Фантастический альманах «Завтра». Выпуск второй

Все меньше тех вещей, среди которых

Я в детстве жил, на свете остается.

Где лампы-«молнии»? Где черный порох?

Где черная вода со дна колодца?

Где «Остров мертвых» в декадентской раме?

Где плюшевые красные диваны?

Где фотографии мужчин с усами?

Где тростниковые аэропланы?

Где Надсона чахоточный трехдольник.

Визитки на красавцах адвокатах,

Пахучие калоши «Треугольник»

И страусова нега плеч покатых?

Где кудри символистов полупьяных?

Где рослых футуристов затрапезы?

Где лозунги на липах и каштанах.

Бандитов сумасшедшие обрезы?

Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?

Одно ушло, другое изменилось,

И что не отделялось запятою.

То запятой и смертью отделилось.

Я сделал для грядущего так мало.

Но только по грядущему тоскую

И не желаю начинать сначала:

Быть может, я работал не впустую.

А где у новых спутников порука.

Что мне принадлежат они по праву?

Я посягаю на игрушки внука.

Хлеб правнука, праправнукову славу.

В мастерской живописца сидит манекен

Деревянный, суставчатый, весь на шарнирах.

Откровенный, как правда, в зияющих дырах

На местах сочленений локтей и колен.

Пахнет пылью и тленом, пахнёт скипидаром.

Живописец уже натянул полотно.

Кем ты станешь, натурщик? Не все ли равно.

Если ты неживой и позируешь даром.

Ах, не все ли равно. Подмалевок лилов.

Черный контур клубится под кистью шершавой.

Кисть в союзе с кредитками, краска со славой.

Нет для смежных искусств у поэзии слов.

Кто хозяин твой? Гений? Бездарность? Халтурщик?

Я молве-клеветнице его не предам.

Потому что из глины был создан Адам.

Ты — подобье Адама, бесплатный натурщик.

Кто я сам, если плачут и ходят окрест

На шарнирах и в дырах пространство и время.

Многозвездный венец возлагают на темя

И на слабые плечи пророческий крест?

Сам не знаю, что со мною:

И последыш, и пророк.

Что ни сбудется с землею.

Вижу вдоль и поперек.

Кто у мачехи Европы

Молока не воровал?

Мотоциклы, как циклопы.

Заглотали перевал.

Шелестящие машины

Держат путь на океан,

И горячий дух резины

Дышит в пеших горожан.

Слесаря, портные, прачки

По шоссе, как муравьи.

Катят каторжные тачки,

Волокут узлы свои.

Потеряла мать ребенка.

Воздух ловит рыбьим ртом,

А из рук торчит пеленка

И бутылка с молоком.

Паралитик на коляске

Боком валится в кювет.

Бельма вылезли из маски.

Никому и дела нет.

Спотыкается священник

И бормочет:

— Умер Бог, —

Голубки бумажных денег

Вылетают из-под ног.

К пристаням нельзя пробиться,

И Европа пред собой

Смотрит, как самоубийца.

Не мигая, на прибой.

В океане по колена.

Белый и большой, как бык.

У причала роет пену.

Накренясь, «трансатлантик».

А еще одно мгновенье —

И от Страшного суда,

Как надежда на спасенье.

Он отвалит навсегда.

По сто раз на дню, как брата.

Распинали вы меня.

Нет вам к прошлому возврата.

Вам подземка не броня.

— Ууу-ла! Ууу-ла! —

марсиане

Воют на краю Земли,

И лазурный луч в тумане

Их треножники зажгли.

Фиолетовой от зноя.

Остывающей рукой

Рану смертную потрогал

Умирающий Патрокл,

И последнее, что слышал, —

Запредельный вой тетив,

И последнее, что видел, —

Пальцы склеивает кровь.

Мертв лежит он в чистом поле,

И Ахилл не пьет, не ест,

И пока ломает руки.

Щит куст ему Гефест.

Пожалел Ахилл Приама,

И несет старик Приам

Мимо дома, мимо храма

Жертву мстительным богам.

Не Ахилл разрушит Трою,

И его лучистый щит

Справедливою рукою

Новый мститель сокрушит.

И еще на город ляжет

Семь пластов сухой земли,

И стоит Ахилл по плечи

В щебне, прахе и золе.

Так не дай пролить мне крови,

Чистой, грешной, дорогой.

Чтобы клейкой красной глины

В смертный час не мять рукой.