Европейское воспитание

15

Зося возвратилась на следующий день вечером. Весь день она бродила по лесу и вернулась в отряд только после захода солнца. Янек нашел Зосю у Черва. Наверное, она принесла хорошие новости: Черв, волновавшийся последние несколько дней, теперь, похоже, успокоился.

— Ты придешь вечером?

— Да. Жди.

Чуть позже она пришла к нему в землянку. В руках у нее был пакет.

— Что это?

Она улыбнулась.

— Увидишь.

Янек разжег огонь. Дрова были сухими и быстро разгорелись. Стало почти тепло. Дерево весело трещало. Зося разделась и залезла под одеяла.

— Ты не голодна? Я могу бросить в воду пару картошек: они быстро сварятся.

— Меня накормили в городе.

Янек вздохнул. Она положила руку ему на плечо.

— Не думай об… Не надо. Это не важно.

— Я ненавижу их. Мне хочется их всех убить.

— Их нельзя всех убить.

— Но я хочу попытаться. Для начала мне хочется убить хотя бы одного.

— Не стоит труда. Все они когда-нибудь умрут.

— Да, но они не узнают, почему. Я хочу, чтобы они знали, почему умирают. Я скажу им, почему они умирают, а потом убью.

— Не думай об этом. Разденься. Иди ко мне. Вот так… Тебе хорошо?

— Да.

— Ты думал обо мне?

— Да.

— Много?

— Много.

— Все время?

— Все время.

— Я тоже о тебе думала.

— Все время?

— Нет. Когда я спала с ними, я о тебе не думала. Я не думала ни о ком и ни о чем.

— На что это похоже, Зося?

— Это как голод или холод. Как будто идешь по грязи под дождем, не знаешь, куда идти, а тебе холодно и хочется есть… Поначалу я плакала, а потом привыкла.

— Они грубые?

— Они очень спешат.

— Они бьют тебя?

— Редко. Только когда пьяные. И когда очень несчастные.

— Отчего?

— Не знаю. Откуда мне знать?

— Не будем об этом.

— Не будем об этом. Янек…

— Да?

— Я не противна тебе?

— Нет, что ты!

— Придвинься ближе.

— Я ближе не могу.

— Еще ближе.

— Еще ближе…

— Вот так.

— Зося!

— Не бойся.

— Я не боюсь.

— Может, ты не хочешь меня?

— Нет. Да.

— Не дрожи.

— Не могу.

— Дай мне тебя укрыть. Вот…

— Мне не холодно. Это не от холода.

— Отчего же тогда?

— Не знаю.

— А я знаю…

— Скажи мне, прошу тебя.

— Нет.

— Почему?

— Ты еще маленький.

— Нет.

— Скажу, когда подрастешь.

— Я уже взрослый.

— Нет.

— Я страдаю и борюсь.

— Ты еще ребенок.

— Я не ребенок. Я мужчина.

— Ты прав. Не сердись.

— Почему ты смеешься надо мной?

— Я не смеюсь над тобой. Ты мужчина. Поэтому и дрожишь.

— Объясни.

— Я не могу объяснить.

— Почему?

— Мне стыдно. Из-за слов. Они плохие.

— Ничего страшного. Расскажи мне все.

— Мне стыдно. Но ты поймешь. Побудь рядом со мной. Совсем рядом. Ты поймешь, почему дрожал… перед этим.

— После этого я не буду больше дрожать?

— Нет. Ты станешь спокойным и счастливым. Очень спокойным и очень счастливым.

— Я и так счастлив.

— Но ты дрожишь. И сердце так бешено стучит. И в горле пересохло: у тебя даже голос изменился, Янек… Наверное, я могу тебе это сказать. Наверное, ты достаточно взрослый. Наверное, я могу.

— Говори же скорее.

— Ты хочешь меня…

— Не надо так говорить. Это грязное слово. Мужчины им ругаются. Пожалуйста, больше никогда не говори его.

— Но другого нет.

— Есть. Наверняка, есть. Я спрошу. Завтра я спрошу у Добранского. Он должен знать.

— Теперь ты расстроился. Ты несчастен. Ты больше не любишь меня.

— Люблю. Я люблю тебя. Не плачь, Зося. Не надо. У нас есть время. Время учить и время забывать. Мы выучим красивые слова и забудем все плохие.

— У людей нет для этого красивого слова.

— Я его придумаю. Мы вместе его придумаем. Ты и я. Мы одни будем его знать. Мы одни будем его понимать. Мы никому его не скажем. Мы будем хранить его в тайне. Не плачь, Зося. Когда-нибудь немцев не будет. Когда-нибудь запретят голодать и мерзнуть. Не плачь. Я так люблю тебя.

— Повтори еще.

— Сколько угодно раз. Мне нравится это повторять. Я люблю тебя. Я люблю тебя…

— Красивое слово.

— Так не плачь же.

— Я уже не плачу. Огонь погас.

— Ну и пусть.

— Янек.

— Я люблю тебя…

— Ты милый. Ты не такой, как другие.

— Как другие?

— Мне приятно, когда ты прикасаешься ко мне. Прикасайся ко мне. Положи руку сюда, на грудь. Подержи ее здесь, пожалуйста.

— Я буду держать ее здесь всю ночь.

— Янек!

— Я буду держать ее здесь всю ночь…

— Янек, Янек…

— Иди сюда, Зося.

— Иду.

— Еще ближе. Как можно ближе. Вот так, да, вот так!

— Янек!

— Не плачь, не…

— О нет, я не плачу, о нет, нет…

— Не дрожи.

— Я не могу, я не…

— Зося!

— О, мой мальчик, если б ты знал, как…

— Зося…

— О, не уходи, останься, не шевелись… мой мальчик. Вот так, не двигайся, не шевелись. Пускай твое сердце стучит, оно так счастливо.

— Твое сердце тоже стучит.

— Оно тоже счастливо.

— Они оба стучат. Они разговаривают.

— Они оба счастливы.

— Нет, они не разговаривают, они поют. Зося, знаешь…

— Да?

— Это как музыка.

— Это прекраснее музыки.

— Это прекрасно, как музыка.

— Я не встречала ничего прекраснее. Если б ты знал, как я счастлива.

— Ты все еще дрожишь.

— Наверно, теперь я буду дрожать всегда. А ты стал таким спокойным, таким тихим.

— Я счастлив.

— Не оставляй меня, Янек. И прости меня… за город.

— Я прощаю тебе все. Я прощу тебе все.

— Я не знала, что это было. Я не ведала, что творю. Янек…

— Говори.

— Я больше не хочу заниматься этим с ними.

— Ты больше не будешь этим заниматься.

— Я больше не хочу заниматься этим ни с кем, кроме тебя. Только с тобой. Обещай мне!

— Я обещаю тебе.

— Я знала только это плохое слово и боль. Ты больше не пустишь меня к ним?

— Не пущу.

— Ты скажешь Черву?

— Завтра.

— Он поймет.

— Мне все равно, поймет он или нет.

— Он поймет. Он и раньше не решался смотреть мне в глаза. Можно мне жить вместе с тобой?

— Прошу тебя, живи вместе со мной, Зося.

— Знаешь, ведь я не больна.

— Мне все равно.

— Немецкие врачи регулярно меня осматривали. Это Черв придумал, чтобы меня здесь не трогали.

— Правильно сделал.

— И почему я раньше тебя не встретила?

— Я не сержусь на тебя. Это все равно, что погибнуть или умереть от голода. Это ничем не хуже и не лучше: это то же самое, это немцы.

— Но они не виноваты. Люди не виноваты. У них руки сами тянутся.

— Люди не виноваты. Виноват Бог.

— Не говори так.

— Он суров с нами.

— Нельзя так говорить.

— Он позволил немцам сжечь нашу деревню.

— Может, это не его вина. Может, он просто ничего не мог поделать.

— Он послал нам голод и холод, немцев и войну.

— Может, он очень несчастен. Может, это не от него зависит. Может, он очень слаб, очень стар, очень болен. Не знаю.

— Никто не знает.

— Может, он хотел нам помочь, но кто-то ему помешал. Может, он пытается. Может, у него получится, если мы ему немножечко поможем.

— Может быть. Почему ты вздыхаешь?

— Я не вздыхаю. Я счастлива.

— Положи сюда голову.

— Вот.

— Закрой глаза.

— Вот.

— Спи.

— Сплю… Угадай, что у меня здесь, в бумаге.

— Книга.

— Нет.

— Еда.

— Нет, смотри.

— Плюшевый медвежонок. Такой славный.

— Правда?

— Когда я был маленьким, у меня тоже был такой. Я звал его Владеком.

— А моего зовут Миша. Он у меня уже давно. Я всегда спала с ним, когда была маленькой. Это все, что у меня осталось от родителей. Я всегда сплю с ним… Правда, Миша?

Ее полусонный голос тихо произнес в темноте:

— Это мой талисман.