Фантастика 1982

КИРИЛЛ АНДРЕЕВ ЧТО ЖЕ ТАКОЕ НАУЧНАЯ.ФАНТАСТИКА?

На Западе научную фантастику до сих пор часто сближают с утопиями. Но утопии древности и великих предшественников научного социализма были абсолютно лишены технического или научного арсенала. Авторы их искали рецептов для создания совершенного общества на том уровне экономического и технического развития, на котором находилось тогда человечество.

Там вы не найдете ни слова ни о науке, ни о технике.

Сближают научную фантастику и с приключенческой литературой. Но наличие острого сюжета, “приключений” далеко не обязательное свойство научной фантастики - вспомним хотя бы великолепный “Туннель” Келермана. Бывает, правда, приключенческая литература, которая использует приемы и средства научной фантастики, - это вполне законный прием, но в подобных произведениях научная или техническая идея.(проблема, конструкция) всегда является только фоном или деталью, но никогда - материалом или темой такого произведения.

Мы должны отграничить от научной фантастики романтическую фантастику типа фантастики Гофмана, Эдгара По или нашего советского писателя Грина. Это совершенно особое направление, которое может и должно развиваться, но не оно является для нас главным путем.

Подлинная научная фантастика вырастает на ином субстрате- на субстрате современной науки, проникающей во все поры нашей жизни. Вне науки мы не мыслим развития нашей промышленности, без науки невозможно процветание сельского хозяйства. Наука настойчиво требует себе места в искусстве.

Наконец, научным коммунизмом называется то мировоззрение, которое объединяет нас, поднимает и двигает вперед.

Существует еще одна разновидность литературы, которую сближают с научной фантастикой. Это политический памфлет, также использующий арсенал науки и приемы фантастики.

Но-там не наука является темой, а политическая идея автора.

Вспомним “Войну с саламандрами” Чапека, вспомним “Священного жирафа” испанского писателя Сальвадора де Мадариага или книги советского писателя Лагина. Это направление, при. всей его важности, не находится в том русле, которое мы обсуждаем.

Конечно, никакой литературный жанр нельзя точно отграничить - мы знаем, как условны литературные дефиниции.

Но ведь и солнечный спектр не имеет видимых границ составляющих его цветов, однако никто, если он не дальтоник, не спутает красный цвет с зеленым. Так и человек, если он не литературный дальтоник, не спутает с другими жанрами научнофантастическое произведение.

Основным критерием для оценки научной фантастики и с художественной и с научной стороны должна быть ее научная и художественная достоверность, бесспорность жизненной правды. Если автор в центре действия поставил научное изобретение, которое не является основной темой произведения, но служит лишь для мотивировки действий героев, для перенесения их в фантастическую обстановку, то допустимо и не научное предположение. Если вы в эту ситуацию верите, то такая фантастика уже имеет право на существование, и именно к таким мы относим произведения, которые по праву называем научно-фантастическими - будь то “Машина времени” Уэллса, “Аэлита” или “Гиперболоид инженера Гарина” Алексея Толстого. Ведь вся реальность и вся фантастика этих романов создана современной наукой.

Научная фантастика только тогда сильна, когда, выражая идеи своего века, видит их уже воплощенными в действительности. Но писатель не может указать пути конструктору или ученому к конечной цели. Торопясь в будущее, которое он сам увидел в воображении уже живым, писатель поневоле перескакивает через какие-то этапы работы инженера; как прием он вводит фантастические и даже совсем ненаучные подробности, чтобы сконцентрировать в смелом художественном образе мечту своего времени.

Именно поэтому не нужно думать, что фантастика это только литература о будущем. Фантастика вырастает на почве сегодняшнего дня, черпает в нем свой материал. Ей совсем неважно, сбудутся или нет предсказания писателя. Ей важно, что она звала к ним и воплотила в фантастических образах мечту своего времени.

Если мы вспомним мечты зачинателя реалистической научной фантастики, каким считается Жюль Берн, мы увидим, что не такой стала подводная лодка, как его “Наутилус”, непохожи наши вертолеты на его “Альбатроса” и не таким путем завоевывается межпланетное пространство. Но важно, что он верил, что человек будет летать, достигнет морского дна и проложит дорогу к звездам.

Разные писатели идут разными путями, но идут всегда к одной цели. И этот широкий спектр фантастики существовал всегда, и никогда не удавались попытки искусственно отграничить и в какой-то степени противопоставить разные ее направления.

Вспомните споры о том, какого пути придерживаться советской фантастике - Жюля Верна или Герберта Уэллса? Любопытно, что между этими писателями более полувека назад произошла полемика о тех путях, которыми они шли. Я позволю себе привести две цитаты из этого спора. Это полемика не прямая, она - в их высказываниях о литературе.

В беседе с одним английским журналистом Жюль Берн сказал о Герберте Уэллсе: “На меня произвел сильное впечатление ваш новый писатель Уэллс. У него совершенно особая манера, и книги его очень любопытны. Но по сравнению со мной он идет совсем противоположным путем… Если я стараюсь отталкиваться от правдоподобного и в принципе возможного, то Уэллс придумывает для осуществления подвигов- своих героев самые невозможные способы. Например, если он хочет выбросить своего героя в пространство, то придумывает металл, не имеющий веса… Уэллс больше, чем кто-нибудь другой, является представителем английского воображения”.

И как бы в ответ на это Герберт Уэллс сказал о Жюле Берне: “Между предвосхищениями научных изобретений великого француза и моими фантазиями нет никакого литературного сходства. В своих произведениях он почти всегда изображал реальные возможности технических усовершенствований и открытий и сделал ряд замечательных предсказаний. Интерес, который он возбуждал, имел практический характер; когда он писал, то верил в возможность осуществления своих предположений, тогда еще не имевших места в реальной жизни. Он помогал читателю представить себе осуществление этих возможностей, указывая, к каким забавным или печальным последствиям это может повести. Многие из его изобретений были реализованы. Мои же рассказы отнюдь не имеют в виду возможность осуществления научных гипотез; это опыты воображения совсем в ином роде…

Такие фантазии не ставят себе целью изобразить на самом деле возможное, их цель - добиться правдоподобия не большего, чем то, которое бывает в хорошем, увлекательном сне.

Они захватывают читателя искусством и иллюзией, а не доказательствами и аргументами, и стоит только закрыть книгу, как пробуждается понимание невозможности всего этого…

Интерес подобных историй заключается не в выдумке, а в их нефантастических элементах. Сам по себе вымысел - ничто… Интересны эти выдумки становятся тогда, когда их и переводят на язык обыденности и исключают все чудеса, заключающиеся в рассказе…” Вот эти высказывания для нас, мне кажется, очень важны потому, что обоих писателей мы считаем классиками научной фантастики. Разными могут быть пути писателей, но главным остается одно: художественная ценность произведения, без скидок на чудеса, фантазию и научные гипотезы, которые вкладывает в него автор. И если произведение выдерживает это испытание, тогда мы оцениваем автора как фантаста и смотрим также, с какой целью автор поставил своих героев в необыкновенные обстоятельства, служит ли это делу нашей действительности и помогает ли по-настоящему раскрыть человека завтрашнего дня. Ведь создание такого героя - главная задача советской научной фантастики.

Но даже при таком широком понимании жанра научной фантастики, включающем целый ряд отдельных направлений, все же существуют определенные границы, за которыми уже лежит абстрактная лжефантастика. Недопустимо, с одной стороны, выдумывание новых, несуществующих законов природы. Ведь современная наука развивается не путем отрицания всего предыдущего. Развиваясь, она обычно не отвергает старого, а включает старое как часть… Механика относительности не отрицает механики Ньютона, так же, как квантовая механика не отрицает электромагнитной теории. Максвелла. Современная наука в свои новые, более широкие обобщения включает и все добытое гением и трудом всего человечества. Поэтому нельзя говорить: мы будем писать о том, что сегодняшней науке неизвестно, а дело ученых следовать за нами и открывать в природе то, что создано нашей фантазией. Это будет лишь произвольным фантазированием, которое почти всегда оказывается ниже уровня современной науки. А наш читатель уже не тот, что был раньше. Он часто выше по своей научной подготовке, чем такой писатель. Вот какой отзыв читателя мне пришлось недавно слышать на одной читательской конференции: “Автор, по-видимому, не знает, что скорость света потому и предельна, что она является той формой, в которой только и возможно существование материи. Ведь человеку, знающему хотя бы школьную физику, совершенно ясно: чтобы долететь до самых отдаленных звезд, не нужно летать с большей скоростью, чем скорость света! Можно, например, за пять минут долететь.до туманности Андромеды или до Магелланова облака”[Имеется в виду время звездолетчика при скорости, близкой или почти равной скорости света. Для земного же наблюдателя пройдут, согласно теории относительности, тысячелетия]. И от молодых читателей очень крепко досталось тем авторам, которые путают силу с энергией и рассуждают о гравитонах - этих структурных частицах пространства - как о каких-то материальных частицах, будто их в качестве “горючего” едва ли не экскаваторами загружают в трюмы космических кораблей!

Нельзя сейчас писать, что “электронно-вычислительная машина мерно постукивала”, или: “Мы закладывали в машину программу при помощи перфорированных карточек”, ибо это уже вчерашний день. А в научной фантастике мы должны заглядывать в завтра. Нельзя писать о том, что ученый биохимик “занимался синтезом углеводородов”, имея при этом в виду, разумеется, углеводы. Может быть, автор ошибся. Но ведь и углеводы синтезированы уже больше ста лет назад. А у молодого читателя подобные “мелочи” создают впечатление невежества автора, и он уже не верит, что этот писатель зовет его вперед, к будущему.

Главное в научной фантастике, при всем ее широком спектре и во всех ее направлениях, это показать поэзию и романтику научных исследований. Наука и техника - это великий труд человека, воплощение его гения. Поэтому в центре научно-фантастического произведения всегда должен стоять человек. Человек - это основное мерило искусства, герой всей шестидесятивековой мировой цивилизации и универсальный ключ к нашей гуманистической эпохе.

Научная фантастика, как и все другие жанры и роды художественной литературы, есть в первую очередь человековедение - раскрытие типических черт и индивидуальных особенностей характера героя повествования, исследование поведения героя в типических для нашего общества обстоятельствах.

Но типические обстоятельства могут быть обстоятельствами необыкновенными, потому что обстоятельства, в которых Гагарин летел в космос, стали в наше время типичными, хотя еще вчера они были совершенно необыкновенными. Поэтому подлинно реалистическая научная фантастика может и должна быть сведена к той же известной формуле: типические характеры в типических, но и необыкновенных обстоятельствах. Для советской фантастики требование реализма должно быть неуклонным.

Человек - это главное, и это за последние годы наши авторы понимают хорошо. И вряд ли кто-нибудь станет проповедовать научную фантастику без героев, без людей. Но если ктото спросит: а почему у многих авторов так бледны образы героев, я отвечу - это не их вина, а их беда. Это значит, что не хватило человеку таланта. Вряд ли кто-нибудь из писателей скажет: “Я этого хотел,”!

Не всякий человек пригоден стать в центре научно-фантастического произведения. Его главный герой - это человек, который сейчас только вылупляется из куколки и становится бабочкой, вылетающей в мировое пространство.

Великий гуманизм - это та черта советской фантастики, которая поднимает ее над фантастикой западной. И еще очень важная ее черта - социальный оптимизм. Социальный оптимизм не сводится к оптимизму некоторых редакторов, которые добиваются от автора, чтобы в звездной экспедиции было как можно меньше жертв. Бывает так, что у покладистого автора в рукописи сначала погибает вся экспедиция, потом, в процессе редактирования, число жертв сокращается наполовину, а в напечатанном варианте гибнет лишь один, да и тот отрицательный герой.

Подлинный социальный оптимизм в ином - в наличии цели и в показе высокой цены человеческой жизни.