исходит от скептицизма, порождающего в человеке сомнения и потому фатального для благосостояния индивида и всего общества. Этому источнику порчи нравов Стюарт противопоставлял «интеллектуальную культуру» элиты, единственно посвященной в истинные принципы человеческой природы. Последняя же постигалась главным образом интуитивно. Фактически Стюарт выступил с апологией нового общественного типа, сложившегося в Шотландии в течение XVIII в. и получавшего все более широкое распространение, — представителя сферы профессиональной деятельности, образованного, уверенного в своих силах, устремленного в будущее и озабоченного больше всего эффективностью экономического и социального управления в интересах собственного обогащения, которое является залогом благосостояния и спокойствия всего общества.

Первым произведением литературы, написанным в духе идей Просвещения во Франции, считаются «Персидские письма» Ш. Монтескьё, опубликованные в 1721 г. Они появились вскоре после смерти Людовика XIV, повлекшей некоторое смягчение цензуры и ослабление бюрократического контроля за общественной жизнью. Годы Регентства с их относительно большей свободой самовыражения способствовали оживлению критической мысли в обществе и зарождению просветительского движения.

Основными теоретическими источниками французского Просвещения были картезианство и английская философия XVII в., в особенности взгляды Дж. Локка. Философия Декарта ориентировала на объяснение явлений природы естественными причинами, и эта линия была развита в XVIII в. французскими философами-материалистами. Еще более широкое применение нашел в Просвещении разработанный Декартом метод, согласно которому истина должна четко и ясно усматриваться человеческим разумом. Рационалистический метод предписывал философской мысли не преклоняться ни перед какими религиозными догмами и авторитетами. Что касается Локка, то его влияние не ограничивалось областью теории познания, защитой сенсуализма и критикой врожденных идей. Большое влияние на французских просветителей оказали этические воззрения этого философа, а также его учение об обществе и государстве.

В истории Франции XVIII в. периоды некоторого послабления свободомыслию сменялись новыми гонениями, когда правительство пыталось ограничить, сдержать напор новых идей. Добиться этого ему не удалось. Но в результате таких действий между абсолютистским режимом и просветительской элитой постепенно образовалась стена недоверия и вражды. Это политическое противостояние придало яркое своеобразие французскому Просвещению, способствуя радикализации его программы. Таким образом, в процессе своего развития Просвещение изменилось, во многом отошло от своих первоначальных идей и идеалов. Доктринальные изменения сопровождались острыми столкновениями мнений и подходов. Многообразие путей, которыми шло французское Просвещение, сделало его уникальной лабораторией человеческой мысли.

Во Франции Просвещение испытало сильное влияние аристократической культуры. Более того, его возникновение было во многом обусловлено новыми духовными запросами великосветского общества, свободно вздохнувшего после величественного, но удушливого правления «короля-солнце» и жаждавшего новых ощущений и идей.

Аристократическая культура породила едва ли не самую устойчивую и универсальную форму общения элитарных слоев общества — салон. Он служил и способом проведения коллективного досуга, и ареной политической, литературно-художественной и другой интеллектуальной деятельности. Его отличительными особенностями были доверительная, почти интимная атмосфера общения «у домашнего очага», предполагавшая близкие родственные, сословные, служебные и иные отношения между хозяевами и гостями; известная иерархичность межличностных отношения в этом микромире, потому что устроителями салонов являлись без исключения наиболее знатные, высокопоставленные или богатые представители своего круга; активная роль женщин, которые нередко были «душой общества». Кстати говоря, именно благодаря салону женщины заняли значительное место в общественной жизни Франции, какое им не принадлежало еще нигде в Европе, по крайней мере в первые десятилетия XVIII в. Но способствуя установлению большего равенства между полами, эта форма общения отражала отношения социального неравенства. В своем классическом варианте она не допускала сколько-нибудь значительного перемешивания классов и сословий, резервируя все почетные места в великосветских гостиных, как правило, только за представителями аристократии.

Разновидностью аристократической формы общения, особенно распространенной в провинции, были академии. В отличие от салонов, общение в них носило более специализированный характер и было отделено от семейного быта. Но членами академий были также почти исключительно представители дворянства и духовенства. Сословная обособленность салонов и академий препятствовала сближению аристократии с торгово-промышленными кругами третьего сословия. В результате культурная жизнь великосветского общества во Франции была гораздо в большей мере оторвана от интересов и запросов сферы экономической деятельности, чем в Англии.

Просветители заимствовали у аристократической культуры прежде всего салонную форму общения. Некоторые из них сами устраивали салоны, например Гельвеций и Гольбах. Другие же — незнатного происхождения (а таковыми были многие из них — Вольтер, Дидро, Руссо и др.) — довольствовались тем, что были радушно приняты в домах аристократов. В любом случае участие просветителей придавало салонной жизни ярко выраженный оттенок свободомыслия и философско-литературную направленность. Так, по свидетельству современников, в салоне Гольбаха обсуждались философские, политические и религиозные вопросы. Его изюминкой была библиотека, в которой широко была представлена антирелигиозная литература, в том числе и запрещенная цензурой.

Под влиянием аристократической культуры французское Просвещение приобрело особую изысканность и утонченность, даже некоторую фривольность, отчетливо ощутимую во многих произведениях просветительской литературы начиная с упоминавшихся «Персидских писем». Атмосфера избранности, царившая в салонах, далеких от повседневных нужд и забот громадного большинства французов, проявилась в очевидной склонности просветителей к отвлеченному теоретизированию. Их гораздо больше порой заботила теоретическая смелость, оригинальная форма выражения идеи, чем возможность ее практического применения.

Но имелись и веские политические причины того, почему французские философы рассматривали свои теоретические занятия как самоцель. В отличие от единомышленников в Британии они большей частью и думать не смели о непосредственном — здесь и сейчас — осуществлении своих замыслов. Сменявшие друг друга монархи и правительства, при которых им довелось жить, нельзя было в полной мере назвать ни просвещенными, ни деспотическими. Почти все просветители подвергались того или иного рода преследованиям: Дидро отсидел свой срок в Венсенском замке, Вольтер — в Бастилии, Гельвеций под градом нападок был вынужден подписать отречение от своей книги «Об уме». Хотя эти преследования не были настолько суровы, чтобы подавить всякое проявление свободной мысли, они в то же время были достаточно жестки, чтобы привести к отчуждению просветителей от правительства. По крайней мере вплоть до 70-х годов они были лишены всякой возможности влиять на политику правительства. В отличие от других абсолютистских монархий Европы во Франции просветители даже не могли рассчитывать на то, что власть имущие их заинтересованно выслушают. Все это отнюдь не побуждало их спешить с разработкой законопроектов. Даже великосветское общество больше ценило в них остроту и блеск ума, чем глубину анализа и тщательность разработки планов будущих преобразований.

Просветители были вынуждены обособиться и от правительства, и от аристократического общества, в котором они были благосклонно приняты, но чувствовали себя в одиночестве. Они стремились к более тесному, неформальному общению с единомышленниками, которого не мог предложить им салон. Так стали проявляться многочисленные кружки по интересам — философские, научные, литературные. Среди них самым значительным, оставившим неизгладимый след в истории культуры, был кружок энциклопедистов, как называли группу создателей знаменитой «Энциклопедии», выходившей в свет отдельными томами с 1751 по 1772 г. Центром кружка был философ Дени Дидро, его активными членами — Гольбах, Гельвеций, Руссо, Кондорсе, Кондильяк и др. В живом, почти ежедневном общении они оттачивали свои идеи и вынашивали новые творческие замыслы, Трудности, с которыми столкнулся кружок, в значительной мере отражали положение в обществе и государстве французского Просвещения в целом. Печатание «Энциклопедии» не раз приостанавливалось по цензурным причинам, авторы и редактор подвергались преследованиям, а тексты — искажениям.

Так силой обстоятельств французские просветители оттеснялись на положение перманентной оппозиции. Политическое противостояние правительству и создало им репутацию потрясателей основ и радикалов, прочно обосновавшихся на левом фланге европейского Просвещения. Но насколько относителен был их радикализм, видно хотя бы из сравнения воззрений таких во многом противоположных мыслителей, как француз Шарль Монтескьё и англичанин Эдмунд Бёрк.

Первый из них прослыл сторонником глубоких конституционных реформ. Будучи решительным противником соединения в одних руках законодательной, исполнительной и судебной властей, Монтескьё требовал не просто разделения функций между различными государственными органами, но и разделения этих властей как политических сил, так чтобы каждая из них могла сдерживать другую. Судебная власть, по его мнению, должна была принадлежать не учреждению, а лицам, по установленному порядку привлекавшимся из народа в состав суда. Законодательную власть народ должен был осуществлять через своих представителей. И лишь исполнительную власть Монтескьё предполагал оставить в руках монарха. В отличие от Монтескьё Бёрка считают закоренелым консерватором. Действительно, он резко критиковал планы общественных преобразований, предлагавшиеся просветителями. В особенности он прославился своими нападками на Французскую революцию конца XVIII в. Причем его критика была продиктована не только осуждением насилия, оттолкнувшего от революции широкие круги просветителей, но и решительным неприятием радикальных перемен вообще.

Но если присмотреться к обоим мыслителям повнимательнее, то между ними обнаружится поразительное совпадение ценностных подходов. Окажется, что оба они выступали рьяными защитниками гражданских прав и свобод. Монтескьё подчеркивал связь политической свободы с правом и ее реальным осуществлением. «Свобода, — писал он, — есть право делать то, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане». Со своей стороны Бёрк осуждал стремление короля к единоличной власти, вел кампанию против злоупотреблений колониальной администрации в Индии, требовал уважения прав Ирландии и североамериканских колоний, наконец, добивался гласности дебатов в парламенте и расширения свободы печати.

Более того, они ощущали пределы, в которых только и возможно изменить существующее общество. Монтескьё, разрабатывая свой конституционный проект, исходил не из абстрактной природы человека, а из совокупности объективных предпосылок, определяющих «дух законов» того или иного народа. Среди них он перечислял климат, характер почвы, размеры государства, ландшафт, образ жизни народа, религию, численность населения, хозяйственную деятельность и т. д. Так, он считал, что холодный климат порождает крепких и мужественных людей, жаркий же — расслабленных и малодушных; что в странах с плодородной почвой легче устанавливается дух зависимости, тогда как бесплодие делает людей воздержанными, мужественными и воинственными; что небольшие размеры государства способствуют республиканскому правлению, средние — монархическому, большие — деспотическому и т. д. Но и Бёрк категорически отвергал мысль о возможности перестроить общество по собственному усмотрению. Он критиковал рационалистические концепции Просвещения именно за непонимание органической природы государства и права. Бёрк предупреждал радикалов, что забвение традиций приведет их не к еще большей свободе, как они того хотели, а к анархии, а от нее — к тирании, так что результат будет прямо противоположным ожидаемому.

Что в конечном счете разводило Монтескьё и Бёрка на противоположные фланги политического спектра, так это различие в общественно-политических условиях Франции первой половины XVIII в. и Англии второй половины того же столетия. Бёрк мог сколько угодно критиковать порядки у себя в стране и политику лондонского правительства, но при этом продолжал считать английскую конституцию лучшей в мире. Что касается Монтескье, то он, даже признавая целесообразность тех или иных действий правительства своей страны, ни минуты не считал ее государственный и общественный строй разумным и заслуживающим поддержки.

Находясь в оппозиции, французские просветители большей частью были лишены возможности испытать себя практическими делами. Ощущая себя как бы вне времени, они легко поддавались идеализации минувших эпох, особенно республиканского строя античности. Например, Жан-Жак Руссо противопоставлял прямую демократию Римской республики или древнегреческих городов-государств всем формам представительного правления, сложившимся в новое время, даже английскому парламентаризму. «Всякий закон, — писал он в трактате «Об общественном договоре», — если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен… Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов парламента: как только они избраны — он раб, он — ничто… В древних республиках и даже в монархиях народ никогда не имел представителей; само это слово было неизвестно». Подобные взгляды наложили глубокий отпечаток на умонастроения французов, вступивших в возраст зрелости незадолго до революции. Став ее участниками, они попытались осуществить идеал античной прямой демократии.

На фоне такого рода непримиримых оппозиционеров и приверженцев идеального «царства разума», которые от сознания своего бессилия что-либо изменить нередко предавались мессианским мечтам, выделялись физиократы. Эта группа экономистов занимала особое место во французском Просвещении. Физиократы могли гордиться, что к их мнению прислушивались в правительственных кругах. Им даже приходилось держать в руках рычаги государственного управления. В отличие от большинства философов они отдавали силы решению конкретных проблем управления страной.

Общепризнанным главой школы физиократов был Франсуа Кенэ. Являясь личным врачом маркизы Помпадур и одним из медиков короля Людовика XV, он четверть века прожил в Версальском дворце, где на его квартире собирались ученые, философы, писатели. В дискуссиях с Дидро, Д’Аламбером, Гельвецием, Тюрго и другими участниками этих собраний оформились экономические взгляды Кенэ. Основное внимание он уделял развитию сельскохозяйственного производства, считая, что «земля есть единственный источник богатств и что одно только земледелие умножает последние». В зависимости от отношения к земле Кенэ разделил современное общество на «три класса граждан» — производительный класс, класс собственников и бесплодный класс. К производительному классу он относил земледельцев, которые не только возмещают затраты и кормят себя, но и создают чистый продукт. Получает этот продукт класс собственников — землевладельцы, двор, чиновники государственного аппарата и т. д. К бесплодному классу Кенэ относил ремесленников, промышленных рабочих, фабрикантов, торговцев, прислугу и других, занятых вне сельского хозяйства. Он считал, что все эти категории работников не увеличивают богатства нации, а либо ничего не производят, либо лишь видоизменяют форму продукции, созданной в сельском хозяйстве. Поэтому Кенэ требовал всемерного поощрения производительного класса, прежде всего богатых фермеров, способных интенсифицировать производство. «В деревни следует привлекать не столько людей, сколько богатство», — подчеркивал он. Выступал он и за реформу налоговой системы с тем, чтобы основная тяжесть налогового бремени была переложена с производителей и потребителей на земельных собственников. Наконец, чтобы торговля и промышленность возможно дешевле обходились сельскому хозяйству, у которого они были как бы «на содержании», Кенэ предлагал ввести свободу внутренней и внешней торговли.

Ряд существенных поправок в воззрения физиократов внес другой замечательный представитель этой школы — Тюрго. В частности, внутри классов собственников и бесплодного он увидел различие между «двумя разрядами людей» — предпринимателями-капиталистами и наемными рабочими. Тем самым он приблизился к точке зрения британских экономистов, подразделявших общество на землевладельцев, капиталистов и наемных рабочих, хотя и не избавился от принципиального разграничения промышленности и сельского хозяйства. И все же наибольшую известность Тюрго принесли не теоретические изыскания, а предпринятая им попытка осуществить программу физиократов, когда после смерти Людовика XV в 1774 г. он неожиданно получил должность генерального контролера финансов. Тюрго сразу же приступил к коренной реформе налоговой системы, предполагая ликвидировать откупа, обложить доходы от земельной собственности (фактически отменить налоговый иммунитет дворянства) и облегчить положение промышленности и торговли. Одновременно он ввел свободную торговлю зерном, мукой, добился издания эдиктов об отмене дорожных повинностей крестьян и об упразднении ремесленных цехов и гильдий. Однако все эти меры натолкнулись на ожесточенное сопротивление тех социальных сил, которые были ими ущемлены, — придворных кругов, дворянства, цеховой верхушки и т. д. Отставка Тюрго в 1776 г. предрешила судьбу его реформ — почти все они были вскоре отменены.

Провал реформ еще более усилил отчуждение между просветителями и старым порядком. Главная опора последнего (крупные землевладельцы) осталась глуха к призыву физиократов повысить доходность сельского хозяйства путем введения свободы торговли и улучшения агрикультуры. Они предпочли путь усиления феодальной эксплуатации, оказавшийся гибельным для старого порядка. Лишь в условиях предреволюционного кризиса вновь забрезжила возможность осуществления реформ в духе Просвещения.

Значительное влияние на облик французского Просвещения оказал и его конфликт с католической церковью, которая была не только одной из опор, но и частью системы абсолютизма. Особое недовольство просветителей вызывала церковная цензура, открыто преследовавшая свободомыслие и причинившая им немало страданий. Возможность компромисса, наподобие того, который сложился между англиканской церковью и Просвещением в Англии, исключала идеологическая жесткость галликанской церкви, не допускавшая отступления от догм католического вероучения. В этих условиях отношения просветителей с церковью неизбежно политизировались. Свойственный большинству из них философский деизм приобрел воинственно антиклерикальный оттенок, а критику религиозных догм, даже самую умеренную, окружил ореол отчаянной смелости и радикализма. Без учета этого обстоятельства нельзя понять противоречий, например, в воззрениях Вольтера. Известно, что свои письма к единомышленникам этот философ часто заканчивал призывом: «Раздавите гадину!» — вроде того, как Катон в свое время призывал к разрушению Карфагена. Подчеркнуто антиклерикальный характер носили и многие его сочинения начиная с философских повестей и кончая многотомным «Опытом о нравах и духе народов». Но этот мотив творчества Вольтера отнюдь не свидетельствовал о его полном отходе от церкви и религии. Он утверждал, что религия необходима как опора морали. «Вера в бога, — писал Вольтер, — вознаграждающего за добрые поступки и наказывающего за дурные, а также прощающего небольшие проступки, является для человеческого рода самой полезной верой.» Антиклерикализм Вольтера скорее выражал его гневный протест против преследований за инакомыслие.

Начиная с середины XVIII в. антицерковную тональность французского Просвещения еще больше усилила деятельность философов-материалистов — Дидро, Гольбаха, Гельвеция и др. Их критика религии и церкви, не всегда отличавшаяся большой последовательностью, была несравненно глубже, а порой и резче, чем у деистов. Так, многие из них, стремясь освободить народы от пут традиционных религий, прежде всего христианства, выражали мнение о необходимости некоей «естественной» религии для народа. Лишь Гольбах выступал за освобождение’ человечества от гнета всякой религии, утверждая: «Нет никакой реальной разницы между религией и самым рабским и невежественным предрассудком».

В последние десятилетия перед революцией конца XVIII в. один за другим ушли из жизни мыслители, с именами которых были связаны возникновение и расцвет французского Просвещения. Его основополагающие ценности и в то время остались неизменными. Однако внутри движения произошла дифференциация. Часть просветителей нового поколения, разочаровавшись в спекулятивной философии, повернулась лицом к животрепещущим проблемам социального и экономического развития. Это были физиократы и последователи их учения — Тюрго, Неккер, а также ученые-естествоиспытатели, такие, как Лавуазье, или мыслители с ярко выраженными естественнонаучными интересами вроде Кондорсе. Им отчасти удалось преодолеть то состояние отчужденности, в котором пребывали просветители старшего поколения, хотя о полной интеграции с государственной и общественной системой нельзя говорить. В правительственных «верхах» к их мнению иногда уже прислушивались, однако из этого практически мало что следовало.

Другая часть просветителей еще дальше ушла по пути неприятия действительности. Они окончательно разочаровались в рационалистическом методе познания человека и общества, целиком обратились к чувству. Это настроение ярко отразил в своем творчестве Ж.-Ж. Руссо, которого небезосновательно считают идеологом предромантизма. «Нет ничего в интеллекте, чего бы не было в чувствах», — заявлял он. Свой протест против действительности сторонники такого взгляда обосновывали высшими моральными ценностями.

Учение Руссо сводилось к требованию вывести общество из состояния всеобщей испорченности нравов. Выход виделся ему не только в правильном воспитании князей или материальном и политическом равенстве граждан. Радикализм позиции Руссо коренился в его моральном мышлении: «…Всякий человек добродетелен, когда его частная воля во всем соответствует общей воле». Он прямо связывал мораль с политикой, общественным строем. Главный вопрос, который он ставил перед социальной философией, гласил: «…Какова природа государственного устройства, способного создать народ самый добродетельный, самый просвещенный, самый мудрый?..» Этика Руссо во многом противостояла сенсуализму Локка, Гельвеция и других философов, исходивших из понятия себялюбия, разумного эгоизма, правильно понятого интереса и т. д. В отличие от них Руссо стремился осуществить непосредственно соответствие между внутренним миром человека и общественным интересом, общим благом. Требование экономического равенства собственников и равноправия граждан он дополнял идеей полного братства людей.

Руссо и его последователи разделяли общую веру просветителей в природу как гармоническую систему, частью которой был человек, ведомый провидением. Их выделяло главным образом убеждение, что сам человек разрушил это гармоническое «естественное состояние» и окружил себя противоречащими закону природы учреждениями, которые извратили его собственную природу, обрекли его на бедствия и страдания. «…Исчезло равенство, появилась собственность… — писал Руссо, — и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета». Цивилизация настолько изменила людей, что отказаться от нее они уже не могли. Но если нельзя было вернуться к «естественному состоянию», то еще можно было, устранив чрезмерное неравенство в обществе, восстановить утраченные добродетели как бы на новой основе. Сделать это неимоверно трудно, потому что на страже неравенства стоит деспотизм, силой удерживающий подданных в повиновении. И чтобы низвергнуть его, тоже требуется сила: «Восстание, которое приводит к убийству или к свержению с престола какого-нибудь султана, — это акт, столь же закономерный, как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных». Этой мыслью вдохновлялось целое поколение революционеров конца XVIII в.

Это поколение глубоко впитало отвращение Руссо к себялюбию и эгоистической морали, а вместе с этими моральными качествами — и ко всему общественному укладу, основанному на свободной игре рыночных сил. Критикуя, как физиократы, средневековую регламентацию торгово-промышленной деятельности, Руссо тем не менее был противником свободы торговли. Он считал, что государство должно направлять торговлю и промышленность в соответствии с общим благом, следить за правильным распределением продуктов питания, денег и товаров. Отрицательное отношение к свободе торговли имело у Руссо и его последователей этическое обоснование. Они считали, что торговля, равно как и другие атрибуты цивилизации — богатство, науки, искусства, способствует порче нравов. Стремясь возродить утраченные добродетели, они объявляли основным носителем последних народ, трудящиеся низы общества, поскольку они меньше всего подверглись пагубному воздействию цивилизации и поэтому в наибольшей мере сохранили нравственность и здоровье. Но простодушный народ, рассуждали они дальше, не способен понять, в чем состоят его истинные интересы. Это его делает легкой добычей всяких авантюристов и лжепророков. Чтобы уберечь народ от опасностей, ему нужен преданный его интересам и мудрый поводырь, предначертания которого воплощаются в законах и политике государства. Считая государство главным инструментом исправления нравов, руссоисты придавали большое значение созданию государственной системы образования, а также государственной религии, которая санкционировала бы моральные ценности обновленного мира.

Идея нравственного возрождения общества политическими методами — народным восстанием, огосударствлением широких сфер общественной жизни — придала яркое своеобразие французскому Просвещению последних предреволюционных десятилетий. В ней преломились две тенденции в общественном сознании — его политизация и рост традиционных хилиастических настроений в условиях нарастании общественно-политического кризиса. Нигде в Европе эта идея не была сформулирована с такой четкостью и не получила такого широкого распространения в обществе, как во Франции. Якобинский террор, для обосновании которого она была использована, еще больше усилил размежевание в европейском Просвещении. В свою очередь, стремление к нравственному идеалу, даже почерпнутому в прошлом, дало толчок беспрецедентному росту критически-утопической мысли, все более уповавшей на магическую силу государственной власти.

В такой раздробленной стране, как Италия XVIII в., просветительское движение в свою очередь не было единым. Оно распадалось на отдельные региональные группы, слабо связанные между собой. Положение просветителей в Италии осложнялось тем обстоятельством, что здесь власть папского престола ощущалась несравненно сильнее, чем в других католических странах Европы. Церковный обскурантизм был для них серьезнейшим препятствием, не считаться с которым было невозможно. В этих условиях большинство просветителей демонстрировало лояльность по отношению к католической церкви, максимально приглушая те мотивы в своем творчестве, которые могли бы вызвать ее гнев. Лишь немногие открыто выступали с антиклерикальных позиций, сознательно обрекая себя на лишении и жертвы. В целом отсутствие достаточно широких политических и духовных горизонтов обусловило преимущественно практический уклон итальянского Просвещения, основные достижении которого связаны с разработкой практических проблем экономики, управления, юстиции и т. д.

Очагами Просвещения в Италии были университеты, вокруг которых группировалась свободомыслящая интеллигенция. Старейшие в Европе, они пользовались исключительно высокой репутацией в эпоху Возрождении, но к началу XVIII в. во многом сдали свои позиции. Все же вековые научные и педагогические традиции, богатые библиотеки и относительные академические свободы позволили университетам остаться крупными центрами культуры, поддерживавшими престиж столичных городов.

В начале XVIII в. Неаполь был столицей испано-австрийских владений на Юге Италии, и лишь с 1734 г. — независимого королевства. Атмосферу этого города определяли праздность и утонченный гедонизм дворянства, а также вездесущность духовенства. В Неаполе насчитывалось несколько десятков монастырей. Имелся и представитель «святейшей инквизиции». Обычным делом были публичные обличения еретиков, после чего нередко происходили аресты среди интеллигенции. Между тем именно в Неаполе раскрылся талант одного из самых оригинальных мыслителей итальянского Просвещении — Джамбаттиста Вико, который несколько десятилетий преподавал в университете, пока не получил должность придворного историографа.

Первым из философов нового времени Вико глубоко обосновал идею объективного характера исторического процесса. Он показал, что возникновение государственности и изменение ее форм обусловлены социальными причинами, а именно противоречиями различных общественных сил. Вико считал, что первые государства были созданы в результате борьбы патриархов с непокорными рабами. Они возникли в форме аристократических республик. Но концентрация власти в руках аристократов еще более усилила социальное неравенство, получившее закрепление в правовой и идеологической сферах. Это послужило источником «великих движений и революций», благодаря которым порабощенные постепенно отвоевали свои права, прежде всего право собственности на занимаемые ими участки земли. А когда они освободились и от личной зависимости, рухнули самые основы господства аристократии.

Будучи сыном своего века, Вико придавал большое значение борьбе сословий за равноправие. Но он явно не был склонен к идеализации той демократии, которая должна была возникнуть в результате этой борьбы и законы развития которой он изучал на античном материале. Устранение аристократии, по его мнению, давало свободу стремлению к наживе, что лишало общество механизмов самосохранения, дробило его на массу «распыленных», частных интересов. Накопление богатств у отдельных граждан приводило к усилению социального неравенства, возникновению противоборствующих партий, стремящихся к расширению своей власти и уничтожению соперников. Между ними вспыхивала гражданская война, окончательно погружавшая общество в анархию. Но взаимное истребление обескровливало враждующие группировки, и в условиях некоего вакуума власти на сцену выступала авторитарная личность, провозглашавшая себя единственным правомочным выразителем «народной воли». Так учреждалась монархия — последняя и наиболее устойчивая форма государственности. Вико ставил себе в заслугу открытие этого «вечного и естественного Царского закона» превращения демократии в монархию: «От пагубной подозрительности Аристократии, через волнения Народных Республик, нации в конце концов приходят к тому, что находят покой в Монархиях».

Историзм воззрений Вико на развитие общества не был, однако, по достоинству оценен современниками. Более того, в какой-то мере он оказался даже неприемлем для просветителей. Вывод о том, что общество развивается по каким-то внутренним законам, которые нельзя отменить, и что это развитие заключается в определенной смене его состояний, прежде всего государственных форм, которые нельзя выбрать по собственному усмотрению, легко было истолковать в духе оправдания действительности. Но большинству просветителей хотелось верить в возможность переустройства мира в соответствии с доводами разума, не считаясь с тем наследием, которое предстояло «преодолеть». Судьба Вико — это судьба мыслителя, опередившего свое время. Его труды прошли почти незамеченными современниками и лишь в XIX в. привлекли к себе внимание.

В этом смысле повезло больше Антонио Дженовези, который возглавлял в университете Неаполя кафедру политической экономии — первую такого профиля в Европе. Его доводы в пользу подъема сельскохозяйственного производства, критика феодальных порядков и предложения о перераспределении земельной собственности нашли поддержку в просветительских кругах, особенно после того, как Неаполь испытал в 1764 г. смертельный голод. Его популярности способствовала и общеполитическая ситуация в Неаполитанском королевстве в 60—70-х годах, когда правительство возглавлял сторонник умеренных реформ Тануччи. Последователи Дженовези пошли в критике существующих порядков еще дальше. Они распространили его вывод о необходимости упразднения внутренних пошлин в Неаполитанском королевстве на всю Италию, выразив сомнение в целесообразности таможенных барьеров и в пределах всего полуострова. Тем самым итальянское Просвещение сформулировало, хотя и косвенно, важную политическую цель — объединение страны.

По сравнению с Неаполем общественная атмосфера Милана более благоприятствовала просветителям. Правительства императрицы Марии Терезни и ее сына Иосифа II, власть которых распространялась на Ломбардию, проводили во второй половине XVIII в. реформы в духе просвещенного абсолютизма, совершенно немыслимые на юге. Но если политически Милан подчинялся Вене, то интеллектуально он находился под влиянием Парижа. Именно в кружке молодых миланцев, увлекавшихся трудами французских просветителей, оформились идеи Чезаре Беккария, изложенные им в трактате «О преступлениях и наказаниях».

Беккария прямо исходил из концепции общественного договора Руссо, считая, что люди отказались от естественной свободы и создали гражданское общество по взаимному согласию. Но, объединившись в общество, они не отвергли свободу вообще. Они «пожертвовали лишь долей свободы, чтобы затем спокойно и в безопасности наслаждаться остальной ее частью». Целью гражданского общества Беккария провозгласил «возможно большее счастье для возможно большего числа людей». Автором формулы был шотландский моралист Ф. Хатчесон. Но Беккария первым дал ей общественно-политическое толкование, и именно с его легкой руки она в дальнейшем вошла в политическую литературу. Беккария заявлял, что государство и законы призваны обеспечивать безопасность и свободу граждан. А поскольку в действительности все обстояло наоборот, он выдвинул задачу коренного преобразования правовых и политических институтов, их приведения в соответствие с принципами естественного права. Причем осуществление этой реформы он связывал с решением более общей задачи нравственного обновления человечества путем просвещения.

Все же главное внимание Беккария уделял критике феодальной юстиции и обоснованию гуманистических принципов уголовного права. Существующее уголовное право, по его мнению, было не правом, а насилием, поскольку противоречило естественному закону. В частности, Беккария решительно осуждал пытки и другие методы принуждения обвиняемого к даче порочащих его показаний. Он считал, что деятельность органов правосудия должна быть основана на законе, требовал буквального толкования законов и признания преступлением только того, что предусмотрено законом. Он был решительно против произвольного отнесения каких-либо поступков к числу юридически наказуемых. Беккария обосновал подход, согласно которому правонарушениями считаются только действия, посягающие на свободу человека в гражданском обществе или препятствующие осуществлению его прав. Тем более, по его мнению, было недопустимо рассматривать в качестве правонарушений слова или мысли людей. Беккария подчеркивал преимущества гласного судопроизводства, выступал против смертной казни, считая возможным заменить ее пожизненным заключением; доказывал, что лучше предотвратить преступление, чем потом наказывать преступника.

Трактат «О преступлениях и наказаниях» мгновенно сделал Беккария европейской знаменитостью. Хвалебный отклик на него опубликовал Вольтер, свое восхищение выражал И. Бентам, появились многочисленные переводы на иностранные языки. Разумеется, не было недостатка и в критических выпадах. Автор одного из них, отец Ф. Факкинеи, объявил Беккария врагом христианства, его теорию назвал «социализмом», а ее сторонников — «социалистами».

Просветительские кружки существовали и в других крупных городах Италии — Венеции, Риме, Парме, Модене, Генуе и др. Члены их знакомились с просветительской литературой, обсуждали злободневные проблемы, предлагали пути повышения продуктивности сельского хозяйства, пытались бороться с засильем церкви. Однако по масштабу своей деятельности и силе влияния они, бесспорно, уступали таким культурным столицам итальянского Просвещения, как Неаполь и Милан. Тому имелись объективные причины: далеко не везде можно было найти покровителей в лице просвещенных монархов, как это было в Ломбардии и другом итальянском владении австрийских Габсбургов — Тоскане, или пользоваться поддержкой министров-реформаторов, как в Неаполе.

К Просвещению тесно примыкало реформаторское движение внутри католической церкви, близкое по духу французскому янсенизму. Участники этого движения в большинстве были учеными-богословами, преподавателями католических семинарий, хранителями монастырских библиотек и т. д. И хотя предметом их забот были преимущественно внутрицерковные дела, многое их сближало с просветителями. Итальянские янсенисты осуждали церковный обскурантизм, защищали науку и просвещение, боролись за удаление иезуитов из учебных заведений. Подобно просветителям они стремились к неформальному общению между собой, регулярно собирались для обсуждения волнующих тем. Их выступления в печати, по необходимости весьма умеренные и осторожные, тем не менее привлекали внимание общественности и вызывали споры.

Страна таких контрастов, которые едва ли не во всех сферах жизни отличали Италию XVIII в., породила и совершенно необычные типы деятелей просветительского движения, почти не имеющие параллели в других европейских странах. Один из них, несомненно, был представлен легендарным корсиканцем Паскуале Паоли. Воспитываясь в Неаполе, он проникся идеями Просвещения, достаточно свободно обсуждавшимися общественностью этого города. Молва, правда, приписывала ему посещение лекций Дженовези. Однако скорее всего Паоли был самоучкой или, как выразился один историк, «любителем итальянского Просвещения», который читал Монтескьё и античных историков, верил в силу воспитания, стремился к мудрому правлению для своей страны, ненавидел обскурантизм и папство, наконец, желал более справедливого разделения благ. Вернувшись в 1754 г. на Корсику, Паоли встал во главе восстания против генуэзских властей, которое за несколько лет превратило разделенные на феодальные кланы соперничающие общины и враждующие семьи корсиканцев в народ, борющийся за свою свободу против чужеземного деспотизма. Общество, возникшее в результате этого восстания, представляло собой причудливую смесь патриархальных порядков с элементами государственности вполне в духе Просвещения. Неудивительно, что корсиканский «эксперимент» привлек внимание просветителей во всей Европе, которые расценили его как попытку реализовать цели их движения. Руссо даже приготовил «Проект конституции для Корсики» в надежде «помочь народу установить у себя в стране такое правление, которое сохранит ему крепость и здоровье».

Своеобразной фигурой итальянского Просвещения являлся и Фердинандо Гальяни. Писатель, археолог и экономист, он внезапно прославился благодаря своей книге «Диалоги о торговле хлебом», опубликованной в Париже, где он занимал должность секретаря неаполитанского посольства. В этой книге Гальяни подверг критике тезис физиократов об универсальном значении принципа свободы торговли. Он считал, что нужно учитывать различия в экономических условиях, ибо страны бывают аграрные и промышленные, отсталые и развитые, бедные и богатые природными ресурсами. В особенности же не согласен был Гальяни с мнением физиократов, что главной отраслью экономики всегда и везде является сельское хозяйство. История подтвердила проницательность Гальяни. Однако в просветительских салонах Парижа его книга вызвала раздражение, физиократы заклеймили его как реакционную. Так что эта полемика лишь оттенила отличия итальянского Просвещения от французского — меньшую степень его политизации и — вследствие этого — меньшую приверженность идеологическим клише.

Просвещение на немецкой земле представляло собой еще более сложное и противоречивое явление, чем в охарактеризованных выше странах. Начать хотя бы с того, что Германия ХУ1П в. была конгломератом нескольких относительно крупных и множества мелких и мельчайших государств, существенно различавшихся в социально-экономическом, политическом и конфессиональном отношении. Разнообразие условий наложило отпечаток и на просветительское движение. Зачастую многое в его судьбе зависело от тех пределов свободомыслия, которые иной государь считал допустимыми в своих владениях. А поскольку в XVIII в. религия во многом определяла духовную жизнь общества, различия между протестантским Севером и католическим Югом также отразились на немецком Просвещении.

В протестантских землях новые идеи стали предметом широкого обсуждения начиная приблизительно с 60-х годов, а в католических — и того позже. В их распространении большую роль сыграли университеты. Однако главным проводником этих идей являлась лютеранская церковь. Ее роль была настолько значительна, что на немецкой земле идеология Просвещения превратилась в своего рода светскую теологию протестантизма. Лютеранство во многом послужило источником Просвещения и на католическом Юге.

Распространению новых идей способствовала интенсивная культурная жизнь провинций. Развитием этой сферы общественной жизни Германия как бы компенсировала свою раздробленность, обрекавшую страну на политическое ничтожество. Многие германские монархи, не имея возможности утвердить свой авторитет великодержавными методами, стремились прославиться меценатством. И действительно, в XVIII в. Германия поражала плотностью размещения различных культурных учреждений. Только в пределах Священной Римской империи (которые не совпадали с границами немецкого этноса) насчитывалось 37 университетов, в том числе в Саксонии с населением около 2 млн человек — 3 университета. Предметом гордости монархов были придворные композиторы, музыканты, артисты, художники. Один из самых блестящих дворов в Германии, саксонский, содержал в 1716 г. оркестр, французский хор и балет, а также театр. Нельзя не учитывать и почета, которым была окружена в Германии французская культура, что также облегчало проникновение в страну идей французского Просвещения.

Один из парадоксов немецкого Просвещения заключался в том, что оно нередко получало импульсы «сверху». Например, в Пруссии инициатором публичного обсуждения новых идей выступил сам король Фридрих Великий. В дискуссии, проводившейся на страницах периодической печати и растянувшейся на несколько лет, принял участие профессор логики и метафизики университета в Кенигсберге Иммануил Кант. Тогда он и сформулировал свою концепцию Просвещения как освобождения индивида, но лишь в моральном и интеллектуальном смысле этого слова, а отнюдь не политическом. Тем самым выдающийся философ обозначил одну из характерных черт немецкого Просвещения — его преимущественно теоретический характер. В ней, как в капле воды, отразилось состояние немецкого общества второй половины XVIII в., провинциальный уют и спокойствие которого еще не были потревожены отдаленными раскатами грома надвигающихся социальных и политических потрясений.

Разумеется, и в Пруссии Просвещение было не только литературным и философским движением. Но разработанные в его рамках планы реформ не ставили целью глубокие преобразования в общественном строе. Большинство немецких просветителей испытывали священный ужас перед политическим радикализмом. Лишь некоторые из них выражали готовность встать под знамя «абсолютного просвещения» всего общества, начиная с самых его низов. В дальнейшем из этого течения сформировалась «партия» немецких якобинцев. Но остальные просветители стояли на позициях «относительного просвещения». Они считали, что представители всех социальных слоев должны получать образование в соответствии с их положением в обществе. Это позволило бы им лучше справляться с теми обязанностями, которые налагали на них общество и государство. Поэтому центральным пунктом их программы была реформа образования. Нужно признать, что деятельность просветителей в этой области принесла ощутимые позитивные плоды. Они добились расширения сети начальных школ. При их активном участии была разработана и осуществлена концепция профессионального и специального обучения в целях подготовки квалифицированных кадров для ремесла, сельского хозяйства, торговли и государственной службы. Коммерческие училища, созданные по инициативе просветителей, с успехом функционировали и в XIX в. Но такое утилитарное истолкование задач обучения, разумеется, было недемократичным. Просветители не ставили вопрос о предоставлении политических прав и свобод всем гражданам.

Утилитаризм и политическая робость просветительского движения в Германии во многом объяснялись его социальным обликом. Новые идеи получили распространение главным образом среди дворян, являвшихся господствующим классом, и разнообразных профессиональных категорий служилого люда — армейских офицеров, дипломатов, чиновников гражданской службы, преподавателей учебных заведений и т. д. Представители этих социопрофессиональных категорий и образовали просветительскую элиту в Германии. Как и в других странах Европы, она выработала свои специфические формы общения и общественной деятельности, такие, как общества по интересам, масонские ложи, и пр. Члены этой элиты составляли значительную часть подписчиков и читателей периодических изданий, являвшихся в 70—80-х годах рупорами просветительских идей. О том, насколько была немногочисленна их аудитория, свидетельствуют весьма скромные, даже по европейским меркам того времени, тиражи основных органов печати. Так, одно из самых влиятельных изданий, «Литератур-цайтунг» («Литературная газета»), выходило лишь двумя тысячами экземпляров. А нравоучительные еженедельники, столь популярные в Англии, вообще влачили эфемерное существование. Да и на что могли рассчитывать издатели газет и журналов, если общее число книг, напечатанных в Германии в 60-е годы, не превышало уровня начала XVII в.

Но все же самой поразительной чертой этой элиты была не малочисленность, а то, что она была тесно связана с государством и зависима от него. Государственная служба являлась для значительной части основным каналом повышения социального статуса и, можно предполагать, немаловажным источником дохода. Именно в этом обстоятельстве можно усмотреть главный корень того прикладного толкования, которое давалось Просвещению в Германии, — ведь обязательным условием поступления на государственную службу и было соответствующее образование и воспитание. Весьма точно положение просветительской элиты в обществе и государстве отразил известный афоризм: «Образование делает свободным». Для просвещенного немца второй половины XVIII в. свобода заключалась прежде всего в слиянии с государством.

Кроме личных мотивов, просветителей связывали с государством еще и религиозные и философские традиции. Учитывая известную близость между протестантской теологией и Просвещением, вряд ли можно сомневаться, что учение Лютера о божественном происхождении светской власти и абсолютной необходимости ей повиноваться оказало большое влияние на мировоззрение просветителей. Вместе с тем на отношение просветителей к государству повлияли и традиции средневековой камералистики, хранителями которой были университеты. Предназначенные для подготовки чиновников государственного управления лесным, сельским и т. д. хозяйством, так называемые «камеральные науки» служили теоретическим обоснованием всестороннего вмешательства государства в жизнь общества и в этом качестве оказались небесполезны и в эпоху просвещенного абсолютизма.

С конца XVII в. в немецкой общественной мысли теории естественного права и договорного происхождения государства уживались с апологетикой абсолютной монархии. Их соединил еще Самуэль Пуфендорф, которого иногда называют пионером немецкого Просвещения. В качестве носителя единой верховной власти в государстве он предпочитал видеть неограниченного монарха, которому бы принадлежало право жизни и смерти над своими подданными. Абсолютистски-монархическая форма правления устраивала и Христиана Томазия. Ему хотелось бы только, чтобы эта власть заботилась о благе подданных, оберегала покой и мир в государстве, поддерживала справедливость. Воззрения Христиана Вольфа мало чем отличались от трактовки основных проблем государственности Пуфендорфом и Томазием. В общем усилиями этих философов к середине XVIII в. в немецкой общественной мысли сложилось понимание монарха как единственного толкователя и проводника естественного права. Объективно тем самым снималось противоречие между естественным и позитивным правом. Из орудия критики существующего государства естественное право превращалось в его главную идеологическую опору.

На фоне общей робости политико-правовой мысли Германии смелостью и последовательностью отличались воззрения И. Канта. Справедливо считается, что он своим творчеством подвел итог теоретическим изысканиям эпохи Просвещения. Вместе с тем этот философ решительно выступил против утилитарной редукции морали, лежавшей в основе большинства современных ему концепций государства и права. Убеждение, что добрые дела можно совершать лишь «с задней мыслью», в расчете на успех или награду, он отвергал как «радикальное зло». Ибо такая нравственная установка требует от человека приспособления к обстоятельствам, из которых самое важное — отношение к нему власть имущих. Поэтому эгоизм, даже разумный, толкает к релятивизации норм нравственности — раболепию «бесправных» низов общества, лицемерию неуверенных в своем завтрашнем дне «средних слоев» и гедонистической беззастенчивости упоенных властью «верхов». Кант показал, что эгоизм является стержнем всех жизненно-практических отношений в условиях неограниченной монархии. Тем самым он выразил свое отношение к абсолютизму, столь милому сердцам многих его просвещенных соотечественников. Этому принципу он противопоставил императивное истолкование нравственности: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился к нему так же, как к средству». Объявляя личность самоцелью общественной организации, Кант боролся с представлениями об оправданности безоговорочного подчинения личности государственным интересам.

Кант являлся одним из создателей концепции «правового государства», согласно которой назначение последнего не в заботе о практических потребностях членов общества, а в поддержании режима справедливости между ними, в совершенствовании права и т. д. В кантовском истолковании «общественный договор» заключали между собой морально полноценные люди, которые не нуждались в отеческой опеке со стороны государства. «… Правление отеческое, — писал он, — при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии различить, что для них полезно, что вредно… такое правление есть величайший деспотизм…» Заключая общественный договор, люди не жертвовали своей свободой, а лишь создавали правовые условия для более надежного и упорядоченного пользования ею.

Кант разделял идею государственного суверенитета, включая и то положение, что каждый человек сам знает, что следует предпринять властям по затрагивающему его делу. Гарантию от деспотизма он видел не в формах правления (республика, монархия), а в разделении законодательной и исполнительной власти. Кант допускал, что и при демократии часть граждан будет несогласна с политикой правительства и захочет ее изменить. Но оправданными Кант считал лишь такие их действия, которые не нарушают существующие законы, не дискредитируют государство и не направлены на его ниспровержение. Он выступил с обоснованием правовых форм и методов борьбы за изменение общественно-политического строя, которые предполагают путь постепенных реформ «сверху» и исключают грубое насилие «снизу».

Таким образом, в идеологическом плане немецкое просвещение представляло собой причудливую смесь новаторства и традиций, результатом чего явилось ярко выраженное стремление к утилитаристским реформам в рамках традиционного социально-политического порядка. Это стремление нередко встречало поддержку и в правительственных «верхах» германских государств, причем не столько из-за сочувствия власть имущих к просветительским целям, сколько благодаря их склонности к патернализму. И тогда удавалось осуществить некоторые реформы, например, в области образования или аграрных отношений

Глава 6 ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ И КУЛЬТУРА РОССИИ В XVIII ВЕКЕ

В России, как и в других европейских странах, переходная эпоха от феодализма к капитализму породила идеологию Просвещения, которая стала наиболее важным и ярким течением русской общественной мысли в XVIII в.

Вопрос о сущности, особенностях и хронологических гранях русского Просвещения до сих пор не получил в отечественной историографии общепринятого решения. Особенно большие разногласия вызывает определение его начального этапа. Один историки относят зарождение русского Просвещения к 20—30-м годам XVIII в. и связывают его с именами таких мыслителей, как И. Т. Посошков, В. Н. Татищев, А. Д. Кантемир. Другие не согласны с этим и отводят названным деятелям в лучшем случае роль «предтеч», предвестников идеологии Просвещения. Рассмотрим тот период русского Просвещения, который ни у кого не вызывает сомнений. Он охватывает вторую половину XVIII в. и начинается с деятельности М. В. Ломоносова, который многое сделал для того, чтобы широкие массы народа получили доступ к просвещению и науке. Особенно важно подчеркнуть его борьбу за то, чтобы представители народа, крестьянства могли получить не только обычное, школьное образование, но и высшее, университетское. Сам выходец из простого народа, Ломоносов знал, какие неисчерпаемые силы таятся в нем, и делал все, чтобы освободить народ от крепостнических пут, создать условия для наиболее полного его развития. Ломоносов вообще придавал большое значение делу распространения просвещении и научных знаний в стране и своей первейшей обязанностью считал заботу о том, чтобы «в России ученые мужи размножались и науки распространялись и процветали».

Важной стороной взглядов и деятельности М. Ломоносова как просветителя была его борьба за освобождение науки от засилья религии. Ф. Энгельс писал об эпохе Просвещения, что «теперь наука восстала против церкви»[117]. В России это восстание возглавил Ломоносов. Он открыто выступил за самостоятельность науки и независимость научных исследований, против претензий богословов заменить науку религией, требовал, чтобы духовенство «не привязывалось» к науке и не смело «ругать наук в проповедях». Он боролся против учреждения богословского факультета в основанном по его инициативе Московском университете, так как считал, что «по псалтыри» нельзя научиться «астрономии и химии», и замечал, пусть уж «богословский» останется «синодальным училищем». Большую известность приобрел его памфлет в стихах «Гимн бороде», который в рукописных копиям тайно распространялся в Петербурге. В нем он зло высмеивал невежество, тупость и ложь определенной части служителей церкви, и члены Синода обвиняли его, что тут он «всех святых отец учении и предания похулил».

Ломоносов, как и многие другие просветители его времени, большие надежды возлагал на деятельность «просвещенных монархов», к которым в России он относил Петра I. По его мнению, правители не только сами должны быть просвещенными, но и заботиться о распространении образования и просвещения в народе, вообще проявлять заботу о народном благе. Именно они должны были проводить в жизнь идеи и предложения, которые высказывали просветители.

На смену Ломоносову в 60—80-е годы XVIII в. приходит новое поколение русских просветителей. Среди них почетное место занимают А. Я. Поленов, Я. П. Козельский, Г. С. Коробьин, С. Е. Десницкий, Д. С. Аничков, Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, А. Н. Радищев и ряд других выдающихся ученых публицистов и писателей. Их идеология и деятельность характеризуются следующими общими чертами.

Главным, центральным вопросом для русских просветителей этого времени был крестьянский вопрос, проблема освобождения крестьян от крепостной неволи. Эта особенность русского просветительства не была случайной, она определялась и обусловливалась всей обстановкой в стране. Как мы видели выше, именно в те годы власть дворянства над крестьянами и крепостнический гнет достигают своего апогея. Вместе с тем становится все более очевидным, что крепостное право превратилось уже в тормоз для дальнейшего развития экономики и культуры. Не могла не влиять на позицию передовых людей своего времени и героическая борьба крестьян за освобождение, их непрерывные волнения и восстания, переросшие в середине 70-х годов в самую мощную в истории России крестьянскую войну. Большое влияние на воззрения русских просветителей оказывали идеи западноевропейского, особенно французского и немецкого, Просвещения, широко известные в России благодаря многочисленным публикациями. Однако главное, что формировало идеологию русских просветителей, была сама российская действительность того времени.

В 1766 г. Вольное экономическое общество объявляет конкурс на тему о целесообразности предоставления крестьянам земельной собственности, в котором принял участие и А. Я. Поленов, бывший солдатский сын, работавший переводчиком в Академии наук. Он представил на конкурс записку под названием «О крепостном состоянии крестьян в России». В ней он, исходя из теории естественного права, выступает против положения об извечном существовании рабства и утверждает, что когда-то крестьяне были свободными и лишь потом были закрепощены. Вообще все сочинение Поленова проникнуто сочувствием крестьянам, защитой интересов их, а не дворян, как у большинства участников конкурса. Он рисует тяжелое положение крестьян, которые «печальным своим примером могут доказать, сколь пагубно конечное угнетение для людей». Но Поленов еще не ставит вопроса об уничтожении крепостного права, выступая лишь за предоставление крестьянам права собственности на землю и ослабление их личной зависимости от помещика.

С решительным осуждением тяжелого положения крепостных крестьян выступили многие депутаты Комиссии по составлению нового уложения на ее заседаниях, проводившихся в 1767–1768 гг. Депутат от дворян Г. Коробьин заявлял, что, хотя крестьянин и без того имеет «малый достаток», помещик в любое время может лишить его и этой малости, вынуждая к побегам. Помещики, разоряя крестьян, разоряют тем самым и государство. А крестьянский депутат И. Чупров говорил о помещиках, «безмерно мучающих крестьян своих и несносные дани сбирающих». Его поддержал другой депутат от крестьян, А. Маслов, предложивший, чтобы государство отобрало у помещиков землю и крестьян.

Резкой критике крепостнические порядки в деревне были подвергнуты на страницах сатирических журналов «Трутень» и «Живописец», издаваемых в 1769–1773 гг. одним из самых ярких представителей русского Просвещения, Н. И. Новиковым. Авторами статей в них были как сам Новиков, так и А. Н. Радищев и Д. И. Фонвизин, написавший широко известные комедии «Недоросль» и «Бригадир», обличавшие нравы помещиков. В статьях была нарисована страшная картина невыносимого положения, в котором находились крепостные крестьяне. Бедность и нищета, непрестанная работа на господ, полное бесправие и незащищенность от помещичьего произвола — вот их удел. При этом Новиков и его сторонники не только критикуют крепостное право с экономической и правовой стороны, но и показывают его разлагающее моральное влияние и на крестьян, и в еще большей степени на дворянство, на тех, кто пользуется благами крепостничества. Праздность, паразитизм и другие пороки, которые вошли в плоть и кровь многих помещиков, превратили их в моральных уродов, они стали смотреть на своих крестьян как на рабочий скот, нередко истязая их ради собственного развлечения. Критика была направлена и против правительства, которое запретило крестьянам жаловаться на своих владельцев. Всем было ясно, в том числе и Екатерине II, что осуждаются и критикуются не отдельные факты и явления, а вся крепостническая система в целом.

Важное место в идеологии русских просветителей занимал вопрос о развитии промышленности и торговли, о значении, которое имеют в жизни общества заводчики, купцы и ремесленники. Наибольшее отражение он получил в сочинениях Поленова, Десницкого и Новикова. В общем виде их взгляды в этой области сводились к следующему. Сила и процветание страны, считали они, зависят от состояния в ней «коммерции», «наук, купечества и художеств» (понимая под последним ремесла и промышленность). Однако привилегированное сословие дворян считает для себя зазорным заниматься такой деятельностью, и вся она ложится на плечи городского населения, или «мещанства». Городскому населению, особенно купечеству, и нужно передать всю власть в городах и уравнять его в правах с дворянами. Вообще необходимо ликвидировать разные сословные права и привилегии и сделать всех равными перед законом, а также ввести свободу экономической деятельности. Отсюда вытекало и требование равных возможностей для получения образования и занятий науками непривилегированными сословиями, в чем просветители 60—80-х годов выступали прямыми продолжателями Ломоносова.

В тесной связи с требованием распространения просвещения и научных знаний решался просветителями вопрос об отношении к церкви. В данном плане в первую очередь надо назвать диссертацию профессора Московского университета Д. С. Аничкова, посвященную проблемам происхождения религии. Он писал, что для того, чтобы выяснить причины возникновения религиозных представлений, необходимо изучить условия жизни отсталых народов, и пришел к выводу, что таких основных причин три — страх перед непонятными явлениями природы, фантастическое истолкование явлений внешнего мира и их обожествление, а также обоготворение отдельных, наиболее выдающихся людей. Поэтому, несмотря на то что Аничков не отрицал существования бога и необходимости веры в него, сама трактовка им причин происхождения религии как естественных и вытекающих из самой реальной жизни людей резко противоречила многим церковным догматам и библейским мифам, носила по существу антицерковный характер.

Большое внимание русские просветители уделяли государственному и политическому строю страны, внутренней политике и деятельности монарха. В 60-е годы большинство из них возлагало надежды на просвещенного монарха, который, заботясь о благе своего народа, осуществит их идеи и предложения. Такого правителя они видели в то время в Екатерине II, которая проводила в начале своего царствования политику «просвещенного абсолютизма«. Эта политика, направленная на сохранение основ существующего строя, одновременно включала в себя и некоторые мероприятия, отвечающие стремлениям просветителей. Все это в известной мере определяло и умеренность их позиции в области конкретных мер, особенно по крестьянскому вопросу. Резкая критика крепостного права сопровождалась не требованием его отмены, а лишь предложениями по устранению его наиболее отрицательных проявлений. Однако некоторые просветители и тогда выступали с более радикальными идеями. Так, выходец из мещан С. Е. Десницкий, ставший профессором Московского университета, предложил в 1768 г. программу преобразований государственного строя России, которая в известной степени придавала российскому самодержавию черты конституционной монархии. В частности, она предусматривала создание Сената с широкими законодательными и судебными полномочиями, который тем самым имел возможность ограничивать волю императора. В том же году Я. П. Козельский публикует книгу «Философические предложения», в которой предупреждал, что накопившиеся обиды могут превысить терпение крестьян и их выступление против обидчиков будет подобно напору реки, прорвавшей плотину; и в таком случае «по справедливости почесть их можно почти за невинных».

Дальше всех пошел А. Н. Радищев, идеи которого стали как бы вершиной русского Просвещения XVIII в. и в то же время свидетельствовали о переходе его в новое качество. Выходец из небогатой дворянской семьи, он получил образование в Пажеском корпусе и затем в Лейпцигском университете, где познакомился с французской и немецкой философией. Возвратившись на родину, Радищев поступил на государственную службу и одновременно занялся литературной деятельностью. Именно в литературно-публицистических сочинениях и нашли отражение его общественно-политические взгляды.

Крах надежд на екатерининский «просвещенный абсолютизм» и в то же время пример успешных буржуазных революций в Северной Америке и Франции приводят Радищева к убеждению, что от самодержавия и господствующих верхов бесполезно ждать освобождения народа, что оно может быть найдено только на путях революционной борьбы. Уже в примечаниях к переведенной им и опубликованной в 1773 г. книге Мабли «Размышления о греческой истории» Радищев дает свое определение сущности абсолютизма: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Позднее, в «Письме другу, жительствующему в Тобольске» Радищев утверждает, что «нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своей власти». А в своем знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву», вышедшем в 1790 г., он отвечает на вопрос, что же делать, если монархи добровольно не поступаются своей властью. В этом случае «человечество возревет в оковах и, направляемое надеждою свободы и… правом… двинется» на власть, которая «развеется в одно мгновение», и это будет «день, избраннейший всех дней». После революции, сокрушившей самодержавие, на престол «воссядет народ» и воцарится «вольность, дар бесценный, источник всех великих дел».

Радищев, выступая за полное освобождение крестьян от крепостного права, не исключал того, что оно могло бы быть осуществлено и путем реформ. Вместе с тем он понимал, что царизм не пойдет на это, и поэтому крестьянская свобода зависит только от свержения самодержавия.

Екатерина II, познакомившись с «Путешествием», заявила, что находит «тут рассеивание заразы французской», а автор его — «бунтовщик хуже Пугачева». Судьба Радищева была решена, вскоре последовал его арест и ссылка в Сибирь.

Историческая заслуга Радищева в том, что он первый провозгласил право народа на революцию, в результате которой только и можно добиться уничтожения крепостного права и самодержавия. Тем самым он положил начало новому, революционно-демократическому направлению в русской общественной мысли.

В 50—70-е годы важной общественно-политической и культурной силой стала разночинная интеллигенция, которая формировалась из представителей непривилегированных, податных сословий. Демократическая интеллигенция создала многочисленные оригинальные сочинения, написанные в духе Просвещения, перевела большое количество произведений западноевропейской литературы (Вольтера, Руссо, Гельвеция, Лессинга и др.). В 70-е годы правительство поставило выходцам из разночинной среды серьезный заслон на пути к образованию, особенно высшему, поэтому их роль в развитии общественной мысли стала в последующем менее заметной.

Ускоренное экономическое развитие, разложение феодализма и вызревание в его недрах буржуазных отношений, ожесточенная классовая борьба, общий подъем культуры — все это, что характеризует Россию, как и вообще Европу в XVIII в., вызвало к жизни и новую систему идей, взглядов и представлений, или идеологию Просвещения. Она явилась новым и важным этапом в истории русской общественной мысли, вообще в духовной жизни народа. В своем развитии Просвещение породило революционную мысль. Идеи Просвещения и революции стали той почвой, на которой выросло первое поколение российских революционеров-декабристов. Они оказали огромное влияние на развитие русской национальной культуры и нашли отражение в науке, художественной литературе и искусстве. Русские просветители не только творчески освоили наиболее передовые идеи европейского Просвещения, но и внесли свой немалый вклад в его историю.

В общественной мысли России XVIII в. наряду с просветительским существовали и другие направления. Наиболее заметным среди них было консервативно-дворянское течение. Его сущность нашла свое выражение в публицистических произведениях видного историка второй половины XVIII в. М. М. Щербатова. Как и просветители, он критиковал многие стороны российской действительности, обличал отдельные проявления самодержавного правления, придворную жизнь. Однако это была критика справа. Он выступал с позиций дворянской аристократии, которая стремилась к ограничению монархической власти, стояла за сохранение и укрепление феодально-крепостнического строя, за полное господство дворянства в обществе. Но это была позиция, которая уже не имела будущего.

Важной составной частью общего культурного подъема была школа, вся система народного просвещения, претерпевшая коренные изменения.

Начало им было положено реформами Петра I. Для быстро растущей промышленности, вновь созданной регулярной армии и флота и реорганизованного государственного управления требовалось большое количество специалистов. Подготовку их должна была решить целая система профессиональных школ, созданная уже в самом начале века. Так, были организованы Навигационная школа, которая готовила кораблестроителей и мореплавателей, Артиллерийская школа, Школа переводчиков, Медицинская школа, Инженерная школа. В дальнейшем создаются горные школы при Олонецких и Уральских заводах и Школа для подготовки канцеляристов. В этих школах вначале обучали общей грамоте, а затем давалась профессиональная подготовка. Наряду с профессиональными учебными заведениями были организованы и общеобразовательные школы начального типа. Для детей дворян, чиновников и купечества создавались так называемые цифирные школы, кроме них — гарнизонные школы, в которых обучались солдатские дети, и, наконец, для детей духовенства — епархиальные школы.

Одновременно принимаются меры для постановки среднего и высшего образования. С этой целью предусматривалась организация гимназии при Академии наук, основанной в 1724 г. Из предыдущего столетия в петровское время перешло два высших учебных заведения — Московская славяно-греко-латинская академия и Киевская духовная академия. Они готовили кадры не только для церкви, но и для других сфер — переводчиков, редакторов книг для Печатного двора, преподавателей. Теперь создаются высшие учебные заведения в профессиональном образовании — Морская академия и Инженерные роты. Высшим учебным заведением общего типа становится Университет при Академии наук.

Всего в первой четверти XVIII в. было создано более 150 школ разного типа, что для того времени было большим успехом. Тем самым были заложены основы государственной системы светского образования, начала также практиковаться посылка для учебы за границу. Но наряду с этим продолжала существовать и частная школа.

В середине XVIII в. заканчивается формирование сети чисто сословных школ для дворянства — создаются Сухопутный шляхетский корпус, Морской корпус, Артиллерийский и Инженерный корпус и др. Эти учебные заведения дали значительное количество кадров для армии и государственного аппарата. Получает развитие церковная школа, организуются средние духовные заведения — семинарии. Расширяется сеть гарнизонных школ, к которым присоединяются и цифирные школы. Важнейшим событием стало открытие в 1755 г. Московского университета, в создании которого выдающуюся роль сыграл Ломоносов. Университет отличался демократическим составом студенчества и более совершенной системой преподавания и вскоре стал важнейшим центром образования и просвещения в стране. Много усилий Ломоносов приложил и для того, чтобы поднять уровень образования в Академическом университете и Академической гимназии. В 1757 г. была основана Академия художеств как высшее учебное заведение в области изобразительного искусства.

Важным этапом в истории народного образования стала школьная реформа, проведенная в 1782–1786 гг. По ней создавались народные училища: в уездных городах — малые народные училища с двухгодичным сроком обучения и в губернских городах — главные народные училища с пятилетним сроком обучения. Малые училища давали начальное образование, а главные училища — среднее. Училища носили бессословный характер, но детей крепостных крестьян в них обучалось еще немного. В результате этой реформы завершилось создание системы государственной средней общеобразовательной школы. Но вместе с тем полностью сохранялись и развивались учебные заведения чисто сословного характера: кадетские и пажеский корпуса, благородные пансионы — для дворян, семинарии — для духовенства, гарнизонные школы — для солдатских детей. Продолжали существовать и частные школы.

Таким образом, в XVIII в. по сравнению с предшествующим временем в области народного просвещения был сделан огромный шаг вперед. Была создана государственная система общеобразовательной школы, по существу заново родилось высшее образование, нельзя недооценивать и роль учебных заведений сословного характера. Все эти достижения имели весьма важное значение не только сами по себе, но и потому, что явились той основой, на которой выросла вся большая и во многом новая культура России XVIII в. Вместе с тем нужно сказать, что подавляющее большинство народа, особенно крепостного крестьянства, не получило еще доступа к образованию и оставалось неграмотным.

Впечатляющих успехов в XVIII в. достигла русская наука и техника. Уже в первой четверти века велись научные исследования, имевшие большое значение. Среди них нужно назвать в первую очередь географические экспедиции, обследовавшие Каспийское, Азовское, Черное и Балтийское моря. Впервые была составлена карта Каспийского моря, высоко оцененная Французской академией. Подготовлена первая Камчатская экспедиция под руководством капитана В. Беринга для выяснения вопроса, разделяется северо-восточная оконечность Азии с Америкой проливом или нет. Проведены большие геологические изыскания, в результате которых открыты богатейшие запасы железной руды на Урале. Были созданы важные исторические труды, в подготовке некоторых (например, «Свейской войны») принимал активное участие сам Петр I. Велись широкие астрономические наблюдения, а при Навигационной школе в Москве была основана обсерватория. Г. Г. Скорняковым-Писаревым было написано и издано первое русское руководство по механике. В Петербурге были созданы Кунсткамера — первый научный музей и научная библиотека из рукописей и печатных книг, привезенных из Москвы, которая стала основой Библиотеки Академии наук, существующей до сих пор.

В бурное петровское время много изобретений и открытий было сделано в технике. Самым выдающимся изобретателем стал А. К. Нартов. Наиболее крупным достижением его были токарные станки, в которых он впервые в мире применил супорт — механический держатель резца. Нартов издал три книги, в которых он описал большое количество различных машин и инструментов, в том числе и собственные изобретения. Большую известность приобрел М. И. Сердюков, талантливый гидротехник, автор проекта Вышневолоцкого канала. Солдат Я. Батищев создал машину, которая впятеро сокращала время при обработке ружейных стволов.

Несмотря на эти успехи, определенное отставание в области науки и техники все же имелось. Не было, в частности, специального учреждения, которое занималось бы научными исследованиями. После длительной подготовки и обсуждений такое учреждение было создано. Им стала Академия наук, основанная в январе 1724 г. в Петербурге.

Академия наук скоро превратилась в основной центр российской науки. Она состояла из трех «классов», или отделений: «математические науки и которые от них зависят» (изучались математика, астрономия, география, навигация и механика), «все части физики» (физика, теоретическая и экспериментальная, химия, анатомия и ботаника) и гуманитарные науки (история, право, политика, этика, красноречие). Уже из структуры Академии видно, какие широкие научные задачи ставились перед ней. В состав Академии передавались Кунсткамера и библиотека. При ней организовывались также университет и гимназия.

В первые годы правительство пригласило работать в Академию наук иностранных ученых. Среди иностранцев наряду со случайными людьми были крупные ученые — знаменитый математик Л. Эйлер, математики Н. и Д. Бернулли, историк Г. Ф. Миллер и др. Они многое дали русской науке и культуре.

Но уже скоро и русские ученые появились в стенах Академии наук. Среди них прежде всего надо назвать гениального ученого-энциклопедиста М. В. Ломоносова. Выходец из поморских государственных крестьян, он рано овладел грамотой, а затем продолжил образование в Московской славяно-греко-латинской академии. В декабре 1735 г. он был послан в Петербург для продолжения обучения в Академии наук. Менее чем через год он, как один из наиболее способных учеников, был направлен в Германию для получения научной подготовки. Здесь Ломоносов пробыл пять лет, изучая основы физики, химии, математики и горного дела, овладел немецким и французским языками и в середине 1741 г. вернулся на родину. В 1742 г. он получил в Академии наук должность адъюнкта по физике, а в 1745 г., утвержденный профессором химии, стал полноправным членом Академии наук.

Ломоносов оставил глубокий след во всех областях знания. Но прежде всего он был естествоиспытателем, физиком и химиком. Наиболее выдающимся его достижением стал сформулированный им закон сохранения материи и движения, являющийся одним из основных законов природы. В последующее время закон был уточнен и дополнен, но в сущности своей остался верным, потому что правильно отражал материалистический взгляд на мир. Много сил и энергии Ломоносов отдал атомно-молекулярной теории строения вещества. Она зародилась еще в древности, однако в течение многих веков носила умозрительный характер, не подкрепленная опытом. Ломоносов дал ей научное и опытное обоснование, создав новую науку, физическую химию, которая при объяснении физических и химических явлений исходила из взаимодействия атомов. Одним из важных его открытий было установление причин возникновения тепла и тепловых явлений. Исходя из теоретических посылок и данных опыта, он пришел к выводу, что теплота является результатом движения и взаимного трения внутренних частиц, из которых состоит вещество. Его теория теплоты отвергала признававшееся наукой того времени существование особого вещества, так называемого «теплорода», и тем самым на место вымышленных ставила действительные физико-механические связи и взаимодействия в природе, хотя и упрощенные с сегодняшней точки зрения.

Ломоносов внес большой вклад и во многие другие отрасли тогдашней науки и техники. Он занимался теорией газов и электричества, выдвинув здесь ряд гипотез о характере электрических явлений в атмосфере. В астрономии он открыл в 1761 г. атмосферу Венеры, опередив на 30 лет В. Гершеля и Шретера, изобрел новую оптическую трубу для астрономических наблюдений. В метеорологии он создал целый ряд методов и приборов, намного опередивших свое время (самопишущие инструменты, новый термометр и др.). В геологии разрабатывал вопросы движения земной коры, происхождения гор и землетрясений, образования металлов и др. Большой вклад Ломоносов внес в изучение экономики и географии России. В своих сочинениях он неизменно выступал за всемерное развитие промышленности и торговли. Он придавал большое значение изучению Северного морского пути, для чего им была подготовлена специальная экспедиция.

Ломоносов был величайшим из русских ученых XVIII в. и получил признание не только у потомков, но и у современников. Великий математик Л. Эйлер писал: «Желать должно, чтобы и другие члены Академии в состоянии были произвести такие откровения, какие показал г-н Ломоносов». А вот как характеризовал Ломоносова Пушкин: «Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом». Ломоносов являл собой ученого мирового значения. Его исследования в ряде отраслей на целое столетие опережали современную ему науку и были оценены по достоинству только позднее.

В Академии наук работали и другие русские ученые, которые оставили заметный след в истории науки. Среди них нужно назвать астронома и математика С. Я. Румовского, химика Н. П. Соколова, математика С. К. Котельникова, географов С. П. Крашенинникова, И. И. Лепехина и др.

Наряду с Петербургской Академией наук в дальнейшем появляются и другие крупные научные центры. Одним из них стал открытый в 1755 г. Московский университет. В нем работали профессора медицины Н. М. Максимович-Амбодик и С. Г. Зыбелин, профессор ботаники П. Д. Вениаминов, профессора права С. Е. Десницкий и И. А. Третьяков, профессор философии Д. С. Аничков, физик В. В. Петров и др. В 1783 г. была основана Российская академия, главной задачей которой являлось изучение русского языка и литературы. Ее возглавила разносторонне образованная и талантливая Е. Р. Дашкова, ставшая незадолго до этого и президентом Петербургской Академии наук. Членами Российской академии были крупнейшие писатели того времени Г. Р. Державин, Д. И. Фонвизин, М. М. Херасков, ученые М. М. Щербатов, И. Н. Болтин и др.

Наибольшие успехи русской науки в XVIII в. были достигнуты в области естествознания и математики. И это не было случайно, так как стремительный рост экономики, превращение России в морскую державу требовали развития именно этих наук. Огромное значение в этом плане имели научные экспедиции, проведенные в XVIII в. Крупнейшим исследовательским предприятием была первая (1725–1730 гг.) и особенно вторая (1733–1743 гг.) Камчатские экспедиции, возглавляемые капитаном Витусом Берингом. Научные и практические результаты их поразительны — открыт пролив, разделяющий северо-восточную часть Азии и Северную Америку, названный именем руководителя экспедиции, подробно исследована Камчатка, нанесены на карту Курильские острова, собраны богатые материалы о природных условиях и истории Сибири. Многие годы шла обработка экспедиционных материалов, и в результате были получены ценнейшие данные о растительном и животном мире, географии и минералогии, истории и этнографии местных народов. Участник второй экспедиции С. П. Крашенинников по ее итогам создал выдающийся двухтомный труд «Описание земли Камчатки», вскоре переведенный на английский, немецкий, французский и голландский языки. Широкие географические исследования позволили Академии наук создать в 1745 г. «Атлас Российский» (19 больших карт), подобный которому из всех европейских государств имела к этому времени только Франция. В дальнейшем, в конце 60 — начале 70-х годов, организуется серия академических экспедиций, охвативших Поволжье, Урал, Алтай, Сибирь, Кавказ. В них приняли участие известные ученые П. С. Паллас, С. Г. Гмелин, И. И. Лепехин, Н. Я. Озерецковский и др. Экспедиции собрали богатые материалы по ботанике, зоологии, этнографии и археологии, которые не потеряли значения и в настоящее время.

Из гуманитарных наук наибольшее развитие получает история. Именно в это время из исторического познания она превращается в историческую науку. Это связано с созданием во второй четверти XVIII в. В. Н. Татищевым многотомного труда «История Российская», в котором он порывает с провиденциализмом в объяснении исторических явлений и освещает отечественную историю с позиций рационалистической философии. Во введении к своему труду он определяет предмет науки истории, дает характеристику источников и методов работы с ними, намечает периодизацию отечественной истории, в основу которой положена история самодержавия. Серьезным вкладом в историческую науку были труды Ломоносова. Им был подготовлен первый том «Древней Российской истории», он вел борьбу с так называемой «норманнской теорией», в искаженном виде рисующей происхождение древнерусского государства. Он ставил перед историей не только чисто познавательные, но и патриотические и воспитательные задачи, высказывал мысль о роли народных масс в историческом процессе. Большое количество новых и ценных источников по русской истории было опубликовано в 30-ти томах «Древней российской вивлиофики», изданных Новиковым в 1770—1790-х годах. Наиболее крупными историками последней трети XVIII в. были М. М. Щербатов и И. Н. Болтин. Перу Щербатова принадлежит семитомная «История российская от древнейших времен», вышедшая в конце века. Как уже говорилось, он являлся сторонником самодержавия, ограниченного дворянской аристократией. Отсюда его особое внимание к истории боярства, влиянию последнего на характер государственной власти. Обращает на себя внимание его реалистический подход к объяснению причин событий начала XVII в., в частности народного движения — закрепощение крестьян, голод, борьба за власть и т. д. Болтин критиковал Щербатова с позиций рядового дворянства. Из общих положений в его сочинениях привлекает мысль о значении природных условий в истории.

В области языкознания необходимо отметить словарь, подготовленный Российской академией. Работа над ним длилась всего шесть лет, как отмечали современники, срок необычайно короткий, если сравнить с подготовкой аналогичных изданий в западноевропейских странах. И в то же время «Словарь Российской академии» (шесть томов, более 43 тыс. слов) отличал высокий научный уровень. Его очень ценили Н. М. Карамзин, А. С. Пушкин, его большое значение отмечают и современные отечественные лингвисты.

Наряду с наукой заметное развитие получает и техника. Как отмечают специалисты, технический уровень мануфактурного производства вполне отвечал тогдашним требованиям, а в ряде отраслей, например в металлургии, Россия занимала передовые позиции в Европе и мире. В послепетровское время работал целый ряд выдающихся изобретателей, которым по праву может гордиться русская техника. Первым среди них нужно назвать, конечно, И. И Ползунова. В 1766 г., за 20 лет до Джеймса Уатта, на Колывано-Воскресенском металлургическом заводе начала работать изобретенная Ползуновым первая в мире усовершенствованная паровая машина непрерывного действия. Он не дожил до реализации своего великого изобретения, да и само оно не получило распространения и вскоре было забыто. Такая же участь постигла и большинство изобретений другого знаменитого русского изобретателя И. П. Кулибина, который руководил механическими мастерскими Академии наук. Наиболее выдающимся достижением его был проект постройки через Неву одноарочного моста длиной в 298 м. Испытания модели моста, произведенные весьма авторитетной комиссией, в состав которой входил и Эйлер, показали абсолютную точность расчетов Кулибина. Среди других его крупных изобретений нужно назвать оптический телеграф, прожектор, сеялку. Но громкую известность среди современников он получил за создание сложных механических часов в форме яйца, хотя другие его изобретения, конечно, имели неизмеримо большее значение. Р. Глинков изобрел новые текстильные машины: чесальная машина с ручным приводом увеличивала производительность труда в 15 раз, а прядильная с водяным приводом — в 5 раз. Глинков опередил в этой области англичанина Р. Аркрайта.

Как видим, русская наука и техника достигли в XVIII в. крупных успехов. В то же время совершенно очевидно, что господствующий феодально-крепостнический строй тормозил их развитие, особенно внедрение научных и технических достижений в практику.

В истории литературы XVIII век был временем, когда в ней зарождается и расцветает направление, получившее название «классицизм». По своей сущности русский классицизм был тесно связан с западноевропейским, но ему был присущ и ряд особенностей, придававших ему национальное своеобразие — горячий патриотизм, преимущественное обращение к событиям отечественной истории, обличительно-критический пафос, просветительские и гуманистические черты. Вместе с тем под крышей одного литературного направления находились люди, выступавшие с различных общественных и идейных позиций, одни защищали абсолютизм и крепостное право, хотя и критиковали их крайности, а другие, правда не всегда открыто, выступали против них.

Ближайшими предшественниками классицизма в 30—40-х годах были А. Д. Кантемир (1708–1744) и В. К. Тредиаковский (1703–1769). Кантемир в своих сатирах обличал жестокость помещиков, церковников, тунеядцев; это был, по словам В. Г. Белинского, «первый светский поэт на Руси». Тредиаковский многое внес в формирование литературного языка, был реформатором русского стихосложения. В специальной статье он доказывал, что русскому языку свойственно не силлабическое, а силлаботоническое стихосложение, и с этого времени последнее окончательно утвердилось в русской поэзии. Трудно переоценить заслуги Ломоносова в развитии русской словесности. Налисанная им и изданная в 1755 г. «Российская грамматика» надолго стала первой научной грамматикой русского языка. Своими поэтическими произведениями он обогащал русский литературный язык и делал его проще и доступнее широким массам.

Самым ярким представителем русского классицизма был А. П. Сумароков (1717–1777), расцвет творчества которого падает на вторую половину века. Он писал во многих жанрах, но наибольшую славу ему принесли трагедии. Уже его первая трагедия «Хорев» получила широкую известность и была включена в репертуар русского театра. Сумароков защищал интересы дворян, выступая с позиций просвещенного абсолютизма. В то же время он критиковал и осуждал крайности крепостного права и самодержавия, беззаконие и произвол, проводил в своем творчестве идею долга, особенно перед своей родиной, воспитывал чувство собственного достоинства, личной высокой нравственности. Представителем позднего классицизма был М. М. Херасков (1733–1807), его наиболее значительное произведение — эпическая поэма «Россиада».

В последние десятилетия века наряду с классицизмом в художественной литературе зарождается новое течение — сентиментализм. В противоположность известной отвлеченности и схематизму классицизма сентиментализм изображал конкретных людей в определенной обстановке, старался раскрыть психологию своих героев, шире вводил персонажи из простого народа. Наиболее полное свое выражение сентиментализм нашел в повестях Н. М. Карамзина (1766–1826) «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь», которые являются яркими художественными произведениями своей эпохи. Карамзин приобрел большую известность и авторитет как писатель и оказал заметное влияние на дальнейшее развитие русской литературы. Значительные элементы реализма прослеживаются в творчестве Д. И. Фонвизина (1744–1792) и Г. Р. Державина (1743–1816). С особой силой талант Фонвизина проявился в его комедии «Недоросль», в которой едко высмеивается и осуждается мир крепостников-помещиков. Комедия является первым реалистическим произведением русской драматургии и до сих пор не сходит со сцены. Самым крупным поэтом века был Державин. Его знаменитые оды, написанные в формах классицизма, в то же время наполнены жизнью, отличаются красочностью описаний и сочностью языка.

Важные перемены происходят в театральном искусстве. Уже в петровское время открывается первый публичный театр. Однако театральные труппы и репертуар были еще в основном иностранными. Знаменательной датой стал 1756 г., когда в Петербурге был создан первый русский государственный театр, в который вступила часть труппы, организованной в Ярославле Ф. Г. Волковым. Во второй половине века широкое распространение получили любительские и крепостные театры. Среди последних особой известностью пользовался театр графа Шереметева, на сцене которого выступала прославленная крепостная актриса П. И. Жемчугова-Ковалева.

В архитектуре продолжали развиваться традиции народного деревянного зодчества. Шедевром народного творчества стала 22-главая Преображенская церковь на о-ве Кижи на Онежском озере, построенная в 1714 г. Вместе с тем в конце XVII — начале XVIII в. зарождается и получает распространение новый архитектурный стиль — барокко. В культовом зодчестве он представлен выдающимися работами И. П. Зарудного — церковь Архангела Гавриила (Меншикова башня) в Москве, величественный иконостас Петропавловского собора в Петербурге и др. В светской архитектуре вершиной нового стиля являются творения великого зодчего В. В. Растрелли (1700–1771) — Зимний дворец в Петербурге, Большой Царскосельский дворец, Большой дворец в Петергофе. В пригородах новой столицы появляется ряд загородных царских резиденций. Среди них особо выделяется Петергоф (Петродворец), созданный на берегу Финского залива трудами Ж. Леблона, М. Г. Земцова, Т. Усова, Д. Кваренги и других зодчих. Этот великолепный парк с его неповторимыми дворцами и грандиозными фонтанами сыграл исключительную роль в развитии русской архитектуры и садово-паркового искусства и вообще в истории русской культуры.

На смену пышности и парадности барокко постепенно приходит классицизм с его строгостью, простотой и величием, который должен был лучше отразить мощь и величие новой империи. Классицизм приобрел наибольшее распространение во второй половине XVIII в. Гениальным русским зодчим той эпохи был В. И. Баженов (1734–1799). Сохранилась лишь малая доля того, что было построено Баженовым, и в их числе непревзойденный по красоте дом Пашкова в Москве. Он создал проект и модель Большого Кремлевского дворца, который по отзывам современников должен был стать «восьмым чудом света». Однако правительство не выделило нужных средств, и замысел не был осуществлен. В Москве творил другой великий русский архитектор М. Ф. Казаков (1738–1813). Им созданы такие великолепные памятники, как здания Московского университета» Сената в Кремле, Дворянского собрания (Дом Союзов с Колонным залом).

В целом русская архитектура в XVIII в. переживает необычайный взлет, и, думается, не будет преувеличением сказать, что он стал золотым веком в ее истории.

Скульптура XVIII в. отмечена, прежде всего, именами таких выдающихся мастеров, как Ф. И. Шубин (1740–1805) и М. И. Козловский (1753–1802). Земляк Ломоносова, Шубин был автором многих психологически глубоких скульптурных портретов. Резцу Козловского принадлежит знаменитая фигура Самсона для Большого каскада в Петергофе и памятник Суворову в Петербурге.

Русская живопись в XVIII в. наибольших успехов достигла в области портрета. Начало ему было положено уже в петровское время работами крупных живописцев А. Матвеева и И. Никитина. Во второй половине века это направление было продолжено в творчестве талантливых художников А. П. Антропова, Ф. С. Рокотова, Д. Г. Левицкого и В. Л. Боровиковского. Ими создана целая галерея портретов их современников, которые предстают перед нами во всей своей человеческой индивидуальности. В развитии русского изобразительного искусства большую роль сыграло основание в 1757 г. Академии художеств. А в конце века возникает Эрмитаж — один из самых крупных и известных художественных музеев мира.

В истории русской музыки XVIII век характерен прежде всего тем, что культовая церковная музыка отходит постепенно на второй план и все большее значение приобретает светская музыка в ее общественной функции. Она начинает широко использоваться на различных публичных торжествах. В начале века организуется Придворная капелла и ряд частных капелл, которые становятся школами воспитания высококлассных певцов и музыкальных исполнителей. В дальнейшем заметное место в музыкальной жизни страны занимают спектакли приглашенных ко двору итальянской и французской оперы. Последние десятилетия века имеют особое значение, так как именно в это время появляется национальная русская опера, складывается самостоятельная композиторская школа. Первой русской оперой стала «Анюта», поставленная в 1772 г. (музыка В. А. Пашкевича). В дальнейшем широкую популярность приобрели оперы «Мельник — колдун, обманщик и сват» М. М. Соколовского, «Ямщики на подставе» Е. И. Фомина и др. Большой вклад в развитие русской музыки внес Д. С. Бортнянский, автор духовных хоровых сочинений, опер, инструментальных произведений и романсов. В качестве самостоятельного музыкально-драматического жанра утверждается русский балет. Увеличивается интерес к собиранию и изучению народного музыкального творчества, издаются сборники русских песен.

Подводя общие итоги, можно сказать, что общественная мысль и культура России в XVIII в. сделали крупный шаг вперед. Опираясь на наследие предшествующей эпохи, был достигнут новый, более высокий уровень во всех сферах культурного развития. Выдвинулась целая плеяда выдающихся деятелей, обогативших культуру блестящими научными и художественными достижениями. В ряде областей науки и техники, в архитектуре и портретной живописи были заняты передовые позиции в мировой культуре. А в целом был подготовлен новый, еще более могучий взлет русской культуры в XIX в., ставшем ее золотым веком.

Глава 7 КУЛЬТУРА И ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ СЛАВЯНСКИХ И БАЛКАНСКИХ НАРОДОВ В XVIII ВЕКЕ

Зарождавшиеся у народов остэльбского региона идеологии просветительского типа, будучи в определенной мере составной частью общеевропейского духовного движения эпохи Просвещения, обладали существенными чертами регионального своеобразия. Они породили комплекс общественно-культурных представлений и действий, нацеленных против феодально-клерикальных воззрений и в идеологической форме отразивших конкретные потребности развития славянских и балканских народов в период начавшегося перехода от феодализма к капитализму и становления наций, происходившего для подавляющей части народов ареала в обстановке борьбы с иноземным угнетением. Поэтому данный этап общественно-культурного развития у славянских и балканских народов Центральной и Юго-Восточной Европы может быть охарактеризован как национально-просветительский.

Сторонники национально-просветительского направления в культуре и общественной мысли славянских и балканских народов выступали за очищение местной этнокультурной традиции от груза феодально-клерикальных представления и за сочетание ее с философскими принципами европейского Просвещения. При этом, наряду с использованием и критическим усвоением опыта зарубежной, прежде всего английской, французской и немецкой общественной мысли, просветители рассматриваемого региона были во многом связаны друг с другом, проявляли значительный интерес к общественно-культурному развитию России, что способствовало укреплению международных культурных связей и интернационализации духовной жизни народов Восточной Европы в целом.

В Польше и чешских землях регулярное знакомство с зарубежной общественной мыслью приняли относительно устойчивый характер в 1730—1740-е годы. Начало активных выступления просветителей относилось к 60—80-м годам XVIII в. Национально-просветительское течение, представленное общественной и научно-литературной деятельностью историков Г. Добнера (1719–1790), М. А. Фойгга (1733–1787), естествоиспытателя И. Борна (1742–1791) и их единомышленников, складывается и оформляется организационно на рубеже 60— 70-х годов. Крупнейшим чешским просветителем последней трети XVIII в. был гениальный филолог и выдающийся общественный деятель Й. Добровский (1753–1829), один из основоположников славяноведения. В начале 1770-х годов выступают замечательные представители венгерского просвещения — мыс-литель и литератор Д. Бешеньеи (1747–1811), писатели Ф. Казинци (1759–1831), Й. Пейчели и др.

Новые веяния затронули в эти десятилетия и общественную мысль балканских народов. В 1762 г. Паисий Хилендарский (1722–1774) создал «Историю славяноболгарскую», которая открыла новую страницу в духовном развитии Болгарии. Пропагандистом просветительских взглядов в сербской среде стал в 1760-е годы 3. Орфелин (1726–1785). Почин его был продолжен замечательным общественным деятелем и ученым Д. Обрадовичем (1742–1811), явившимся подлинным основоположником сербского Просвещения. В конце 1760-х годов выступает первый словенский просветитель М. Похлин.

У истоков просветительского этапа румынской общественной мысли и культуры стояла так называемая «трансильванская триада» — С. Мику-Клайн, П. Майор и Г. Шинкаи. С начала 1770-х годов открывается эпоха греческого Просвещения, родоначальниками которой были выдающиеся ученые и педагоги Е. Вулгарис (1716–1806) и Н. Теотокис (ум. 1800), которые переселились в Россию. Важный вклад в греческую национально-просветительскую идеологию внесли А. Коране (1748–1833), А. Газис, П. Миснодакис, А. Псалидас, Р. Велестинлас и другие ученые и писатели. Греческая просветительская мысль оказала определенное влияние на духовную жизнь ряда балканских народов. Одним из первых словацких просветителей был А. Ф. Коллар (1718–1783), а в 1780-е годы в Словакии началась деятельность плеяды просветителей, среди которых ведущее место принадлежало историкам Я. Гридличке и Ю. Папанеку, а затем филологам, историкам и писателям И. Байзе (1755–1836), А. Бернолаку (1762–1813), Ю. Таблицу (1769–1832), Ю. Рибаю (1754–1812), Ю. Фандли (1750–1811) и др. В конце XVIII в. просветительские идеи проникали в хорватскую, а отчасти и албанскую среду.

Усвоение западноевропейских идей, содействовавшее выработке национально-просветительских воззрений, отразило глубокие сдвиги в общественной психологии, сопровождавшиеся существенными изменениями в видении мира. Прямым следствием этого была стилевая эволюция культуры славянских и балканских народов, характеризовавшаяся постепенным отходом от спиритуализма поэтики барокко, усилением в ней черт рационализма и последующей выработкой новых способов художественного воплощения идейно-эстетических представлений эпохи. Ввиду ускоренного развития культур народов Центральной и Юго-Восточной Европы это приводило к возникновению, наряду с классицизмом и предромантизмом, синкретических стилей, в которых в переосмысленном виде присутствовали элементы поэтики позднего барокко, а отчасти (особенно в болгарской и сербкой культурах) и отдельные черты стиля предшествующих эпох. Все это придавало не только искусству, но и остальным сферам культуры и быта славянских народов рассматриваемого региона черты регионального и национального своеобразия.

В эпоху Просвещения появились новые организационные формы культурной деятельности у многих народов. Первым опытом в этой области явилось «Общество неизвестных литераторов», возникшее в моравском городе Оломоуц в 1746 г. Это, еще достаточно космополитическое, научно-литературное объединение, просуществовавшее до 1751 г., имело собственный устав и издавало журнал «Ежемесячные извлечения о древних и новых ученых предметах». Наряду с учеными из Чешских земель в деятельности оломоуцкого общества участвовали словацкий и венгерский историк М. Бель (1680–1749), венский астроном и математик Д. Маринони (1670–1755), итальянский историк А. Муратори (1672–1750) и ряд других видных ученых и литераторов того времени. Журнал общества сообщал о книгах разнообразного содержания, публиковал хронику культурной жизни разных стран Европы; в 1747 г., например, на его страницах была помещена подробная информация о второй камчатской экспедиции В. Беринга и А.И. Чирикова. В 1770-е годы в Праге возникло и успешно развивалось Ученое общество, которое практически выполняло функции чешской национальной академии наук. В 1779 г. венгерский писатель и философ-просветитель Д. Бешеньеи ставил вопрос об основании академии наук Венгерского королевства. На протяжении второй половины XVIII в. неофициальные просветительские научно-литературные объединения возникали в разных землях Центральной Европы. Значительную роль в истории польского Просвещения сыграло объединение вокруг Г. Коллонтая (1750–1812), так называемая «Коллонтаевская кузница». На Балканах, где благоприятная обстановка для создания подобных объединений отсутствовала, их роль в культурной жизни южнославянского, восточнороманского и греческого населения выполняли отчасти кружки ученых книжников при некоторых православных монастырях.

Подобные объединения являлись, кроме всего прочего, важными формами зарождавшегося национально-освободительного движения. По мере развития и расширения его социальной базы, на исходе XVIII в. наряду с культурно-просветительскими объединениями у некоторых народов ареала создаются конспиративные кружки и союзы, в которых все большее влияние приобретали радикально-демократические настроения. На их рост заметное воздействие оказывали революционные события во Франции, особенный отклик получившие на польских землях и в Венгерском королевстве, где возникли организации и группы, участники которых получили название якобинцев.

Сохранявшиеся в XVIII в. различия в темпах и уровне духовного развития отдельных стран весьма ощутимо отразились на народном образовании. В Польше и Габсбургской монархии оно к началу рассматрияаемого периода контролировалось католической церковью и почти полностью находилось в руках монашеских орденов, прежде всего иезуитов и пиаров. Между тем нужды социально-экономического развития требовали распространения грамотности и придания школьному делу светского характера. Сам ход исторического развития подводил правящие круги к столкновению с церковной иерархией, подрывал один из устоев политики Контрреформации. Ранние симптомы конфликта выявились еще в первой половине XVIII в. В Польше С. Конарский (1700–1773), возглавивший учебные заведения ордена пиаров, добился в 1740-е годы важных преобразований, которые усиливали светский характер образования. В 1740 г. в Варшаве была открыта по инициативе С. Конарского средняя школа Коллегиум Нобилеум с хорошо оборудованными физическими кабинетами, в 1747 г. открылась библиотека Залусских, насчитывавшая около 300 тыс. томов книг. Эти усилия были продолжены затем польскими просветителями, услугами которых в этом отношении решил воспользоваться король Станислав Понятовский. В 1773 г. в Польше была учреждена так называемая Эдукационная комиссия, явившаяся первым в Европе министерством культуры и просвещения. Благодаря усилиям передовых польских ученых и общественных деятелей Г. Коллонтая и Я. Снядецкого (1756–1830) на рубеже 70—80-х годов была проведена реформа старейшего Краковского университета, в котором преподавание стало осуществляться на польском языке и в просветительском духе.

Сложную картину представляло собой дело народного образования в землях Австрийской монархии, где университеты и средняя школа находились в руках католической церкви, исключая отдельные районы Венгерского королевства и Трансильвании, в которых существенную роль играли протестантское и православное духовенство. В начале 1750-х годов австрийское правительство предприняло первые и весьма робкие шаги по реформе программ университетского образования. В 1760 г. в венгерском университете в Надьсомбате (Трнава) было введено чтение ряда естественнонаучных предметов, в 1769 г. открылся медицинский факультет, а в 1777 г. университет был переведен в Буду.

Для подготовки реформы всей системы народного образования в Австрийской монархии в 1760 г. в Вене была образована специальная учебная комиссия. Однако практическое осуществление реформы началось только в 1773 г. после официальной ликвидации на основании папской буллы ордена иезуитов. В 1774 г. был издан закон о государственной школе, вводивший обязательное обучение. Если в 1775 г. в Чехии насчитывалось около 1000 школ и около 30 тыс. учащихся, то на рубеже 80—90-х годов количество школ возросло в 2,5 раза и число учеников — в 6 раз. В итоге обучением было охвачено около 75 % всех детей школьного возраста. Преподавание, кроме первых классов начальной школы, велось, однако, на немецком языке. Возникшая в связи с этим угроза германизации, усугублявшаяся другими мерами австрийского правительства, встречала сопротивление, особенно в Венгерском королевстве, сохранившем достаточно широкую автономию и организовавшем, например, издание школьных учебников на венгерском языке. Не уступая в главном, Вена вынуждена была делать мелкие уступки. Так, в 1793 г. при Пражском университете была учреждена кафедра чешского языка и литературы, которую возглавил известный чешский историк Ф.М. Пельцль (1734–1801). В 1790-е годы преподавание географии и богословия на румынском языке началось в трансильванском городе Блаже.

Труднее обстояло дело у южнославянских народов, хотя в Воеводине, которая входила в состав австрийской монархии, положение было все же более благоприятным, нежели в сербских землях Османской империи. Именно поэтому Воеводина стала центром притяжения сербских культурных сил. Важную роль играла и помощь со стороны России. В 1726 г. в г. Сремски Карловцы прибыл русский педагог и переводчик Максим Суворов, который с 1716 по 1720 г. жил в составе группы русских переводчиков в Праге, где, по собственному почину, окончил полный курс философского факультета. С собой из Петербурга М. Суворов привез отпечатанные в России книги — 100 экземпляров «Грамматики» М. Смотрицкого и 400 экземпляров «Букваря» Феофана Прокоповича. Они явились учебниками первой сербской светской школы, созданной М. Суворовым и работавшей до 1731 г.

Затем воспитанники Киевской академии основали четыре сербские школы, причем одну в Белграде. Директором восстановленной школы в Карловцах в 1733–1737 гг. был киевлянин Эммануил Козачинский. В эти же годы некоторые представители сербской молодежи ездили для получения образования в Киев. В 20—80-е годы XVIII в. в Киевской академии обучалось около 20 южных славян, в том числе сербский историк Йован Раич (1726–1801). Австрийское правительство весьма подозрительно смотрело на усиливавшиеся русско-славянские контакты. Запретив ввозить русские книги, оно распорядилось создать в Вене в 1771 г. типографию, которая призвана была печатать книги для сербского населения монархии.

Что касается земель европейской Турции, то там положение с народным образованием оставалось примерно таким же, как в XVII в. К середине XVIII в. на территории Болгарии имелось всего 2 городских и 12 сельских училищ, находившихся в руках православного духовенства. Первая высшая школа в Бухаресте открылась в 1678 г., однако преподавание велось на греческом языке. Во второй половине XVIII в. Георге Шинкай (1754–1816), Георге Лазер (1779–1823) и другие румынские просветители начали борьбу за высшее образование на родном языке. Но их замыслы были реализованы только в начале XIX в. открытием Инженерной школы в Яссах (1814 г.) и высшей школы в Бухаресте (1816 г.).

Активными проводниками просветительских идей становятся в XVIII в. книга, периодическая печать и библиотеки. Как и в остальных областях культуры, в книжном деле преобладающей делается тенденция приближения к потребностям и задачам национального развития. Одним из ярких выражений этой тенденции было создание национального книгопечатания, отказ от инонациональной языковой формы и переход к публикации на языках славянских и балканских народов.

Первый в Польше журнал на польском языке появляется в 1758 г. Он выходил всего три года и назывался «Новые экономические и ученые ведомости, или Собрание вещей, для счастья человеческой жизни необходимых». Подлинным родоначальником польской журналистики в прямом смысле этого слова стал журнал «Монитор» (1765–1785), в котором пропагандировались умеренные просветительские идеи. К исходу XVIII в. польская журналистика достигает значительного развития, причем в ней все более уверенно звучали прогрессивные, радикальные требования.

Первая газета на чешском языке начала издаваться в Праге в 1719 г. известным типографом К. Розенмюллером (1678–1727) под названием «Чешский почтальон». Хотя информация, помещавшаяся в газете, в том числе и о России, сыграла определенную роль в оживлении культурной жизни Чешских земель, она прекратила свое существование в 1772 г. из-за недостатка подписчиков. В 1790 г. Вацлав Крамериус (1753–1808) создал издательскую и книготорговую фирму «Чешская экспедиция», которая возобновила издание газеты на чешском языке и выпускала книги для широкого народного читателя.

В Венгрии печатная газета появилась впервые в период освободительной антигабсбургской войны под руководством Ференца Ракоци. Она называлась «Венгерский Меркурий» и весьма нерегулярно выходила на латинском языке в 1705–1710 гг. (всего вышло семь номеров). На венгерском языке газета «Венгерский вестник» стала издаваться в 1780 г. В последующие годы появляются первые научные журналы, а в 1789 г. — первый литературный журнал на венгерском языке «Венгерский музей».

Перед национальным книжным делом на Балканах, как и прежде, стояли непреодолимые трудности, в связи с чем южнославянское и греческое книгопечатание могло, да и то в весьма скромных масштабах, существовать только вне пределов коренной этнической территории или за рубежом. В Венеции, например, приступил в 1768 г. к выпуску первого сербского журнала «Славяносербский магазин» 3. Орфелин. Первая греческая газета «Эфирис» издавалась в Вене в 1790–1797 гг.; первые газеты на румынском языке появились только в 1829 г. В таких условиях рукописная традиция сохраняла свою жизненность и господствовала не только в пределах Османской империи, но в первой половине XVIII в. и в Воеводине. Здесь, в г. Сремски Карловцы монахи братья Киприан и Еротей, прибывшие из сербского монастыря Рачи-на-Дрине, и их сподвижник Таврило Стефанович Венцлович организовали мастерскую по изготовлению рукописных книг и положили начало так называемому славяносербскому языку, сочетавшему элементы народного сербского и книжного старославянского языка.

Воздействие идеологии просветительского типа с особой отчетливостью проявилось в распространении научно-технических знаний, в росте общественного интереса к естественным и точным наукам. В польской, чешской, словацкой, венгерской, словенской среде выдвигаются ученые, внесшие вклад в разработку ряда естественных и точных наук и в их пропаганду среди населения. Таковы, например: в Польше — геолог и естествоиспытатель Кшыштоф Клюк, уже упоминавшийся астроном, математик, географ и филолог Ян Снядецкий, его брат, химик и естествоиспытатель, Анджей Снядецкий (1768–1838); в Чешских землях — минералог и иностранный член Академии наук в Петербурге Игнац Борн, математик и физик Ян Тесанек (1728–1788), физиолог-материалист Иржн Прохазка (1749–1820); в Словакии — естествоиспытатель и геолог Ян Скополи (1727–1788) и автор учебника горного дела, переведенного вскоре на французский язык, минералог Христофор Делиус; в Венгрии — медики Шамуэль Рац, Иштван Веспреми, а также Ференц Керестури, ставший профессором Московского университета; в Дунайских княжествах — ученый-энциклопедист Дмитрий Кантемир (1673–1723). Эти и другие ученые внесли вклад в развитие европейской науки эпохи Просвещения.

Особое значение в общественно-культурной жизни славянских и балканских народов Центральной и Юго-Восточной Европы имели в рассматриваемый период гуманитарные области знания, прежде всего историческая наука и филология. И это естественно, ибо обращение к опыту прошлого, разработка норм формировавшихся национальных литературных языков способствовали лучшему осмыслению современного положения этих народов, стимулировали развитие национального самосознания, подготавливали разработку идеологических программ национально-освободительных движений.

В Польше у истоков этого стояли Г. Коллонтай, С. Сташиц (1755–1826), А. Нарушевич (1733–1796), Ф. Богомолец и ряд других ученых и общественных деятелей, связанных с просветительскими идеями. Монументальная «История польского народа» в семи томах (1780–1786) А. Нарушевича занимает важное место в польской историографии. Хотя изложение событий в ней доведено только до конца XIV в., «История» была актом не только науки, но и публицистики — автор выступал сторонником сильной королевской власти и стремился показать гибельность для Польши шляхетской вольницы.

Принципиальное значение для чешской культуры и общественной мысли имел многотомный критический комментарий к «Чешской хронике» В. Гайка (XVI в.), который был составлен Г. Добнером. Первый том этого труда увидел свет в 1761 г. и вскоре возбудил против автора негодование в среде сторонников лагеря Контрреформации. Используя широкий круг источников и литературы (включая «Краткий российский летописец» М.В. Ломоносова), Г. Добнер решительно порывал с проникнутыми духом клерикализма историческими стереотипами своих предшественников. Он стремился доказать демократический характер общественного строя древних славян и наносил удар по генеалогическим построениям многих крупнейших чешских и польских феодальных родов.

Во многом сходными чертами проникнуты исторические труды словацкого и венгерского историка-энциклопедиста Матея Беля (1684–1749), который, в частности, выпустил пятитомное «Новое географическое и историческое описание Венгрии» (1735–1742), а также сборник документов по истории народов Венгрии (1735). Активными пропагандистами просветительских идей в исторической науке были словацкие историки Я. Грдличка и Ю. Папанек, которые в своих работах 1780-х годов отстаивали право словацкого народа на самобытное развитие.

В середияе XVIII в. в Трансильвании началась деятельность так называемой «трансильванской триады», в которую входили униатские священники: упоминавшиеся выше С. Мику-Клайн и Г. Шинкаи, а также П. Майор. Они отстаивали «дакороманскую идею», согласно которой предки восточных романцев являлись автохтонами на данной территории, а их язык происходил от римской латыни. Способствуя формированию и пропаганде румынского национального самосознания в Дунайских княжествах, они помогали развитию буржуазно-национальных воззрений.

Историческая проблематика получила также разработку во второй половине XVIII в. и в южнославянской и греческой среде. Выдающимся памятником болгарской культуры того времени стала «История славяноболгарская» Паисия Хилендарского, в которой он доказывал необходимость развития и обогащения болгарского литературного языка и призывал соотечественников бороться за достижение национальной независимости. Патриотическими идеями были проникнуты труды словенских авторов — М. Похлина, написавшего в 1770–1778 гг. «Краинскую хронику», и «Опыт описания истории Крайны и прочих южных славян Австрии» (1778–1791) крупнейшего словенского просветителя и приверженца идей Французской буржуазной революции Антона Линхарта (1756–1795). Сербский просветитель Иован Раич, воспитанник Киевской академии, в своей «Истории разных славянских народов, наипаче болгар, хорватов и сербов» (1794–1795) проповедовал единство южных славян и мысль об укреплении их связи с Россией. Видный представитель греческого Просвещения Е. Вулгарис отстаивал мысль о необходимости восстановления Византийского государства.

Интенсивно разрабатывались в XVIII в. и вопросы филологии. Наиболее характерным для всех трудов в этой области было подчеркивание важности развития и совершенствования литературных языков, введения в них научной терминологии и обогащения народной лексикой. Особое значение имело это для таких народов, как сербы, хорваты, словенцы, влахи (румыны), у которых общенациональные литературные языки еще не успели сложиться, а также для словаков, употреблявших в качестве письменного чешский литературный язык. Однако задачи развития языка были не менее актуальными и для польского, венгерского и чешского литературных языков, обладавших непрерывной и длительной традицией. Огромный вклад в изучение и разработку не только чешского языка, но и славянской филологии в целом внес И. Добровский.

Огромная общественная значимость борьбы за развитие национальных языков и устранение стоявших перед ними препятствий породила публицистические трактаты, в которых разбор собственно лингвистических вопросов сочетался с оценкой их культурно-патриотического смысла. В чешской и словацкой среде это были так называемые «языковые защиты», образцом для которых являлась «Защита» Б. Бальбина, лишь в 1775 г., спустя столетие после написания, увидевшая свет в Праге на латинском языке. Широкий резонанс вызвала вышедшая там же в 1783 г. «Защита чешского языка от злобных его хулителей» В. Тама (1765–1816) — первый публицистический трактат такого рода, написанный по-чешски. Во многом сходные по смыслу произведения появлялись и у других народов. Так, в середине XVIII в. словенец А. Качнч-Мношнч выступил с патриотическим трактатом «Разговор, угодный народа словенского».

С особой силой общественного и эмоционального воздействия национальнопросветительская проблематика получает воплощение в художественной культуре славянских и балканских народов. Выдающимся и наиболее целостным явлением художественной культуры остэльбского региона — по богатству жанров и их взаимосвязанности — стало польское искусство. Стремясь укрепить государственные устои, чтобы избежать национальной катастрофы, польские просветители подвергали резкой критике своеволие шляхты, поддерживали королевскую власть. Со своей стороны король Станислав Август, заинтересованный в привлечении на свою сторону общественного мнения, проводил курс на поддержку национальной художественной культуры, хотя действия короля-мецената нередко отличались мелочностью и сковывали творческие силы деятелей искусства. У остальных народов ареала ситуация была иной — понятно, что ни австрийская монархия, ни тем более Османская империя ни в коей мере не были заинтересованы в поддержке художественной культуры подвластных народов. Наоборот, они чинили ее развитию всяческие препятствия. Поэтому особую роль в художественной жизни этих народов приобрела общественная поддержка, а в отдельных случаях — меценатство со стороны патриотически настроенных представителей господствующих классов.

Среди разных форм художественной культуры наибольшую роль играли литература, театр, а также изобразительное искусство и музыка. Большим жанровым разнообразием отличалась польская литература. В ней были представлены такие популярные в эпоху Просвещения жанры, как роман, сатирическая и комическая поэзия, басни, пьесы и т. п. В творчестве И. Красицкого (1735–1801), С. Трембецкого (1735–1812), Т. К. Венгерского (1755–1787), Ф. Дмоховского (1762–1808), Ф. Заблоцкого (1750–1821) и ряда других поэтов, писателей и драматургов второй половины XVIII в. звучали темы гуманизма, защиты обездоленных крестьян, обличался эгоизм шляхты и духовенства. Хотя по большей части подобные произведения оставались в рамках умеренного просветительства, отдельные польские литераторы поднимались до воспевания идей революционного преобразования общества. Таково, например, творчество поэта Я. Ясиньского (1758–1794).

Для литератур остальных народов остэльбского региона, не отличавшихся столь значительным жанровым разнообразием, также характерен был лейтмотив борьбы за свободное развитие народа, осуждение общественных пороков, прославление любвн к родине и патриотизма. Подтверждением этому может служить «Трагедия Агиса» Д. Бешеньен, которой начинается развитие литературы венгерского Просвещения. Этнмн чувствами были проникнуты и появляющиеся во второй половине XVIII в. литературные произведения у балканских народов. Так, в поэме «Плач Сербии» (1761) 3. Орфелин осуждал поведение не только австрийских властей, но и православного духовенства. Тема любви к родине, борьбы за свободу пронизывали творчество греческих поэтов К. Дапонтеса и М. Ионау. В XVIII в. появляются сочинения Н. Фракулы и других албанских поэтов, в которых воспевалась борьба народа с османскими угнетателями.

Специфическим средством пропаганды национально-просветительских идей в массовой аудитории стал у многих народов в то время театр. Осуждение и осмеяние реакционных кругов польского общества, проповедь идей добра и социальной справедливости звучали, например, в пьесах польских драматургов Ф. Богомольца (1757–1784), В. Богуславского (1757–1829), Ю. Немцевича (1757–1841). В 1765 г. в Варшаве был открыт Национальный театр. Борьба за создание профессионального театра, который стал бы общественно-политической трибуной, занимает одно из важнейших мест и в усилиях чешских просветителей второй половины XVIII в. Среди них значительную роль сыграли В. Там, К. Там (1763–1816) и В. Стах (1754–1831).

В таких сферах художественной культуры, как живопись и музыка, все большее значение приобретали произведения национально-патриотической тематики, прославлявшие прошлое своих народов, показывавшие жизнь не только аристократов, как обычно было прежде, но в первую очередь простых людей — крестьян, ремесленников, интеллигенции. Преимущественно по заказу средних городских слоев, например, работали польские художники К. Войняковский (1771–1812), чешский художник Н. Грунд (1717–1767), словенский портретист Ф. Берган (1721–1769) и др. В ряде городов Центральной Европы создаются в эти десятилетия школы живописи и рисунка. Значительного размаха достигает и музыкальная культура, в которой ведущее место занимают опера и инструментальная музыка, например, знаменитые полонезы М. Огиньского (1765–1833). В музыкальной культуре особенно наглядно проявляется взаимосвязь и взаимовлияние культур. Так, видный композитор Ю. Козловский (1757–1831) позднее переехал в Россию и принимал участие в местной художественной жизни. Существенный вклад в польское оперное искусство внес словак М. Коменьский (1734–1821). Тесные связи с чешской средой установились у гениального В. Моцарта. Большой известностью в Польше и землях Австрийской монархии пользовалась музыка итальянских, французских и других зарубежных композиторов. В то же время ввиду неблагоприятных условий, существовавших на родине, многие деятели искусства были вынуждены жить и творить в Германии, Италии, Англии, России и других странах Европы. Так, замечательный чешский композитор и дирижер, учитель и друг Моцарта, «божественный чех» Й. Мысливечек (1737–1781) с 1763 г. работал в Италии. В Россию переехал чешский музыкант Я.А. Мареш, организовавший в середине XVIII в. в Петербурге оркестр роговой музыки, получивший затем широкую известность не только здесь, но и во многих странах Европы.

Характерной чертой культуры славянских и балканских народов XVIII в. было развитие фольклора и различных жанров искусства, ориентированных на народную среду и получавших в ней значительную популярность. В Чешских землях, например, в первой половине этого столетия создавались сатирические произведения из жизни горожан, а затем сложилось направление так называемой полународной литературы. В середине XVIII в. в Моравии родилась «Ганацкая опера», представлявшая собой народную вариацию комической европейской оперы. В Венгерском королевстве появился вербукон, сочетавший элементы мадьярского, славянского, балканского и ближневосточного мелоса. Наряду с труппами бродячих актеров у многих народов Центральной и Юго-Восточной Европы важную роль играл кукольный театр, нередко являвшийся средством пропаганды передовых, свободолюбивых идей. Примечательной чертой культурной жизни южнославянского и восточнороманского населения было возрождение эпического творчества, основным жанром которого был гайдуцкий эпос. Наряду с исполнением традиционных произведений фольклора, в XVII–XVIII вв. возникают новые его образцы — цикл песен о Косовской битве в сербской среде, о царе Шишмане у болгар и т. д. Характерно обращение фольклора того времени не только к наиболее важным, драматическим событиям жизни народа в прошлом, но и к войнам европейских государств с Османской империей, воспевание подвигов народных героев. Переосмысление истории с точки зрения современности отразило свободолюбивые устремления славянских и балканских народов, их веру в конечное торжество социальной справедливости. Народная культура сыграла необычно важную, во многом решающую роль в складывании системы национальной культуры, формировавшихся наций в Центральной и Юго-Восточной Европе.

Этот процесс, на который влияли идеи Просвещения, протекал в упорной борьбе с реакционными и консервативными силами — приверженцами феодально-клерикальной идеологии в различных ее разновидностях, а также с гегемонистскими устремлениями правящих кругов австрийской монархии и Османской империи в отношении подвластных и зависимых от них народов. Поэтому в целом борьба за развитие культуры этих народов имела в XVIII в. прогрессивный, общедемократический характер.

С социально-экономической точки зрения эта борьба, отразившая начальный этап формирования буржуазного общества, не могла не нести в себе будущих классовых конфликтов. Это со всей очевидностью и в немалой степени под влиянием событий Французской революции стало проявляться на рубеже XVIII–XIX вв. и в последующие десятилетия, но зародыши подобных антагонизмов наблюдались уже в культурной жизни XVIII в., которая отражала не только идейно-эстетическое, но и общественно-политическое развитие своей эпохи. Поэтому борьба за просветительское истолкование задач науки и искусства, усилия по развитию и совершенствованию национальных литературных языков и созданию на них литературы, стремление создать основы целостной системы национальной культуры — все это оказывалось важнейшим (а для значительной части славянских и балканских народов единственно возможным) способом развития национально-просветительской общественной мысли.

Примечательным аспектом деятельности сторонников просветительских идей были усиливавшийся интерес к философской проблематике и к опыту европейской общественной мысли XVII–XVIII вв. Прежде всего это проявилось в ознакомлении с многими трудами английских, французских, немецких и других европейских просветителей и в распространении ряда их произведений как в оригиналах, так и в переводах. Это было тем более примечательно, что в Польше до середине XVIII в., а в Австрийской монархии отчасти и позднее важнейшие труды передовых европейских мыслителей были под запретом. Во второй половине XVIII в. положение постепенно начинает меняться. В Габсбургских землях, например, с 1752 по 1790 г. на немецком (в Вене и Праге) и венгерском языках было выпущено 56 переводов сочинений Вольтера, два раза в Вене (1779) и один раз в Праге (1781) выходили произведения Ш. Монтескьё, а продажа его «Духа законов» на французском языке была дозволена еще в начале 1750-х годов.

Одновременно появлялись и первые опыты самостоятельной разработки философских вопросов, хотя они носили еще робкий характер и несли на себе печать непоследовательности и компромисса между философским рационализмом и религиозным провиденциализмом — таковы, например, работы Я. Бергхауэра (1684–1760) в Чешских землях, А. Яслинского (1715–1784) и Я.Б. Хорвата (1732–1800) в Словакии, хотя у последнего уже встречается критический подход к учению Канта. Более характерным, однако, для просветителей в Центральной и Юго-Восточной Европе было включение общефилософской проблематики в труды по истории, филологии и естественным наукам, а также в публицистические выступления. Об этом, в частности, свидетельствовало творчество таких выдающихся общественных деятелей, литераторов и ученых, как Г. Коллонтай, Ф. Езерский и С. Сташиц в Польше, Д. Бешеньеи, Ф. Казинци и Г. Берзевици в Венгрии, И. Борн, Й. Добровский и И. Прохазка в Чешских землях, А. Линхарт в Словении, Д. Обрадович в Сербии и т. д. Общефилософская проблематика получила отражение в трактате Паисия Хилендарского и в воззрениях ближайшего его предшественника Д. Брадати (ок. 1690–1760). Спецификой этого процесса было то, что значительная часть просветителей у славянских и балканских народов либо принадлежала к духовному сословию, либо была связана с ним по происхождению и воспитанию. Это не могло в ряде случаев не накладывать отпечатка на развитие общественной мысли, ослабляя или сглаживая остроту борьбы с клерикализмом, которая за немногими исключениями велась не против религии как таковой, а против некоторых устаревших и ставших одиозными церковных институтов.

Наиболее целостным феноменом общественной мысли XVIII в. в остэльбском регионе было польское Просвещение. Наряду с ним высокого уровня развития достигли идеи просветительского типа в венгерской, чешской, словацкой и греческой среде, а также у сербов и словенцев. При этом у ряда балканских народов задачи просветительского этапа общественной мысли решались порой с использованием некоторых приемов поэтики барокко, что придавало процессу идейного развития черты регионального своеобразия. Таким образом, если далеко не во всех случаях представляется возможным говорить о национально-просветительских воззрениях как о всеохватывающей идейно-культурной системе, в главных, основных чертах это течение общественной мысли у всех славянских и балканских народов ареала имело все же немало сходного. Представители этого направления подвергали критике феодально-клерикальную идеологию, осуждали суеверия и религиозный фанатизм, отстаивали требования духовной свободы и веро-терпимоств, эмансипации личноств как части национального коллектива, а в ряде случаев высказывались за смягчение или отмену крепостного права и проведение реформ, которые объективно отвечали развитию буржуазных отношений.

Само по себе движение эпохи Просвещения в остэльбском регионе не было единым, поскольку по ряду принципиальных вопросов между просветителями существовали серьезные расхождения. Если, например, поэты С. Трембецкий и И. Красицкий или историк А. Нарушевич тяготели к умеренному крылу польского Просвещения, то выразителем его левого, революционного направления был поэт Я. Ясиньский. Представителями радикального лагеря венгерского Просвещения были Г. Берзевици и особенно Й. Хайноци, один из участников заговора венгерских якобинцев 1793–1794 гг. Вызревание радикального направления происходило и в общественной мысли греческого Просвещения, один из видных представителей которого, Р. Велестинлис, вдохновленный идеями Французской революции, подготовил проект конституции для Греции и других балканских земель, восстановление независимости которых он предвидел. Наоборот, в чешской и словацкой общественной мысли эпохи Просвещения не возникло радикального, а тем более революционного крыла, хотя, например, такие деятели чешского национально-просветительского течения, как Ф. Сгейнский, Я. Опиц (1741–1812) и Й. Добровский, и высказывали в 1780-х — начале 1790-х годов некоторые радикальные идеи по вопросам общественного устройства и религии. Все же никто из чешских и словацких просветителей никогда не принимал идеи революционного переустройства общества, оставаясь приверженцами просвещенного абсолютизма. Политическая система австрийского йозефкиизма питала их надежды на возможность мирным путем достичь того, на что в противном случае потребовалось бы бессмысленное, по их мнению, кровавое насилие. И такая позиция была во многом близка большинству деятелей остальных народов ареала.

Несмотря на ограниченность и преобладающую умеренность в социально-политической области, сторонники идей Просвещения сыграли огромную роль в развитии национального сознания угнетенных народов рассматриваемого региона, в мобилизации сил зарождавшихся национально-освободительных движений. Общественная мысль большей части XVIII в. составила подготовительный этап и начальную фазу идейного развития периода, который в истории большинства народов данного региона получил наименование эпохи национального возрождения.

Глава 8 РАННИЕ БУРЖУАЗНЫЕ ГОСУДАРСТВА И «ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ» В ЕВРОПЕ XVIII ВЕКА

В первой половине XVIII в. процесс преобразования на капиталистических основах дальше всего зашел на северо-западе Европы, где результаты буржуазных революций принесли свои плоды: Великобритания и Нидерланды, будучи эпицентром капиталистической эволюции, наглядно продемонстрировали преимущества нового строя. Именно эти страны шли в авангарде не только экономического и политического, но и идеологического переустройства общества, что выразилось прежде всего в секуляризации общественного сознания. Именно из этого региона шли наиболее яркие достижения новой идеологии, рожденной победоносными буржуазными революциями, — механика Ньютона, идея общественного договора и сенсуализм. В остальной Европе продолжали господствовать феодальные порядки, а политический строй являлся, как правило, абсолютной монархией, хотя повсюду зародились уже капиталистические отношения.

В политическом отношении в наиболее развитых государствах Европы, вступивших на капиталистический путь, прежде всего в Англии, складывались новые, свойственные капитализму формы государственной власти. Именно первая половина XVIII в. стала для Англии тем временем, когда старые формы — в частности, парламент — во все большей степени наполнялись новым содержанием. Дверь этому открыла «славная революция» 1688 г., окончательно поставившая у власти обуржуазившуюся земельную аристократию и верхушку торгово-промышленной буржуазии. Установился режим конституционной монархии, конституционной по сути, поскольку какого-либо основного закона или конституции как таковой в Англии так и не было принято. Вильгельм III Оранский получил власть с рядом ограничений, сформулированных в «Декларации прав» и затем в «Билле о правах»: король уже не мог приостанавливать действия законов и взимать налоги. Значительно усиливалась власть парламента, который практически должен был теперь собираться ежегодно, так как сбор налогов и цивильней лист вотировались всего на год. Была провозглашена свобода прений в парламенте и подачи в него петиций. В 1701 г., незадолго до смерти Вильгельма Ш, парламент принял «Билль о престолонаследии и статут об устройстве королевства», отрезавший Стюартам возможность возврата на британский престол. Прав на него был лишен находившийся в эмиграции сын Якова II, реакционер и католик, а наследницей провозглашалась бездетная дочь Якова II Анна. После нее престол должен был перейти к представителям Ганноверской династии, потомкам дочери Якова I. Главным же было введение парламентаризма — ответственности министров перед парламентом. Кроме того, отныне принятые в парламенте законы вступали в силу не только после подписания их королем: они должны были быть контрассигнованы министром, внесшим этот законопроект в парламент. К парламенту теперь переходило и право назначать и смещать судей.

Вступление на престол после кончины Вильгельма III Оранского безвольной, ограниченной и малообразованной Анны (1702–1714) лишь способствовало дальнейшему фактическому усилению всевластия парламента. Этот процесс был продолжен унией Англии с Шотландией 1707 г., которая упраздняла шотландский парламент. Представители от Шотландии были включены в состав английского парламента. Именно с этого времени стало употребляться название «Великобритания.»

В первые десятилетия XVIII в. в двухпалатном парламенте Великобритании — палате лордов, куда входила верхушка землевладельческой аристократии, и палате общин — господствовали попеременно две партии (парламентские группировки) «виги» и «тори», боровшиеся между собой за большинство и. соответственно. за власть. Если виги были большей частью коммерсанты, финансисты, крупные предприниматели, составившие себе состояние на заморской торговле и колониальных авантюрах, а также обуржуазившиеся землевладельцы-аристократы. то тори поддерживались в основном среднепоместными сквайрами-помещиками. более консервативными по своей сути.

Дальнейшая деградация королевской власти в Великобритании нашла олицетворение в первых королях Ганноверской династии, при Георге I (1714–1727). который почти совсем не занимался английскими делами и даже перестал со временем посещать заседания Тайного совета, превратившегося окончательно из совещательного органа при короле в независимый от него кабинет министров, подотчетный уже только парламенту. На практике полностью утвердился парламентаризм. так как король стал назначать кабинет из представителей партии, имевшей большинство голосов в парламенте. При втором представителе Ганноверской династии — Георге II (1727–1760) король потерял право вето в отношении принятых парламентом законов и право принимать участие в заседаниях правительства.

Усиление власти парламента привело к обострению борьбы между вигами и тори за большинство. Во главе вигов, сформировавших кабинет в 1702 г., стоял видный полководец, при этом карьерист и взяточник, герцог Мальборо. Но уже в 1710 г. тори, воспользовавшись трудностями в войне за «испанское наследство», одержали на выборах победу, сформировали свой кабинет, где первую скрипку играл виконт Болингброк. один из виднейших представителей английской политической мысли первой половины XVIII в. Стремясь упрочить господствующее положение землевладельцев, тори приняли в 1711 г. статут, установивший имущественный ценз для депутатов от графств в 600 ф. ст. годового дохода с недвижимости, а для депутатов от городов — в 200 ф. ст. Однако эта мера не помогла им сохранить власть. После вступления на престол Георга I виги вернулись и. стремясь закрепить за собой победу, в 1716 г. приняли закон об увеличении срока полномочий депутатов с трех лет до семи.

Столь превозносимая многими авторами английская парламентская система в том виде, как она установилась в первые десятилетия XVIII в., была весьма далека от народа. Избирательными правами пользовалось всего 5 % населения. Кроме того, выборы оставались открытыми, широко применялся подкуп, на избирателей оказывалось прямое давление. Сами же депутаты были весьма податливы к подкупу, коррупции, осуществлявшейся посредством пенсий, подачек, а также раздачей выгодных должностей. Именно в первой половине XVIII в. в Великобритании появился ставший в наши дни столь обычным тип профессионального буржуазного политика, точнее политикана, в практике которого характерными чертами были предприимчивость, беспринципность, изворотливость, смешивание дел политических с собственным обогащением. Таким деятелем нового, буржуазного типа и был лендлорд и финансист Роберт Уолпол, с 1721 по 1742 г. лидер партии вигов и премьер-министр.

Конституционная по сути и парламентарная монархия, установившаяся в Великобритании в первой половине XVIII в., оказалась именно предтечей того политического строя, установление которого влекло за собой укрепление и победу новых капиталистических отношений. Естественно, современники, как восхищавшиеся английскими порядками, к примеру Монтескьё или Вольтер, так и замечавшие их пороки, не могли адекватно оценить происшедшие перемены. Более того, в ослаблении королевской власти в Великобритании подчас видели источник слабости. Это объяснялось отчасти тем. что главной тенденцией развития политических институтов в большей части Европы было укрепление власти монарха, а государства, где такой сильной централизованной власти не было, такие, как Речь Посполитая или старые патрицианские республики Венеция и Генуя, явно находились в тот период в состоянии упадка.

Однако влияние британского примера совершенно особым образом проявилось тогда в Швеции, где в 1718 г. военно-бюрократический абсолютизм рухнул вместе с его носителем Карлом XII, сраженным пулей темной ночью под стенами норвежской крепости Фредрикстен. Здесь политическое развитие в направлении установления новых, свойственных капитализму форм было весьма своеобразным. В 1718–1720 гг. в Швеции установилась система сословного парламентаризма, где полнота государственной власти оказалась в руках парламента, состоявшего издавна из четырех сословий (дворянства, бюргерства, духовенства и крестьянства), формируемых им органов правительства и Секретной комиссии. Фактически власть оказалась в руках аристократической олигархии. Однако в установившемся в тот период политическом строе имелись определенные возможности для развития его в буржуазном направлении. Сословный парламентаризм был установлен под непосредственным влиянием идей Английской буржуазной революции XVII в., окончательного закреплении в Великобритании буржуазнопарламентского строя. Конституция Швеции 1719 г., так называемая Форма правлении, была составлена под влиянием Джона Локка. В шведском сословном парламенте — риксдаге развернулась борьба между парламентскими партиями — неоформленными политическими группировками депутатов. В 30-е годы XVIII в. сложились две такие группировки (партии) — «шляп» (hattar) и «колпаков» (mössor), различавшиеся в основном по своей внешнеполитической ориентации. «Шляпы» ориентировались на Францию и выступали за реванш против России, а «колпаки» были за поддержку мирных, добрососедских отношений с восточным соседом. Довольно быстрое развитие капиталистического уклада в Швеции, тесно связанной экономически с Великобританией, привело к возникновению в 1760-х годах новой ситуации, когда в политическом развитии Швеция вырвалась вперед.

Место Швеции в складывающемся общеевропейском рынке благодаря экспорту важнейшего товара — железа — способствовало укреплению капиталистического уклада. Более того, процесс обуржуазивании начал широко затрагивать дворянское сословие. Сословная структура стала размываться, часть дворянства обуржуазивалась, появились новые внесословные социальные слои, уже походившие на буржуазию в современном понимании больше, чем традиционное бюргерство. Это повлекло за собой изменение характера государственного строя — сословный парламентаризм именно в 60-е годы XVIII в. терял характер власти дворянско-аристократической олигархии, наполнились новым содержанием. Парламентские партии «шляпы» и «младшие колпаки» постепенно превращались в общенациональные организации. В политической борьбе в Швеции проявились буржуазно-демократические тенденции: в 1766 г. была, например, расширена свобода печати до невиданной в феодальной Европе того времени степени. Межпартийная борьба стала восприниматься в Швеции как норма политической жизни. К концу десятилетия в стране резко обострилась классовая и межпартийная борьба, подстрекавшаяся еще к тому же соперничавшими за политическое влияние в Швеции великими державами. Франция продолжала традиционно поддерживать «шляп» и стремившуюся к реставрации абсолютизма «придворную партию». «Младшие колпаки», все более отчетливо выражавшие интересы провинциальной буржуазии и выступавшие с программой ограниченных буржуазных реформ, пользовались поддержкой как буржуазной Англии, так и Дании и России, явно не желавших восстановления в Швеции сильной королевской власти с ее реваншистскими устремлениями.

Однако все более обострявшаяся к концу 1760-х годов революционная ситуация в Швеции поставила режим сословного парламентаризма на грань кризиса. Имевшиеся налицо потенции в направлении буржуазного развития в политической сфере все же оказались недостаточными — капиталистический уклад в стране охватывал еще малую часть населения, страна оставалась феодальной и даже патриархальной. В результате пришедшие к власти в 1765 г. «младшие колпаки» не смогли последовательно осуществить буржуазные демократические реформы. Консервативные силы при поддержке короны оказывали все возраставшее сопротивление. Дворянство было крайне обеспокоено громко звучавшими требованиями буржуазно-радикальных кругов об отмене привилегий и введении двухпалатного риксдага, дальнейшем ограничении власти короля. Этим воспользовался молодой король Густав Шив августе 1772 г., опираясь на дворянство и армию, осуществил переворот. Парламентарному эксперименту с его буржуазно-демократическими тенденциями в Швеции был положен конец.

Политическое развитие подавляющего большинства государств Европы, где еще господствовали феодальные порядки, пошло в ином направлении.

Во второй половине XVIII в. в связи с общеевропейским экономическим и демографическим подъемом в правящих кругах европейских государств все более нарастало осознание необходимости модернизации экономической и политической системы. Это общеевропейское явление, которое в большей или меньшей степени захватило подавляющее большинство феодальных государств Европы, традиционно, хотя и не всегда точно именуется «просвещенным абсолютизмом», или в англо-французской литературе «просвещенным деспотизмом». Словесная конструкция «просвещенный абсолютизм» была изобретением немецких историков середины XIX в. Эта конструкция имеет право на существование, поскольку она относительно верно отражает суть явления и стала привычной. Философы Просвещения — Вольтер, Дидро — писали о королях-философах, о просвещенных государях. Физиократ Мерсье де ла Ривьер в 1767 г. обнародовал труд, где ратовал за своеобразную буржуазную утопию — «легальный деспотизм», неограниченную власть государя, познавшего естественные законы и управляющего в соответствии с ними.

В изучении истории большинства европейских государств XVIII в. проблемы, связанные с «просвещенным абсолютизмом», или «просвещенным деспотизмом», заняли без преувеличений центральное место. Многие историки Германии, Австрии, Испании, Португалии, Италии, Скандинавских стран, а также видные представители дореволюционной русской исторической школы, например Н. А. Кареев, М. М. Ковалевский, старались представить политику «просвещенных деспотов», проведенные ими реформы как своего рода альтернативу буржуазной революции. Великую французскую революцию они объясняли в большей или меньшей степени тем, что во Франции попытки ввести «просвещенный абсолютизм» (Мопу, Тюрго, Неккер) из-за сопротивлении консервативных сил потерпели полную неудачу. Н. А. Кареев считал, что общество можно преобразовать двояко: либо снизу, силой народного движения, либо сверху, путем действия государственной власти, поэтому для него «просвещенные деспоты» XVIII в. были «как бы предшественниками революции, поскольку и они, и революционные деятели иногда ставили себе одни и те же задачи и исходили из одних и тех же идей»[118]. Он писал: «У просвещенного абсолютизма и революции было много общего, вследствие чего оба явления можно подвести под одно общее понятие преобразовательного движения XVIII века под знаменем общественных идей этого столетия»[119].

В 30-е годы нашего столетия историки Западной Европы сделали попытку комплексно и всесторонне изучить проблему «просвещенного абсолютизма», выйдя из географических рамок Европы и временных рамок XVIII столетия. Попытка оказалась неудачной, поскольку «просвещенный абсолютизм» в конце концов рассматривался здесь не как конкретное историческое явление европейской истории XVIII в., эпохи начинающегося перехода от феодальной к капиталистической формации, а как модель государственного вмешательства в экономическую и политическую жизнь с использованием просвещения, науки, философии. «Просвещенный абсолютизм» был «обнаружен» и в глубокой древности, и в новейшее время не только в Европе, но и на других континентах. В это понятие включили и деятельность Перикла в Древней Греции, и Макиавелли, и революцию Мейдзи в Японии, и даже фашистскую диктатуру Муссолини в Италии. После второй мировой войны этот антиисторический подход был отброшен и основное внимание историков сконцентрировалось на конкретноисторическом изучении реформ, проводившихся в 1740—1780-е годы в ряде европейских государств. В последние десятилетия к проблеме «просвещенного абсолютизма» заметен стойкий интерес и зарубежных и отечественных историков. Значительным достижением стал, в частности, выпуск в 1985 г. коллективного исследования «Просвещенный абсолютизм» под редакцией А. Собуля и Б. Кепечи[120].

Суть политики «просвещенного абсолютизма» состояла в том, чтобы, не меняя по существу государственных форм абсолютной монархии, в рамках этих форм, сверху проводить реформы в экономической, политической, культурной областях, направленные на модернизацию, устранение наиболее одиозных, устаревших, явственней всего тормозящих движение вперед проявлений феодального порядка.

Реформы «просвещенного абсолютизма» прежде всего диктовались объективно назревшими потребностями преобразования всего Европейского континента на началах новой социально-экономической формации — капитализма. Усиливающаяся необходимость перемен, необходимость объективная, во все большей степени осознавалась мыслящими людьми той эпохи. Нравственным стимулом таких реформ была получившая распространение идеология Просвещения, ярче всего представленная во Франции, призывавшая подвергнуть все суду разума и перестроить общество на разумных началах. Для французских просветителей Англия и Голландия, несмотря на явный упадок последней, упадок, впрочем, относительный (просто Нидерланды вернулись в разряд держав второго ранга в силу своих размеров и численности населения), были эталоном для подражания (Вольтер, Монтескьё).

Еще одним важным доводом, который во многом способствовал убеждению в необходимости реформ сверху для усиления собственного государства, был пример петровской России. Далекая, плохо известная Московия, как часто по традиции именовали в Западной Европе возникшее на востоке континента огромное государство, в результате преобразований конца XVII — первых десятилетий XVIII в. превратилась в первоклассную могучую великую державу — Российскую империю. Не случайно именно Вольтер, главный проповедник идей «просвещенного абсолютизма», видел в Петре Великом образец того идеального монарха, который своей властью может преобразить страну на началах разума.

Просветительские и реформистские идеи были восприняты различными группами привилегированного феодального класса, интерпретировавшими их в соответствии с собственными интересами. Проблемы, которые все острее и острее ставила перед ними усложняющаяся действительность Европы XVIII в., усиливали осознание необходимости перемен, реформ, хотя здесь еще не ставилась и не могла ставиться задача смены феодального строя чем-то новым.

На почве идеологии Просвещения возникли не только идеи «просвещенного абсолютизма», но и конституционалистские теории. Если «просвещенный абсолютизм» стремился преобразовать старое общество, укрепляя неограниченную власть монарха, при помощи этой власти, то представители просвещенного дворянства считали необходимым, черпая идеологическое обоснование прежде всего у Монтескьё, модернизировать старую представительную феодальную сословную систему, сделать именно ее орудием преобразований общества.

Просвещенная аристократия наиболее громко заставила говорить о себе в Речи Посполитой, а также в Швеции «эры свобод», но идеи перехода власти к просвещенной аристократической олигархии можно встретить и в государствах, где утвердился абсолютизм, в России, например, или в Габсбургских владениях, прежде всего в непокоренной Венгрии. Здесь просвещенная аристократия, вдохновляясь отчасти идеями Просвещения, пыталась противопоставить свою альтернативу «просвещенному абсолютизму», выступая в качестве оппозиции.

Тем не менее в целом, в смысле отражения интересов привилегированных классов, система «просвещенного абсолютизма» была гораздо более распространенной. Просвещение создало с разными вариациями утопический образ мудрого монарха с неограниченной властью, способного осуществить преобразование общества на началах разума. Вольтер прежде всего в своих философских, исторических и литературных произведениях («Генриада», «Задиг», «Век Людовика XIV») высказывал сочувствие идее просвещенного монарха, подчеркивая заслуги монархической власти в борьбе с феодальной анархией. От государя-философа, монарха, воспитанного на идеях Просвещения, Вольтер ждал отмены наиболее одиозных пережитков феодализма, покровительства просвещению и борьбы с суевериями и религиозной нетерпимостью. Для Вольтера «добрый, просвещенный монарх» с его реформами был как бы мостом к ограниченной монархии, к конституционализму. Свой идеал он видел в Генрихе IV и Людовике XIV, а в его время — во Фридрихе II и Екатерине II. Таким просвещенным монархом Вольтер считал и Петра I. Он приветствовал государственный переворот 1772 г. в Швеции, считая, что Густав III, восстановивший полуабсолютистский государственный строй, нанес удар по феодально-олигархической системе. Большие надежды Вольтер возлагал на реформаторскую деятельность Тюрго. Своеобразное идеологическое оформление доктрины «просвещенного абсолютизма» было дано также физиократами, называвшими эту систему «легальным деспотизмом». Физиократы, прежде всего Мерсье де ла Ривьер, считали, что сильная королевская власть нужна для обеспечения естественных свобод и прав человека — права собственности и экономических свобод. Абсолютный монарх, познавший естественные законы, стоящий на их страже, — вот идеал физиократов.

Идеи французских просветителей нашли самое широкое отражение в трудах идеологов «просвещенного абсолютизма» в разных странах — от России до Португалии. Попав на иную социально-экономическую почву, эти идеи трансформировались в зависимости от интересов тех слоев, представители которых на них откликались. Если у французских просветителей «просвещенный монарх» в конечном счете должен был построить царство разума, т. е. буржуазное общество, то главной и основной целью самих «просвещенных монархов», при всей их просветительской фразеологии, оставалось укрепление существующего строя, сохранение господства феодального класса, усиление абсолютистского государства, его финансовой и экономической мощи.

Наиболее углубленно монархическую концепцию «просвещенного абсолютизма» дали коронованные «философы», прежде всего Фридрих II, а также Екатерина II в своих историко-публицистических произведениях, а затем в знаменитом наказе Уложенной комиссии!767 г., где, опираясь на теорию естественного права, она обосновывала принципы самодержавного правления. С одной стороны, философствовавшая императрица депларировала прогрессивные просветительские идеи, а с другой — выступала за сохранение самодержавия, всевластия дворянства, сословного строя и, что самое главное, крепостного права.

Хотя именно идеи французского Просвещения оказали первостепенное влияние на формирование идеологии «просвещенного абсолютизма», но их восприятие было подготовлено политической мыслью в различных странах, прежде всего теоретиками абсолютизма. Видное место здесь занимает Самуэль Пуфендорф, теоретик естественного права, который выдвинул мысль о государе как о первом слуге государства, воспринятую впоследствии Фридрихом II и Иосифом II в качестве основополагающего принципа «просвещенного абсолютизма». Идея религиозной терпимости отстаивалась Лейбницем, продолжатель которого Христиан Вольф выдвинул идею о всемогущем государстве на службе общественного блага. В монархии Габсбургов венская юридическая школа Риттера, Мартини и Юсти развивала традиции Пуфендорфа, что легло в основу йозефинизма. Признавая принцип общественного договора, венские юристы настаивали на том, что неограниченная власть должна служить общему благу. Они также развивали принцип подчиненности церкви светскому государству. В средиземноморских странах тенденции идеологии «просвещенного абсолютизма» проявились прежде всего в религиозной области. Итальянские мыслители Джанноне, Муратори и другие также отстаивали независимость государственной власти от церкви и римской курии. Аналогичные тенденции прослеживались и в Испании. Не случайно, религиозные вопросы заняли первостепенное место именно в католических странах.

Страны Северной Европы — Датско-норвежское королевство и Швеция — были близки к германским протестантским государствам, испытывая двойное — французское и германское — идеологическое влияние. В Швеции в обстановке кризиса 60-х годов, резкого обострения классовых и сословных противоречий, появления революционной ситуации в конце периода «эры свобод» распространение идеологии «просвещенного абсолютизма» способствовало успеху государственного переворота 1772 г. Густава III.

Во Франции, ведущей европейской стране XVIII в., где отчетливее всего были видны обострившиеся внутренние противоречия между феодальными формами и потребностями страны в капиталистическом развитии, наиболее дальновидные представители правящих кругов осознавали необходимость каких-то реформ, которые вывели бы страну из все более назревавшего и углублявшегося кризиса. Некоторые из этих попыток носили на себе явную печать Просвещения. В 60— 70-е годы правительство издавало указы, поощрявшие огораживания, ликвидацию общинных сервитутов, разделы общинных земель, т. е. акты, по сути направленные на поощрение буржуазной эволюции сельского хозяйства. Канцлер Мопу в 1770–1774 гг. попытался реформировать архаичную систему судопроизводства. Однако при Людовике XV все реформы наталкивались на сопротивление и терпели полную или частичную неудачу. Провалились и реформы, которые попытался провести в 1774–1776 гг. после вступления на престол Людовика XVI генеральный контролер финансов Тюрго, отменивший регламентацию хлебной торговли, упразднивший цеховые корпорации, освободивший крестьян от государственной дорожной барщины, заменив ее поземельным денежным налогом, которым теперь должны были облагаться все сословия. Хотя реформы, что пытались провести Мопу и Тюрго, во многом идентичны преобразованиям, которые были проведены в других европейских государствах в те времена, вряд ли можно говорить об установлении во Франции системы «просвещенного абсолютизма» как таковой. Реформы были неудачными, а их инициаторы стояли у руля власти короткое время.

Реформы «просвещенного абсолютизма» начались в Пруссии в 1740 г., когда короля-солдафона Фрндрнха-Вильгельма I сменил его образованный и интеллигентный сын Фридрих II, вошедший в западную историографию под именем Великого, философ и литератор, оставивший после себя 30 томов сочинении. Почти все его литературное и эпистолярное наследие написано по-французски. Главной задачей, которую ставил перед собой Фридрих II на протяжении всего своего царствования, было укрепление феодально-абсолютистского государства, придание Прусснн ранга великой державы путем внешней экспансии. Для осуществления этой цели нужна была крепкая экономика. В то же время Фридрих, как человек нового «просвещенного» склада, понимал значение расширения образования, развития науки и культуры. Первые мероприятия молодого короля произвели в Европе сенсацию, поскольку, при всей их ограниченности, они, казалось, предвещали новую эпоху по сравнению с откровенно казарменным режимом отца. Было объявлено о восстановлении Академии наук, была отменена цензура (правда, вскоре восстановлена), был принят декрет о веротерпимости. Однако основная черта прусского абсолютизма — его милитаристский характер не только сохранился, но и укрепился. Пруссия, занимая 10-е место по площади и 13-е по населению, имела третью по численности армию в Европе. 70–80 % бюджета страны шло на ее содержание. Широко известная слаженность в работе государственного аппарата и администрации во многом объяснялась их военизированным характером. Пруссия Фрндрнха II на протяжении всего времени его царствования оставалась полицейским государством, где «творец патриархального деспотизма, друг просвещения с помощью розги», как характеризовал короля К. Маркс[121], подавлял всякое свободомыслие, чем разочаровал просветителей, увидевших было в нем свой идеал.

Проводимые Фридрихом II реформы в целом не выходили за рамки феодально-абсолютистского строя. В области экономики он во многом продолжил меркантилистскую политику отца. Главные предметы ввоза готовой продукции подвергались очень высокому таможенному обложению, а после Семилетней войны был запрещен импорт около 500 названий товаров. Вывоз сырья также запрещался. Продолжалась жесткая мелочная регламентация работы фабрик и мануфактур. Экономические меры Фрндрнха II в конечном счете, не создав общепрусского рынка, ставили барьеры на пути создания общегерманского рынка, таким образом препятствуя развитию капитализма и соответственно объединению Германии. Политика веротерпимости также объяснялась экономическими интересами — привлечением переселенцев и борьбой с католической Австрией.

В социальной области прусский «просвещенный абсолютизм» оказался весьма консервативным. Господствующее положение дворянства еще больше укрепилось: дворяне получили полное преимущество в армии и государственном аппарате. Разночинные элементы теперь почти не допускались к офицерским и высшим чиновничьим должностям. Дворянство, за исключением западных владений и присоединенной в 1741 г. Силезии, было освобождено от налогов.

Политика Фридриха II в отношении крестьянства диктовалась соображениями фиска и рекрутчины. Были предприняты некоторые попытки улучшить положение крестьян—держателей коронных земель. В 1777 г. нм были гарантированы права собственности и наследования. Правительство пыталось также препятствовать сгону помещиками крестьян. Фридрих попытался было отменить крепостное право в Померании в 1763 г., но, натолкнувшись на сопротивление дворянства, был вынужден пойти на попятную.

Более последовательными оказались реформы в области судопроизводства, проводившиеся королем на протяжении всего его царствования двумя этапами — до Семилетней войны и затем в 70—80-е годы: были отменены пытки, установлена независимость судей от администрации, введено новое уложение, значительно модернизировавшее под влиянием идей естественного права архаичную систему судопроизводства. При этом новое прусское законодательство сохранило еще элементы сословного неравенства, и поэтому нет оснований превозносить его, как это делали некоторые прусские историки, ставя его выше гражданского кодекса Наполеона.

«Просвещенный абсолютизм» Фридриха II, которым восхищались многие современники и затем многие представители германской историографии, не означал качественного поворота в судьбе страны, отнюдь не был «революцией сверху», а лишь укрепил феодальную структуру. Крах этой политики проявился позднее, под Йеной и Ауэрштедтом в 1806 г.

«Просвещенный абсолютизм», его идеология оказали весьма значительное влияние на остальные германские государства, в большинстве которых были в той или иной степени проведены реформы, способствовавшие модернизации, но не преступившие рамок феодального строя. В двух крупнейших государствах (после Пруссии) Саксонии и Баварии основными деятелями реформы были министры или советники буржуазного происхождения, чьи идейные позиции сформировались под влиянием Просвещения. Эти люди были убеждены в необходимости сильных мер, укреплении государства. Кроме того, объективная необходимость реформ была усилена плачевными и разорительными результатами войн: для Баварии — войны за «австрийское наследство», а для Саксонии — Семилетней войны. В этих государствах именно войны непосредственно подтолкнули их правителей к реформам. Объективной целью реформ были укрепление мощи государства, увеличение его доходов, а средствами: в Саксоини — поощрение ремесел, мануфактур, буржуазии, а в Баварии — сельского хозяйства и среднего крестьянства. В Саксонии на реформаторов значительное влияние оказал пиетизм, а в Баварии — католическое Просвещение.

Главным противоречием в курфюршестве Саксония в тот период являлось противоречие между продвинувшимся вперед капиталистическим укладом и архаичными отношениями в сельском хозяйстве. Основные реформы были проведены в 1762–1763 гг. по инициативе двух государственных деятелей, аноблированных богатых буржуа, Томаса фон Фриша и Петера фон Гогенталя. Значительно уменьшилось влияние цехов-корпораций. В Саксоини была введена свобода торговли и отменены монополии, проведена перепись населения, упорядочена администрации, обновлены школы и академии.

В Баварии реформы в духе «просвещенного абсолютизма» пришлись на период правления курфюрста Максимилиана III (1745–1777). Была улучшена денежная система, созданы учреждения для руководства экономикой, проведена перепись населении и профессий. Были разработаны и приняты новые гражданский и уголовный кодексы. Однако реформа финансов потерпела неудачу. В 1759 г. в Мюнхене по инициативе ряда эрудитов буржуазного происхождении была создана Баварская Академия наук, ставшая центром распространения идей Просвещения. Эти реформы проводились курфюрстом под влиянием его советников-юристов, по происхождению разночинцев, Икштатта, Лори и Остервальда, последователей Христиана Вольфа, стремившихся примирить христианство и рационализм. Важное место в Баварии, остававшейся католической, заняли в отличие от протестантской Германии реформы взаимоотношений церкви и государства в духе йозефинизма. Было отменено «право мертвой руки», значительными налогами обложены монастыри, поставлены под контроль связи местного духовенства с Римом. После упразднении ордена иезуитов было реформировано образование — созданы так называемые реальные школы для подготовки в области экономики и администрации, а также гимназия, где большое внимание уделялось классическим предметам. После 1777 г., когда Максимилиана III сменил Карл Теодор (до 1799 г.), проведение многих реформ приостановилось, за исключением религиозных. После того как в 1785 г. было раскрыто тайное общество иллюминатов — сторонников просветительства, правительство Баварии встало на откровенно реакционный курс. Баварский абсолютизм в эпоху своей «просвещенной» стадии не смог стать полным — так, Максимилиану III не удалось лишить сословия права вотировать налоги.

Наиболее последовательным «просвещенный абсолютизм» в Германии оказался в небольшом западногерманском государстве Бадене, где маркграф, а затем великий герцог Карл Фридрих (1746–1812) провел широкую серию реформ, прилагая большие усилия для улучшении сельского хозяйства согласно идеям физиократов, с которыми он состоял в личной переписке. Реформы Карла Фридриха шли на пользу среднему крестьянству, способствовали развитию виноградарства и ремесла, но в то же время они больно ударили по интересам беднейших слоев сельского населения.

Влияние идей «просвещенного абсолютизма» затронуло и многие захолустные германские дворы. Даже известный тиран герцог Карл Евгений Вюртембергский (1744–1793), гонитель Шиллера и Шубарта, в 1778 г. отказался от пиетизма, стал покровителем сельского хозяйства, ремесел, торговли и образования. Принципы просветительской философии старался внедрить, по крайней мере на словах, граф Вильгельм фон Шаумбург-Липпе (1764–1777), философ и франкмасон, переписывавшийся с Кантом, Гердером и Мендельсоном.

Во многих же других государствах Германии, включая и Ганновер, которым от имени курфюрста, короля Англии, управляла дворянская олигархия, реформаторская деятельность проводилась в самых минимальных размерах. На деспотический абсолютизм часто Просвещение не оказывало никакого влиянии: например, маркграф Гессен-Касселя даже продавал своих подданных в качестве солдат для войны в Северной Америке.

В 40-х годах XVIII в. реформы начались во владениях Габсбургов, причем вначале они не носили «просвещенного» характера, а были лишь средством укрепления абсолютистской власти государства. Уже в начале 1740-х годов императрица Мария Терезия, которую едва ли можно назвать «просвещенным монархом», под влиянием тяжелых испытаний, вызванных ходом войны за «австрийское наследство», с помощью способных советников Кауница, Гаугвица и Хотека начала реорганизацию центральной администрации в Вене в целях улучшения финансового положения страны. И императрица и ее советники понимали необходимость реформы провинциального и местного управлении. Однако из-за чрезвычайно пестрого состава владений Габсбургов вначале было решено ограничиться так называемым ядром империи — Австрией и Чехией.

Главными задачами Габсбургов были реорганизация армии и перестройка финансов. На исходе войны за «австрийское наследство», в 1748 г., старая система комплектования армии, когда в нее включались контингенты, направляемые землями по решению собраний сословий, была заменена упорядоченным и централизованным набором. Это был первый шаг к укреплению центральной власти и ослаблению местных сословных учреждений. Одновременно была проведена реформа, по которой провинции вотировали налог не ежегодно, а сроком на десять лет вперед. Потом был издан декрет о всеобщем подоходном налоге, что являлось важным шагом к утверждению буржуазного права. В 1749 г. была создана единая Директория — правительственный орган для Австрии и Чехии, затем — провинциальные органы управления, независимые от местных сословных собраний и подчинявшиеся центральной администрации в Вене. В 1760 г. Мария Терезия учредила Высший государственный совет в качестве совещательного органа.

В конце 60-х — начале 70-х годов австрийское правительство пошло на реформы в сельской местности: в 1769 г. у помещиков было отнято право судить и наказывать крепостных, в 1773 г. отработки были заменены денежными платежами. С 1771 по 1778 г. издан ряд указов о сокращении барщины, о выкупе крестьянами права на наследственное владение земельными наделами, которые они обрабатывали. Однако для крестьян эти реформы оказались недостаточными: среди них ходили упорные слухи о том, что правительство хочет отменить крепостное право окончательно, но помещики препятствуют ему в этом. В ряде мест разразились даже крестьянские восстания, жестоко подавленные, например большое восстание в Чехии в 1775 г. Итогом царствования Марии Терезии стало становление единого абсолютистского государства в Австрии и Чехии.

В Венгрии Мария Терезия пыталась хотя бы частично распространить действие реформ, прежде всего с целью улучшить поступление налогов и набор рекрутов. Однако собрание венгерских сословий отвергло нововведения. Венгерское дворянство, поддержавшее Габсбургов в войнах первой половины XVIII в. и за это сохранившее значительное самоуправление, не соглашалось на какие-либо реформы. В 1767 г. Марии Терезии вопреки его противодействию удалось провести крестьянскую реформу, гарантировавшую определенный размер надела и регулировавшую барщину и денежные повинности крестьян. Помещикам был запрещен также самовольный захват крестьянской земли.

Наиболее последова тельно и глубоко реформы Марии Терезии затронули судопроизводство. Именно при ней в духе Беккария были отменены пытки, резко сокращено применение смертной казни, тюрьмы стали превращать в доходные мастерские и мануфактуры. Важное значение для страны имели и реформы в деле просвещения: именно в Австрии в ту эпоху были сделаны далеко идущие шаги в создании начальных школ. Средняя и высшая школа после упразднения ордена иезуитов полностью перешла под контроль государства.

С 1765 г., после смерти отрешенного полностью от государственных дел венценосного супруга Марии Терезии — Франца I, ее соправителем был провозглашен сын Иосиф II, восхищавшийся Фридрихом II и одновременно ненавидевший его. С именем Иосифа II, единолично правившего с 1780 (после смерти матери) до 1790 г., связан окончательный переход реформ на «просвещенную» стадию.

В ноябре 1781 г. был принят указ об отмене крепостного права в Чехии, Моравии и присоединенной по первому разделу Польши Галиции, затем эта отмена была распространена и на собственно австрийские провинции — Штирию, Каринтию, Крайну, а затем и на Венгрию. В 1789 г. были определены повинности крестьян, барщина полностью заменялась денежным сбором. В 1781 г. были приняты эдикты о религиозной терпимости, что уравнивало в правах протестантских и православных подданных Габсбургов с католиками, а на следующий, 1782 г. был принят аналогичный закон в отношении евреев, для которых отныне отменялись запрещения заниматься любыми профессиями, упразднялись гетто. Иосиф II, в отличие от матери проникшийся в отношении религии духом века Просвещения, смотрел на церковь с чисто прагматической точки зрения. Церковь должна была стать важной составной частью аппарата абсолютистского государства. Было значительно уменьшено количество религиозных праздников, закрыты многие монастыри, а их имущество секуляризировано. Были ослаблены связи церкви с Римом. Эта сторона реформ Иосифа II носила объективно прогрессивный характер.

Однако состав империи побуждал императора к политике централизации: реакционная утопия Габсбургов получила свое «просвещенное» обличье. Иосиф положил конец автономии земель и провинций, перейдя затем к политике германизации Венгрии. В 1784 г. здесь вместо принятой ранее латыни был введен в органах управления немецкий язык. Кроме того, император поощрял германскую колонизацию Венгрии, Трансильвании, Баната и Галиции.

Именно политика унификации привела «просвещенный абсолютизм» Габсбургов к поражению: к 1789 г. Венгрия оказалась на грани восстания, в 1788 г. вспыхнули волнения в Австрийских Нидерландах (Бельгии). В 1790 г. Иосиф II в возрасте 49 лет скончался. Вступивший на престол его брат Леопольд II, который до того снискал себе известность как один из самых последовательных «просвещенных» государей в Великом герцогстве Тосканском, был вынужден отменить многие реформы своего предшественника.

Внешняя резкость и необычная твердость в проведения курса реформ, относительная последовательность Иосифа II снискали ему у некоторых историков славу революционера на троне, хотя феодальная система не была уничтожена, а централизаторская политика по сути противоречила одной из главных тенденций эпохи перехода от феодализма к капитализму — созданию национальных государств.

Аналогичные реформы в духе «просвещенного абсолютизма» проводились в габсбургском владения в Италии — в Ломбардии. В 50-е годы была проведена налоговая реформа, введен всеобщий налог на имущество. С 1760 по 1786 г. проводился так называемый «выкуп регалий», заключавшийся в том, что государство постепенно выкупило у частных лиц право на внутренние таможенные пошлины, дорожные и мостовые пошлины и другие косвенные налоги. Была значительно упрощена налоговая система, с 1776 г. введена свобода внутренней торговли хлебом, а через десять лет — свободная продажа и купля недвижимости. В 50-е годы была осуществлена административная реформа. Мария Терезия провела также ряд реформ, которые в большей степени подчинили церковь государству. При Иосифе II реформаторская деятельность стала более интенсивной. Первоначально в ней активно участвовали итальянские просветители, прежде всего Пьетро Верри и Беккария, но их содействие было временным. Централизаторский характер реформ привел к тому, что интересы буржуазии и обуржуазившегося дворянства, начинавших осознавать итальянские национальные интересы, пришли в противоречие с политикой Иосифа II.

В относительно крупном итальянском государстве, Великом герцогстве Тосканском, эпоха реформ в духе «просвещенного абсолютизма» началась в 1765 г., с правления Петра Леопольда, сына Марии Терезии, младшего брата Иосифа II. Будучи своеобразным придатком габсбургских владения, Тоскана обрела при Петре Леопольде большую самостоятельность. «Просвещенный абсолютизм» зашел в Тоскане значительно дальше, нежели в империи. С 70-х годов здесь был проведен ряд реформ, направленных на расширение свободы торговли, упразднение всех внутренних сборов, введен единый таможенный тариф на границах, разрешена свободная продажа недвижимости. Сначала во Флоренции, а затем и в остальных городах были упразднены цехи, упрощена налоговая система. В отличие от основных габсбургских владений Петр Леопольд ввел в Тоскане местное самоуправление. Были значительно ограничены права церкви, в частности право «мертвой руки», упразднены инквизиция и орден иезуитов. В духе просветителей было пересмотрено уголовное право: по введенному в 1786 г. уголовному кодексу отменялись пытки и смертная казнь. Таким образом, в области уголовного законодательства Тоскана стала самой передовой страной Европы.

Однако «просвещенный абсолютизм» Петра Леопольда отличался еще одной чертой: в духе идей Вольтера великий герцог рассматривал «просвещенный абсолютизм» как переходную стадию к конституционной, ограниченной монархии и даже предписал в 1781 г. начать разработку конституции страны. Предусматривалось создать монархию, ограниченную представительными органами с совещательными функциями и правом контроля за финансами. Однако далее проектов дело не пошло. Несмотря на последовательность и глубину проведенных в Тоскане реформ, основы феодализма уничтожены здесь не были: экономическая и даже личная зависимость крестьян от помещиков сохранялась, хотя и в смягченной форме.

В других итальянских государствах также проводились реформы в духе «просвещенного абсолютизма». В герцогстве Парма уже в 60-е годы они носили резко выраженный антиклерикальный характер: была ограничена церковная собственность, упразднена инквизиция, изгнаны иезуиты. Затем фактически были отменены налоговые привилегии дворянства и духовенства, принята свобода внутренней торговли, проведена реорганизация системы просвещения, которое, как и в других католических государствах, было отнято государством у иезуитов. Однако уже с 1771 г. реакция перешла в наступление, позиции клерикалов были во многом восстановлены, в 1786 г. была даже воссоздана инквизиция. В Неаполитанском королевстве в 40—50-е годы проводились реформы, связанные с именем Карла III и Тануччи, но они были весьма поверхностными. Основной их целью было укрепление абсолютной власти короля. Подчинению церкви государству способствовали упразднение налогового иммунитета церкви, сужение юрисдикции церковного суда, духовных орденов, упразднение многих монастырей, высылка иезуитов и конфискация их имущества. В духе Беккария было реформировано уголовное законодательство.

На Сицилии реформы пытался проводить в 1781–1786 гг. вице-король маркиз Доменнио Караччоло, поклонник философских идей Просвещения. Долгое время он пытался централизовать все управление, ограничил власть церкви, упразднил ннивизицию. Караччоло провел ряд реформ, направленных против феодальных прав сицилийских баронов, — он ограничил их судебные прерогативы, возможность наследования ими имущества умерших крестьян, уничтожил остатки крепостного права. Однако провести налоговую реформу ему не удалось из-за сопротивления феодалов, которые добились его отзыва в Неаполь. Следующий вице-король, князь Караманнио (1786–1794), также просветитель и масон, продолжал политику реформ, но очень осторожно, удачно раскалывая ряды баронов. Ему удалось упразднить все виды личной зависимости крестьян. Однако провести налоговый кадастр и превратить феодальную собственность, как он стремился, в буржуазную ему тоже не удалось.

В других итальянских государствах были проведены самые незначительные реформы. В Пьемонте реформы не носили «просвещенного» характера: они способствовали усилению милитаризации и бюрократизации управления. В герцогстве Модена было осуществлено лишь некоторое уравнение в налогах. В папском государстве запоздалая серия ограниченных реформ была проведена во второй половине 80-х годов: упразднены многочисленные налоговые иммунитеты, введен единый государственный налог, и только в 1793 г. отменены внутренние таможни и пошлины.

Таким образом, в итальянских государствах, за исключением Тосканы и, может быть, Ломбардии, реформы не принесли каких-либо значительных изменений, да и в наиболее передовых районах они имели половинчатый характер. Причиной их неудач в целом, несмотря на некоторые частичные успехи, было отсутствие в Италии сильного буржуазного класса. Кроме того, итальянские государи проводили политику сугубо в эгоистических интересах своих домов и вопроса об объединении страны, об объединении уже сформировавшейся итальянской нации не ставили.

В Испании эпоха «просвещенного абсолютизма» началась со вступления на престол в 1759 г. Карла III, бывшего неаполитанского короля. Первую скрипку здесь играл поначалу граф Аранда, сторонник и друг французских просветителей, масон, стоявший во главе правительства с 1766 по 1777 г. В тот период у руля испанского государства находилась также замечательная плеяда других реформаторов — Кампоманес, Флоридабланка, Ховельянос. Аранда развернул широкую реформаторскую деятельность, главными целями которбй было дальнейшее укрепление власти монарха, ослабление влияния церкви. Следуя примеру Франции и Португалии, в 1767 г. Аранда добился изгнания иезуитов. В 1770 г. была проведена аграрная реформа, правда, очень ограниченная; в аренду крестьянам сдавалась коронная необрабатываемая земля. Ни одна из главных проблем развития сельского хозяйства решена не была: все привилегии аристократии сохранялись. В конце 60-х — начале 70-х годов один из реформаторов, Олавиде, выдвинул и стал осуществлять грандиозный проект заселения немецкими и французскими иммигрантами пустынных земель внутри страны — проект, в конечном счете провалившийся.

Хотя реформы Аранды и не покушались на основные привилегии аристократии и дворянства, они вызвали недовольство в феодальных кругах. Инквизиция, на которую Аранда не рискнул посягнуть, добилась его смещения. На смену пришел другой реформатор, граф Флоридабланка, более осторожно продолживший реформы предшественника. Если в 1773 г. идальго, низшему дворянству, было разрешено участвовать в торговле, то в 1783 г. совместимым с дворянским достоинством было объявлено занятие ремеслом. Флоридабланка и Кампоманес, министр финансов с 1762 по 1791 г., постепенно сняли многочисленные запреты на торговлю с латиноамериканскими и тихоокеанскими колониями. В 1778 г. все испанские порты получили право свободно торговать с Латинской Америкой, за исключением Венесуэлы и Мексики (запрет снят соответственно в 1785 и в 1789 гг.). Благодаря экономической политике — поощрению мануфактур, отмене цеховых привилегий, протекционизму — резко выдвинулись вперед Валенсия, Астурия, Баскские провинции и особенно Каталония, которая резко контрастировала с остальной отсталой частью страны. Каталонская хлопчатобумажная промышленность в конце XVIII в. даже заняла второе место в Европе после британской.

Другим признаком влияния Просвещения было создание в ряде городов страны экономических обществ. Однако в целом, за исключением Каталонии, ремесло преобладало над мануфактурой.

Смерть Карла III в 1788 г., а затем начавшаяся революция во Франции положили конец реформам. На поборников реформ, прежде всего на Кампоманеса и Ховельяноса, обрушились репрессии инквизиции.

В Португалии «просвещенный абсолютизм» связан с именем министра внутренних дел короля Жозе I (1750–1777) маркиза Помбала, фактически всевластного диктатора страны. Начавший свою карьеру как дипломат в Вене и Лондоне, Помбал стремился преобразовать застывшую, впавшую в крайний упадок Португалию. Он выдвинулся на первый план в 1756 г. после того, как под его руководством было проведено восстановление Лиссабона, разрушенного в 1755 г. ужасным землетрясением.

Помбал стремился к централизации управления, поощрению промышленности и торговли. Реформы он проводил безжалостно и даже жестоко, превратив Португалию в настоящее полицейское государство. Помбал вел политику протекционизма и меркантилизма, поощряя увеличение производства хлеба в стране и уменьшение его импорта. Чтобы поднять цены на вино, один из основных предметов экспорта, сокращались площади виноградников. Организовывались монополистические компании, в частности Генеральная сельскохозяйственная компания виноградников Алту-Дору (создана в 1756 г.), Азиатская компания, ряд компаний для торговли с бразильскими провинциями и др. Создавались королевские мануфактуры. Помбал считал католическую церковь препятствием на пути модернизации страны и резко ограничил сферу ее влияния, 50-е годы прошли под знаком ожесточенной борьбы с иезуитами, которая завершилась в 1759 г. сначала конфискацией их имущества, а затем высылкой из страны. В 1759 г. начались реформы в области образования. Открывались школы. Радикально был преобразован университет Коимбры; для детей буржуазии была создана в Лиссабоне Торговая школа.

Однако Просвещению в собственном смысле слова дверь в Португалию была в сущности закрыта: хотя церковную цензуру отменили, но была создана не менее строгая государственная цензура. Книги Дидро, Руссо, Локка, Спинозы и других философов оставались запрещенными. Поэтому для Португалии понятие «просвещенный абсолютизм» может быть лишь довольно условным.

Помбал покровительствовал буржуазии, но это делалось с целью опять-таки использовать ее и ее богатства в интересах укрепления абсолютистского государства. Господство дворянства и аристократии, несмотря на репрессии против некоторых оппозиционно настроенных ее представителей, оставалось незыблемым, в том числе и в экономической области. Политика Помбала натолкнулась на сопротивление, причем не только представителей консервативных верхов. Его сельскохозяйственные меры, в частности уничтожение виноградников, вызвали восстание в провинции Порту в 1757 г., очень жестоко подавленное. Мелкая и средняя буржуазия также не всегда была довольна политикой создания монополий. Не случайно, что смерть Жозе I, покровителя Помбала, привела к краху политики «просвещенного абсолютизма», к низложению всесильного диктатора.

Дальше всего реформы «просвещенного абсолютизма» зашли в Датско-норвежском королевстве, однако осуществление их с первого захода потерпело сокрушительную неудачу. Первая попытка реформ была предпринята в 1770–1772 гг. и связана была с прогремевшим на всю Европу именем немецкого врача Иоганна Фридриха Струэнзе, придворного лекаря короля Кристиана VII и любовника его жены Каролины Матильды. Обеспечив себе почти диктаторскую власть и располагая подписью душевнобольного короля, Струэнзе опубликовал за 16 месяцев 1069 декретов: была отменена цензура, преобразован Тайный совет, запрещена продажа должностей, установлена независимость судебной власти от исполнительной, провозглашено равенство всех перед судом, запрещены пытки, реорганизованы финансы, учреждена финанс-коллегия. Было существенно изменено положение в деревне. Струэнзе не рискнул, правда, отменить военно-приписную систему, однако все натуральные повинности были конвертированы в денежные, поступавшие отныне не помещику, а в казну. 20 февраля 1771 г. была установлена барщина в зависимости от цены земли и расстояния крестьянского двора от усадьбы господина. Военно-приписная зависимость распространялась отныне лишь на лиц мужского пола от 15 до 34 лет (раньше от 4 до 40 лет). Началась разработка закона о полной отмене и ее, и барщины. Была продолжена и расширена продажа коронных земель крестьянам. Фактически был ликвидирован цеховой строй. Впервые в Европе была провозглашена полная свобода совести для любых христианских и нехристианских исповеданий. Неслыханными также являлись законы в области семейных отношений: отменена дискриминация внебрачных детей, даже запрещался термин «незаконнорожденные», был принят закон, разрешавший крестить детей не в церкви, а дома, отменена ответственность за адюльтер. Впервые организовали дом для подкидышей. Были отменены сословные ограничения для горожан в быту. Струэнзе покушался также на права аристократии и дворян в армии и гвардии.

Реформы Струэнзе, введенная им свобода печати послужили толчком для проявления национально-сепаратистских настроений в Норвегии.

Однако эти реформы не получили какой-либо поддержки ни в высших классах, ни в народе. Струэнзе игнорировал национальное чувство датчан: все его указы были составлены по-немецки, а сам временщик не знал датского языка. Реформы были часто не продуманы, поспешны, проведение их в жизнь не подготовлено. Закрытие нерентабельных мануфактур привело к росту безработицы, вспыхнули волнения среди моряков и рабочих закрытой шелковой мануфактуры. Аристократическая верхушка готовила заговор: в ночь на 17 января 1772 г. переворот совершился. Струэнзе и 17 его сподвижников были арестованы, затем состоялся судебный фарс, и в апреле Струэнзе и один из его ближайших помощников были варварски казнены. Все реформы были отменены, кроме дома для сирот.

В Дании и Норвегии установился реакционный режим вплоть до 1784 г., когда в результате опять-таки дворцового переворота к власти пришли сторонники проведения реформ, которые группировались вокруг кронпринца Фредерика, ставшего отныне регентом при душевнобольном Кристиане VII. Экономические и социальные реформы, проведенные в Дании — Норвегии в последние полтора десятилетия XVIII в., стали важнейшей фазой «просвещенного абсолютизма». Самыми главными явились преобразования в сельском хозяйстве.

Уже в 1786–1787 гг. помещикам запретили физически наказывать своих крестьян. Затем в сельской местности были созданы независимые от помещиков суды. И наконец, в 1788 г. была окончательно отменена военно-приписная система (ставнсбонд). Указом 1790 г. арендный договор крестьянина с помещиком был в обязательном порядке сделан пожизненным. Затем реформы стали носить характер экономической рационализации сельского хозяйства в духе перестройки его уже на чисто буржуазных рельсах: начались передел земель, раздел общинной собственности, хуторизация, преобразования арендованных участков в крестьянскую собственность путем продажи.

Устранялись многие ограничения торговли: был отменен запрет на импорт хлеба из-за границы в Данию и Южную Норвегию — тем самым датские производители теряли монополию на норвежском рынке, была отменена монополия земельных магнатов на экспорт скота. Таможенная реформа 1797 г., разработанная выходцем из Норвегии К. Кольбьёрнсеном, вводила весьма умеренные тарифы, отменяя многочисленные запреты. Закон о ремесленниках 1800 г. уменьшал власть корпорации и цехов, продвижение подмастерьев в мастера облегчалось.

В 1784 г. была также восстановлена относительная свобода печати, при которой стало возможно обсуждать экономические вопросы, но не затрагивать существующий политический режим.

Реформы «просвещенного абсолютизма» в Датско-норвежском королевстве проводились уже в тот период, когда «просвещенный абсолютизм» как общеевропейское явление в целом сошел со сцены. Более того, они осуществлялись, когда уже в Париже началась великая революция. Эти реформы фактически вышли за рамки «просвещенного абсолютизма», поскольку они затрагивали не только надстроечные явления, но и базисные отношения. Во многом они стали составной частью перехода от феодальных отношений к капиталистическим, своего рода «революцией сверху», хотя в политическом отношении Датско-норвежское королевство оставалось абсолютной монархией. Именно это и отличало реформы датского «просвещенного абсолютизма» от реформ в других европейских странах, не вышедших за рамки феодального строя.

В Швеции к концу 60-х годов XVIII в. режим сословного парламентаризма «эры свобод» вступил в полосу кризиса, вызванного обострением внутриполитической борьбы (см. выше). Выход из кризиса был найден инициативным и молодым королем Густавом III, осуществившим 19 августа 1772 г. государственный переворот: правительство партии «младших колпаков» было низвергнуто, всевластие риксдага и его органов уничтожено, восстановлен полуабсолютистский строй. Новая конституция оставляла за собранием сословий лишь вопросы налогового обложения.

Густав III был своего рода моделью просвещенного монарха. Воспитанный на французской культуре, поклонник Вольтера и физиократов, он был к тому же драматургом и писателем, подобно его дяде по матери, Фридриху II, и кузине, Екатерине II. Философы, в частности Вольтер, с восторгом встретили весть о перевороте. Они считали, плохо разбираясь в шведских реалиях, что здесь речь шла о столкновении феодальной аристократии с монархом. Несмотря на это, уже первые мероприятия короля не во всем вписывались в программу «просвещенного абсолютизма». Новый закон о свободе печати был значительно строже, нежели принятый еще в 1766 г., носивший уже буржуазно-демократический характер.

Однако в экономической области реформы Густава III во многом вдохновлялись идеями физиократов. В 1775 г. была разрешена свободная торговля хлебом. В 1783 г. было принято новое положение о межевании для ликвидации чересполосицы. Густаву III удалось во многом стабилизировать денежную систему. Торговые привилегии крупных городов были ограничены, и монополия ремесленных цехов урезана. В то же время в интересах помещиков Густав III запретил крестьянам выкупать коронную землю. Дворянам, основной движущей силе переворота, король гарантировал преимущество в продвижении по службе, прежде всего в армии.

В духе идей Просвещения Густав III в 1781 г. принял закон о провозглашении свободы отправления религиозного культа для нелютеран, что привлекло в Швецию богатых купцов-евреев из Германии. Был принят ряд мер гуманитарного характера: улучшен статус незаконнорожденных детей, в судопроизводстве запрещена пытка, сокращено применение смертной казни. Густаву III удалось покончить в основном с процветавшей в «эру свобод» коррупцией должностных лиц и судов. Противоречивость в политике самого короля проявлялась даже чисто внешне, когда, с одной стороны, он вводил некоторые архаичные ритуалы, заимствованные у Людовика XIV (lever), поощрял аристократическую кичливость, а с другой — в практической деятельности опирался на выходцев из разночинцев.

Однако реформы Густава III не смогли решить вставшие перед страной проблемы. К концу 80-х годов оппозиционные настроения, особенно в дворянстве, значительно выросли. Попытка короля найти выход во внешней экспансии (планы присоединить Норвегию, затем спровоцированная война против России в 1788 г.) привела к острому кризису. Король пошел в 1789 г. на новый государственный переворот, поддержанный на этот раз податными сословиями в борьбе против дворянства. Власть монарха была им усилена, абсолютизм был восстановлен почти полностью.

Несмотря на некоторые положительные результаты, нигде в Европе, за исключением Дании, «просвещенный абсолютизм» не привел и не мог привести к замене феодального строя капиталистическим. Но в то же время нельзя сказать, что его эпоха прошла бесследно. Устраняя наиболее одиозные пережитки феодализма, просвещенные монархи объективно готовили, очищали путь для дальнейшего развития созревающего в недрах феодализма капиталистического уклада. Политика централизации и унификации способствовала складыванию буржуазной интеллигенции, все в большей степени являвшейся носителем новых идей.

Глава 9 РЕЛИГИЯ И ЦЕРКОВЬ В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ В XVII–XVIII ВЕКАХ

Немногие эпохи в истории Европы можно сравнить с тем переломом, который произошел в духовной жизни народов европейской цивилизации в XVII–XVIII вв. Именно в этот период в сознании европейского общества начался переход от геоцентрического к секуляризованному, индивидуалистическому мироощущению.

В самом деле: если в начале этой эпохи, в первые десятилетия XVII в., идут ожесточенные религиозные споры, втягивающие Европу в Тридцатилетнюю войну, а в Англии под религиозными же лозунгами совершается революция; если европейский мир кишит разнообразнейшего толка религиозными сектами и ересями, а человек на первое место в своих исканиях ставит отношение к Богу, проблемы личного греха, спасения и стяжания благодати, то уже к концу XVII в. и особенно в XVIII в. человек словно бы отдаляет Бога от себя, начинает больше доверять собственному разуму и данным науки. На смену ощущению постоянного присутствия Бога в жизни каждой отдельной личности приходит деизм, признающий невмешательство Бога в дела человеческие после акта творения; на смену пламенной вере — стремление к личному рационализированному благочестию.

Вызванный Реформацией раскол западной ветви христианства изменил религиозную карту Европы. Наряду с западной (римско-католической) и восточной (греко-православной) появилась северная (протестантская) церковь. Безраздельно господствовавшая в Западной Европе римско-католическая церковь была вынуждена уступать место молодым протестантским церквам, в кровопролитных войнах завоевавшим право на существование и независимое развитие.

Новые конфессиональные границы европейского христианского мира еще не стали стабильными, они были еще нечетки и подвижны. Относительная определенность была достигнута лишь после окончания Тридцатилетней войны и подписания системы Вестфальских мирных договоров 1648 г.

Религиозные аспекты Вестфальского мира обсуждались в Оснабрюке, где в 1648 г. был подписан договор, имевший большое значение для дальнейших судеб христианских церквей не только в Германии, но и в Европе. Этим документом была провозглашена общая религиозная амнистия и реституция (возвращение) секуляризованного церковного имущества участвовавших в войне стран на состояние 1618 г. Соответственно восстанавливались и церковные владения противоборствовавших сторон. Были подтверждены решения Аугсбургского религиозного мира, которыми было дано юридическое право на существование лютеранской конфессии. Вестфальский мир официально закрепил право на существование еще одной протестантской конфессии — кальвинистской, или реформатской.

Система Вестфальских договоров гарантировала всем подданным империи возможность сохранять и исповедовать свою веру. Если правитель переходил из одного вероисповедания в другое, он имел право ввести его при своем дворе, а также разрешить новое богослужение перешедшим вместе с ним в новую конфессию христианским общинам. Однако правитель должен был оставить неприкосновенным церковное устройство страны в целом.

Эти новшества вызывали недовольство у римских пап, глав некоторых католических государств и представителей католической иерархии. Папа Иннокентий X (1644–1655) выступил с протестом и осуждением религиозных аспектов Вестфальского договора. В посвященной этому булле «Zelo domus dei» он объявил договор «недействительным и ничтожным», но никаких политических последствий этот демарш папы не имел.

Оценка роли и места католической церкви в Европе должна быть далеко не однозначной. Кризисные явления и утрата католицизмом своих позиций были лишь одной из сторон вопроса. Одновременно велась огромная работа по обновлению различных сфер церковной жизни, претерпевавшей период качественных изменений. Католицизм оборонялся при помощи католической реформы и Контрреформации. Религия, политика и экономика были здесь настолько тесно и сложно переплетены, что разделить их иногда просто невозможно. Католицизм использовал в ходе Контрреформации такие методы, как инквизиция, ужесточение цензуры и публикация «Индекса запрещенных книг», апелляция к светским католическим правителям, издание апологетических трудов, совершенствование методов пропаганды. Бесспорным лидером и движущей силой Контрреформации стал созданный в 1540 г. орден иезуитов. Одним из аспектов Контрреформации была миссионерская деятельность католиков за пределами европейского континента. С этой целью в 1622 г. была создана Конгрегация пропаганды веры. Это «министерство по делам миссий» с самого начала планировало свою деятельность в масштабах всего мира.

Одновременно с Контрреформацией римско-католическая церковь проводила католическую реформу, центральное место в которой занимает Тридентский собор 1545–1563 гг. Его участникам удалось выработать целый ряд новых догматических положений и определений, уточнить и скорректировать уже существовавшие формулировки. На решения собора значительное влияние оказывала протестантская реформация, поэтому они отмечены антипротестантской направленностью. Собор осудил протестантские учения об оправдании одной верой и о Священном писании как единственном источнике истины. Были осуждены предложения об отказе от целибата (безбрачия) священников, о причастии под двумя видами и т. д. Некоторые новые элементы церковной практики были осуждены лишь потому, что они использовались протестантами: например, богослужение на национальном языке. Собором были приняты решения об укреплении церковной дисциплины, о регламентировании и унификации литургии, о развитии теологических исследований, о цензуре и повышении эффективности пропаганды, о евангелизации и миссионерской деятельности. Одним из решений, имевшим далеко идущие последствия для церкви, было решение о создании сети новых учебных заведений и систематической подготовке кадров священников.

Принятая собором программа реформы римско-католической церкви была столь широкой, а трудности ее претворения в жизнь столь большими, что ее реализация продолжалась еще в XVIII в. После разработки правил реализация декретов и решений собора были опубликованы «Римский катехизис», «Римский бревиарий» (служебник католического духовенства) и «Римский миссал» (тексты для мессы, молитвы и песнопения). Был утвержден единый текст для мессы и запрещены любые формы литургии, использовавшиеся в католической церкви менее 200 лет. Папа Григорий XIII (1572–1585) реформировал календарь, использовав данные астрономии, и перешел с юлианского на григорианский стиль.

Практическая реализация решений собора в отдельных странах во многом зависела от желания и интересов их правителей, поэтому она протекала везде по-разному. Разбуженные и экзальтированные Реформацией антипапистские, антиримские тенденции усиливались действиями монархов. Европейские государи стремились добиться максимальной независимости от Рима. Так, во Франция решения Тридентского собора даже опубликованы были лишь в XVII в.

История католической церкви Франции показывает, насколько сложны и противоречивы были отношения между папой, королем, французским епископатом и светскими властями. При Людовике XIV своего апогея достигло религиозно-светское движение галликанства, уходившее корнями в XIII в. Его сторонники добивались особого статуса французской церкви в рамках католической церкви и доказывали свои права на бблыпую автономию по отношению к папе. Существовали политическое (королевское и парламентское) и церковное (епископское) галликанство. Иногда политическое и церковное направления объединялись (если, например, Людовик XIV ссорился с папой), иногда разделялись (если Людовик XIV искал себе поддержку в духовном авторитете папы). По настоянию Кольбера епископом Боссюэ была составлена четырехстатейная Декларация галликанского духовенства, в первой статье которой подтверждалась независимость королей в светских делах от церковной юрисдикция. Во второй статье напоминалось о том, что, согласно декретам собора в Констанце, над авторитетом папы стоит авторитет вселенского собора. В третьей — подтверждалась значимость традиционных свобод и канонов галликанской церкви. Четвертая статья определяла, что декреты римского папы по вопросам веры вступают в силу лишь после их одобрения французской церковью. В 1682 г. «Декларация 4-х статей» была одобрена и принята Национальной ассамблеей французского духовенства. Людовик XIV встал на защиту своих прелатов. Папа Иннокентий XI не мог одобрить притязания французской церкви, но не стал и официально осуждать декларацию из-за боязни вызвать раскол. Папа в ответ отказался утвердить назначенных Людовиком XIV 35 галликанских епископов. В результате конфликта все эти епархии несколько лет оставались без утвержденных Римом прелатов, пока король не отступил, заверив папу, что галликанская декларация не будет применяться на практике.

Людовик XIV, действуя по принципу «Один Бог, один король, один закон, одна вера», при активной поддержке католического духовенства стал все более ограничительно толковать Нантский эдикт для того, чтобы заставить протестантов принять католицизм. Жесткие репрессивно-ограничительные меры вынудили многих протестантов превратиться в «новых католиков». В 1685 г. Людовик XIV, принимая желаемое за действительное, счел, что протестантов во Франции уже нет, и отменил Нантский эдикт, предписав своим подданным исповедовать только католическую веру.

Идейные споры в рамках католической реформы привели к возникновению в XVII в. янсенизма, получившего особое распространение во Франции. Янсенизм иногда называют континентальным отражением английского пуританизма; его основными темами являлись греховность человеческой природы, милость Бога, от которой зависит спасение, и предопределение. Толкование янсенистами последнего очень близко к кальвинистскому. Янсенистские споры и конфликты то затухали, то вновь разгорались в течение XVII и XVIII вв.

Фламандский епископ Корнелиус Янсений (1585–1638), который был профессором в Лувене, в книге «Августин» (опубликована после его смерти, в 1640 г.) выступил с отрицанием догмата о свободе воли и защитой идеи предопределения. Он учил, что обращение приходит через благодать, которая является неотвратимой и которую не может познать рассудок. Янсений доказывал, что человеческая природа порочна, поэтому спасение доступно лишь немногим избранным и зависит только от милости Бога. Воззрения Янсения широко распространились среди благочестивых французов. Расположенный неподалеку от Парижа монастырь Пор-Рояль стал центром янсенизма. У янсенистов были сторонники среди французского епископата и клира, докторов теологии и рядовых верующих, среди парламентариев и влиятельных особ королевского двора. В защиту янсенистов в середине XVII в. выступал знаменитый математик Блез Паскаль, который принял это учение и был тесно связан с монастырем Пор-Рояль, где его сестра Жаклина была монахиней.

В 1653 г. папа Иннокентий X осудил учение янсенизма. Папа Климент IX (1667–1669) потратил много сил на споры с янсенистами, которые пошли на компромисс, и было достигнуто временное перемирие.

Нападки иезуитов на учение Янсения были связаны с отстаиванием им внутренней религиозности человека и отрицанием обязательности спасения через угодные католической церкви «добрые дела». По сути спор шел между двумя концепциями христианской жизни: одну отстаивали янсенисты, другую — иезуиты. Янсенисты выступали за суровый, аскетический образ жизни при страстной вере в Бога. Они добивались усилении роли низшего клира и мирян в жизни церкви, многие из них ратовали за использование на литургии французского языка вместо латыни. Янсенисты и их сторонники активно выступали с критикой казуистики и иезуитской морали, оправдывавшей любые действия, совершаемые «на благо» католической церкви. Поскольку вопреки воле французского короля часть епископата и теологов Сорбонны поддерживала янсенистов, это еще больше осложняло отношения французской церкви с Римом.

Новый лидер янсенистов, ораторианец П. Кенель, в 1693 г. выпустил «Новый завет с моральными размышлениями», который не вызвал негативной реакции ни в Риме, ни в Париже. Однако после выхода в свет в начале XVIII в. его следующей книги «Одна проблема совести», в которой он выразил сомнение в априорной непогрешимости любого решении церкви для каждого конкретного случая, разразился скандал. Позицию Кенеля поддержали доктора Сорбонны, часть французского епископата и парламентарии. Ни увещевании, ни угрозы не помогали, и Людовик XIV обратился за помощью к римскому папе. По просьбе короля папа Климент XI (1700–1721) издал в 1705 г. буллу, в которой осуждались тезисы Кенеля о приоритете права совести верующего. Однако булла вызвала возражения у части французского епископата, которая отказалась ее принимать. Тогда Людовик XIV начал прямые репрессии против янсенистов. Часть епископов и богословов заставили отказаться от своей позиции, наиболее строптивых отправили в тюрьмы, отстранили от занимаемых мест. Монастырь Пор-Рояль был расформирован, и по указу короля в 1709 г. сами его здания были разрушены. Поскольку часть французских янсенистов нашла убежище в Нидерландах, то их стали представлять политическими противниками Франции.

Тем временем иезуиты отыскали янсенистскую крамолу и в первой книге Кенеля, и по их ходатайству папа передал ее на рассмотрение специальной комиссии. Итогом этого стала булла Климента XI «Unigenitus», опубликованная в 1713 г. В этой булле папа осудил все теологические тезисы Кенеля. Одновременно были осуждены призывы янсенистов вернуться к раннехристианской церкви и предоставить всем христианам право самостоятельно читать и толковать Библию.

Однако и эта папская булла не была безоговорочно принята французским епископатом. Часть духовенства потребовала для решения этого вопроса созвать вселенский собор. Французский клир разделился на тех, кто подчинился церковной дисциплине и принял буллу, и тех, кто ее не принимал и требовал созыва собора. В 1718 г. новой буллой папа осудил сторонников созыва собора и под угрозой отлучения вновь потребовал признать буллу «Unigenitus». Попытки разрешить вопрос с помощью репрессивных мер со стороны королевской власти и церковной иерархии не могли утихомирить страсти. В правление Людовика XV были найдены компромиссные решения. К середине XVIII в. и сам янсенизм начал вырождаться, однако янсенистские споры продолжались (постепенно затухая) до конца XVIII в.

В Нидерландах янсенизм привел к расколу церкви. После Реформации, уничтожившей большинство католических епархий, голландская церковь управлялась апостолическим викарием с резиденцией в Утрехте, который благодаря этому сохранил ранг архиепископства. В начале XVIII в. апостолический викарий перешел на позиции янсенистов и официально заявил об их поддержке. Папа низложил его, но голландский епископат отказывался принимать новых назначавшихся папой апостолических викариев. Генеральные Штаты, враждебно настроенные к папскому престолу, поддерживали голландское янсенистское духовенство. Кафедра оставалась вакантной 20 лет, а в 1723 г. голландский епископат сам назначил архиепископа Утрехта. Рим не одобрил этот выбор, как не одобрил и следующего избранника. Но голландский клир оставался на позициях янсенизма. В 1763 г. был проведен национальный собор: утрехтская церковь признала верховенство папы, осудила некоторые тезисы янсенистов, но отказалась признать буллу «Unigenitus». Попытки папы Климента XIV преодолеть раскол успеха не имели. Позднее янсенистская церковь объединилась с голландскими старокатоликами.

Основными оппонентами янсенистов были иезуиты, всегда находившиеся в центре не только теологических, но зачастую и светских споров. «Черные гвардейцы» папства были основной движущей силой Контрреформации. Они завоевали сильные позиции в сфере образования, вели издательскую деятельность, активно и плодотворно занимались иностранными миссиями, участвовали во всех теологических спорах и дискуссиях, отстаивая интересы папства. Во многих католических странах члены «Общества Иисуса» были духовниками и советниками монархов. Искусные дипломаты и хитрые политики, не гнушавшиеся никакими средствами для достижения поставленных орденом целей, иезуиты во многом способствовали восстановлению и укреплению подорванных Реформацией позиций католической церкви в европейских странах. Именно иезуиты приложили много стараний для того, чтобы использовать в интересах церкви достижения гуманитарных наук и культуры XVII в.

Золотое время переживала казуистика и полемическое богословие. Иезуиты в своих трактатах путем всевозможных толкований и логических ухищрений умудрялись оправдывать практически любое действие, вплоть до убийства, совершенное в интересах католической церкви.

Амбиции ордена иезуитов вызывали сначала отдельные опасения, а затем растущую оппозицию во многих европейских странах. Усиление позиций иезуитов в сфере образования вызывало недовольство университетских докторов теологии и епископата. Сами короли с опаской смотрели на рост могущества иезуитов. Возникали конфликты даже непосредственно с папским престолом. Папа Бенедикт XIV (1740–1758) часто жаловался приближенным на упрямство и неповиновение иезуитов. Папе пришлось напоминать генералу ордена о канонических правилах. Бенедикт XIV запретил иезуитам заниматься коммерцией и участвовать в работорговле.

Во второй половине XVIII в. недовольство орденом охватило несколько королевских дворов, царствующих династий и широкие круги аристократии. Против иезуитов объединились янсенисты и сторонники галликанства, духовенство и философы, энциклопедисты и масоны. Раздались первые требования о ликвидации «Общества Иисуса».

Преследования иезуитов начались в Португалии, где орден активно выступал против политического курса, проводившегося министром Помбалом. Последний развернул активную кампанию борьбы с иезуитами, особенно после того, как в 1756 г. стал премьер-министром и фактическим правителем государства. Часть монастырей была закрыта, а принадлежавшие им земли переданы государству.

После покушения на короля Португалии Жозе I в 1758 г. иезуитам было предъявлено обвинение в организации широкого антикоролевского заговора. В 1759 г. на этом основании многие португальские иезуиты были отправлены в тюрьмы, а остальные вывезены из страны морем и высажены на берега Папской области.

Новая гроза разразилась над иезуитами уже во Франции в 1760 г. Против иезуитов объединились все, кто выступал за ограничение власти папы и видел в них основную опору папства. Предлогом стало дело иезуита Лавалетта, владельца большого торгового дома на Мартинике. Он оказался разорен, объявил о банкротстве и неспособности выплатить задолженность в 3 млн ливров. Кредиторы, марсельские купцы, подали в суд, предъявив претензии непосредственно ордену. Орден, исключив отца Лавалетта из своих рядов, отказался брать долг на себя. Но иезуиты проиграли судебный процесс сначала в Марселе, а затем в Париже. Судебное разбирательство накалило страсти — общественность Франции с радостью и злорадством встретила приговор.

Вскоре началось еще одно судебное разбирательство — иезуитов обвинили в том, что их внутренние правила противоречат законам Франции, что в своих трудах и в учебных заведениях они распространяют пагубные для Франции идеи. В 1761 г. некоторые книги иезуитов были запрещены, французским подданным запретили вступать в орден, а самим иезуитам — вести преподавательскую деятельность. Однако король приостановил вступление в силу этого приговора на один год.

Попытки иезуитов и их сторонников использовать передышку были безуспешны. В 1762 г. в Руане вынесли первый приговор об упразднении ордена иезуитов: их обвинили в пропаганде извращенной морали и доктрины, в том, что они создают государство в государстве. Другие провинциальные парламенты высказались менее радикально — орден был запрещен не везде. Окончательное решение было за королевским советом. Людовик XV долго колебался, нов 1764 г. подписал эдикт о запрете «Общества Иисуса» во Франции. После этого конгрегация иезуитов во Франции распалась, хотя они и не были высланы из страны. Иезуитам было разрешено вести ограниченную проповедническую деятельность под надзором местного епископа галликанской церкви.

После того как орден потерял французскую и португальскую ветви, папа Климент XIII в булле «Apostolicum pescendi» от 1765 г. дал обществу новую апробацию и попытался опровергнуть выдвигавшиеся против иезуитов обвинения. Стремление папы спасти орден успеха не имело. Против «Общества Иисуса» выступила даже католическая Испания, где Карл III ограничил сферу активности иезуитов как в самой стране, так и в ее американских колониях. Они были смещены с высоких должностей, а два года спустя, в 1767 г., все иезуиты были арестованы и депортированы в Папскую область. Уже затем был издан ордонанс о запрете ордена. Аналогичные действия были предприняты в Неаполе сыном Карла III Фердинандом IV. В 1768 г. под предлогом столкновения с папским престолом из-за предпринятых церковных реформ герцог Пармский, внук Людовика XV и племянник испанского короля Карла III, изгнал орден из своих владений.

В ответ на эти действия папа Климент XIII направил представителям Бурбонской династии увещевательное послание, которое их возмутило. Поскольку герцог Пармский был вассалом папы, Климент XIII объявил о лишении его власти, что еще более раззадорило Бурбонов. Франция и Неаполь перешли к активным наступательным действиям, напав непосредственно на папские владения: Франция заняла Авиньон, Неаполь начал осаду Понтекорво и Беневенто.

После смерти Климента ХIII Франция и Испания постарались посадить в Риме послушного им первосвященника. Еще на конклаве францисканец Ганганелли, избравший после вступления на папский престол имя Климента XIV, передал испанскому кардиналу записку, в которой писал, что с точки зрения канонического права упразднение иезуитского ордена возможно, отметив, что мир папского престола с европейскими державами дороже ордена иезуитов. Вскоре после избрания Климент XIV дал более определенные обещания на этот счет, но с принятием решения медлил. Его попытки умилостивить Бурбонов потерпели провал, и в 1773 г. опубликованием бреве «Dominus ас redemptor» Климент XIV упразднил орден.

Иезуитам предписывалось перейти в другие ордена, либо подчиниться местным церковным властям и по предписанию епископа отправиться в любое назначенное им место для выполнения пастырских обязанностей. По требованию европейских государей, генерал ордена иезуитов Риччи, его помощники и некоторые члены ордена были арестованы с целью воспрепятствовать возможным попыткам восстановить орден. Большинство иезуитов подчинилось решению папы. После этого орден просуществовал еще три года в Польше и в прусской Силезии под защитой Екатерины II и Фридриха II. Новый папа Пий VI (1775–1799) благосклонно закрывал на это глаза. В 1775 г., после смерти Риччи, судебный процесс, начатый против арестованных иезуитов, был прекращен.

Упразднение ордена иезуитов было результатом объединенных усилий прежде всего глав католических европейских держав. «Просвещенные» монархи навязали свою волю переживавшему период упадка политического влияния папскому престолу. Папство показало себя полностью зависимым от европейских правителей, во имя мира с которыми глава римско-католической церкви пожертвовал своим самым действенным орудием и самой надежной опорой.

Ограничивалась деятельность и других религиозных орденов. Во Франции по указу короля в 1766 г. была сформирована комиссия для проведения монастырской реформы. Орденам запретили иметь более двух зданий в Париже и более одного в других городах. Пострижение в монашество разрешили лишь с 21 года мужчинам и с 18 лет женщинам; каждому монастырю был установлен лимит численности, прием новых лиц сверх этого количества запрещался под угрозой закрытия монастыря. Если же число монахов было меньше нормы, монастырь закрывали. В результате во Франции за 12 лет прекратили действовать 9 религиозных обществ, в том числе сервиты, целестинцы и антониты. В следующие 20 лет были закрыты 386 монастырей.

Аналогичные ограничительные меры были приняты в Австрии. В середине XVIII в. императрица Мария Терезия провела здесь ряд церковных реформ. Она запретила увеличение числа монастырей, ограничила рост церковного имущества, управление которым было поставлено под контроль представителей государства. Был введен запрет давать монашеский обет лицам до 25-летнего возраста, уничтожены налоговые привилегии духовенства, введено право королевской апробации на публикацию получаемых папских документов. Была реорганизована система теологического образования, иезуиты были лишены права преподавания. Из-под контроля церкви был выведен Венский университет. Из-за обширности епархий и связанных с этим трудностей по управлению ими был создан ряд новых церковных округов, на 24 уменьшено число нерабочих религиозных праздников. По всем пунктам реформ императрица и правительство старались добиться одобрения папского престола, поэтому реализация реформ проходила без значительных затруднений.

На многочисленные реформы Марии Терезии большое влияние оказала доктрина Феброния, которую в Австрии пропагандировал В. Эйбель, профессор канонического права Венского университета. Фебронианство можно назвать германской ипостасью галликанизма. В 1763 г. епископ И.-Н. Гонтгейм опубликовал книгу, в которой обосновывал систему организации церкви, аналогичную галликанской. Книга вышла под псевдонимом Ю. Феброний. Ее автор призывал вернуться к раннехристианской церкви и доказывал, что устроение истинной церкви не может быть монархическим. Иисус Христос не даровал епископу Рима то верховенство, которым тот пользуется сегодня. Конечно, папа является главой церкви и должен следить за выполнением канонов и сохранением чистоты веры. Но в отношении других епископов он не имеет нииаких особых юридических прав. Папа просто присвоил себе право утверждать или отстранять от кафедры епископов, быть представленным апостолическими нунциями перед европейскими государями. Его суждения по вопросам веры и морали могут вступать в силу лишь после их одобрения вселенским собором. Феброний предлагал папе римскому отказаться от присвоенных им себе привилегий и призывал католических государей заставить папу сделать это. Книги Феброния в 1765–1770 гт. выдержали три издания и были переведены на многие европейские языки.

Доктрина Феброния вызвала критику католического духовенства, теологов, в том числе и протестантских. Папа Климент ХIII осудил книгу в 1764 г. В Риме сочинения Феброния были внесены в «Индекс запрещенных книг», и немецким католичеспим епископам было предписано публично выступить с осуждением нового учения. Папа Пий VI (1775–1799) категоричеспи потребовал от автора подчинения церковной дисциплине, и в 1778 г. Гонтгейм написал требуемое самоопровержение. Но у Гонтгейма были и сторонники, в том числе и из епископата. Немецкие архиепископы-курфюрсты пытались урегулировать отношения с Римом, добившись для немецкой церкви большей самостоятельности. В 1786 г. собравшееся в Эмсе германское духовенство представило папскому престолу петицию из 23 статей. Рим на уступки не пошел и категорически отказался удовлетворить эти пожелания.

После смерти в 1780 г. Марии Терезии ее сын, император Иосиф II, под влиянием князя Кауница решил продолжать религиозные реформы авторитарными методами. Он проводил их так, как считал нужным, полагая себя главой национальной церкви и не обращая внимания ни на римского папу, ни на каноническое право, ни на национальный епископат. Подобное вмешательство светского государя в дела церкви получило название «иосифизм». Император распространил необходимость государственного утверждения на епископские распоряжения, упразднил существовавший особый церковный суд для лиц духовного звания, в 1786 г. разрешил использовать на литургии немецкий язык. Были запрещены все монастыри чисто созерцательного направления (картузианские, камальдаленские, кармелитские, францисканские и капуцинские), а также значительная часть нищенствующих орденов. В целом было закрыто около 600 монастырей и духовных братств. Многим монастырям было запрещено принимать новых членов в течение 12 лет.

На доходы с имущества упраздненных монастырей были учреждены новые церковные округа. Реформатам, лютеранам и православным было разрешено отправлять богослужение по обрядам своей веры (правда, был запрещен колокольный звон). Епархиальные семинарии были заменены пятью генеральными семинариями, учителями в которых назначались лишь те лица, которые разделяли основные реформаторские идеи императора. Даже порядок богослужения был до мельчайших деталей регламентирован особым императорским ордонансом. Казалось, что Иосиф II хочет полностью изолировать австрийскую церковь от Рима.

Разнохарактерность принимаемых решении, авторитарное и часто оскорбительное для духовенства вмешательство Иосифа II в сферу чисто церковной компетенции вызывали недовольство и противодействие значительного числа епископов и высшего духовенства. Папа Пий VI, обеспокоенный неуемной активностью Иосифа II, в 1782 г. сам отправился в Вену для того, чтобы оказать давление на императора. Однако месячное пребывание Пия VI в Вене не принесло ничего: император не хотел обсуждать свои церковные реформы с папой.

Второй сын Марии Терезии, великий герцог Тосканский Леопольд, сначала шел по стопам матери, но затем начал действовать методами брата. Перенеся свою активность в сферу чисто религиозную, он избегал любых переговоров с Римом. Леопольд хотел провести коренные реформы в церкви через епархиальные синоды и утвердить их на Тосканском общенациональном синоде. Но из 18 епископов великого герцогства Тосканского взгляды Леопольда разделили лишь трое. Из-за оппозиции епископов Леопольд был вынужден отказаться от проведения национального синода и попытался провести реформы авторитарно, но затем отказался и от этого.

Во второй половине XVII в. в католицизме возникло учение мистической направленности — квиетизм (от лат. quietus — спокойный). В 1675 г. испанский священник М. де Молинос (1628–1696), живший в Риме, опубликовал сочинение «Духовный путеводитель», где доказывал, что христианское совершенство — это полный покой, пассивная созерцательность и отрешенность души при абсолютной внутренней преданности Богу. Молинос предлагал предаться божественной любви, призывал к мистическому созерцанию Бога, к отказу от любых действий и желаний, к абсолютному покою и принятию любой судьбы как Божьего дара. Он утверждал, что ни молитвы, ни таинства, ни добрые дела, ни даже соблюдение принципов христианской морали не имеют никакого значения. В 1687 г. Молинос был осужден на пожизненное заключение по обвинению в ереси и аморальности. Его учение было осуждено папой Иннокентием XI.

Во Франции аналогичные мистические идеи проповедовали барнабитский священник отец Лакомб и Жанна Гюйон (1648–1717), которая целью мистического опыта считала пассивное созерцание божественного света и чистой божественной любви. Архиепископ Камбрэ Ф. Фенелон после знакомства с Гюйон увлекся ее мистическим учением и написал несколько работ о своем понимании христианского совершенства, высшей степенью которого является чистая, немотивированная любовь. Под давлением Людовика XIV и такого авторитета французской церкви, как Боссюэ, в 1699 г. работы Фенелона были осуждены церковью, которая обвинила его в безразличии к загробному воздаянию. Фенелон подчинился Риму и оставил свои мистические увлечения. Лакомб и Гюйон были приговорены к 17 и 10 годам соответственно. Рассчитанный на элитарную аудиторию квиетизм широкого распространения не получил.

Реформирование и обновление католической церкви происходило благодаря тем, кто посвящал этому все свои силы. Устранялись злоупотребления, упорядочивались формы церковной жизни, систематизировалось и совершенствовалось обучение кадров священников. Рождались новые формы религиозной духовности, обновлялись и создавались новые религиозные ордена. Развертывалась работа по евангелизации и христианскому просвещению широких масс верующих, прежде всего в сельских районах. Во Франции общество сульпициан-цев занялось обучением будущих священников. Венсан де Поль (1576–1660) основал Конгрегацию миссии (лазаристы) для евангелизации сельских жителей и конгрегацию «Сестры милосердия» для работы среди бедняков.

Стремясь улучшить подготовку будущих священников, Венсан де Поль одним из первых во Франции ввел одиннадцатидневные курсы, на которых преподавали основы теологии и богослужения. С середины XVII в. во многих епархиях начали создаваться собственно духовные семинарии, и к началу XVIII в. семинарии действовали практически во всех епархиях. Как правило, руководство обучением будущих священников поручалось представителям религиозных орденов: ораторианцам, сульпицианцам, лазаристам. В начале XVIII в. продолжительность обучения увеличилась до двух лет. Постепенно деятельность по обучению священников начинала приносить плоды: клир омолаживался, его профессиональный уровень качественно улучшался, формировался новый тип католического священника.

С помощью новых кадров низшего духовенства была налажена работа по евангелизации и религиозному просвещению широких масс верующих. На уровне массового сознания активизировался медленный процесс очищения вероучений от языческих примесей, суеверий и магии. Приходские священники начали систематическую работу с детьми и неграмотным населением. В приходских структурах начали создавать небольшие школы, действовавшие, как правило, на средства, пожертвованные прихожанами. Во всех епархиях были введены учебные катехизисы.

Развитие системы религиозного образования не успевало за развитием гуманитарных и естественных наук. Между наукой и теологией начали возникать все более частые конфликты. Традиционная библеистика столкнулась с результатами библейских научных исследований. Множились переводы и комментарии Библии, развивалась критическая экзегетика. Французский ораторианец Р. Симон (1638–1712) в «Критической истории Ветхого завета» и других работах убедительно показал, что Моисей не мог быть единственным автором Пятикнижия. Интересно, что именно Боссюэ добился осуждения его критической истории Библии и исключения Симона из ордена.

Была развернута большая работа по научному изучению теологических источников. Бельгийский иезуит ван Болланд начал систематическую публикацию житий святых. На этой основе было создано Общество болландистов. Бенедиктинцы Конгрегации св. Мавра (мавристы) в своем аббатстве Сен-Жермен-де-Пре публиковали многочисленные труды отцов церкви и источники по истории французской церкви. Яркой фигурой среди мавристов был один из основоположников латинской палеографии и дипломатики, Жан Мабильон (1632–1707).

Была централизована и структурирована благотворительная деятельность католической церкви. Уходу за больными, развитию христианского образования и воспитанию нравов в христианском духе посвятили свою деятельность такие религиозные общества, как «Сестры милосердия», «Братья христианских школ», «Сестры убежища», салезианки.

Католическая литература в XVII и XVIII вв. в связи со спорами с протестантами и многочисленными ересями носила преимущественно полемический характер. Среди ярких полемистов и апологетов католической церкви XVII в. можно назвать иезуита кардинала Беллармина и епископа Боссюэ. Широкую известность получили блестящие проповеди и выступления Боссюэ, иезуита Бурдалу, архиепископа Фенелона, епископов Флешье и Масильона.

В XVIII в. усилия католической церкви по обновлению религиозной жизни помогли ей выдержать атаки Просвещения, когда французские философы и энциклопедисты противопоставили Разум Откровению и призвали к прогрессивному развитию человечества на основе естественных законов. Христианская догма контрастировала с разумом и рациональностью природы, отказываясь следовать законам природы христианство становилось помехой и вызывало резкую критику.

Век Просвещения способствовал новому отношению к религии. Этому активно содействовали просветительская философия, развитие естественных и гуманитарных наук. Религиозное сознание уступало место светскому: разум брал верх над откровением, набирали силу антиклерикальные тенденции, рождались новые, светские формы духовной жизни. Во многих европейских странах отмечалось падение религиозной активности. Этому во многом способствовало и то, что католическая церковь не вырабатывала собственный подход к актуальным проблемам социально-экономической и политической жизни общества. Наблюдались упадок деятельности католических братств, обществ и орденов, пренебрежение принципами христианской морали, отказ от чтения религиозной литературы и участия в благотворительной деятельности.

Однако идеалы Просвещения способствовали и позитивным изменениям в католицизме. Во Франции вышел в свет «Философский катехизис» и «Катехизис гармонии между разумом и религией». В Германии влияние Просвещения привело к развитию веротерпимости и диалога с протестантами. Были подготовлены катехизисы, которые могли использоваться как католиками, так и протестантами.

В целом во второй половине XVIII в. прогресс в плане достижения большей веротерпимости стал характерен для многих европейских стран. В Силезии Фридрих II в 1742 г. уравнял в правах католическую и протестантскую церкви. В Австрии Иосиф II в 1781 г. эдиктом о веротерпимости предоставил протестантам свободу отправления культа и полные гражданские права.

Во Франции положение протестантов после отмены Нантского эдикта оставалось тяжелым. Действовали жесткие меры против протестантов в сфере гражданского законодательства. Лишь при Людовике XVI практика применения законодательных ограничений была значительно смягчена, и в 1787 г. был издан эдикт о предоставлении протестантам тех гражданских прав, которых они были лишены целое столетие. Правда некоторые ограничения еще не были сняты.

В результате Реформации, происшедшей в Европе в основном в XVI в. (некоторые исследователи, впрочем, полагают, что Реформация продолжалась до 1648 г. — до Вестфальского мира), в ряде государств образовались национальные протестантские церкви. Лютеранская церковь доминировала в Германских княжествах и Скандинавии. Кальвинизм обосновался в Швейцарии и Шотландии, нашел своих приверженцев в Голландии, Германии, Франции, Англии и Венгрии. В Англии господствовала англиканская церковь. И хотя в основе всех перечисленных вероучений лежали христианские догматы, сформулированные в Никейском символе веры (все они придерживались учения о Троице, о богочеловечестве и воскресении Христа, о Библии как божественном откровении, о первородном грехе и искуплении), существовали и серьезные различия между ними. Кроме того, внутри каждой из этих протестантских церквей имелись свои сложности, разногласия и конфликты, зачастую приводившие к расколам.

Наиболее близкой к католической церкви и по догматике, и по устройству была англиканская церковь, образовавшаяся в результате «реформации сверху», проведенной Генрихом VIII в первой половине XVI в., и упроченная в правление королевы Елизаветы (1558–1603). Символ веры англиканской церкви — «Тридцать девять статей», — утвержденный парламентом в 1563 г., предусматривал, что «единственным верховным правителем» в духовных и церковных делах является английский монарх. Обряды были по существу теми же, что и в католической церкви, за исключением разве что причащения мирян под обоими видами — и хлебом, и вином. Система управления осталась епископальной. Молиться все должны были по единому молитвеннику; непосещение церкви в дни установленных богослужений наказывалось штрафом. Все пасторы должны были поставить свою подпись под этим символом веры, который сохранился и по сей день.

Реформы эти осложнили и без того нелегкие отношения между Англией и Ирландией, которая оставалась католической и подчинялась папе. Попытки силой насадить в этой стране англиканство, сопровождавшиеся конфискациями земельных владений, преследованием духовенства и введением присяги, обострили враждебность к англичанам, издавна существовавшую в связи с попытками метрополии колонизировать «Зеленый остров», и привели к ряду восстаний, из которых самым кровавым было восстание 1641 г. Следствием было жесточайшее покорение острова войсками Кромвеля. В конце XVII — начале XVIII в. католики в Ирландии были лишены практически всех политических прав, а также значительной части экономических свобод. Продолжались конфискации земель и принятие так называемых «карательных законов» против католиков. Лишь во второй половине XVIII в. начались послабления в исполнении законов против католиков.

Утверждение англиканской церкви открыло народу Библию на родном языке. Дешевые английские издания, тайно перевозившиеся из Женевы и распространявшиеся среди пуритан, сменились в 1613 г. новым, санкционированным Яковом I переводом, осуществленным группой ученых Кембриджского университета. Он отличался блестящим стилем, благородным языком, умелым воссозданием восточной атмосферы оригинала. Этот перевод открыл читателям совершенно новый мир, оказавший огромное влияние на их мировоззрение. С этих пор Библия стала главной книгой для широких слоев английского народа. Она воспринималась как высший, сакральный, вдохновленный самим Богом авторитет во всех областях жизни, руководство к действию во всех случаях. Она давала английскому читателю выражения и аргументы, предписания и примеры, богатейший мир образов для литературы, поэзии, политической публицистики. Творчество такого гиганта английской литературы XVII в., как Милтон, насквозь пронизано библейскими образами и библейской моралью. Перевод Библии вдохновлял и побуждал к действию движение пуритан, которое в конечном итоге привело к отмене (на 15 лет) англиканской церкви и падению монархии.

После реставрации Стюартов в 1660 г. англиканская церковь вернулась к власти. С 1661 г. от любого лица, вступавшего на государственную или муниципальную должность, требовалось принесение присяги по англиканской формуле. В 1664 г. был принят «Акт о незаконных сборищах», запретивший всякие отправления религиозных культов помимо официальной церкви. Если в доме собирались на молитву, кроме хозяина и его семьи, свыше пяти человек, это считалось уголовным преступлением и каралось тюрьмой или ссылкой. Бедный лудильщик Джон Баниан, впоследствии знаменитый религиозный писатель, в 1660 г. попал в тюрьму на 12 лет за проповедь Евангелия в пуританском духе.

Англиканские священники и епископы развернули с церковных кафедр широкую пропаганду против пуритан. Распространение пуританской литературы запрещалось. Шпионы выслеживали тайных нонконформистов; по доносу на них налагались огромные штрафы. Религиозные собрания пуританских сект разгонялись с неистовой жестокостью: проповедников и их слушателей побивали камнями, тащили в тюрьмы, выслеживали, штрафовали. На пуританскую литературу королевской цензурой были наложены запреты. Правда, полностью к дореволюционному господству англиканская церковь не вернулась: она не оперировала больше судом Высокой комиссии, епископы не занимали ведущих государственных должностей. Однако свое доминирующее положение в стране и статус государственной церкви англиканство сохранило и после «славной революции».

Лютеранская церковь с начала XVII в. переживала то, что исследователи называют периодом ортодоксии, разрабатывая и оттачивая свою конфессиональную теологию. Библия для лютеран являлась главным фокусом и единственным источником их вероучения. Поскольку сам Лютер, подчеркивая абсолютный авторитет Писания, не развил теории его происхождения и инспирации, лютеранские теологи XVII в. сосредоточились именно на этих вопросах. При этом они отнюдь не отвергали аристотелевой метафизики, господствовавшей в теологической мысли средних веков. Более того, они попытались применить к изучению Библии аристотелианский принцип различения между материей и формой. Они полагали, что материей в Библии является сам ее текст, состоящий из букв, слов и предложений; формой же — смысл текста, те идеи, которые Бог хотел через нее сообщить человеку. При этом они подчеркивали, что, хотя различие между физическим текстом Писания и спиритуальным Словом Божьим существует, реального разделения между ними не происходит.

Текст Писания вдохновлен Святым Духом; но это не результат индивидуального откровения пророков или апостолов. Это влияние Святого Духа, связанное именно с написанием священного текста; оно действовало только в тот момент, пока Слово писалось; вне этого акта писавший его не являлся носителем или восприемником Святого Духа. Этот последний тезис был специально направлен против католической доктрины, утверждавшей, что Святой Дух, сошедший на апостолов, передавался от них церковным иерархам.

Богодухновенность Писания, считали лютеранские теологи, является полной и буквальной; каждое слово в Библии прямо продиктовано Святым Духом, хотя оно и носит отпечаток индивидуальности писавшего. С течением времени буквалистские тенденции в сочинениях лютеранских богословов становились все более определенными.

Стараясь защитить свое учение от настойчивых попыток (проявившихся особенно в конце XVII в.) научно-критического изучения Библии, лютеранские теологи утверждали, что теология не наука, а вероучение. Ее главный объект не вето иной, как сам Христос, которого познать можно только верой, а ее основная цель — достижение спасения души через веру и благочестие. Они решительно отвергали всякие попытки объявить теологию теоретической дисциплиной, которую каждый, даже неверующий, может изучать из простого любопытства. Кроме того, им пришлось обороняться и от социнианского рационализма (о социнианах в XVII в. будет сказано ниже), принимавшего в Писании только то, что подвластно исследованию разума. В этом учении лютеранам виделась страшная угроза отрицания богодухновенности Слова Божия и превращения разума в главного арбитра в вопросах веры. Отвечая на эту угрозу, лютеранские богословы постоянно подчеркивали, что в основе всех утверждений Библии лежит откровение и что критиковать их — значит впадать в грех гордыни.

Такой путь развития лютеранского богословия, господствовавшего в германских университетах, получил название «протестантская схоластика», тем более что лютеранские теологи, подобно своим врагам — иезуитам, широко использовали аристотелианскую метафизику и далеко отошли от первоначальной свежести, искренности и свободы учения самого Лютера. Попытка систематизации и детализации всех доктрин и постулатов вероучения омертвляла его, делала сухим и догматическим. Она, однако, помогла значительной части европейских христиан сохранить свою веру в последующий век рационализма, религиозного индифферентизма и деизма.

Не меньшее значение, чем лютеранская церковь, имела в Европе XVII в. кальвинистская, или реформатская, церковь, которая тоже претерпела существенные изменения. Ее зачинателями в XVI в. были швейцарские реформаторы Цвнигли и Кальвин, разработавшие теологию предопределения — божественного избранничества и предназначения ко спасению и вечной жизни одних (немногих) и извечного проклятия и обреченности геенне других. В отличие от лютеран, признававших истинное присутствие тела и крови Христа в момент литургического пресуществления хлеба и вина, реформаты считали обряд причащения лишь напоминанием о Тайной вечере, знаком веры и духовного приобщения ко Христу (Христос, по учению Кальвина, лишь духовно присутствует по вере в сердцах участников этого таинства). Другим отличием доктрины кальвинизма от лютеранства было то, что кальвинисты настаивали на абсолютной греховности всех людей и полностью отвергали значение добродетели и добрых дел для спасения: для них все в человеческой судьбе было заранее предопределено непреложной божественной волей. Христос на кресте умер лишь для тех, кто избран ко спасению.

История кальвинизма в Германии в XVII в. практически совпадает со сложной политической историей страны, где он по условиям Вестфальского мира стал одним из трех государственных вероисповеданий, официально признанных в Священной Римской империи.

Во Франции кальвинистов называли гугенотами. По Нантскому эдикту 1598 г. им была дарована свобода вероисповедания, но в 1659 г. корона запретила заседания национального кальвинистского синода, а в 1685 г. Людовик XIV отменил Нантский эдикт, и около полумиллиона его подданных, принадлежавших в основном к богатым купеческим слоям, вопреки запрету, покинули страну.

В Голландии большинство протестантов были кальвинистами с середины XVI в. После того как на проходившей в 1618–1619 гг. в Дордрехте международной ассамблее кальвинистов было осуждено учение Якоба Арминия (1559–1609), отрицавшего абсолютный характер предопределения, здесь утвердилось классическое учение кальвинизма. На арминиан начались гонения. Их испытал и выдающийся голландский ученый-правовед и теолог Гуго Гроций (1583–1645), защитник терпимости и умеренности, вынужденный провести большую часть своей жизни в изгнании.

В Англии кальвинистов с XVI в. стали называть пуританами (от латинского «пурус» — чистый), т. е. сторонниками очищения церкви. Поначалу они не порывали с официальной англиканской церковью, а лишь требовали провести в ней ряд реформ: освободить от доставшихся в наследство от католицизма дорогостоящих пышных обрядов, икон, скульптур и облачений, от органной музыки, т. е. всего, что противоречило идеалу бережливости, мирского аскетизма, «дешевой церкви». Они возражали против празднования дней святых, обычая преклонять колени во время причастия, осенять себя крестом и иметь крестных, а также осуждали полновластие епископов и церковных судов. Пуританами становились в основном представители новых классов: купцы, ремесленники, мануфактуристы, адвокаты и многочисленные сельские дворяне-джентри.

Среди пуритан выделилось пресвитерианское направление, полностью отрицавшее епископат и ратовавшее за управление приходами с помощью выборных служителей — пресвитеров, а церковью в целом — путем состоящего из пресвитеров синода. Другое направление в пуританском движении, приверженцев которого называли «индепендентами» (независимыми), считало, что каждая конгрегация верующих должна быть свободна и независима от другой и от государства и избирать собственного пастора. Среди индепендентов тоже имелись различные течения и группы. Индепендентство было выражением протеста против узкой замкнутости пресвитериан: оно давало широкий простор инициативе верующих и способствовало образованию многочисленных народных сект. В индепендентские конгрегации объединялись средние слои джентри, владельцы небольших мастерских и мануфактур, мелкие лавочники, ремесленники, подмастерья, крестьяне-арендаторы.

Пуританизм создал свою особую культуру, значительно отличавшуюся от культуры предшествующей эпохи. Пуритане резко выступали против театров, маскарадов, петушиных боев и прочих развлечений. Позднее, уже в ходе революции, они громили храмы, разбивали органы, витражи и скульптуры, уничтожали иконы. Так они выражали протест против роскоши и распутства двора, против ханжества и безнравственности духовенства. Однако существовала и другая сторона пуританства — дух скромности и самоограничения, безусловной честности перед Богом и людьми, высокой нравственности, гражданской и деловой активности. Библейская культура рождала новую, пуританскую этику, проводившую в жизнь идеалы общинности, народности, гражданственности, трудолюбия. В семье культивировались дружба, сплоченность между всеми ее членами; большое внимание уделялось воспитанию детей, ценились воздержанность, умение владеть собой, непритязательность. Все это сделало ранний пуританизм идейным знаменем борьбы широких слоев общества против англиканской догматики, королевского абсолютизма и феодального строя.

Пуританская оппозиция в парламентах ранних Стюартов тесно переплетала требования реформы церкви с требованиями политических и социальных реформ. В тесном сращении социальных, политических и религиозных проблем состоит одна из важнейших особенностей Английской революции, отличающая ее от всех других европейских революций позднейших времен. Можно даже сказать, что Английская революция была последней европейской революцией, где доминирующую роль, по крайней мере вначале, играли не социальные или политические устремления, а религиозные убеждения.

В 1643 г. парламент упразднил епископальную англиканскую церковь и созвал Вестминстерскую ассамблею, в состав которой входили представители пресвитерианского духовенства и богословов. Они разработали символ веры и принципы устройства пресвитерианской церкви, которая стала государственной церковью Англии в 1648 г. Однако армия, состоявшая в основном из индепендентов, требовала более радикальных реформ, в частности полной религиозной терпимости, и под напором ее требований полковник Прайд в декабре 1648 г. изгнал из парламента пресвитериан, чем ускорил казнь короля и установление индепендентской республики. В годы республики и протектората в Англии была установлена довольно широкая религиозная терпимость (преследованиям подвергались лишь католики и лица, отрицавшие догмат о св. Троице). В 1656 г. по разрешению Кромвеля в Англию вернулись иудеи, изгнанные из нее в 1290 г.

После реставрации Стюартов в Англии произошла мирная смерть пуританизма, до сих пор удивляющая многих исследователей. Отчасти это объяснялось репрессиями, которым подверглись правившие в годы республики индепенденты после прихода к власти Карла II. Но главным образом мощный пуританский импульс изжил сам себя в ожесточенной полемике, кровавых стычках гражданских войн, зверском завоевании и разграблении Ирландии и своекорыстном правлении «охвостья» Долгого парламента. Массы людей, обманутые в своих надеждах на скорый приход нового, справедливого царства, измученные неустройствами, войвами и армейскими постоями, вернулись в лоно англиканской церкви (к чему их усиленно принуждало правительство Реставрации) или замкнулись в полулегальных сектах. «Славная революция» даровала религиозному сектантству терпимость, но это не привело к возрождению пуританизма.

В конце XVII–XVIII в. в мире протестантизма возникают два значительных движения, явившиеся своего рода реакцией на те процессы, которые происходили в них в течение предыдущего периода. Эти движения, во многом схожие между собой, — пиетизм на континенте и методизм в Англии.

Движение пиетистов в Германии родилось как внутренний протест приверженцев Евангелия против холодной и сухой ортодоксии лютеран, выработанной их богословами в XVII в. В противовес этому пиетизм являлся основанным на Библии морализаторским вероучением, призывавшим своих последователей к личному покаянию, борьбе с грехом и благочестивому изменению жизни, что должно было повести к личному обращению, опыту прощения грехов через искупительную силу креста, святой жизни и эмоциональному переживанию богослужений. Ни доводы разума, ни интеллектуальные рассуждения богословов, ни авторитеты не имели для пиетистов значения: гораздо большую роль играли чувства покаяния, умиления и любви, которые выражались в благочестивой жизни и служении ближним. Подобно английским пуританам и отделившимся от них в середине века квакерам, пиетисты считали, что истинное христианство проявляет себя в повседневной жизни верующих во Христа.

Отцом пиетизма являлся лютеранский пастор и богослов Филипп Шпенер (1635–1705), в молодости много путешествовавший по университетам Европы и испытавший влияние Й.К. Доннхауэра (1603–1666), который проповедовал в университете Страсбурга вовлечение мирян в дела церкви, и Жана де Лабади (1610–1674), женевского реформата, пытавшегося соединить янсенизм с кальвинистским благочестием, дабы создать новое течение в протестантизме, основанное на религиозном опыте и мистических откровениях. В 1666 г. Шпенер стал пастором во Франкфурте, где организовал кружки людей, стремившихся к личному благочестию: они вместе читали Библию и молились. В книге «Благочестивые желания» и других сочинениях он рекомендовал следующие средства для истинно благочестивой жизни: внимательное и ежедневное чтение Писания; участие мирян в делах церкви; практические дела благочестия — помощь бедным, увечным, сиротам и т. п.; сохранение духа любви во время любых межконфессиональных споров; улучшение богословского образования путем нравственного и духовного совершенствования прежде всего преподавателей; убедительная и доходчивая проповедь. Шпенер искренне верил, что эти меры помогут обновлению церкви, обращению в христианство иудеев и окончательному падению папской власти.

С распространением учения Шпенера по Германии на автора его обрушилось множество нападок. Так, теологи Виттенбергского университета обвинили его в причастности к 284 ересям; его называли розенкрейцером, квакером, хилиастом, фанатиком и т. п. Последние годы жизни он провел в Берлине, отвечая на эти обвинения и систематизируя свое учение.

Ближайший ученик Шпенера Август Франке (1663–1727), энергичный организатор и проповедник нового учения, вместе со своими сподвижниками основал группу изучения Библии в Лейпцигском университете. В 1692 г. Франке стал профессором университета в Галле, который вскоре сделался центром пиетизма: он организовал там бесплатную школу для детей бедных родителей и среднюю школу, дом для сирот и Библейский институт для публикации и распространения Писания. Он вдохновил многих из своих студентов для миссионерской деятельности в Африке, Америке, Азии и на островах Тихого океана. В целом деятельность пиетистов оживила лютеранскую церковь, влила в нее свежее духовное рвение и искреннее стремление к благочестивой христианской жизни.

Английским пиетизмом можно назвать движение методизма внутри англиканской церкви, зародившееся в XVIII в. и приведшее к образованию методистской церкви, которую некоторые исследователи считают спасительницей страны от новой разрушительной революции.

После реставрации монархии в Англии воцарилась специфическая духовная атмосфера, оказавшая значительное влияние на состояние умов и сердец. Произошло разительное изменение этических ценностей. Кромвель и его единомышленники верили, что ведут свой народ к земле обетованной по путям, предназначенным Богом; писатели и публицисты второй половины XVII в. стали утверждать, что важнейшим импульсом человеческого существования является «интерес наживы». Теория божественного Провидения уступала место теории экономической выгоды. Это отразилось и в историографии, и в политических теориях, и в литературе, и в драматургии. Но именно такое отчужденное от поисков высшего идеала стремление имущих классов к экономическому предпринимательству и процветанию привело к бездуховности, цинизму, моральной распущенности. Стали процветать взяточничество, коррупция. Карл II и его двор поражали своим распутством. Театр был вопиюще аморален. Граф Рочестер вслед за Гоббсом изображал человека как подлое, жадное, похотливое, лицемерное создание. Что касается побежденных пуритан, то в их среде возобладал дух отчаяния, разочарования, неверия. Репрессии и подавление свободной мысли усугубляли эти настроения. Многие бежали на континент или в американские колонии: сектанты перенесли свои надежды на царство Божие в потустороннем мире; квакеры публично заявили о своем пацифизме и проводили молитвенные собрания в полном молчании.

«Билль о правах», принятый в результате «славной революции», провозгласил религиозную терпимость, которая носила ограниченный характер; католики и сектанты, отрицавшие догмат о троичности божества, преследовались по всей строгости закона. Свободу вероисповедания получили пресвитериане, не добившиеся, однако, прежнего могущества, и индепендентские конгрегации.

В религиозной и философской мысли стали преобладать деизм и рационализм, отвергавшие живую веру и личный религиозный опыт. Проповеди в государственной церкви, все еще наиболее многочисленной, сводились к долгим увещеваниям, наполненным банальными нравоучениями; само же богослужение было сухим и формальным. В то время как высший клир пользовался всеми преимуществами своего положения и жил в роскоши, рядовое духовенство получало весьма низкий доход и часто попадало в зависимость от местных сквайров, принимая участие в их пирушках, увеселениях и часто весьма сомнительных с нравственной точки зрения забавах. Среди них процветали пьянство (Англия была наводнена дешевым джином) и азартные игры. Историки называют это время «больным веком», лишенным благочестия и нравственного усердия.

В этих обстоятельствах сын пастора Джон Уэсли (1703–1791) и его брат Чарлз (1708–1788) организовали религиозный кружок в Оксфордском университете для изучения Библии, совместных молитв, постов и частого причащения. Их целью было строгое и серьезное исполнение не только евангельских заветов, но и установлений англиканской церкви. Остальные студенты называли их «святым клубом», «библейской молью» или «методистами». Впоследствии Джон Уэсли стал сам священником и духовным главой нового движения, за которым сохранилось название методизма. Они по-прежнему регулярно изучали Библию, усердно молились и соблюдали все обряды, проповедовали в тюрьмах и домах для бедных.

С 1735 по 1738 г. Джон Уэсли вел миссионерскую работу в Америке, где познакомился с пиетистским движением моравских братьев, живая вера которых произвела на него глубокое впечатление. Вернувшись в Англию, он пережил мистическое откровение, которое дало ему уверенность в своем личном спасении и воодушевило на проповедь. После этого он объехал верхом всю Англию, Шотландию и Ирландию, прочитал более 42 тыс. проповедей, написал около 200 книг и обучил множество последователей. Он организовал методистское общество и построил в Бристоле часовню, а в Лондоне основал центр методизма. Его сторонниками и помощниками были его брат Чарлз, написавший много религиозных гимнов, которые методисты до сих пор распевают в ходе своих богослужений, и Джордж Уайтфилд, который проповедовал прямо на улицах.

При этом Уэсли не порывал с англиканской церковью: он организовывал своих последователей в сообщества по 10–12 человек, подобно шпенеровским ««коллегиям благочестия». Во главе их устоял руководитель-мирянин, поддерживавший в группе духовное здоровье. В 1746 г. Уэсли разделил Англию на семь округов. В 1791 г., уже после смерти Джона Уэсли, методисты в Англии образовали свою методистскую церковь, отделившись от англиканства. Там сохранились епископальный строй и основные обряды.

Главной особенностью методистской церкви стал тезис оправдания верой через непосредственное чувство возрождения. Методистские проповедники подчеркивали значение христианской любви и христианского совершенства, которое возможно в этой жизни благодаря любви Божией, проникающей в сердце верующего, изгоняющей грех и содействующей святости жизни. Это учение было изложено в главном труде Дж. Уэсли «Учение о христианском совершенстве».

Благодаря движению методизма, охватившему всю Англию, особенно ремесленников, подмастерьев и рабочих мануфактур, нравственное состояние общества претерпело весьма положительные изменения. Прекратилось неумеренное употребление спиртных напитков, заметно снизилось социальное ожесточение. Началось движение за отмену рабства в Америке; была образована первая амбулатория для бедняков; началось движение за реформу тюрем. Преображающая вера оказала влияние на состояние умов, на литературу и искусство.

Пиетистские тенденции характеризовали и моравскую церковь, которая в то же время имела и некоторые черты, объединявшие ее с сектантскими народными движениями. Она включила в себя уцелевшие общины той церкви, которая была создана в XV в. гуситами. После Тридцатилетней войны согнанные со своих земель и гонимые повсюду моравские общины нашли себе прибежище в Германии, на земле, принадлежавшей аристократу-лютеранину графу Николасу Людвигу фон Цинцендорфу (1700–1760).

Цинцендорф воспитывался в пиетистском духе; он был крестником Шпенера и посещал его школу в Галле. Не имея возможности как член аристократической фамилии стать пастором (к чему он горячо стремился с юности), он после окончания Виттенбергского университета стал советником при саксонском дворе. Получив в наследство довольно обширные земли и снедаемый желанием проявить себя на ниве благочестия, он решил посвятить свою жизнь заботе о людях, живших на его земле. В 1722 г. на ней обосновались моравские беженцы, и он, пораженный их учением и строгой моралью, принял участие в создании общины Гернгут и в 1727 г. стал ее руководителем. Впоследствии моравских братьев стали называть также гернгутерами. Их церковь отделилась от лютеранской и получила самостоятельность в 1742 г.

Сам Цинцендорф при этом продолжал оставаться убежденным лютеранином, хотя и не сторонником сухого богословия лютеранской ортодоксии. Вместе со своими единомышленниками — гернгутерами он признавал Аугсбургский символ веры, но всегда подчеркивал, что личная преданность Христу и благочестивая жизнь гораздо важнее любых теологических формулировок. Центром духовной жизни для него было сосредоточение на символе крестных мук и вообще на личности Иисуса Христа. Создался даже особый культ ран Иисуса, в прославление которых было сочинено множество гимнов, в том числе самим Цинцендорфом. Такое сосредоточение вело верующего к убеждению, что его грехи прощены, а вся жизнь его вверена Божьему промыслу. Именно эта уверенность так поразила Уэсли, когда он встретил моравских братьев, пересекая Атлантический океан.

В организационном отношении моравская церковь была близка лютеранской. Ее возглавляли епископы, пресвитеры и диаконы. В обычаях общины были братское лобызание, взаимное омовение ног, ежедневное богослужение, религиозное воспитание детей, практика аскетизма и строгая мораль. Цинцендорф отличался также широкой терпимостью и вынашивал планы воссоединения протестантских церквей с католиками и православными.

Моравская церковь не отличалась многочисленностью, но ее влияние на развитие пиетизма в Европе, в частности на методизм в Англии, было велико. Гернгутеры широко занимались и миссионерской деятельностью, особенно в Северной Америке, где они обращали в свою веру не только индейские племена и черное население, но и членов других протестантских церквей и сект.

В целом пиетизм оказал существенное влияние на многие области христианской жизни в Европе. Он сосредоточил внимание теологов и рядовых верующих на личности Христа и его искупительной жертве и пронизывал жизнь людей благочестивым стремлением к делам благотворения и милосердия. Он звал к совершенной честности, бескорыстию, простоте жизни и братской любви. Под его влиянием находились величайшие композиторы XVIII в. И. С. Бах и Г. Ф. Гендель. Пиетисты издали большое количество духовной литературы с глубоко назидательным содержанием. Они оказали заметное сопротивление новому, рационалистическому богословию, уверенно наступавшему на традиционные верования в XVIII в.

Реформация в Европе разбудила народное сознание, открыв рядовым людям сокровищницу Библии и освободив его от порабощения церковными установлениями и церковной иерархией. Результатом явилось не только образование новых, протестантских церквей, но также и появление множества чрезвычайно разнообразных народных сект. Часть из них, вроде анабаптистов или моравских братьев, корнями своими уходила в средневековье, большинство же явились новыми образованиями, часто называвшимися по имени того проповедника, который становился зачинателем движения. Одно перечисление таких сект заняло бы несколько страниц, поэтому здесь мы дадим краткую характеристику лишь важнейших из них.

Весьма распространенным по всей Европе было движение анабаптистов. Оно возникло в Швейцарии в начале XVI в.; его основателем был Конрад Гребель (1498–1526), испытавший сильное влияние Цвингли. Одной из характернейших черт анабаптистов было убеждение, что крещение — серьезнейший акт, который люди должны принимать совершенно сознательно, уже вникнув в христианское учение и согласившись с ним. Они поэтому отрицали крещение младенцев и «перекрещивали» верующих, достигших сознательного возраста (отсюда и их название: анабаптисты — значит перекрещенцы). Они верили также в скорый конец света и наступление Тысячелетнего царства на Земле, когда править «своим народом» будет сам Христос.

Из Швейцарии движение распространилось на Германию, Моравию, Голландию, позднее — Англию. Его последователями становились мелкие крестьяне, ремесленники, неимущие. Их социальные и политические взгляды были весьма радикальными: многие из них ратовали за передел и уравнение, а то и за обобществление имуществ, а также за общность жен. Анабаптисты принимали активное участие в Мюнстерском восстании 1535 г., что повлекло за собой разрыв их с Лютером, Цвингли и их последователями. В Голландии главой анабаптистов стал Менно Симонс (1496–1561), проповедовавший в отличие от германских анабаптистов миролюбие и непротивление. Его последователи стали называться меннонитами. Они получили свободу вероисповедания в 1676 г. Из Голландии движение анабаптистов проникло в Англию, где в 1612 г. была образована первая английская баптистская церковь. Верующие этой группы крестили взрослых обливанием; они были известны как «общие баптисты», поскольку проповедовали, что Бог спасет всех уверовавших, а не только избранных. В ЗО-е годы XVII в. от них откололись «частные» баптисты, которые крестили погружением и придерживались более строгого кальвинистского богословия.

К анабаптистам примыкала секта «братства», возникшая в Германии, в Шварценау, под руководством Александра Мака (1679–1735). Они крестили взрослых путем тройного погружения и были убеждены, что Евангелие требует от верующих объединяться небольшими, полностью независимыми группами. Новая секта обосновалась в графстве Витгенштейн, к северо-востоку от Франкфурта, и поначалу пользовалась свободой вероисповедания, однако впоследствии под напором католической церкви была вынуждена эмигрировать сначала в Нидерланды, а затем в Новый Свет. «Братья» практиковали трапезы любви и совместные причащения, омовения ног друг другу, помазание больных освященным маслом, лечение наложением рук. Они сами управляли своими конгрегациями и отвергали всяческие войны, клятвы, предметы роскоши и мирскую одежду. Церкви «братства» были созданы в Швейцарии, Пфальце и некоторых других германских княжествах. К середине XVIII в. большинство их переселилось в Америку, а те, кто остался в Европе, влились в другие анабаптистские, в частности меннонитские, группы.

В Европе XVII в. существовало и много других анабаптистских сект. Общими для всех них были следующие положения: Библия является конечным и непогрешимым правилом жизни и веры; чистая церковь должна быть свободной ассоциацией, полностью отделенной от государства и любой государственной церкви; крещение младенцев осуждалось как не соответствующее Писанию и практиковалось перекрещение взрослых; многие анабаптисты (в частности меннониты) склонялись к пацифизму, отрицали произнесение разного рода клятв, участие в войне и государственной службе; многие были хилиастами и ожидали скорого пришествия Царства Божия на Землю.

Широко распространенным радикально-религиозным движением в Европе XVII в. было социнианство. Его основателем являлся итальянец Лелио Соццини (1525–1562). Племянник Лелио, Фаусто Соццини (1539–1604), спасаясь от преследований инквизиции, переехал в Польшу, где приобрел множество последователей. Главным документом социниан стал написанный Фаусто «Раковский катехизис», который был опубликован в 1605 г. В нем говорится, что Христу следует поклоняться не как Богу, а как человеку, который обрел божественную сущность благодаря своей совершенной жизни. Его смерть явилась не искуплением грехов, а примером повиновения, которого Бог желает от своих последователей. Социниане отрицали первородный грех, доктрину предопределения и главное — учение о св. Троице, за что многие звали их антитринитариями. Движение это было подавлено иезуитами в Польше, но распространилось в Голландии и Англии, а затем в Америке под названием унитарной церкви. Дж. Милтон в бытность свою латинским секретарем Английской республики дал разрешение на публикацию «Раковского катехизиса» в Англии.

Вообще надо сказать, что Англия в XVII в. стала настоящим рассадником народных сект, которых насчитывались сотни. Религиозное движение пуританизма, в котором необычайно сильны были сепаратистские тенденции, растущий протест против установлений господствующей англиканской церкви, борьба парламентов при Стюартах за свободу вероисповедания, а также веротерпимость, пришедшая с началом революции, — все это способствовало возникновению самых причудливых народных сект. Каждая из этих сект имела свои особенности, но общими для всех чертами были: низкий социальный статус (к сектантам принадлежали, как правило, беднейшие, подчас люмпенизированные, слои общества); отрицание всякого посредничества между человеком и Богом; принцип крайнего индивидуализма в делах веры; признание Бога главным и единственным сувереном не только в религиозных, но и государственных делах; широкая взаимопомощь и социальная работа. Здесь мы остановимся на трех наиболее характерных из народных сект Англии этого периода: на милленариях, рантерах и квакерах.

Движение милленариев, или «людей Пятой монархии», возникло после казни короля, потрясшей всю Англию, и установления республики. К нему принадлежали рабочие мануфактур, в основном текстильных, и мелкие городские ремесленники. «Люди Пятой монархии» полагали, что конец света близок: некоторые даже называли точную дату; что в результате мирового катаклизма Христос вторично придет на Землю и будет править с помощью своих «святых». Дабы приблизить его царствие, нужно уже сейчас добиться ряда законодательных и социальных реформ: упростить право, отменить церковные десятины, допустить к власти людей из народа. Политические требования «людей Пятой монархии» были близки к левеллерским; однако в начале 50-х годов они в гораздо большей степени полагались на Кромвеля и его реформы. Этому способствовало то обстоятельство, что к милленариям принадлежали многие солдаты и офицеры кромвелевской армии, в частности ближайший соратник Кромвеля полковник Томас Гаррисон.

«Люди Пятой монархии» не создали сколько-нибудь стройной организации. Лидерами движения стали Джон Роджерс, принимавший участие в назначении Малого парламента, который состоял из членов религиозных конгрегаций, Томас Веннер и др. После роспуска парламента и установления протектората в 1653 г. часть «людей Пятой монархии» перешла в оппозицию к протекторату, и Джон Роджерс был заключен в тюрьму в 1654–1657 гг. Веннер же в 1657 г. поднял вооруженный мятеж, подавленный правительственными войсками. Во второй половине 50-х годов секта переживает упадок: ее раздирают внутренние разногласия между лидерами-идеологами и рядовыми членами, выдвигавшими социальные и экономические требования. Общей программы у них не существовало, хотя требования их имели некоторые общие. черты: они предсказывали, что в будущем царстве Христа не будет богатых и бедных, выступали против таможенных налогов и акцизов, за продолжение войны с Голландией — конкурентом Англии на текстильном рынке; они обличали продажных юристов, духовенство, отказывались платить десятину в пользу церкви.

После реставрации монархии милленарии, руководимые Веннером, еще раз подняли мятеж в Лондоне в январе 1661 г., выдвинув утопическое требование установления «правления святых». Их программа, высказанная в манифесте «Поднятое знамя», носила почти исключительно светский характер и в основном повторяла политические и социальные требования левеллеров. Восстание было потоплено в крови, и после него движение уже не возродилось. Деятельность «людей Пятой монархии» показала, что политическими действиями царство Божие на земле установить невозможно, и сама идея земного правления святых была дискредитирована. Но это не значит, что из сознания людей исчезла идея Второго пришествия и Тысячелетнего царства Христа на Земле. Ее продолжали проповедовать Милтон, вождь квакеров Джордж Фокс и даже великий ученый Исаак Ньютон.

Весьма любопытной сектой, возникшей также в начале 50-х годов, были рантеры. Первые сведения о рантерах появились весной 1649 г., вскоре после разгрома майского восстания левеллеров. Название секты происходит от глагола «to rant» — напыщенно, шумно разглагольствовать, витийствовать, разражаться тирадами, суесловить; а также шумно веселиться, громко петь, буянить. Слово «рантеры» создавало представление о диком, неистовом, богохульном поведении, отметающем любые устои и условности. Рантерами, как показали новейшие исследования, становились выходцы из лондонских трущоб, обнищавшие ремесленники и чернорабочие, пострадавшие в результате гражданских войн, поставленные на грань нищеты жители других городов, поденщики, бродячие мелкие ремесленники, а также лишенные крова и работы крестьяне-коттеры. Возможно, и кое-кто из левеллеров, участников восстания, вынужденных теперь скрываться от властей, примкнул к их веселым сборищам. Вожди рантеров — Э. Коппе, Л. Кларксон, Дж. Салмон, Дж. Фостер — называли Бога «главным левеллером», который вскоре придет на землю, чтобы сровнять горы с долинами, высоких с низкими, богатых и сильных с бедными и слабыми.

Отправным пунктом рантерской проповеди являлось почти полное отождествление Бога с понятием сотворенного им мира, что можно охарактеризовать как «материалистический пантеизм» (термин К. Хилла), граничащий с атеизмом. Рантерские проповедники, вещавшие на церковных папертях, на базарных площадях и в тавернах, дерзко отрицали всякую старую религию — будь то «папизм», англиканство или пресвитерианство; они нападали и на индепендентов, и на анабаптистов. Они отвергали также авторитет Писания, храмы, богослужение, обряды и таинства. Самого Бога они не отрицали, он представлялся им бесконечным духом, пронизывающим все творение, не поддающимся человеческому определению. Дж. Салмон утверждал в одном из своих сочинений, что Бог движет любым действием человека, и добрым, и дурным; что он направлял тиранию монархии, руководил всеми партиями в революции, действовал посредством армии. Дж. Ботумли заявлял, что Бог находится во всех тварях, в каждом человеке и животном, в рыбе, птице, растениях, а также в вещах, сделанных человеком, — в столе, например, или табурете. Некоторые рантеры считали, что Бога вообще не существует, а все произошло из ничего, «от природы», и вернется к тому же.

Немаловажной особенностью воззрений рантеров было отождествление «в Боге» понятий добра и зла, светлой и темной сторон бытия, добродетели и греха, дозволенного и недозволенного. Этот взгляд восходит к антииомианизму, отрицавшему обязательность морального закона для тех христиан, которые живут «по закону благодати». В Англии аитиномианизм проповедовали многие народные секты в 40-х годах XVII в., но рантеры доводили его до крайности. Ими делался вывод о том, что нечистые или греховные поступки существуют только в воображении человека, на самом же деле все чисто перед Богом. Поэтому они оправдывали и сами совершали такие действия, как богохульство, лжесвидетельство, пьянство, разврат, супружеские измены и пр.

Рантеры бродили по дорогам, проповедовали, собирая деньги с доверчивых слушателей, а потом пропивали и проедали эти деньги в дешевых тавернах. Вместе с ними шли женщины, и нельзя было понять, кто у них муж, кто — жена, от кого рождаются дети; они совращали жен местных жителей, курили табак, что в те времена было редкостью и возмущало благочестивых пуритан. Оргии их носили буйный характер: девушки танцевали нагими, а мужчины пели на мотив церковных литаний похабные песни. Известны случаи, когда, обедая, кто-нибудь из них разрывал руками кусок мяса и говорил, подражая акту евхаристии: «Сие есть тело Христово, берите и ешьте». И, плеснув пива в огонь, добавлял: «А это — кровь Христова, пейте ее все».

Многие из рантеров были хилиастами, а проповеди некоторых носили угрожающий и обличительный характер. Они обвиняли власть имущих, говорили о тяжких бедствиях простого народа и повторяли, что Бог ныне избрал бедных и невежественных, чтобы явить миру возмездие, отнять у богатых неправдой нажитое добро и уравнять состояния. Именно эти горячечные угрозы заставили парламент в августе 1650 г. издать акт против рантеров, согласно которому при первом уличении в совершении «богохульных и нечестивых» поступков они подлежали 6-месячиому тюремному заключению, при втором — изгнанию за пределы Англии; самовольное возвращение преступника каралось смертной казнью. После этого акта и усилившихся затем репрессий рантерство быстро сошло со сцены. Некоторые из его вождей, в частности Л. Кларксон, раскаялись и опубликовали полные самобичеваних памфлеты. Некоторые присоединялись к квакерам.

Среди множества народных сектантских движений эпохи Английской революции движение квакеров выделяется по количеству приверженцев, по глубине и истовости верований, по роли в общественной и политической жизни, по социальному радикализму своей программы, по стойкости и долговременности существования. «Квакерами», что значит «трепещущими», «дрожащими», их в насмешку называли противники. Сами же они именовали себя «детьми света», «друзьями в истине», или просто «друзьями». Основатель движения, сын ткача Джордж Фокс (1624–1691) в 1647 г., в возрасте 24 лет, пережил внутреннее озарение, которое сказало ему, что Бог обитает не в небесах и не в рукотворных храмах, а в душе каждого человека и проявляет себя как внутренний свет добра и любви ко всему живому. Те, кто почувствует в себе этот свет, освободятся от власти первородного греха и проклятие, обретут мир и чистую совесть.

Испытав это духовное потрясение, Фокс бросил свои занятия и отправился проповедовать по селам и городкам Северной Англии. За ним стали ходить толпы народа; некоторые, пораженные его проповедью, тоже оставляли свой дом и привычное дело и присоединялись к его странствиям. Иногда Фокс находил в каком-то месте целую группу людей, чьи взгляды и верования совпадали с его собственными: это были сикеры, уэйтеры, беменисты, милленарии и т. п. Они объединялись и в результате образовали новое мощное движение, оформившееся в начале 50-х годов. Его вождями, помимо Фокса, были Джеймс Нейлор, Ричард Фарнуорс, Эдвард Бэрроу, Айзек Пеннингтон, Ричард Хабберторн.

Идеи квакеров во многом испытали влияние силезского мистика Якоба Беме, сочинения которого были переведены на английский язык и распространялись в Англии в 40-х и 50-х годах. В учении Беме главное внимание уделялось внутреннему миру человека, индивидуальному общению с Богом, который обитает в душе каждого. Общение с Богом «в духе» Беме ставил выше авторитета Священного Писания и церкви, выше земной власти и вообще любого земного авторитета.

Это учение находило горячих последователей в среде самых угнетенных слоев общества: квакерами становились мелкие лавочники, ремесленники, подмастерья, батраки, наемные рабочие, малоземельные крестьяне-коттеры. Помещение абсолюта во внутренний мир верующего, признание возможности для каждого человека достичь внутреннего просветления и индивидуального общения с Богом находило у них отклик потому, что вело к отрицанию церковной организации, каких бы то ни было посредников между верующим и Богом, а значит — к отрицанию таинств, иерархии, клира, к отказу от уплаты налогов, в первую очередь церковной десятины, и к проповеди широчайшей религиозной терпимости.

Проповедь вселенской божественной любви, открытой всем людям, богатым и бедным, просвещенным и невежественным, язычникам и христианам, вплоть до мусульман, иудеев и американских индейцев, являлась по существу проповедью полного равенства всех людей перед Богом, проповедью всемирного братства и взаимопомощи. Социальная, расовая принадлежность, вероисповедание, в котором человек воспитывался, его пол — все это теряло значение, коль скоро в душе его открывался источник «истинного света».

Хилиазм квакеров носил социальную окраску. Ожидание скорого второго пришествия Христа на Землю они не мыслили себе без активной деятельности на благо ближнего. Главную цель своей жизни Фокс и его последователи видели в том, чтобы переделать существующий мир и людей соответственно «духу Христа», дабы общество здесь, на Земле, могло уподобиться царствию небесному. Они отрицали любую из существующих церквей, называя церковные здания «дом с колокольней», все формы культа, проповеди священнослужителей, получавших за них плату. У самих «друзей» форм культа вообще не существовало: они собирались на площадях, в гостиницах, иногда в домах друг у друга и вместе предавались религиозным размышлениям. Тот, на кого «нисходил дух», проповедовал. Это мог быть представитель любой социальной прослойки, мужчина или женщина. Сборов на содержание проповедников не производилось: каждый из них зарабатывал себе на жизнь профессиональным трудом.

В годы революции квакеры вели активную проповедническую и социальную деятельность, за что часто подвергались преследованиям и тюремным заключениям. В годы Второй республики они обращались с петициями в парламент, занимали должности мировых судей, соглашались участвовать в делах управления страной. Они требовали отмены штрафов и феодальных платежей лордак, создания фонда для помощи бедным, отмены церковной десятины. Верные своему идеалу равенства, они всем говорили «ты», не снимали шляп перед власть имущими, отказывались клясться в судах. В то же время они выступали против всяких войн, не носили оружия и никогда не отвечали насилием на насилие.

После реставрации Стюартов квакеры подверглись жестоким преследованиям, особенно в связи с мятежом «людей Пятой монархии» в 1661 г. Глубина веры, стойкость и постоянная взаимопомощь помогли им выжить в условиях гонений; к тому времени, как «Билль о правах» даровал им свободу вероисповедания, они превратились из разрозненного, неоформленного движения в хорошо организованную структуру с регулярными собраниями, фондом для бедных, библиотеками и школами. Р. Баркли (1648–1690) написал «Апологию истинного христианского Божества», где излагал основные принципы вероучения, традиции и обычаи квакеров; эту книгу принято считать основным трудом по теологии «друзей». В конце XVII в. квакеры У. Пенн и Дж. Беллере создали проекты международного мира и объединения стран Европы; Беллере, кроме того, написал социальную утопию, предлагая создать «производственные содружества», где бедняки, поддержанные богатыми членами общества, могли бы трудиться сообща и зарабатывать на жизнь. Пенн основал колонию Пенсильвания в Америке, где предоставил полную религиозную свободу квакерам и другим сектам.

В XVIII в. движение квакеров переживает застой; старательные усилия сохранить себя в годы преследований привели к замкнутости и осторожности: браки заключались только между членами сообщества, дети воспитывались в изоляции от внешнего мира, сохранялись архаическая форма одежды и особые обычаи. Из народного движения квакерство превратилось в секту; от пламенного духа Фокса и первых «друзей» мало что сохранилось.

Поворот к секуляризации европейского интеллектуального сознания произошел прежде всего благодаря новым открытиям в науке. Созданная в XVI в. Николаем Коперником гелиоцентрическая теория строения Вселенной, развитая и популяризированная Галилеем в XVII в., разрушила средневековые представления о том, что Земля является центром мира. Основополагающую роль сыграли научные открытия Исаака Ньютона (1643–1727). В 1687 г. он опубликовал «Математические начала естественной философии», где выдвинул идеи о законе гравитации, который говорил о физическом единстве строения Вселенной.

Секуляризации сознания способствовали и великие географические открытия. Европейцы благодаря развитию мореплавания получили возможность посещать отдаленные земли и знакомиться с нехристианскими религиями. Они смогли убедиться, что многие религии сходны друг с другом в неких основополагающих принципах. В результате стали возникать представления о некоей общей естественной религии, которую люди получают не из Библии и не от священников или проповедников, а из глубины своего существа, потому что они «так устроены».

Наконец, перевод Библии на европейские языки дал толчок научному ее изучению и критике. Ученые могли сравнивать древнееврейский, греческий и латинский тексты и выявлять ошибки в переводах и смысловые несообразности, а простые люди получили возможность читать и понимать Священное Писание по своему усмотрению, прежнее благоговение заменяя рассудочными толкованиями.

С начала XVII в. появляется и новая философия: эмпиризм и рационализм. Начало ей положил Фрэнсис Бэкон (1561–1626). В появившемся в 1620 г. труде «Новый органон» он разработал индуктивный метод познания природы, который, как полагал автор, должен был заменить собой широко распространенный дедуктивный метод Аристотеля, принятый в средневековой науке. Вместо следования за авторитетами этот метод предлагал самостоятельное изучение фактов, эксперименты, на основании которых должны делаться обобщения и вырабатываться научные законы. Эмпирическую и рационалистическую философию создавали Джон Локк (1632–1704), Рене Декарт (1596–1650), Барух Спиноза (1632–1677). Эти ученые полагали, что Бога, как и природу, можно понять с помощью человеческого рассудка, опираясь на научный метод.

Такой религией рассудка стал деизм, который возник в XVII в. в Англии и распространился оттуда на Францию, Германию и Америку. Деисты верили, что трансцендентный Бог покинул свое творение после того, как его создал, дав ему природные законы. Эти законы человек может постичь с помощью рассудка и строить свою жизнь в соответствии с ними. Бог, таким образом, удалялся от человека и мира, становился «отсутствующим Богом». Деисты отрицали чудеса, богодухновенность Библии, откровения и пророчества, а также богочеловечество Христа. Христос для них был лишь моральным учителем, призывавшим поклоняться единому Богу и проповедовавшим добродетель и благочестие, которым деисты придавали большое значение; они и означали для них поклонение Богу. Соответственно и Библию они рассматривали более всего как свод нравственных законов и правил. Деисты верили в бессмертие души и посмертное воздаяние, но и эти представления пытались подчинить соображениям рассудка.

Такие взгляды были впервые высказаны Эдвардом Гербертом, лордом Чербери (1583–1648). В своем труде «Об истине» он сформулировал главные идеи деизма: существование Высшего разума, или Бога; необходимость для человека поклоняться и служить ему; важность добродетели и благочестивой жизни для служения Богу; необходимость покаяния; признание, что за земной жизнью следует иная, в которой человек получит справедливое воздаяние за свои земные дела. Эти положения были развиты Чарлзом Блаунтом (1654–1693), Джоном Толандом (1670–1722), написавшим известный трактат «Христианство без тайн», лордом Шефтсбери (1671–1713). Они доказывали, что в христианстве нет никакой мистики, что основные его положения могут быть доказаны с помощью разума, а то, что не поддается разуму, должно быть отвергнуто.

Сочинения деистов в конце XVII и в XVIII в. вызвали полемику со стороны ортодоксального христианства. Уильям Лоу (1686–1761) в трактатах «Серьезный призыв к усердной и святой жизни» и «Дело рассудка» доказывал, что человек не может постичь религиозные истины только с помощью разума потому, что Бог является Высшим разумом. Джозеф Батлер (1682–1752) в «Апологии религии» утверждал, что ортодоксальное христианство лучше отвечает на вопросы бытия, чем деизм. Уильям Пэйли (1743–1805) обосновывал существование Бога, который открыл себя в Библии, в Христе и в чудесах, дабы человек смог вести праведную жизнь и обрести спасение. Известный философ-идеалист Дэвид Юм (1711–1776) в «Диалогах о естественной религии» писал, что поскольку деисты принимают все, что может быть доказано с помощью разума, то наилучшим образом эту задачу может выполнить ортодоксальная теология. Ответом деизму явилась и субъективно-идеалистическая философия англиканского епископа Джорджа Беркли (1685–1753).

Несмотря на все нападки, деизм в первой половине XVIII в. быстро распространился по Европе. Герберт и Шефтсбери путешествовали по Франции, их книги были переведены и опубликованы там, и их идеи нашли отклик у французских энциклопедистов, которые также были деистами. Толанд и Вольтер пользовались признанием в Германии, что способствовало развитию немецкого деизма. Его виднейшими представителями были Г. С. Реймарус (1694–1768) и Г. Э. Лессинг (1729–1781). Наконец, философия деизма распространилась в североамериканских колониях.

Деизм сыграл огромную роль в становлении менталитета современного человека. С его помощью было разработано учение о государстве, ответственном перед суверенным народом, о природной праведности и доброте человека и неограниченных возможностях его разума, что помогло созданию теории прогресса, о воспитании разумного и деятельного члена общества. Деизм позволил человеческой мысли сделать следующий шаг в отношении к Богу: отвергнуть Его вовсе. Именно в XVII–XVIII вв. появляются первые серьезные обоснования атеистического взгляда на мир — сочинения английского философа Томаса Гоббса, французского священника Жана Мелье; к атеизму был близок и Вольтер.

В то же время деизм оказал и некоторое положительное влияние на развитие христианского мировоззрения. Разумный подход к миру рассеял веру в ведовство и тайные общения с дьяволом. В первой половине XVII в. ведовские процессы проходили еще по всей Европе. Люди серьезно верили, что многие женщины и некоторые мужчины заключили договор с дьяволом и посещают его шабаши, перелетая с помощью помела или черного козла. На этих шабашах (от еврейского «шаббат» — суббота) они творят черную мессу, поклоняются самому сатане и участвуют в сексуальных оргиях. В обычной жизни они могут наслать порчу на людей или на скот, вызвать болезни, эпидемии, неурожай. По доносу подозреваемых в ведовстве хватали, под пытками вынуждали их признаться в своей связи с дьяволом, а затем отправляли на костер. Такие жестокости творили и католики, и последователи разного рода протестантских конфессий. И только в конце XVII в. под влиянием научных теорий и рационалистического подхода к религии ведовские процессы прекратились и сама вера в ведовство стала затухать.

Деизм поддерживал идею религиозной терпимости и способствовал уменьшению межконфессиональной враждебности. К концу XVIII в. в Германии нередко происходил обмен проповедниками между католической и протестантскими церквами. Всесильный некогда орден иезуитов потерял свой былой авторитет и был уничтожен. Деисты сотрудничали с ортодоксальными христианами в ряде гуманитарных исследований, в частности в изучении Библии, сверке текстов, расшифровке неясных мест в переводах. Они способствовали повышению образованности и просвещенности в обществе.

В то же время деизм привел к распространению холодного рационализма среди верующих протестантских церквей. Былые горячие споры прекратились; родилось так называемое «новое богословие», пронизанное критикой Священного Писания. Из 14 посланий апостола Павла без сомнения были оставлены только четыре (послания к Римлянам, Коринфянам и Галатам). Делались попытки согласовать учение церкви с новейшими данными науки. Центром этого нового рационалистического богословия стал Тюбингенский университет в Германии; затем оно распространилось по богословским факультетам всех европейских университетов. Новые богословы-рационалисты отрицали богодухновенность Библии и, подобно социнианам, считали истинным в ней только то, что «соответствует разуму».

Наиболее глубокий ответ деизму был дан в творениях величайшего немецкого философа Иммануила Канта (1724–1804), который пытался совместить рационализм с христианской ортодоксией. В знаменитой работе «Критика чистого разума» Кант показал, что наука и разум не могут доказать существование Бога, нравственного закона и бессмертия, ибо наука только описывает существующий физический мир. В то же время в человеческом опыте существуют понятия красоты, совесть и религиозное чувство, в реальности которых не приходится сомневаться, но которые невозможно познать научными методами. Эти врожденные понятия посеяны в душе человеческой Богом, дабы научить человека отличать добро от зла; их Кант назвал «категорическим императивом», который позволяет человеку выбирать правильные пути в этой жизни. Таким образом, Кант еще в XVIII в. показал ограниченность рационалистической науки и наивность философов-деистов.

Своего рода противовесом рационалистическому взгляду на мир, который все больше завоевывал позиции не только в светской науке и философии, но и в протестантской теологии, стал мистицизм, который проявлялся, как мы видели, в учениях и хилиастических ожиданиях народных сект. Существовали и одинокие мыслители, создавшие ряд примечательных мистических теорий и систем, на основе которых в свою очередь формировались сектантские мистические группы. Основой их богословия становились внутреннее озарение и индивидуальный духовный опыт.

При этом особенно в первой половине XVII в. в умах некоторых мыслителей рациональные научные подходы причудливо переплетались с мистическими озарениями и верой в особые, тайные науки, с помощью которых можно познать не только видимый земной мир, но и миры невидимые, потусторонние. Примером может служить известный чешский ученый и педагог Ян Амос Коменский (1592–1670). Он принадлежал к церкви моравских братьев, ведущей свое начало от гуситов, и после начала Тридцатилетней войны вынужден был покинуть родину. Он пытался объединить бэконианскую науку с оккультными учениями древности, с так называемыми «герметическими науками», ведущими свое начало от легендарного Гермеса Трисмегиста. Приглашенный в Англию в самом начале революции, Коменский вместе с Сэмюэлем Хартлибом и его кружком, состоявшим из социальных реформаторов, ученых, инженеров, изобретателей, педагогов, работал над созданием «Невидимого Содружества» ученых, призванного облагородить человечество и способствовать его благоденствию. Работы Коменского о «Пансофии» — распространении образования, в том числе тайнознаний, и правлении элиты ученых во всем мире — были опубликованы Хартлибом в Англии и получили большую известность.

Самым выдающимся мистиком XVIII в. был, без сомнения, великий шведский ученый Эммануил Сведенборг (1688–1772). Сын лютеранского богослова и епископа, Сведенборг получил хорошее образование в Уппсальском университете; он изучал филологию, философию, математику, астрономию, рудное дело и вообще естественные науки. Он не был женат, вел уединенную благочестивую жизнь. Откровение явилось ему в 1745 г., когда ему было уже 57 лет. После легкой дрожи во всем теле он впал в транс, во время которого получил возможность общаться с духовным миром. Во вступлении к своей первой книге «Небесные тайны» сам Сведенборг свидетельствовал, что после этого первого откровения он в течение нескольких лет находился в постоянном общении с духами и ангелами, слыша их речь и говоря с ними. Он познакомился с потусторонним миром, с различного рода духами, с состоянием души после смерти, с мучениями погибших и блаженством спасенных, пребывающих на небесах; а также с тем вероучением, которое «признается во всем небе».

Свою миссию на Земле Сведенборг видел в том, чтобы убедить людей в реальности духовного мира и бессмертии души. Он полагал, что духовные истины соответствуют естественным, и поэтому Бог ввел его сначала в естественные науки и таким образом подготовил к восприятию наук духовных. После посетившего его откровения и осознания своей миссии Сведенборг отошел от академических занятий и от должностей при дворе шведского короля и всецело отдался созданию теологических трудов. Его главные работы — многотомные труды «Небесные тайны», «Объяснение Апокалипсиса», «Откровенный Апокалипсис», а также меньшие по объему: «Божественная любовь и божественная мудрость», «О небе и об аде», «Учение жизни», «Истинная христианская религия» и др. После смерти Сведенборга его последователи образовали секту сведенборгианцев, или церкви Нового Иерусалима, которая до сих пор существует в Европе и Америке.

В целом следует сказать, что стремление к духовидению и овладению тайными науками — астрологией, алхимией, магией — являлось типичной чертой общественного сознания людей XVII и XVIII вв. Большой популярностью пользовались предсказания Нострадамуса и астролога XVII в. Уильяма Лилли. К астрологии прибегали люди, принадлежавшие к самым разным социальным слоям: короли и аристократы, политики, пуритане, анабаптисты, рантеры и квакеры. Занятия алхимией для многих были внешней попыткой достичь внутреннего просветления и очищения; поэтому процветала алхимическая медицина. Поиски философского камня связывались с поисками Нового Иерусалима, Тысячелетнего царства, в котором, как утверждали некоторые, улицы будут вымощены золотом, полученным в результате алхимических опытов. Широкое распространение получили труды Парацельса и других знатоков оккультных наук. Эти мистические учения тесно переплетались с рационализмом и эмпиризмом в науке, с озарениями народных сект и просветительским рвением ученых.

Одним из наиболее характерных феноменов этой смеси явилось масонство, активно заявившее о себе именно во второй половине XVII и особенно в XVIII в. Исследователи масонства ведут его происхождение от средневековых общин каменщиков — строителей храмов. Они владели особыми тайнами мастерства и держались всегда особняком от прочих ремесленных гильдий. Они назывались также «франкмасонами», т. е. вольными каменщиками, так как освобождались от несения караульной службы и некоторых других повинностей по отношению к городу или сеньору. Некоторая таинственность объединений каменщиков (называвшихся ложами) сделала их особенно притягательными для ученых-эрудитов, стремившихся овладеть тайнознанием. Немаловажное значение имело, по-видимому, и то обстоятельство, что легенда связывала ложи каменщиков со средневековым орденом тамплиеров, или храмовников, который был уничтожен в начале XIV в. Великий магистр ордена Жак де Моле и другие его руководители были сожжены на костре по обвинению в отречении от Христа, глумлении над церковными обрядами и поклонении дьяволу Бафомету. История же самого ордена, опять же согласно легенде, восходит к библейскому строителю Соломонова храма Хираму, или Адонираму, убитому заговорщиками в древнем Иерусалиме.

Уже в средние века в союзы франкмасонов входили, помимо строителей-ремесленников, и представители тогдашнего ученого мира, которые становились покровителями и идеологами масонских лож. Они-то, по-видимому, и разработали идею строительства не только храма из камня как места для отправления культа, но храма духовного, невидимого. Соответственно была создана и иерархия входивших в ложи — от простых каменщиков-строителей («практических масонов») до великих магистров, строивших этот второй храм усилиями своего духа. В промежутке существовало много других степеней посвящения.

В XVII в. особенно много лож насчитывалось в Англии и Шотландии. В них входили, помимо собственно каменщиков, представители дворянства, люди с мистическим складом ума и развитым воображением. Их влекло туда любопытство, интерес к таинственным ритуалам, которыми сопровождались заседания лож, мода, иногда тщеславное желание стать патроном ложи. В Эдинбургскую ложу каменщиков входил кромвелевский генерал Монк, усилия которого привели к реставрации Стюартов в Англии. «Практическим масоном» был знаменитый придворный архитектор короля Карла II Кристофер Рен, отстраивавший Лондон, в частности собор св. Павла, после разрушительного пожара 1666 г.

В начале XVIII в. масонские ложи в современном смысле слова уже преобладали над профессиональными объединениями каменщиков; но «практические масоны» по-прежиему в них входили. Был разработан сложный и таинственный ритуал посвящения, восходивший к ритуалам древних мистерий. Принимаемый в масоны подвергался множеству символических испытаний — водой, огнем, железом, страхом и самой смертью. Задачей этих испытаний было стремление вызвать у новичка ощущение, что он окончательно порывает со своей прежней жизнью и «рождается заново», чтобы стать полноправным членом (на уровне своей степени) вселенской мистической иерархии.

Первая объединенная масонская ложа, получившая название «Великая», была учреждена в Лондоне в 1717 г. В 1723 г. была опубликована «Новая книга уставов», где излагались легендарная история масонства, а также правила поведения члена ложи. Он должен был подчиняться законам морали и не быть «ни тупым атеистом, ни нечестивым распутником». Вероисповедание масонов сами они определяли как «всеобъемлющую, объединяющую людей религию, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу, быть человеком чести и совести, каким бы именем ни называлось наше вероисповедание и какие бы религиозные догматы ни отличали нас от других людей». Это означало, что масоны готовы принять любое христианское вероисповедание и относиться друг к другу с терпимостью.

С 1726 г. английские масоны начали заниматься филантропической деятельностью. В ложи входили многие представители королевского Дома и высшей аристократии. Во второй половине XVIII в. появляются другие ложи — «Великая английская ложа старых уставов», «Священная королевская арка». Появились ложи и на континенте. Вначале они создавались якобитами — сторонниками короля Якова II, вынужденными бежать из страны после «славной революции» 1688 г. Так во Франции возникли «Ложа совершенного равенства» и «Ложа чистосердечия», а в противовес им — подчинявшаяся «Великой ложе Англии» «Ложа святого Томаса».

Вскоре в Париже, а затем и в других французских городах— Руане, Марселе, Меце — возникают собственно французские масонские ложи по образцу английских и шотландских. С 1760 г. некоторое распространение получают женские ложи, подчиненные местным мужским ложам, куда доступ женщинам был закрыт. В 30-е годы XVIII в. масонские ложи появляются в Италии. Их создают английские купцы-путешественники и аристократы; ложи эти пользуются покровительством местных князей. Во второй половине века масонство получает широкое распространение во владениях Габсбургов; ему покровительствует император Иосиф II. Ложи возникают также в Голландии, австрийских Нидерландах, Швеции, Дании и России. Все они испытывают влияние английских лож.

В 1738 г. папа Климент XII опубликовал буллу, в которой все члены масонских лож отлучались от церкви. Эта булла была повторена в 1751 г. Бенедиктом XIV и в 1786 г. Пием VI. Однако эти отлучения не возымели действия: в век религиозного индифферентизма папские проклятия мало кого могли испугать. Масонами становились даже католические священники.

К масонству примыкал во многом загадочный орден розенкрейцеров, корни которого уходят в легенды средневековья и древнюю символику св. Грааля. Легендарным основателем ордена считался Христиан Розенкрейц, немецкий дворянин, который в XIV в. путешествовал на Восток и познакомился с премудростью восточных магов. Орден был окружен необычайной таинственностью: встречи его членов происходили раз в год и держались в совершенном секрете; они скрывали даже места погребения своих почивших членов. О них распространялись таинственные слухи: что будто бы они не нуждаются в пище, способны становиться невидимыми и неограниченно передвигаться в пространстве, повелевать духами. Они ставили своей целью овладение утерянными тайнами древних наук, достижение долголетия и обогащение монархов с помощью философского камня.

После начала Тридцатилетней войны розенкрейцеры в Германии исчезли или ушли в глубокое подполье: отдельные группы действовали в Нидерландах, а с 40-х годов — в Англии. К ним был близок, как говорили, знаменитый немецкий философ Лейбниц. Их преследовали иезуиты, а также протестантские церкви: розенкрейцеров обвиняли в связи с дьяволом, колдовстве, в занятиях магией и вольнодумстве. Правдой было то, что духовные и научные поиски членов братства отражали картину тогдашнего состояния науки, причудливого смешения химии с алхимией, астрономии и математики с астрологией, медицины с магией. Розенкрейцеры вступали в масонские ложи, и их история тесно переплетается с историей масонства.

Во второй половине XVIII в. весьма популярным в аристократических кругах стал орден золотых розенкрейцеров, происхождение которого также теряется во тьме легенд и времен. Золотые розенкрейцеры действовали в Германии, Австрии и других владениях Габсбургов, а также в Польше. Члены ордена делились на семь классов. Среди них, как сообщалось, было 77 «магов», 2700 «верховных философов первого ранга», 3900 «высших философов второго ранга», 3000 «младших магов», 1000 «адептов», 1000 молодых членов ордена и некоторое количество только что принятых новичков. В 1775 г. управление ордена было перенесено в Вену, а в 1777 г. розенкрейцеры объявили себя высшей ступенью масонского ордена.

Европейское масонство было также связано с шотландскими ложами, которые множились и приобретали особое влияние в XVIII в. не только в самой Шотландии, но и во Франции; с ложами «строгого послушания», возникшими в Германии в середине XVIII в. (к ним принадлежали Моцарт, Гете, Лессинг); с орденом мартинистов, названным так по имени своего основателя — французского мистика и оккультиста Луи-Клода де Сен-Мартена; с орденом иллюминатов, в противоположность оккультным учениям ставившим своей целью распространение разума, просвещения и добродетели, и с другими тайными организациями — ложами, братствами, орденами и т. п. С деятельностью масонов связаны имена двух знаменитых авантюристов XVIII в., известных всей Европе, — графа Калиостро и графа Сен-Жермена.

Вопросы о взаимоотношении масонства с Просвещением и роли масонов в Великой французской революции были предметом многих исследований и споров. Здесь скажем только, что, хотя многие крупнейшие представители Просвещения — Д’Аламбер, Гельвеций, Вольтер, Толанд, Лессииг, Гете — являлись членами масонских лож, это отнюдь не означает, что масонство в целом можно назвать просветительским движением. Наоборот, строгая секретность ряда обществ, таинственность и мистико-оккультная окраска учений и ритуалов, нарочитая запутанность легенд противостояли культу разума и науки, который проповедовали просветители. Между масонами и просветителями велась полемика, часто весьма ожесточенная и полная сарказма. Что касается Французской революции, то масонами были члены обоих противостоящих лагерей — и революционного, и монархического.

Подводя итоги, отметим еще раз основную тенденцию развития духовной и религиозной жизни Европы за два столетия: это движение образованных кругов от живой истовой веры к сомнению и скептицизму; от культа св. Троицы к культу разума и научных исследований; от пламенной проповеди к сухой ортодоксии. Это движение рождало в качестве реакции у значительной части общества стремление к мистицизму, к общению с потусторонним миром, к организации тайных обществ, занятиям магией и оккультными науками.

Глава 10 ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ РОССИИ В XVIII ВЕКЕ

Наиболее характерные черты государственного строя России XVIII в. наметились еще в предшествующем столетии, когда началось перерастание сословно-представительной монархии в абсолютную. О причинах и предпосылках этого процесса подробно говорилось выше, поэтому здесь лишь кратко укажем, что в основе его лежали серьезные изменения в социально-экономическом развитии страны, вызванные генезисом капиталистических отношений, резким обострением борьбы крепостных крестьян против феодального гнета, а также усилением противоречий внутри класса феодалов. В первой четверти XVIII в. переход к абсолютизму был ускорен длительной Северной войной и получил свое завершение. Именно в петровское правление создаются регулярная армия и бюрократический аппарат государственного управления, происходит как фактическое так и юридическое оформление абсолютизма.

Регулярная армия и флот были созданы Петром I уже в самом начале XVIII в. Рядовой состав комплектовался на основе рекрутских наборов из числа крестьян и посадских людей, а офицерский корпус состоял в большинстве своем из дворян. Служба в армии как для солдат, так и офицеров стала пожизненной. Кроме того, офицеры перестали получать за службу поместные оклады землей и крестьянами и были переведены на государственное денежное жалованье (солдаты также получали жалованье). Все это во многом отрывало солдат и офицеров от их классовой базы, ставило в большую зависимость от царской власти и тем самым превращало армию в надежную опору абсолютизма.

Помимо своей основной внутренней функции по подавлению народных волнений и восстаний, армия выполняла и другие: с петровского времени наблюдается ее широкое использование в государственном управлении в качестве принудительной силы. Большое распространение получила практика посылки воинских команд на места для понуждения администрации к лучшему выполнению правительственных распоряжений и указаний. Но иногда и центральные учреждения ставились в такое же положение, например даже деятельность Сената в первые годы после его создания находилась под контролем гвардейских офицеров. Офицеры и солдаты занимались также переписью населения, сбором налогов и недоимок и т. д.

Наряду с армией для подавления своих политических противников абсолютизм использовал и специально созданные для этой цели карательные органы — Преображенский приказ, Тайную канцелярию и др. При Петре I было положено начало и организации самостоятельных полицейских учреждений.

В первой четверти XVIII в. возникает и вторая опора абсолютной монархии — бюрократический аппарат государственного управления. Органы центральной власти, унаследованные от прошлого времени (Боярская дума, приказы), ликвидируются, появляется новая система государственных учреждений — Сенат, Синод, коллегии, губернские и провинциальные учреждения. Среди них нужно особо отметить органы, впервые созданные для того, чтобы способствовать развитию промышленности и торговли, а также для управления городским населением. В этом нельзя не видеть определенной политики абсолютизма, направленной на поддержку формировавшейся буржуазии и в то же время использование ее для укрепления экономической силы дворянского государства.

Общий порядок военной, гражданской и придворной службы определяла «Табель о рангах», изданная в 1722 г. Служба монарху, олицетворявшему собой государство, стала для дворян обязанностью, причем гражданская и придворная служба, как и военная, практически носила пожизненный характер и вознаграждалась не поместьями, как раньше, а жалованьем, которое бралось из государственной казны, находившейся в полном и бесконтрольном распоряжении монарха. Вся служебная лестница делилась на 14 рангов или ступеней, причем закон требовал, чтобы службу дворяне начинали с самых низших чипов и лишь постепенно продвигались к высшим. При этом продвижение по служебной лестнице в принципе зависело не от родовитости и происхождения, как прежде, а от личных заслуг, способностей и образования. На практике, конечно, это не всегда соблюдалось, и феодальная знать получала определенные преимущества при получении чинов и замещении должностей. Но в целом закон был выгоден прежде всего рядовому дворянству, его представители получали реальную возможность подниматься на самые вершины власти, которой они не имели раньше. Важной особенностью «Табели о рангах» было и то, что чиновники из непривилегированных сословий, дослужившись до определенного чина, получали личное, а затем и потомственное дворянство.

В результате политическая роль и значение дворянства, составлявшего социальную опору абсолютизма, заметно выросли и укрепились. В то же время новый порядок службы означал бюрократизацию правящего класса феодалов и усиление его зависимости от власти монарха. Низшие чиновники, получив перспективу стать дворянами, вообще превращались в послушное орудие абсолютизма. Все это вело к увеличению относительной независимости абсолютной монархии по отношению к господствующему классу и усилению ее власти.

Фактически сложившийся в итоге преобразований Петра I режим абсолютной монархии требовал и своего юридического оформления, что и происходит в последние годы его правления. Наиболее четко и определенно мысль о неограниченном характере царской власти впервые была высказана в Воинском уставе 1716 г., в котором говорилось, что «его величество есть самовластный монарх, который на свете о своих делах ответу дать не должен; но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воли и благомнению управлять». В 1720 г. эта же мысль почти дословно повторяется в Морском уставе. В 1721 г., когда праздновалось заключение мира со шведами, Сенат присвоил Петру I титул императора. А в принятом в том же году Духовном регламенте вновь подчеркивался абсолютный характер власти монарха: «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться его верховной власти не токмо за страх, но и за совесть, сам бог повелевает». Юридическое оформление абсолютизма было завершено «Уставом о наследии престола», изданным в 1722 г. В противовес традиции, по которой царская власть переходила по наследству к старшему сыну монарха, Петр I установил новый порядок престолонаследия: царствующий император назначает наследника престола по своему усмотрению.

Так в первой четверти XVIII в. в России утвердилась абсолютная монархия. Если раньше царь правил страной вместе с Боярской думой и земскими соборами, то теперь его опорой стали бюрократические учреждения, целиком зависевшие от царя и беспрекословно ему подчинявшиеся. В отечественной историографии высказывалось мнение, согласно которому одним из периодов «просвещенного абсолютизма» является и время правления Петра I. Другие считают, что при нем только созревали отдельные зачатки политики «просвещенного абсолютизма», а третьи не находят возможным говорить и о таких зачатках. Поэтому вопрос, как видим, нуждается в дополнительном изучении.

Не вызывает сомнений отнесение к периоду «просвещенного абсолютизма» времени правления Екатерины II, в особенности первых двух его десятилетий. Идеология и политика «просвещенного абсолютизма» обусловливались всей социально-экономической обстановкой, сложившейся в 60-е годы XVIII в. в стране. Элементы капиталистических отношений, развивавшиеся в предшествующую эпоху, складываются в это время в определенную систему и превращаются в капиталистический уклад. В состав нарождающейся буржуазии входили не только представители купечества, но и крестьянства, переживавшего процесс буржуазного расслоения. В известной мере новые капиталистические отношения начинали проникать и в помещичье хозяйство, которое все более становилось на путь промышленного предпринимательства. Все это требовало определенных изменений в экономической политике. Они еще более настоятельно требовались в социальной области в связи с обострением классовой борьбы. Уже к началу 60-х годов крестьянское движение приняло бурные формы. Говоря о первых годах своего правления, Екатерина II писала, что «заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начали присоединяться местами и помещичьи». В такой сложной и грозной обстановке и началось ее царствование.

Основную цель своей социальной политики Екатерина определила уже в манифесте 3 июля 1762 г. при восшествии на престол: «Намерены мы помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном им повиновении содержать». Однако она хорошо понимала, что только одними репрессиями и вообще старыми методами этой цели не достигнешь, что нужны и некоторые уступки веяниям и требованиям своего времени. Так, в одной из секретных инструкций генерал-прокурору Сената А. А. Вяземскому она писала: «Положение помещичьих крестьян таково критическое, что окроме тишиной и человеколюбивыми учреждениями ничем избегнуть не можно». В приведенных словах уже намечаются те новые формы, в которых намерена была императрица проводить свою внутреннюю политику, получившую название «просвещенного абсолютизма». Смысл ее заключался в том, чтобы сохранить основные устои феодализма и господствующее положение дворянства путем частичной модернизации режима, проведенной с использованием просветительской фразеологии. При этом принимались, как правило, наиболее умеренные предложения просветителей, а те, которые представляли опасность для феодального строя, решительно отвергались. Но и используемые лозунги и положения нередко искажались или их реальное содержание выхолащивалось. Однако все свои действия правительство прикрывало заверениями о том, что оно заботится о «всенародной пользе», «всеобщем благе» и т. п.

В наиболее полном виде взгляды Екатерины на цели и задачи своего правления изложены в «Наказе», который она составила для Уложенной комиссии, созванной в 1767 г. для разработки проекта нового уложения вместо устаревшего Уложения 1649 г. Созывая комиссию из представителей различных сословий — дворянства, духовенства, купечества и государственных крестьян, Екатерина старалась укрепить свое положение на троне, а также поднять свой авторитет в Европе и одновременно лучше разобраться в ситуации, которая сложилась в стране.

При сочинении «Наказа», как признавалась сама Екатерина, она «обобрала» Монтескьё, используя его знаменитое сочинение «Дух законов», а также работы его итальянского последователя Беккария, немецких авторов Юсти и Бильфельда, экономиста-физиократа Кенэ и др. Но Екатерина не просто что-то заимствовала из произведений западноевропейских просветителей и механически компилировала, она сознательно отбирала то, что отвечало ее взглядам и представлениям и в соответствии с ними систематизировала и истолковывала материал. Кроме того, на разных стадиях работы она знакомила с ней наиболее приближенных лиц и в соответствии с их замечаниями вносила в «Наказ» изменения. Об отношении Екатерины к идеям Просвещения, которые были использованы ею, говорит уже то, что «Наказ» считался опасным сочинением и его содержание должны были знать только руководящие лица правительственных учреждений и ни в коем случае не разрешалось читать его разного рода низшим канцелярским служителям.

Приведем некоторые примеры того, как Екатерина использовала в «Наказе» отдельные идеи, выводы и предложения просветителей. В учении просветителей одно из важнейших мест занимает теория естественного права, согласно которой люди от природы являются свободными и равными между собой. Она заимствует отдельные положения и аргументы этой теории и провозглашает, что задача правителя состоит не в том, чтобы «у людей отнять естественную их вольность, но чтобы действия их направите к получению самого большого от всех добра» (ст. 13), пишет о равенстве людей перед законом (ст. 34, 35), вообще о равенстве людей (ст. 573). Для осуществления этих положений требовался коренной пересмотр действующего права. Но в «Наказе» о таком пересмотре ничего не говорится, наоборот, допускается лишь медленная эволюция законодательства: «Для введения лучших законов необходимо потребно умы людские к тому приуготовить» (ст. 58), и вообще, считает Екатерина, «весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями» (ст. 60).

Пытаясь доказать необходимость для России самодержавного абсолютистского правления, Екатерина также использует просветительские теории; в особенности учение Монтескьё о республике, монархии и деспотии. Так, Монтескьё считал одной из предпосылок деспотического правления «обширные размеры» страны. А Екатерина берет этот тезис и приспосабливает его для оправдания российской монархии: «Государь есть самодержавный, ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать сходно с пространством столь великого государства» (ст. 9). И далее: «Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит» (ст. 10). Для того чтобы предотвратить перерождение монархии в деспотию, Монтескьё предлагает определенные гарантии, в частности так называемые «посредствующие власти», понимая под ними силы, в известной мере независимые от монарха и ограничивающие его — сословия дворян и духовенства с их историческими привилегиями, а также привилегии горожан. Екатерина заимствует идею о «посредствующих властях», но видит их в бюрократических учреждениях, созданных самодержавным монархом и зависимых от него: это «малые протоки, сиречь правительства, через которые изливается власть государства» (ст. 20). В «Наказе» говорится и о сословиях, но очень обще и невнятно упоминается о их правах и ни слова о том, что они должны ограничивать власть монарха.

Более последовательно просветительские идеи проводились в статьях «Наказа», в которых намечалась программа экономической политики — провозглашалась свобода торговли и промышленности, отмена монополий, необходимость строительства городов. Однако реализация этой программы неизбежно ставила в повестку дня вопрос о крестьянах, задавленных крепостническим гнетом. Первоначальные наметки Екатерины предусматривали предоставление крепостным права собственности на имущество, охрану их от произвола помещиков. Но под давлением своего окружения она сняла эти предложения, и остались лишь общие рекомендации: без особой необходимости «не приводить людей в неволю» (ст. 260), «учредить нечто полезное для собственного рабов имущества» (ст. 261). Ближе к теориям просветителей находились статьи, которые касались суда, просвещения и воспитания.

Следовательно, содержание «Наказа» носило противоречивый характер, что вполне соответствовало и всей политике «просвещенного абсолютизма», предусматривавшей сохранение феодальных устоев, но и определенные уступки развивающимся буржуазным отношениям.

«Наказ» не стал базой для работы Уложенной комиссии, прения пошли по пути выявления и защиты интересов представленных в ней сословий. В 1769 г. под предлогом начавшейся русско-турецкой войны комиссия была распущена. Однако многие материалы, собранные в процессе ее работы, как и положения «Наказа», легли в основу последующего законодательства, в котором и воплотились в известной мере принципы «просвещенного абсолютизма».

Наиболее полно они были осуществлены в сфере экономической жизни страны. Начало было положено указом 1762 г., который запрещал впредь покупать крестьян к предприятиям. Он имел очень большое значение, так как ликвидировал важный источник пополнения принудительной рабочей силой мануфактур и тем самым способствовал их развитию в капиталистическом направлении. Затем последовал ряд законов, которые отменяли монополии и провозглашали свободу торговли и промышленной деятельности. 31 июля 1762 г. была отменена монополия на торговлю смолой и объявлялась свобода на тюлений, рыбный и табачный промыслы, а также на заведение сахарных заводов и ситцевых фабрик. В том же году 23 октября издан именной указ, которым было «повелено», чтоб отныне впредь «всем, кто пожелает разного звания, фабрики и заводы… строить и размножать вне Москвы, но в прочих городах и уездах». В 1763 г. отменена монополия на производство сусального золота и серебра, бумажных и полотняных обоев и шпалерных изделий. 17 апреля 1767 г. провозглашена свобода городских промыслов. Именной указ 30 октября 1769 г. как бы подводил итог всему предшествовавшему законодательству, он разрешил всем заводить ткацкие станки и производить на них работу. Тем самым разрешалась мелкая, «безуказная» текстильная промышленность, которая в основном сосредоточивалась в руках крестьянства. Все эти законы имели большое значение для хозяйства страны, они открывали большой простор развитию капиталистических отношений.

В социальной области наиболее крупным мероприятием явилась секуляризация церковных владений, произведенная в 1764 г. Она, несомненно, облегчила положение крестьян, принадлежавших духовенству. Попытка поставить вопрос о крепостных крестьянах, выразившаяся в конкурсе Вольного экономического общества в 1766 г. на тему о целесообразности наделения их правом на движимую и недвижимую собственность, встретила сопротивление дворянства и закончилась безрезультатно.

Таковы были наиболее важные итоги политики «просвещенного абсолютизма», достигнутые в 60-е и начале 70-г годов XVIII в.

После крестьянской войны 1773–1775 гг. во внутренней политике Екатерины II наступает поворот в сторону усиления феодально-охранительных тенденций. Реформа местного управления, проведенная по «Учреждению о губерниях» 1775 г., жалованные грамоты дворянству и городам, дарованные в 1785 г., отражали прежде всего стремление укрепить господство помещиков и верхушку купечества и содержали мало черт, присущих политике «просвещенного абсолютизма». В наибольшей степени эти черты выразились лишь в создании судов, отделенных от административных учреждений, и реализации выборного начала при замещении некоторых должностей. К ним нужно отнести и принцип бессословного обучения, провозглашенный в 1786 г. при организации губернских и уездных народных училищ. В то же время началось уже преследование передовых людей того времени, в особенности наиболее выдающегося русского просветителя Н. И. Новикова. Французская буржуазная революция 1789 г. окончательно завершила поворот Екатерины II в сторону реакции, а ссылка А. Н. Радищева в 1790 г. в Сибирь и заточение в 1792 г. Н. И. Новикова в Шлиссельбургскую крепость знаменовали собой открытый конец политики «просвещенного абсолютизма».

Глава 11 ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО В РОССИИ XVIII ВЕКА. СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ ЦЕРКОВНЫХ ВЛАДЕНИЙ

В истории русской православной церкви XVIII столетие занимает особое место. Пожалуй, ни один другой период не принес ей столько перемен, как это время. Главными были секуляризация церковных земельных владений и изменение высшего церковного управления в результате замены патриаршества Синодом. Этими преобразованиями абсолютистское государство добивалось решения своей основной цели во взаимоотношениях с церковью — ее полного подчинения государству, превращения в послушное орудие правительства и одновременно усиления ее идеологического влияния на народные массы. В их проведении отчетливо прослеживаются три периода: первая четверть XVIII в., 20-50-е годы и последняя треть XVIII в., каждый из которых заслуживает самостоятельного рассмотрения.

В первой четверти XVIII в. Петр I провел знаменитую церковную реформу. Начало ей было положено именным указом 24 января 1701 г., которым создавался Монастырский приказ во главе с боярином Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным. Приказу было поручено «ведати» дом святейшего патриарха, архиерейские дома и монастыри, т. е. для управления духовенством создавалось чисто светское учреждение.

На первом этапе реформы, который продолжался до 1705 г., все административное управление патриаршими, архиерейскими и монастырскими вотчинами и их населением перешло в руки Монастырского приказа и его представителей на местах. Кроме того, приказ получил право сбора с церковных имений всех вотчинных доходов и полного распоряжения ими. Одна часть этих доходов расходовалась приказом на содержание духовенства, а другая передавалась в казну. Без разрешения царя и Монастырского приказа духовенство, даже в лице его высших иерархов — митрополитов, епископов и настоятелей монастырей, не имело права расходовать никаких денежных сумм. Стефан Яворский, ставший в декабре 1700 г., после смерти патриарха Адриана, местоблюстителем патриаршего престола, вообще был отстранен от управления патриаршими вотчинами. Все это позволяет сказать, что церковь в это время потеряла свои земельные вотчины и они перешли в руки государства, или, другими словами, была произведена фактически полная секуляризация церковных земельных владений. Юридически они еще принадлежали духовенству, так как закона об отнятии у него права владеть землями и крестьянами не было, но фактически ими распоряжалось уже государство.

В 1702–1704 гг. по различным указам около 1800 дворов церковных крестьян и значительное количество ненаселенных земель было роздано разным лицам в «вечное владение», продано, сдано на оброк и приписано к государственным ведомствам. Все оброчные владения духовенства (рыбные ловли, мельницы, мосты, перевозы и т. п.) в 1704 г. были отобраны у церкви в казну, что принесло ей доход в размере, примерно, 54 000 руб. в год.

Реформа затронула и внутренний быт духовенства, особенно черного. Резко ограничивался переход монахов из одного монастыря в другой, он допускался в исключительных случаях. Эта мера была направлена против широко распространенных в то время переходов и бродяжничества монахов и преследовала цель сделать численность монашествующих в монастырях более постоянной, чтобы легче было управлять ими. Монахам запрещалось писать в кельях, а поэтому и держать здесь бумагу и чернила; отныне писать они могли только в специально отведенном месте в трапезной и лишь в случае особой необходимости, непременно с разрешения начальника, и писать «явно, а не тайно». Данное распоряжение вызывалось подозрениями, что именно монахи являются сочинителями и распространителями разного рода антиправительственных и антипетровских подметных писем, и было направлено на пресечение такой деятельности. Из монастырей высылались все жившие там мирские люди — дьячки, чтецы, певцы, переписчики, а их обязанности возлагались на монахов, чем достигалась экономия в монастырских расходах.

Таким был первый этап церковной реформы Петра I. Главная цель ее тогда состояла в том, чтобы использовать богатства духовенства на государственные нужды. Для достижения этой цели и была проведена фактически секуляризация всех вотчинных владений церкви. После выдачи монастырям и архиерейским домам содержания оставалось примерно 50 000 руб., которые изымались в казну. А всего вместе с доходами от оброчных владений, отобранных у церкви, государство стало получать с церковных имений около 100 000 руб. в год.

Второй этап петровской церковной реформы охватывает 1705–1720 гг. В начале его, вероятно в 1705 г., из ведения Монастырского приказа изымаются Новгородская, Псковская, Киевская, Астраханская и Сибирская епархии, и все находившиеся в их пределах церковные имения возвращаются в управление и распоряжение их прежних владельцев. Таким образом, происходит отступление от уже проведенной реформы. Основная причина этого отступления состояла в том, что подавляющее большинство монастырей в названных епархиях были маловотчинными и имели очень небольшие доходы, которых хватало только для удовлетворения собственных нужд. Среди них немало было и таких монастырей, которые вообще не имели крестьян и существовали только за счет государственной помощи (руги). Другими словами, здесь государство мало что могло получить с владений духовенства. Кроме того, все эти пять епархий являлись окраинными или пограничными, причем три из них, Новгородская, Псковская и Киевская, стали прифронтовыми, их территория превратилась в арену боевых действий в ходе начавшейся Северной войны. В данных условиях правительство Петра I было особенно заинтересовано в поддержке духовенства этих областей и, чтобы не раздражать его, вернуло ему прежние права и владения.

Примерно в то же время, в 1705–1706 гг., происходит еще одно существенное изменение первоначального плана реформы. Проводится так называемое «определение» содержания духовенству, т. е. выделение ему на потребление строго определенных денежных сумм, хлеба и земли. В результате все архиерейские дома и монастыри были разделены на две большие группы — «неопределенные» и «определенные».

В первую группу вошли владельцы, которые не подлежали «определению», и поэтому им возвращались в управление все их вотчины и доходы с них, на которые они и должны были содержать себя. Большей частью это были малосостоятельные владельцы, с которых государству нечего было взять. Лишь единицы в этой группе являлись крупными и богатыми вотчинниками, которых правительство, исходя из своих особых интересов, освободило от «определения» и тем самым вывело из-под удара. Всего «неопределенными» оказались 4 архиерейских дома и 238 монастырей.

Вторую группу составили «определенные» архиерейские дома и монастыри. Вотчины большинства из них делились на две части: с одной части доходы шли на содержание монастыря или архиерейского дома, эти вотчины и доходы с них стали называться «определенными», управление ими было возвращено их владельцам; с другой части вотчин доходы поступали в Монастырский приказ, эти доходы и вотчины получили название «заопределенных», и непосредственное управление ими по-прежнему оставалось в руках Монастырского приказа. У небольшой части «определенных» владельцев вотчины не делились на указанные две части, и «заопределенные» суммы брались из их общих доходов. «Определение» продолжалось до 1710 г., всего было «определено» 11 архиерейских домов и 60 монастырей, большая часть которых находилась в центре страны. По своим размерам и доходам это были крупнейшие феодалы.

Таким образом, на втором этапе реформы из-под управления Монастырского приказа были выведены все церковные владения окраинных епархий, в других епархиях — маловотчинные монастыри и архиерейские дома, а также «определенные» вотчины «определенных» владельцев. В итоге пределы ведомства Монастырского приказа резко сократились, в его непосредственном подчинении остались только «заопределенные» вотчины «определенных» монастырей и архиерейских домов. Если дать оценку происшедшим изменениям, то можно сказать, что на втором этапе церковной реформы правительство отступило от политики полной секуляризации церковных владений и перешло на позиции частичной их секуляризации. Главная причина такой переориентации была в том, что правительство убедилось в невозможности иметь какие-то доходы с маловотчинных духовных владельцев. Как и в первые годы реформы, оно получало теперь с церкви примерно 100 000 руб. в год.

Помимо сказанного, в это время происходит и еще одно очень важное событие. В конце второго этапа реформы Петр I приходит к мысли о необходимости реорганизации высшего управления церкви, точнее, о ликвидации патриаршества и замене его Духовной коллегией. В 1718 г. царь поручает видному церковному деятелю, псковскому архиепископу Феофану Прокоповичу подготовить особый документ, получивший название «Духовный регламент», в котором бы давалось обоснование намечавшемуся преобразованию и одновременно излагались функции и задачи нового органа высшей церковной власти.

На 1720–1721 гг. падает третий этап церковной реформы. Именно, указом от 17 августа 1720 г. закрывается Монастырский приказ, а указом 6 октября 1720 г. устанавливалось, что «заопределенные» вотчины, которыми ведал Монастырский приказ, возвращаются в управление их владельцев, но положенный с них «оклад Монастырского приказа», т. е. так называемого «заопределенные» сборы, должны поступать в государственную казну. Таким образом, с этого времени все земельные вотчины возвращались в управление их владельцев, однако часть доходов с них стала изыматься в пользу государства.

25 января 1721 г. Петр I издает манифест о ликвидации патриаршества и замене его Духовной коллегией, а также об утверждении «Духовного регламента». Духовная коллегия, как и другие коллегии этого времени, состояла из 11 членов во главе с президентом, которым стал бывший местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский, все остальные члены коллегии также должны были быть духовными лицами. Спустя два дня члены коллегии, как и другие государственные чиновники, приняли присягу на верность и послушание царю, признавая в нем «крайнего судию Духовной сей коллегии», т. е. свою полную зависимость от монарха. В манифесте и введении к регламенту дается обоснование реформы высшего управления церковью. Простой народ, видя честь и славу, которыми окружен патриарх, может прийти к мысли, что «есть то второй государь, самодержцу равносильный». А этим могут воспользоваться люди, замышляющие недоброе против царя. Да и сами патриархи выступали против монархов, начиная с древнейших времен и кончая «у нас бывшими замахами» (явный намек на патриарха Никона, который попытался возвыситься над царем Алексеем Михайловичем). Как видим, главной целью реорганизации было укрепление абсолютистской самодержавной власти, которая не могла терпеть «замахов» на нее со стороны патриарха и высшего духовенства, стремилась сделать церковь послушной исполнительницей воли царя.

14 февраля 1721 г., в день открытия Духовной коллегии, она была переименована Петром I в «святейший правительствующий Синод», которому было поручено и управление церковными вотчинами. Эти изменения сделали Синод, высший орган церковного управления, более представительным учреждением, чем должна была быть Духовная коллегия, и в известной степени приравнивали его к Сенату. Но, с другой стороны, Синод вскоре ставится в еще большую зависимость от царской власти. Это выразилось в том, что в 1722 г. должность президента Синода, назначаемого из духовенства, ликвидируется, и вместо него Синод должен был возглавляться обер-прокурором из офицеров. Обер-прокурор осуществлял полный контроль над Синодом и непосредственно подчинялся царю.

Синод стал высшим государственным органом по управлению делами православной церкви. Он назначал на духовные должности, истолковывал христианские догматы, вел борьбу с различного рода «ересями» и отступлениями от официального вероучения, обладал судебными правами в делах веры, брака и по некоторым преступлениям духовенства. На него возлагались также задачи по «исправлению духовного чина» с тем, чтобы поднять его авторитет и тем самым усилить идеологическое влияние церкви на народ.

Четвертый и последний этап реформы приходится на 1721–1725 гг. Для него характерно стремление Петра I ввести в монастырях и архиерейских домах строго определенные штаты. Для этого велась большая подготовительная работа, собирались последние данные о хозяйственном состоянии церковных вотчин, были изданы некоторые распоряжения о нормах штатов. Однако из-за смерти Петра I в январе 1725 г. его намерения не были осуществлены.

Таково содержание и этапы церковной реформы, проведенной Петром I в 1701–1725 гг. Она была задумана в целях использования церковных богатств в интересах государства, для чего в начале реформы была проведена фактически полная секуляризация духовных вотчин. Однако, как оказалось, значительное число духовных владельцев получало небольшие доходы, которые не могли стать источником пополнения государственной казны. Поэтому правительство постепенно отходит от своего первоначального замысла, и реформа заканчивается частичной секуляризацией церковных доходов или их изъятием в пользу государства. Но и этот результат следует признать весьма важным, поскольку это была по существу первая реальная секуляризация церковных богатств с тех пор, как этот вопрос был поставлен двести лет тому назад, в конце XV — начале XVI в. Еще большее его значение в том, что церковь так и не оправилась от этого удара. Вопрос о «заопределенных» вотчинах и доходах с них, поступавших в казну, и вообще о церковных крестьянах уже не сходил больше с повестки дня всех последующих правительств, пока не закончился решением о полной секуляризации в 1764 г. Другой важный результат — реорганизация высшего церковного управления, ликвидация патриаршества и замена его государственным учреждением — Синодом.

Все это, безусловно, сильно подорвало экономические и политические позиции церкви и поставило ее в бóльшую зависимость от абсолютизма, чем это было прежде. Однако вопреки мнению некоторых историков она еще не стала полной служанкой государства, о чем с несомненностью свидетельствует последующая история церкви.

Следующий важный период во взаимоотношениях церкви и государства — середина 20-х — 50-е годы XVIII в. Сразу после смерти Петра резко обострилась борьба светской власти и духовенства. Один из руководителей Синода, его вице-президент и новгородский архиепископ Феодосий Яновский, открыто выступил против церковной реформы. Он требовал возвращения к прежним порядкам, в частности восстановления права церкви на полное распоряжение церковными доходами. Несомненно, что он отражал настроения значительной части духовенства, особенно высшего. Однако эта вспышка протеста была быстро подавлена, Феодосий лишен сана архиепископа, разжалован в монахи и сослан в отдаленный Корельский монастырь.

Как бы в ответ на это выступление правительство предпринимает меры, которые должны были усилить контроль светской власти за духовенством, особенно за его вотчинами. С этой целью указом от 12 июля 1726 г. Синод был разделен на два департамента. Первый департамент получил название «Духовного соборного правительства», но практически сохранил название «Синод». Он должен был ведать только религиозными делами (вопросы веры, христианской нравственности и т. п.) и мог непосредственно сноситься с Верховным тайным советом, которому представлял и финансовые отчеты. Второй департамент стал называться «Коллегия экономии синодального правления», он призван был управлять вотчинами духовенства и решать судебные вопросы. По своим делам он должен был входить с донесениями в Сенат.

Проведенная реорганизация, бесспорно, подорвала положение Синода и, следовательно, духовенства. Если раньше Синод имел право непосредственного сношения с монархом и подчинялся только ему, то теперь он ставился в подчиненное положение к Верховному тайному совету, являвшемуся совещательным органом при царе. Коллегия экономии, ведавшая экономическими делами, хотя формально и входила в Синод, но практически уже больше зависела от Сената. В итоге, можно сказать, светская власть усилила свое влияние на церковь.

Но борьба на этом не закончилась. В 1726–1730 гг. церковь приняла участие в противоборстве новой знати, возвысившейся при Петре I и выражавшей интересы основной массы дворянства, и старой родовитой аристократии, стремившейся к олигархическому правлению и ограничению абсолютистской власти. На стороне этой аристократии выступала и церковь. Вначале, при Петре II, ей удалось достичь определенных успехов. В частности, в составе Синода ведущее положение заняли представители духовенства, жаждавшие восстановления в церкви старых дореформенных порядков. Однако в борьбе, развернувшейся в начале 1730 г. в связи с избранием на престол Анны Ивановны, «верховники», стремившиеся к ограничению ее власти, и негласно поддерживавшая их церковная верхушка потерпели поражение. Вследствие этого в Синоде вновь оказались наверху сторонники петровских преобразования. Несколько позднее правительство Анны Ивановны наносит еще один удар по церкви. Воспользовавшись тем, что на церковных крестьянах накопились большие недоимки по сборам, оно обвинило в этом Синод, в 1738 г. изъяло из его ведения Коллегию экономии и передало ее в полное подчинение Сенату.

В 1741 г. на престол взошла отличавшаяся набожностью Елизавета Петровна. Идя навстречу пожеланиям духовенства, она в 1744 г. ликвидировала Коллегию экономии и управление церковными вотчинами вновь передала Синоду. Однако ей вскоре пришлось изменить свою политику. Недоимки на церковных крестьянах снова начали расти. Помимо этого, в духовных вотчинах развернулось широкое крестьянское движение. Все это, а также нужда в деньгах заставили императрицу встать на путь секуляризации церковных земельных владения. Для оправдания его она выдвинула прежний аргумент: «Дабы духовный чин не был отяпцаем мирскими попечениями». Указом от 30 сентября 1757 г. Сенату и Синоду предписывалось изменить управление церковными крестьянами, поручил его отставным офицерам. Однако духовенству удалось затормозить проведение этого указа в жизнь.

Если брать рассматриваемый период в целом, то можно считать, что в это время церковь попала в еще большую зависимость от светской самодержавной власти, хотя и всячески сопротивлялась этому. Упала роль Синода в системе государственного управлении, а в конце 50-х годов XVIII в. со всей остротой был поставлен вопрос о полной секуляризации церковных вотчин.

Наступил решающий момент в судьбах церковных земельных владений. Хотя духовенству и удалось затормозить проведение секуляризационных мероприятий Елизаветы Петровны, оно было уже не в силах предотвратить решение этого назревшего вопроса. Положение крестьян в духовных вотчинах все более ухудшалось, а их волнения и восстании приняли еще больший размах.

21 марта 1762 г. Петр III издает указ о секуляризации церковных имений. Все монастырские и архиерейские крестьяне с их землями передавались в ведение восстановленной Коллегии экономии, которая подчинялась Сенату. Помимо подушной подати, крестьяне должны были платить в казну рублевый оброк. Естественно, духовенство, особенно крупное, было крайне недовольно этой мерой. Поэтому Екатерина II, вступившая в июне 1762 г. на престол в результате дворцового переворота и старавшаяся вначале завоевать расположение духовенства, своим указом от 12 августа 1762 г. отменила секуляризацию, намечавшуюся ее мужем Петром III.

Но это был временный шаг. Екатерина II скоро поняла, что позиции духовенства в стране ослаблены, дворянство его не поддерживает, так что с этой стороны ей не угрожает опасность. В то же время движение церковных крестьян ширилось и росло. Несколько позднее она писала Вольтеру, что при ее воцарении движение охватило «более 100 тыс. церковных крестьян, взявшихся за оружие потому, что терпели тираническое притеснение».

Поэтому 26 февраля 1764 г. Екатерина II специальным манифестом объявила о секуляризации церковных вотчин и населявших их крестьян. В речи, произнесенной по этому случаю в Синоде, она объяснила причины своего акта. Екатерина прямо заявила, что духовные вотчины «похищены» у государства и церковники не могут «владеть ими», не будучи «несправедливы» к государству. Их прямое дело не во владении земными богатствами, а в толковании догматов веры, в распространении христианского учения. Она потребовала от духовенства: «Если вы повинуетесь законам, если вы — вернейшие мои подданные, то не замедлите возвратить государству все то, чем вы неправильным образом владеете». Все церковные крестьяне передавались в управление коллегии экономии и стали называться экономическими. Всего ей было передано около миллиона душ крестьян и более 8 млн десятин земли. Крестьяне, помимо подушной подати, должны были платить государству уже не рублевый оброк, как следовало по указу 1762 г., а полуторарублевый, что составляло примерно 1,5 млн руб. в год. Из этой суммы около трети должно было пойти на содержание архиерейских домов и монастырей, а остальная часть — в государственную казну. Число монастырей сокращалось вдвое, с 814 до 396, а остальные, главным образом мелкие, упразднялись. Закон о секуляризации распространялся только на Великороссию и Сибирь, на Украине секуляризация была проведена в 1786 г.

Церковь в основном без сопротивления встретила секуляризацию. Против нее открыто и решительно выступил только ростовский митрополит Арсения Мацеевич. Такая реакция в значительной степени объяснялась тем, что в результате секуляризации церковь оказалась отнюдь не разоренной, как пытаются утверждать клерикальные историки. Помимо денежных средств, на содержание духовенству давалась и земля: для монастырей до 30 десятин, а для архиерейских домов 6–9 десятин. В дальнейшем, в 1797 г., их штатное содержание было значительно увеличено. Денег стало выделяться около 1 млн руб., т. е. почти вдвое больше, а земельные наделы возросли до 60 десятин монастырям и 30 десятин архиерейским домам, кроме того, им начали даваться и леса.

Так закончилась длившаяся почти триста лет борьба между светской властью и духовенством по вопросу о церковных земельных владениях.

Подведем общие итоги развитию взаимоотношений между русской церковью и государством в XVIII в. В целом они характеризуются острой борьбой, в ходе которой церковь потерпела серьезное поражение. Ликвидация патриаршества и секуляризация владений ставили ее в окончательную зависимость от абсолютистского государства. Именно с этого времени, с последней трети XVIII в., можно уже говорить, что она действительно превращается в полную служанку самодержавия. Но секуляризация церковных имений имела и более общее значение для развития страны. К. Маркс писал, что «церковная собственность составляла религиозную твердыню традиционных отношений земельной собственности. С падением этой твердыни не могли устоять и эти отношения»[122]. В России секуляризация не привела к краху всей системы феодально-крепостнических отношений, но, несомненно, она их расшатывала и подрывала и тем самым способствовала торжеству новых буржуазных отношений.

Глава 12 КЛАССОВАЯ БОРЬБА В РОССИИ В XVIII ВЕКЕ

Классовая борьба в России XVIII в. принимает еще более широкий и угрожающий для господствующего класса феодалов характер, чем в предшествующее время. Это объясняется тем, что она развертывалась в новых, более сложных социально-экономических и политических условиях. С одной стороны, усиливается власть феодального государства, принявшего форму абсолютизма, растет помещичья эксплуатация, достигает своего апогея бесправие крепостного крестьянина. С другой — углубляется процесс разложения феодализма, все явственнее проступают новые буржуазные отношения, вызванные развитием производительных сил и товарного производства. Все это, вместе взятое, чрезвычайно обострило социальные антагонизмы и придало классовой борьбе в XVIII в. небывалый размах и накал.

Астраханское восстание 1705–1706 гг. стало первым крупным антифеодальным движением народных масс в начале XVIII в. Астрахань, расположенная в устье Волги, была в то время крупным торгово-промышленным городом и важной военной крепостью. Находясь на перекрестке караванных и водных путей сообщения, она играла особенно большую роль в торговле со странами Востока. Здесь постоянно жили и торговали шелком, тканями и другими товарами купцы из Персии, Армении, Бухары и Индии. На Волге и в Каспийском море имелись богатые рыбные промыслы, недалеко от города находились селитреные заводы, а в степи — соляные озера, в которых добывалось около миллиона пудов соли в год. Поэтому в городе и его округе проживало много работных людей. В нем имелся и довольно большой гарнизон из солдат, стрельцов и иноземцев, находившихся на русской службе.

Главными причинами Астраханского восстания явились условия феодального гнета, рост налогов, произвол местных властей. С населения стали взимать много новых налогов (с бань, погребов, печей и др.), были повышены торговые пошлины. Вдвое возросла казенная цена на соль, которая не только являлась предметом первой необходимости, но без которой нельзя было заниматься рыболовным промыслом. Зрело недовольство среди солдат и стрельцов. На них была возложена дополнительная тяжелая повинность по снабжению казенных селитреных заводов дровами. Кроме того, им вдвое снизили хлебное жалованье. Среди офицеров было немало иностранцев, свысока относившихся к русским солдатам и вводивших в полках жесткую дисциплину. К этому прибавились произвол и насилие со стороны местной администрации, особенно отличался астраханский воевода боярин Т. Ржевский. Привыкший к самоуправству и произволу, он раздавал своим приближенным наиболее богатые рыбные ловли, заставлял подчиненных, в том числе и солдат, работать на него, самовольно устанавливал разные поборы.

Недовольство и глухой ропот охватили все слои населения Астрахани. В этих условиях среди солдат и стрельцов, поддержанных посадским населением, возних заговор.

Непосредственным поводом к восстанию послужил царский указ, запрещавший носить бороды и русское платье. Воевода не дал времени сшить одежду по новым образцам и начал насильно обрезать у жителей длинное платье, бороды и усы. Восстание вспыхнуло в ночь на 30 июля 1705 г. Отряд стрельцов и солдат ворвался в астраханский Кремль и начал истреблять «начальных людей», т. е. чиновников и офицеров. Воеводу Ржевского, спрятавшегося в курятнике, нашли и убили. Организаторов восстания поддержало почти все посадское население, особенно городская беднота и работные люди. К утру город был уже в руках восставших.

На следующий день состоялся общегородской сход (круг), к которому перешла вся власть в городе. Вместо воеводы был избран совет старшин, в состав которого вошли выборные люди из горожан, солдат и стрельцов во главе с богатым купцом Яковом Носовым. Народная власть в городе ликвидировала откупа и торговые монополии, отменила все новые налоги, а также указ о ношении иноземного платья и брадобритии. Стрельцы и солдаты стали получать более высокое хлебное и денежное жалованье, в полках была введена выборность командиров и начальников. Скоро к восстанию присоединились ближайшие городки-крепости Красный Яр, Черный Яр, Гурьев и Терский город на Северном Кавказе.

Руководители восстания предприняли попытки расширить движение. В первую очередь думали поднять донское казачество, однако неудачно. Казацкая старшина, отказавшаяся поддержать астраханцев, получила за это от Петра I благодарность. Одновременно было решено выступить вверх по Волге с целью дойти до Москвы. Но передовые силы под командованием стрельца Ивана Дериглаза дошли только до Царицына, взять его не смогли и отступили назад. А отряд терского стрельца Андрея Хохлача был остановлен правительственными войсками и продвинулся еще меньше. В конце 1705 г. отряды восставших действовали только в окрестностях Астрахани и Красного Яра. Однако вести об астраханском восстании распространились по всей стране, особенно в центральных уездах. В самой Москве брожением были охвачены низы посадского населения, а городские власти начали подготовку к обороне столицы.

На подавление восстания правительство бросило войска под командованием фельдмаршала Б. П. Шереметева и конницу калмыцкого хана Аюка. В то же время с целью внести раскол в среду восставших в Астрахань и на Терек были посланы царские грамоты с призывом принести повинную и обещанием в этом случае прощения и «милости». И этот шаг дал определенный успех. Верхушка купечества и стрельцов отошла от восстания. Их посланцы вместе с представителями духовенства встретили Шереметева в тридцати верстах от города и выразили ему свое повиновение. Однако городская беднота, работные люди и бурлаки, ремесленники, простые стрельцы и солдаты решили не покоряться и защищать город. Во главе их встали казаки Елисей Зиновьев, Иван Шелудяк, Прохор Носов и др.

Царские войска вынуждены были брать город штурмом. В первый день, несмотря на героическое сопротивление, оборонявшиеся отступили и засели в крепости. Лишь на следующий день, 13 марта 1706 г., после сильной бомбардировки артиллерией правительственные войска полностью овладели городом.

Начались следствие и расправа над восставшими. Было казнено и погибло от пыток более 300 человек, многие сосланы на каторгу.

Не успело затихнуть Астраханское восстание, как вспыхнула крестьянская война под предводительством Кондратия Афанасьевича Булавина. Она явилась самым мощным народным движением в начале XVIII в.

Крестьянская война началась на Дону. Она была вызвана в основном теми же причинами, что и предшествовавшие крестьянские войны: усилением феодально-крепостнического гнета, ростом помещичьей эксплуатации крестьян, произволом царской администрации. Определенную роль сыграли обострение отношений между Войском Донским и правительством, а также социальные противоречия внутри донского казачества.

Донское казачье войско занимало особое положение. За свою службу по охране южных границ государства оно получило автономное управление: на казачьем сходе, или кругу, выбирался атаман, являвшийся главой войска, а также другие начальники и командиры, составлявшие казацкую старшину. Правительство посылало им и «жалованье» — деньги, оружие, сукно. В ряде случаев донские казаки имели право самостоятельного сношения с другими государствами. Дон издавна являлся убежищем разных беглых людей, и в первую очередь крепостных крестьян, бежавших от своих господ, поскольку здесь действовал старинный неписаный закон: " с Дона выдачи нет».

Все эти казачьи вольности и привилегии в конце XVII — начале XVIII в. стали постепенно сокращать. Правительство потребовало от донских казаков более строгой и постоянной службы по охране границ. С присоединением в 1696 г. Азова были прерваны их дипломатические сношения с другими государствами, за чем должен был строго наблюдать азовский губернатор. Одновременно для казаков были закрыты рыбные ловли в устье Дона. По указу 1704 г. сильно ограничивалось право невыдачи с Дона беглых людей. Отныне наказанию и возвращению на прежнее местожительство подлежало все население, самовольно пришедшее на Дон после 1695 г.; естественно, запрещалось принимать и новых людей. Наряду с ограничением казацких вольностей помещики и духовные феодалы начали захватывать казацкие земли в верховьях Дона, а правительство не только не препятствовало этому, но и само стало раздавать их. Так, незадолго до восстания богатые земельные угодья по рекам Хопру и Савале были отданы тамбовскому епископу Игнатию, а затем сданы на оброк гостю Ивану Анкудинову.

Обострились социальные противоречия внутри самого донского казачества. В низовьях Дона вокруг города Черкасска, который являлся административным центром Войска Донского, жили в основном зажиточные казаки. Они вели торговлю с Москвой и другими крупными городами, с Турцией, финансировали казачьи морские походы, получая от них крупную добычу. Они в основном занимали и наиболее важные выборные должности, составляя казацкую старшину. Последняя в это время стала превращаться по существу в царскую администрацию и одновременно в местных помещиков, захватывая лучшие земли и промыслы. Но среди казаков немало было и бедноты, так называемых «голутвенных казаков», которые находились в кабале у богатеев. Особенно много их проживало в верховьях Дона, куда стекались главным образом беглые крестьяне, из которых прежде всего и формировалось казачество. В целом Донское войско к этому времени уже совершенно четко разделилось на «низовое», богатое, и «верховое», бедное казачество. Последнее по своему положению было очень близко к положению основной массы крепостного крестьянства.

Крестьянская война 1707–1709 гг. охватила огромную территорию Дона, прилегающие к нему районы Поволжья и центральные уезды, а также часть Украины. Основной движущей силой ее было крестьянство. Важную роль в восстании играли бедные казаки, которые составляли ядро повстанческих войск и часто выступали как зачинатели и руководители движения. Богатое казачество, особенно в низовьях Дона, выступило на стороне правительства. В восстании участвовали также мелкие служилые люди, стрельцы и городские низы.

Восстание возглавил казак Трехизбянской станицы Кондратий Афанасьевич Булавин. До этого он уже имел столкновение с царскими властями. В 1705 г. разгорелась борьба за обладание Бахмутскими соляными промыслами между изюмскими служилыми казаками и донской казацкой «голытьбой», возглавляемой Кондратием Булавиным. Во время этого конфликта Булавин не допустил к переписи спорных бахмутских земель присланного из Воронежа дьяка Алексея Горчакова и некоторое время держал его под арестом, а потом сжег соляные заводы.

С осени 1707 г. на Дону начал действовать отряд войск под командованием князя Ю. В. Долгорукова по сыску и высылке беглых людей. Казацкая старшина активно поддерживала его. Войсковой атаман Лукьян Максимов выделил Долгорукову в помощь отряд казаков, за что Черкасск был освобожден от сыска. Но действия Долгорукова и его подчиненных вызвали возмущение казацкой бедноты, беглых крестьян и батраков, работавших на старшину. Они начали собираться в Ореховом буераке около Новоайдарского городка и договорились расправиться с Долгоруковым. Во главе их встал Булавин.

В ночь на 9 октября 1707 г. отряд под командованием Булавина напал на группу отряда Долгорукова, ночевавшую в Шульгинском городке, и перебил ее. Погиб и сам Долгоруков. Крестьянская война началась.

На призыв восставших к ним начало присоединяться население станиц и городков верхнего Дона. Силы их росли. Главной целью их в это время было уничтожение других групп отряда Долгорукова, а также казацких старшин и станичных атаманов, которые помогали сыску беглого населения. В частности, были разбиты группы, которыми командовали князь Тенебеков и капитан Хворов. Однако и сами повстанцы потерпели ряд поражений. В конце года Булавин отправился в Запорожскую Сечь, чтобы найти там поддержку. На этом заканчивается первый этап крестьянской войны.

В начале второго этапа, в зимние месяцы 1708 г., шло накопление сил повстанцев. Булавин не ошибся, рассчитывая найти поддержку у запорожцев. Он несколько раз выступал в Сечи и призывал примкнуть к нему казаков, указывая, что борьба не ограничится Доном, он пойдет и на «великороссийские города». Верхушка запорожцев не поддержала Булавина, однако рядовые казаки встали на его сторону, и уже в январе 1708 г. собралось около 1500 запорожцев, горевших желанием идти «на Русь бить бояр».

В марте 1708 г. Булавин возвратился на Дои и сделал своим центром Пристанский городок (на р. Хопре). В конце этого же месяца здесь состоялся «съезд» повстанцев, от имени которого стали рассылаться воззвания, или «прелестные» письма, «в русские города… села и деревни», а также к казакам в разные концы донской земли. В этих и других документах булавиицев ярко выражена антикрепостническая сущность движения. Они проникнуты ненавистью к князьям и боярам, правительственным чиновникам, разным «прибыльщикам» и «худым людям» и содержат призыв ко всем «черным» людям подняться против них и против всякого угнетения, несправедливости и «обид». В обращениях звучит и религиозный мотив, указывается, что участники движения встали «за старую веру», т. е. социальная, антифеодальная борьба в известной мере прикрывалась религиозной оболочкой. В ответ на призывы к Булавину начали стекаться крестьяне, казаки, работные люди, бурлаки, они целовали ему крест, т. е. присягали на верность. Скоро у него уже собралась почти 7-тысячная армия.

Самой важной задачей в этот момент было обезопасить себя со стороны Черкасска с его казацкой старшиной, которая по-прежнему враждебно относилась к повстанцам. Булавии со своим войском двинулся на Черкасск. Навстречу ему вышла колонна низовых казаков под командованием войскового атамана Лукьяна Максимова, в которую входила также конница полковника Васильева и калмыков. Встреча противников произошла 8 апреля 1708 г. на р. Лисковатке около Паншина городка. Рядовые казаки из отряда Максимова не приняли боя и начали брататься с восставшими.

После этой победы Булавин, встречаемый всюду хлебом-солью, продолжал движение на Черкасск и 28 апреля подошел к нему. Город был хорошо укреплен, его обороняли полсотни пушек, он был окружен кольцом из нескольких станиц. Но брать город силой не пришлось. После трехдневных переговоров черкасские казаки перешли на сторону булавинцев и 1 мая сдали город. Войсковой атаман и шесть человек из казачьей старшины были арестованы и через несколько дней казнены, а их имущество и церковная казна разделены между восставшими. 9 мая на войсковом кругу Булавин был избран атаманом Войска Донского.

Обстановка в Черкасске была не простой. Между богатыми казаками и голытьбой шла как открытая, так и тайная борьба. Беднота требовала расправы над 20 арестованными знатными старшинами и раздела их имущества. Между тем тайные сторонники правительства вели определенную работу. Они сумели сделать помощниками Булавина своих ставленников Илью Зерщикова, Тимофея Соколова и Степана Ананьина. Последние не только спасли жизнь арестованным старшинам, но завели тайные сношения с командующим правительственными войсками В. В. Долгоруковым и азовским губернатором И. А. Толстым и уже в мае организовали против Булавина заговор. Спустя два месяца им удалось осуществить свой подлый замысел.

После избрания войсковым атаманом Булавин стремился, с одной стороны, договориться с правительством, получить от него признание своей власти и приостановить движение царских войск, с другой — расширять восстание, собирая под свои знамена всех недовольных крепостническими порядками. В грамотах, которые он посылал Петру и царским военачальникам, идущим на Черкасск, а также в обращениях к донским казакам он старался разъяснить происшедшие события, указывая, что войсковой атаман и некоторые старшины были казнены «по их вине», а другие смещены со своих постов за их «неправды и воровство». Тут же он заверял царя в своей верности. Однако в этих посланиях содержится и угроза: если царь не отзовет свои войска, то восставшие будут противиться ему и все Войско Донское уйдет к казакам, бежавшим на Кубань и признавшим здесь власть турецкого султана. Колебания Булавина продолжались недолго, суровая логика классовой борьбы быстро положила им конец, и уже вскоре он отдает приказ выступить против правительственных войск.

В середине мая из Черкасска вышло несколько крупных повстанческих отрядов. На запад, в сторону Слободской Украины направился отряд под командованием атамана Семена Драного. Вскоре он пополнился запорожскими казаками и 8 июня около Валуек разбил Сумской полк под командованием бригадира Шидловского. В том бою принимал участие и отряд Тихона Белогородца, состоявший из работных людей. Но в дальнейшем на своем пути повстанцы встретили многочисленную армию Долгорукова и 2 июля в бою в урочище Криная Лука под Тором были разбиты, погиб и их атаман Семен Драный. Несмотря на это поражение, восстанием был охвачен весь район вплоть до Днепра. Тут действовали многочисленные местные отряды повстанцев, они предлагали заготовить острые колья, на которые «сажать старшин да подъячих».

На Волгу ушел отряд Ивана Павлова, состоявший в основном из бурлаков, ярыжек и беглых, а спустя некоторое время сюда направилось и войско под командованием казака-старовера Игната Некрасова. 7 июня они овладели большей частью Царицына, осадив внутри его «малую крепость». Однако попытки взять Саратов окончились неудачей: трудно было выстоять перед 4-тысячной калмыцкой конницей, присланной сюда ханом Аюком. Но восстание распространилось на все Поволжье. В Нижнем Новгороде на кремлевской стене появилась надпись «Быть бунту».

В центре, а также в верховьях Дона и на Хопре действовало повстанческое войско под предводительством атамана Никиты Голого. В своих «прелестных письмах» он призывал к себе «нагих и босых»» чтобы идти на «бояр» и перебить их. Здесь движение распространилось и на ближайшие к Дону уезды — Воронежский» Тамбовский» Борисоглебский» Козловский» Пензенский и др.

В конце июня из Черкасска в Азов вышло походное 5-тысячное войско во главе с атаманом Хохлачем. 6 июля повстанцы вступили в Азов и заняли часть его. Однако затем в ходе боя они не выдержали мощного артиллерийского огня и наступления правительственных войск и вынуждены были отступить.

Поражение под Тором и Азовом ободрило заговорщиков. Собравшись на тайный совет, они решили немедленно воспользоваться ослаблением позиций Булавина, выступить против него и тем самым заслужить прощение властей. 7 июля они окружили дом Булавина в Черкасске, в котором он жил, и, несмотря на упорное сопротивление обороняющихся, ворвались в него и застрелили Булавина, а примерно 50 человек его товарищей арестовали. Тогда же И. Зерщиков был избран новым атаманом Войска Донского. На этом заканчивается второй этап крестьянской войны под руководством Булавина, когда она достигла своего наивысшего подъема.

Правительство, естественно, было весьма обрадовано вестью о гибели Булавина, считая, что тем самым покончено и с восстанием. По этому поводу в Москве хотели организовать даже «молебствие» и праздничную «пушечную пальбу», но, опасаясь народных волнений, не решились на это.

Однако власти поторопились праздновать победу. Начался третий этап крестьянской войны, и хотя он был этапом отступления и подавления движения, восставшие не сдавались без боя. Преследуемые и окруженные карателями, они храбро сражались и в отдельных случаях даже одерживали победы. Особенно упорную борьбу вели сподвижники Булавина Иван Павлов, Никита Голый и Игнат Некрасов.

Так, 17 июля повстанцы под командованием Павлова полностью овладели Царицыном, хотя через несколько дней под напором правительственных войск вынуждены были сдать его. Но, уходя от преследования вверх по Волге, Павлов через некоторое время сумел вновь организовать отряд из 3 тыс. человек. В районе Паншина городка действовал Некрасов. Он держался до конца августа и лишь поражения под Есауловым и Паншиным заставили его вместе с 2 тыс. повстанцев, в том числе с женщинами и детьми, бежать на Кубань. Здесь они хотя и оказались под властью турок, но основали вольную казацкую республику. Дольше всех держался Никита Голый. 27 сентября у Донецкого городка он одержал свою последнюю крупную победу, разбив полуторатысячный отряд полковника И. Бильса и захватив хлебный караван из 170 будар. Но в сражении у Решетовской станицы 5 ноября Голый был разбит войсками Долгорукова. С горсткой своих соратников ему удалось уйти, однако 2 февраля 1709 г. он был схвачен и вместе с другими отправлен в Воронеж для следствия. Восстание на Дону было в основном подавлено.

На третьем этапе движение происходило не только на Дону, но и в других районах. Всего в 1708 г. выступления крестьян происходили в 48 уездах, они продолжались и в 1709 г. Крестьянским движением были охвачены не только южные уезды и Поволжье, но и центр страны — Звенигородский, Тверской, Старицкий и Бежецкий уезды, запад — Смоленский, север — Костромской и другие уезды. Повстанческие отряды громили помещичьи усадьбы, а в городах приказные избы и дома местной администрации и богатеев, успешно сражались с правительственными войсками. Особенно активно действовали в 1708–1709 гг. в Костромском, Нижегородском, Кинешемском и Лухском уездах отряд атамана Гаврилы Огарченка, в Галичском уезде — атамана Сеченого, в Ярославском — атамана Боровиченка. Весной 1709 г. отряды крестьян и казаков вели бои в Поволжье под г. Петровском, а летом у Саратова и Бузулука. В верховьях Дона, на реках Хопре и Бузулук успешно сражались, захватывая городки и села, отряды булавинца Василия Булакина-Мельникова. В 1709 г. и позднее на Дон и Украину присылал своих агитаторов ушедший на Кубань Игнат Некрасов. Однако все эти многочисленные, но разрозненные и не связанные друг с другом выступления были к концу 1709 подавлены правительством.

Расправа с восставшими была жестокой. Были тысячи казненных, по Дону плыли плоты с повешенными, верховые казачьи городки сжигались, а их мужское население уничтожалось.

По своему размаху, основным движущим силам и антифеодальной направленности восстание под предводительством Кондратия Афанасьевича Булавина было такой же крестьянской войной, как и восстания Болотникова, Разина и Пугачева. Его особенностью по сравнению с ними было более широкое участие казачества в движении.

Несмотря на то, что в результате восстания донское казачество лишилось некоторых прежних вольностей и части своей территории (верховья Дона были включены в Воронежскую провинцию), в целом оно имело большое историческое значение. На территории Донской земли временно был прекращен сыск беглых крестьян и сняты некоторые ограничения на ведение земледелия. В известной степени восстание препятствовало росту эксплуатации крестьян. Кроме этих непосредственных результатов, движение имело и более глубокие последствия. Оно способствовало росту классового самосознания крестьян, выработке ими собственного политического идеала в виде вольной казацкой республики.

Крестьянская война 1773–1775 гг. была последней, но по своему размаху и мощи самой крупной крестьянской войной в истории феодальной России. Все увеличивавшаяся эксплуатация крестьянства, усиление над ним власти помещиков, тяжелое положение заводских работных людей — вот основные причины, вызвавшие народное движение 1773–1775 гг. Особенно тяжелым было положение помещичьих крестьян. Зачастую им приходилось трудиться на барской пашне три-четыре, а иногда и шесть дней в неделю. Некоторую часть крестьян помещики вообще перевели на «месячину», т. е. они уже лишились и земельных наделов, и рабочего скота и, получая месячное содержание, все время работали на своего владельца. Увеличивался и денежный оброк, составляя 2–3 руб. с души мужского пола в год.

В 60-е годы XVIII в. принимаются один за другим указы, по которым помещикам разрешалось без суда ссылать крестьян на поселение и каторгу и одновременно запрещалось крестьянам жаловаться на своих господ. Яркую картину бедственного существования, которое влачили крестьяне, нарисовал А. Н. Радищев, писавший, что «бедность и рабство повсюду встречались со мною в образе крестьян». Сама императрица Екатерина II в своих записках вынуждена была признать, что нет такого помещичьего дома, в котором «не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс».

Тяжелый труд и бесчеловечное отношение владельцев и администрации были уделом работных людей на заводах. На предприятиях Урала многие рабочие попадали в такую кабалу к своим хозяевам, что «никакого денежного расчета с ними уже не производилось, а только давали им пропитание и одежду».

В народе зрело глубокое недовольство, которое все чаще прорывалось вспышками активного протеста то в помещичьей вотчине, то на уральском заводе, то в казачьей станице. Только с 1762 по 1772 г. произошло более 160 восстаний помещичьих и государственных крестьян. В начале 60-х годов XVIII в. развернулось широкое движение монастырских крестьян, которое ускорило проведение секуляризации духовных имении и передачу их в руки государства. В то же время поднялись на борьбу заводские работные люди. Волнения среди них начались в центре страны, но особенно большого размаха и остроты они достигли на металлургических заводах Прикамья, Урала и Западной Сибири. Страна была накануне бурных событий. Сама Екатерина ожидала «грозящую беду» и предчувствовала, что «бунт всех крепостных воспоследует».

Великая крестьянская война 1773–1775 гг., как и предшествовавшие крестьянские войны, началась на окраине. На этот раз среди яицкого казачества, где было особенно неспокойно. Здесь только что, в начале 1772 г., было подавлено восстание казаков, направленное против засилья местной старшины и произвола царской администрации. Однако они не смирились с поражением и говорили: «То ли еще будет! Так ли мы тряхнем Москвой!». В такой напряженной обстановке на Яике и появляется под именем императора Петра III донской казак Емельян Пугачев.

По словам очевидцев, Пугачев был среднего роста, строен, имел продолговатое смуглое лицо, большие карие глаза, тонкий, с небольшой горбинкой нос, темно-русые, подстриженные по-казацки волосы, черную, с редкой проседью, бороду, имел привычку прищуривать один глаз. Одевался в яркое казачье платье и всегда носил желтые сафьяновые сапоги. Говорил он просто и образно, любил шутку, пересыпал речь пословицами и поговорками. Это был жизнерадостный и чрезвычайно смелый, решительный человек. Его отвагу признавали даже враги. Вместе с тем Пугачев действовал осмотрительно и не рисковал своей жизнью ради одной удали. Пройдя большую и суровую армейскую службу, он хорошо знал военное дело, особенно артиллерию.

Емельян Иванович Пугачев родился в 1742 г. в донской станице Зимовейской, где за сто лет до него родился другой крестьянский вождь — Степан Тимофеевич Разин. И дед и отец его были простыми рядовыми казаками. С детства он «боронил за отцом землю», а в 17 лет, женившись, сам пахал «свой казацкий участок земли». В составе казацкой команды он участвовал в Семилетней войне, с которой вернулся через три года. Спустя некоторое время был послан в Польшу для сыска и возвращения раскольников. В дальнейшем Пугачев участвовал в русско-турецкой войне, где за боевые заслуги получил первый казачий офицерский чин хорунжего, но по болезни был отпущен домой. За участие в подготовке побега донских казаков на Терек Пугачев был арестован, но бежал. Однако жить дома было опасно, и в декабре 1771 г. он уходит снова на Терек. Здесь Пугачев скоро завоевал уважение местных казаков, которые поручили ему ехать в Петербург с ходатайством о повышении им денежного жалованья. Но в пути, в Моздоке, он был задержан, снова бежал. Вернулся домой, здесь — новый арест, опять побег. Осенью 1772 г. Пугачев едет в Поволжье, где связывается с игуменом раскольничьих скитов на Иргизе Филаретом Семеновым. Последний рассказал ему о восстании яицких казаков и посоветовал пробираться в Яицкий городок. В ноябре 1772 г. Пугачев прибыл в Яицкий городок и остановился у казака-раскольника Дениса Пьянова. Назвавшись императором Петром III, Пугачев обещал помочь казакам бежать с Янка на Кубань. По доносу он был снова арестован и отправлен в Казань.

В мае 1773 г. Пугачев бежал из казанской тюрьмы и в августе уже опять был на Яике, остановившись на Таловом хуторе у своего старого знакомого отставного солдата Степана Оболяева. Он снова объявил себя Петром III и начал подготовку к восстанию. Это был уже не бунтарь-одиночка, искавший волю где-то за рубежом. Он понял, что его сила в поддержке народа, «черии». «Для нее-то, — говорил он, — я хочу теперь показаться, и она ко мне пристанет». Весть о появлении «царя-избавителя» широко распространилась среди казаков, которым он обещал дать все то, за что они боролись. Вокруг Пугачева образовалась активная группа казаков: Иван Никифорович Зарубин, по прозвищу Чика, Максим Шигаев, Иван Почиталин и др. Некоторые из них знали, что Пугачев не царь, а простой казак, но связывали с ним осуществление своих надежд и поэтому не выдавали его.

17 сентября 1773 г. отряд восставших казаков под командованием Пугачева вышел из хутора казаков Толкачевых и двинулся в поход для взятия Яицкого городка. Крестьянская война началась. Ее ход можно разделить на три основных периода: 1) с сентября 1773 по апрель 1774 г., когда движение охватило яицких казаков, Башкирию и горнорабочих Приуралья; 2) с мая по июль 1774 г., когда после ряда серьезных неудач восстание вновь поднялось в горнозаводских районах Урала, на территории Башкирии, в Среднем Заволжье; 3) с июля 1774 по 1775 г., когда движение перекинулось на правый берег Волги и достигло наивысшего подъема, но затем потерпело поражение. Один период от другого отличался не только географическим охватом, но и составом участников движения, степенью понимания ими своих интересов, а также лозунгами борьбы.

18 сентября 1773 г. Пугачев подошел к Яицкому городку. Отряд его состоял уже из 200 человек. Высланная против восставших казачья команда перешла на их сторону. Среди примкнувших к Пугачеву казаков находились Андрей Овчинников и старшина Андрей Витошнов, ставшие потом наиболее видными руководителями движения. Однако гарнизон Яицкого городка значительно превосходил силы Пугачева, и он не решился на его штурм. Он двинулся вдоль Яицкой укрепленной линии, соединявшей Яицкий городок с Оренбургом, и, почти не встречая сопротивления, занимал ее крепости и форпосты. 4 октября Пугачев взял казачью слободу Берду, находившуюся в 5 км от Оренбурга и ставшую с этого времени основным центром восстания, как бы его столицей, а вечером 5 октября 1773 г. подошел к Оренбургу. Армия Пугачева насчитывала 2500 человек при 20 орудиях. Оренбургский гарнизон был сильнее ее, особенно в артиллерии, поэтому он успешно отбил первые атаки повстанцев. Пугачев, чтобы напрасно не губить людей, решил взять Оренбург измором и начал его длительную осаду. Оренбургский губернатор Рейнсдорп направил в лагерь восставших освобожденного из тюрьмы Хлопушу (Афанасия Тимофеевича Соколова) с тем, чтобы он уговорил их покинуть Пугачева, а самого его привести в Оренбург. Хлопуше за это были обещаны прощение и деньги. Однако царский сановник просчитался. Бывший крепостной крестьянин, затем рабочий на уральских заводах, осужденный на пожизненную каторгу, Хлопуша явился в лагерь Пугачева и перешел на его сторону. Впоследствии он стал одним из самых выдающихся руководителей крестьянской войны.

Движение стало быстро распространяться за пределы яицких земель. Большую роль в этом играли манифесты и указы, рассылаемые Пугачевым. В них провозглашались требования и лозунги, носившие совершенно определенный антикрепостнический, антифеодальный характер. Уже в первом своем манифесте от 17 сентября 1773 г., обращенном к яицким казакам, который был выслушан ими «в великом молчании… прилежно», Пугачев обещал казакам все те права и вольности, за которые они боролись: беспошлинное пользование рыбными ловлями, землю, денежное и хлебное жалованье, оружие. В указе от 1 октября, посланном в Башкирию, он приглашал «башкирцев, калмыков и мухаметанцев» присоединиться к восстанию. В октябрьских указах, посланных на уральские заводы, Пугачев жаловал их рабочих «вечною вольностью», т. е. освобождал от тяжелой заводской работы. В обращении к крестьянам, посланном в декабре месяце, он призывал крестьян «лишать жизни» помещиков, а «дома и все их имения брать себе в награждение». Зная, что в Заволжье, особенно по Иргизу и в Приуралье, в том числе и среди видных казаков, много староверов, Пугачев жаловал их «крестом и бородою». Все эти многочисленные указы, манифесты и обращения зачитывались на общественных сходах, в церквах и на базарах и вызывали горячее одобрение народа.

Одновременно с письменной агитацией Пугачев посылал на места своих наиболее близких сподвижников для организации повстанческого движения. На заводах Южного Урала действовал Хлопуша: он сменял заводскую администрацию, организовывал для восставших производство пушек и другого оружия, сколачивал из горнозаводских рабочих боевые отряды. В Башкирию ездили Овчинников и Чика-Зарубин, по крепостям Яицкой линии — Шигаев и Толкачев.

Как показывали потом участники восстания, народ «с радостью со всех сторон стекался кучами в нашу толпу». К середине ноября 1773 г. армия Пугачева под Оренбургом насчитывала уже 15 тыс. человек.

К этому времени были одержаны и первые крупные победы над царскими войсками. О восстании правительство узнало лишь в середине октября и вначале не придавало ему серьезного значения, рассматривая его как «местный бунт шайки непослушных казаков». Однако на подавление восстания сразу были брошены довольно крупные силы. Главнокомандующим всеми войсками, направленными против Пугачева, был назначен генерал-майор Кар. Он настолько был уверен в своем успехе, что опасался лишь того, как бы восставшие при его приближении не разбежались без боя. Но Кар глубоко ошибался. В бою 9 ноября у д. Юзеевой (к востоку от г. Бугульмы) его отряд, состоявший из 1500 человек, при 5 орудиях, был наголову разбит повстанцами, которыми командовали Чика-Зарубин и Овчинников. Оправдывая свое поражение, Кар вынужден был высоко оценить боевые действия восставших, особенно использование ими артиллерии: «А артиллерией своею чрезвычайно вредят… истребляют не так, как бы от мужиков ожидать должно было». В ночь на 13 ноября недалеко от Оренбурга Пугачевым был окружен и почти весь взят в плен отряд полковника Чернышева — более 2200 человек при 32 офицерах и 15 орудиях. Лишь бригадиру Корфу со своими войсками удалось прорвать кольцо осаждавших Оренбург пугачевцев и тем самым усилить гарнизон города. Таким образом, первые попытки правительства подавить восстание окончились неудачей.

В это время, в конце 1773 г., Пугачев не только расширял границы восстания и отражал наступление правительственных войск, но и стремился поднять свой «царский» авторитет, а также лучше организовать повстанческую армию и все возглавляемое им движение.

Как уже говорилось, ставка Пугачева находилась в пяти верстах от Оренбурга, в слободе Берда, которую он назвал «Новой Москвой». На крыльце и вокруг дома, в котором он жил, постоянно стоял караул из 25 яицких казаков, которых называли «гвардией». В доме висел портрет великого князя Павла Петровича, и Пугачев широко распространял слухи о своих сношениях с ним, как «сыном» и наследником престола. Он присвоил некоторым своим сподвижникам имена и звания царских сановников. Так, Чика-Зарубин стал именоваться «графом Иваном Никифоровичем Чернышевым». Пугачев имел печать с надписью: «Большая государственная печать Петра III, императора и самодержца Всероссийского». Он учредил свой орден — восьмигранный крест из латуни с надписью: «Царь Петр Федорович жалует тебя крестом, бородой и волей казацкой. 1773 г.», которым награждал наиболее отличившихся сподвижников. Все это делалось Пугачевым для того, чтобы поддержать молву о своем царском происхождении и иллюзии широких масс о «хорошем» царе, способном облегчить положение народа.

В то же время вся эта внешняя «обрядность» отвечала стремлению Пугачева и его окружения придать своему движению более организованный характер, установить определенный порядок и дисциплину на охваченной восстанием территории. С этой целью ими предпринимались и другие, более конкретные меры. Так, в ноябре 1773 г. была создана «Государственная военная коллегия», которая стала центральным органом власти восставших. Она была организована по образцу официальных коллегий и состояла из четырех судей, секретаря, думного дьяка, четырех повытчиков и переводчиков, должности которых занимали казаки и горнозаводские рабочие. Коллегия занималась вопросами комплектования и снабжения армии, руководила повстанческими отрядами, составляла указы и манифесты, осуществляла суд и защиту населения от незаконных действий некоторых повстанцев, назначала командиров.

Главная армия повстанцев, стоявшая под Оренбургом, начала перестраиваться на регулярный манер. Во главе ее был поставлен общевойсковой атаман, которым назначили Андрея Овчинникова, а начальником артиллерии сделали Федора Чумакова. Войска делились на полки, а последние — на сотни и десятки. Полки формировались по признаку сословной принадлежности (полк заводских крестьян, полк яицких казаков и др.) или национальному признаку (полк башкир и др.). Полками командовали полковники, более мелкими подразделениями — есаулы (сотники) и хорунжии. Командиры назначались, как правило, из той же социальной среды или национальности, к которой принадлежало и большинство членов части. В войсках проводилось обучение военному делу (стрельба, штыковой бой, рубка). Но, конечно, меры, которые Пугачев и его соратники предпринимали для устройства своей армии, не могли создать правильной военной организации. Особенно неблагополучно в этом отношении обстояло дело на периферии, где основной военной единицей были отряды, как правило, стихийно возникшие и самого разнообразного характера по составу и численности. Иногда несколькими отрядами на той или иной территории командовали атаманы, которые присылались из ставки Пугачева или выдвигались из местного населения. Но в целом элементы организации, дисциплины и порядка в крестьянской войне 1773–1775 гг. наблюдались в значительно большей мере, чем во всех предшествовавших крестьянских войнах.

В то время как главная армия Пугачева вела осаду Оренбурга, движение распространилось на огромную территорию от Волги до Урала и от оренбургских степей до Камы.

Восстанием был охвачен почти весь горнозаводской Урал. В феврале 1774 г. большая часть предприятий района, 92 завода, находилась уже в руках восставших. Заводские работные люди частью оставались на месте и изготовляли для Пугачева оружие, другие уходили в повстанческие отряды, третьи, прежде всего приписные крестьяне, возвращались в свои села и деревни. Здесь особенно успешно действовал бывший рабочий Осокинского завода, отставной канонир Иван Наумович Белобородов. Он получил звание атамана и возглавил повстанческие силы на среднем Урале, осадив Екатеринбург. В этом районе также активно проводили боевые операции отряды Ивана Грязнова, овладевшего Челябинском, и Ивана Кузнецова.

Движение распространилось на всю Башкирию. Тут действовали десятки отрядов, которые возглавляли Канзафар Усаев, Кинзя Арасланов и др. Особо отличался смелостью Салават Юлаев, взявший Красноуфимск. Сюда на помощь и для общего руководства движением был послан Чика-Зарубин, и в декабре он уже осадил Уфу.

Широкий размах приобрело восстание на левобережье Волги, особенно в районе Самарской излучины, заселенной преимущественно помещичьими крестьянами, к которым примкнули жившие здесь же калмыки, чуваши и другие народы. Посланный от Пугачева отряд во главе с крепостным крестьянином Ильей Араповым в начале декабря занял крепость Бузулук, а в конце того же месяца вступил в Самару. В середине января 1774 г. отряд под командованием калмыка Федора Дербетева захватил Ставрополь. На юге казаки во главе с Толмачевым овладели Яицким городком (кроме его цитадели, взять которую так и не удалось).

В начале 1774 г. отдельные пугачевские отряды появились уже в Западной Сибири и на Слободской и Левобережной Украине. Неспокойно было и в самой Москве. В середине декабря 1773 г., проезжая через Москву, генерал А. И. Бибиков писал: «Вся многочисленная чернь московская, шатаясь по улицам, почти явно оказывала буйственное свое расположение и приверженность к самозванцу, который, по словам их, несет им желаемую ими свободу».

Напуганное огромным размахом движения, правительство Екатерины II принимает более серьезные меры для его подавления.

Главнокомандующим над всеми карательными войсками был назначен генерал-аншеф А. И. Бибиков, обладавший боевым опытом и хорошо знавший местные условия в основных районах восстания. В Казани создается Секретная комиссия по борьбе с восстанием. Семья Пугачева был арестована и отправлена в Казань, а его дом в станице Зимовейской сожжен, место его посыпано солью и окопано рвом. Приехав в Казань, Бибиков застал здесь полную растерянность среди властей и местного дворянства, все были охвачены «трепетом и ужасом». В отличие от Кара, Бибиков понимал, какой силы достигло движение и какую опасность оно представляет. Он писал: «Не неприятель опасен… но народное колебание, дух бунта и смятение». В его распоряжение поступили крупные силы регулярных войск, а также местные гарнизоны и дворянское ополчение. Для поднятия духа дворянства Екатерина II объявила себя «казанской помещицей» и приняла участие в организации ополчения.

Накопив силы, Бибиков в середине января 1774 г. перешел в общее наступление против восставших. Решающее сражение произошло 22 марта под Татищевой крепостью. Несмотря на то что у Пугачева здесь было больше сил, чем у возглавлявшего правительственные войска генерала П. М. Голицына, он потерпел серьезное поражение, так как его армия была хуже вооружена и организована. Тем не менее Голицын высоко оценил военное мастерство повстанцев: «Дело столь важно было, что я не ожидал такой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как сии побежденные бунтовщики». Вслед за тем 24 марта под Уфой был разбит Чика-Зарубин. 1 апреля под Самарским городком Голицын нанес второе крупное поражение Пугачеву, и последний с небольшим отрядом вынужден был уйти на Урал. На этом заканчивается первый период Крестьянской войны. В конце его правительственные войска добились больших успехов: была снята осада с Оренбурга и Уфы, отвоеваны Самара, Бузулук, Красноуфимск и другие крупные города. Ряд выдающихся руководителей восстания — Чика-Зарубин, Хлопуша, Шигаев, Почиталин и Витошнов попали в плен. Но крестьянская война на этом не закончилась, ее высший подъем был еще впереди.

Во второй период крестьянская война охватила горнозаводской Урал и Башкирию. Пугачев двинулся на Казань, чтобы выйти в Поволжье и поднять на борьбу населявших его крепостных крестьян. Несмотря на поражение, Пугачев говорил: «Народу у меня, как песку, и я знаю, что вся чернь меня с радостью примет». И действительно, уже в апреле 1774 г. на Белорецком заводе, где остановился Пугачев, у него было 5 тыс. человек, здесь возобновила свою деятельность и его «Государственная военная коллегия». Собрав силы, в начале мая Пугачев выступил в поход и вскоре взял крепость Магнитную. Тут к нему присоединились большой отряд горнозаводских рабочих во главе с Белобородовым и отряд Овчинникова, прибывший с Яика. В середине мая повстанцы, которых уже насчитывалось около 10 тыс. человек, овладели крупной Троицкой крепостью.

В дальнейшем, в одном из боев с корпусом генерал Деколонга, Пугачев потерпел поражение, но быстро оправился от него. Вскоре к нему подошел с большим отрядом башкир Салават Юлаев. И снова, не встречая серьезного сопротивления, Пугачев стал занимать один за другим заводы и города. Когда он подошел к Казани, у него уже было 20-тысячное войско, правда слабо вооруженное (имелось всего 12 пушек). 12 июля штурмом Казань была взята, лишь остатки гарнизона сопротивлялись в Кремле. Но в тот же день на помощь ему подошел большой отряд подполковника И. И. Михельсона, который уже давно шел по пятам Пугачева. Решающее сражение произошло 15 июля, войска Пугачева были разбиты, он потерял много убитыми и пленными, в плен попал и его ближайший сподвижник И. Н. Белобородов. Большая часть башкир вернулась обратно, в Башкирию. А Пугачев с небольшим отрядом оторвался от погони и 17 июля переправился на правый берег Волги.

Так закончился второй период крестьянской войны. Хотя повстанцы и на этот раз потерпели поражение, однако временное занятие Казани, одного из крупнейших городов страны, произвело огромное впечатление. Характер движения показал также, что Пугачев пользуется широкой поддержкой народа.

Третий и последний период крестьянской войны наступил с переходом Пугачева на правый берег Волги. Он вскоре взял Цивильск, а 20 июля — г. Курмыш. Перед ним открывался путь в глубь страны — на Нижний Новгород и далее на Москву. Однако Пугачев не решился на такой шаг и от Курмыша повернул не на запад, а на юг, стремясь попасть на Дон. Такое решение Пугачева объяснялось как его боязнью встретить при движении на Москву крупные силы правительственных войск, так и тем, что, будучи казаком, он именно в казаках видел главную силу для продолжения восстания и поэтому торопился попасть в свои родные края. Начался его стремительный марш в Нижнее Поволжье. Двигаясь вдоль реки Суры, он занимал один за другим города Алатырь, Саранск, Пензу и 6 августа был уже в Саратове.

Появление Пугачева на правобережье Волги стало как бы сигналом к всеобщему восстанию крепостных крестьян. Большую роль в этом, несомненно, сыграл его знаменитый манифест от 18 июля. Он был издан сразу же после перехода Волги, и в нем наиболее ярко проявилась антифеодальная направленность всего пугачевского движения. Пугачев объявлял об отмене крепостной неволи и рекрутчины, всех податей и сборов, о передаче крестьянам земли и, главное, призывал истреблять дворян как «противников нашей власти и возмутителей империи, и разорителей крестьян, ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами». Восстание охватило не только районы, прилегавшие к пути следования главной армии Пугачева. Оно распространилось на большую часть Нижегородской, Казанской, Пензенской и Тамбовской губерний. Повсюду возникали многочисленные отряды крестьян, действовавшие под предводительством местных атаманов и вожаков. Они расправлялись с помещиками и наиболее ненавистными чиновниками, разоряли дворянские усадьбы, раздавали крестьянам помещичье имущество, казну и т. д. Имелись случаи, когда расправлялись и с богатыми крестьянами, выступавшими против восстания.

Пожар крестьянской войны готов был перекинуться в центр страны. Московспие дворяне были уверены, что еще до приближения Пугачева к Москве в ней вспыхнет «пламя бунта и народного мятежа»; рязанские крестьяне «в великом азарте» решали на своих сходках не повиноваться властям и говорили о Пугачеве; неспокойно было среди «ружейных мастеровых» Тулы. Генерал П. И. Панин, новый главнокомандующий правительственными войсками по борьбе с восстанием, 13 августа доносил Екатерине II: «Искры ядовитого огня от настоящего самозванца и употребляемых от него ко всей черни прельщений, зачинают пламенем своим пробиваться не только в тех губерниях, коими сам злодей проходил… но обнимают и здешнюю Московскую и Воронежскую губернии».

Можно сказать, что крестьянская война в это время достигла наивысшего своего размаха и подъема.

Правительство видело грозящую ему опасность и мобилизовало все силы для подавления восстания. Освободившиеся после заключения мира с Турцией войска перебрасывались в Поволжье, на Дон и в центр страны. На помощь П. И. Панину из Дунайской армии был послан А. В. Суворов. Москва усиленно укреплялась.

Власти и Синод обращались к населению с призывами и увещеваниями. За поимку Пугачева была обещана большая награда.

21 августа Пугачев был у Царицына, но не смог взять его и двинулся дальше на юг, к Черному Яру. 24 августа у местечка Сальникова Ватага произошло последнее крупное сражение восставших с правительственными войсками, которыми командовал Михельсон. Пугачев был разбит, потерял более 8 тыс. человек убитыми и плененными и вынужден был с небольшим отрядом бежать за Волгу. В этом бою погиб один из выдающихся руководителей восстания — Овчинников, был взят в плен последний секретарь «Государственной военной коллегии» Дубровский. Пугачев намерен был продолжать борьбу. Но среди сопровождавших его богатых яицких казаков во главе с Твороговым и Чумаковым возник заговор, чтобы выдать Пугачева правительству и тем самым заслужить себе прощение. Заговорщики схватили Пугачева 15 сентября на р. Узени и закованного в колодки привезли в Яицкий городок и сдали властям. Отсюда Пугачева перевезли в Симбирск и затем в Москву.

10 января 1775 г. на Болотной площади в Москве Пугачев и его соратники Перфильев, Шигаев, Падуров и Торнов были казнены. Еще раньше были казнены Хлопуша, Белобородов, Чика-Зарубин и некоторые другие руководители восстания. Почиталин и Салават Юлаев были сосланы на каторжные работы.

Крестьянская война продолжалась и после казни Пугачева в Поволжье, Прикамье, Башкирии и на Украине. Но судьба восстания была уже решена. Карательные войска с исключительной жестокостью расправлялись с восставшими.

Так закончилась крестьянская война 1773–1775 гг. Она потерпела поражение, потому что, несмотря на более существенные элементы организованности и сплоченности, присущие ей по сравнению с предшествовавшими крестьянскими войнами, в целом она носила стихийный характер, была лишена единого руководства, ее участники были заражены еще царистскими иллюзиями.

Социальные требовании и лозунги последней крестьянской войны были более четкими и определенными, чем в движениях Болотникова, Разина и Булавина. Восставшие боролись не за отдельные уступки в рамках существующего феодально-крепостнического строя, не за «улучшенный» феодализм, а против всей системы крепостничества, за свое полное освобождение. Они требовали «земли и воли».

Для осуществлении своих требований они хотели ввести в значительной мере и новое государственное устройство. Обычно подчеркивается, что крестьяне выступали за сохранение монархического правлении, стремясь лишь заменить «плохого» царя «хорошим», т. е. выступали за такого царя, который бы защищал интересы не дворян-крепостников, а интересы широких народных масс. Но нужно также отметить и другой момент, а именно, что крестьяне выступали и за «законного» царя, который занимает трон в соответствии с принятыми обычаями и законами. Так что «мужицкий» царь лишь по форме напоминал дворянского, а на деле должен был быть монархом совсем другого типа. Помимо этого, восставшие ломали существовавшие органы местной власти, заменяя их более демократическими, основанными на принципах выборности и равенства.

В целом объективное содержание требований восставших имело, несомненно, буржуазный характер, соответствовавший потребностям дальнейшего развития сложившегося к тому времени капиталистического уклада.

Непосредственным ответом самодержавия на крестьянскую войну 1773–1775 гг. было усиление дворянской реакции. Вместе с тем в определенной мере правительство пошло навстречу крестьянству, облегчив его торгово-промышленную деятельность. Однако значение крестьянской войны нельзя сводить только к ее непосредственным результатам, отразившимся в политике царизма.

Еще большее значение крестьянских войн XVII–XVIII вв., в том числе и восстания Пугачева, состояло в их более отдаленных и глубоких исторических последствиях. И прежде всего в том, что в ходе их крестьянские массы приобретали огромный и исключительно важный опыт борьбы за свое освобождение. Народ навсегда запечатлел в своей памяти эти грандиозные события. Хорошо помнила их и господствующая элита. Недаром призрак новой «пугачевщины» стоял перед самодержавием и дворянством в 1861 г., заставив их пойти на освобождение крестьян «сверху», не дожидаясь, когда они начнут свое освобождение «снизу». Крестьянские войны оказали огромное влияние на развитие передовой общественно-политической мысли, на формирование революционного мировоззрения. Взгляды русских просветителей, революционера-республиканца А. Н. Радищева, дворянских революционеров-декабристов во многом были порождены и обусловлены той грандиозной классовой борьбой, которую вело крестьянство. В целом крестьянские войны, сотрясая основы феодально-крепостнического строя России XVII–XVIII вв., имели большое прогрессивное значение. Они ускоряли исторический процесс и тем самым приближали победу новых общественных отношений.

Крестьянская война 1773–1775 гг. была последней крестьянской войной в истории России. Выяснение причин этого требует еще своего специального углубленного исследования. Но, видимо, сказывался целый ряд факторов. Меняет свой характер само крестьянское движение, оно становится более массовым и повсеместным, т. е. поднимается на более высокий уровень, становясь одним из элементов назревающей революционной ситуации в стране. Усиливается процесс социального расслоения крестьянства, что вело к отходу его буржуазной верхушки от борьбы. Серьезную эволюцию претерпевает казачество, утрачивая свою роль застрельщика крестьянских войн. Определенное значение, безусловно, имело и укрепление военно-политического аппарата царизма, особенно на местах.

Глава 13 НАЧАЛО ПРОМЫШЛЕННОГО ПЕРЕВОРОТА В АНГЛИИ

Переход к стадии промышленного капитализма осуществился в результате скачка в развитии производительных сил, который получил в литературе наименование промышленного переворота. Нередко, желая подчеркнуть глубину, стремительность процесса и его грандиозные последствия, его именуют промышленной революцией.

Этот переворот произошел в промышленном производстве, откуда и получил свое название. Но он не ограничился промышленностью, а затронул все сферы труда и производства, в том числе сельское хозяйство, вызвал рост городов, оказал глубокое влияние на все стороны жизни и быта, преобразив внешний вид страны. Конечным результатом промышленного переворота было возникновение современной материальной цивилизации — с ее новыми средствами транспорта, фабриками и заводами, электричеством и авиацией.

Впрочем, в XVIII в. еще ничто не обещало этих грандиозных изменений. Как это нередко бывает в истории, все началось с небольших изобретений и усовершенствований, в которых современники не могли еще увидеть будущего.

Первой ласточкой, сообщившей о начале перелома, было изобретение прядильной машины, которая вместо одной нити пряла сразу несколько[123].

Изобретатель назвал ее в честь своей дочери «Дженни». «Дженни» Харгривса представляла комбинацию самопрялки и принципиально нового органа прядильной машины — вытяжного прибора, изобретенного еще в 1735 г. Дж. Уайеттом. Заслуга Харгривса состояла в том, что, дополнив машину особым аппаратом — вытяжным прессом, он освободил руку рабочего и создал условия для одновременной работы сначала 8, затем 16, а в дальнейшем 80 и более веретен. Теперь прядильщик выполнял лишь двигательные функции, тогда как технологические осуществлялись механизмами машины. Это было в 1765 г. А спустя два года Ричард Аркрайт взял патент на другую прядильную машину, работавшую по совсем иному принципу. В ней вытягивание нити производилось системой валиков: каждая пара вращалась быстрее предыдущей. Важность этого открытия заключалась в том, что было найдено практическое решение реализации принципа непрерывности работы. К тому же Аркрайт в отличие от Харгривса уже изначально приспособил машину к эксплуатации в связке с механическим двигателем: машина получила название ватерной потому, что приводилась в движение водой наподобие мельничного колеса (по-английски вода — water).

В этих двух машинах — прялке «дженни» и ватерной машине — на первый взгляд не было ничего значительного. Однако именно они открывают новый этап в истории техники и являются отправной точкой промышленного переворота. Человек до этого придумал немало машин, облегчавших и ускорявших труд, но все они не вносили в него ничего нового. Прялка «дженни» и ватерная машина не просто помогали человеку, но были способны освободить его руки и заменить труд нескольких человек. Это было то принципиально новое, что открывало путь к небывалому повышению производительности.

За первыми машинами последовали новые. В последней четверти XVIII в. в суконной промышленности ручное кардирование шерсти было заменено машинным: система, состоявшая из трех машин — грубочесальной, кардной и ровничной, выполняла операцию качественнее и быстрее (только одна грубочесальная машина заменяла труд 20 шерсточесалыциков). Механизация подготовительных операций и прядение не могли не выдвинуть новой, более сложной задачи — создания механического ткацкого станка. Толчком к созданию машины явилось изобретение английского механика и ткача Дж. Кея. В 1733 г. он изобрел «самолетный» челнок, который при помощи шнура и блока приводился ткачом в движение. Но полностью механический ткацкий станок был создан лишь в конце XVIII в. В 1785 г. Э. Картрайт создал первую, а в 1792 г. вторую модель механического ткацкого станка: все операции — прокидка челнока, подъем ремизного аппарата, уплотняющие удары по уточной нити бердом, намотка нитей основы, шлихтование и т. д. — осуществлялись автоматически, без вмешательства оператора. Дальновидность Э. Картрайта проявилась и в том, что его детище с самого начала было приспособлено к работе с паровым двигателем. Однако технические трудности полностью тогда преодолеть не удалось — низкая производительность (ткач пробрасывал вручную самолетный челнок через зев основы до 60 раз в минуту, тогда как в механическом ткацком станке челнок совершал только 42 хода) сдерживала его массовое применение. Впрочем, техническая мысль, получив толчок, продолжала работать.

Из года в год число технических изобретений нарастало. Как в текстильном производстве машинное прядение вызвало появление машинного ткачества, так и в других отраслях машина, появившаяся в одной из операций, довольно быстро вытесняла ручного умельца из всего технологического цикла.

Новые машины требовали по-новому организовать производство. В канун промышленной революции организация производства в английской промышленности отличалась заметной пестротой. В текстильной, а также в некоторых областях обрабатывающей промышленности — производство оловянной посуды, металлообработка, оружейное дело, ювелирное производство и др. — все еще сохранялись регулируемые компании, генетически связанные со старинными цеховыми корпорациями. Они были сравнительно небольшими как по размерам, так и по экономическим возможностям. Однако уже к середине XVIII в. быстрые темпы стал набирать новый процесс — развитие предприятий, основанных на принципе свободы предпринимательства и экономической инициативы (судостроение, горнодобыча, металлургия, стеклодувная и бумагоделательная промышленность).

По форме организации производства новые заведения представляли собой либо простую капиталистическую кооперацию, которая, впрочем, тогда так и не стала устойчивой или типичной, либо различные виды мануфактуры: централизованная, смешанная, децентрализованная[124].

Известно, что К. Маркс очень большое внимание уделял процессам генезиса капиталистического производства. Раскрывая исторический смысл и значение мануфактуры в развитии капиталистических производительных сил, он показал, что на этом этапе исторического развития происходит длительный процесс приспособления ручной, субъективной техники (в основе этой техники лежит непосредственная, личная связь работника с его орудием) к принципам техники объективной[125]. Если в области экономики это приспособление разрешалось в результате создания крупной промышленности, то в области техники — в процессе образования системы, машин. Мануфактура обеспечивала развитие предпосылок для появления механической техники — машины-орудия.

Техническое строение мануфактуры покоится, как известно, на сочетании двух элементов — частичного рабочего и частичного инструмента. Механические средства труда эту технологическую пару разрывают: двигательная сила машинного производства предстает уже не в виде суммы мускульных сил частичных рабочих, а как центральная двигательная машина, к тому же связь операций теперь осуществляется не через организационное объединение частичных рабочих, как это было в мануфактуре, а при помощи особого — передаточного — технологического механизма, использование которого в производстве, между прочим, было характерно только для определенного уровня развития производительных сил. Эта триада (двигательная машина — передаточный механизм — машина-орудие) обеспечивала техническое единство механическому производству, т. е. фабрике.

Такое единство, однако, появилось не сразу. Первоначально производство вооружалось только рабочими машинами, не требовавшими, как правило, крупных энергозатрат (так называемая «деревянная механизация» — «дженни», например), а следовательно, и механической двигательной силы. В таком производстве технологическая пара разрывалась не полностью: частично рабочий все еще объединял в одном лице функции и двигательного и передаточного механизмов. Не став еще фабрикой, оно уже переставало быть и мануфактурой. Эта переходная форма отражала противоречия недозрелого технического базиса капиталистической промышленности, сохранявшей во второй половине XVIII в. черты, свойственные мануфактуре. Маркс называл такое производство «современной мануфактурой», которая по своей сути являлась мануфактурой, переходящей в фабрику. На протяжении десятилетий заведения подобного типа действовали в хлопчатобумажном, суконном и камвольном прядении, шерсточесании.

Параллельно мануфактуре, переходящей в фабрику, развиваются и другие формы организации производства. Если «дженни» в силу своей простоты и дешевизны можно было установить в любом, даже жилом, помещении, то ватерная машина была уже не под силу простому рабочему. Тот же Аркрайт построил специальное здание для своих машин, приводимых в движение от водяного колеса. Уже через пару лет на фабрике работали сотни машин, а на их обслуживании было занято 1500 рабочих. Так возникла новая организация производства и родилась современная фабрика.

По мере увеличения числа машин встал вопрос о двигательной силе. До поры до времени использовали силу воды и ставили заводы по течению рек наподобие мельниц. Это оставило след в английском языке: до сих пор в Англии завод обозначается словом mill (мельница). Использовались также тягловый скот и сила ветра. По мере размножения фабрик все эти источники двигательной силы оказывались недостаточными. Выход был найден с изобретением «паровой мельницы». Ее конструктор шотландский изобретатель Джеймс Уатт потратил более десяти лет на ее разработку: между первым патентом, взятым в 1769 г., и последним 1782 г. он внес множество улучшений, придав ей наконец современную форму. Паровая машина Уатта радикально решила проблему двигательной силы, открыв неограниченные перспективы для машинного производства.

Первоначально значительная часть паровых машин устанавливалась на хлопчатобумажных фабриках. В других отраслях текстильной промышленности они в XVIII в. не прижились. Причин тому несколько. Во-первых, первые двигатели были малоэкономичными, довольно сложными в эксплуатации; во-вторых, неравномерное развитие инфраструктуры сдерживало их распространение вширь (в Йоркшире, например, тонна угля стоила в среднем 5 шилл., а в Траубридже — уже 12 шилл. 9 пенсов); в-третьих, большими дефектами страдал передаточный механизм — вплоть до 30-х годов XIX в. на фабриках и мельницах применялась в основном зубчатая передача, поглощавшая основную часть производимой энергии— более 80 %. Вместе с тем по мере совершенствования конструкции универсального парового двигателя и кривошипно-шатунного механизма он уже в XVIII в. нашел применение в металлургии, обработке железа и угольных копях.

Долгое время основным материалом для изготовления машин служило дерево, из металла делали только наиболее ответственные и сложные детали. По мере усложнения механизмов, увеличения скорости их работы металл при их изготовлении применялся все шире. Однако нехватка металла тормозила этот процесс. Англии приходилось ввозить все больше железа и стали, хотя в самой Англии имелись значительные запасы руды. Их использование упиралось в нехватку древесного угля: уже к началу XVIII в. леса в этой стране были истреблены.

Попытки плавить руду на каменном угле, которым так богаты британские острова, делались уже давно, но без успеха. В 1783 г. эта проблема была решена. Питер Оньои, мастер одного из заводов в Южном Уэльсе, и владелец небольшого металлургического предприятия Генри Корт одновременно и независимо друг от друга открыли новый способ выплавки железа — пудлингование. В течение короткого периода времени пудлингование получило широкое признание и применение. К концу XVIII в. Англия из импортера превратилась в экспортера железа. В свою очередь, выплавка в значительных объемах железа и чугуна стимулировала развитие машиностроения, расширила применение металла в других отраслях.

Применение металла в качестве основного конструкционного материала породило новую проблему — создание эффективного универсального металлообрабатывающего станка, который в конце 90-х годов XVIII в. стал реальностью. В 1794 г. талантливый изобретатель Г. Модели, работавший на многих промышленных предприятиях, включая известный Вулвичский арсенал, разработал конструкцию подвижного суппорта. После ряда усовершенствований как самого суппорта, так и систем крепления деталей в патроне — V-образной направляющей, ходового винта, ставшей подвижной задней бабки и т. п. — его станок принял вполне современный вид. Примечательно, что самоучка Модели одним из первых понял важность выпуска стандартных изделий — именно ему принадлежит приоритет в создании стандартов резьб на винтах и гайках.

Таковы важнейшие изобретения XVIII в., составившие этапы промышленного переворота. Однако следует иметь в виду, что в эти десятилетия переворот только начинался и затронул лишь некоторые отрасли. Тем не менее даже эти первые шаги промышленного развития привели к существенным сдвигам в жизни Англии, не только в ее экономике, но и в социальной структуре, размещении населения по стране и даже в его быте.

Главной ареной промышленного переворота была текстильная промышленность, точнее, одна ее отрасль — обработка хлопка и изготовление изделий из него. Этот товар в силу своей дешевизны находил самого массового покупателя, и затраты на его производство быстро окупались. К тому же это была новая отрасль, и поэтому она менее всех других была стеснена различными ограничениями и регламентами, что облегчало ее развитие.

О росте хлопчатобумажной промышленности можно судить по ввозу хлопка-сырца, который полностью ввозился из-за границы. Общий объем его ввоза, до 60-х годов XVIII в. колебавшийся в пределах 2–3 млн фунтов, в начале 70-х годов начал быстро расти и в 1789 г. превысил 32 млн фунтов. Подъем испытали и другие отрасли производства. В те же годы начали расти импорт шерсти и добыча угля. По неполным данным, в тогдашних основных районах добычи угля — Ньюкасле и Сандерленде — с 60-х годов до 1789 г. его добыча возросла примерно вдвое. Производство чугуна с 1720 по 1788 г. выросло почти в 3 раза. Все признаки свидетельствовали о том, что Англия вступила в полосу быстрого промышленного развития.

Сдвиги в области производства оказали влияние на многие стороны тогдашней жизни, например на транспорт. Англия долго страдала от плохого состояния дорог. Многие товары приходилось переправлять вьючными лошадьми, что значительно удорожало доставку. Развитие промышленности и торговли властно требовало улучшения и удешевления транспорта. Первым шагом в этом направлении было возникновение дорожных трестов, которые занимались постоянным ремонтом дорог и за это взимали с проезжающих плату.

Прогресс в технике дорожного строительства в Англии связан с именем Джона Меткара — «Слепого Джека из Незборо». Действительно, Меткар в возрасте шести лет ослеп от оспы. Однако, несмотря на это, его поразительная способность ориентироваться позволяла ему при прокладке дорог в родном Йоркшире находить самые выгодные пути на пересеченной местности, обходить овраги и спрямлять дорогу. Но главная заслуга Меткара состояла в том, что он первым стал делать дорогу выпуклой для стока воды, а по краям с той же целью прокладывал канавы. Поверхность дороги он укреплял щебнем.

Улучшение дорог позволило на более оживленных направлениях завести дилижансы — большие пассажирские кареты, совершавшие регулярные рейсы. Через определенные промежутки лошадей меняли, что позволяло заметно увеличить скорость на протяженных рейсах. После введения станций замены лошадей почтовая карета стала проделывать путь от Лондона до Манчестера за 28 часов, а ведь еще в 1754 г. для этого требовалось три с половиной дня.

В перевозке грузов прогресс был медленнее: дороги не выдерживали тяжелых грузов. Выход был найден в строительстве каналов. Перевоз тяжелых грузов, например с западного побережья страны на восточное, даже если по суше было совсем близко, по морю обходился гораздо дешевле.

Расположение речных путей в Англии подсказывало их использование для транспорта. Верховья многих рек расположены довольно близко друг от друга, а водоразделы между ними не представляли непреодолимых препятствий. Еще в первые годы XVIII в. многие реки были улучшены: дно углублено, сооружены плотины и шлюзы, что позволило сделать эти реки судоходными почти на всем их протяжении.

Затем наступила эпоха строительства каналов. К середине века Англия накопила уже значительный инженерный опыт для решения крупных проблем этого рода. Самым важным предприятием явилось сооружение канала, связавшего две большие реки — Мерси и Трент. Первая течет на запад и впадает в море у Ливерпуля, вторая течет на восток и впадает в Северное море у Гулля. Канал избавил суда и грузы, идущие в обоих направлениях, от долгого пути вокруг всей страны. Кроме того, канал прошел через густонаселенные промышленные районы центральной Англии, облегчив им связь с внешним миром. Это, а также высокая окупаемость строительства явились причиной начавшейся в конце века каналокопательной лихорадки. В течение только 1788–1795 гг. в прокладку каналов было инвестировано более 8 млн ф. ст. Если учесть, что строительство 1 мили канала обходилось в то время примерно в 10 тыс. ф. ст., то несложные подсчеты показывают, что в сравнительно короткий срок было введено около 800 миль удобных водных путей. Всего же к 20-м годам XIX в. более 4 тыс. судоходных каналов связали крупнейшие промышленные и торговые центры страны. Перевозка товаров значительно упростилась и подешевела.

Быстрое развитие машинного производства не могло не сказаться на положении внутреннего рынка — его рамки оказались слишком узкими, чтобы полностью поглотить лавинообразный поток продукции — в основном хлопчатобумажные ткани и изделия из металла. Поэтому в последней четверти XVIII в. все большее значение начинает приобретать вывоз товаров на внешние рынки. Правда, статистика внешней торговли XVIII в. является отрывочной и неполной, а данные по внутренней торговле вообще отсутствуют. Однако данные о вывозе важнейшего экспортного товара — печатных ситцев — за вторую половину XVIII в. свидетельствуют, что с середины века до 1789 г. он вырос примерно в 2 раза. Свои товары английская буржуазия сбывала повсюду. На первом месте стояли заокеанские страны, особенно колонии. В Африку, например, направлялись хлопчатобумажные ткани, сукно, головные уборы, скобяные изделия и оловянная посуда, оружие и т. п. Важная статья экспорта — товары, обслуживавшие работорговлю: цепи, кандалы, клейма для рабов.

Внешняя экономическая экспансия английской буржуазии, особенно в Азии и тихоокеанском регионе, находила полную поддержку правительства.

Во второй половине XVIII в. на одно из первых мест среди торговых партнеров Англии вышли Северная Америка и Вест-Индия. Только за период между 1716/1720 и 1784/1788 гг. английский экспорт и реэкспорт сюда увеличились на 240 %. Энергично развивающиеся североамериканские колонии Англии стимулировали поставку текстильных товаров, изделий из железа, увеличивая тем самым емкость рынка для продукции английской промышленности. Если, например, экспорт продукции английских ремесел и мануфактур в континентальную Европу за первые 70 лет XVIII в. вырос всего лишь на 6 %, то за тот же период вывоз аналогичных изделий в Северную Америку подскочил на 687 %. Впрочем, значение внешних рынков сырья и сбыта продукции промышленности не стоит переоценивать. В конце XVIII в. они были еще мало освоенными и слабо изученными. В 1770 г. вся продукция английской промышленности оценивалась примерно в 43 млн ф. ст., а вывезено было товаров из страны лишь на сумму в 10 млн ф. ст. (23 %). Спустя 40 лет из товаров, произведенных на сумму 130 млн ф. ст., было вывезено их на сумму 40 млн ф. ст. (30 %). Не представляет сомнений, что темпы освоения внешних рынков уступали темпам роста английской промышленности.

Влияние сдвигов, происходивших в промышленности, не ограничивалось сферой экономики. Однако воздействие промышленной революции на прочие стороны, прежде всего социальную сферу, только начинало сказываться и проявлялось поэтому еще не в полной мере.

Районы растущей промышленности притягивали к себе население из других районов: в то время как аграрные области теряли жителей, быстро росли новые промышленные города. Манчестер, который в начале XVIII в. представлял собой небольшую деревню, в 80-е годы стал крупным промышленным центром. Вследствие урбанизации численность городских жителей в целом по стране возросла. В середине века они составляли только 15 %, а к 1800 г. уже каждый четвертый англичанин стал горожанином. Наряду с ростом городов начинает складываться и все более прогрессирующая специализация отдельных районов страны. Особенно яркие примеры такой локализации промышленности дает текстильное производство: английские ситцы печатались в Ланкашире, сукна и камвольные ткани выпускались на фабриках Уэст-Райдннга.

Все большее число людей теряло связь с сельским хозяйством. Англия из страны аграрной постепенно превращалась в индустриальную. Такое превращение не могло не затронуть интересы миллионов людей и пройти безболезненно. Прежде всего резко возросли социальные контрасты: обогащение немногих и рост крупных состояний сопровождались увеличением числа неимущих и бедняков, усилением их нужды и страданий. Этот процесс был закономерным результатом развития капитализма. Он происходил во всех странах, где развивались капиталистические отношения, и отличие Англии заключалось лишь в том, что эти контрасты были более резкими и бросались в глаза наблюдателям.

Одновременно происходили изменения внутри имущих классов: на первый план все более выдвигалась буржуазия, прежде всего промышленная — владельцы фабрик и заводов. Они обогащались особенно быстро. Так, простой сельский парикмахер Ричард Аркрайт, о котором упоминалось выше, за два-три десятилетия на своих хлопкопрядильных фабриках нажил огромное богатство и умер миллионером. Правительство возвело его в дворянство. Так же быстро богатели и другие фабриканты, например владелец ситцепечатного заведения Роберт Пиль: и он был возведен в дворянство, а умирая, оставил более миллиона фунтов стерлингов. Его сын стал политическим деятелем и был одно время премьер-министром.

Стремительное обогащение промышленной буржуазии вело за собой изменения в составе и соотношении социальных сил. Земельная аристократия и дворянство, до сих пор державшие в своих руках нити управления страной, были вынуждены все более считаться с интересами и пожеланиями богатеющих промышленников. Наиболее смелые и решительные их представители поговаривали о необходимости реорганизовать состав парламента, предоставив прямое представительство промышленникам. Однако эта реформа была осуществлена лишь много позднее.

Вместе с усилением промышленной буржуазии усиливался и ее антагонист — промышленный рабочий класс. Он существовал издавна, и без него был бы невозможным промышленный переворот. Но в ходе этого переворота изменилась не только его численность, но и состав. До сих пор основную массу рабочего класса составляли люди, которые совмещали наемный труд на дому с ведением собственного небольшого хозяйства: они возделывали огород, держали скот и птицу. Сами они считали себя хозяевами и не оставляли надежду на лучшие времена, когда им удастся расширить свой земельный участок и вернуться в ряды самостоятельных крестьян.

Появление фабрично-заводской промышленности изменило положение рабочего: он превращался в неимущего пролетария, который целиком зависел от наемного труда и без него был обречен на голодную смерть. Иллюзорные надежды «выбиться в люди» и обзавестись своим делом уходили в прошлое. Заводской пролетариат современного типа проникался новой психологией — он приходил к пониманию, что его положение не временное, а постоянное. Он проникался пониманием своей принадлежности к классу пролетариев. Рабочее движение вступало в новый этап — этап сознательной и организованной борьбы.

Условия, определявшие материальное положение английских рабочих, претерпели существенные изменения в течение века. Своеобразие пролетариата этого периода состояло в том, что он находился в переходном состоянии: еще не победила фабричная система — происходило постепенное превращение ремесла в мануфактуру, а мануфактуры в фабрику. И если первый процесс проходил завершающую стадию, то второй только развертывался. Это и определяло пестроту положения английских рабочих XVIII в.

Действительно, в начале века английский капитал все еще был не в состояния в полной мере обеспечить реализацию всех потенций нового способа производства. В этих условиях буржуазия была не прочь опереться на плечо государственной власти. Так, минимальная продолжительность рабочего дня определялась в первой половине XVIII в. все еще действовавшим законом 1562 г.: летом — с 5 часов утра до 7–8 часов вечера, зимой — с 5 часов утра до захода солнца, с перерывами на завтрак, обед и ужин. Что же касается его максимальных размеров, то они — и это было выгодно предпринимателям — устанавливались хозяевами заведений самостоятельно. И если в условиях повсеместной распространенности работы на дому в первой половине века, где каждый занятый в производстве сам определял продолжительность своего рабочего дня, проблема эта не стояла очень остро, то в конце века, когда реальностью стали новая фабричная дисциплина и фабричная регламентация труда, вопрос о продолжительности рабочего дня стал одним из важнейших. Владельцы фабрик и мануфактур теперь уже не церемонились и поднимали рабочее время до 17–19 часов в день.

Одним из важнейших показателей экономического положения рабочих является заработная плата. На ее размер влияли многие факторы. В городах, например, рабочие получали более высокую заработную плату, чем в деревнях, существовали и региональные различия. Многое зависело и от состояния экономической конъюнктуры в стране, регионе, отрасли. Наиболее высокооплачиваемыми были тогда рабочие льняной промышленности, трикотажники, красильщики. Словом, высокая заработная плата сохранялась там, где в цене было мастерство и машина еще не в состоянии была заменить мастера-искусника. Но стоило машине овладеть операцией или процессом, как все менялось самым решительным образом. Массовое применение машин во второй половине XVIII в. вызвало существенное снижение реальной заработной платы, причем не только у рабочих фабрик и заводов, но и у занятых ремеслами — в этом проявилось обратное влияние фабрики на мануфактуру и работу на дому.

Для того чтобы при низких доходах главы семьи можно было хоть как-то свести концы с концами, необходим был заработок и других ее членов — детей, жены. Последняя четверть XVIII в. — начальный этап активного привлечения женщин и детей на фабрики и мануфактуры сначала в хлопчатобумажной, а позднее и в других отраслях текстильного производства. Дети и женщины подвергались неограниченной эксплуатации. Их рабочий день ничем не ограничивался. Предприниматели охотно шли на замену рабочих-мужчин женщинами и детьми — их труд был более дешевым (платили им в 2–3 раза меньше, чем взрослым мужчинам), к тому же они были более послушными и менее способными к сопротивлению. Пополняя рынок наемного труда, они заняли рабочие места мужчин не только в текстильной, но и в других отраслях.

Таковы в кратком описании те процессы, которые происходили в английской промышленности XVIII в. и которые получили наименование промышленной революции. Их сущность заключалась в том, что в развитии производительных сил Англии произошел скачок: на смену медленному, почти незаметному их росту пришла полоса их быстрого и непрерывного подъема[126].

Процессы, происходившие в английской промышленности, носили бурный и стремительный характер. Вслед за Англией по этому пути двинулись и другие страны. Промышленная революция являлась как бы порогом, через который переходили все страны, встречавшие эпоху крупной машинной индустрии и оставлявшие позади себя доиндустриальную эпоху.

Как уже отмечалось, Англии удалось ранее других осуществить промышленную революцию благодаря стечению ряда благоприятных обстоятельств. Длительное развитие товарно-денежных отношений привело к появлению повышенного спроса на готовые изделия и товары. Изгнание крестьян с земли крупными землевладельцами способствовало созданию значительных кадров рабочих, вынужденных заниматься наемным трудом, а заморская торговля и колониальная политика ускорили образование больших состояний, необходимых для крупных предприятий. Революция середины XVII в. подорвала всесилие феодалов, а переворот 1688 г. поставил у власти те круги земельного дворянства, которые были тесно связаны с торговлей и капиталистическим предпринимательством: их политика поощряла развитие капитализма. Положительное влияние оказали также другие факты, в частности то обстоятельство, что английская территория на протяжении многих веков не знала иноземных вторжений, обладала значительными запасами горючего (каменный уголь) и других ископаемых и занимала удобное географическое положение на мировых торговых путях. Все это, вместе взятое, создало благоприятные условия для быстрого развития в Англии капиталистических отношений.

В результате уже к началу XVIII в. в Англии появились два важнейших условия промышленного переворота — вкладывание свободных капиталов и формирование резервной рабочей силы — две стороны первоначального накопления.

Эти процессы не представляли собой монополии Англии: в других странах Западной Европы происходили аналогичные процессы, хотя и в более медленном темпе. Особенность Англии заключалась в том, что здесь все шло гораздо быстрее и в более чистых, отчетливых формах. Англия не всегда занимала лидирующие позиции в европейской экономике. До начала XVIII в. на эту роль претендовала Голландия с огромным торговым флотом и мировой торговлей. Голландские банки кредитовали мировую торговлю. Однако удержаться на этой позиции Голландии не удалось. Ограниченные размеры территории, отсутствие естественных ресурсов и незначительная численность населения лимитировали экономическое развитие страны.

До середины XVIII в. на роль лидера в европейской экономике претендовала также и Франция. У этой страны были известные преимущества перед Англией. Ее население по численности превосходило население Англии более чем вдвое. Значительно больше и богаче была территория Франции. Ее промышленность и торговля, в том числе заморская, делали большие успехи. По числу технических изобретений в середине века Франция обгоняла Англию.

Однако с середины XVIII в. Англия начала явно выдвигаться вперед, превосходя Францию по ряду показателей, прежде всего по торговым оборотам. Одной из причин отставания Франции был тяжелый груз феодальных пережитков. В то время как в Англии революция середины XVII в. устранила все остатки феодальной системы, которые тормозили развитие капиталистических отношений, во Франции эта система держалась вплоть до 1789 г. Бюрократический произвол властей в центре и на местах стеснял инициативу, а таможенные рогатки между провинциями ограничивали развитие внутреннего рынка.

Глава 14 СИСТЕМА МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ЕВРОПЕ В XVIII ВЕКЕ (до 1789 г.)

Гегемонистские планы Людовика XIV, опиравшиеся в большой мере на ресурсы, которые доставляло абсолютистской монархии во Франции быстрое развитие буржуазного уклада, потерпели неудачу прежде всего из-за консолидации раннебуржуазных государств и утверждения превосходства Англии как страны промышленного капитализма над страной торгового капитализма — Голландией. Постепенное складывание новой системы государств, в которой решающая роль принадлежала пяти наиболее сильным державам — Франции, Англии, России, Австрии и Пруссии, выявило и главные сферы их борьбы на континенте, к которым относились раздробленные Италия и Германия, Польша и находившиеся под турецким владычеством Балканы. На протяжении XVIII в. главными конфликтами между европейскими державами была борьба Англии и Франции за морскую и колониальную гегемонию, Австрии и Пруссии — за преобладание в Германии, России — за выход к Балтийскому и Черному морям, что сталкивало ее прежде всего со Швецией и Османской империей. К этим решающим для судеб континента противоречиям, которые нередко самым причудливым образом переплетались друг с другом, примыкали конфликты меньшего значения — сходившая на нет франко-австрийская борьба за Южные Нидерланды, австротурецкая — за Балканы, конфликт между Англией и Испанией из-за торговли с испанскими владениями в Западном полушарии и другие, к которым в начале последней четверти века прибавилась освободительная борьба британских колоний в Северной Америке против угнетавшей их метрополии.

При коренном различии раннебуржуазных и феодальных государств в их социальном и политическом строе было немало общих черт. Это было связано с сохранением многочисленных пережитков феодализма в раннебуржуазных государствах и влиянием, которое оказывал растущий капиталистический уклад на политику, особенно внешнюю, абсолютистских монархий. В борьбе за морское торговое и колониальное преобладание были прямо заинтересованы как верхушечные слои буржуазии, так и значительная часть дворянства, получавшие, хотя и в различной форме, большие выгоды от захвата внешних рынков и грабежа заморских владений. Именно поэтому и у тех и у других государств при определении внешнеполитических задач могли фигурировать сходные торговые, династические, а иногда даже и религиозные мотивы. Это подобие, все же было лишь частичным и порой даже чисто внешним, простым облачением в привычные одеяния целей, которые преследовались различными общественными группами и успешная или безуспешная борьба за которые имела объективно разные общественные результаты. Однако существующая степень сходства внешнеполитических целей создавала у современников — будь то монархи и их министры или просветители, критиковавшие политику правительства, — представление об однородности этих целей и побуждала дипломатов исходить в своих действиях из такого убеждения.

В условиях сосуществования раннебуржуазных и феодально-абсолютистских государств, быстрого прогресса буржуазного уклада в феодальных странах новые интересы нередко находили выход в попытках отдельных государств расширить свои владения путем династических браков, использования права наследования или ссылками на старинные права и привилегии. При различии объективных исторических условий внешне сходные династические мотивы служили выражением различных социальных интересов, имели объективно разное историческое значение. Ими обосновывались и стремление к сохранению новых буржуазных порядков, и требование реставрации абсолютизма, и сопротивление иноземным захватчикам, и борьба за воссоединение народностей в исторически устоявшихся границах, и процесс их консолидации, и тенденции к увековечению раздробленности. Однако чаще всего династические мотивы служили привычным прикрытием борьбы за захват чужих земель, за раздел колониальной добычи, за торговое преобладание, в которой с равным рвением участвовали господствующие классы и феодальных, и раннебуржуазных государств.

В XVIII в. религиозный мотив практически не играл сколько-нибудь серьезной роли в сфере межгосударственных отношений. Уже во времена Людовика XIV столпы протестантизма — Англия и Голландия — вступили в союз с австрийскими Габсбургами. А в борьбе за австрийское наследство в 40-е годы XVIII в. протестантская Пруссия действовала в союзе с католическими Францией, Баварией и Испанией против императора и Англии. Очень характерно, что религиозный вопрос редко поднимался — даже в целях пропаганды — и тогда, когда дипломатическая ситуация приводила к формированию коалиций, в одну из которых входили преимущественно протестантские, а в другую — католические государства. Так было во время Семилетней войны.

Большинство войн XVIII в. были, как и в предшествующий период, коалиционными войнами. Это способствовало дальнейшему развитию дипломатии. Во многих странах были созданы ведомства иностранных дел с четкой структурой и штатом чиновников, включавшем, помимо дипломатов, также переводчиков, шифровальщиков и архивистов. Значительно увеличилось число постоянных дипломатических миссий во всех европейских столицах, которые также обзаводились специально подготовленным персоналом. Вместе с тем занятие главных должностей во внешнеполитическом ведомстве было по-прежнему дворянской привилегией, и дипломаты различных стран рассматривали себя как членов своего рода закрытого аристократического сообщества, установившего обычаи и нормы поведения. Французский язык в XVIII в. фактически полностью вытеснил латынь в качестве международного языка дипломатов, как и всего космополитически настроенного дворянства (единственным, притом частичным, исключением здесь оставалась Великобритания). По-прежнему о ходе дипломатических переговоров были осведомлены в большинстве стран лишь монархи и узкий круг их приближенных.

Этот круг еще более сузился в абсолютистских государствах после ликвидации сепаратизма вельмож и их контактов с иностранными правительствами. Фридрих II считал, что «публика», состоявшая в большинстве своем из людей, не обладающих достаточным умом, знаниями и рассудительностью, к тому же вдобавок незнакомая с проблемами, которыми приходится заниматься дипломатам, не имеет права вмешиваться в политику. Прусский король, давая аристократическую трактовку любимой идее просветителей о Разуме как высшем судье, объявлял, что им обладают только немногие избранные, а государственным Разумом — исключительно лица, стоящие на вершине власти. Лишь в раннебуржуазных государствах (а также в старых итальянских торговых городах-республиках и некоторых германских имперских городах, утративших прежнее значение в международной политике) несколько тысяч человек, составлявших верхушку правящих классов, имели право быть осведомленными о том, как осуществляется правительством внешняя политика их стран.

Идея преемственности внешней политики при смене у кормила правления монархов и министров далеко не была утвердившейся практикой. Эта тенденция начинала пробивать себе дорогу в раннебуржуазных государствах, особенно в Англии, где победа на выборах партии тори или вигов лишь в редких случаях, и то частично, приводила к нарушению преемственности в проведении внешнеполитического курса.

Эти новые веяния в дипломатии сопровождало утверждение идеи баланса сил как господствующей теории международных отношений, пришедшей на смену прежним устаревшим концепциям христианского единства или божественного права монархов. Впрочем, нередко действия на основе принципа баланса сил оказывались невыгодными, и не только потенциально наиболее сильной державе. Как уже отмечалось, Кромвель заключил союз с Мазарини, чтобы лишить французской поддержки находившегося в изгнании Карла II и оставить ему лишь возможность искать помощи у ослабевшей Испании. В 1672 г. пресловутое «министерство Кабал» по указанию Карла II предало партнера Англии по Тройственному союзу — Нидерланды, предпочитая воевать вместе с могущественным Людовиком XIV против голландцев, чем с голландцами против французского короля. «Великий курфюрст» Фридрих-Вильгельм постоянно колебался между участием в аитифранцузских коалициях и попытками убедить Людовика XIV, что Пруссия может успешно заменить Швецию в качестве младшего партнера Франции в Центральной и Восточной Европе.

В последней трети XVII в. доктрина равновесия, еще недавно использовавшаяся Францией в борьбе против Габсбургов, стала рассматриваться в Версале как направленная против французских интересов. Уже в 1665 г. в инструкциях послу Людовика XIV в Венеции говорилось, что ее война против Турции — во французских интересах, поскольку республика Св. Марка наверняка поддержит противников Франции. Ведь принципом Венеции является «поддержание равновесия силы, и с этой целью она всегда принимает сторону менее сильного». Напротив, после заключения в 1697 г. Рисвикского мира британская палата общин объявила, что он «дал возможность Англии поддержать баланс сил в Европе». И позднее целью ежегодно вотируемых парламентом финансовых ассигнований на содержание армии объявлялось «поддержание баланса сил в Европе». В самой Франции пропаганда идеи баланса сил стала формой скрытой критики завоевательных войн Людовика XIV.

Идея равновесия сил получила дальнейшее развитие после Утрехтского мира, поскольку на протяжении длительного времени в Европе не существовало четко оформленных двух лагерей, возглавляемых наиболее сильными государствами. Пытаясь выявить, не возникают ли из столкновения эгоистических интересов отдельных государств законы, определяющие функционирование всей системы международных отношений, многие политические теоретики считали, что таким законом является утверждение баланса сил. В определяемом опытным путем балансе сил принимались во внимание не только размеры территории и многочисленность населении или даже размеры национального богатства. Пруссия с ее скудными экономическими ресурсами сумела занять место в ряду великих держав, тогда как Нидерланды, оставаясь в XVIII в. одной из богатейших европейских стран, превратились во второразрядное государство. В расчет принимались потенциальные материальные средства, которые правительство могло мобилизовать для содержания вооруженных сил, численность и качество армии, которую оно было в состоянии выставить против неприятеля, сроков течение которого оно могло выдерживать бремя, связанное с ведением военных действий.

После Утрехтского мира, не теряя своего значения как единственной в то время возможности временного сохранении мирных отношений между тогдашними государствами, доктрина баланса сил постоянно использовалась и как обоснование войн, которые велись якобы в целях поддержания «европейского равновесия». Именно поэтому эта доктрина вызывала противоречивое отношение к себе в лагере просветителей. Идея баланса сил была явно близка идее равновесия внутренних социальных сил, баланса политических инструментов — законодательной, исполнительной и судебной власти. Эта идея после Монтескьё считалась большинством идеологов Просвещения необходимым условием рационального общественного и государственного устройства. В середине века знаменитый философ и историк Д. Юм в специальном труде доказывал, что поддержание равновесия сил обеспечивает «свободу Европы». А известный шотландский историк У. Робертсон считал, что баланс сил «создает систему общественной безопасности», является «великой тайной современной политики», мерилом прогресса, достигнутого народами Европы. Даже Руссо признал равновесие внешнеполитических сил «творением природы». Этот вывод в известном смысле отображал исторический оптимизм идеологов Просвещении, их веру в возможности достижения мирным путем состояния общественной гармонии. Вместе с тем просветители критиковали теорию баланса сил как создающую предлог для развязывании войн.

Заигрывавший с идеями Просвещения прусский король Фридрих II еще в своем юношеском сочинении «Антимакиавелли» писал, что мир в Европе может быть обеспечен только путем сохранении равновесия сил. Как показал опыт, Фридрих II долгое время пытался утвердить за Пруссией роль государства-балансира между Францией и Англией, с тем чтобы обеспечить себе тыл для осуществлении завоеваний в Центральной Европе. В самой Германии Фридрих считал необходимым, особенно в 1740-х годах, укреплять Баварию как противовес Австрии. Фридрих II, выражая распространенное мнение, утверждал, что «основным правилом правительств является принцип расширения подвластных им территорий», а также, что для «безопасности и роста благосостояния государства следует при определенных обстоятельствах нарушать договоры». Вместе с тем даже во время своих завоевательных походов, и особенно когда надо было закреплять захваченные территории, прусский король объявлял себя в принципе поборником идеи равновесия сил как гарантии «независимости и свободы Европы»[127]. Напротив, Екатерина II сразу же в 1771 г. отвергла этот принцип, когда с его помощью Россию пытались заставить отказаться от плодов победоносной войны против Османской империи.

Особо часто к идее баланса сил апеллировали в Англии. В анонимном памфлете, изданном в 1748 г., указывалось, что под «балансом сил англичанин понимает такое соотношение различных интересов за рубежом, при котором обеспечиваются торговля, мир, свобода и религия его страны». Идея равновесия воспринималась в Англии как принцип, наилучше способствующий сосредоточению главного внимания и материальных ресурсов на завоевании торговой и колониальной гегемонии, а автоматизм действия «баланса» должен был избавлять Англию от излишних расходов на поддержку континентальных союзников. У. Питт Старший во время войны за «австрийское наследство» доказывал, что, поскольку все европейские страны заинтересованы в поддержании равновесия сил на континенте, которое невозможно без ослабления могущества Франции, для Англии нет нужды проявлять больше других рвения в этом деле. Министр иностранных дел Франции Шуазёль в 1750 г. не без основания отмечал, что Англия, «претендуя на то, что поддерживает баланс сил на суше, которому никто не угрожает, полностью разрушает баланс сил на море, который никто не защищает».

Меркантилистские доктрины сохраняли господство над умами. Точку зрения, согласно которой вред для иностранного государства является пользой и выгодой для отечества, еще в середине века отстаивал не только прусский «король-философ» Фридрих II, этого же воззрения придерживался и Вольтер. Однако уже через четверть века Мирабо называл подобный взгляд «гнусным и достойным государственного деятеля XI столетия».

В мануфактурный период развития капитализма торговая гегемония влекла за собой промышленное преобладание. Путь к быстрому развитию мануфактуры, долгое время ощущавшей отставание внутреннего рынка от ее растущих производственных возможностей, лежал через утверждение как можно более прочного положения на мировом рынке. Завоевание его в условиях протекционистской политики всех европейских держав, стремления метрополий к монополизации торговли с колониями представлялось возможным только в результате успешных войн против торговых соперников. В середине века емкость внутреннего и внешнего рынков стала постепенно обгонять возможности мануфактурного производства, что послужило сильным импульсом к развертыванию промышленной революции в Англии. Однако первоначально это расширение рынков ощущалось только как возрастание размеров добычи, за которую велись торговые войны, и лишь способствовало увеличению масштабов этих войн.

Торговое соперничество между Англией и Францией продолжало развиваться в течение всего XVIII в. В определенном смысле оно являлось звеном объективно развертывавшегося экономического соревнования между феодализмом и капитализмом. Это соревнование в течение первой половины века развивалось отнюдь не всегда в пользу буржуазной Англии, чему способствовал целый ряд причин, прежде всего наличие феодальных пережитков в экономике и государственном строе, тормозивших развитие британского капитализма, и то, что ему противостоял французский феодализм в союзе с мануфактурным капитализмом, по темпам развития даже временами догонявшим своего соперника за Ла-Маншем. Это резко увеличивало и без того мощные ресурсы, находившиеся в распоряжении Версальского двора.

Многократно становилась реальной и никогда полностью не исчезала возможность французского десанта на английской территории. Иногда эта угроза сознательно муссировалась Парижем, чтобы оттянуть британские войска с других театров военных действий. Французская армия, которую можно было высадить в Англии, обычно численно намного превосходила британские войска, включая даже плохо обученное и вооруженное ополчение — милицию графств. Британия, правда, обладала превосходством на море, но оно редко бывало неоспоримым, особенно когда Франция могла рассчитывать на помощь союзников. Кроме того, в эпоху парусного флота непредсказуемые перемены ветров могли помешать английским эскадрам преградить путь французским кораблям, направлявшимся с десантом к берегам Великобритании или Ирландии.

Наиболее коротким был путь через Ла-Манш в Юго-Восточную Англию. Однако французские порты Кале, Булонь, Дьепп, Гавр, Сен-Мало каждый в отдельности были слишком малы, чтобы в них можно было сконцентрировать транспорты, способные перевезти большую армию. К тому же узкий вход в эти гавани мешал быстрому отплытию всего флота: вышедшим в море кораблям приходилось дожидаться остальных судов, которые не успевали покинуть порт за время прилива, и подвергаться опасности нападения со стороны англичан. Обычное направление ветров давало французской эскадре либо возможность укрыться от нападения более сильного неприятеля в устье Шельды во Фландрии — а оно находилось большую часть времени в руках противников Франции, — либо для возвращения на родину огибать с севера Британские острова. Пример испанской Непобедимой Армады (1588 г.), которая на этом пути растеряла добрую половину своих кораблей, был хорошо усвоен в Версале. Именно эти факторы придавали особое стратегическое значение устью Шельды и всей Фландрии в борьбе между европейскими державами.

Наряду с возможностью высадки большой армии на Юге Англии не исключалась возможность французского десанта в Ирландии и Шотландии, где неоднократно вспыхивали руководимые якобитами (сторонниками свергнутой династии Стюартов) восстания против английского правительства. Такого рода попытки предпринимались, но не дали ощутимого результата. Неудачей окончились и английские нападения на французские гавани на побережье Ла-Манша, при планировании которых в Лондоне порой рассчитывали на помощь подвергавшихся преследованию французских гугенотов и даже на поддержку со стороны участников крестьянских и городских восстаний.

Войны XVIII в. иногда называют кабинетными. Известный немецкий военный теоретик Клаузевиц писал, что «кабинет считал себя по существу владельцем и управляющим крупным имением, которое он всегда стремился расширить, но подданные этого имения не были заинтересованы в этом расширении… так как правительство все больше отделялось от народа и лишь себя считало государством, то и война стала только деловым предприятием правительства, проводимым на деньги, взятые из своих сундуков, и посредством бродячих вербовщиков, работавших как в своей стране, так и в соседних областях»[128].

В конце XVII и первой половине XVIII в. произошло повсеместное введение прикрепляемого к дулу штыка и ружейного кремневого замка, упростившего процесс заряжания. Были фактически упразднены пики. Пехота получила устойчивую единообразную организацию, армия состояла из батальонов в 500–700 человек, являвшихся тактическими единицами. Батальон для специальных целей подразделялся на роты. Несколько батальонов образовывали полк. Пехота сражалась в сомкнутом строю, построенная в две линии по три-четыре шеренги в каждой. Линейная тактика, крайне ограничивавшая подвижность и маневренность армии, была следствием изменения не только в вооружении, но и в составе солдатской массы. Служба простым солдатом, которая еще в начале XVII в. совмещалась с общественным положением незнатного дворянина, в XVIII в. стала считаться несчастьем.

Обращение к моральному фактору в обучении рекрутов, к чувству патриотизма было чуждо армии, нередко состоящей в значительной части из иностранных наемников. Загнанных крайней нуждой, завлеченных хитростью или обманом людей можно было удерживать в повиновении лишь с помощью самых суровых наказаний за малейшие провинности. Только страх заставлял солдата выносить жизнь, полную лишений, скудную пищу, нищенскую плату и беспрерывную изнурительную муштру с целью заставить его механически исполнять любые приказы в бою. По мнению прусского короля Фридриха II, на храбрость солдат можно было рассчитывать, только если они боялись своего офицера больше, чем неприятеля. Единственным способом спасения от казарменного ада было дезертирство, и этим средством широко пользовались при любой представившейся возможности.

Однако никакая дисциплина не могла сохранить такую солдатскую массу в повиновении, если не была налажена более или менее исправная работа интендантской службы, которая должна была действовать в условиях бездорожья на большинстве театров военных действий. Во время войн Людовика XIV была введена так называемая пятимаршевая система, при которой войско не могло удаляться от своей базы снабжения более, чем на пять дневных переходов. После этого следовала остановка, продолжавшаяся до тех пор, пока не производилась передислокация складов и пекарен. Но и с грехом пополам накормленного солдата можно было удерживать на поле боя только в сомкнутых шеренгах его батальона, лишь под постоянным присмотром офицеров.

Дороговизна содержания постоянных армий, длительность срока, требовавшегося для обучения новобранцев, крайне осложняли задачу восполнения потерь, понесенных в ходе военных действий. Все это (наряду, конечно, с нередко ограниченными целями самой войны) побуждало полководцев без крайней необходимости не вступать в крупные битвы. Многие кампании, как, например, война за польское наследство (1733 г.) или за баварское наследство (1778 г.), обошлись вообще без единого сражения.

В новых постоянных армиях была введена военная форма, а поставка сукна для мундиров явилась важным рынком для шерстяных мануфактур, так же как превратилась в значительную отрасль торговли продажа продовольствия на армейские склады. Большие постоянные армии нового времени в Западной Европе стали возможны лишь на определенном этапе развития абсолютизма, когда он, покончив с сепаратизмом знати, уже обладал централизованной машиной управления, когда достиг значительного развития буржуазный уклад, экономические ресурсы которого были необходимы для содержания и боевого снаряжения этих армий. В то же время создание постоянных армий отвечало классовым интересам дворянства, сохранившего почти монопольные права на занятие офицерских должностей. В раннебуржуазных странах существовало прочное предубеждение буржуазии против постоянных армий как средства, которое монархия могла использовать в попытках реставрации абсолютизма. Против постоянных армий ополчились просветители. Монтескьё, Вольтер называли солдат наемными убийцами, палачами нации. Об этом же писала «Энциклопедия». Физиократы предлагали заменить дорогостоящее войско ополчением. С таким же предложением выступал и Руссо, ссылавшийся на пример Швейцарии, не имевшей постоянной армии.

В конце XVII в. представление об исторически сложившейся общности европейских народов быстро освобождалось от религиозной оболочки. На смену прежнему представлению о христианском единстве пришло представление об определенном единстве исторических судеб и даже интересов народов континента. Монтескьё в «Размышлениях об универсальной монархии в Европе» писал: «Европа — не что иное, как большая нация, составленная из малых». Вольтер в «Веке Людовика XIV» (1751) считал, что Европа является большой республикой, включающей государства, в которых существует монархическая или смешанная форма правления, с единой религией, хотя и разделенной на несколько вероисповеданий, но являющейся общей основой гражданского и политического законодательства. Это определение Европы как своего рода республики восприняли даже авторы трактатов по теории международного права. На деле националистические чувства вряд ли ослабели. Английский писатель Оливер Голдсмит рассказывает об услышанных им высказываниях рьяных «патриотов», уверявших, что «голландцы — кучка алчных негодяев, французы — сборище угодливых льстецов, немцы — запойные пьяницы и обжорливые скоты, испанцы — чванливые и грубые тираны и что в храбрости, великодушии, милосердии и всех других добродетелях англичане превосходят весь остальной мир». Особенно усердно повторялось утверждение, что французы — жалкие идолопоклонники, которые каждое воскресенье ходят слушать мессу и боготворят римского папу, и что они извечные враги английского народа. А на другой стороне Ла-Манша учили презирать англичан как грубых необразованных варваров, чуждых изящному вкусу и гуманности. В XVIII в. общественное мнение еще не было «гуманизировано» и было незачем скрывать зависть и вражду наций, порожденную торговым соперничеством.

Дворянский космополитизм правящих кругов, накладывавший свой отпечаток и на дипломатию, и на ведение войн, находил своеобразное дополнение в историческом идеализме большинства деятелей Просвещения, видевших во внешней политике и вооруженном противоборстве государств лишь наследие варварского феодального прошлого, «забаву монархов», наследие, которое противоречит велениям разума и жертвами которого становятся народы и дело общественного прогресса. Прав был Ф. Меринг, отмечавший, что западноевропейские войны XVIII столетия, поскольку они презирали всякую моральную силу, не могли иметь влияния на дух народов или пробудить в них национальный дух[129]. Сравнительно ограниченные цели враждующих сторон, ведение войны с помощью постоянных наемных армий также способствовали такому отчуждению войн XVIII в. от мирного населения. Несмотря на приносимые ими бедствия, войны занимали сравнительно скромное место в духовной жизни народов Европы. В переписке Лессинга, в самый разгар Семилетней войны жившего в Лейпциге — центре Саксонии, захваченной и разграбленной пруссаками, например, в 1757 г., в месяцы, когда неподалеку происходили крупнейшие сражения, среди пространных рассуждений по различным проблемам филологии нет даже упоминания о войне или тем более каких-либо проявлений чувств по поводу побед и поражений той или иной из враждующих сторон.

Утрехтский договор подвел черту под планами утверждения гегемонии Франции, хотя внук Людовика XIV, Филипп V, и сохранил испанскую корону. Фактически Утрехтский мир оформил реальное соотношение сил в Западной Европе, которое не претерпело существенных изменений в течение последующих трех десятилетий.

В правление Людовика XIV Франция была последним по времени феодальным государством, претендовавшим на общеевропейское преобладание. Система государств, сложившаяся после 1715 г., сделала нереальным выдвижение таких притязаний. Быстрое возрастание могущества России, превращение ее в великую державу, наиболее мощную силу в Восточной Европе, исключило возможность успеха таких планов гегемонизма. Резкое сокращение удельного веса Швеции, нередко игравшей роль младшего партнера Франции, лишило Версальский двор возможности заставлять своего традиционного противника — Австрию вести борьбу по крайней мере на два фронта. Что же касается третьего фронта — против Османской империи, то он стал отвлекать значительно меньше австрийских сил, благодаря тому, что Вена могла вести эту борьбу вместе с Россией, и вследствие значительного ослабления Турции. На Западе Европы постоянно усиливалась экономическая мощь Англии, заинтересованной в том, чтобы не допустить господствующего положения на континенте какой-либо одной державы и чтобы самой играть роль арбитра в спорах между другими европейскими государствами. Быстрое усиление Пруссии, создавшей противовес Австрии в Германии, сделало вместе с тем невозможным ни для одной из них занять преобладающее положение в Центральной Европе.

До Утрехтского мира коалиционная война являлась борьбой разнородной группировки государств против державы, претендующей на европейскую гегемонию, и ее вассалов. В последующие десятилетия войны велись между двумя враждебными коалициями государств, каждое из которых преследовало цели, далеко не совпадающие с целями своих союзников. Это различие было часто причиной медлительности действий союзников, затяжных дипломатических согласований общей стратегии, длительного формулирования общих военных планов. Полное военное сокрушение противника, которое повлекло бы за собой изменение баланса сил, могло входить в планы одного, но никак не всех участников коалиции. А сравнительная ограниченность целей войны, порожденная в немалой степени характером тогдашних армий, в свою очередь оказывала воздействие на их стратегию и тактику.

В войнах конца XVII и начала XVIII в. оказались слитыми борьба между Францией и морскими державами за торговую и колониальную гегемонию с борьбой европейских держав против угрозы утверждения французской политической гегемонии на европейском континенте. Исчезновение после Утрехтского мира угрозы французского преобладания при всех выгодах, которые это давало Англии, имело, с точки зрения британских дипломатов, и серьезный минус. Оно крайне усложняло формирование антифранцузских коалиций в составе Англии и континентальных держав, которые позволяли бы Лондону воевать на суше преимущественно чужими руками. Устранение французской опасности выдвинуло на первый план как тлевшие старые, так и возникавшие новые разногласия между бывшими участниками коалиции против Людовика XIV. Это делало создание столь широких союзов, которые включали, кроме Франции, все главные западноевропейские державы (как во время прежних воин), уже неразрешимой задачей. Впрочем, в первые десятилетия после 1715 г. английская дипломатия и не ставила себе подробной цели.

Владения, которых Испания лишилась по Утрехтскому миру, в своей основной части перешли к императору. Правительство нового испанского короля Филника V считало эти уступки вынужденными и временными. Правда, было бесперспективным стремиться к возвращению ставших австрийскими Южных Нидерландов — морские державы ни за что не допустили бы перехода этой страны под власть монарха из дома Бурбонов. Напротив, казалось вполне разрешимой задачей возвращение утраченных итальянских территорий, которые сотни лет находились во владении Испании и в защите которых император не мог рассчитывать на поддержку потенциальных союзников. Большое влияние на политику мадридского двора оказывала вторая жена Филиппа V, итальянка Елизавета Пармская, мечтавшая выкроить из отвоеванных территорий княжества для своих сыновей. Ее ставленник — первый министр Альберони приступил к осуществлению этих планов. В 1717 г. испанцы отняли у императора остров Сардинию и начали вытеснять австрийцев из Сицилии.

Против попытки нарушить установленный баланс сил выступили наряду с императором не только морские державы, но неожиданно и Франция; они образовали Четверной союз. Дело в том, что после смерти Людовика XIV отношения между обоими бурбонскими дворами стали очень натянутыми. Филипп V не признавал права герцога Орлеанского являться регентом во время малолетства короля Людовика XV. Разумеется, у Мадрида не было никаких шансов в борьбе против Четверного союза. Английский флот, разбив испанцев у мыса Пассаро, отрезал их войска в Сицилии. Правительство Филиппа V должно было пойти на переговоры, временно отказавшись от своих далеко идущих планов. Австрия, в обмен на передачу Испании Сицилии, вернула себе Сардинию, сделала более компактной цепь своих владений в Италии. В Мадриде рассчитывали, что в случае смерти Людовика XV, который в детские годы часто болел, французский престол перейдет к Филиппу V. Тем временем испанский посол в Париже князь Челламаре организовал заговор протия регента, которого намеревались отстранить от власти и передать его пост сыну Людовика XIV от его фаворитки Монтеспан герцогу Мэну. В декабре 1718 г. заговор был раскрыт, рядовые его участники были отправлены на эшафот, и все это никак не улучшило отношения между бурбонскими дворами.

Направленный первоначально против Испании, Четверной союз пытался вмешаться в роли посредника в Великую Северную войну и лишить Россию большей части плодов ее побед. Главной движущей силой антирусской политики выступила Англия, пытавшаяся использовать против Петра I как Австрию, так и Францию. Однако план совместного военного выступления Англии, Франции, Австрии, Османской империи и ряда других держав против России потерпел в 1719–1720 гг. полную неудачу.

Четверной союз был сугубо временной дипломатической комбинацией. Он состоял из государств, разделяемых острым соперничеством в торговых и колониальных вопросах. Правда, в то время как правительство регента, готовившееся передать власть Людовику XV и к тому же учитывавшее, что Франция еще далеко не оправилась от войны за испанское наследство, так и Англия, где кабинет Р. Уолпола был озабочен прежде всего упрочением политического устройства 1688 г., утвердившегося с воцарением в 1714 г. Ганноверской династии, избегали открытой конфронтации.

Неустойчивое англо-французское сотрудничество обосновывалось стремлением обеих сторон поддерживать зафиксированный Утрехтским миром баланс сил в Западной Европе. Эта выжидательная позиция главных соперников создавала почву для образования и разрушения ряда эфемерных дипломатических комбинаций, являвшихся скорее прологом к внешнеполитическим союзам последующего полустолетия. В начале 20-х годов в результате секретных переговоров было достигнуто соглашение о возобновлении альянса между Парижем и Мадридом, который должен был быть скреплен женитьбой Людовика XV на испанской инфанте. Однако в Париже не стали ждать достижения невестой совершеннолетия и в стремлении поскорей обеспечить рождение наследника престола принялись подыскивать другие кандидатуры.

Обещанная Францией поддержка притязаний инфанта дона Карлоса на Тоскану и Парму также не была сколько-нибудь действенной. Тогда Мадридский двор, совершив крутой поворот, попытался договориться с императором. Однако и заключенный в 1725 г. Венский договор не приблизил испанское правительство к достижению его целей. Из испано-австрийского сближения ничего не вышло, и правительство Филиппа V снова стало стучаться во французскую дверь.

Благоприятный отклик последовал далеко не сразу, поскольку Версальский двор не собирался предпринимать какие-либо серьезные действия против императора, не заручившись поддержкой Англии. А правительство Уолпола явно не считало, что переход под власть Австрии тех итальянских территорий, на которые зарилась Испания (в 1730 г. австрийские войска заняли Парму), сколько-нибудь подрывает «европейское равновесие» или, точнее говоря, вредит английским интересам. Поэтому в Лондоне не только холодно отнеслись к испанским домогательствам, но и заключили в 1731 г. новое соглашение с Веной. По этому соглашению император получил поддержку Англии (как еще до того он добился такой поддержки от некоторых других держав) в наиболее важном тогда для него вопросе — о порядке престолонаследия в австрийских владениях. У Карла VI не было сыновей, только дочь — Мария Терезия, к которой по совокупности старинных законов должна была перейти лишь часть наследственных габсбургских владений. В 1719 г. Карл VI издал так называемую Прагматическую санкцию, согласно которой Мария Терезия объявлялась единственной преемницей своего отца. Под ее властью должны были и сохраняться все наследственные земли Габсбургов — Австрия, Венгрия, Чехия, Южные Нидерланды и владения в Италии.

Карлу удалось добиться признания Прагматической санкции в габсбургских владениях, но его было явно недостаточно без твердых международных гарантий. Получить такие гарантии и стало целью австрийской дипломатии. Заручившись еще в 1726 г. гарантией России, а в 1731 г. Англии, Вена в том же году достигла такого же одобрения Прагматической санкции со стороны Испании в обмен на очищение от австрийских войск Пармы, которая была уступлена дону Карлосу. Но эти уступки не удовлетворили Испанию, в 1733 г. заключившую наконец союзный договор с Францией. Во время войны за польское наследство Австрия, выступавшая совместно с Россией в Восточной Европе и с трудом сдерживавшая новый натиск турок, которых подстрекал Версальский двор, не имела сил для противодействия войскам Франции и Испании.

По Венскому мирному договору, заключенному в 1738 г., Лотарингия была уступлена изгнанному из Польши Станиславу Лещинскому, на дочери которого был женат Людовик XV. Неаполь и Сицилия были переданы дону Карлосу, который неохотно отказался в пользу австрийцев от Пармы. Тоскана перешла к супругу Марии Терезии — Францу Стефану Лотарингскому, утерявшему свое прежнее владение, Франция согласилась гарантировать Прагматическую санкцию, от признания которой, однако, по-прежнему уклонялся ряд европейских государств. Этот крайне неудачный для Австрии договор был дополнен Белградским миром 1739 г., по которому была утеряна большая часть приобретений, сделанных Австрией на Балканах в ходе войн против турок в течение предшествовавшего полустолетия.

К этому моменту снова выдвинулось на передний план и прежде острое торговое соперничество между Англией и Францией. За столетие между «славной революцией» 1688 г. и Великой французской революцией около 35 лет приходится на войны между Францией и Англией. И это не считая того времени, когда происходила вооруженная борьба в Северной Америке без формального объявления состояния войны между обоими государствами. Хотя французские купцы и не добились права установления прямых торговых связей с испанскими колониями, им удалось оттеснить англичан в разрешенной мадридским правительством торговле через порт Кадис и в контрабандном ввозе товаров в Южную и Центральную Америку. Острая конкурентная борьба развернулась между английскими и французскими купцами, торговавшими текстильными изделиями на рынках Османской империи. Французам удавалось повсеместно в Европе продавать колониальные товары по ценам на целую треть меньшим, чем брали за эти продукты британцы. Быстрое экономическое развитие французских владений в Карибском бассейне, поставлявших колониальные продукты, рост рыболовства у берегов Канады способствовали увеличению французского торгового флота. Соответственно возрос и военный флот Франции, ассигнования на который увеличились к 1739 г. в полтора раза по сравнению с началом 20-х годов.

Англо-французские войны лишь постепенно приобретали характер чисто торговых войн. Первоначально торговые мотивы занимали только подчиненное место в соображениях, которыми руководствовалось правительство Людовика XIV в отношениях с Англией. Главным было добиться либо неучастия Англии в антифранцузских коалициях, либо победы над нею, как и над другими участниками этих союзов, ставших на пути великодержавных кланов «короля-солнца». В свою очередь, для английской буржуазии Франции Людовика XIV была прежде всего опасным претендентом на гегемонию в Западной Европе, тем более опасным, что она владела или пыталась овладеть портами, откуда с наибольшими шансами на успех можно было произвести высадку десанта в Англии. Версальский двор являлся потенциальным союзником тех сил в самой Великобритании, которые строили планы утверждения королевского абсолютизма и католической контрреформации, воплощавшиеся после переворота 1688 г. в попытках новой реставрации Стюартов. Долгое время Франция, как и Испания, являлась для английской буржуазии не только торговым соперником, но и страной, захватившей обширные колониальные владения в Западном полушарии и препятствующей английской торговле с этими владениями. Английскую буржуазию особенно страшила возможность объединения испанских и французских колоний под властью Людовика XIV. Вместе с тем еще были возможными союзные соглашения и даже совместные действия Франции и Англии, когда переставала быть реальной угроза французского преобладания на континенте. Лишь в ходе дальнейшего экономического развития буржуазной Англии и капиталистического уклада в феодальной Франции, быстрого роста торговли обеих стран англо-французское торговое соперничество и борьба за колонии стали постоянными факторами, определявшими отношения между Лондоном и Парижем. Это изменение окончательно произошло примерно в 30-е годы XVIII в.

В октябре 1739 г. вспыхнула война Англии против Испании, по существу же против попыток Мадрида воспрепятствовать развитию английской контрабандной торговли с его испанскими колониями. В 40-е годы, после почти 30-летнего перерыва, войны в Западной Европе снова, как при Людовике XIV, развертывались под знаком борьбы между Англией и Францией за торговое и колониальное преобладание. Однако они происходили, как уже отмечалось выше, в условиях изменившегося баланса сил в Европе, прежде всего резкого усиления удельного веса России, а также выдвижения Пруссии в ряды первоклассных держав, что делало нереальной перспективу установления французской гегемонии, несмотря на восстановление союза между обоими бурбонскими дворами. Австро-прусский дуализм возник и получил развитие на фоне англо-французской борьбы за гегемонию. Если Австрия устанавливала союзнические отношения с Англией, Пруссия обращала свои взоры к Франции. В другом случае Вена выступала союзником Франции, а Пруссия становилась на сторону Англии. Инициатива этих изменений могла принадлежать как Вене, так и Берлину или же исходить от Парижа либо Лондона, но неизменно Австрия и Пруссия находились в противоположных лагерях. Переплетение англофранцузского противоборства и австро-прусского соперничества имело далеко идущие последствия для Германии. Оно постоянно превращало ее в главный театр военных действий, вместе с тем в какой-то степени ограничивая возможности аннексий Францией значительных кусков германской территории.

Непосредственным поводом к новому туру войн в 40-е годы послужили ослабление Австрии после ряда предшествовавших конфликтов и непризнание Прагматической санкции многими европейскими странами, которое ставило под вопрос само существование разнородных наследственных владений Габсбургов в качестве единого государства. Этот вопрос был поставлен в повестку дня европейской политики после кончины в 1740 г. императора Карла VI, которой предшествовало за несколько месяцев вступление на прусский престол Фридриха II. Карл VI умер в октябре 1740 г. Воспитанная иезуитами и слабо подготовленная к роли правительницы обширного конгломерата владений Габсбургского дома, Мария Терезия, несмотря на это, проявила себя проницательным и энергичным политиком, не в пример своему меломану-отцу, проглядевшему за своими музыкальными увлечениями падение боеспособности армии и расстройство финансов.

Прусский «король-философ», учитывая сложность положения, в котором находилась Мария Терезия, и надеясь на превосходство своих тщательно вымуштрованных войск, под предлогом восстановления старых и более чем зыбких «прав» прусской короны на Силезию, вторгся в эту австрийскую провинцию. Это вторжение было подготовлено всем ходом событий в Центральной Европе. Возвышение Пруссии до положения, почти равного по силе Империи, доводило до крайности раскол Германии. Вместе с тем, дальнейшее усиление Пруссии было невозможно без прямого столкновения с Австрией и серьезного изменения сил в рамках уже не только Германии, но и всей Европы. Достичь прочного успеха в борьбе против Австрии, которая всегда могла найти себе сильного союзника, было невозможно для Пруссии без помощи хотя бы одной из наиболее сильных европейских держав — Франции, России или Англии (поддержка последней могла выражаться главным образом в форме субсидий). Наиболее логичным было первоначально использовать помощь традиционного соперника императора — Франции, и Фридрих II прежде всего и обратился со своими предложениями к Версальскому двору. Менее всего при этом его смущали какие-либо соображения о германских национальных интересах. Фридрих видел в Германии — как и в Польше — лишь территорию для завоевания, при котором приходится часть добычи уделять другим. «Я, кажется, сыграю Вам на руку; если ко мне придут козыри, мы поделимся», — заметил король французскому послу, отправляясь на завоевание Силезии.

9 апреля 1741 г. с трудом собранная австрийская армия встретилась в Силезии с прусскими войсками в битве при Мольвице. Австрийская кавалерия оттеснила прусскую, вместе с которой, считая все потерянным, бежал с поля боя и сам Фридрих II, едва не попав при этом в плен. Однако прусская пехота, вышколенная отцом Фридриха — королем-солдафоном Фридрихом Вильгельмом I, устояла и обеспечила победу без участия своего коронованного полководца.

Вторжение пруссаков в Силезию стало первым звеном в цепи событий, растянувшихся почти на четверть века и дважды воспламенявших пожар общеевропейской войны. Завоевание Фридрихом Силезии вызвало различную реакцию в европейских столицах. В Париже руководитель французской политики кардинал Флери выжидал, сдерживая сторонников вступления в войну на стороне Пруссии. В Лондоне полагали, что возросшая мощь прусского короля представляет собой большую опасность для Ганновера — наследственного владения короля Георга II и что поэтому Фридриха следует заставить признать Прагматическую санкцию. К февралю 1741 г. против Пруссии сформировалась сильная, хотя и плохо сколоченная, группировка держав в составе Австрии, России, Англии и Голландии, а из германских княжеств — Саксонии. Вместе с тем успехи Фридриха II побудили в конечном счете к вмешательству в конфликт традиционного соперника Габсбургов — Францию и ее союзника — Испанию, только недавно окончившую воевать с императором и продолжавшую выдвигать притязания на австрийские владения в Италии. Версальский и мадридский дворы, заключив союз с Фридрихом, активно поддержали кандидатуру баварского курфюрста Карла Альберта на вакантный трон императора Священной Римской империи.

Первая силезская война переросла в войну за австрийское наследство. В 1741 г., казалось, дело шло к полному распаду Габсбургской державы. Однако это противоречило интересам австрийского и венгерского дворянства, которое сплотилось вокруг Марии Терезии.

Союзники Пруссии не торопились вступать в борьбу. Тем не менее в августе 1741 г. первые французские полки пересекли Рейн, а в сентябре баварцы вторглись в Австрию, угрожая самой Вене. В этих условиях австрийское правительство решило уступить требованиям Пруссии, чтобы развязать себе руки для борьбы против других своих врагов. При посредничестве Англии 9 октября 1741 г. была заключена тайная Клейншнельдорфская конвенция. В обмен на признание Веной перехода в прусское владение части Силезии Фридрих II обязался приостановить военные действия. А для того, чтобы обмануть союзников Фридриха, было решено делать вид, что война продолжается, но вести ее в незначительных масштабах. Вдобавок ко всему Фридрих II настоял на строжайшем соблюдении тайны и на том, что ее разглашение освобождает его от взятых на себя обязательств. Король был уверен, что в Вене не сохранят секрета. Считая, что он заключил выгодную сделку, и оправдывая свое двуличие Фридрих писал: «Раз должно произойти надувательство, то лучше уж надувать будем мы». Но фактически он оказался обманутым обманщиком, предав союзников с малыми преимуществами для себя и большой пользой для неприятеля. Правда, прежде всего он сам стал опасаться усиления собственных союзников — баварцев и саксонцев, занявших Прагу, и решил возобновить борьбу.

Однако успехи баварцев без прусской помощи сменились неудачами. В то время, как баварский курфюрст 25 января 1742 г. во Франкфурте был избран на императорский престол, который столетиями занимали представители династии Габсбургов, австрийские войска перешли границу Баварии и через несколько дней заняли ее столицу — Мюнхен. Вторгшиеся в Чехию войска Фридриха и его союзников не сумели удержаться в этой стране. 11 нюня прусский король вновь, во второй раз менее чем за год, предав своих союзников, заключил мирный договор с Веной. К Пруссии переходила Силезия с обязательством выплачивать лежавший на провинции долг Англии в размере 1,7 млн талеров. Фридрих выходил из антиавстрийской коалиции. Король учитывал при этом, что интересам большинства противников Австрии, в особенности Франции, вовсе не соответствовало ее исчезновение с политической карты Европы или даже низведение до роли второразрядного государства, особенно при одновременном быстром возвышении Пруссии.

В начале 1744 г., получив известие о заключении союза между Австрией, Англией, Сардинией и Саксонией, Фридрих подписал новый тайный договор с Францией и Баварией. По договору он должен был действовать в роли союзника баварского курфюрста, ставшего императором Карлом VII, и получить за это большую часть Чехии. В августе Фридрих открыл военные действия, ставя главной целью завоевание Чехии. Заняв Прагу, прусская армия, как и в 1742 г., столкнулась с враждебностью населения. Начавшаяся партизанская война нарушила снабжение прусской армии. В январе 1745 г. умер Карл VII, его преемник заключил мирный договор с Австрией, отказавшись от притязаний на императорскую корону. Фридрих II должен был перейти к обороне и поставить все на карту в битве при Хохенфрнденберге. Фридрих выиграл сражение. 25 декабря 1745 г. был заключен еще одни сепаратный договор с Австрией. По этому Дрезденскому миру Силезия осталась за Пруссией, в обмен прусский король признал избрание Франца Стефана — супруга Марин Терезин — германским императором.

Однако другие участники борьбы еще далеко не уладили собственные счеты. Французы решили ограничить свои цели в Европе поддержкой испанских притязаний в Италии. Это означало вместе с тем стремление сосредоточить силы на борьбе против Англии, которая предоставляла обильную финансовую помощь Австрии и еще с 1739 г. вела войну с Испанией фактически за право торговли с необъятными испанскими владениями в Южной и Северной Америке. После возобновления в 1743 г. формального союза между Парижем и Мадридом началась англо-французская война, которая наряду с Европой охватила Западное полушарие. В 1745 г. англичане захватили порт Луисбург в устье реки св. Лаврентия, являвшийся ключом к французской колонии Канада. Напротив, французы в 1746 г. осадили и заняли главный опорный пункт англичан в Индии — Мадрас. Весной 1745 г. принц Карл Эдуард, внук свергнутого во время «славной революции» Якова II, с горсткой приверженцев высадился в Шотландии и во главе ополчения горных кланов двинулся на юг, пользуясь тем, что почти все английские войска находились за границей. Авантюра Карла Эдуарда с самого начала оказалась обреченной на провал уже вследствие одного только английского преобладания на море. Британский флот воспрепятствовал высадке в Шотландии крупного французского десанта и обеспечил быструю переброску из Фландрии регулярных войск, которые и разгромили отряды якобитов.

Ведя борьбу против Франции и тесно связанной с ней Испании, Англия не только не видела для себя никакой пользы от войны своего союзника Австрии против Пруссии за преобладание в Германии, но и считала, что этот конфликт прямо противоречит британским интересам. Идеальным, с точки зрения Лондона, было бы положение, при котором Австрия и Пруссия совместно обратили свое оружие против Франции, что крайне облегчило бы достижение англичанами победы в борьбе за торговое и колониальное преобладание. В этой англо-французской борьбе ни одной из сторон нигде не удалось добиться полного успеха. По Аахенскому договору 1748 г. Франция и Испания признали Прагматическую санкцию. Передача испанскому принцу дону Филиппу Пармы при сохранении Тосканы во владении Вены привело к постепенному затуханию испано-австрийского соперничества в Италии.

Преодолев угрозу распада своих владений и снова овладев императорским троном, венское правительство отнюдь не собиралось мириться ни с потерей Силезии, ни с превращением Пруссии в державу, равную по мощи Австрии и оспаривавшую у нее первенствующее положение в Германии. Не получила решения и англо-французская борьба за колонии и торговое преобладание. Начиная со времени войны за австрийское наследство и особенно после заключения в 1743 г. «Семейного пакта» между Парижем и Мадридом, т. е. между двумя правящими ветвями династии Бурбонов, франко-английское соперничество вновь, на этот раз на многие десятилетия, выдвигается в центр международных отношений на европейском континенте. Но как в Париже, так и в Лондоне далеко не сразу решили, где будет находиться главный театр военных действий в фактически не прекращавшейся борьбе между обеими державами. В Версале долгое время считали, что ее исход будет решен тем, удастся ли французам и их союзникам добиться победы над континентальными союзниками Великобритании. В таком случае будет возможно заставить Англию пойти на решающие уступки в колониях, даже если не удастся добиться успехов в войне на море.

Время показало близорукий характер этих расчетов, поскольку Англии с помощью финансовых субсидий всегда удавалось найти новых союзников, используя, по выражению Фридриха II, европейские страны как хорошую пехоту. Однако и в Лондоне далеко не сразу пришли к выводу, что можно ограничиться на континенте почти целиком войной чужими руками, сосредоточив собственные силы на укреплении превосходства английского военного флота, на борьбе против французов на океанских просторах, в Западном полушарии и Ост-Индии. При таком ведении дел как раз англичане, а не французы имели наилучшие шансы, по распространенному тогда крылатому выражению, завоевать Америку в Европе.

Война за австрийское наследство ничего не решила в англо-французском споре. Успехи французских войск, оккупировавших Южные Нидерланды и угрожавших занять Голландию, если не привели к завоеванию французами Америки в Европе, то все же заставили Англию отказаться от своих завоеваний в Новом Свете и от преимуществ, которые создало для нее превосходство британского флота, фактически перекрывшего все пути французской заморской торговле. Аахенским договором были, таким образом, недовольны едва ли не все заключившие его державы. Австрия считала, что имела совершенно недостаточную поддержку со стороны Англии. Испания также выражала неудовольствие помощью, которую она получила от Франции. Понесшая серьезные потери Голландия предпринимала меры к тому, чтобы остаться нейтральной в случае новой общеевропейской войны. Война привела к свертыванию французской морской торговли, не уравновешенному какими-либо значительными выгодами. В Англии также не скрывали разочарования отсутствием побед в затяжной борьбе с Францией. Аахенский мир заключал в себе семена будущего, еще более крупного, противоборства европейских держав.

После окончания войны за австрийское наследство спорадические вооруженные столкновения между английскими и французскими колонистами в Северной Америке фактически не прекращались и в 1755 г. переросли в боевые действия между регулярными войсками, которые лишь в следующем году были дополнены официальным объявлением войны. В то время мощь Франции расценивалась по-прежнему высоко. Укреплялись и ее экономические позиции на международной арене в результате роста внешней торговли. Однако от внимательных современников не ускользнули уже явно проявлявшиеся признаки кризиса французской монархии. Английский государственный деятель лорд Честерфилд, один из самых проницательных умов того времени, в 1753 г. вынес категорический вердикт: «Все признаки, которые в прошлом являлись предвестниками великих революций, наблюдаются ныне во Франции и увеличиваются с каждым днем». Быть может, одним из наиболее заметных воплощений этого были легкомысленные и нередко бесчестные ничтожества из версальских придворных салонов, которым Людовик XV поручал руководство своими армиями и флотом. Версальский двор не сумел использовать немногие годы неустойчивого перемирия после окончания войны за австрийское наследство.

Опыт этой многолетней войны выявил реальное соотношение сил и основные внешнеполитические устремления ведущих европейских держав. Для венского правительства, поставившего задачу добиться пересмотра итогов войны, было очевидно, что его невозможно будет осуществить, пока сохраняются неизменными прежние системы союзов. После Аахенского мира 1748 г. на протяжении почти четырех десятилетий австрийская политика неизменно была ориентирована на противодействие планам Фридриха II. Олицетворением этой политики венского двора стал граф (позднее князь) Венцель Антон Иозеф фон Кауниц, с 1753 г. первый министр Габсбургской монархии. Широко образованный государственный деятель, он был также гибким дипломатом, годами, несмотря на все препятствия, двигавшимся к раз поставленной цели и вместе с тем умевшим трезво взвешивать реальную политическую ситуацию и не давать вовлекать себя в опасные авантюры.

В лице Кауница Фридрих II приобрел ловкого и стойкого противника, и их борьба оставила большой след в дипломатических летописях XVIII столетия. В начале 50-х годов Кауниц постепенно становился руководителем австрийской внешней политики; он считал, что сформировавшийся еще в войнах против Людовика XIV союз Австрии и Англии не сможет обеспечить победу над новым противником — Пруссией. Причиной тому было и то, что Фридрих II мог опираться на мощную поддержку Франции и что Англия, которую не разделяли с Пруссией никакие существенные противоречия, выступала против нее преимущественно как против французского союзника. Поэтому английская помощь Вене в попытке отвоевания Силезии могла быть в лучшем случае ограниченной, обусловленной менявшейся дипломатической конъюнктурой, к тому же выражавшейся главным образом в субсидиях и в отвлечении части французских ресурсов на борьбу на море и в колониях. Иными словами, союз с Англией не вел к цели. Правда, Австрия имела союзные отношения с Россией в целях совместной борьбы против Османской империи. В Вене, конечно, знали о том, что в Петербурге с неудовольствием и тревогой наблюдали за завоеваниями Фридриха II, дестабилизировавшими обстановку в Европе. Однако не секрет, что в российском правительстве были и противники австрийского союза и что оно не проявляло склонности таскать каштаны из огня ни для Вены, ни для Берлина.

В таких условиях надежды на успех появились бы, если бы удалось не только лишить Фридриха II помощи Франции, но и перетянуть Версальский двор в лагерь его противников. Однако путь к созданию австро-французского союза преграждали воспоминания о вековом соперничестве Габсбургов и Бурбонов. Эти еще совсем свежие воспоминания подкрепляли убеждение, что Франция нисколько не заинтересована в коренном ослаблении Пруссии, ставшей противовесом влиянию Вены в Германии. Напрасно Кауниц, направленный австрийским послом в Париж, убеждал своих французских собеседников, ссылаясь на недавний опыт, что Фридрих снова изменит им, как уже не раз изменял во время воины за австрийское наследство. В Париже, нисколько не строя иллюзий в отношении надежности слова и обещаний Фридриха, рассчитывали, что вполне в силах французской дипломатии лишить «короля-философа» возможности в удобный момент предать своих союзников. Фридрих II доказал ошибочность этих расчетов, поддавшись все-таки представившемуся соблазну, но, как вскоре выяснилось, отнюдь не сумев извлечь ожидаемой выгоды от смены союзов.

Поводом для нового общеевропейского военного пожара послужило стремление Лондона получше обеспечить на случай войны судьбу Ганновера. С 1714 г., на протяжении более чем столетия, его курфюрсты являлись одновременно королями Великобритании. Уния с Ганновером, создавая для Англии форпост на континенте, вместе с тем впутывала ее в различные конфликты в Германии и Северной Европе, серьезно не затрагивавшие британские интересы. Англо-французская война сразу вовлекала в свою сферу и наследственные владения королей Ганноверской династии в Германии. Между тем, ни сама ганноверская армия, ни посылавшиеся ей сравнительно немногочисленные английские подкрепления не могли отразить нападения значительно более мощных сил континентальных держав, и это положение нисколько не менялось от успехов англичан на других театрах войны на море и в колониях. Более того, в случае захвата французами Ганновер превращался в выгодный залог в их руках, обладание которым могло быть использовано при заключении мира. Опасаясь занятия Ганновера Фридрихом II, как союзником Франции, Лондон пытался обеспечить себе помощь России на случай таких действий прусского короля. Это и было одной из целей, которые преследовала английская сторона при заключении в 1755 г. Санкт-Петербургской конвенции.

Что касается Фридриха, то он, готовясь к войне, до предела завинчивал налоговый пресс. Полученных денег недоставало. В стремлении добыть нужные средства «король-философ» в 1753 г. обратился даже к услугам алхимиков. Лишь глубокая тайна, в какой производились алхимические опыты, спасла Фридриха от того, чтобы превратиться в посмешище всей Европы, подобно другим легковерным, попавшимся на удочку шарлатанов. Немецкие националистические историки прошлого века, начиная с наиболее известного из них — Ранке, утверждали, будто Фридрих вступил в Семилетнюю войну 1756–1763 гг. с целью не допустить французского вторжения в Германию. Вернее было бы сказать — потому что он не сумел побудить французов к такому вторжению, которое разобщило бы сложившуюся против него коалицию. Весной 1755 г. Фридрих пригласил в Потсдам французского посла и сказал в подчеркнуто резком тоне: «Знаете ли, сударь, какое бы я принял решение при создавшемся положении, если бы я был французским королем. После того, как англичане своим поведением на Средиземном море показали свою враждебность к Франции, я бы отправил в Вестфалию солидный военный корпус, чтобы бросить его затем непосредственно против Ганновера. Это единственное средство заставить Англию сделаться посговорчивее». Однако в отличие от событий 15-летней давности (начало войны за австрийское наследство) в Париже не клюнули на приманку.

И в новейшей западной историографии можно встретить пересказ придворных сплетен насчет того, будто «дипломатическая революция» 1755 г. была вызвана тем, что Фридрих II не ответил на письмо всесильной фаворитки Людовика XV маркизы Помпадур и называл ее Fräulein Fisch («Фрейлейн Рыба»), что являлось немецким переводом ее девичьей фамилии Poisson, и нарек именем маркизы одну из своих собачек. Однако такими обидами не руководствовались в Версале. К тому же на деле прусский посол имел инструкции оказывать всяческие знаки почтения маркизе. Стоит добавить, что вошедшая в поговорку дурная репутация Помпадур, хотя и была вполне заслуженной, первоначально родилась из-за того, что, будучи буржуазного происхождения, маркиза нарушила дворянскую монополию на поставку королевских любовниц и вдобавок обнаружила отсутствующий у ее соперниц интерес к политике. Именно он и сделал ее выразительницей настроений и мнений влиятельной «австрийской партии» при Версальском дворе. Эта «партия» не без основания полагала, что от Фридриха не приходится ждать помощи в борьбе против Англии. Напротив, союз с прусским королем снова вовлекал бы Францию в становящуюся бесполезной для нее, и поэтому вредной, войну против Австрии, которая только распыляла бы французские силы и велась к выгоде прусского короля. Вдобавок Кауниц намекнул на возможность уступить Франции (в обмен на помощь в отвоевании Силезии) Фландрию, которой французы неудачно пытались овладеть во многих войнах против императора и морских держав. Получить Фландрию из рук австрийцев было куда удобнее, чем отвоевывать ее у них, как это любезно рекомендовал французам Фридрих II.

Казалось, у французского правительства должны были отпасть поводы для колебаний. Тем не менее Людовик XV никак не мог решиться на полное изменение традиционной системы союзов. Со своей стороны прусский король хотел бы сохранить союз с Францией. С его помощью Фридрих присоединил Силезию. Он считал франко-прусский союз естественным продолжением традиционной политики Франции еще со времен Ришелье: поддержки ею германского протестантизма против Габсбургов. Фридрих даже называл Эльзас с Лотарингией и Силезию двумя сестрами, одна из которых выдана замуж за французского, а другая — за прусского короля. На протяжении 1755 г. усилия Фридриха были направлены на заключение союза с Англией при сохранении союза с Францией, тогда как эти государства уже вступили в вооруженную борьбу в колониях. Трудность задачи заключалась в том, что основой для союза с Англией должна была стать помощь Пруссии в защите Ганновера от нападения Франции. Для решения этой головоломной задачи не хватало всей дипломатической ловкости прусского короля.

По заключенной в Лондоне в январе так называемой Вестминстерской конвенции Пруссия обязалась соблюдать сама и добиваться от других германских государств поддержания нейтралитета в случае войны между Англией и Францией. С помощью этой конвенции Лондон попытался вывести европейский конфликт из сферы надвигавшейся англо-французской войны. Хотя такое положение и предоставило возможность французам не отвлекать часть своих ресурсов для войны на Европейском континенте, зато оно давало возможность Лондону не мериться силами там, где перспективы для него не казались благоприятными, и перенести борьбу в те области, где он был убежден в победе. Однако при всем том Вестминстерская конвенция оказалась классическим примером дипломатического просчета для обеих подписавших ее держав. Заключение этой конвенции и нейтралитета между Великобританией и Пруссией побудило Версальский двор принять наконец предложение Кауница. Если, заключая Вестминстерское соглашение, Фридрих фактически разрывал с Францией, то Великобритания, подписывая это соглашение, по сути дела, нарушала свои сложившиеся отношения с Россией, которая тем самым также получала дополнительный мотив для поддержки «дипломатической революции», предлагаемой Кауницем. Вестминстерская конвенция не являлась соглашением об англо-прусском союзе, но она означала ликвидацию фактически существовавшего до того времени франко-прусского союза.

Теперь дипломатия Кауница стала приносить плоды. 1 мая 1756 г. в Версале был подписан франко-австрийский договор о нейтралитете и обороне, по которому обе стороны обязывались прийти друг другу на помощь, если одна из них подвергнется нападению со стороны какого-либо государства, кроме Англии (такой державой могла быть только Пруссия). Одним из последствий соглашения между Парижем и Веной было то, что устранялась перспектива оккупации французами Южных Нидерландов и тем самым отпадал главный мотив, побуждавший голландцев в прошлом участвовать в антифранцузских коалициях. По тайному пункту договора Франция отказывалась от данной ею Фридриху II гарантии сохранения Силезии в составе Пруссии.

За франко-австрийским соглашением последовало заключение союза между Веной и Петербургом, начались переговоры о русско-французском союзе. Еще в мае 1753 г. российский сенат постановил, что неотложной потребностью является оказание сопротивления возрастающему могуществу Пруссии. Отчетливо возникали контуры Тройственного союза, иногда называемого историками коалицией Кауница. Начатая Фридрихом «дипломатическая революция» привела к изоляции как Англии, так и Пруссии. Однако для англичан, защищенных мощным флотом, возникшая ситуация была куда менее опасной, чем для прусского короля, возбудившего против себя враждебность остальных трех главных континентальных держав.

Военные планы Австрии и Франции предусматривали раздел владений Пруссии. В случае достижения этой цели и значительного территориального расширения Австрии Франция должна была бы получить компенсацию в виде Южных Нидерландов. 19 мая была заключена русско-австрийская конвенция о совместных боевых действиях против Пруссии. Венский двор стремился не только вернуть потерянную Силезию и другие земли, но и низвести Пруссию до роли третьестепенного государства. В Вене стали думать о восстановлении габсбургского господства в Германии. Это были пустые мечты. Повторение попытки, предпринятой в XVI столетии императором Карлом V, а через век снова, во время Тридцатилетней войны, было бы полным анахронизмом в середине XVIII в. — такого господства не допустили бы не только противники Австрии, но и ее союзники — Франция и Россия, каждая из которых была явно сильнее императора.

Спекулируя на этих нереальных австрийских планах, прусский король еще в 1756 г. сочинил проект манифеста, заканчивавшегося призывом «защитить дело протестантизма и немецкой свободы от угнетательских устремлений Венского двора». Фридрих II стремился, по его словам, «разжечь ярость во всех тех, кто имел хоть слабую склонность к Мартину Лютеру». Для этой цели он даже изготовил массу фальшивых бумаг, в том числе подложную грамоту римского папы о награждении австрийского фельдмаршала Дауна освященными каской и шпагой (выдумка была тогда же разоблачена венским правительством). В изданном Фридрихом манифесте открыто оправдывалась превентивная война: «Нападающим является не тот, кто делает первый выстрел, а тот, кто строит планы нападения на соседа и это открыто демонстрирует своим угрожающим поведением»[130].

Фридрих II начал войну нападением на Саксонию, которую он быстро занял и основательно ограбил путем наложения разорительных контрибуций на отдельные области и города. 5 ноября 1757 г. ему удалось одержать крупную победу над более многочисленной франко-австрийской армией при Росбахе в Саксонии. Однако попытка занять Чехию натолкнулась на ожесточенное сопротивление австрийских войск. Несмотря на значительные успехи, перемежавшиеся, впрочем, с не менее чувствительными неудачами, стратегическое положение Пруссии после прибытия на театр военных действий русской армии стало безнадежным. Фридрих отлично понимал, что не имеет шансов нанести решающий удар по Австрии, не говоря уже о двух других своих противниках — России и Франции. Осталось лишь обороняться, нанося контрудары, но и это оказалось ему не под силу после того, как русские войска заняли Восточную Пруссию и Померанию, разгромив прусскую армию в двух сражениях — при Грос-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, и вступили в Берлин. Доведенный до крайности Фридрих всегда держал наготове в кармане пузырек с ядом. Во время Семилетней войны в первый год произошли четыре крупные битвы, но потом с каждым годом их число сокращалось, а в последние два года вообще не происходило значительных сражений.

Ни поражения, ни победы Фридриха не производили глубокого впечатления на большинство населения германских государств. Правда, немалое число немецких просветителей взяли сторону Пруссии. Победа Фридриха над французами в битве при Росбахе вызвала подъем лишь в немногочисленных кругах немецкой буржуазной интеллигенции, понимавшей, что французский абсолютизм был главной иноземной силой со времен Вестфальского мира, поддерживавшей все отжившее, средневековое в политическом строе Германии. В «Прусских военных песнях» Вильгельма Людвига Глейма Пруссия отождествлялась с германской нацией. Однако по мере того, как возрастали лишения и страдания, вызванные войной, наступало отрезвление. Когда Глейм в 1757 г. предложил Петеру Уцу возвеличить Фридриха, гот ответил: «Война и герои — неподходящий материал для моих песен» и, напротив, в своей «Оде господам каноникам» резко осудил страсть монархов к войнам. Эту позицию полностью разделял и Лессинг.

Не меньшее влияние на судьбы континента, чем битвы на европейских театрах военных действий, имело вооруженное противоборство на море и в колониях — в Западном полушарии и в Ост-Индии. В июне 1756 г. в ответ на английские действия в Америке французский флот занял остров Менорку в Средиземном море, со времен Утрехтского мира удерживавшийся Великобританией. Франция получила возможность, обещая вернуть Менорку Испании, добиваться участия Мадрида в войне с Англией. Попытка спешно отправленной в Средиземноморье эскадры адмирала Бинга отбить остров у французов потерпела полную неудачу, которая вызвала взрыв негодования в Англии неспособностью министерства.

С ноября 1756 г. в Англии фактическое руководство ведением войны перешло в руки Уильяма Питта Старшего, прежнего главного критика правительства. Питт, хотя и не вполне поддерживаемый другими министрами, ставил задачу лишить Францию положения перворазрядной колониальной державы. При этом он считал необходимым добиться полной победы, которая сделала бы невозможным для Франции возобновление борьбы. Такие же цели преследовал в отношении Англии герцог де Шуазёль, руководивший в те годы внешней и военной политикой французского правительства.

Уильям Питт опирался на широкую поддержку английских торговых и финансовых кругов. Впервые со времени начала торговых войн (столетие назад) в военные годы происходило не сокращение, а, наоборот, быстрое возрастание английской внешней торговли. Подлаживаясь под настроения короля Георга II, озабоченного судьбой Ганновера, Питт послал британские полки на континент. Они, однако, были разбиты французами: британский командующий герцог Камберленд подписал в сентябре 1757 г. конвенцию, по которой ему разрешили эвакуировать свои войска в обмен на очищение Ганновера. Питт отказался утвердить заключенную конвенцию, и весной 1758 г. англичанам удалось вытеснить французов из Ганновера. К 1760 г. в Германии действовала 20-тысячная английская армия. Тем не менее Питт считал это лишь второстепенной операцией. Главное внимание было сосредоточено на том, чтобы выиграть войны в Америке и Индии. Питт сумел мобилизовать и использовать военный потенциал Англии. Было призвано под знамена ополчение, а регулярные войска были отправлены за океан, где к ним присоединилась милиция колонистов.

Английскому правительству удалось избежать ошибок, которые совершались в прежних войнах, когда сухопутные войска и морские корабли распылялись между многими местными театрами военных действий и неожиданное прибытие к неприятелю подкреплений из Европы могло изменить соотношение сил и исход операций в том или ином районе. Питт настоял на установлении круглогодичной блокады французских портов, которая отрезала метрополию от ее колоний. Эта блокада фактически изолировала французские эскадры, находившиеся в различных, отдаленных друг от друга, гаванях, сделала невозможными любые попытки десанта в Англию и заставила губернаторов французских владений полагаться только на собственные силы в борьбе против неприятеля.

Военные действия в Западном полушарии велись с переменным успехом, но постепенно сказалось превосходство англичан в людях и материалах. В 1758 г. был занят Луисбург, в сентябре следующего года — Монреаль. Канада перешла в руки победителей. Войска английской Ост-Индской компании в 1757 г. захватили Бенгалию, что стало важнейшим шагом на пути установления полного британского господства в Индии, а в 1761 г. заняли Пондишери, являвшийся центром французских владений на субконтиненте. Были завоеваны и некоторые французские колонии в Западной Африке. Эти успехи были, правда, куплены ценой крайнего напряжения сил, увеличения налогового бремени, позволившего противникам Питта настроить против него те круги буржуазии и дворянства, которые не извлекали прямой выгоды из дорого достававшихся побед. Возникла и, правда пока еще проблематичная, опасность, что континентальные державы могут объединиться против Англии, считая, что ее заморские завоевания подрывают баланс сил в Европе. Упоминая об опасности создания тайной антибританской «конфедерации», один из соперников Питта, герцог Бедфорд, вдобавок задавал вопрос, не является ли французское присутствие поблизости от британских владений в Северной Америке «наиболее прочной гарантией их зависимости от метрополии», и не ослабнет ли она, «когда исчезнет французская опасность» (как известно, так и произошло в последующее десятилетие).

В апреле 1761 г. начались переговоры между Англией и Францией, но мира не хотели ни Шуазёль, надеявшийся втянуть в войну Испанию, ни Питт (кстати, отлично осведомленный британской разведкой, которая перехватывала секретную испанскую дипломатическую корреспонденцию, об этих намерениях Парижа). Согласие Мадрида на возобновление Семейного договора было продиктовано прежде всего убеждением в том, что, добившись победы над Францией, Англия приступит к захвату испанских колониальных владений. Хотя Питт вышел в отставку, не получив поддержки других членов правительства, которые опасались втягивания страны в вооруженный конфликт с еще одной державой, в январе 1762 г. последовало объявление Мадридом войны Англии. Испания оказалась совершенно не подготовленной к войне. Начавшееся было наступление против Португалии, тесно связанной с Англией, окончилось полной неудачей. Английские войска заняли главный город испанской колонии Кубы — Гавану и одержали другие успехи.

По Парижскому миру 10 февраля 1763 г. Англия вернула лишь некоторые из захваченных французских и испанских владений, сохранив в своих руках Канаду и большинство новых приобретений в Индии, а также испанскую Флориду, в качестве компенсации за которую Франция уступила Испании обширные районы к западу от реки Миссисипи. В результате Франция лишилась всех своих владений на Североамериканском материке, ей были возвращены лишь Мартиника, Гваделупа и некоторые другие острова (как и Куба — Испании), да и то потому, что британские вест-индские плантаторы не хотели присоединения этих владений, которые стали бы их конкурентами в поставке колониальных товаров на внутренний рынок Англии. Франции вернули Пондишери, но вопрос в том, какая из двух держав подчинит себе Индию, был решен в пользу Великобритании. Сторонники Питта громко порицали министров и особенно лорда Бьюта, фаворита нового короля Георга III, за то, что они согласились на подписание мирного договора, который лишил Англию многих плодов ее побед. Однако, несмотря на крайнюю непопулярность Бьюта, заключение мира не вызвало никаких широких протестов.

Фридриха II мог спасти только распад неприятельской коалиции, что и произошло после смерти императрицы Елизаветы (5 января 1762 г. н.ст.) и вступления на российский трон Петра Ш, рьяного поклонника прусского короля. 15 февраля 1763 г. был заключен Губертсбургский мир Франции и Австрии с Пруссией на основе сохранения «статус-кво».

После Парижского мира на протяжении почти трех десятилетий континент был избавлен от общеевропейской войны и от военных действий между главными европейскими державами. Это было следствием установления мирных отношений между Россией и Пруссией, к ним присоединилась сохранившая тесные связи с Францией Австрия. Однако такое относительное согласие было скреплено участием в разделах Польши, совместными действиями России и Австрии против Османской империи.

В итоге Семилетней войны карта Европы не претерпела существенных изменений, Австрия не получила обратно Силезии и убедилась в несбыточности надежды вернуть себе преобладающее положение в Германии, подорванное возвышением Пруссии. Император Иосиф II, ставший с 1765 г. соправителем своей матери Марии Терезии, вполне усвоил общие принципы политики Кауница, но считал, что канцлер не всегда осуществляет их с достаточной последовательностью. Кроме того, Иосиф II был полон решимости сам руководить внешней политикой, отводя канцлеру лишь роль советника и министра, исполняющего волю монарха. Сохраняя союз с Францией, который был закреплен в 1770 г. браком наследника французского престола будущего Людовика XVI с Марией Антуанеттой, дочерью Марии Терезии, Вена попыталась укрепить свое положение иным путем. Иосиф II поставил целью добиться присоединения Баварии, курфюрст которой должен был получить взамен Южные Нидерланды, отдаленные от остальных габсбургских земель и порождавшие трения с Англией и Голландией.

Это могло, по мысли императора, серьезно способствовать консолидации габсбургских земель, которые были не столько единым государством, сколько сложным, искусно сбалансированным и частично централизованным организмом, состоявшим из лишь механически склеенных воедино, до крайности разнородных частей. Проект обмена не казался неосуществимым. Считалось, что мнением самой Баварии можно было и пренебречь. Фридрих II заметил как-то, что Бавария его времени была земным раем, населенным животными. Но даже и без злословия «короля-философа» трудно было не заметить экономической отсталости и застоя, упадка и запустения, до которого была доведена эта страна. Огромные суммы тратились на содержание пышного двора курфюрста Максимилиана III, его многочисленных любовниц и внебрачных детей. Административный аппарат находился в хаотическом состоянии. Армия состояла всего из 15 тыс. плохо обученных и вооруженных солдат; зато на каждых десять рядовых приходилось по одному генералу.

Надежды Вены добиться согласия держав на планы округления ее владений оказались безосновательными. В 1777 г. умер баварский курфюрст, не оставивший прямого наследника престола. Император Иосиф II счел момент подходящим для осуществления своего проекта. Однако прусский король решительно выступил против этого плана, утверждая, что присоединение Баварии к Австрии нарушит баланс сил в Германии. Фридрих II сумел создать союз германских князей против императора. В 1778 г. стороны вплотную приблизились к началу войны, армии уже были отмобилизованы и приведены в боевую готовность. Однако Вена не получила поддержки со стороны Франции, и война за баварское наследство закончилась без выстрела поражением Австрии. Франция как раз в то время вступила в войну против Англии и стремилась не допустить конфликта на континенте, который, как в прошлом, отвлекал бы французские силы от борьбы с главным противником на море и в колониях. По Тешинскому миру 1779 г. Австрия должна была удовольствоваться получением небольшой части территории Баварии, которая сохранила независимость.

Позиция Парижа в баварском вопросе подорвала устои союза между Версальским и Венским дворами. В свою очередь Фридрих II после Семилетней войны не верил в прочность союза между Петербургом и Веной, учитывая растущую ревность Австрии к успехам русского оружия в войне против Османской империи и возраставшему влиянию России на Балканах. Сам Фридрих, напротив, на собственном опыте испытавший силу ударов русской армии, полагал, что Россию и Пруссию не разделяют никакие непримиримые противоречия и что в перспективе возможно даже будет добиться поддержки Петербурга против Вены. (Это, впрочем, не мешало прусскому королю подумывать о союзе против России и даже предлагать его Австрии.)

На развитие международных отношений в Европе в конце 70-х и начале 80-х годов сильнейший отпечаток наложило новое обострение соперничества между Англией и Францией. Затяжной характер этой борьбы имел глубокую экономическую основу. Долгое время существовало слабое различие между формами эксплуатации колоний, осуществлявшимися феодально-абсолютистскими и раннебуржуазными государствами. Абсолютизм предоставил верхушке буржуазии и связанным с нею кругам дворянства фактическую монополию на экономическое освоение колоний. Такую же монополию установили для себя и стоявшие у власти в Англии и Голландии привилегированные слои буржуазии. Однако именно поэтому, если речь идет не о переселенческих колониях, сравнительно быстро вставших на путь капиталистического развития, остальные заморские владения Англии, Франции или Испании имели сходный облик. В этих обстоятельствах природные условия, в особенности плодородие почвы и благоприятный климат, могли приводить и нередко приводили к более быстрому развитию колоний феодальных стран по сравнению с владениями, принадлежавшими раннебуржуазным странам. Это особенно было характерно для вест-индских колоний европейских держав.

Начиная с последней трети XVII и на протяжении почти всего XVIII в. в растущей внешней торговле быстро увеличивался удельный вес ввоза и вывоза из колоний. При общем пятикратном возрастании объема французского вывоза и ввоза за 1715–1789 гг. торговля с европейскими странами выросла в 4 раза, а с колониями — в 10 раз. При этом большая часть импортируемых колониальных продуктов реэкспортировалась в другие европейские страны. Так, из Бордо, на который приходилась примерно четвертая часть заморской торговли, реэкспортировалось ¾ ввозимого сахара и ⅘ кофе. Примерно такой же была доля реэкспорта и в голландской внешней торговле. К началу XVIII в. треть английского вывоза, который ранее традиционно состоял преимущественно из шерстяных изделий, занял реэкспорт сахара из Вест-Индии, табака из североамериканских колоний и ост-индских хлопчатобумажных тканей. По общему объему английская торговля по-прежнему превосходила французскую, но росла значительно более медленными темпами.

Примерно к 1730 г. французам удалось заметно потеснить своих британских конкурентов с европейского рынка колониальных товаров, продавая по более дешевым ценам сахар и кофе, а реэкспорт англичанами ост-индских хлопчатобумажных изделий наталкивался на многочисленные тарифные рогатки, установленные европейскими правительствами для охраны своих льняных и шерстяных мануфактур. В результате английский реэкспорт к середине века составлял около половины всего вывоза, а весь объем внешней торговли за 1716–1788 гг. увеличился почти в 2,5 раза, т. е. все же возрастал вдвое медленнее, чем внешняя торговля Франции. Большое значение для англичан в первой половине XVIII в. имело господствующее положение на португальском рынке, который поглощал от 10 до 20 % британского экспорта. Однако еще до этого резко возросло значение рынка британских колоний в Северной Америке, доля которого с 1701 до 1790 г. выросла с 6 до 30 % английского вывоза, и поставки дешевого риса и индиго в 70-е годы были причиной сравнительно высоких темпов роста реэкспорта.

Распространенная точка зрения, что Семилетняя война разрешила англофранцузское соперничество в пользу Великобритании, может быть принята не без серьезных оговорок. Окончательно этот спор был решен позднее, после широкого развертывания в Англии промышленного переворота. В первые же годы после Семилетней войны французские колонии переживали время быстрого экономического роста и уже к 1767 г. превзошли британские владения по размерам вывоза своих продуктов. И в торговле со странами Леванта (Ближнего Востока) Франция обогнала Великобританию, впереди которой оказались также Нидерланды и Венеция. К 1789 г. французская заморская торговля превысила английскую по общему объему и стоимости. Англичане имели явное превосходство только в торговле с Индией и Китаем и сохраняли почти монопольное положение на североамериканских рынках. Еще в 60-е годы Шуазёль пытался усилить французский флот, строились планы возобновления борьбы против Англии за возвращение областей, потерянных в Семилетней войне. Однако осуществление крупных военных приготовлений было невозможным из-за плачевного состояния французских финансов. Опасаясь банкротства, Людовик XV предпочел внезапно в декабре 1770 г. дать отставку Шуазёлю, 12 лет руководившему внешней политикой Франции. Впрочем, увольнение этого неглупого, хотя и малоудачливого дипломата было связано и с тем, что он, во многом державшийся благодаря поддержке маркизы Помпадур, успел вызвать неудовольствие новой королевской фаворитки Дюбарри.

Небезынтересно отметить, что через призму соперничества с Францией и вообще конкуренции с другими государствами рассматривали привилегированные слои буржуазии, стоявшие у власти в Англии, рост капиталистического уклада в странах континента и даже развитие идеологии во Франции, особенно политических идей. Следование другими странами в этой сфере английскому примеру вызывало не столько удовлетворение национального самолюбия, сколько опасения, что такое «подражание» может привести к усилению торговых конкурентов. Недаром даже журнал «Мансли ревю», выражавший в 60-е годы настроения радикальной оппозиции, приветствуя защиту знаменитой «Энциклопедией» «благородной системы гражданской свободы», все же добавлял, что тем не менее: «Мы, как англичане, не имеем основания радоваться постепенному распространению этой системы у наших соперников»[131].

Успехи Англии в Семилетней войне, которые являлись в большой степени следствием далеко зашедшего кризиса французского абсолютизма, породили в Лондоне убеждение, что вековое соперничество в основном уже завершилось в пользу Великобритании. В результате английское правительство уже в конце Семилетней воины потеряло интерес к своему прусскому союзнику. На протяжении последующего десятилетия в Европе возникла новая расстановка сил, при которой Англия не могла твердо рассчитывать на поддержку ни одной из главных европейских держав в случае нового конфликта с Францией. Победа в Семилетней войне даже способствовала возникновению для Англии новых проблем в Западном полушарии. Несомненно, что имевший глубокие социально-экономические корни спор между Великобританией и ее колониями резко обострился после того, как англичане при активном участии колониальной милиции захватили Канаду. Ведь там самым устранялась французская угроза, которая создавала зависимость колонистов от военной мощи метрополии.

В 1775 г. началась война британских колоний за независимость — американская революция. После первоначальных неудач колонисты в октябре 1777 г. при Саратоге окружили и заставили капитулировать отряд английского генерала Бургойна.

Вопрос о любой форме контрреволюционного интервенционизма других европейских держав даже не возникал. Просьба английского короля Георга III о посылке 20-тысячного русского корпуса в Америку была с порога отвергнута Петербургом, где события в Новом Свете рассматривались через призму англорусских отношений и возможного влиянии провозглашения независимости колоний на европейскую политику. В ответном письме английскому монарху, посланном 23 сентября (4 октября) 1776 г., Екатерина II даже не без скрытой иронии писала о возможных неблагоприятных последствиях «подобного соединения наших сил единственно для усмирении восстании, не поддержанного ни одной из иностранных держав». А летом 1779 г. в секретном докладе Коллегии иностранных дел Екатерине II, выражавшем мнение первоприсутствовавшего Н. П. Панина и вице-канцлера И. А. Остермана, прямо отмечалось, что английские колонии в Америке превратились «собственной виной правительства Британского в область независимую и самовластную»[132].

Единственно, на что мог рассчитывать Лондон, это на военное содействие второстепенных держав в обмен на компенсации политического или чисто финансового характера (как при покупке солдат у германских князей). На деле же с самого начала речь пошла о вооруженном выступлении монархических держав Европы не против, а в поддержку восставших колоний.

Война против Англии на стороне колонистов была бы, по мнению министра иностранных дел Верженна, самым верным средством вернуть Франции ее прежние «престиж и преобладающее влияние». Даже колебания французского правительства в вопросе о поддержке колонистов были лишь в довольно слабой степени связаны с идеологическими мотивами. Более весомыми причинами были сомнение в способности колонистов выстоять в борьбе против метрополии, опасение непосредственного вовлечении Франции в военные действии — крайне нежелательного из-за плохого состоянии финансов, наконец надежды на то, что Англин будет готова щедро заплатить за французский нейтралитет и тем самым позволит Парижу без боя взять реванш за поражение в Семилетней войне. Европейские державы учитывали, что на долю колоний приходилось почти 40 % английского торгового флота, и они явно опасались американской конкуренции в Западном полушарии. Особенно озабочена была Испании, имевшая огромные владения в Западном полушарии. В Париже тоже прорывались скрытые опасения в связи «с американскими планами завоеваний». Французский посол в Мадриде Монморен писал 12 ноября 1778 г. Верженну, что Испания считает объединенные колонии своим возможным противником в ближайшем будущем и стремится не допустить приближение американцев к границам своих владений в Новом Свете. Верженн в ответе Монморену 27 ноября 1778 г. пытался рассеять эти страхи, полагая, что трудно считать, будто Англия представляет меньшую угрозу, чем новое американское государство, которое обречено быть конгломератом слабо связанных между собой и разделяемых противоречивыми интересами штатов[133].

Стараясь вместе с тем успокоить поборников «священного права монархов», Верженн не очень убедительно уверял, что, поскольку, мол, колонисты провозгласили независимость, они уже не являются подданными Георга III и могут выступать как союзники иностранной державы. Оправдывая союз с США, заключенный 8 февраля 1778 г., французское правительство разъясняло монархической Европе, что оно лишь предотвратило англо-американский союз (стоит отметить, что к этому времени во внутренней политике французский абсолютизм сделал выбор в пользу консервативного курса, отказавшись от либеральных реформ Тюрго). Когда в 1776 г. в Америку отправились французские добровольцы во главе с маркизом Лафайетом, они руководствовались не столько симпатиями к идеологии колонистов, сколько стремлением бороться за «свободу морей», иными словами, против преобладания Англии на море.

В отличие от своей формальной союзницы — Франции Австрия с целью угодить Лондону поддерживала «непризнание» восставших колоний. Император Иосиф II заявил британскому послу в Вене Роберту Кейту: «Дело, в которое вовлечена Англия, является делом всех государей, имеющих общую заинтересованность в поддержании должной субординации и повиновении закону во всех соседних монархиях. Я наблюдаю с удовлетворением могучие проявления национальной мощи, используемые (английским. — Е. Ч.) королем, чтобы привести к покорности мятежных подданных, и я искренне желаю успеха принятым мерам»[134]. Однако на практике монархическая принципиальность Иосифа II свелась к неудавшимся попыткам извлечь выгоды из сложившейся обстановки — он выступал в роли посредника между воюющими сторонами.

По мнению ряда новейших американских исследователей, колонисты вряд ли добились бы победы без помощи европейских государств. По подсчетам профессора М. Смелсера, общая сумма субсидий, которые американцы получили от своих союзников, в переводе на стоимость денег в наши дни составляла примерно 2,5 млрд долл., а сами израсходовали на борьбу 1 млрд долл.[135] Из Франции колонисты получали 90 % нужного им пороха до битвы при Саратоге. В 1777 г. Франция поставила колонистам 30 тыс. ружей — огромная цифра, если учесть тогдашние масштабы военных действий[136]. Французский и испанский флоты весной и летом 1779 г. готовились к вторжению в Англию. В 1780 г. императрица Екатерина II, союза с которой тщетно пыталась добиться английская дипломатия, образовала Лигу вооруженного нейтралитета, к которой присоединились Австрия и Пруссия. В октябре 1781 г. при Йорктауне была принуждена капитулировать британская армия, зажатая в тиски между французской эскадрой и войсками колонистов под командой генерала Вашингтона. Англия проиграла войну, временно она утеряла господство на море. Правда, англичане одержали ряд морских побед. В апреле 1782 г. британский адмирал Родней разгромил французскую эскадру адмирала де Граса. В октябре того же года полной неудачей окончилась испано-французская осада крепости Гибралтар.

По Версальскому (Парижскому) договору 3 сентября 1783 г. Англия должна была признать независимость колоний. Приемлемого мира британской дипломатии удалось добиться, играя на опасениях, которые вызывали у американцев экспансионистские планы Франции и Испании в Западном полушарии. По условиям Парижского договора Франция вернула себе некоторые владения в Вест-Индии и Западной Африке. Флорида, а также остров Менорка в Средиземном море были возвращены Испании, напротив, голландцы были вынуждены уступить англичанам Цейлон. Тем не менее многие современники считали отпадение колоний началом заката Англии как главенствующей морской и торговой державы. На деле же признание реального положения вещей, необратимости результатов революции в Северной Америке проложило путь к восстановлению международных позиций Англии, которое опиралось на быстрое экономическое развитие страны в результате начавшегося промышленного переворота. А французский абсолютизм оказался совершенно неспособным извлечь преимущества из исключительно благоприятно сложившейся для него после Парижского мира внешнеполитической обстановки.

Развитие международных отношений в 80-е годы показало, насколько непрочными оказывались дипломатические успехи переживавшего глубокий внутренний кризис феодально-абсолютистского режима, и даже когда его буржуазный противник был вовлечен в борьбу с восставшим против него угнетенным народом. После Парижского мира промышленное превосходство буржуазной Англии позволило британской дипломатии в течение нескольких лет не только свести на нет успехи Франции, но и более искусным маневрированием переиграть соперницу, поставить ее в значительно более уязвимое положение, чем то, в котором она находилась даже после крайне неудачной для нее Семилетней войны.

Глава 15 ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ В XVIII ВЕКЕ

В конце XVII в. перед Россией стояли три главные внешнеполитические задачи: получение выхода к Балтийскому морю; освобождение западных древнерусских земель, или правобережной Украины и Белоруссии, оказавшихся под властью Польши; получение выхода к Черному морю.

Петр I, став единоличным правителем России, сосредоточил вначале свое внимание на решении последней из названных задач и вскоре добился большого успеха, овладев в 1696 г. сильной турецкой крепостью Азовом, расположенной в устье Дона и запиравшей выход в Азовское море. Для продолжения борьбы с Турцией и Крымом необходимо было активизировать действия западноевропейских союзников. С этой целью в марте 1697’г. за границу было послано «великое посольство», в состав которого входил и сам Петр под именем десятника Петра Михайлова. Посольство должно было также нанять на русскую службу различных специалистов, нужных для строительства флота. Но ознакомление с положением на месте показало, что Австрия и Венеция, являвшиеся союзниками России по войне с Турцией, не только не желают продолжения войны, но и пошли на заключение с ней мира.

В этих условиях необходимо было менять внешнеполитические планы, что и было произведено Петром I с присущей ему решительностью и здравым подходом к делу. Обстановка складывалась так, что появились реальные возможности для борьбы со Швецией. Уже в ходе «великого посольства» готовность к этому выразили бранденбургский курфюрст Фридрих III и саксонский курфюрст Август II, ставший в 1697 г. с помощью России также королем польским. Соответствующую склонность проявила и Дания. Основой, на которой могла быть создана антишведская коалиция, было стремление вернуть захваченные Швецией земли. Благоприятно складывалась и общеевропейская обстановка: Англия, Франция и Голландия, имевшие со Швецией союзные договоры, не могли ей оказать помощь, потому что готовились к войне за испанское наследство. После возвращения Петра I из-за границы начались соответствующие дипломатические переговоры. Они закончились подписанием 11 ноября 1699 г. в с. Преображенском под Москвой союзного договора с Августом II и примерно в то же время — договора с Данией. Между Данией и Польшей уже имелось соглашение об обороне, заключенное в 1698 г. Так образовался Северный союз в составе России, Польши и Дании. По нему Польша и Дания обязывались немедленно начать войну против Швеции, а Россия должна была сделать это после заключения мира с Турцией.

В начале 1700 г. Дания и Польша открыли военные действия против Шведского государства. Датчане напали на Голштинию, являвшуюся союзницей Швеции, но вскоре остановились под крепостью Тоннинген. Войска Августа II вторглись в Лифляндию, принадлежавшую в то время шведам, и осадили Ригу. Мир с Турцией России удалось заключить 3 июля 1700 г., и, как только в начале августа Петр I узнал об этом, он тут же приказал двинуть войска против Швеции. Так началась Северная война, длившаяся 21 год. План русского командования заключался в том, чтобы овладеть Нарвой, сильной крепостью на берегу Финского залива, захваченной шведами, что давало возможность действовать против шведских войск, расположенных как в Прибалтике, так и на побережье Финского залива. В сентябре русская армия осадила Нарву.

Но к тому времени Дания уже была выведена из войны. Шведский король Карл XII, возглавивший свои войска, не без помощи англо-голландского флота высадился около датской столицы Копенгагена, которая оказалась беззащитной, и заставил датчан подписать с ним в августе 1700 г. Травендальский мирный договор. Это дало возможность ему перебросить свою армию в Восточную Прибалтику и двинуться на помощь гарнизону Нарвы. 19 ноября 1700 г. он неожиданно напал на осаждавшие ее русские войска и наголову разбил их. Причины этого тяжелого поражения были в том, что вновь набранная армия была недостаточно обученной, не на высоте оказалась старая дворянская конница, а главнокомандующий армией герцог де Круа и некоторые офицеры-иностранцы, находившиеся на русской службе, изменили и перешли на сторону шведов. Карл XII посчитал, что русская армия уже не поднимется и перенес свои главные действия против Августа II, оставив в Прибалтике небольшие гарнизоны.

Однако Петр I не смирился с поражением, наоборот, он развил кипучую деятельность по реорганизации армии. Был произведен новый набор рекрутов в войска, вместо дворянской создана регулярная конница из 10 драгунских полков, изготовлено более 300 пушек. И эта новая русская армия уже в конце 1701 г. и в течение 1702 г. нанесла шведским войскам в Прибалтике первые удары. Затем она перенесла свои боевые действия в Ингрию, как шведы назвали захваченные ими русские земли, прилегавшие к Финскому заливу. К весне 1703 г. она освободила весь бассейн р. Невы и вышла на берега Балтийского моря. 16 мая 1703 г. на острове в устье Невы была заложена Петропавловская крепость, чем и было положено основание Петербургу. В последующие три года русская армия одержала новые успехи, она набиралась боевого опыта, превращаясь в грозную силу.

Между тем положение Августа II становилось все более ненадежным. Шведские войска заняли Варшаву и Краков; под их угрозой польский сейм в 1704 г. объявил Августа низложенным и провозгласил королем шведского ставленника Станислава Лещинского. В ответ была создана Сандомирская конфедерация, которая отказалась признать Лещинского польским королем и объявила войну Швеции. Но шведская армия продолжала наступление, вступила в пределы Саксонии, заняла Лейпциг и заставила Августа II капитулировать. В октябре 1706 г. между Саксонией и Швецией тайно был заключен Альтранштадтский мирный договор, по которому Август II отказывался от польской короны и разрывал союз с русским царем.

Таким образом, Россия осталась в одиночестве в войне со Швецией. Правда, Сандомирская конфедерация подтвердила свой союз с Россией, однако практически никакой военной помощи она не могла оказать. Петр I должен был рассчитывать только на собственные силы. А шведская армия в августе 1707 г. через Польшу двинулась на восток к русским границам. Карл XII рассчитывал главный удар нанести через Смоленск на Москву и там победоносно закончить войну. Русское командование разработало свой стратегический план. Согласно ему решено было дать шведам генеральное сражение не на польской, а на своей, русской территории и в наиболее удобное время и выгодной обстановке, а до этого отступать, нанося шведам частные, но чувствительные удары. Одновременно Петр I приказал укрепить приграничные районы, а население призвал к партизанской войне против иноземных захватчиков.

Расчеты русского командования оказались более правильными. На протяжении 1708 г. по мере продвижения шведских войск в боях у местечка Головчина, с. Доброго и д. Раевки они потеряли несколько тысяч человек. В то же время не удались и попытки шведов атаковать Петербург. В результате Карл XII, дойдя почти до самой русской границы, не решился продолжать дальше наступление на Смоленск и повернул на юг. Он рассчитывал здесь дать зимой своей армии передышку, пополнить запасы продовольствия, получить подкрепление польскими войсками Станислава Лещинского, а также войсками украинского гетмана Мазепы, изменившего России. За это же время он надеялся привлечь на свою сторону Крым и Турцию. Уже то, что удалось заставить Карла XII временно отказаться от своего первоначального плана, похода на Москву, было большой победой русской армии. Еще более ее боевой дух поднялся после того, как в бою 28 сентября 1708 г. при д. Лесной на р. Соже меньшими силами был разбит сильный корпус генерала Левенгаупта, который шел на соединение с главной армией шведов.

Надежды Карла XII не оправдались. Украинский народ не пошел за изменником Мазепой, и последний привел к шведам лишь небольшой отряд. Украинское население не давало захватчикам продовольствие, непрерывно нападало на шведские войска, в результате чего они теряли свои силы. Специально выделенный русский отряд не дал Лещинскому возможности придти на помощь Карлу. Турция и Крым также не торопились поддержать шведов, ожидая, чем закончится их схватка с русскими.

В апреле 1709 г. Карл XII осадил Полтаву, надеясь здесь захватить большие запасы продовольствия. Со своей стороны, Петр I решил дать под Полтавой генеральное сражение шведам, которое и произошло 27 июня. В результате прославленная шведская армия была наголову разбита. Она потеряла более 9 тыс. человек убитыми и около 20 тыс. человек попали в плен. Потери русских составили 4635 человек убитыми и ранеными. Карлу XII, раненому в боях, и изменнику Мазепе с небольшим отрядом удалось бежать на территорию Турции.

Полтавская победа продемонстрировала храбрость русской армии и большое военное искусство Петра I и его соратников и означала закат шведской армии. Она предопределила победоносный исход Северной войны и тем самым спасла Россию от иностранных захватчиков.

Международное положение России после разгрома шведов резко улучшилось. Почти сразу Дания и Август II, изгнавший из Польши Лещинского, возобновили союз с Россией, но взаимоотношения между союзниками стали уже другими. Если раньше они являлись равноправными партнерами, то теперь Россия стала играть главную роль, а ее союзники — второстепенную. Вскоре к антишведскому союзу присоединилась и Пруссия. Наиболее крупные европейские державы в лице Англии, Голландии, Австрии и Франции, которые вели войну за испанское наследство, стремились теперь привлечь Россию на свою сторону.

В то же время они, особенно Франция, не прочь были подтолкнуть против России Турцию, которая жаждала реванша за поражение во время войны за Азов и в ноябре 1710 г. объявила России войну. Русская армия двинулась на юг к турецким границам. Однако в результате ряда ошибок, допущенных в этом походе, в июле 1711 г. на р. Прут она оказалась окруженной турецко-татарскими войсками, которые почти в 3 раза превосходили численность русских войск. После того как атаки турок были отбиты, они пошли на переговоры. 12 июля 1711 г. был подписан Прутский мирный договор, по которому Россия возвращала Турции Азов, а также обязывалась разрушить Таганрог и другие построенные на азовском побережье города. Одним из условий было обязательство не препятствовать возвращению Карла XII в Швецию.

Еще до Прутского похода русская армия овладела почти всей Прибалтикой и начала вести успешные боевые действия в Финляндии, а совместно с датчанами и саксонцами — в шведских владениях в Германии. Молодой Балтийский русский флот одержал 27 июля 1714 г. около мыса Гангут блестящую победу над шведским флотом и вскоре завоевал господствующее положение на Балтийском море. В этих условиях Россия стала стремиться к тому, чтобы заключить со Швецией выгодный мир и на этом закончить войну. Однако для этого потребовалась большая и длительная дипломатическая работа, а также новые военные удары. Особенно большое сопротивление заключению мира оказывала Англия, всячески подталкивая шведов к продолжению войны. В то же время Россия сумела лишить Швецию поддержки ее старого союзника, Франции, заключив с ней и Пруссией в августе 1717 г. Амстердамский договор. Швеция оказалась в отчаянном положении и вынуждена была начать мирные переговоры. Они закончились подписанием в городе Ништадте в Финляндии 30 августа 1721 г. мирного договора. По нему за Россией оставалась часть Карелии с Выборгом, Ингрия с Петербургом, Эстляндия и Лифляндия с Ревелем, Нарвой и Ригой, а также балтийские острова Эзель, Даго и Мен. По Ништадтскому миру Россия возвращала Швеции Финляндию, занятую русскими войсками, и уплачивала ей 1,5 млн руб. денег. Так закончилась Северная война.

В результате победы, одержанной в этой войне, Россия получила выход в Балтийское море и тем самым решила одну из важнейших задач своей внешней политики. Конечно, это отвечало прежде всего интересам господствующего класса дворян и нарождающейся буржуазии. В то же время возвращение древнерусских земель на Балтике и завоевание выхода к морю отвечало и общенациональным интересам, так как усиливало обороноспособность страны и способствовало ее дальнейшему экономическому и культурному развитию. Сенат торжественно преподнес Петру I титул императора, а Россия превратилась в империю. Одновременно изменилось и международное положение России. Она стала одной из великих европейских и мировых держав, и теперь уже ни один сколько-нибудь важный вопрос международной политики не мог решаться без участия России.

Во второй четверти XVIII в. основные задачи внешней политики русского правительства сводились к тому, чтобы на северо-западе сохранить без изменении установленные Ништадтом границы со Швецией, в Польше закрепить свое влияние или, во всяком случае, не допустить ее переориентации против России, а на юге прочно обезопасить свои границы, вернуть Азов и бороться за выход к Черному морю. Поскольку Англия и, особенно, Франция вели в то время враждебную по отношению к России политику, русское правительство для достижения своих внешнеполитических целей стремилось найти себе союзников и преуспело в этом. В 1726 г. были заключены союзные договоры с Австрией и Пруссией, что значительно укрепило международные позиции России на данном этапе.

В феврале 1733 г. умер Август II, и началась борьба за польский престол, в которой самое активное участие приняла Россия. Франция, проводившая политику создания «восточного барьера» против России, стала поддерживать Станислава Лещинского. Россия и Австрия выступили за кандидатуру Августа III, сына умершего Августа II. Среди польско-литовской шляхты также образовалось два лагеря, хотя большинство выступало за Лещинского. Тогда меньшинство обратилось за помощью к России, которая направила в Польшу войска, после чего Лещинскому пришлось бежать и польским королем стал Август III.

Потерпев поражение в польском вопросе, Франция с тем большей настойчивостью стала настраивать против России Турцию и Швецию. Россия, в свою очередь, также считала, что столкновение с Турцией неизбежно, и начала готовиться к нему. Военные действия начались фактически в 1735 г. с похода крымского хана на земли Ирана, возвращенные последнему Россией. По пути туда хан вторгся на русскую территорию, и произошло столкновение с русскими войсками, а весной 1736 г. Россия официально объявила Турции войну. Примерно через год на стороне России выступила Австрия, но ее войска действовали неудачно, и 1 сентября 1739 г. австрийцы заключили с Турцией сепаратный мир. Русская армия действовала с переменным успехом, громкие победы сменялись серьезными поражениями. Военные трудности, выход из войны Австрии, а также опасность нападения Швеции заставили русское правительство пойти на заключение 18 сентября 1739 г. Белградского мирного договора с Турцией. По нему Россия получила только Азов, хотя и без права держать там войска, все другие территориальные приобретения возвращались туркам. Большая и Малая Кабарда на Северном Кавказе объявлялась нейтральной полосой между Россией и Турцией. Итак, несмотря на большие жертвы, выхода к Черному морю завоевать не удалось, проблема осталась нерешенной.

Несмотря на доброжелательные отношения, установившиеся между Россией и Швецией после окончания Северной войны, в Швеции имелись и противники мира с русскими, которые рассчитывали взять реванш за поражение и вернуть земли, уступленные по Ништадтскому миру. Они опирались на поддержку Франции, а также Пруссии, король которой Фридрих II в 1740 г. напал на Австрию, стремясь отнять у нее Силезию, и поэтому старался удержать Россию от вмешательства в эту войну, натравив на нее шведов. 27 июля 1741 г. Швеция объявила войну России. Но в первом же крупном бою в 1742 г. у крепости Вильманстранд шведская армия потерпела жестокое поражение, после чего уже не оказывала почти никакого сопротивления, и русские войска заняли всю Финляндию. Швеция вынуждена была просить мира, который и был заключен 7 августа 1743 г. в Або. По нему Россия удержала лишь небольшую часть завоеванной финской территории, а все остальное возвращала шведам, проявив еще раз умеренность в сношениях с ними.

Крупнейшим международным конфликтом в середине XVIII в., в котором участвовала Россия, была Семилетняя война 1756–1763 гг. В основе его лежало два главных противоречия: во-первых, борьба Англии и Франции за господство над колониями и, во-вторых, соперничество Пруссии и Австрии за гегемонию в Германии. Внешняя политика Англии и Франции в Европе направлена была на то, чтобы найти здесь союзников и, втянув своего соперника в европейские дела, нанести ему поражение в колониях и на море. С другой стороны, Австрия никак не могла примириться с потерей Силезии, захваченной Пруссией, и обе державы энергично готовились к новой схватке. Политика России в европейских делах в то время определялась ее опасением перед растущей агрессией Пруссии, вставшей на путь захвата чужих земель. Особое беспокойство вызвало то, что прусский король Фридрих II стремился натравить на Россию Турцию и Швецию, а также не прочь был захватить часть Польши, Курляндию и Лифляндию. Накануне войны определилась следующая расстановка сил. С одной стороны выступали Франция и Австрия, заключившие 1 мая 1756 г. Версальский договор о взаимной военной помощи в случае агрессии против одной из них, а также Россия, готовая оказать им поддержку. С другой стороны находились Англия и Пруссия, заключившие так называемое Уайтхоллское соглашение, по которому обе стороны обязывались объединить свои силы для борьбы с иностранными войсками, вторгшимися в пределы Германии.

Фридрих II начал действовать первым. В августе 1756 г. без объявления войны он напал на Саксонию, разбил шедшие ей на помощь австрийские войска и вынудил Саксонию капитулировать. В то же время это нападение ускорило окончательное оформление антипрусской коалиции. В конце декабря 1756 г. Россия официально присоединилась к Версальскому договору Австрии и Франции, а в январе 1757 г. подписала с Австрией конвенцию, по которой каждая из сторон обязывалась выставить 80-тысячную армию и не заключать без взаимного согласия мира с Пруссией. А 1 мая 1757 г. между Австрией и Францией был заключен второй Версальский договор, по которому Франция обязывалась выставить против Пруссии 105 тыс. войск, или почти в 5 раз больше, чем по первому договору. Соблазнившись обещанием получить Померанию, против Пруссии выступила и Швеция.

В этой войне против Пруссии наиболее успешно действовала русская армия. В сражении при деревне Гросс-Егерсдорф 19 августа 1757 г. она нанесла пруссакам крупное поражение и в начале 1758 г. заняла всю Восточную Пруссию, в том числе Кёнигсберг, выйдя к нижнему течению Вислы. Самую большую победу русская армия над прусской одержала 1 августа 1759 г. близ Одера на высотах около деревни Кунерсдорф. Здесь прусские войска потеряли около 18 тыс. убитыми и ранеными, а сам король Фридрих II бежал с поля боя. В компанию 1760 г. русские войска 28 сентября заняли прусскую столицу Берлин. Однако все эти успехи из-за разногласий с австрийским союзником, разных дворцовых интриг, а иногда и бездарности командования не были использованы для окончательного разгрома Пруссии.

И все же ее положение к концу 1761 г. было уже безнадежным. Пруссию спасла неожиданная смерть Елизаветы Петровны 25 декабря 1761 г. Взошедший на престол Петр III был горячим поклонником Фридриха II, а все его ближайшее окружение, состоявшее из немцев-голштинцев, также ориентировалось на Пруссию. Поэтому Петр III не только прекратил войну с Пруссией, но заключил с ней военный союз, по которому русские войска должны были начать военные действия против вчерашних союзников. Однако антинациональная политика нового императора вызвала недовольство среди русского дворянства, и 28 июня 1762 г. в результате дворцового переворота он был свергнут и на престол взошла его жена, Екатерина II. Она отказалась от союза с Пруссией, но и войну с ней не возобновила. Но без помощи России Австрия и Франция не могли продолжать войну, и в 1763 г. она была закончена.

В результате Семилетней войны Россия не получила каких-либо территориальных выгод, но Пруссия, один из опасных ее врагов, была обессилена и на некоторое время выведена из строя. В ходе войны Европа еще раз убедилась в силе и мощи Русского государства и его армии, еще более вырос его международный авторитет.

Несмотря на успехи, достигнутые Россией в Семилетней войне, основные внешнеполитические задачи, стоявшие перед ней, — обеспечение выхода к Черному морю и воссоединение украинских и белорусских земель — все еще не были решены. На пути к достижению этих целей стояли не только Турция и Польша, но и некоторые другие государства, в особенности Франция, которую поддерживала Австрия. Франция боялась утверждения России на Черном море, так как это угрожало бы ее позициям на Ближнем Востоке. В свою очередь, Австрии не нравились усиление русского влияния в Польше, а также связи России с балканскими славянскими народами, часть которых входила и в состав Австрии. Ожесточенная борьба с Францией, нужда в русском железе, парусном полотне и лесе заставляли Англию искать сближения с Россией, но в то же время стремление последней овладеть берегами Черного моря и получить для флота право выхода в Средиземное море вызывало противодействие англичан.

В этих условиях естественным союзником России могла быть Пруссия, которая не имела непосредственных интересов в Турции и стремилась поживиться за счет Польши. Но осуществить эти планы Пруссия могла только в союзе с Россией, поэтому сама искала соглашения с ней. Все это привело к тому, что 31 марта 1764 г. между Россией и Пруссией был заключен оборонительный союз, по которому Пруссия обязывалась оказывать России денежную помощь в размере 400 тыс. руб. в случае ее войны с Турцией. Ни о каких территориальных требованиях к Польше в договоре не было речи. Заключение этого союза явилось началом нового курса во внешней политике России, который стал проводиться с воцарением Екатерины II. В 1765 г. был заключен договор с Данией, которая в обмен на уступку ей голштинских владений великого князя Павла Петровича обязывалась оказывать помощь России в случае ее войны с Турцией и Швецией. А в 1766 г. заключен торговый договор с Англией. В эти же годы усилилось влияние России в Польше, где после смерти Августа III на престол был избран ее ставленник Станислав Понятовский. Все эти соглашения создавали благоприятные условия для осуществления внешнеполитических задач России.

С другой стороны, они вызвали еще большее беспокойство у Франции и Австрии, которые с новой силой стали настраивать Турцию против России, обещая ей помощь и поддержку. Воспользовавшись небольшим пограничным инцидентом, Турция в октябре 1768 г. объявила России войну.

Турецкие войска с самого начала терпели поражение. В 1769 г. русская армия заняла Молдавию и Валахию, успешно действовала на Северном Кавказе и в Закавказье. Местное население с радостью встречало русские войска, которые несли им освобождение от турецкого гнета. В 1770 г. войска под командованием П. А. Румянцева в боях у Рябой Могилы и на реке Кагул наголову разгромили превосходящие силы турецко-татарской армии. Эскадра под командованием адмирала Г. А. Спиридова, прошедшая с Балтики в Средиземное море, 26 июня 1770 г. в Чесменской бухте в ожесточенном бою уничтожила турецкий флот. Русские войска высадились в Греции и на островах Эгейского моря, население которых встречало их как освободителей. В 1771 г. русская армия заняла Крым и ряд крепостей на Дунае.

Используя благоприятную обстановку, сложившуюся на фронтах, Россия приложила Турции начать мирные переговоры. Но последний отклонила эти предложения, надеясь на помощь союзников. Возникла опасность прямого вступления Австрии в войну на стороне Турции. Помимо этого Пруссия, напуганная русскими военными победами, стала искать сближения с Австрией. В этих условиях России пришлось согласиться на раздел Польши, на чем уже давно настаивали Пруссия и Австрия и фактически уже начали его. Польша в это время находилась в состоянии полного политического разброда. Центральное правительство фактически не имело власти. Отдельные группировки феодалов, борясь за влияние, не гнушались иностранной помощью и нередко предавали национальные интересы. Все это создавало почти неограниченные возможности для иностранного вмешательства в польские дела. Уже в 1770 г. Австрия и Пруссия под разными предлогами заняли ряд польских пограничных районов. По договору, заключенному в 1772 г. Австрия получила Галицию (Западную Украину), Пруссия — Поморье (без городов Гданьск и Торунь) и часть Великой Польши, а Россия — часть Восточной Белоруссии (воеводства Полоцкое, Витебское, Мстиславское и часть Минского) и Ливонии. Присоединение белорусских земель к России отвечало исконным стремлениям белорусского народа к воссоединению с братским русским народом.

В 1773 г. началась Крестьянская война под предводительством Пугачева, царское правительство решило как можно скорее окончить войну с Турцией, чтобы высвободить войска для подавления восстания. Было решено нанести Турции еще один сильный военный удар, что и было сделано в июне 1774 г. Русские войска перешли Дунай и нанесли туркам крупное поражение при Козлудже, осадили сильную крепость Шумлу, а некоторые части уже действовали за Балканами. Положение Турции стало безнадежным, и она запросила мира.

10 июля 1774 г. в болгарском селении Кючук-Кайнарджн между Россией и Турцией был подписан мирный договор, условия которого были продиктованы командующим русской армией Румянцевым. По нему к России переходили земли между Днепром и Южным Бугом, крепости в Крыму (Керчь, Еникале, Кинбурн), Азов и все земли до Кубани, а также Кабарда. Турция признавала независимость Крымского ханства. Русский торговый флот получил право свободного прохода по Черному морю и через проливы Босфор и Дарданеллы. Турция уплачивала России 4 млн рублей контрибуции. Народы Молдавии и Валахии формально оставались под властью Турции, но фактически были уже под протекторатом России. В мирном договоре имелись также статьи, которые облегчали положение угнетенных народов Балканского полуострова и Кавказа. Роль России на международной арене еще более выросла.

В последующие годы главные усилия русской дипломатии были направлены на то, чтобы до конца решить черноморскую проблему, поскольку Кючук-Кайнарджийский мир, несмотря на всю его выгодность, не сделал этого. Из перешедших к России портов только Керчь была пригодна для морского судоходства. Турция, хотя и признала независимость Крыма, не оставляла надежды вновь захватить его. Уже в 1775 г. она поставила ханом Девлет-Гирея. В ответ на это Россия ввела в Крым войска и провозгласила ханом Шагин-Гирея. Однако в 1782 г. сторонники Турции изгнали Шагин-Гирея. К берегам Крыма подошла турецкая эскадра. Тогда русское правительство вновь ввело в Крым войска. Крымский вопрос приобрел необычайную остроту, и его надо было как можно быстрее решать. В ходе переговоров с Г. А. Потемкиным Шагин-Гирей отказался от власти, и 8 апреля 1783 г. Екатерина II издала манифест о включении Крыма в состав России. В это же время была присоединена и территория между реками Ея и Кубань. В январе 1784 г. Турция подписала конвенцию, по которой признала присоединение Крыма и Прикубанья к России.

Присоединение Крыма и Северного Причерноморья к России имело большое историческое значение. Навсегда был положен конец разбойничьим набегам крымских и турецких феодалов на русские и украинские земли. Это привело не только к укреплению южных границ, но и к усилению экономического развития этих районов.

Одновременно с присоединением Крыма Россия добилась больших успехов на Кавказе. В результате длительных переговоров, которые велись между русским правительством и царем Картли и Кахетии Ираклием II, в июле 1783 г. в Георгиевске был подписан трактат, по которому Ираклий II вступал под покровительство России и признавал ее верховную власть. Тем самым Грузия получила новые, более благоприятные возможности для своего экономического и культурного развития.

Турция не хотела мириться с потерей Крыма и снова готовилась к войне, которую она и объявила России в августе 1787 г. А в июне 1788 г. Швеция, подталкиваемая Англией и Пруссией, также объявила войну России. В ходе военных действий русская армия и флот нанесли противникам сокрушительные удары. Среди них нужно отметить блестящие победы, которые были одержаны войсками под командованием А. В. Суворова под Фокшанами в июле 1789 г. и на реке Рымник в сентябре того же года. А на Балтийском море русский флот 13 августа 1789 г. в бою у Роченсальма почти целиком уничтожил шведскую флотилию. На суше по шведским войскам также был нанесен ряд ударов, в результате которых Швеция была выведена из войны. 3 августа 1790 г. в финской деревне Вереле между Россией и Швецией был заключен мир. Он значительно облегчил положение России, тем более что в это время произошли события, неблагоприятные для нее. Особенно важным было то, что под давлением Англии и Пруссии союзная с Россией Австрия заключила с Турцией перемирие. Воинственную позицию заняло английское правительство У. Питта, готовое начать с Россией войну. В этих условиях исход войны решили новые успехи русской армии. Особое значение имел штурм и взятие Суворовым И декабря 1790 г. Измаила, самой мощной турецкой крепости на Дунае, а в 1791 г. Черноморский флот под командованием Ф. Ф. Ушакова у мыса Калиакрии разгромил турецкий флот. После этого Турция прекратила борьбу.

В Яссах 29 декабря 1791 г. был подписан мир, по которому Турция подтверждала Кючук-Кайнарджийский договор, признавала присоединение Крыма к России, отдавала ей крепость Очаков, а граница России и Турции переносилась с Буга на Днестр. Ясский договор еще более укрепил положение России на Черном море. Новые успехи России вдохновляли балканские народы на борьбу против турецкого ига.

В конце XVIII в. царское правительство, как и вся феодальная Европа, враждебно встретило Французскую буржуазную революцию. Вместе с Англией, Пруссией и Австрией оно выступило в качестве инициатора удушения революционной Франции. Вместе с Австрией и Пруссией Россия участвовала во втором и третьем разделе Польши, которые были произведены в 1793 и 1795 гг. и в результате которых Польша как самостоятельное государство перестала существовать.

В целом в XVIII в. Россия достигла больших успехов в осуществлении своих внешнеполитических задач. Она добилась выхода к Балтийскому и Черному морям, возвратила все древнерусские земли, что имело жизненно важное, общенациональное значение для страны. В ходе решения внешнеполитических задач были созданы передовые армия и флот, одержавшие блестящие победы. Одновременно во внешней политике царизма начали сказываться и реакционные черты, особенно ярко проявившиеся в ликвидации польской государственности и в отношении к Французской буржуазной революции. В конце XVIII в. Россия заняла выдающееся положение на европейской и мировой арене.