Фата-Моргана №7

Гордон Диксон СТАЛЬНОЙ БРАТ

— …Человек, рожденный женою, кратковремен и пресыщен печалями, как цветок; он выходит и опадает, убегает, как тень, и не останавливается…[1]

Голос капеллана, нараспев читающего слова заупокойной службы у временного аналоя, установленного прямо внутри прозрачной стены под куполом места посадки, был пронзителен и отчетлив в разреженном воздухе. Через двойные поверхности купола и пластмассового покрытия похоронной ракеты, одетый в черную форму личный состав мог видеть тело погибшего Теда Вашкевица, удобно лежащего на спине под углом 45 градусов, покоящегося в смерти, совершенно воскового от бальзамирования и неподвижного. Глаза его были закрыты, резкие тяжелые черты лица все еще хранили выражение беспечности, как будто смерть была незначительным происшествием, от которого было можно легко избавиться; военная звезда была единственным ярким пятном на черной форме.

— Аминь.

Ответом был глубокий гул голосов людей, похожий на звук органа. В первом ряду кадетов с трудом двигались губы кадета Томаса Джордана, его голос механически присоединялся к их хору. Это был момент его триумфа, но, несмотря на это, вернулся старый, старый страх, давнее чувство одиночества, потери и ужаса от собственной неполноценности.

Он стоял в напряженном внимании, глядя прямо перед собой, стараясь погрузиться в единодушие своих товарищей, заглушить голос капеллана и воспоминания, которые он будил, о враждебном рейде на беззащитный город, о доме, о погибших родителях. Он вспомнил заупокойную службу над руинами города. Его подобрало правительственное агентство — его, десятилетнего мальчика, — и заботилось о нем, учило его до нынешнего дня, но не могло дать ему того, чем владели остальные вокруг пего по естественному праву мужества тех, кто воспитывался в безопасности.

С того дня он был одинок и мучился от страха. Не тронутый бомбой или миной, он был покалечен в душе. Он сам видел врага и с криком бежал от этой космической банды. И что после этого могло вернуть Томасу Джордану его душу?

Но он стоял, полный внимания, как и положено часовому, он был солдатом, и это был его дом.

Голос капеллана прервался. Он закрыл молитвенник на аналое. Его место занял капитан тренировочного корабля.

— В соответствии с обычаями Пограничных сил, — твердо заявил он, — я предаю ныне останки коменданта первого класса Теодора Вашкевица покою во времени и космосе.

Он нажал на кнопку в аналое. За куполом из хвоста похоронной ракеты расцвело белое пламя, нагревая на некоторое время каменный астероид до белизны. На мгновение ракета зависла, извергая пламя. Она поднималась, сначала медленно, потом быстро, рисуя огненную дорожку до тех пор, пока очень немногие люди могли разглядеть ее, и исчезла в неожиданно бесшумном взрыве ослепительного света.

Первые ряды вокруг Джордана расслабились. Не каким-то физическим движением, но с видимым ослаблением нервного напряжения они перешли к более прозаическому завершению церемонии. Расслабление дошло даже до капитана, поскольку он повернулся с ослабленной выправкой и сказал, обращаясь к рядам кадетов:

— Кадет Томас Джордан. Вперед и в центр.

Команда ударила Джордана ледяной дрожью. Пока шла заупокойная служба, среди своих товарищей он имел защиту анонимности. Теперь голос капитана был ножом, который отрезал его, окончательно и безвозвратно, от единственной защиты, которую он знал, оставил его нагим и уязвимым. Его охватило бесчувствие отчаяния. Рефлексы взяли вверх, он двигался, как робот. Один шаг вперед, гладя прямо перед собой, к концу ряда молчаливых людей, налево, три шага вперед. Остановился. Салют.

— Докладывает кадет Томас Джордан, сэр.

— Кадет Томас Джордан, сим назначаю вас комендантом этого пограничного поста. Вы будете управлять им, пока вас не освободят. Ни при каких условиях вы не вступите в контакт с врагами и не позволите никакому существу или кораблю пройти через ваш сектор пространства с наружной стороны.

— Да, сэр.

— Принимая во внимание обязанности и ответственность, налагаемые управлением постом, вы получаете звание коменданта третьего класса.

— Благодарю, сэр.

Капитан поднял с аналоя шлем с серебряной проволочной сеткой и надел ему на голову. Она соединилась со специальными электродами, уже вживленными в его череп, хваткой, от которой через череп прошел звон. В течение секунды пелена света мерцала перед его глазами, и ему казалось, что он чувствует вес банков памяти, уже давящих на его сознание. Потом мерцание и давление исчезли, чтобы показать ему капитана, протягивающего руку.

— Поздравляю, комендант.

— Благодарю, сэр.

Они обменялись рукопожатиями, рукопожатие капитана было быстрым, нервным и поверхностным. Он сделал резкий шаг назад и перенес свое внимание на второго по команде офицера.

— Лейтенант! Распустите строй!

Все было кончено. Новое служебное положение замкнулось вокруг Джордана, запечатывая страх и одиночество внутри него. Не слушая крикливые команды, которые больше не имели к нему отношения, он повернулся на каблуках и стремительно зашагал, чтобы занять свой пост у выдвинутого порта тренировочного корабля. Он стоял официально в позе «смирно», ощущая бремя своей новой власти как тяжелый плащ на слабых плечах. В один миг он стал старшим из присутствующих офицеров. Офицеры — даже капитаны — номинально находились под его властью до тех пор, пока их корабль оставался на поверхности его поста. Так он неподвижно стоял по стойке «смирно», и даже самая слабая дрожь его внутреннего трепета не появилась, чтобы предательски сотрясти его тело.

Они подходили к нему свободной, темной массой, которая превращалась в отдельные ряды на дистанции салюта. По одиночке они проходили мимо и поднимались по лестнице в порт, и каждый отдавал ему салют. Он отвечал им салютом резко, механически, отгородясь от тех, кто были его товарищами на протяжении шести лет, барьером своего нового положения. Это был момент, когда улыбка или непринужденное рукопожатие могло бы многое значить. Но протокол отобрал у него право на фамильярность. Мимо него теперь медленно проходили ряды незнакомцев в черной форме. Его положение было уже определено, а их еще нет. Между ними не было теперь ничего общего.

Последний человек поднялся по лестнице мимо него и исчез из виду в черном отверстии выступающего порта. Тяжелый стальной люк медленно задвинулся позади него. Он повернулся и направился к непривычной, но хорошо известной контрольной панели в главном контрольном зале Поста. На экране связи накалился красный огонек. Он повернул рубильник и заговорил в микрофон на панели.

— Пост кораблю. Даю старт.

Сверху ответил громкоговоритель.

— Корабль Посту. Готовы к старту.

Его пальцы быстро забегали по клавишам. Снаружи была убрана атмосфера, и купол отодвинулся в сторону. Автоматический тягач исчез в шахте с помощью дистанционного управления, на корабле зафиксировались огромные магнитные кулаки, развернули его на пусковую позицию, потом исчезли.

Джордан вновь заговорил в микрофон.

— Пост очищен. Даю старт.

— Спасибо, Пост. — Он узнал голос капитана. — Удачи.

Снаружи корабль поднялся на столбе пламени, сначала медленно, потом быстрее, теряясь во мраке космоса. Автоматически он задвинул купол и накачал воздух.

Он отвернулся от контрольной панели, обхватил себя руками в то мгновение, когда ощутил свою полную изоляцию, и тут в неожиданном, резком ошеломлении он вспомнил, что на поле был еще другой, меньший корабль.

Какое-то время он смотрел на корабль тупо и недоуменно. Потом память вернулась, и он понял, что корабль был маленьким курьерским судном разведки, которое было скрыто огромным тренировочным кораблем. Его офицер, должно быть, по-прежнему внизу, разрезал магнитофонные ленты последних воспоминаний бывшего часового для досье командования. Память моментально вытащила его из болота эмоций, призывая быть внимательным и обязательным. Он отвернулся от панели и пошел вниз.

Когда он пришел в бронированное основание станции, человек из разведки наполовину зарылся в банк памяти, отрезая часть стальной оболочки вокруг банка так, чтобы соединить свой магнитофон непосредственно с ячейками. Вид тяжелой горы стали с неровным разрезом сбоку, усевшейся, как раненый монстр, неприятно поразил Джордана, но он убрал с лица эмоции и решительно подошел к банку. Его шаги зазвенели по металлическому полу, и человек из разведки, услышав их, быстро высунул голову.

— Привет! — коротко бросил он и вернулся к работе. Его голос шел из внутренности банка с дружелюбным, глухим звуком. — Поздравляю, комендант.

— Спасибо, — резко ответил Джордан. Он стоял, испытывая неловкость, неуверенный в том, что его ожидало. Пока он колебался, голос из банка продолжал.

— Как ощущение в шлеме?

Руки Джордана инстинктивно поднялись к голове и ячейкам из серебряной проволоки. Они неподатливо толкнулись под его пальцами, твердо удерживаемые электродами.

— Туго, — сообщил он.

Офицер вылез из банка, магнитофон в одной руке, а толстый глянцевый хомут ленты в другой.

— Первое время всегда так, — сказал он, засовывая один конец ленты в пружинную наматывающую катушку. — Через пару дней вы даже не будете чувствовать, есть ли там что-нибудь.

— Наверное.

Офицер с любопытством посмотрел на него.

— Ничего не мешает тут, нет? — спросил он. — Вы выглядите несколько напряженно.

— Разве подобное не происходило с другими, когда они начинали?

— Иногда, — уклончиво ответил тот. — А иногда нет. Не слышите ничего вроде ударов молотком, а?

— Нет.

— Чувствуете какое-нибудь давление внутри головы?

— Нет.

— Теперь глаза. Видите какие-нибудь пятна иди вспышки?

— Нет! — выпалил Джордан.

— Полегче, — сказал офицер разведки. — Это моя работа.

— Прошу прощения.

— Все в порядке. Просто, если что-нибудь неладно с вами или с банком памяти, я хочу знать об этом.

Он поднялся от перематывающей катушки, на которую теперь была ловко собрана свободная лента. Отсоединив паяльник от своего пояса, он стал заделывать отверстие.

— Просто бывает, что свежеиспеченные офицеры слышали слишком много сказок о банке памяти в тренировочной школе и сильно нервничали.

— Сказок? — переспросил Джордан.

— Разве вы не слышали? — отвечал офицер. — Сказки о власти памяти — часовые сходят с ума от воспоминаний людей, что были на посту до них. О тех, кто впадает в кататонию, когда их сознание теряется в прошлых историях банка, или о делах с замещением памяти, когда часовой идентифицирует себя с воспоминаниями и личностью человека, который предшествовал ему.

— А, это, — протянул Джордан. — Я слышал. — Он помолчал, а когда собеседник не продолжил разговор, спросил: — И как? Это правда?

Офицер отвернулся от наполовину заделанного отверстия и прямо взглянул в него, держа паяльник в руке.

— Кое-что, — резко ответил он. — Таких случаев совсем немного. Хотя их вообще не должно быть. Никто не старается приукрашивать факты. Банки памяти не что иное, как склад, связанный с вами с помощью вашего серебряного шлема, — приспособление, позволяющее дать вам не только способность помнить все, что вы когда-либо делали на посту, но и все, что делал там кто-либо другой.

Но было несколько впечатлительных часовых, которые позволили себе вообразить, что банк памяти — что-то вроде гроба с живущим внутри покойником. Когда это случается — беда.

Он отвернулся от Джордана и вернулся к работе.

— И поэтому вы решили, что у меня проблема, — произнес Джордан ему в спину.

Офицер хмыкнул, это был на редкость человечный звук.

— На границе, приятель, — сказал он, — мы проверяем все возможности.

Он закончил работу и развернулся.

— Никаких неприятных впечатлений? — спросил он.

Джордан покачал головой.

— Конечно, нет.

— Тогда я пошел.

Он наклонился и подобрал катушку с аккуратно намотанной лентой, выпрямился и пошел по склону, который вел от основания к стартовому полю. Джордан шагал рядом.

— Вам больше нечего здесь делать? — спросил он.

— Только отчет. Но я могу написать его по пути домой.

Они прошли по пандусу через шлюз на поле.

— Неплохую провели работу, исправляя разрушения после сражения, — молвил он, оглядывая Пост.

— Наверное, — ответил Джордан. Оба спокойно зашагали к выступающему порту корабля разведки. — Ладно, пока.

— Пока, — ответил офицер разведки, приводя в действие механизм порта. Внешний затвор открылся, и он в несколько прыжков запрыгнул в отверстие, не дожидаясь, пока спустится маленькая лестница — Увидимся через шесть месяцев.

Он повернулся к Джордану и отдал ему небрежный салют, держа в руке катушку. Джордан вернул салют с четкостью курсанта. Порт закрылся.

Он вернулся в главный контрольный зал и по ритуалу наблюдал за стартом корабля. Он еще долго стоял после того, как корабль исчез, потом отвернулся со вздохом, потому что почувствовал себя, наконец, в полном одиночестве.

Он ознакомился с Постом. На следующие шесть месяцев это будет его дом. Потом на следующие шесть месяцев он будет свободен и сможет уехать, в то время как Пост будет перемещен с линии для регулярного ремонта и усовершенствования.

Если он проживет так долго.

Страх, который был немного отодвинут его беседой с офицером разведки, вернулся.

Если он проживет так долго. Он стоял, терзаемый озабоченностью.

В глубине его сознания с четкостью воспоминаний пришли чужие слова из банка памяти. Кататония — случаи замещения памяти. Доминирование воспоминаний. Было ли так же и у других, могли ли они лучше переносить страх и ожидание?

И вместе с этой мыслью явилась догадка, свернувшаяся в его сознании, как змея. Что, если оно нахлынет, враждебное нашествие, а Томаса Джордана не будет здесь, чтоб его встретить? Что, если останется оболочка человека, находившегося в кататонии? Что, если они придут, и человек будет здесь, но этот человек называет и знает себя только как…

Вашкевиц!

— Нет! — Крик непроизвольно сорвался с его губ.

Оночнулся с искаженным лицом и руками, наполовину вытянутыми вперед в позе человека, заклинающего призрак. Он потряс головой, чтобы выкинуть из мозга отвратительное предположение, и попятился, тяжело дыша, от контрольной панели.

Не это. Только не это. Он удивился самому себе, слабости, которая заставила его испытать дурноту от ужаса. Победить или проиграть; жить или умереть. Но как Джордан, а не кто-то другой.

Дрожащими пальцами он зажег сигарету. Итак все прошло, и он в порядке. Он вовремя догадался. Он был предупрежден. Незаметно для него — все это время — семена главенства чужих воспоминаний, должно быть, ждала внутри. Но теперь он знал, что они были тут, он знал, какие меры принять. Опасность лежала в памяти Вашкевица. Он должен отключить свое сознание от нее. Будет сражаться на посту без преимущества их опыта. Первый часовой на границе действовал без помощи банка памяти, значит, и он сможет.

Так.

Он принял решение. Включил просмотровый экран и встал перед ним, очень напряженный и точный, в центре Поста, глядя на точки, которые были его сорока пятью механическими собаками, разбросанными на страже на протяжении миллиона километров в космосе, на управление, которое позволяло бы ему бросать их жесткие, страшные механические тела в битву с врагом, смотрел и ждал, ждал мужества, которое приходит при встрече с трудностями лицом к лицу, ждал, чтобы оно поднялось в нем и овладело им, положив конец всем страхам и сомнениям.

И таким образом он ждал долго, но мужество не пришло.

Быстро уходили недели; так и должно быть. Ему говорили, чего ждать, во время учебы, и неминуемо, что эти первые месяцы должны быть напряженными, чтобы часть его сознания все время была начеку и ожидала колокола тревоги, который бы означал, что «собачки» дают сигнал о появлении врага. И неминуемо, что он неожиданно будет замирать посреди обеда, с вилкой, не донесенной до рта, ежесекундно ожидая вызова, что он будет неожиданно просыпаться в полночь и лежать неподвижно и напряженно, глаза устремлены в темный потолок, и прислушиваться. Позднее, как говорили ему во время учебы, когда вы освоитесь на Посту, это постоянное напряжение ослабится, и вы станете спокойнее, и только один тихий уголок вашего сознания будет незаметно все время в тревоге. Это придет со временем, убеждали его.

И вот он ждал, ждал, когда в его душе высвободится свернутая пружина, когда он почувствует, что Пост станет уютным и дружелюбным к нему. Когда он впервые был оставлен в одиночестве, он сказал себе, что, конечно, в его случае ожидание будет вопросом дней; потом, когда дни прошли, а он все еще был с состоянии спускового крючка, он дал себе мысленно пару недель, потом месяц. Но теперь без всякого расслабления прошел месяц и даже больше. Напряжение стало сказываться в нервозности его рук, появились темные круги под глазами. Он обнаружил, что не может спокойно сидеть, чтобы почитать или послушать музыку, которая имелась в библиотеке. Он без устали ходил, бесконечно проверял и перепроверял пустое пространство космоса, которое открывали ему обзоры «собачек».

И воспоминания о том, как Вашкевиц лежал в погребальной ракете, не выходили у него из головы. И это было не так, как положено.

Он мог отказаться от воспоминаний Вашкевица, которых никогда не испытывал сам, и сделал это. Но его личные воспоминания, проникшие в сознание, когда он ничего не подозревал, было нелегко контролировать. Все, что можно было сделать, чтобы успокоить призрак, он сделал. Он старательно прочесывал Пост в поисках малейшего ремонта и поиска удобств, которые делает в своем доме одинокий человек и переставляет их даже тогда, когда перестановка означала потерю личного комфорта. Он надежно замкнул свое сознание перед кладовой банка памяти, стараясь держаться изолировано от воспоминаний других, пока близкое знакомство не приведет его к той точке, когда он инстинктивно не почувствует, что Пост его, а не их. А так как мысли Вашкевица приходили, несмотря на все предосторожности, он сурово вытеснял их, говоря себе, что его предшественник не стоит того, чтобы считаться с ним.

Но оставался другой призрак, неосязаемый и неуязвимый, как если бы он был заключен в металл каждой стены, пола и потолка Поста. Он возникал, чтобы преследовать его воспоминания о разговорах в тренировочной школе и зловещих словах офицера разведки. В такие минуты, когда призрак настигал его, он стоял в параличе, уставившись в гипнотическом очаровании на экраны с их молчаливыми механическими стражами либо на холодную сталь банка памяти, припадающего к полу, как высиживающий яйцо монстр, он боялся быть поглощенным его мыслями, пока неожиданно — дергающий рывок воли, и он вырывался из-под власти гипноза и яростно кидался в обязанности часового, проверяя и перепроверяя аппаратуру и пространство, которое она наблюдала, делая все, что возможно, чтобы утопить свои дикие эмоции в необходимости внимания к рутине.

И в итоге он обнаружил, что почти желает, чтоб начался набег, для испытания, которое проверит его и так или иначе успокоит призрак раз и навсегда.

Набег пришел, так как он знал, что придет, во время одного из редких моментов, когда он забывал о нависшей угрозе. Он пробудился на своей койке в начале произвольного десятичасового дня и лежал тут лениво и удобно; его мысли были неясными и бесформенными, как тени в глубине ленивого водоворота, которые медленно поворачиваются и не имеют определенного места.

Потом — тревога!

Оглушительный звон сверху ворвался в его жизнь, срывая его с кровати. Металлический лязг изливался в воздух, исходя из громкоговорителей в каждом помещении по всему Посту, скрежеща в неотложности, грозя бедой. Он ревел, вибрировал, грохотал, пока сами стены не стали отбрасывать этот лязг, который, кажется, в точности повторялся, так что стены приобрели собственный голос, помещение зазвенело, а потом и весь Пост загремел, как огромный колокол, зовущий его на битву.

Он вскочил на ноги и помчался в главную контрольную комнату. Сигнальное устройство высоко на стене над обзорными экранами, красный свет от «собачки» номер тридцать восемь устрашающе вспыхивали. Он бросился в операторское кресло перед экранами, сильно стукнув ладонью по выключателю, чтобы убрать сигнал тревоги.

Пост вошел в соприкосновение с врагом.

Неожиданная тишина навалилась на него, и у него перехватило дыхание. Он с трудом дышал и тряс головой, как человек, которому неожиданно плеснули в лицо стакан холодной воды, потом опустил пальцы на клавиши на приборной панели перед креслом — «Включение лучей». Включение детекторных экранов, установленных теперь на расстоянии сорока тысяч километров. Включение связи со штабом сектора.

Замурлыкал транзистор. Сверху замигал белый свет, в то время как начал пульсировать автоматический сигнал.

— Тревога! Тревога! Далее следуют данные. Передаю.

Штаб уведомляется Постом.

Активизирован обзорный экран «собачки» номер тридцать восемь.

Он смотрел на действующий экран, в широкое пространство, на которое было настроено механическое зрение «собачки». Далеко-далеко при самом большом увеличении были видны пять маленьких точек, быстро идущих по курсу десятью пунктами ниже под углом в тридцать два градуса к Посту.

Он легонько стукнул по клавише, переводя тридцать восьмой на ближний огневой контроль, и отправил аппарат вглубь, к точкам. Он просмотрел карту района Поста для нахождения местоположения других механизмов. Не хватало тридцать девятого — он был на территории Поста для ремонта. Остальные находились в его распоряжении. Он проверил номер сорок через номер сорок пять, а тридцать седьмой через номер тридцать, чтобы свести к курсу столкновения с врагом в семидесяти пяти тысячах километров. И номера от двадцатого к тридцатому, чтобы встретить врага в пятидесяти тысячах километрах.

Началась ранняя стадия обороны.

Он обратился к экрану. Номер тридцать восемь, приносимый в жертву в интересах добычи информации, пустился по направлению к кораблям на самом большом ускорении, с перегрузкой, которую не смог бы вынести ни один живой организм. Но размеры и тип кораблей-захватчиков по-прежнему были скрыты расстоянием. На панели связи резко вспыхнула белая лампа, сообщая, что штаб сектора находится в состоянии боевой тревоги и готов говорить. Джордан включил звук.

— Контакт. Говорит Пост J-49C3. Пять кораблей, — передал он. — За пределами сферы идентификации. Двигаются через тридцать восьмой в десяти пунктах от тридцать второго.

— Приняли. — Голос из штаба был ровным, точным, лишенным эмоций. — Пять кораблей — тридцать восемь — девять — тридцать два. Патруль номер двадцать проходит вашу зону на расстоянии четырех часов, он информируется, сразу проследует на ваш пост и прибудет через четыре часа плюс-минус двадцать минут. Следует помощь. Остаемся здесь до вашего следующего послания.

Белый свет исчез, и он отвернулся от приборов связи. На экране пять кораблей по-прежнему не выросли до пропорций, при которых их можно было бы идентифицировать, но по всем практическим показателям начальная стадия была завершена. У него было пятнадцать минут, в течение которых все, что можно было сделать, было уже сделано.

Предварительная подготовка к обороне была завершена.

Он отвернулся от приборов и пошел в спальню, где медленно, тщательно оделся в черную форму. Он расправил мундир, посмотрел в зеркало и долго пристально вглядывался в себя. Потом, поколебавшись, почти против воли, он дотянулся рукой до маленького серого ящика на полке под зеркалом, открыл его и вытащил серебряную военную звезду, которую через несколько часов он получит право носить.

Она лежала в его ладони, мягко мерцая перед ним в отражении комнатного освещения, а также от легкого движения его руки. Маленькая гроздь бриллиантов в центре искрилась и переливалась всеми цветами радуги. Несколько минут он стоял, разглядывая звезду, потом медленно и небрежно положил ее в ящик и вышел, возвращаясь в комнату контроля.

Корабли на экране были теперь достаточно большими, чтобы быть опознанными. Это были суда среднего размера, отметил Джордан, тип, используемый чаще всего большинством разновидностей налетчиков, — и принадлежал той же расе, что сделала его сиротой. Не могло быть никаких сомнений в их намерениях, как было иногда, когда какие-нибудь странные незнакомцы случайно пересекали границу, чтобы быть с сожалением уничтоженными людьми, чьи обязанности заключались в том, чтобы исключить любую возможность вторжения. Нет, эти были врагами, чужой, губительной формой жизни, что наносила маленькой человеческой империи тысячи атак ежегодно и сама уничтожала себя, попадая в окружение, и тратила сотни кораблей, когда удавалось прорваться через охранные посты, с тем чтобы опуститься в каком-нибудь незащищенном городе во внутреннем круге планет и ограбить его оборудование и механизмы, которые враг либо не хотел, либо не мог сделать самостоятельно невообразимая, непонятная, дикая раса. Эти пять кораблей не предпримут попыток вести переговоры.

Но теперь «собачка» номер тридцать восемь была обнаружена, и белые выхлопы управляемых ракет устремились к обзорному экрану. Несколько секунд маленькая машина дергалась из стороны в сторону, увертываясь, вела оборонительный огонь, расстреливала приближающиеся ракеты. Но при таком перевесе сил это была безнадежная борьба, и неожиданно одна из полос расширилась, чтобы заполнить экран ослепительным светом.

Экран опустел. Тридцать восьмой был уничтожен.

Неожиданно осознав, что он обязан был бы подстраховаться с помощью наблюдения с одной из более удаленных «собачек», Джордан вскочил, чтобы заполнить экран. Он оглядел все механизмы с сорокового до первого, с отсутствующим тридцать восьмым, и заполнил два боковых экрана видом с тридцать седьмого с левой стороны и с двадцать первого с правого. Они показывали, что его первая линия обороны уже собралась на расстоянии семидесяти пяти тысяч километров, а в пятидесяти тысячах километров еще формируется.

Налетчики теперь уменьшали скорость, и на стене датчик для определения врага вспыхнул неожиданно глубоким и яростно пурпурным цветом, в то время как их невидимые лучи расходились и встречали помехи детекторных заслонов, которые он установил на расстоянии в сорок тысяч километров перед своим Постом. Они продолжали замедлять ход, но блокирование их детекторных лучей позволило им определить приблизительное местоположение его Поста и, разворачиваясь, они поправили курс, пока ошибка стала не больше двух пунктов и десяти градусов. Джордан — его нервные пальцы легко трепетали на клавишах — выдвинул тридцать седьмого через тридцатого во внешнюю глубину пространства и отправил сороковой через Сорок пятый вперед на расстояние в пять градусов, чтобы попытаться установить круговое движение. Пять темных кораблей налетчиков, распознав его намерения, разошлись из своей единой связи прохождения вблизи друг друга, чтобы рассредоточиться и принять ступенчатый порядок следования. Они уже стреляли в приближающихся «собачек», и тонкие линии света прорезали черноту пространства от номера сорокового до сорок пятого.

Джордан сделал глубокий и нервный вздох и откинулся на спинку кресла. В этот момент его пальцам было нечего делать на контрольных клавишах. Его третий десяток «собачек» должен был ждать, пока к ним не подойдет враг, поскольку при современных автоматических орудиях тело в покое имело преимущество над телом в движении. И должно быть, осталось несколько минут перед тем, как «собачки» из четвертого десятка окажутся на позиции атакуемых. Он нащупал сигарету, не отрывая глаз от экрана, вспоминая предупреждения учебного справочника относительно расслабления при соприкосновении с врагом.

Однако после неистовой, звенящей команды тревоги до настоящего момента он действовал автоматически, с совершенством и точностью, как научили его тренажеры, как отпечатались в нем учебники. Появился враг. Он принял меры защиты. Все, что можно было сделать, было сделано. Он знал, что сделал это правильно. И враг делал все то, что, как ему говорили, он будет делать.

Неожиданно он был поражен глубоким, вызывающим дрожь осознанием всей правды из предсказаний учебника. Все так и было. Эти враждебные чужаки, эти страшные силы точно так же подчинялись законам физики. Они, как и он, могли двигаться только по законам времени и пространства. Они были лишены загадочности и сведены до его уровня. Они могли быть чуждыми и ужасными, но их способности были ограничены так же, как и его, и в сражении вроде этого, принимавшего сейчас определенную форму, не учитывалось то обстоятельство, что они были негуманоидами. В неизвестной реальности вселенной они взвешивались беспристрастно и абсолютно одинаково.

И когда он осознал это, впервые старый, впечатанный в память страх начал исчезать, как выброшенная одежда. По телу прошла дрожь, и он ощутил воодушевление перед битвой, как до него воодушевлялись его предки в дни, когда человечество было молодо, а в промозглом, сыром рассвете джунглей слышалось рычание тигра. В нем проснулся инстинкт крови, что-то от свирепой, мстительной радости, с которой преследуемый зверь в конце концов бросается на своего преследователя. Он победит. Конечно, он победит. И в победе он одним ударом отплатит долг крови и страха, которые поддерживали в нем враги пятнадцать лет.

Думая об этом, он прислонился к спинке кресла, и в нем поднялась старая память об уничтоженном городе и о себе, бегущем прочь. Но в этот раз она не была прелюдией к ужасу, а стала топливом, который разжег гнев. «Вот мой страх, — подумал он, вглядываясь в экран на пять кораблей, — и я уничтожу его».

Призраки его памяти рассеялись, как дым. Он бросил сигарету в передающую выемку в подлокотнике кресла и наклонился вперед, чтобы тщательно определить положение врага.

Они вытянулись, чтобы загнать его четвертый десяток в широкий круг, и «собачки» были теперь разбросаны; целы, но не эффективны и ожидали дальнейших приказов. То, что было у врага построением в виде лестницы, теперь стало неровной, широко рассеянной линией со слишком большим пространством между кораблями, чтобы можно было прикрыть друг друга.

На мгновение Джордан был озадачен, легкая волна страха от необъяснимого прокатилась рябью через спокойную поверхность его сознания. Потом лоб его разгладился. Не нужно было впадать в панику. Чужеземное маневрирование не было загадочным, частично он ожидал подобного, но то, что предстало, было достаточно очевидным и до определенной степени бестолковым движением в целях скрыться от наступления с флангов, которое он предпринимал с помощью своего четвертого десятка «собачек». Движение было глупым, потому что тупые чужаки сейчас поставили себя в уязвимое положение и будут рассеяны его третьим десятком.

Новость была скорее хорошей, чем плохой, и он ощутил новый душевный подъем.

Он стал игнорировать неудачливый четвертый десяток, автоматически идущий по кругу на безопасном удалении прямо перед эффективной прицельной линией корабля, и занялся третьим десятком «собачек», рывком посылая их в пустую зону между кораблями так, как вы могли бы сплести пальцы одной руки с другой. Между любыми двумя кораблями могли быть мертвые пространства — позиция, где в механизмы нельзя было стрелять с кораблей без того, чтобы не задеть своих справа или слева. Если две или три «собачки» смогли бы целыми пробраться в эти места, они могли бы повернуть и взять открытый проход под свой контроль, их запалы воспламенены, запас бомб активирован. Все они — неистовые псы разрушения.

По меньшей мере одна треть должна пройти через оборонительный огонь кораблей и преследовать свою увертывающуюся жертву до яркой атомной вспышки в безжалостной дуэли.

Уверенно улыбаясь, Джордан смотрел, как его механизмы подходили к кораблю. Враг ничего не мог сделать. Теперь они не могли сомкнуть свое построение без того, чтобы не сделать себя еще более привлекательной мишенью, и, чтобы распылить их, нужно было на будущее убрать всякую возможность возвращения подобного порядка.

Осторожно его пальцы играли по клавишам, так выстраивая механизмы в линию, чтобы они могли подойти как можно ближе и одновременно ударить по их уязвимым точкам. Корабли приближались.

Налетчики подходили все ближе и ближе. А потом, за несколько секунд до контакта с линией приближающихся «собачек», белое пламя из их камер одновременно жадно рванулось, неожиданно превращая каждый корабль в черный комок в центре цветущего пламени. Одновременно они сделали рывок, внезапный и неожиданный, перенеся свои уязвимые точки за линии идущих «собачек» и оставляя их позади.

На секунду застигнутый тупым удивлением, Джордан сидел безмолвно и неподвижно, уставившись на экран. Потом он вспылил, проклиная свои механизмы за ужасную, вызывающую дрожь остановку, и его пальцы забегали по клавишам, злоупотребляя металлическими мускулами «собак» для быстрейшего и самого резкого поворота и возвращения. На это раз он захватил их сзади. Теперь, следуя тем же курсом, что и корабли, механизмы станут неотвратимы для захватчиков. Разве смогут живые существа выдержать то же напряжение, что и холодный металл?

Но второй попытки со стороны третьего десятка не последовало, поскольку, когда «собаки» остановились при развороте, кормовые орудия кораблей дали залп, и каждый гибнущий механизм, так решительно бросившийся вперед, вспыхнули угас, как тусклая свеча во мраке.

Оцепеневший, в леденящем осознании неудачи, Джордан сидел тихо — неподвижная фигура, уставившаяся на изображения на дне экрана, которые так красноречиво говорили о его катастрофе, — и один пустой экран, где должен был быть обзор тридцать седьмого и который вообще ни о чем не говорил. Как во сне, он протянул правую руку и включил последнего часового, сторожевого пса, механизм, который вращался ближе всего к Посту. В одно краткое мгновение первая сильная линия его обороны была уничтожена, а враг надвигался, и силы его не уменьшались, по направлению к его последней линии из второго десятка в пятнадцати тысячах километров, с защитной завесой менее чем в десяти тысячах километров позади них.

Его подготовка была основательной. Без колебаний его руки побежали по клавишам, и «собачки» второго десятка рванулись вперед, стараясь войти в соприкосновение с врагом в зоне, как можно более отдаленной от завесы. Но так как они двигались на врага, находящегося в относительном покое, их действия были в большей степени предсказуемы для вычислительных машин врага и они явно были в худшем положении. Так что через десять минут три чужих корабля вошли целые и невредимые в зону, где были уничтожены другие два корабля, а также третий и четвертый десяток «собачек».

В этот момент корабли были в пятнадцати тысячах километров от детекторного экрана.

Джордан взглянул на дело рук своих. Ситуация была очевидной, альтернатива ясна. Он сохранил еще двадцать «собак», но у него нет ни времени, чтобы выдвинуть их перед завесой, ни пространства, чтобы маневрировать ими перед экраном. Единственным решением мог быть перенос экрана назад. Но перенос, по признакам сжатия и направления, мог бы указать местонахождение Поста, да еще достаточно точно, чтобы его могли найти вражеские ракеты, а если Пост будет выведен из строя, «собачки» останутся без управления, совсем бесполезные.

Да, но если он ничего не сделает, через несколько минут корабли коснутся и вклинятся в детекторный экран и его Пост, тот нервный узел, который искали враги, будет лежать нагим и открытым их детекторам.

Он проиграл. Компьютер показывал тот же ответ — поражение. Невнимательность, сигаретный дым, первая слепая волна самоуверенности и безумная остановка его обойденных «собак» позволили компьютерам кораблей найти неподвижные механизмы в предсказуемой зоне, поэтому он и проиграл. В самонадеянной гордости он растратил первоначальное преимущество. Он проиграл. Мягко говоря, его недостатками были молодость и неопытность. Он потерпел поражение.

А на случай поражения действия, предписанные справочником, были суровы и ясны. Памятка из инструкции прозвучала в его памяти как неизменный похоронный колокол.

Джордан посмотрел на экран. За пределами сорока тысяч километров начал слабо светиться детекторный экран, потому что анализаторы кораблей исследовали его на более коротком расстоянии. Чтобы сделать ручное управление эффективным, нужно было бы оттянуть экран по меньшей мере на половину дистанции, но тогда, хотя он по-прежнему будет прятать Пост, экран позволит врагу определить его примерное местонахождение. Потом они начнут палить вслепую, но при определенном умении и увеличивающемся представлении о его положении лишь вопрос времени, когда они попадут в него. И тогда останутся лишь слепые «собачки», дрожащие, увертывающиеся, трясущиеся через пункты звездного компаса в своей безумной жажде преследования. Одна или две из них могут отомстить врагу, если корабли постараются проскользнуть мимо и перейти Границу, но Джордана уже не будет, чтобы узнать об этом.

Но другого выхода не было — раз уж долг оставлял ему всего лишь один ход. Как чужие, руки оторвались от панели и простерлись над клавишами, которые могли бы освободить «собачек». Его пальцы опустились и встали на место — легкое касание ровной, отполированной, холодноватой поверхности.

Но он не мог нажать клавишу.

Он сидел с протянутыми руками, как будто в мольбе, как один из его примитивных предков перед древним алтарем смерти. Поскольку его воля сдалась, ничто не отрицало теперь его вины и неудачи. Поворот в сражении произошел за несколько мгновений его невнимательности, а его недооценка врага соблазнила его бездумно остановить свой третий десяток. Он знал это, и с помощью банка памяти, если он сохранится, об этом будут знать вооруженные силы. В его небрежности, в его отказе воспользоваться опытом предшественников была его вина.

И все же он не мог нажать на клавиши. Он не мог достойно умереть — при исполнении долга — холодная и точная фраза из официальных донесений. В его теле билась неистовая, бунтующая кровь, инстинктивное отрицание конца, который неоспоримо смотрел ему в лицо. Через жилы, мускулы и нервы шла эта дрожь, выступая наперекор и блокируй требования обучения, логичные распоряжения его мозга. Слишком рано и несправедливо: ему не дали возможности набраться опыта. Всего-то ему был нужен еще один удобный случай, еще один, чтобы исправиться.

Но мятеж кончился и оставил его дрожащим и ослабевшим. Он не отрицал реальности. И теперь на него давил новый стыд: ведь он думал о трех прорвавшихся вражеских кораблях, о другом городе с объятыми пламенем развалинами и о другом ребенке, который будет с криком бежать от преследователей. Эти мысли росли в нем, и он внутренне скорчился, разрываясь от собственной нерешительности. Почему он ничего не мог сделать? Для него действия уже не играли никакой роли. Что будет значить для него справедливость и исправление ошибок после того, как он умрет?

Он тихонько застонал, держа вытянутые руки над клавишами, и не мог нажать на них.

Потом пришла надежда. Неожиданно, из обрывков его воспоминаний всплыли слова офицера разведки и его собственные поиски признаков помешательства. Он, Джордан, не мог открыть самого себя врагу, даже если этот метод означал возможность защиты Внутреннего Мира. Но человек, который охранял Пост до него, который умер, так же как умрет и он, должно быть, встретился с той же необходимостью принести себя в жертву. И в банке памяти должны находиться последние воспоминания о его решении, ждущие воскрешения в сознании Джордана.

В этом была последняя надежда. Он должен вспомнить, должен использовать безумие, от которого отказывался. Он должен будет вспомнить и быть Вашкевицем, а не Джорданом. Он будет Вашкевицем и не будет бояться, хотя действовать подобным образом было стыдно. Если бы было воспоминание, личность, среди всех живущих людей, чей образ он мог бы пробудить, чтобы заменить им вид трех темных кораблей, он попытался бы сделать все сам. Но со дня нападения на город у него не было ни одного близкого существа.

Его сознание углубилось в банк памяти, достигало последних воспоминаний Вашкевица. Он вспомнил.

Из десяти атакующих кораблей шесть были выведены из строя. Их пепел рассеялся на большом расстоянии, но оставшиеся четыре налетчика осторожно продвигались на большом расстоянии друг от друга, уверенные в победе, хотя и опасались этого осиного гнезда, которое еще могло сохранить неожиданные жала, но детекторный экран находился за минимальным необходимым расстоянием, чтобы можно было успешно скрывать Пост, и лишь пять «псов» сохранили за ним устойчивость, напоминая затупленные стрелы. Он — Вашкевиц — сгорбившись сидел перед контрольной панелью, его толстые, волосатые руки лежали на ближайших клавишах.

— Идите, — говорил он, обращаясь к кораблям, осторожно приближавшимся к экрану. — Идите, ну же. Идите!

В усмешке он царапнул зубами по губам, хотя и не собирался смеяться. Это была автоматическая гримаса, рефлекс напряженного ожидания. Перед тем как убрать экран, он будет завлекать их до последнего момента, доведет их как можно ближе до механизма преследования оставшихся «псов».

— Идите сюда, — повторил он.

Они шли. За экраном он нацелил своих «псов», указывая каждому из четырех на корабль, а пятому на всех них. Корабли все приближались.

Касание.

Его пальцы ударили по клавишам. Экран сжался и теперь скрывал поджидающих «псов» из последних сил. И те зашевелились, перейдя на ближайшее управление, их механизм преследования заработал вслепую, основательно вооруженный, готовый бессмысленно в любом направлении атаковать каждого, кто подойдет достаточно близко.

А первые выстрелы приближающихся кораблей стали зондировать зону астероида Поста.

Вашкевиц вздохнул, отодвинулся от управления и встал, отворачиваясь от экранов. Все. Сделано. Какое-то мгновение он стоял в нерешительности. Потом, подойдя к раздаточному устройству на стене, набрал шифр «кофе» и получил его — горячий кофе в пустую чашку. Он закурил сигарету и в ожидании стоял, куря и потягивая кофе.

Неожиданно Пост качнулся от скользящего удара по астероиду. Он пошатнулся, пролил кофе на ботинки, но удержался на ногах. Он сделал еще один глоток, еще одну затяжку. Пост вновь качнулся, свет потускнел. Он смял чашку и бросил ее в проводниковую канаву. Бросил сигарету на стальной пол и наступил на нее ботинком, вернулся к экрану и наклонился, чтобы бросить последний взгляд.

Свет погас. Воспоминания оборвались.

Настоящее вернулось к Джордану, и он безумно уставился перед собой. Потом почувствовал что-то жесткое под пальцами и заставил себя посмотреть вниз.

Клавиши были нажаты, экран был убран. «Собачки» были поблизости. Он смотрел на руку, как будто никогда раньше не видел ее, ошеломленный ее худобой и отсутствием мягкости на тыльной стороне. Потом, медленно преодолевая сопротивление мускулов шеи, он заставил себя поднять голову и взглянуть на экран.

Корабли были здесь, но они уходили прочь.

Он уставился на них, не веря своим глазам и с трудом вообще веря чему-либо. Так как нападающие развернулись, пламя из их хвосте с очевидностью доказывало, что они уходили во внешнее пространство на максимально возможном ускорении, оставляя его одного, целого и невредимого. Он затряс головой, чтобы отогнать обманчивое видение на экране перед собой, но оно оставалось, отрицая свою нереальность. Чудо, в которое его инстинкт не давал ему верить, пришло — в тот самый момент, когда он занимал силы, чтобы его отвергнуть.

Его глаза в изумлении впились в экран. И тогда в нижнем углу экрана «сторожевого пса», так далеко, что они выглядели просто как зернышки на большом пространстве, он увидел причину своего чуда. Из внутреннего мира на максимально возможной скорости шли шесть светящихся кораблей, напоминающих рыб, перед которыми его «собачки» казались мальками. Это были военные корабли Двадцатого патруля. И он понял, с расцветающим удивлением от передышки, что поединок, казавшийся ему таким мимолетным, пока он сражался, на самом деле длился необходимые четыре часа, которые позволили патрулю прийти ему на помощь.

Осознание того, что он цел, залило его, как волной, и он ощущал, как внутри растет благодарность. Она росла и ширилась, выталкивая страх и одиночество последних минут, заполняя его облегчением, таким всеобъемлющим и глубоким, что в нем не оставалось гнева и ненависти — даже по отношению к врагу. Он как будто вновь родился.

Над ним на панели связи замигала белая лампочка передачи. Твердой рукой он включил одно из устройств, и бесстрастный, официальный голос патрульного прозвучал у него над головой.

— Двадцатый патруль Посту. Двадцатый Посту. Следуем к вам. У вас все в порядке?

Джордан нажал кнопку передачи.

— Пост Двадцатому. Пост Двадцатому. Никаких повреждений. Пост не поврежден.

— Рады слышать. Мы не будем преследовать врага. Сбавляем скорость, и через полчаса все корабли встанут у вашего причала. Передачу заканчиваем.

— Спасибо, Двадцатый. Поле будет свободно и подготовлено для вас. Удачной посадки. Передачу кончаю.

Его рука поднялась от клавиш, и белый свет потух. В неосознанной имитации памяти Вашкевица он отодвинулся от панели управления, встал и пошел к раздатку у стены, где заказал и получил чашку кофе. Он закурил сигарету и стоял, как стояли другие, куря и потягивая кофе. Он победил.

Но тут его настигла истина; и он вздрогнул.

Он взглянул на свои руки и увидел чашку кофе. Он затянулся сигаретой и почувствовал в глубине легких равномерный жар. И ужас охватил его, сдавливая горло.

Он победил? Он ничего не сделал. Вражеские корабли бежали не от него, но от патруля, и это Вашкевиц, Вашкевиц в критический момент принял управление из его рук. Это Вашкевиц всех спас, а не он. Это сделал банк памяти. Банк памяти и Вашкевиц.

Комната закружилась перед ним. Его предали. Ничто не было выиграно. Ничто не было завоевано. Не было друга, который в конце концов пробился через раковину одиночества, чтобы спасти его, но была только младенческая иллюзия доминирующего рассудка. Банк памяти Вашкевица взял его под свою власть.

Он отбросил от себя контейнер с кофе и заставил себя выпрямиться. Он бросил сигарету и растоптал ее подошвой. Дикий гнев, раскаленный добела, поскольку поднимался из глубины его существа, съедал его. «Марионетка, — издевательски нашептывал ему в уши голос рассудка. — Марионетка!»

«Пляши, марионетка! Пляши на ниточках!»

— Нет! — крикнул он. И перенеся ужасный прилив гнева, гнева все истребляющего, который выжег последние следы страха в его сердце, как окалину в расплавленной стали, он повернулся, чтобы встретиться со своим мучителем, бросить свое сознание назад, в жизнь Вашкевица, заключенного в банк памяти.

Проходя через кружащийся прилив воспоминаний, охотясь за тонкой нитью контакта, он ждал только момента, чтобы вступить в схватку со своим предшественником, встать лицом к лицу с Вашкевицем. Конечно, за все эти годы на Посту этот человек должен был передать какие-то мысли тому, кто придет за ним. Джордану только надо найти эту точку, где влияние будет самым сильным, и решить проблему, к здравому рассудку или безумию, к гордости или стыду, раз и навсегда.

— Привет, Брат.

Дружелюбные слова были брызгами холодной воды на яркое пламя его гнева. Он… Вашкевиц… стоял перед зеркалом в спальне, и его лицо смотрело на человека, который был он сам и который также был Джорданом.

— Привет, Брат! — сказал он. — Кто бы ты ни был и когда бы ты ни был, привет!

Джордан смотрел глазами Вашкевица, в отраженное лицо Вашкевица, это было дружелюбное лицо, лицо человека такого же, как и он сам.

— Об этом тебе не говорили, — произнес Вашкевиц. — Этому не учили в школе — что рано или поздно каждый часовой оставляет послание тому, кто придет за ним.

Это кредо Поста. Ты не одинок. Не важно, что происходит, ты не одинок. На окраине империи, встречая неизвестные расы и бесконечную глубину вселенной. Это сохранит тебя от всех бед. И так долго, как ты будешь помнить, ничто не сможет повредить тебе, ни нападение, ни поражение, ни смерть. Включи экран самого удаленного «пса» и сделай самое большое увеличение. И за пределами своего зрения ты сможешь увидеть «пса» другого Поста, принадлежащего человеку, который охраняет Границу рядом с тобой. По всей Границе расположены посты, создающие стальную цепь, чтобы защитить Внутренний Мир и его людей. У них свои жизни, а у тебя своя; и твоя жизнь нужна для того, чтобы стоять на страже.

Это нелегко, ни один человек не может столкнуться со вселенной в одиночестве, но… Ты не одинок! Все те, кто сейчас охраняют Границу, — с тобой; и все, кто когда-либо охраняли Границу, — тоже. В этом наше бессмертие, нас, охраняющих Границу, в том, что нас не останавливают наши смерти, но мы живем на Посту, где служим. Мы в экранах, в управлении, в банках памяти, в каждой кости и жиле их стальных тел. Мы — это Пост, твой стальной брат, что сражается, живет и умирает вместе с тобой и приветствует тебя наконец в нашем духовном сотрудничестве, когда для тебя лично свет угаснет навеки и когда то, что было тобой, станет ни чем иным, как холодным прахом, уносящимся в вечность космоса. Мы с тобой, и ты не одинок. Я, который был раньше Вашкевицем, а теперь являюсь частью Поста, оставляю тебе это послание, как оно было оставлено мне человеком, служившим до меня, и которое ты оставишь в свою очередь человеку, который придет за тобой, и так далее, на протяжении столетий, пока мы не станем зрелой расой, которой будет не нужен щит из разума и стали.

Привет, Брат! Ты не одинок!

Итак, когда шесть кораблей Двадцатого патруля опустились у Поста, человек, ждавший их, чтобы поприветствовать, получил больше, чем звезду ветерана за сражение на грудь. У него было нечто большее, чем победа в битве. Он нашел свою душу.

(Перевод с англ. Ю.Беловой)