Фантастика 1982

ВАСИЛИЙ ГОЛОВАЧЕВ МЕРА ВЕЩЕЙ

С высоты в сорок тысяч километров Юпитер не был ни полосатым, ни пятнистым - невероятный по размерам кипящий котел, в котором то и дело взлетали вверх ослепительно желтые султаны аммиака, оранжевые протуберанцы гелия и серебристые волокна водорода: котел, поражающий воображение и заставляющий человека жадно вглядываться в его пучину, испытывая суеверный страх и не менее суеверный восторг.

Юпитер вторая, неродившаяся, звезда солнечной системы.

Модуль положило набок, и Пановский очнулся. Последовал мысленный приказ, летающая лаборатория поползла вверх, на более безопасную орбиту, сопровождаемая перламутровым ручьем “тихого” электрического разряда, на зигзаге которого вполне уместилась бы земная Луна.

– Спокоен старик сегодня, - сказал Изотов, отрываясь от окуляров перископа. - Радиус Ю-поля в два раза короче, чем вчера, мы даже не дошли до верхней гелиопаузы. Рискнем?

Пановский отрицательно качнул головой.

– Пора возвращаться. Мы и так проболтались без малого пять часов. Ловушки заполнены до отказа, записей хватит на неделю детального разбора.

Изотов хмыкнул, исподлобья взглянул на товарища, занимавшего в данный момент кресло пилота. Пановскому шел сорок второй год, был он высок, жилист, смугл от вакуум-загара.

Он начал работать над гигантской планетой двенадцать лет назад, когда закладывались первые Ю-станции на спутниках Юпитера, естественно, это был один из самых опытных ю-физи. ков, знавший все внешние повадки исполина, участвовавший в трех экспедициях глубинного зондирования его атмосферы.

– Жаль… - пробормотал Изотов, думая о своем.

– Чего жаль? - не понял Пановский, поправляя на голове корону мыслеуправления. Модуль продолжал ввинчиваться в гаснущее зарево разреженной водородной атмосферы Юпитера, направляясь к Амальтее, на которой располагалась Ю-станция “Корона-2”.

– Жаль, говорю, что не удалось увидеть КУ-объект. Вчера ребятам повезло больше.

Пановский поймал в визирные метки пульсирующий радиоогонек маяка станции, переключил управление на автоматику и повернулся к напарнику.

Изотов появился на Ю-станции недавно. Был он молод, настойчив, самолюбив и не успел еще растерять надежд открыть на Юпитере древнюю цивилизацию, существование которой то ставилось под сомнение, то вспыхивало ненадолго сенсацией в научных и ненаучных кругах солнечной системы.

– КУ-объект - это фикция, - убежденно сказал Пановский, продолжая исподтишка изучать лицо молодого ю-инженера. - Я летаю над Юпитером двенадцать лет и ни разу не видел ничего подобного.

– Значит, тебе просто не повезло. Ведь многие видели… Сабиров, Вульф, Генри Лисов…

– И никто из них не привез ни одной голографии.

Изотов вздохнул. Что правда, то правда: никто из ученых - зеленых новичков вроде него и опытных “зубров”, - не смог запечатлеть КУ-объект и доставить снимки на базу. На голограммах проявлялись лишь обычные облачные структуры верхней газовой оболочки Юпитера.

– Не вешай нос, - добродушно усмехнулся Пановский, видя, что напарник расстроен. - Повезет в другой раз, не со мной, видимо, я и в самом деле неудачник.

– “Сотый”, “Сотый”, - раздался в рубке знакомый голос диспетчера станции. - Срочно отвечайте, остался ли резерв в регистрирующей аппаратуре?

– Да, - коротко отозвался Пановский, бегло проглядев записи бортового координатора. - Три ленты в видеосканере и дюжина кристаллов в приемнике “Омеги”. В чем дело?

– Немедленно возвращайтесь к южной тропической зоне, координаты: сто семьдесят три южной широты и пятьдесят семь восточной долготы. Генри только что на главном оптическом обнаружил КУ-объект. Вы ближе всех в этом районе…

Диспетчер еще недоговорил, а Пановский уже успел перехватить управление у автомата и бросить модуль в разворот.

– Что я говорил! - воскликнул Изотов, скорее изумленный, чем обрадованный известием.

Пановский не ответил, лишь угрюмая складка появилась у него над переносицей. В существование КУ-объекта он не верил, как и в цивилизацию на Юпитере, тем не менее себе он мог признаться, что вера в чудо не угасла в нем по сей день.

Модуль вышел точно по координатам над большой облачной спиралью. В непосредственной близости от короны Юпитера голоса диспетчера уже не было слышно: сложная система радиационных поясов планеты полностью забивала эфир помехами. Пановский осторожно повел модуль к южному полюсу планеты, опасаясь приближаться к внутреннему кометно-метеоритному кольцу, возле которого плотность метеорного вещества достигала критических величин. И тут они действительно увидели загадочный КУ-объект.

Из желто-коричневой мути аммиачно-водородных облаков высунулся ослепительно белый “цветок” на тонком стебле: по форме КУ-объект напоминал земную гвоздику. Стебель “гвоздики” продолжал расти, она увеличивалась в размерах, и наконец стало ясно, что это вполне реальное явление, отнюдь не галлюцинации и не радиолокационный “призрак”.

Пановский задействовал аппаратуру видеосъемки и покосился на напарника.

– Везет же!… Честно говоря, я и сейчас не верю в его существование. Загипнотизировал ты меня своими рассуждениями, да и Ю-поле, наверное, действует, потенциал уже выше барьера безопасности…

– “Если на клетке слона прочтешь надпись “буйвол” - не верь глазам своим”, - процитировал Козьму Пруткова Изотов. - Ю-поле тут ни при чем. Кстати, почему эту штуку назвали КУ-объектом?

– Первым его увидел и описал год назад Константин Уткин, неисправимый фантазер и выдумщик, отсюда и сокращение… Он пропал без вести после второй встречи со своим “открытием”…

Изотов повернул голову, мгновение смотрел в серые непроницаемые глаза Пановского, словно пытаясь прочесть его мысли, потом расслабился и пожал плечами.

– Одна из тех случайностей, которая подстерегает любого из нас… Посмотри на анализаторы: материал КУ-объекта безобидное облако ледяных кристаллов. Правда, магнитное поле великовато для обычного облака… Давай подойдем поближе.

Пановский красноречиво постукал пальцем по лбу.

Модуль проходил уже над краем “гвоздики”, достигшей размеров земного Мадагаскара, и в этот миг что-то произошло.

Пановскому показалось, что КУ-объект взорвался! Модуль вздрогнул, оборвалось пение приборов в рубке, ослепли экраны, наступила глубокая тишина. И в этой тишине люди “услышали” Голос! Глубокий, нечеловеческий Голос-вскрик пронизал оболочку модуля, прошел сквозь все его защитные экраны и сквозь тела исследователей, и умчался в космос, в неизмеримую даль - бестелесная молния, сгусток мысли неведомого исполина. Это было последнее, о чем подумал Пановский. Хлынувшая в рубку тьма погасила сознание…

Зал связи Ю-станции “Корона-2” тонул в тусклом серо-желтом сиянии юпитерианского серпа: станция проходила над ночной стороной планеты. Гул переговоров отражался от стен зала, смешивался с гудками и свистами работающей аппаратуры и возвращался таинственным шепчущим эхом. Четыре видеома - это сокращение от слова “видеобъем” прочно вошло в обиход - отражали четыре таких же, как и этот, зала и группы людей у пультов связи и управления.

В зал вошел высокий бледный человек с узким и жестким лицом. На рукаве его куртки алел шеврон научного директора расступились люди, давая ему станции. У главного пульта пройти.

– Какие новости? - спросил он, почти не двигая губами.

– Второй КУ-объект мы прозевали, - сказал смуглый до черноты Генри Лисов. - Вернее, не знали, где ждать. Третий успели захватить почти в начале образования. А потом как отрезало, никаких следов. Видимо, существуют какие-то периоды активности КУ-объектов, когда они появляются довольно часто. Но какова длительность такого периода - неизвестно.

– Самое интересное, что третий КУ-объект ничего не излучал, как первые два, - сказал седоволосый Сабиров. - Но приборы обнаружили слабое волновое эхо в пространстве сразу после его выхода.

– Вы полагаете, что это был…

– Приемник, вернее, приемная антенна, если пользоваться земными аналогиями. А первые два были передатчиками. После выхода их в эфир станции слежения за пространством за орбитами Плутона и Цербера поймали “следы” импульсов, направленных в сторону шарового звездного скопления омега Кентавра. Час назад с Земли сообщили, что импульсы, по всей видимости, - одномоментные передачи огромных массивов информации.

– Итак, КУ-объекты - суть аппараты юпитериан, - медленно проговорил Зимин. - Цивилизация на Юпитере не миф!…

Вы хоть представляете себе грандиозность сего факта?!

Сабиров переглянулся с Генри Лисовым, но директор станции не ждал ответа.

– Три года мы возились с легендой о цивилизации на Юпитере, год - с легендой о КУ-объектах, не подозревая, что они существуют реально… Кстати, почему их невозможно голографировать?

Генри Лисов помялся.

– Гипотез много, но дельных ни одной… Может быть, все дело в Ю-излучеиии, сбивающем настройку приборов?

Зимин кивнул.

– Может быть. Что ж, мы на пороге величайших открытий за всю историю человеческой цивилизации! Что?

Сабиров откашлялся.

– У меня сложилась иная точка зрения. Уже сто лет человечество изучает Юпитер, из них более полувека - активно, с помощью автоматических зондов и обитаемых станций. Множество экспедиций в атмосферу и на дно, тысячи потерянных зондов, гибель исследователей… Едва ли юпитериане не замечают нас, по-моему, это невозможно, но тогда их молчание говорит об одном - об отсутствии интереса с их стороны к нам! О каком контакте может идти речь? А если они нас просто не замечают, значит, отличаются от нас по всем параметрам жизни. Да и как им не отличаться? Я до сих пор не могу представить, как на этом газо-жидкостном шаре могла возникнуть жизнь! А уж разумная жизнь!… - Сабиров развел руками.

– При чем тут твой скептицизм, Баграт? - улыбнулся Вульф. - Факты - упрямая вещь. Вот насчет контакта я с тобой согласен.

– Вопросы ко мне есть? - спросил Зимин, переждав шум. - Прежде всего у моих заместителей. В пятнадцать десять я снова отбываю на Землю.

– Есть, - сказал Сабиров. - Что с ребятами?

Зимин нахмурился, помолчал.

– Для них встреча с КУ-объектом в момент.излучения закончилась трагически. По мнению эскпертов, их модуль попал в краевую зону излученного импульса. У обоих шок, общий паралич… Их отправили в медцентр на Курилах. Еще вопросы?

Вопросов больше не было.

– Тогда попрошу всех вернуться к своим обязанностям. Помните, что на всех нас падает большая ответственность. Как бы ни был далек контакт с цивилизацией Юпитера, но начинать его придется нам.

Зимин подошел к главному обзорному видеому станции вплотную и несколько минут смотрел на слабеющее дымное свечение юпитерианского серпа, пока от него не осталась лишь тонкая бледная полоска. И тогда стало заметно тусклое багровое мерцание в толще ночной атмосферы планеты - отблеск небывалых по величине гроз, а может быть, и результат титанической работы неведомых ее обитателей.

– Вы напрасно не придаете этому значения, - сказал Старченко. - Это по-настоящему сенсационное событие!

Наумов молча разглядывал переносицу заместителя, удивляясь его недальновидности или… нежеланию вникнуть в суть дела. Сенсация… Неужели для него это только сенсация?

Что это - максимализм молодости или неопытность? Или, может быть, равнодушие? Ведь для тех двоих…

Он перевел взгляд на молочно-белые кубы реаниматоров, скрывающие в своем чреве ученых с Юпитера, пострадавших от неизвестного излучения. Вот уже месяц, как крупнейшие медики Земли: невропатологи, нейрохирурги, психологи, специалисты в области биоэнергетики и физики излучений пытаются спасти этих людей, но все, что удалось пока сделать - это предотвратить коллапс и паралич нервной системы обоих космонавтов. Тела их с помощью специальных устройств жили, а мозг не хотел просыпаться, пораженный чудовищной дозой неведомого излучения.

Гипотеза Наумова, высказанная им на консилиуме, породила сенсацию среди медицинских работников, именно о ней и рассуждал Старченко. Гипотеза состояла в том, что передача юпитериан, предназначенная для неизвестного людям абонента в шаровом звездном скоплении омега Кентавра… была воспринята Изотовым и Пановским на всех уровнях сознания и подсознания! Мозг обоих “захлебнулся” ливнем чужеродной информации, сфера сознания оказалась переполненной, а основная информация осела в глубинах неосознанной психики и привела к параличу всех двигательных центров, что не позволяло освободить память пострадавших обычными путями и почти не оставляло надежды на их излечение.

– Сенсация… - повторил Наумов. - Это прежде всего горе и боль их родных и близких, вот что это такое…

Он был молод - главный врач Симуширского медцентра нервный заболеваний. Небольшого роста, хрупкий, нервный, он не был красивым: лицо слегка портила угрюмая складка губ и неожиданно нежный “девичий” подбородок. Но когда он улыбался, а случалось это нечасто, - становилось понятно, за что его любят пациенты и персонал медцентра.

– И все же по сути дела у нас в руках клад с тайнами Юпитера! - упрямо заявил Старченко. -Представь, какие знания мы получим, расшифровав “записанную” в их головах информацию!

– Не знаю. - Наумов отвернулся и подошел к пульту медицинского комплекса. Автоматы продолжали следить за состоянием людей, и красно-зеленая гамма на панели пульта указывала на то, что пострадавшие находятся на грани жизни и смерти.

На панели замерцал синий огонек, и на трехметровые кубы реаниматоров опустились плоские многосегментные зеркала следящих систем. Одновременно ожил видеом над пультом, и взорам врачей предстали тела космонавтов, поддерживаемые невидимыми силовыми сетками. К рукам и ногам лежащих придвинулись белые шланги с присосами, на панели загорелась надпись: “Питание”.

Головы космонавтов скрывались в сложных ажурных конструкциях энцефаловизоров, но Наумову показалось, будто он видит страдальческие гримасы на белых как мел лицах, и ему стало зябко и неуютно.

Тихий звон видеовызова заставил Старченко замолчать и подойти к дальней стене зала, за перегородку технических систем. Через минуту он вернулся.

– Снова эта женщина Изотова. Просит пропустить в зал. Я сказал, сейчас время процедур и ты занят.

– Впусти. - Наумов нахмурил тонкие черные брови. - Это не просто женщина, это его жена.

– Жена! - хмыкнул Старченко. - Они же давно не… - Врач наткнулся на холодный взгляд главного и поспешил скрыться за перегородкой. Белобрысый, высокий, широкоплечий, шумный, он являл собой полную противоположность Наумову, и тот иногда удивлялся в глубине души, как это они проработали вместе уже два года. В этот день Старченко был Наумову особенно неприятен. Может быть, из-за того, что в его рассуждениях было рациональное зерно, и Наумову не хотелось в этом признаваться, а может, потому, что его уже месяц не покидало состояние неудовлетворенности.

Наумов вырастил из стены пару кресел и сел, продолжая наблюдать, как сменяются аппараты над телами людей.

Отчего же пришло острое чувство сострадания? Разве мало прошло перед ним пациентов? Разве мало он видел смертей? В тех случаях его не однажды охватывало отчаяние и гнев - медицина слишком часто оказывалась бессильной, и люди умирали, несмотря на все ухищрения ее многосотлетнего опыта. Люди научились побеждать болезни, прежде считавшиеся неизлечимыми, выращивать новые органы тела взамен утративших жизнеспособность, но мозг - мозг оказался слишком хрупким и сложным, и даже самые тонкие и точные методы его лечения подчас не давали желаемого результата. Мозг во многом продолжал оставаться тайной, открытие новых его возможностей происходило медленно, и люди продолжали умирать, если он оказывался поврежденным, продолжали умирать, если ошибалась природа, продолжали умирать на операционных столах под “ножами” хирургов в результате их неосторожности или незнания…

Из-за перегородки в зал шагнула молодая женщина, высокая, гибкая, с лицом строгим, настороженным, на котором выделялись твердые, властные губы. Взгляд ее синих глаз сказал Наумову, что он имеет дело с натурой сильной и целеустремленной.

“Такая не станет ни плакать, ни жаловаться…” - подумал он с мрачным удовлетворением.

– Здравствуйте, Валентин.

Голос у вошедшей был глубокого баритонального оттенка, который называют грудным, такой же красивый и уверенный, как и весь ее облик.

– Здравствуйте, Лидия, - ответил он, вставая навстречу. - Я не ошибся? Садитесь, прошу вас.

Изотова посмотрела на видеом, губы ее дрогнули.

– Он?

– Да, - кивнул Наумов, - слева.

Лидия едва заметно усмехнулась, Наумов понял: кому, как не ей. знать, с какой стороны лежит ее муж.

Они сели. Лидия еще с минуту смотрела на видеом, потом повернулась к главному врачу медцентра.

–Я знаю - вы один из лучших нейрохирургов Земли…

Наумов сделал протестующий жест, но Лидия этого не заметила.

– Не надо меня успокаивать, прошу ответить прямо: есть надежда? Есть ли надежда, что Сережа будет жить?

Наумов с трудом выдержал прямой синий взгляд, сделал паузу.

– Разрешите, прежде чем ответить, задать, в свою очередь, несколько вопросов? Первый: как давно вы не… живете с Сергеем?

Она нахмурилась, прикусила губу.

– Это необходимо для лечения? - Ирония еле заметна, но она есть.

– Да, - как можно тверже ответил он.

– Я не живу с Сергеем почти три года.

– И…

– Я люблю его.

Она произнесла последние слова так просто и естественно, что Наумов не мог не поверить ей. Но… любовь - и три года вдали друг от друга?

– В чем же причина вашей ссоры?

– Он спортсмен… - Заметив удивление в глазах Наумова, она заторопилась. - Он спортсмен во всем: в работе, в увлечении… в жизни. Он ни в чем не хотел быть вторым, и в семье тоже.

– Понятно. И вы не встречались с ним… потом?

– Встречались. Потом он ушел к Юпитеру… Послушайте, ну это же неважно, понимаете?! - В глазах ее плеснулись боль и гнев. - Мы были нужны друг другу, независимо от… Я люблю его, разве этого мало? И хочу знать, он будет жить?! Именно таким, каким я его знала?

Наумов невольно посмотрел на видеом, но тот уже погас: программа процедур закончилась.

– Знаете, Лидия, положение осложнилось. Изотов и Пановский попали не под простой лучевой удар, а под удар информационный. Ну, вы, наверное, уже слышали новость об открытии цивилизации на Юпитере. Так вот, юпитериане послали в космос мощный импульс, содержащий некую закодированную информацию, и, оказавшись на пути луча, Изотов… оба “поймали” импульс на себя, и информация “записалась” у них в мозгу почти на всех уровнях памяти. Мозг теперь заблокирован чужеродной информацией и разблокировать его мы… пока не в состоянии.

– Но ведь вылечивается же синдром Пальтса - болезнь мозга от переизбытка знаний?

– Это абсолютно другой случай, так сказать, “космический” синдром, шок от переизбытка сверхинформации, причем закодированной. неизвестным образом. И тут есть одна сложность… - Наумов помолчал, обдумывая, как бы смягчить объяснение, но так и не придумал. - Сложность в том, что мы еще сами не разобрались, какие центры и уровни памяти “забиты” ненужным знанием. Может случиться, что в результате операции сотрутся те виды памяти, которые заведуют механизмами памяти наследственной, то есть сотрется “я” Сергея Изотова. Это страшнее смерти.

– Не знаю, - покачала головой Лидия. - Что может быть страшней его смерти?

“Ты права, - подумал Наумов, - но что я могу сказать тебе в ответ? Кто-то заметил: “Если не знаешь, что сказать, говори правду”. Иногда жестокость - единственное выражение доброты”.

– Извините, что я так… сразу. Ведь все может закончиться хорошо.

– Спасибо. - Лидия встала, не поднимая глаз. - Я верю вам, верю, что вы сделаете все, чтобы спасти его…

Она попрощалась и вышла.

“Его!… Эгоизм в самом чистом виде! О том, другом, товарище ее мужа, она даже и не вспомнила, все заслонил любимый… Самый слепой из эгоизмов - эгоизм любви! Черт возьми, мне-то от этого не легче! Лгать другим мы разучились, и продолжаем лгать себе, испытывая при этом величайшее наслаждение! Как врач, специалист, я не верю в их излечение, но как человек, я надеюсь. А многое ли сделаешь, имея надежду и не имея уверенности?”

– Нас вызывает Ленинград, - сказал Старченко. - Экспертный отдел Академии медицины.

Наумов кивнул задумавшись. Красные огни индикаторов на пульте казались шипами, царапающими незащищенное тело.

В четырнадцать часов дня кабинет быстро заполнился светилами медицины Земли и представителями Академии наук, причем “живых” людей было от силы пять-шесть человек, большинство присутствовало через видеомы, хотя по внешнему виду невозможно было отличить видеопризрак от реального человека.

– Мозг человека способен вместить все знания, накопленные опытом нашей цивилизации, - продолжал молодой врач. - А у Пановского и Изотова заблокированы чуть ли не все уровни памяти, сознание и подсознание. Так что запас чужой информации, “забившей” даже инстинкты, огромен.

Среди общего оживления Зимин остался бесстрастен и холоден, он изучал Старченко.

– Существует ли возможность “считывания” этой информации?

Старченко замялся и оглянулся на главного.

“Этого следовало ожидать, - подумал Наумов. - Было бы странно, если бы кто-нибудь не задал этого вопроса. Что ему ответить? Что я уже думал над этим? И не пришел ни к какому выводу?…”

– Теоретически существует, - ответил Старченко. - Но на практике последние пятьдесят лет никто с этим не сталкивался, потому что случай этот особого рода. Понимаете… - Он помолчал. - Существует метод так называемой психоинтеллектуальной генерации, основанной на перекачке криптогнозы, то есть информации, осевшей в глубинах неосознанной психики, из сферы подсознания в сферу сознания. Но, во-первых, этот метод применялся всего один раз и нет доказательств, что он себя оправдал, а во-вторых, может оказаться, что мы сотрем психоматрицу субъекта, а для моих пациентов это равносильно смерти.

– Я понимаю. - Зимин тоже молчал некоторое время. - Но поймите и вы: открыта цивилизация на Юпитере! Чужой разум! Это событие просто колоссального значения для всей науки Земли, для всего человечества! И есть возможность узнать об этой цивилизации очень и очень многое - если верить вашим же словам! Представляете, что может в результате приобрести человек?! Мы с вами?

– Ну хорошо, предположим, мы “перепишем” всю информацию, - вмешался академик Чернышев. - Но-сможем ли прочитать все, расшифровать? Код записи может оказаться таким сложным, что расшифровать ее нам не удастся, что тогда? Тем более предназначалась передача не нам, люди попали под луч случайно…

Наумов благодарно посмотрел на старика: академик высказывал его мысль.

Зимин усмехнулся, но глаза его остались холодными и настороженными. Наумов ощущал его взгляд физически.

– Кроме всего прочего, - сказал Наумов, - существует врачебная этика (“Давай, давай, борись с самим собой, доказывай, что слова твои - сама истина, что человеколюбие и только человеколюбие руководит тобой, в то время как Зимин… что Зимин? Он ведь тоже, наверное, не для себя старается?…”) и принципы человеческой морали. Кто возьмет на себя ответственность за убийство людей даже во имя блага для всего человечества?! И кто в конце концов разрешит нам это сделать? Родственники пострадавших? Их любимые и любящие?… Да и не в них дело, поймите, мы не должны ставить на весы жизнь людей и даже самый бесценный материальный выигрыш - знание.

Наумов видел, что убеждает он прежде всего самого себя, и понимая это, не мог не чувствовать, что фальшивит, и эта фальшь, казалось ему, видна и остальным.

– Я не спорю, - негромко сказал Зимин. - Но в истории известны примеры, когда люди рисковали жизнью во имя гораздо менее значимых целей.

– Да, но они шли на это сами, - так же тихо сказал Чернышев, - ив этом их преимущество. За них никто не решал, не распоряжался их жизнью. По-моему, прав Наумов, мы не должны решать вопросы жизни и смерти, не спросив у тех, кто рискует жизнью. Но мы отвлеклись от основной проблемы - как лечить этих людей. Давайте оставим в стороне правовые вопросы дела и вернемся к медицине.

– Правильно, - поддержал академика один из специалистов в области излучений. - Мы собрались, чтобы обсудить методы их лечения, проблема чисто медицинская, и не надо привлекать в нее морально-этический кодекс.

Зимин хотел что-то сказать, но передумал.

Разговор перешел в русло медицины. Наумов больше не вмешивался в обсуждение предлагаемых методов лечения, хотя здесь присутствовали многие авторитеты в области изучения человеческого мозга. Он только командовал техникой кабинета, показывал палаты, записи, документы, а в голове стучала мысль: “Не все еще закончено в этом споре, не все аргументы исчерпаны. Зимин не остановится перед хрупкой, по его мнению, преградой этики. И к сожалению, он не одинок в своем мнении, - для только что выступавшего этот случай, вероятно, лишь повод для диссертации… Но самое страшное - я не чувствую себя противником Зимина. К тому же в любом случае способ лечения космонавтов небезопасен, и это плохо! Это главное, на что сделает упор сам Зимин и его сторонники, выйдя в высокие инстанции. А где найти контраргументы, я не знаю…” В то, что Зимин обратится в арбитраж более высокого ранга, в Академию медицины, а может быть, и в ВКС - Высший Координационный Совет Земли, Наумов не сомневался.

– Предстоит тяжелое объяснение в методсовете академии, - сказал Чернышев, когда совещание закончилось и кабинет опустел. - Но я с вами, Валентин, можете располагать моим голосом.

– Вы не со мной, - пробормотал Наумов. - Вы с ними. - Он мотнул головой в сторону включенного видеома, показывающего реанимационную.

–. А я понимаю Зимина, - сказал Старченко, выключая аппаратуру. - Юпитер изучается более ста лет, и сколько там погибло исследователей - уж наверняка не единицы. Сравните - за полтора века с грехом пополам определили наличие на Юпитере цивилизации, и появилась возможность за несколько минут раскрыть ее суть!

– Я его тоже понимаю, - с горечью сказал Наумов и вспомнил лицо Лидии Изотовой. - Скачок вперед, к новым вершинам знания, к великим открытиям… Если бы при этом не надо было перешагивать через такую “малость”, как жизнь двоих…

В холле Управления аварийно-спасательной службы Наумов несколько минут разбирался в указателях, нашел нужный лифт и вскоре уже стоял перед дверью в отдел безопасности космических исследований. Дверь раскрылась лепестками диафрагмы, и он вошел.

В кабинете начальника отдела находилось двое: сам Молчанов, невысокий, худощавый, спокойный, с серыми внимательными глазами, и академик Зимин.

– Ну что там, Валя? - спросил наконец Молчанов. - Что будем делать?

– А что надо делать? - удивился Наумов. - Если ты в курсе проблемы, то повторяться я не буду.

– В общих чертах ознакомлен, - Молчанов бросил взгляд на дверь, за которой скрылся Зимин. - Что и говорить, открытие цивилизации на Юпитере, на этом газовом шаре!… У меня и без того проблем хватало, а теперь вовсе вздохнуть некогда.

Наумов иронически усмехнулся.

Молчанов посмотрел ка него оценивающе.

– Что, жалоба не по адресу? Ты прав, у кого из нас нет забот… А что, Валя, Изотов и Пановский действительно восприняли информацию юпитериан? - внезапно спросил он.

– В том-то и проблема! Чтобы вылечить космонавтов, надо “стереть” чужую для них информацию, иного выхода попросту нет. Не существует!

– Понимаю. Ну а если, “стирая” эту информацию, одновременно записывать ее в память машины?

– “Стирать” и “стирать и записывать” - суть два разных метода, причем последний наверняка убьет людей.

– Убьет?

– Ну, не в физическом смысле, но мы просто рискуем стереть человеческое “я”, личность, что для пострадавших равносильно смертному приговору.

“Повторяю в третий раз! - тоскливо подумал Наумов. - Последний ли? Каждому надо доказывать, убеждать… и себе в том числе. Когда же настанет время мысленного сопереживания, сострадания, сочувствия? Когда не надо будет убеждать собеседника, ибо он и без слов почувствует твою растерянность и тоску…”

– Зимин говорил, что и обычное “стирание” может дать отрицательный результат.

Наумов сжал зубы так, что они заныли.

– Может. И все же риск уменьшается.

– Риск все равно остается. - Молчанов предупреждающе поднял руку. - Погоди, не спеши доказывать обратное, прибереги доказательства и красноречие для ВКС.

Наумов недоверчиво посмотрел в глаза начальнику отдела.

– Так серьезно?

Молчанов почесал горбинку носа, утвердительно кивнул.

– Понимаешь, Валя, после того неожиданного открытия цивилизации на Юпитере уже погибли двое, двое исследователей.

Наумов побледнел.

– Так что проблема несколько серьезней, чем ты себе представляешь. Открытие взбудоражило всю систему Ю-станций, ученые грезят контактом… Дальнейшее изучение планеты повлечет новые жертвы… и, возможно, та информация, которой обладают Пановский и Изотов, спасет не одну жизнь. Я понимаю. - Молчанов встал и медленно прошелся по кабинету, остановился у окна. - Этико-моральная сторона любого действия ни для кого из нас не является отвлеченным понятием, но она не должна становиться и самоцелью.

– Но я отвечаю за их жизнь. - Наумов тоже встал и подошел к окну. - Я врач и обязан думать о своих пациентах.

– А я обязан думать о живых, - тихо сказал Молчанов.

В душе Наумова копились пустота, и холод, и странное ощущение вины. За что? Перед кем? Будто и решения своего он не менял, и аргументы не все исчерпал… Но вот уверен ли он в решении? Нет же, не уверен, иначе откуда взялась бы эта тоска и мука?… Как это получается у Зимина: жизнь одних за счет жизни других?! Молчанов, по всему видно, тоже близок к его позиции… Но не эгоизм же ими руководит, не холодный расчет - самые благие намерения… Стоп, стоп! Вспомни-ка: “Дорога в ад вымощена благими намерениями”! Господи, какой ценой иногда приходится расплачиваться за очевидное, самое простое и верное на первый взгляд решение! Кто же способен оценить, что дороже - человеческая жизнь или знания, добытые ценой смерти?! Нет, не так - страшней: убить, чтобы спасти! Так? На войне когда-то тоже убивали врага, чтобы спасти друга… И это не то… При чем тут враг?! Кто - враг? Обстоятельства?…

Наумов взмок от усилий вылезти из той трясины рассуждений, в которую влез, пытаясь оправдать сразу обоих: себя и неведомого оппонента, и вытер мокрое лицо ладонью.

– А ты как думал? - покосился на него Молчанов, видя, что творится в душе товарища. - Подчас принять решение трудней, чем пожертвовать собой, уж ты мне поверь.

Наумов вдруг снова, уже в который раз, вспомнил Лидию Изотову. Она верила в него. И те, другие, приходившие потом, друзья и родственники ученых, они тоже верили в него. А он?

В кого верит он сам? В себя?…

– На кого мне выйти в ВКС?

Молчанов вернулся к столу и тронул сенсор.

– К Банглину, наверное. К кому еще? Только не пори горячку, на твоем лице написано все, о чем ты думаешь. Таких, как Зимин, много, и в ВКС они тоже найдутся. Он тут наговорил столько, что я почти согласился с ним, но ты учти - во многом он-таки прав! И рискованные полеты к Юпитеру - это ого-го какой аргумент! Ты не был над Юпитером? Ни разу? Я так и думал.

– А ты не встречался с родственниками моих пациентов… - пробормотал Наумов. - У тебя не было такого, чтобы от твоего решения зависела жизнь другого человека?

Молчанов застыл, потом медленно разогнулся, упираясь кулаками в панель стола, и на мгновение утратил самоконтроль - лицо его стало несчастным и старым.

Наумов пожалел о сказанном, извинился, пробормотал слова прощания и пошел к двери.

Юпитер кипел, увеличиваясь в размерах. Вот он закрыл собой боковые экраны, затем кормовые, рубку заполнил ровный глухой шум - фон радиопомех. Все предметы окрасились в чистый желтый цвет - настолько интенсивным было свечение верхней разреженной атмосферы планеты.

– Бамм!

Модуль содрогнулся, под ним загудело и загрохотало, в носовом экране выпятился из сияющей клочковатой бездны странный золотой горб, распустился кружевным зонтом и медленно пополз в высоту, рассыпаясь белыми волокнами толщиной с “нормальную” планету. Одно из волокон настигло убегающий прочь модуль, изображение в носовом видеоме покрылось черной сеткой трещин.

– Падаю! - раздался слабый, искаженный помехами голос. - Не могу… Прощайте!…

Экран потух.

Наумов закрыл глаза и остался недвижим.

– Это их последняя передача, - донесся словно издалека голос Старченко. - Погибли все трое: Сабиров, Вульф и Горский. Показывать дальше?

Наумов покачал головой.

– Не надо. Оставь записи, может быть, я просмотрю их позже.

Старченко выключил проектор и, поколебавшись, ушел. Наумов посмотрел на часы: шел девятый час вечера. “Одиннадцатый по среднесолнечному, - перевел он в уме. - Где у них консультативный отдел? Кажется, в Ленинграде, а там уже утро”.

Он соединился с центральным справочным бюро ВКС и через него с консультативным отделом Совета. Узнал телекс Банглина и с ходу хотел позвонить ему. Однако еще с полчаса сидел в кабинете, постепенно заполняющемся сумерками, и смотрел сквозь прозрачную стену на далекий черный конус пика Прево, врезанный в вишневый тускнеющий закат.

Над далеким Юпитером в тщетных попытках постичь его суть, тайны бытия и молчаливое пренебрежение к роду человеческому, к попыткам установления контакта с обретенными братьями по солнцу продолжали гибнуть люди, первоклассные исследователи и сильные натуры. Зов тайны - сквозь боль собственных ошибок, сквозь ад мучительных сомнений в собственной правоте, сквозь слепую веру в совершенство разума и сквозь собственное несовершенство! Вперед! И только сам человек способен оценить поражение, делающее его человечней.

Юпитер - лишь миллионная доля проблем, волнующих человечество. Какой же ценой платит оно за прогресс в целом, если одна проблема требует гибели многих?! И как сделать так, чтобы не платить человеческими жизнями ради решения любых, самых грандиозных задач? Или не существует иной меры вещей?…

На пульте слабо пискнул вызов. Наумов повернул голову, подождал. Сигнал повторился. Это была жена.

– Я тебя заждалась, Валя, - с упреком сказала она. - Уже девять!

– Извини, Энн, - пробормотал Наумов. - Я скоро приду, только закончу один не очень приятный разговор.

– Ты плохо выглядишь. Что-нибудь случилось?

– Ничего. Наверное, эффект освещения, у нас тут сумерки.

– Да, вижу. Это из-за твоих новых подопечных - Пановкина и Изотова?

– Пановского, - поправил он машинально. - Понимаешь, Энн… Их надо срочно оперировать, а я… я боюсь.

Она внимательно посмотрела ему в глаза и сказала решительно:

– Приезжай поскорей, слышишь? Обсудим это вдвоем.

Наумов кивнул.

– Видеом угас. Снова сумерки завладели кабинетом.

Наумов по долгу службы часто имел встречи с председателем комиссий морали и этики, и каждый раз у него складывалось впечатление, будто он беспокоит этого страшно занятого властного человека по пустякам. Впрочем, не у него одного возникала такая мысль, хотя о Банглине ходила слава точного до педантизма и обязательного человека, человека слова.

– Я, собственно, к вам вот по какому вопросу… - начал Наумов, не зная, как сформулировать этот свой проклятый вопрос.

– Пановский и Изотов, - сказал Банглин.

– Да, - кивнул Наумов, не удивляясь; вездесущий Зимин успел побывать и здесь. - Возникла проблема…

И снова Банглин опередил его.

– Выбор метода оперирования, так?

– Да. Дело в том, что нейтрохирургическое вмешательство в мозг почти всегда чревато последствиями, даже микролазерное и тонкое магнитное сканирование ведет к разрушению соседствующих с оперируемым участков мозга, и хотя в нормальной жизни это, как правило, не отражается, однако природа зачем-то конструировала запас клеток, который мы уничтожаем не глядя? А что теряет человек в результате операции, никто не знает. В случае с учеными изложенный мною тезис звучит так: при “перезаписи” информации с мозга на машину вероятность их гибели увеличивается по сравнению с методом “простого стирания”. Я сделал расчет, по которому вероятности неблагополучного исхода относятся, как два к трем.

– Вектор ошибки?

– Пятьдесят пять на сорок пять. - Наумов невольно покраснел, но не опустил взгляда. - Но соотношение не определяет исхода и не отрицает…

Банглин кивком прервал его речь.

– Полно, Валентин, эмоции тут ни при чем. Вы сами понимаете, риск остается, а соотношение два к трем не слишком выразительно. Расскажите-ка лучше, как относятся к операции друзья и родственники пострадавших.

Наумов еле сдержался, чтобы не пожать плечами. Он устал и был зол на себя за слабоволие. Мысль, что он попросту струсил перед операцией и пытается теперь переложить ответственность на чужие плечи, не покидала его, а звонок Банглину вообще стал казаться жестом отчаяния, какового он в себе не ощущал.

– Пановский холост, - медленно начал он. - Отец его в дальней экспедиции и ничего не знает. Мать… ну, что мать, она, как и все матери, сын ей нужен живой. Она согласна на любую операцию, которая спасет ее сына. У Изотова отец и мать, две сестры… жена. Ситуация примерно такая же. О жене и говорить не приходится, я уже разговаривать спокойно с ней:не могу, так и кажется, что я во всем виноват.

Банглин чуть заметно улыбнулся - глазами, губы и лицо остались неподвижными.

– Ясно. Охарактеризуйте, пожалуйста, каждого.

Наумов озадаченно потер подбородок.

– Я ведь до этого случая их не знал, могу рассказать только с чужих слов…

– Этого достаточно.

– Тогда… Пановский. Ему сорок один год, специальность - ю-физик. Начинал работать над Юпитером в числе первых исследователей на стационарных комплексах. Три экспедиции глубинного зондирования планеты, последняя едва не закончилась трагически, их спасли в момент падения… Спокоен, малоразговорчив, необщителен, но всегда готов помочь товарищу… Извините за путаную речь, я волнуюсь, а последняя характеристика универсальна, наверное, для всех космонавтов. Вот, пожалуй, все, что я о нем знаю. Изотов очень молод, он почти мой ровесник, по специальности - конструктор молектронной аппаратуры. Хороший спортсмен - мастер спорта по горным лыжам. (“Он спортсмен во всем, - вспомнил врач. - В работе, в увлечении… в жизни”.) Честолюбив, упрям, любит риск, излишне самонадеян…

В глазах Банглина зажглись иронические огоньки, но Наумов сделал вид, что не заметил.

– Мне кажется… - Глаза члена В КС вновь обрели способность видеть настоящее. - Вы преувеличиваете размеры проблемы. И недооцениваете себя. Я не чувствую в вас уверенности, профессиональной уверенности врача, не говоря уж об уверенности психологической, гражданской. Даже не зная всех событий, могу предположить, что вы задумались над шкалой общественных ценностей, так? Но и не имея понятия о существовании определенных нравственных норм, присущих обществу на данном этапе развития, норм врачебной этики, права врача решать - какой метод использовать для лечения больного, можно принять решение, исходя из одного простого принципа: мера всех вещей - человек! Человек, и ничто иное! Да, было бы интересно раскрыть тайны Юпитера, тайны его цивилизации, и этот интерес общечеловечески понятен: кто бы мы были, не будь у нас страсти к познанию? Любопытства? И все же пусть вас не смущают доказательства и примеры прошлого. К сожалению, кое-кто прав: как и сотни лет назад, человек иногда рискует жизнью во имя неоправданных целей. А тут - познание открытой цивилизации, случай беспрецедентный в истории человечества! Плюс к этому возможное предупреждение гибели исследователей. Поневоле задумаешься, я вас вполне понимаю. Ведь мы не отступим, нет? Да и куда отступать? Вот и подумайте, разберитесь в себе, и, когда придет уверенность, когда вы будете убеждены в своей правоте, - позвоните мне, и мы возвратимся к этой теме. Только времени у нас с вами мало. Заседание ВКС послезавтра, и к этому сроку вы должны быть готовы.

Наумов кивнул. Банглин помолчал, медля выключать связь и выжидательно глядя на него. Наконец Наумов шевельнулся и сказал:

– Я не буду звонить… я должен решить сам… Подождите, еще один вопрос: ВКС собирается из-за случая с космонавтами?

Банглин вдруг улыбнулся по-настоящему: улыбка у него была хорошая, добрая и немного грустная.

– Я же сказал - не преувеличивайте размеров проблемы до масштабов, способных потрясти все человечество. Нет, ВКС будет решать множество задач, и лечение пораженных излуче№ нием ученых - одна из них. Но для вас, - Банглин погасил улыбку, - для вас она остается главной и очень серьезной. Это именно тот экзамен, не сдать которого вы не имеете права.

Он кивнул и отключился.

“А ведь он уже решил! - понял вдруг Наумов. - Он решил, это заметно. И Зимин решил - по-своему, Молчанов - тоже по-своему… А я? Я - врач?! Чего я боюсь больше всего: принять неправильное решение или оперировать? Не знаю…” Наумов убрал одну из прозрачных стен кабинета и подошел к образовавшемуся окну.

“Как странно: один говорит - проблема серьезнее, чем ты думаешь, и он прав. Другой - не преувеличивайте масштабы проблемы, такие тысячами встают перед человечеством, и он тоже прав! Наверное, все дело в том, что проблема, мизерная для всего человечества, оборачивается макропроблемой для одного человека, превращается в такую ношу, что выдерживают ее не все. Но черт возьми, каким же образом из тысяч субъективных мнений образуется одно объективное знание?! Маленькая задачка, слишком ординарная для всего рода людского, и как же она велика, когда ты выходишь на нее один на один!… Как сделать, чтобы не ошибаться? Как спасти этих двоих, стоящих на грани вечности, и уберечь живых, рискующих жизнью каждый день, идущих на подвиг и не знающих этой своей добродетели?! Как?…”

Над черным острием вулкана на другой стороне бухты всплыл узкий серп месяца - кубок амриты, из которого боги извечно пили свое бессмертие. Бухту пересекла зыбкая, блещущая рассыпанным жемчугом полоска.

Наумов подставил лицо призрачному свету, а в ушах вдруг раздался басовитый гул юпитерианских недр, свисты и хрипы радиопомех, писк маяков и исчезающий, задыхающийся человеческий голос: “Падаю!… Не могу… Прощайте!…” “Спасти тех, кто сейчас идет на штурм Юпитера и кто пойдет завтра… И спасти двоих, перегруженных чужой информацией… Но если спасти их, если поставить задачу - любой ценой спасти космонавтов, то кто-то снова будет падать на Юпитер?…” “Падаю!… Не могу… Прощайте!…”

– А я могу?! - крикнул Наумов в лицо ночи. Молча крикнул, сердцем, страстно желая, чтобы пришло к нему ощущение будущей удачи. Кто он - без права на ошибку? Мыслящая система, загнанная в тупик логикой трезвого расчета.

Но с другой стороны - и м е е т ли он право на ошибку. Выходит, мера ошибки - тоже человек? Его жизнь?… Кто это сказал?

С своей тропы ни в чем не соступая,

Не отступая, быть самим собой.

Так со своей управиться судьбой.

Чтоб в ней себя нашла судьба любая

И чью-то душу отпустила боль…

Быть самим собой. Не это ли главное?…

Птица под окном перестала кричать…