Фантазии

Фантазия четвертая: Досадные мелочи

Два летних дня в Алеридане

1776 г. от Сошествия Праматерей

По дороге в Алеридан я сломала ноготь. Открывала окно в купе, резко дернула фрамугу — и будьте любезны.

Леди не может жаловаться по серьезным поводам. Нищета, тяжелая болезнь, изломанная жизнь должны храниться в тайне столь же свято, как количество былых романов. Но досадная мелочь, вроде ногтя, дает леди законное право претендовать на сочувствие. Я решила: пожалуюсь мужу. И начала:

— Вот тьма! Ты только посмотри…

Но обожаемый супруг не дал мне развернуться:

— Сломала? Отлично! Надеюсь, теперь ты не сможешь писать.

Здесь требуется комментарий. Недавно я обнаружила в себе талант к литературе и решила начать зарабатывать деньги благородным писательским трудом. Я строю сюжет гениального романа, а для разминки пишу короткие рассказики, вроде этого. Любимый же резко восстает против моей затеи:

— Писательство — не труд, а порча бумаги. И это я, мужчина, должен обеспечивать семью! Твое женское дело — любить и вдохновлять меня.

— Вдохновлять на что, позволь узнать? В последние полгода ты шагаешь к славе пропойцы, и в моей поддержке не очень-то нуждаешься.

— Прочисти уши, несчастная! Я же говорил: устроюсь преподавателем в морскую академию.

— Ты не водил корабли двадцать лет.

— Флотоводец — это черта характера, как дерзость или отвага! Невозможно забыть свой характер! А талант к писательству потерять легко, особенно если его нет.

Я отыскала ножнички и срезала обломок ногтя. Палец болел и выглядел отвратно.

— Мы едем в Алеридан, — отметила я, — там сроду не было морской академии. Зато есть несколько больших типографий. Через неделю я получу аванс, а ты будешь клянчить у меня агатку на пиво.

В расфуфыренной столице наглых герцогов Альмера меня встречал Эдгар. «Родной брат, конечно, поймет глубину моего несчастья!» — подумала я и заранее надела печатки. Я скажу: «Поздравляю тебя, новый хозяин Сердца Света!» Эдгар ответит: «Да это пустяки, не будем обо мне. Как твои дела, сестрица?» Я скажу: «Представляешь, такое случилось… Больно даже говорить…» — и сдерну перчатку с руки. Он ахнет от ужаса и прольет бальзам сочувствия на раны моей души. Таков был план…

На перроне под бронзовыми вокзальными часами нас, действительно, ожидал Эдгар.

— Добро пожаловать домой, сестра.

Мысли о ногте сразу вылетели из головы, замещенные жутким подозрением:

— Братец, ты свихнулся? Наш отец и дед били герцогов Альмера, а прадед получал трепку от герцогов Альмера. С каких пор здесь наш дом?

— Гм… Ну, это было раньше, теперь ситуация другая. Ты увидишь, как все изменилось.

На плече у Эдгара сидела чертова крыса. Они переглянулись, чертовка кивнула с этаким апломбом: мол, я-то тебя понимаю, не то что дурочка сестра. Любимый пришел мне на помощь: дружески огрел Эдгара по плечу, крыса едва удержалась.

— Приветствую. Как тут у вас, в захолустье? Есть где вкусно пожрать?

Сели в экипаж, тронулись. Эдгар повел себя мило и назвал нас молодцами. Молодцы, что мы зимой вот это все провернули. Очень удачно получилось. И молодцы, что не остались. Нечего быть там, где нас не ценят. В круге родичей лучше живется. Крыса кивком выразила согласие.

Любимый ответил, что Эдгар — тоже молодец.

— Я-то тебя птенцом помню, а ты вон как возмужал, ух! Полком командуешь, крысу завел!

— Ее зовут Хартли, — познакомил брат. Муж почесал ее.

Словом, все со всеми расшаркались, и я было собралась вернуться к главному вопросу, как тут экипаж остановился у гостиницы.

— Ты живешь в гостинице? — удивилась я.

— Ну, гм… За обедом расскажу.

Вошли в гостиничный кабак, и половина присутствующих мужчин пожелала Эдгару здравия. А раньше-то он был чужд питейного мастерства.

— Растешь над собой! — похвалил его мой супруг.

Сели за стол, любимый заказал лучшего ханти, налил собственной рукой. Взял кубок и вдруг изменился — был насмешлив, а стал серьезен и очень торжественен.

— Мои дорогие, мне больно и радостно поднимать этот тост. Двадцать лет назад ваш род потерял фамильную жемчужину — Сердце Света. Половина вины лежала на мне. Не знаю, как вы пережили утрату. Я бы себе локти отгрыз на вашем месте. И вот теперь Сердце Света — золотой город, неприступный оазис в пустыне — возвращается законным владельцам! Наконец я могу смотреть вам в лица, не корчась от стыда. Я готов расцеловать крысу от счастья. За Сердце Света и его хозяев!

С таким чувством сказал любимый, что у меня выступили слезы. Мы вдвоем ударили кубками, хлебнули от души… Но Эдгар как-то странно опустил нос.

— Гм… Понимаете, тут так сложилось… Ситуация очень непростая. Скажи, Хартли?

Крыса свесила длинный мерзкий хвост. Эдгар описал ситуацию.

Город Сердце Света с окрестными землями — исконный домен семьи Лайтхарт. Генри Фарвей получил наш домен и наш титул двадцать лет назад, после неудачного заговора, устроенного моими отцом и мужем. В прошлом году Фарвей отхватил еще более лакомый кусок: целое герцогство Альмера. Отнюдь не все альмерские лорды охотно покорились. Чтобы удерживать власть, Фарвею с войском пришлось переехать сюда, в Алеридан, а еще призвать помощь извне. Он сделал две крупные ставки. Одна сгорела: внучка Фарвея Лаура сперва овдовела, потом была убита. Зато другая ставка сыграла сполна. Фарвей поклялся вернуть нам Сердце Света, если дочка Эдгара, Нексия, выйдет за Ориджина и принесет старому хитрецу Генри поддержку северян. Нексия рискнула собой в опасном путешествии, чтобы помочь Ориджину. Кроме того, Эдгар привел свой полк на сторону Первой Зимы. Северяне оценили это и обещали Фарвею поддержку. Теперь он обязан передать нам город.

— И в чем подвох, тьма сожри?

— В моей дочке, — бесцветно молвил Эдгар. — Она прислала мне письмо этакого бабского толка. Дескать, она очень любит Ориджина, а он ее — не очень. Он, мол, любезничает с императрицей, а еще у него с Минервой и с Ионой какая-то тайна. Они втроем столь милы друг с другом, что Нексия не знает, как ей быть. И ладно бы дочь терзалась молча, но увы, она пошла дальше и повздорила с императрицей.

— Ты шутишь!

— Ах, если бы… Нексия прояснила отношения с Минервой. Она так пишет: «Прояснили отношения». День спустя Минерва удостоила Нексию высокой чести: назначила своим послом в центральных землях. Дочка не успела оглянуться, как вылетела из Первой Зимы. Завтра вечером она будет здесь.

— Холодная тьма. И поэтому Фарвей…

— Отложил выполнение сделки. Если Ориджин не женится на Нексии, то сможет сойтись с Минервой. А поскольку Нексия успела погрызться с Минервой, то никто из северян не поддержит ни нас, ни Фарвея.

Я сказала:

— Выходит, старый скряга зол на нашу семью. Поэтому мы не приглашены к нему во дворец.

Муж сказал:

— Лысый старикан теперь вас боится. Он не вернул Сердце Света, и вы можете попытаться взять силой. Если Нексия э… как бы назвать… вылюбит хотя бы батальончик кайров, да плюс ваш полк — выйдет недурная сила. А Сердце Света стоит пустым, войска Фарвея в Альмере…

Эдгар обменялся взглядами с крысой.

— Хартли всегда говорила: нечего мечтать. А я распустил слюни… Приедет дочка — будем решать, что делать дальше. Пока же мой полк стоит в постоянной готовности, и я живу в расположении части. Эту гостиницу охраняют мои люди. Сюда поселил вас и Сомерсета, сюда же привезут Нексию.

— Сомерсет тоже здесь?

— Я велел ему сидеть в комнате. Страже легче работать, пока все вы остаетесь на месте.

Поднявшись, он сказал громко:

— Бойцы, это моя сестра и ее муж. Беречь, как зеницу ока.

Дюжина мужских голосов ответила с разных сторон:

— Рады служить, милорд.

Эдгар сел за стол и добавил тише:

— Перчинка, я знаю, что у вас беда с деньгами. Буду рад назначить тебе достойную ренту, но лишь тогда, как все уладится. Сейчас у меня целый полк под знаменами, да в чужой земле. Каждый месяц занимаю в банке по три тысячи эфесов на военные расходы. Говоря правду, если не получу Сердце Света, то я разорен. Мои сбережения уже не покроют долгов.

Я потеребила палец перчатки:

— А я тебе хотела рассказать…

— Что случилось?

— Э… Да ничего, у меня все прекрасно. Пишу книгу, надеюсь издать за большие деньги. Половину отдам тебе. Не три тысячи эфесов, но все же.

Сломать ноготь летом — гораздо хуже, чем зимой. Палец болит сильнее от жары. Перчатки требуются белого цвета, они пачкаются раньше, чем надеваются на руку. А купить запасные перчатки затруднительно, когда в кошельке четыре глории, и три из них алмаз моего сердца отдал за бутылку лучшего ханти.

— Пойду в издательство, — сказала я сразу, как мы поселились в номер.

Любимый запретил:

— Ни в коем случае. Я тебя знаю: с дороги всегда устаешь, хочешь лежать и кушать сладкое. Вот и займись этим, а я пущусь на поиски денег.

— Милый, мне так приятна твоя забота!

Я расцеловала мужа и покинула номер сразу, едва он отлучился в уборную.

Пара солдат Эдгара увязалась за мной:

— Миледи, велено — как зеницу ока…

Втроем отправились искать издательство. Коллектив начинающих авторов: два головореза при мечах и барышня в грязных перчатках. Теоретически я знала адрес. На практике — это Алеридан: ничто не находится там, где должно. Медный квартал заполнен башмачными мастерскими, с Канальной улицы не видать канала. Памятник Рыцарю-Победителю стоит на площади Святых Дев, а памятник Святым Девам — возле дома Правосудия. Красный бульвар и Красная улица — два разных объекта в противоположных концах города…

Очень быстро я признала правоту любимого: с дороги мне, действительно, лучше было полежать. Хотелось булочек. В Алеридане булочные на каждом шагу. Запах свежей сдобы, ванили и корицы терзал меня болью несбыточных надежд. Единственную глорию я берегла на новые перчатки. И вдруг увидела нужную лавку! В витрине белела пара тонких лайковых перчаточек, на взгляд — точно мне по руке.

— Сколько стоят?

— Три глории, миледи, — ответил торговец и принялся перечислять альмерских герцогинь (как покойных, так и ныне живущих), кто носил точно такие.

— Дам одну глорию, — сказала я.

— Одну? — переспросил продавец.

— Больше нет.

— Одну?

Я покраснела:

— Ну, я надеялась на некоторый торг…

— Одну глорию?! — он скрестил руки на груди.

Я спаслась постыдным бегством. От стыда палец начал зудеть невыносимо.

Два стражника шагали рядом, один смотрел на меня с большим участием. Весь его вид выражал готовность выслушать. Вот мой шанс! — поняла я и потянула перчатку с руки.

— Сир воин, позвольте пожаловаться вам…

Он сразу кивнул:

— Прекрасно понимаю, миледи. Это потому, что мы — пустынники.

— Что, простите?..

— Мы с вами рождены в Надежде. Альмерские псы чуют это, потому ведут себя по-скотски. Для местной женщины торгаш скинул бы цену.

— Но я не на это хотела жаловаться…

— Конечно, миледи. Перчатки — мелочь, отношение людей — вот что ранит. Послушайте, как со мной было. Иду однажды вечером, подходит худенькая девочка: «Добрый сир, проводите до дому. Боюсь в темноте идти одна…» Я согласился, довел до фонтана. Она поблагодарила, по руке погладила — и шусть в подворотню. Только потом заметил: кошелька на поясе нет! Воровка она была, вот кто. А в кошельке лежало пять эфесов, жене хотел отправить. У меня в Леонгарде под Сошествие родился сын. Еще ни разу его не видел. Как представлю, так сердце замирает. Помните, миледи, какое чувство, когда рождается первый ребенок?

Я хотела огрызнуться, но прикусила язык. Он же не нарочно…

— Не помню. Память девичья.

Любому страданью приходит конец! Всего за полтора часа мы разыскали издательство, и еще через час меня принял главный редактор. Нервная худоба, огромные очки, подергиванье глаза — все в нем выдавало ценителя литературы. Пряча ладони под стопкой бумаг, я протянула ему свои труды.

— Я леди Карен Арденская, в девичестве Лайтхарт. Хочу предложить вашему вниманию…

— Ни слова больше! — редактор бросил бумаги на стол, схватил меня за руку и поцеловал пятно на перчатке. — Миледи, ваш визит — это дар богов! Надеюсь, вы еще ни с кем не вели переговоров? Если вам предложили цену, назовите — дам больше!

— Весьма польщена, но вы ведь даже не читали…

— Этого и не нужно! — От возбуждения он принялся рыскать вокруг стола. — Легендарная леди Карен Лайтхарт! Прекраснейшая дама своего времени потеряла все и пропала в ссылке. Но спустя много лет совершила побег, чтобы воссоединиться с мужчиной, которого все еще любила. Можно ли представить что-то более трагичное?!

— Вы предпочитаете трагедии? Боюсь разочаровать, но я пишу без лишнего пафоса, с оттенком сарказма.

— Великолепно! Так даже лучше! Легкий стиль письма покажет, что лишения не сломили вас. Это тронет любого читателя. Наше время богато яркими женскими образами: покойная герцогиня Аланис, ее величество, Северная Принцесса… Но их истории по трагизму не сравнятся с вашей! А кроме того, ни одна из них не написала мемуаров.

Только тут я поняла:

— Постойте, кто говорил о мемуарах? Я пишу художественную книгу, сюжет вымышлен…

Редактор споткнулся:

— Вымышлен?..

— Да, сударь.

Он обмяк и сел на край стола. Пролистал пару страниц. Очки сползли на кончик носа.

— Ох, миледи…

Я стала убеждать:

— Выслушайте же! Один человек из нашего мира попадает в подземное царство богов. Он пострадал от большой беды и надеется, что боги помогут ее исправить. Но оказывается, боги похожи на детей. Всемогущество сделало их капризными и беспомощными. Богам не нужно преодолевать трудностей — потому всю жизнь они только играют. И наш герой оказывается единственным взрослым среди… Прочтите хотя бы главу! Там действительно интересно!

Редактор покачал головой:

— Миледи, сейчас никому не нужен вымысел, даже самый лучший. Посмотрите на то, что творится в мире. Армии бьются Перстами Вильгельма. Корабли летают по небу. Машины говорят человеческим голосом. Императора будут избирать, словно старейшину гильдии. Ну какой вымысел сравнится с этим? За полгода мы сожгли десять тысяч непроданных художественных книг — потому, что обычный «Голос Короны» оказался интереснее. Напишите мемуары, миледи. Вот их я издам за любые деньги.

Я поднялась и собрала бумаги.

— Мои мемуары наполовину состояли бы из боли и отчаянья. Потому гордость не позволит мне их написать.

— Но отчего же?.. Разве вам никогда не хотелось пожаловаться?

— Сейчас хочется, — созналась я. — Но этого повода не хватит на книгу, разве что на рассказ.

Дотемна мы успели посетить еще две типографии. На обратном пути в гостиницу мой охранник подвел итог:

— Альмерские гады готовы на все, лишь бы нам насолить.

А в номере меня ожидал сюрприз. В одном кресле восседал ненаглядный, в другом — молодой человек студенческого вида, на столике между ними высилась бутылка ханти.

— Иди ко мне, строптивица! Пади на колени и раскайся! — повелел любимый.

— Т-тетя К-карен? — сплел звуки молодой человек.

Я сковырнула с ног туфли и свалилась на свободный стул.

— Вы пьяны? На какие средства, позвольте узнать?

— О, глупейшая! Я же обещал, что устроюсь преподавателем. Этот парень платит мне за уроки обольщения женщин.

— Т-тетя Карен… — пролепетал ученик.

— Неправильно! — рубанул муж. — Лебезить перед женщиной нельзя! Она провинилась: ушла без спросу. Как мы поступим?

— Любимый, это мой племянник, Сомерсет, — сообщила я.

— Это тебя не оправдывает! Ну, Сомерсет, что сделаем? Думай!

Муж ткнул его пальцем в лоб. Мысли племянника пришли в движение и выразились словами:

— Мы разозлимся!

— Ха-ха, вот и нет! Женщина иногда совершает проделки. Потому что женщина — как кобыла, порою должна взбрыкнуть. Трусливые мужчины начинают заискивать: боятся, что уйдет. Тупые злятся и машут кулаками.

— А к-как надо?

— Наказать, конечно. Но без гнева, любя. Совсем бы не наказывал, да приходится. Иначе она бояться перестанет, тогда конец семье.

Любимый грозно зыркнул на меня:

— Ну-ка, сбегай за колбасой, я хочу жрать. А ученику — кофе. Что-то он устал от науки.

Ради крепости семейных уз я исполнила епитимью и сходила в кабак. Пока ученик пил кофе, наставник поинтересовался результатами моего похода в типографию. Я увильнула от ответа. Муж все понял и обнял меня:

— Да не расстраивайся, им же хуже! Кретины очкастые.

Кружка крепкого кофе с колбасой вприкуску слегка отрезвила Сомерсета.

— Тетя Карен, мне н-неловко… Я, наверное, лучше пойду спать…

— Сперва расскажи, зачем тебе уроки. Что-то случилось на любовном фронте?

— А вам правда интересно?..

Мне было не слишком интересно. Я искала повода излить душу. Сомерсет скажет кратко: «У меня случилось то-то и то-то», и я в ответ: «Да-да, какой ужас! А вот у меня…»

Но тут вмешался супруг:

— Никогда не спрашивай женщину, интересно ли ей. Это же ты говоришь — значит, каждое слово из чистого золота!

— А, хорошо. Тогда слушайте.

Долгое время Сомерсет подходил к вопросу отношений романтически: верил в любовь с первого взгляда и Ту Единственную Женщину, которую встретишь — сразу узнаешь. Шли годы, Та Самая не появлялась. Сомерсет ждал истинную любовь, не размениваясь на мимолетные романы. Его сокурсники гуляли напропалую и пачками разбивали сердца. Сомерсет критиковал падение их нравов и продолжал воздерживаться. Невинный поцелуй или слегка фривольный танец на балу — вот максимум, который позволял себе отпрыск Лайтхартов. Его сбила с пути…

— Да-да, тетя Карен, не смейтесь!

…Нексия. Сестра кинулась в омут страсти с мерзавцем, который даже не думал жениться на ней. И вдруг — о, ужас! — оказалось, что все одобряют ее безумство. Отец и мать надеялись на выгоду. Подруги откровенно завидовали. Друзья Сомерсета восхищались: «А твоя-то хороша, покорила Север!» Он кипел от гнева: «Так нельзя! Это чисто плотское, он же ее не любит!» Студенты смеялись: «Какая разница, брат? Она соблазнила лорда-канцлера!» Апофеоз наступил в Уэймаре. Нексия свихнулась настолько, что стала расхаживать нагишом, — и даже тогда все ей сочувствовали, а не порицали. И Сомерсет решил: да провались она пропадом, истинная любовь. Коль нравственность уже не в почете, пойду и просто соблазню кого-нибудь.

Скитаясь по Альмере с непутевою сестрой, Сомерсет предпринял несколько попыток. Он был уверен: усилий не нужно. Стоит просто отдаться греху — и грех схватит тебя. Достаточно показать себя падшим мужчиной — и столь же падшая девушка клюнет. Трижды получив по лицу, Сомерсет убедился в обратном. Оказалось, грехопадение — мастерство, которому еще и нужно учиться. Бедный парень приуныл, а тут вдобавок началась война. Сначала в Альмеру пришли северяне, потом шаваны. Эдгар отослал дочку в одни края, сына — в другие:

— Езжай-ка в Фаунтерру, там безопасно.

Поезд был так заполнен беженцами, что даже в первом классе продавались не целые купе, а места вразнобой. На станции Бэк к Сомерсету подсела попутчица: грустная светловолосая девушка с изможденным лицом.

— Вы едете из Алеридана? Там ужас? — спросила она.

— В Алеридане всегда ужас: люди обжираются булочками и не умеют нумеровать дома. Но война туда не дошла, шаваны двинулись на Флисс.

— Отчего же вы так мрачны?

Попутчица совсем не имела груди. Сомерсет не стремился очаровать ее, потому ответил так:

— Я хотел быть честным романтиком, но распущенный мир не позволил мне этого. Теперь я — не более, чем падший грешник.

Девушка проболтала с ним всю дорогу до Фаунтерры, с коротким перерывом на сон. Ее звали Роуз, она была дочкой графа Эрроубэка, чистокровною внучкой Праматери Агаты. Братьев она не имела. Когда граф умрет, колоссальная прибыль от искровой плотины и судоходной реки достанется Роуз и двум ее сестрам.

Фаунтерра тех дней жила военной лихорадкой. Все строили укрепления, запасали провиант и стрелы, кормили и расселяли беженцев. Движимая идеей самопожертвования, Роуз записалась в добровольцы. Сомерсет тоже — от нечего делать. День за днем они проводили на вокзалах, на стройках, в лазаретах. На исходе лета Роуз призналась Сомерсету в любви. Он обдумал ситуацию. Иных чувств, кроме легкого увлечения, он не питал. Но Роуз была богата, высокородна и во всем покорялась Сомерсету. «Я решил стать подлецом, нужно идти до конца», — так подумал мой племянник и сделал предложение.

Роуз послала отцу письмо, в лучших словах расписав любимого и испросив позволения на брак. Неожиданно граф согласился. Дело осталось за малым: Сомерсет должен был получить разрешение своего сеньора, то бишь — Генри Фарвея. Роуз была прекрасной партией, Сомерсет не ждал возражений… Тем большим ударом стал ответ герцога: решительное «нет».

— Тетя Карен, лишь потом я понял мысли негодяя! — Сомерсет злобно хлебнул ханти. — Если Нексия выйдет за Ориджина, а я — за дочку Эрроубэка, то мы, Лайтхарты, станем слишком сильны. Сможем опрокинуть Фарвея вот так… тьфу… вот так!.. не получается… считай, что я щелкнул пальцами. Коли Нексия останется с волком, мне запрещено жениться на первородной!

Такая несправедливость ввергла Сомерсета в бешенство. Он хотел послать Фарвея к чертям, наплевать на титул вкупе с вассальной клятвой и сбежать вдвоем с Роуз. Правда, это означало нищету: граф Эрроубэк хотел видеть зятем графа Лайтхарт-Флейма, а не беглеца и клятвопреступника. Но гнев ослепил Сомерсета. Он все выложил Роуз, сказал, что пригрозит Фарвею и потребует разрешения на брак, а если гад откажет — пусть пеняет на себя, Сомерсет схватит любимую и увезет на Фольту. Роуз пришла в восторг и стала целовать ему руки.

Однако через день Сомерсет остыл. Немного подумав, он послал письмо не герцогу Фарвею, а отцу — с вопросом: как поступить? В ожидании ответа по-всякому убивал время. Шаваны уже отступили, укрепления не строились, поток беженцев иссяк. С Роуз видеться не очень хотелось. Она ждала от него решений, а что решительного в словах: «Ну, я жду, что скажет папенька…» Сомерсет со скуки пошел туда, где точно не будет Роуз: на открытые лекции по физике. Их читал профессор Николас Олли, восходящая звезда науки… Вернее, должен был читать. Оказалось, Олли ненавидит толпы студентов и прогуливает каждую вторую лекцию. Вместо него занятия вела ассистентка по имени Э. Вот так таинственно, чтобы не компрометировать.

Когда в первый раз профессор пропустил лекцию, Э. вышла к кафедре и сказала:

— Господа студенты, примите мое искреннее сочувствие. Николас Олли занят гениальными открытиями, которые изменят судьбу человечества. А я развлеку вас тем, что знаю, и расскажу немного о звуковых волнах.

— Это обман! — вскричал Сомерсет. — Олли должен прийти и…

— Обратите внимание: мы все хорошо услышали реплику «это обман!» Но дальше стало менее разборчиво, и вот почему: расстроенный господин заговорил тоном выше. Сначала: «ОООО», потом: «ииии». Похоже, звуковые волны низкой частоты лучше расходятся в пространстве, а высокой частоты — хуже. Проверим это с помощью эксперимента…

К концу лекции Сомерсет ненавидел себя за выкрик «Это обман!», а еще пуще — за отказ от идеалов. Всего три месяца назад он плюнул на истинную любовь и отдался греху. А теперь истинная любовь стояла перед ним и отряхивала пальцы от мела. Э. оказалась девушкой, которую Сомерсет ждал всю жизнь.

— Вот идиот, — прокомментировал ненаглядный.

Я пристыдила его, но Сомерсет признал:

— Да, я был идиотом, что не дождался любви. Но после лекции понял ошибку!

И бедный мой племянник бросился ухаживать за Э. Правда, он боялся действовать открыто: Э. была чертовски популярна среди студентов, а кроме того, чужда всякой пошлости. Было ясно: душа ее заперта на замок и отдана науке. Стоит допустить одну вульгарную ноту — и потеряешь любимую навсегда! Так что Сомерсет подкрадывался к Э. осторожно, как змей. Клал букеты под дверь ее комнаты и убегал. Писал анонимные признания во всем на свете. На лекциях громче всех хлопал — но сразу прекращал, если Э. смотрела в его сторону. Часами караулил ее в кафе или булочной, чтобы случайно столкнуться у прилавка и с деланным равнодушием обронить: «Не желаете ли кофию, сударыня? Я по ошибке заказал две чашки, а хочу только одну». Э. игнорировала его потуги и продолжала служить единственной госпоже: священной физике.

Не ожидаемый и уже забытый Сомерсетом, пришел ответ отца: «Сын, я понимаю твои чувства к Роуз, и прошу потерпеть. Нет уверенности, что Нексия достигнет своей цели. Как ни крути, она пыталась убить Ориджина, вряд ли он забудет. Хартли говорит, что Нексия не имеет шансов. Обожди месяц или два, а потом снова напиши Фарвею».

Сомерсет не желал ничего ждать. Он хотел целовать снег, по которому ступали сапожки Э. Каждый вечер он бродил у входа в здание факультета, надеясь, что Э. выйдет затемно и будет нуждаться в сопровождении до дому. Она таки выходила затемно, но в обществе профессора Олли. Он и отвозил ее домой в своих санях. Привратник у дверей факультета улыбался в бороду и однажды сказал Сомерсету:

— Вижу твои чувства, парень, но лучше придержи их. Не про тебя птица.

— Она — моя истинная любовь! — отрезал Сомерсет.

— А, ну-ну.

Однажды вечером у входа в факультет Сомерсет наткнулся на Роуз Эрроубэк.

— Черт… — выронил он вместо приветствия.

— Сударь, — сказала Роуз, — вы покорились воле сюзерена. Вы не посмели преступить вассальную клятву, это можно принять и даже одобрить. Но нельзя понять вашу жестокость ко мне! Пришли бы и сказали честно: «Не ждите меня, Роуз». В Альмере давно окончилась война. Отец зовет меня домой. Сестры смеются. Я торчу в Фаунтерре день за днем от глупой, слепой надежды… Тьма сожри, сударь, как же вы могли?

Он потупился, ковыряя носком снег:

— Ну… хм…

Ровно в тот миг из здания факультета вышла Э. Без профессора, одна-одинешенька! Поискала глазами извозчика, пошарила по карманам в надежде на монету, вздохнула и побрела пешком. Сомерсет бросил дочке графа:

— Я вам сразу сказал, что я грешник. Не люблю и никогда не любил вас. Прощайте.

И побежал следом за Э.

Она приняла его помощь и позволила проводить себя до кампуса. Э. была в хорошем настроении, много смеялась, говорила, что стоит на пороге открытия. Сомерсет наслаждался ее смехом и ликовал от ее счастья. Хотел признаться в любви, но всю решимость высосала расправа с Роуз. Потому он просто проводил Э. и даже не попытался поцеловать.

— Я ж говорю: идиот, — отметил ненаглядный, привлек меня и поцеловал прямо в декольте.

У племянника глаза на лоб полезли:

— Тетя Ка-арен!

— А ты болтай, не отвлекайся, — буркнул мой супруг.

Больше случая не представилось. После того дня Э. всегда была кромешно, наглухо занята. Приходила с профессором, уходила с профессором, даже лекций почти не вела. Потом к ней начали являться невероятные люди: то лорды, то епископы, то офицеры протекции. Сомерсет ощущал себя ветошью, брошенной у дороги. Однажды он смог угостить ее завтраком. Э. была очень голодна, проглотила за пять минут, выронила «премноблагодарю» и убежала в лабораторию. В другой день случился чудовищный обыск. Агенты протекции вели себя отвратно, студенты вышвырнули их через окно. Сомерсет, окрыленный победой, пал на колено перед Э. и признался в любви. Не только она, но и все вокруг приняли это за шутку.

А потом он сидел на лекции, которую вел некий незнакомый тип. Э. пришла, села рядом и вместо того, чтобы конспектировать, принялась беззвучно плакать. Сердце Сомерсета остановилось. На чистой странице своей тетради он написал: «Дорогая леди Э., вы самая прекрасная девушка на свете! Тот, кто вызвал ваши слезы, не стоит даже ногтя на вашем мизинце. Я точно знаю это, ибо…» И дальше целая страница в таком духе. Он сунул тетрадь Элис. Она прочла. Похлопала глазами, утерла слезы. Долго, внимательно глядела на Сомерсета. Он подумал, что вот сейчас — идеальный миг для поцелуя…

— Кретин, — выронил мой ненаглядный.

— Бревно ты бесчувственное, — ответила я. — Сомерсет, продолжай.

— А что продолжать? Тут все и кончилось. Она посмотрела вот этак, а потом написала: «Сударь, не стройте иллюзий. Я люблю другого и предана ему». Встала и пересела на последний ряд. Потом вошел профессор Олли и спросил: «Э. К. здесь?» Она тут же вскочила и побежала к нему. Только тогда я все понял. Вы правы, дядя Менсон, я полный кретин. Можно мне ханти?

— Самокритика вознаграждается, — кивнул алмаз моей души и налил племяннику.

Он выпил залпом, аж задохнулся.

— Ладно, тетя Карен… Чтоб вы все поняли, дам последний аккорд. Наступило лето, отец вызвал меня сюда, в Алеридан, и сказал: «Нексия все испортила: не вышла за Ориджина и рассорилась с Минервой. Да, с императрицей, не будь дураком, какую ты еще Минерву знаешь? Я надеюсь, ты дождался этого дня и не испортил отношений с Роуз. Сын, скажу начистоту: мы разорены. Если возьмешь в жены графиню Эрроубэк, это может спасти нас». Вот тогда, тетя Карен, я пришел к вашему мужу.

— Зачем?

Сомерсет хлебнул еще. Язык у него заплетался.

— Ну, к-как же. Когда-то он соблазнил самую красивую и б-благородную девушку всего Полариса. Видимо, он что-то знает по женской части. Я надеялся, он посоветует, как прийти обратно к Р-роуз и не стать куском конского навоза.

Мой любимый рассмеялся:

— Вот важнейший закон мужчины: никогда себе не ври! Ты и есть кусок навоза. Я женился на лучшей девушке в мире потому, что никогда не бросал ее ради студентки. Иди в свою комнату и спи с мыслями о том, какое ты дерьмо.

— Серьезно?..

— Пошел вон, говорю!

Сомерсет поднялся:

— Л-ладно… Сп-покойной ночи, тетя Карен…

С видом каторжника побрел к двери, а любимый сказал ему вслед:

— Завтра обсудим, как вывернуть из этих рифов. В полдень жду тебя. С бутылкой ханти.

Робко улыбнувшись, племянник вышел. Любимый взял меня за грудь и зевнул:

— Дорогая, хочу тебя… Завтра, ладно? Что-то я устал.

Он откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и безмятежно захрапел.

Я убрала в комнате, расстелила постель, допила ханти из бутылки. Сняла перчатки и поглядела на жуткий палец.

— По-прежнему хочу пожаловаться. Если честно, я чуточку негодую от того, что всем на меня плевать.

Назавтра, в воскресенье, судьба заставила нас посетить собор. Я не очень люблю богослужения. В «обители любви и милосердия» мы молились трижды в день, и я выполнила план по молитвам на весь остаток жизни. Однако трудно отказаться от визита в храм, когда правитель двух земель присылает за вами карету. Особенно — если он лично в ней сидит.

— Миледи, прошу проснуться! Герцог Фарвей ждет вас в экипаже!

Я сотворила чудо, когда смогла поднять мужа из постели всего за пять минут. Сим подвигом я отчасти искупила позор от того, как выглядела после пятиминутных сборов. И вот мы очутились в карете, лицом к лицу с Генри Фарвеем. Он был прекрасно одет, сверкал золотом и каменьями, даже лысина блестела, как начищенный шлем. Мне очень хотелось сказать нечто язвительное — но сложно язвить, когда не успела ни причесаться, ни проснуться. Так что я ждала слов от Фарвея, и он начал беседу:

— О, бедная Лаура!

У меня брови поползли на лоб. Он что, забыл мое имя?

— Простите, милорд?

— Лаура, моя несчастная внучка. Прошло полгода, а я все не могу прийти в себя. Как жестока бывает жизнь… — Белоснежным платком Фарвей промокнул глаза. — Лаура нашла истинную любовь. Встретила великого человека, достойного самых нежных чувств. Лаура полюбила всем сердцем и растворилась в мужчине, и этот праведник ответил ей взаимностью…

Я покосилась на супруга с просьбой о помощи, ибо решительно не понимала, о ком речь.

— Он про Галларда, — прокашлял дорогой, зажимая рот ладонью. После излишков ханти его мутило.

— Да, приарх Галлард Альмера, святой великомученик полюбил мою Лауру! — Лицо Фарвея озарилось светлой скорбью. — Этот человек был слишком хорош для нашего мира. Боги вскоре забрали его на Звезду. В свои последние минуты, умирая в мучениях, он думал только о Лауре, старался ее спасти… Конечно, бедная девочка осталась безутешна. Еще пару месяцев она влачила существование, но душою уже была на Звезде. Потом вражеские лазутчики убили Лауру: проникли в ее комнату и задушили в постели. Думаю, она обрадовалась этому. Девочка не могла жить без своего любимого.

Фарвей шмыгнул носом, утирая глаза платком. Любимый скривился и поискал взглядом, куда можно стошнить.

— Вам плохо? — озаботился герцог.

Муж выдавил:

— Это от сострадания. Лауру жалко…

Фарвей открыл окно, велел ехать медленней. Когда любимому стало легче, герцог продолжил:

— Мои отпрыски всегда несчастны в любви. Чем-то наш род провинился перед Праматерями. Джереми, брат Лауры, взял в жены дочку степного ганты. Бедный мальчик пожертвовал своим счастьем: этот брак был единственным способом заключить мир. А шаванов-то ненавидят здесь, в Альмере. Свадьбу пришлось играть в Степи, по тамошним жутким обычаям. Сейчас Джереми живет с супругой в Рей-Рое и шлет мне письма, полные тоски по дому… А моя дочка, Эвелин, зимою овдовела. Осталась без мужа с четырьмя детьми. Сейчас планирует новую свадьбу, но любовью тут и не пахнет. Ради счастья детей она вынуждена выйти замуж поскорее, считай, за первого встречного…

В течение всех этих трагичных речей я искала момента, чтобы вставить: «А мне тоже знакомо страдание. Позавчера сломала ноготь». Увы, случая не представилось.

Карета внезапно замедлила ход. Всадники эскорта принялись кричать, прокладывая путь сквозь толпу. Вся площадь перед собором была забита людом.

— Альмерцы всегда столь набожны, или нынче какое-то особое богослужение?

Из толпы раздавались выкрики не совсем набожного толка:

— Старуха! Перезрелая! Юлианина Еленка!

Речь совершенно точно шла не обо мне. Но о ком, спрашивается? Я поглядела на любимого. Он тоже был заинтригован: забыл про тошноту и пялился в окно.

Карета встала у самых ступеней собора, стража герцога убедила горожан потесниться и дать нам проход. Мы вступили в храмовую прохладу. Здесь тоже было не продохнуть от людей, но причина столпотворения не наблюдалась: ни Предметов на алтаре, ни святых мощей, ни свадебной музыки. Играло обычное вступление к мессе, хор тянул: «Славьтесь, Праматери, славьтесь в веках».

Мы прошагали в передние ряды, отведенные для самых знатных прихожан. На удивление, герцог сел не в первом ряду, а во втором, и нас посадил рядом. Два наиболее почетных стула, выдвинутые вперед и видимые всему собору, занимали какая-то женщина с ребенком. Мое любопытство достигло точки кипения. Мы трое — урожденная герцогиня Надежды, правящий герцог Надежды и лорд Блистательной Династии. И кто же нашелся более знатный, чем мы? Король Шиммери, герцог Ориджин или Адриан могли бы сесть впереди, задницей к нам. Но все они мужчины, а тут упитанная дама. Аланис Альмера восстала из могилы, сильно поправившись в ходе разложения? Минерва набрала фунтов полста весу и лет двадцать возраста? Но Аланис и Минерва бездетны, а эта дама держит при себе сынишку-подростка…

Чем дольше я смотрела, тем больше странностей замечала. Мать была дородна, а мальчонка так худ, будто всю свою пищу отдавал родительнице. Мать держала сына за руку, и в его возрасте это уже не мило, а унизительно. В какой-то миг дама уронила веер. Реакцией воспитанного сына было бы — помочь матери и поднять. Но мальчик растерялся, стал оглядываться в поисках совета. Мать шепнула ему, только тогда он наклонился за веером.

Служба окончилась, принеся спасение от любопытства. Странная пара приблизилась к нам, и Генри Фарвей представил:

— Это моя дочь Эвелин.

— С наследником?

— С женихом. Перед вами лорд Альберт Альмера.

Я превентивно схватила мужа за локоть: только бы не пошутил! Бедному Альберту и так нелегко. Эвелин была настоящей генеральшей: плечистая, грудастая, мощная — откуда и взялась такая в хрупком роду Елены! Альберт едва доставал ей до плеча, а от страха выглядел еще мельче.

— Рада знакомству, — сказала я. — Счастливых лет вместе, пусть Софья обнимает, а Мириам целует.

Любимый задрожал от желания сострить, скрипнул зубами, ценою геройских усилий сдержался.

— Счастья вам, милорд и миледи.

Эвелин ответила по этикету. Голос у нее оказался под стать телосложению: пехотно-строевым. Альберт что-то промямлил, пряча глаза в пол.

— Извините его, — пробасила Эвелин. — Лорд Альберт бывает таким дерзким! Дорогой, будь вежлив с господами.

— Простите, — сказал малец. — Я очень рад знакомству…

Тут я сообразила, что не назвала себя. Но этого и не требовалось: Эвелин и так знала, кто я, Альберт все равно не запомнил бы имен.

— Завтра в моем дворце состоится помолвка, — сообщил герцог Фарвей. — Лорд Менсон, леди Карен, я приглашаю вас к дневной песне.

— Помолвка в понедельник? — удивился муж.

— Альмерцы воспринимают нас предвзято. Лучше провести торжества в то время, когда они трудятся в мастерских.

Мы шли к выходу из собора. Большинство прихожан стояли по сторонам и глазели на нас. Ропот слышался отовсюду, самые громкие голоса можно было разобрать:

— Бой-баба! Старая корова!..

Герцог морщился, Альберт дрожал, Эвелин будто ничего не замечала.

На улице жених с невестой сразу погрузились в экипаж и умчали в окружении всадников. Лорд Генри пригласил нас в свою карету, чтобы доставить домой. Как только дверца кабины закрылась, Фарвей изменился в лице. Торжественная маска слетела, он стал брюзгливым и мрачным стариком.

— Теперь вы видите, леди Карен, на какие жертвы идут мои потомки. Эвелин, Джереми, Лаура — все пожертвовали своим счастьем ради процветания семьи и герцогства Надежда.

— Я премного сочувствую им.

— А я — Альберту, — вставил дорогой.

Карета тронулась, и Фарвей задернул шторки.

— Миледи, вы любите своих родных?

— О, конечно. Правда, я вижу их раз в двадцать лет, но это не помеха любви.

— Ваш племянник Сомерсет соблазнил и позвал замуж дочку графа Эрроубэка — того из альмерских лордов, кто меньше всех желает покориться моей власти. Не знаю, разделяет ли Сомерсет бунтарские настроения графа, и обдумывал ли нечто вроде заговора. Так или иначе, я строго запретил брак. Надеюсь, миледи, не нужно уточнять значение слова «строго»?

— Нет, милорд.

— В таком случае прошу вас оказать на Сомерсета воспитательное воздействие.

— Конечно, милорд. Лучший способ воспитания — личный пример.

Он исподлобья посмотрел на меня.

— Главное волнение вызывает не Сомерсет, а Нексия. Вы уже знаете, что Сердце Света вернется в собственность вашей семьи лишь при соблюдении определенных условий. Так вот, Нексия приложила все силы, чтобы эти условия не выполнились.

— Насколько я знаю, Нексия оказала герцогу Ориджину неоценимую помощь и даже рискнула собой. Когда девушка рискует жизнью ради мужчины — это серьезный вклад в отношения. Вы не согласны, милорд?

— Нексия предприняла фривольную интригу: сымитировала роман с одним из вассалов Ориджина.

— Если сердце мужчины холодно, его может растопить ревность.

— Затем Нексия провела в Первой Зиме пять месяцев без видимого результата. Герцог так и не обручился с нею. Пять месяцев под одной крышей — и не потрудилась понести ребенка!

— Меня это не удивляет. Ориджин потерял отца, брата и друга. Вряд ли смерть родных и близких настраивает на постельный лад. Нексия, со своей стороны, желает любви, а не блуда.

Фарвей презрительно пожевал губу:

— Желание любви — это худшее, что в ней есть. Долг перед семьей требовал, чтобы она применила весь женский арсенал и достигла цели. Герцог вернулся из долгого похода. Траур или нет, а мужская плоть жаждет. Все, что требовалось — понести дитя!

Мы с мужем не очень-то любим, когда при нас говорят о детях. Я погладила руку любимого, одолжив ему часть своего терпения.

— Напомню, лорд Генри: северяне славятся прямотой. Хитрость вроде нежеланной беременности обозлила бы Ориджина. Честный и открытый подход может вызвать симпатию.

— И поэтому Нексия устроила скандал с императрицей? Так она понимает честность — бросить в лицо янмэянке: «Руки прочь от моего мужика»? А если Нексия выдерет Минерве клок-другой волос — это и будет северная прямота?

Алмаз моей души не сдержался:

— Слушай, Генри, это ж тебе нужны войска северян. Вот сам и беременей! Езжай на Север, соблазняй кого хочешь. У них там, кстати, герцогиня овдовела…

Игнорируя Менсона, Фарвей обратился ко мне:

— Миледи, позволю себе обрисовать последствия невыполнения вашей семьей своих обязательств. Для начала, вы не получите Сердце Света. Вашему брату придется уплатить долги. Не имея золотого города, он не сможет этого сделать. Имущество Эдгара пойдет с молотка. А затем состоятся выборы, и кто-то станет новым владыкой. Либо Ориджин, с чьим вассалом Нексия крутила шашни, либо Минерва, которой Нексия нахамила, либо Адриан, ненавидящий всю вашу семью. Я не стану защищать вас ни от кого из них. Полагаю, вы помните, каково быть нищим изгоем? Желаете такой судьбы брату и его детям?

— А знаете, — ответила я, — у меня ноготь сломался.

— Что, простите? Это метафора?..

— Ах, если бы. Взаправду сломался, прямо посередке. И это волнует меня гораздо больше, чем все ваши угрозы.

— Угрозы, миледи?

— Поймите правильно, милорд. Вы служите молотком, забивающим гвозди в крышку гроба Дома Альмера. Я уважаю вас за этот благородный труд. Но если вы хотели выглядеть грозно, то должна разочаровать: прежде меня запугивали люди, гораздо более страшные, чем вы.

Фарвей пожевал губы, огладил лысину и нашел в себе достаточно ума, чтобы сменить тактику.

— Простите, леди Карен, я не хотел угрожать. Это лишнее, вы абсолютно правы. Я только описал последствия, вытекающие из поступков Нексии. Мне кажется, будущее ваших племянников находится в опасности. Если вы согласны, что мои тревоги обоснованы, — повлияйте на Нексию. Если думаете, что опасаться нечего, — выбросьте нашу беседу из головы. И я по-прежнему жду вас завтра на празднествах по случаю помолвки.

Карета остановилась у гостиницы. Фарвей пожал руку Менсону, поцеловал мою — и укатил восвояси. Я обняла мужа:

— Не волнуйся, герцог Фарвей меня совсем не расстроил.

— Да он просто козел! — усмехнулся ненаглядный. — Станет ли лучшая женщина в мире переживать из-за всяких копытных?

После поцелуя он продолжил:

— Вот послушай, я сочинил. Эвелин строит детей: «Мелкие, равняйсь, смирно! На первый-второй рассчитайсь!.. Муж мой, а ты куда лезешь?» Призрак Айдена прилетает к Альберту: «Сын, зачем ты женишься? Молоко же на губах не обсохло!» Альберт облизывается: «С такой женой никогда не обсохнет». О, а вот любимая шутка: леди Фарвей усыновила мужа.

Я коротала время, помогая ненаглядному муштровать Сомерсета. Муж показывал на мне примеры ухаживания, племянник пытался повторить. Чтобы не смущать его, я надела театральную маску. После подхода Сомерсета я комментировала:

— Ты слишком заискивал… Теперь слишком хамил… А теперь ты очень странный, и хочется позвать стражу.

Зрелище было забавным, но чем дальше, тем мрачнее становилось на душе. Я до сих пор никому не смогла пожаловаться, из-за чего ощущала себя брошенной и забытой. А кроме того, скоро приедет Нексия, и нужно будет что-то ей сказать — а я так и не придумала, что.

Устав изображать жертву ухаживаний, я попросилась:

— Сомерсет, можешь ли дать ключ от своей комнаты? Запрусь и поработаю над книгой. Если, конечно, вы справитесь без меня.

— Так даже лучше! — обрадовался любимый. — Сомерсет тебя стесняется. Позовем служанку.

Меня заменили молодою горничной в кружевном передничке, и я удалилась творить.

Но, тьма сожри, вдохновение не появлялось. Слишком много чужих жалоб обрушилось на меня в эти дни. Вместо светлых мыслей о сюжете приходили тяжкие думы о разоренном Эдгаре, затравленном Альберте, покинутой Роуз. Палец тоже болел и не способствовал творчеству. За час или два я вымучила лишь половину страницы, как тут в дверь постучали.

— Сомерсет, ты уже всему научился? — удивилась я и отперла.

На пороге стояла девушка. Я не видела ее много лет, однако узнала с первого взгляда: она слишком напоминала молодую меня.

— Нексия…

— Леди Карен…

Я впустила, мы стали смотреть друг на друга. Есть множество способов для двух леди завязать разговор. «Как вы доехали? — Ах, и не спрашивайте, эти жуткие дилижансы… — И погода ужасна, не правда ли? — О, да, такой жары я не встречала даже в Шиммери! — А вы бывали в Шиммери?..» Но ничто из этого не помогло, мы молчали и тщетно искали слова.

Наконец, она сказала:

— Простите, леди Карен, мне сейчас неловко. Дело в том, что вы — мой кумир. С самого детства восхищалась вами. Но мы не виделись так давно, и я боюсь, что любые мои слова испортят впечатление… — Она робко усмехнулась. — Вот, я сказала свое. А отчего неловко вам?

— Я слышала про тебя много мерзостей. Каждому ты чем-нибудь насолила, каждый нашел повод высказаться. И чем дольше я слушала, тем больше испытывала к тебе симпатии. Я сильно захотела поддержать. Ты рассталась с любимым и рассорилась с янмэйским владыкой — это две беды, до боли мне знакомые. Но меня не учили утешать и поддерживать. Знаю только: «Полноте» и «Ну-ну». Вот отчего мне сейчас так неловко.

Нексия сказала:

— Ну-ну, леди Карен. Полноте!..

Мы рассмеялись, а потом обнялись.

Я заказала вина и сыра. Велела племяннице разуться, ведь в такую жару носить башмаки — это сущая пытка. Мы забрались в кресла с ногами, отведали странного альмерского вина, закусили пахучим козьим сыром. Я предложила:

— Если вдруг ты хочешь поведать о несчастьях, то буду рада выслушать. Заранее знай, что я на твоей стороне. Пускай отправятся во тьму все, кто чем-нибудь недоволен.

— Теперь точно расскажу, — улыбнулась Нексия. — Но сперва ответьте: что обо мне говорят?

— Ты бегаешь по замку нагишом. Северные дамы топятся в озере от зависти.

— Вот как!..

— Ты соблазняла вассалов Ориджина, дабы вызвать его ревность, а потом бросала их, как перчатки. Большие потери северян в битве за Первую Зиму вызваны тем, что покинутые тобою кайры просто не хотели жить.

— Ничего себе!..

— Ты должна была заиметь ребенка от герцога, но вместо этого подралась с императрицей и выдрала ей столько волос, что хватит на парик для Генри Фарвея. Минерва приказала тебя четвертовать, повесить и обезглавить. Батальон влюбленных кайров прикрыл твое отступление, лишь потому ты выбралась живой.

Она засмеялась с нотою печали:

— Все так и было, леди Карен. Ну, почти…

Нексия не забудет день, когда возникла тайна. До того дня жизнь была понятна, хоть и непроста. Нексия любила Эрвина, он ее вожделел и ревновал. Любил он сестру, и Нексия это принимала. Она и сама любила Иону. Самая бесстрашная девушка Севера — как ее не любить?.. Это не стало бы помехой. Эрвин не был настолько безумен, чтобы жениться на сестре. Время прошло бы, подвиги Ионы забылись, красота Нексии — осталась. Нексия обручилась бы с Эрвином и родила детей. Он был бы ей верен, а лишняя нежность к сестре осталась бы милою простительной причудой.

Минерва и вовсе не составляла проблемы. Видимо, она была влюблена в забавного юношу по имени Нави, над чем подшучивали Эрвин с Ионой. Женственностью владычица не блистала: носилась по Первой Зиме, как бешеный пес, отчитывала офицеров, командовала гильдиями, жевала бутерброды на бегу. Словно рой насекомых, ее вечно окружало облако дел. Как человек и как владыка, Минерва вызывала уважение. Как женщина… женщиною она не была.

Но затем грянула тайна.

Вчера все было ясно — сегодня не ясно ничего. Эрвин, Иона и Минерва заперлись в себе. Эрвин злился на Минерву, Минерва с Ионой — на самих себя. И все изменились так, будто случилось нечто непоправимое. Нексия пыталась поддержать любимого… но странным образом выходило, что это он поддерживал ее. Не принимая ее заботы, сам начинал заботиться о ней, говорил нежности, опекал… И все — вполсилы, сквозь туман. Он смотрел в лицо Нексии, но видел ее лишь одним глазом, а вторым — тайну.

— Что произошло? — допытывалась она. — Скажи, что случилось?

— Я не могу. Иона и Мия раздавлены этой тайной. Нельзя, чтобы то же случилось с тобой.

Он защищал ее из лучших побуждений, и Нексия радовалась этому. Увы, ни она, ни Эрвин не предусмотрели опасность.

Тайна, какою бы жуткой ни была, сблизила ее обладателей. Эрвин ненавидел Минерву, Минерва с Ионой — себя и друг друга… Но все они выстрадали тайну, а Нексия — нет. Они сроднились, когда вместе пережили ужас. Даже жирная хамка Магда Лабелин стала немножко ближе — поскольку тоже знала секрет.

Нексия — не знала.

Она поняла свою беду, когда Иона отправилась в покаянное путешествие. Сестра уехала, на владычицу Эрвин злился. Нексия осталась единственною близкой ему девушкой. Он, как и прежде, был мил и заботлив… Но вдруг случилось странное: Эрвин простил Минерву. Даже больше: начал утешать. Владычица наказывала себя лишениями и тяжким трудом. Герцог Ориджин и герцогиня-мать наперебой ее обхаживали. Понятны мотивы леди Софии, но Эрвин?..

Минерва умна и храбра, это всегда его восхищало. Но она не женственна, неопытна, смешна в делах любви, а еще — зазнайка, способная взбесить любого мужчину. Откуда Эрвин выкопал симпатию к ней? Ответ мог быть лишь один: тайна. Все остальные знатоки тайны разъехались из Первой Зимы. Минерва осталась единственною… родственной душою.

Нексия долго терпела. Надеялась любовью и нежностью перебить магию тайны. Эрвин дружил с императрицей и не проявлял похоти: не говорил двусмысленностей, не обнимал лишний раз, не пытался потрогать то, что ее величество, вероятно, считает грудью… Но потом Нексия заметила, как Минерва смотрит на Ориджина. Этот взгляд не оставлял сомнений. Когда Эрвин говорил — ярко, искрометно — глаза владычицы туманились. Она не следила за блеском мысли, а воображала герцога без одежды. Когда Эрвин наливал ей кофе, она тянулась за чашкой слишком рано, чтобы успеть пальчиком задеть его ладонь. Когда Эрвин надевал Глас Зимы — а это случалось редко, герцог не любил меч, убивший Рихарда — Минерва подолгу смотрела на эфес. Ее восхищало, что умный и утонченный мужчина может быть хищником. Выхватить клинок и заколоть собственного брата. Помчать навстречу Перстам Вильгельма, рубя врагов направо и налево. Содрать платье с императрицы Полариса и овладеть ею прямо на кофейном столе… Сомнений не осталось: Минерва его хотела.

И Нексия не выдержала. Однажды она вошла в кабинет Эрвина, когда тот пил кофе с императрицей. Минерва слушала герцога с таким вот туманным взглядом… Нексия подошла и поцеловала Эрвина в губы, положив одну руку ему на шею, а вторую — между ног. Янмэянка так и замерла с разинутым ртом.

Нексия целовала любимого и ласкала. Он не сопротивлялся. Но и не отвечал так, как следует. Его волновало, обидится ли Минерва.

Наконец, Нексия отступила, оставив герцога возбужденным. Сказала:

— Ваше величество, простите, что перебила. Мне очень захотелось поцеловать любимого. Вы говорили о чем-то важном — прошу, продолжайте!

Она еще погладила его по голове и ушла, ощущая полную свою победу.

Назавтра Минерва вызвала ее.

— Леди Нексия, мне нужно передать в Надежду и Альмеру несколько важных писем. Я могла бы послать офицера гвардии, но подумала, что вашему сеньору и родне будет гораздо приятней получить бумаги из ваших рук. Тем более, что вы так давно не были дома. Прошу, окажите любезность: выполните роль моей посланницы в центральных землях.

Минерва полностью владела собою. Это было самое противное. Если бы янмэйская гадина хотя бы жестом выдала свою ревность, ее можно было бы понять. Но она вела себя так, будто действительно оказала Нексии честь!

— Минерва разлучила меня с любимым, как Телуриан — вас, — закончила рассказ моя племянница. — Теперь мы — сестры по несчастью.

Сложно описать, какая буря произошла в моей душе. Учитывая, сколь скверно у меня с писательством в этот вечер, не буду даже пытаться. Просто скажу, что решила не делать поспешных выводов и тщательно прояснить все детали.

— Сколько раз ты просила Эрвина раскрыть тайну?

— По меньшей мере, пять.

— Что он отвечал?

— Тайна слишком страшна, она сделает меня несчастной.

— Но ты не приняла его слова всерьез. Глупость какая-то, верно?

— Секрет любимого не может быть слишком страшным для меня.

— Конечно, тебе виднее… Когда ты пришла к ним на кофе, кто говорил?

— Кажется, императрица.

— И ты сказала: «Простите, что перебила»?

— Поцеловала Эрвина, а уж потом сказала.

— После поцелуя ты погладила его по голове или потрепала?

— Я не знаю… Наверное, можно сказать, потрепала.

— Ты спала с Эрвином?

— Леди Карен!..

— Спала или нет?

— Нет!

— Почему?

— Миледи, что происходит? Вы учинили мне допрос!

— Ты любишь Эрвина и считаешь возможным хватать его между ног даже при владычице. Он был ласков с тобою. Почему же ты не отдалась?

— Я ждала любви, тьма сожри! Конечно, могла переспать. Но я хочу, чтобы он полюбил. Всякая девушка хочет!

Я вздохнула. Хорошенько выпила кислого альмерского вина. Покривилась, отерла губы.

— Леди Карен, чем я вас расстроила?..

Леди так не говорят, но я слишком долго прожила с ненаглядным…

— Нексия, твоя мать — набитая дура. Это не в обиду, просто так и есть. Эдгар даже не плюнул бы в ее сторону, если б ему не приказал отец. От первой же беседы с нею я пришла в ужас: мир клонится к упадку, если боги производят недостаточно людских мозгов и подменяют куриными. Но что любопытно: эта курица и ее отец спасли твоего отца. Если б не поручительство семьи Флейм, Эдгар Лайтхарт был бы казнен, как братья, или отправлен в ссылку, как сестра. Ты родилась на свет потому, что твой папа покорился воле своего папы.

— Я не понимаю…

— Владыка Телуриан женился на болотнице, презираемой двором, поскольку так приказал его отец Мейнир. Сам Мейнир женился на ком хотел, любимому сыну Менсону тоже позволил выбрать невесту. Телуриана отец считал занудой, потому отдал его болотнице. Я ненавижу Телуриана, но признаю: он был великим императором, хотя и жестоким. А женатый по любви Менсон стал неудачником, пьяницей и шутом.

— Леди Карен, вы хотите сказать…

— Тьма сожри, не перебивай! Джереми Фарвей женился на шаванке, пахнущей навозом. Он живет в Рей-Рое, где каждый мужчина смеется над ним, поскольку Джереми не может оседлать дикого коня. Но войско степняков ушло из Альмеры, оставив ее Генри Фарвею. Бедный Альберт Альмера отдан здоровенной сорокалетней бабе по имени Эвелин Фарвей. Он боится ее больше, чем мать и отца вместе взятых. Она роняет веер и велит поднять, и он поднимает по приказу. Но заметь, дорогая племянница: Аланис и Альфред Альмера мертвы. А Альберт жив, и все еще будет жить, когда помрет престарелая женушка. Он исполнил приказ — и это дает Великому Дому Альмера маленький шанс на выживание.

Нексия схватилась с кресла. Она негодовала, ее грудь бурно вздымалась, хоть я и не одобряю пошлости подобных выражений.

— Леди Карен, вы требуете, чтобы я покорилась?! Кому — янмэйской суке, забравшей моего мужчину?! Я не понимаю вас!

— Ты слишком мелкая, чтобы понять. Я по-прежнему на твоей стороне. Смотрю на тебя — и вижу себя саму в молодости. Но, прости, ты мелка и глупа. Ты нахамила двум великим людям и даже не поняла этого. Правителя Севера потрепала по шерсти, словно собачонку. Янмэйской владычице бросила: «Простите, что перебила» — держась за елдак мужчины, которого она вожделеет. Думаешь, любовь дает тебе право на что-либо? Нет, тьма сожри, жизнь устроена иначе. Любовь — это твоя личная проблема, и ничего больше. Лучшее, что ты можешь сделать — поехать в Первую Зиму, упасть в ноги Минерве и попросить прощения. Затем поцеловать руку герцога и у него попросить прощения тоже. Если сочтет нужным, он на тебе женится. А он сочтет, поскольку ты — ключ к центральным землям, которые дадут ему победу на выборах.

— Вы так прагматично…

— А как еще? Династический брак — сугубый вопрос расчета. Ты глупа, коль этого не понимаешь. Эрвину выгодно на тебе жениться: он получит голоса Надежды и Альмеры. Забавно, но и Минерве выгодно, чтобы Эрвин выбрал тебя. Если он женится на ней, то станет императором, а ее подомнет. Минерва же надеется править сама. Она может проспать с Эрвином каждую ночь, пока ты здесь, но когда вернешься — отдаст его тебе, а себе попытается взять трон.

Нексия скривилась. Посмотрела презрительно, отвернулась от меня.

Я сказала:

— Давай обнимемся.

Она скорчила обиду. Я подошла и взяла ее за плечи.

— Нексия…

— Вы меня разочаровали.

— Ты сама себя разочаровала. Мы — леди Великих Домов. Мы выходим замуж ради политики и власти. Тебе повезло: политика совпала с чувствами. Ты любишь того, за кого и нужно выйти. Но он тебя любит чуточку меньше. Из-за этого пустяка ты становишься в позу. Глупая девчонка, цени что имеешь. Дай герцогу развлечься, потом вернись и попроси прощения.

Нексия обернулась ко мне. Глаза были полны слез.

— Леди Карен, я думала, хоть вы меня поймете… Вы же вышли замуж по любви!

— По любви, — повторила я. — По любви, конечно.

Что-то было во мне такое, что Нексия попятилась. Но я уже не могла молчать.

— Да, я вышла по взаимной любви. Именно потому я не сказала любимому о своих подозрениях, а он мне — о заговоре. Мы хотели защитить друг друга. Когда случилось, это стало для меня полной внезапностью. Тогдашний янмэйский владыка не был таким гадом, чтобы отправить меня послом в центральные земли. О, нет! Он всего лишь казнил моих братьев, а меня бросил в темницу на двадцать лет. Я была беременна, и мое нутро не вынесло испытаний. Плод выпал из меня в отверстие уборной. С тех пор я неспособна зачать.

— Тетя Карен… — пролепетала Нексия.

— Я не сказала об этом мужу, поскольку люблю его. Он не знает. И никто другой, только ты. А муж очень сильно меня любит. Он не переспал с другой женщиной, о нет! Всего лишь стал больным шутом и посмешищем столицы. Двадцать лет я считала его мертвым, пока не прочла в «Голосе Короны» статью, где говорилось, что его судят за убийство.

— Тетя Карен, простите!

— Милая Нексия, мне не понять твоей беды. Мужчина любит тебя немножко меньше, чем ты его. Видимо, это ужасно…

Тьма сожри всех редакторов на свете! Что бы они ни говорили, я никогда не напишу мемуаров. Ведь в них пришлось бы рассказать, как я обняла глупую племянницу и стала рыдать взахлеб, растирая слезы по лицу. А Нексия гладила меня, приговаривая: «Тетя Карен, полноте… Пожалуйста… Все будет хорошо…»

Много времени спустя я начала успокаиваться.

Отстранилась от нее. Упала в кресло, сказала:

— Садись. Садись, говорю. Забудь все, сказанное выше. Вот теперь ты услышишь о главной проблеме. Готова?

— Конечно, тетя Карен. Что угодно!

— Позавчера в поезде я сломала ноготь. Открывала окно, резко дернула фрамугу — и пожалуйста, будьте любезны…