Федор Годунов. Потом и кровью

Глава 9

Гигантская волна с диким рёвом обрушилась на борт, круто завалив галеру на бок и тысячью ледяных игл окатила с ног до головы. Ветер, негодуя на очередную неудачную попытку опрокинуть корабль, неистовствовал, со страшным скрипом раскачивая мачты.

— Матерь Божия! Вот и смертушка моя пришла!

Вопль одного из гребцов был едва слышен за шумом разбушевавшегося моря и тут же захлебнулся под напором очередной волны.

Ну, что сказать? Хоть кричать тут бесполезно, но не согласится с невидимым крикуном, я не мог. Под ногами до самой скамьи поднялась ледяная вода, истлевшая рубаха облепила тело мокрым, ледяным панцирем, промозглый ветер, заливая лицо солёной водой, перехватывал дыхание, вызывая безудержный кашель.

Нет! Долго я так не продержусь! Да и не только я! Даже если галера и переживёт этот страшный шторм, оставшись на плаву, к утру на ней ни одного живого гребца не останется! Все в ледышки превратимся!

— Помолись за меня, Чернец, — прохрипел, тесно прижавшийся ко мне, Тараско, клацая зубами. — По всему видать, и впрямь, умирать время пришло.

— Да тут за всех помолиться надо, — повернул ко мне голову Янис. — Я больше десяти лет по Балтике ходил, а такие штормы редко видел. Хорошо, что нехристи паруса убрать успели, не то уже давно бы ко дну пошли.

С громким треском, словно подтверждая его слова, одна и мачт сломалась почти у основания и рухнула в море, едва не выломав борт.

— Не потонем, так околеем от холода, — возразил я ему, отчаянно трясясь. Туркам хорошо. Попрятались в трюм как крысы и нос наружу не высовывают. Бросили галеру на произвол судьбы.

— Не бойся, Федька, — Аника, оставался единственным из моих товарищей, кто ещё сохранял оптимизм. — Не для того мы от казни спаслись, чтобы замёрзнуть на галере этой проклятой. Жмись друг к другу теснее, браты! Выдюжим!

Я вздохнул. Что да, то, да. Уже поболее трёх месяцев прошло, а день тот до сих пор с дрожью вспоминаю. На кол я тогда просто чудом не сел. До чего же всё-таки вовремя у султана сын родился. Хотя я и тут по самому краю прошёл. Не выжил бы после моего удара рыбак и сидеть мне на колу с Нагибой по соседству.

Страшная казнь! Как мне потом рассказали, несчастные больше двух суток промучились. Сам то я в это время в зиндане сидел. Турки, после оглашения помилования, о нас словно забыли, будто не зная что делать дальше; и казнить нельзя, и просто так отпускать не хочется. Так и просидели в душной, вонючей конуре до осени, пока гребцы для очередной галеры не понадобились.

И сейчас вон все вместе за одним веслом сидим. Разве что Георгия куда-то на другую сторону галеры загнали, да Болотникова с нами нет. Он уже, наверное, в Италии свои косточки греет. Вместо него за старшего на весле был суровый казак Данила Порохня, этакий хрестоматийный запорожец с большим чубом на выбритой голове и иссечённым сабельными ударами лицом. И чем только стричься в неволе умудряется! И не спросишь. Молчит как партизан, ограничиваясь лишь необходимыми при гребле командами.

— А что им тут делать? — поинтересовался, между тем, литвин. — Паруса вовремя убрали, уже хорошо. До берега далеко, за ночь на скалы не сядем. А дальше, как Бог решит. Выстоит корабль — хорошо, а нет, мечись по палубе, не мечись, толку не будет!

Новая волна накрывает с головой, вновь заваливая жалобно скрипящий корабль на бок.

Всё, похоже, и вправду, конец! И угораздило же капитана попереться в море в конце октября! Вообще-то в эту эпоху навигация в Чёрном море уже в сентябре заканчивается. Позже если и плавают, то вдоль берега, тесно прижимаясь к береговой полосе. Но нашему капитану видимо законы не писаны: то ли дело было спешное, то ли просто понадеялся успеть за два дня по хорошей погоде проскочить. Но как говорится, русское «авось» в туретчине не действует. Вот и тонем где-то у берегов Болгарии за милую душу!

Я не ответил, заметив какое-то движение на юте. Ночь ещё не вступила полностью в свои права и не успела скрыть в непроницаемом мраке окружающие нас предметы, превратив их лишь в размытые тени. Вот такая тень перед спуском с юта и застыла, не решаясь двигаться дальше. Неужто человек? Кому это сейчас в трюме в тепле и сухости не сидится? Точно, человек! Вон и другие невольники его заметили; зашевелились, позвякивая цепями и вытягивая шеи, какой-то смельчак рискнул даже поднять со скамьи, но тут же был опрокинут очередной волной вниз, на заматерившегося напарника.

— Кто это там? — вскинулся Тараско. — В этих сумерках, да за волной и не разглядишь толком, — пожаловался он мне, перекрикивая ветер.

— Уж точно не капитан, — хмыкнул я, напрягая глаза.

В душе неожиданно шевельнулся робкий росток умершей в Истамбуле надежды. Здорово тогда меня расставание с Болотниковым подкосило! Я ведь уже почти свободным себя на тот момент чувствовал. Уже и планы на будущее строил. И тут такой облом. Разменял наметившееся освобождения на мрачные стены зиндана!

Помнится, от нахлынувшей тоски и безнадёги, чуть умом не тронулся. Уже и мысли разные, нехорошие в голову полезли. Почти три месяца прожил на одном упрямстве, ни на что более уже не надеясь. Так что, как ни странно, этот непредвиденный рейс меня здорово выручил. Останься я в зиндане на всю зиму, неизвестно чем бы всё закончилось. А так сижу теперь, гадаю; замёрзну я тут или всё-таки утонуть быстрее успею? Креативненько. И, главное, рефлексовать особо некогда о том, что шансов на свободу почти не осталось.

Ведь на что может надеяться галерный раб? Сбежать не получится; цепи хоть и подзаржавевшие слегка, но крепкие. За этим аргузин строго следит. Вольная на султанской галере даже за выслугу лет не полагается. Тут только один выход на пенсию практикуется; ногами за борт. Выкупать меня тоже никто не собирается. Дядька Иван может и смог бы, да только как весточку на волю подать? Да и где он теперь, окольничий Иван Чемоданов? Добрался ли до Картли? Или, может, уже тризну свершил?

В общем, вариант на свободу только один, тот самый, что я, разлучившись с Болотниковым, один раз уже упустил; захват галеры в бою неприятелем. Вот только и на это надежда ничтожно мала. Тут море Чёрное, а не Средиземное. Это там у турок врагов вагон и маленькая тележка. Там и испанцы, и австрийцы, Генуя с Венецией, папский флот, наконец. А тут…. А тут внутренне турецкое море. Вокруг только земли Оттоманской Порты и её вассалов. С кем им тут воевать?

Хотя есть у меня одна небольшая надежда: запорожские казаки. Примерно в это время у них Пётр Сагайдачный к власти прийти должен. При нём начнутся смелые набеги запорожцев на турецкие владения. Вот уже в следующем году Варну разорить должны.

Но пока эти набеги немногочисленны и направлены на приморские города, а не на войну с турецким флотом. Настоящий террор турецких владений и флота только через несколько лет начнётся. И какие шансы на то, что наша галера под замес попадёт и на то, что я до тех пор доживу?

Смельчак, между тем, наконец, решился. Выждав, когда по палубе прокатит очередная волна и галера на мгновение выправится, он быстро спустился вниз и отчаянно метнулся вперёд к гребцам, покатился под ударом волны, немного не добежав, зацепился за что-то, подполз к крайнему невольнику и приник, что-то крича тому прямо в ухо.

«Помойный»! — разглядел я всклокоченную бороду старика, которому выпала судьба вновь оказаться со мной на одной галере. Он тогда в зиндане так сильно заболел, что думали помрёт. Но видать не пришло ещё его время перед Богом ответь держать — выжил, вот только, как и я, на корабль, что вместе с Болотниковым к свободе отплывал, уже не попал. Но сейчас-то какого лешего его на палубу вынесло? Сидел бы себе в тепле и сухости, раз такая возможность имеется. Древний же совсем. Казалось на чём душа держится, а гляди ка, что вытворяет!

— Чего они там? — прохрипел, клацая зубами Аника.

— Да Бог его знает, — с трудом разжал я посиневшие губы. Надежда начала разгораться, превратившись из чуть тлеющей искорки в небольшой костерок. — Одно скажу. Не спроста старик в разгар бури наружу выполз. Непроста.

Среди рабов началось непонятное поступательное движение. Наконец, оно дошло до Данилы. Сидевший перед ним гребец что-то проорал запорожцу прямо в лицо и сунул продолговатый предмет в руку.

Ключ! Я дёрнулся в сторону казака, не обращая внимания на порывистый ветер, стараясь получше рассмотреть! Точно, ключ!

Данила как раз вставлял его в замок, поджав ногу на колодке. Миг и он отбрасывает цепь в сторону. Затем бывший атаман передаёт его Тараске, и проорав что-то уже ему на ухо, рывком бросается вдоль палубы к юту.

— Порохня велел передать, — проорал мне Тараско, жизнерадостно скалясь. — Снимаем цепи и сидим на месте. Ждём. Как все снимут, идём разом турок резать.

— Справимся ли? — усомнился Аника, не сводя жадного взгляда с ключа. — Нас и сотни не наберётся. Кто сдох уже, кто обессилел вконец. И безоружны все. А там янычар полста, да моряки, да обслуга с аргузином во главе.

— Янычары на суше привыкли воевать. В море у них такой сноровки нет. А аргузина помойный зарезал. Думаешь, откуда у него ключ взялся?

В этот момент дошла очередь до меня. Я сжал негнущимися пальцами ключ, ткнул в скважину, не попал с первого раза, противно скрежетнув по металлу, всё-таки вставил со второй попытки и приналёг, с натугой проворачивая заржавевший язычок. Скинул с облегчением металлический обруч с ноги, передал ключ Янису, проорав заодно ему Данилину инструкцию.

Следующие полчаса ожидания, пока гребцы за спиной снимали цепи, были самыми длинными в моей жизни. Я вновь жался к скамье, стараясь хоть немного отогреть негнущиеся пальцы и напряжённо ждал, позвякивая цепью, сковывающую руки.

Скоро всё решится. Свобода или смерть. Не знаю, как другие, но для себя я всё решил. Если не удастся победить, живым я янычарам не сдамся. Уж лучше в море утонуть, чем на колу на солнышке загорать. Во второй раз меня турки вряд ли пощадят. Всё же не каждый день у их султана сыновья рождаются!

— Пора, — дёрнул меня за рукав Янис.

Я двинулся вслед за литвином к корме, цепляясь по пути за скамьи гребцов. Корабль по-прежнему нещадно болтало, несколько раз слышались крики смытых за борт людей. Но я уже ничего не боялся. Страх ушёл. Над всем довлело лишь одно желание, чтобы всё скорее кончилось и можно было хоть немного согреться, спустившись в тёплый трюм. Или не спуститься. Тут уж, как карта ляжет.

— Собираемся возле спуска в трюм и ждём. Потом все разом туда кинемся и перебьём янычар, — взяв за локоть, проорал мне стоящий возле юта Данила и повернулся с теми же наставлениями к ползущему следом Тараско.

Серьёзный дядя — этот Порохня. По словам всё того же Тараски, он на Сечи куренным атаманом был. Да в одном из походов в Крым года два назад вместе со всем куренем и сгинул, как теперь выяснилось, на галеру попав. Но навыков своих старый казак не утратил. Вот и взял процесс освобождения в свои руки. Каждого, подходящего в корме, встречает.

Вот только, что-то неладное он задумал. В трюме около полусотни янычар. Не задавим мы их массой. Просто этой самой массы создать не получится. Люк узкий, в него по одному спускаться придётся. Вот там нас янычары со своими ятаганами и встретят!

— Не задавим мы их толпой, дядька Данила, — решил я поделиться своими сомнениями с атаманом– Они нас по одному порубают.

— Струсил? — оглянулся на меня тот. — Так уйди в сторону. Недосуг мне с тобой возиться.

— Да, нет, — и не подумал отойти я. — Тут по-другому можно.

— И как же ты по-другому сделаешь? — навис надо мной Порохня. — Янычары сами себя не убьют.

— Так открыть люк, что к ним в трюм ведёт и пускай их топит. А мы рядом постоим, подождём. А как они наверх полезут, уже мы их по одному бить будем, а не они нас.

— А что, дельно! — хмыкнул из-за спины Тараско.

— Как бы нам галеру не утопить, — оглянулся, приостановившийся литвин.

—. Не утопим, — ощерился бывший куренной в хищной улыбке. Предложенная мною идея, ему явно понравилась. Безусловно атаман и сам понимал, что в трюме у невольников на победу шансов мало и просто собирался подороже продать наши жизни. — Как вода хлынет, шустро наверх полезут. А и утопим, — жёстко резюмировал он свои слова. — Так хоть всех басурман за собой в могилу прихватим!

— А с капитаном как быть? Они наверху в каюте живёт, не зальёшь.

— Так припрём чем-нито до поры, — окончательно развеселился Порохня. — Пускай сидит, дожидается, пока до него черёд дойдёт.

Поднялись на ют, где от столпившихся людей стало тесно.

— Долго ещё ждать?

— Околели совсем!

— Порохня, командуй! Мы этих янычар голыми руками разорвём!

— Зачем же с голым пузом под саблю лезть? — оскалился запорожец в ответ. — А ну, вы впятером, — ткнул Порохня в Анику и ещё четырёх невольников. — К каюте капитанской идите. Дверь приприте и сами рядом встаньте! Если покажется басурман, бейте нещадно. Сами внутрь не суйтесь. А мы тут с туркой погутарим.

Разделились. Я встал у люка, зажав обеими руками цепь в виде цепа. Неудобно немного, но ничего, сойдёт! Тараско с кряканьем поднимает люк и опрокидывает его на палубу. Внутрь сразу хлынула налетевшая волна. Вот ведь! Даже запереться изнутри не удосужились! Хотя, чего им было бояться? Разве что шторма.

— Какой шайтан открыл люк⁈ — тут же рассерженно взревели по-турецки. — Я тебе сейчас руки поотрываю!

В отверстие просунулась голова с пышными усами, вытаращила от удивления глаза и тут же встретилась в опустившейся на неё цепью. Янычар обиженно всхлипнул, залившись кровью, но завалиться обратно вниз не успел, заботливо подхваченный сразу десятком рук. Труп тут же выдернули, шустро раздели и выбросили за борт.

— А дело то пошло, — зло процедил Данила, сплюнув через отверстие в трюм. В дележе одежды он участия не принял, зато завладел ятаганом и сейчас, жизнерадостно скалясь, сжимал его в руке.

— Хорошо, — согласился я с ним, привычно крутя в руке кинжал. Я на него сразу нацелился, проигнорировав тёплые вещи, вот и успел выхватить из-под чьих-то ловких рук. Да и по голове вражину цепью именно я огрел. Так что считай, законный трофей!

— Правильно, — одобрил Порохня, заметив его у меня в руке. — Воин в первую очередь к оружию тянется. Будет оружие, всё остальное добудешь.

Вода между тем продолжала заливать трюм, не на шутку встревожив засевших там янычар. Мы успели убить ещё двоих, прежде чем до турок дошло, что люк открылся не просто так и наверху их ничего хорошего не ждёт. Затем они затихли.

— Скоро на штурм полезут, — подмигнул мне Тараско, помахивая цепью. — Ну, ничего. Своей кровью и умоются.

— От люка отойдите, ребятушки, — крикнул Данила. — Как бы из самопала не пульнули!

— Из самопала в такую погоду много не постреляешь, — весело загоготал молодой невольник с небольшой клинообразной бородкой и, заглянув в люк, добавил: — Там уже в воде всё.

Хлопок выстрела и безвольно обвисшее тело падает в люк.

— Говорил же, — зло сплюнул наш вожак. — Ну, ничего, много не постреляют.

Со стороны капитанской каюты раздались яростные крики.

— Вот, черти, — покачал Порохня головой. — По всему видать, вырвался турок.

— Ничего, — помял бороду широкоплечий армянин, в янычарском колпаке, напяленном поверх взъерошенных волос. — Там наших больше. Сомнут. А это что? — развернулся он в другую сторону.

— Янычары! — послышались крики вокруг

— Ох ты, — охнул Янис, развернувшись в сторону носа галеры. — Это откуда же они взялись?

— Откуда, откуда! — проревел, бросаясь обратно на палубу, Порохня. — Ещё видать один люк был! Вперёд, хлопцы! Нужно этих остановить, пока остальные не повылазили. С десяток у люка останьтесь, остальные за мной!

Что может быть более жуткого, чем ближний бой? Пожалуй, только ночной ближний бой на залитой водой палубе во время страшного шторма.

Галера в очередной раз завалилась на бок, жутко заскрипев оставшейся мачтой и двое каторжников даже не добрались до врага, с криками улетели за борт. Я тоже кувырнулся было вслед за ними, но, проскользив по мокрым доскам пару метром, умудрился зацепиться за одну из скамей. Затем резко поднялся, отплёвываясь, и бросился дальше, с громким воплем пытаясь задавить рвущийся наружу страх.

Схлестнулись.

На наше счастье, на беснующемся словно взбесившаяся лошадь, корабле, любая тактика и даже умение владеть оружием отходили на второй план. Какие уж тут приёмы, когда палуба из-под ног уходит? На первое место в такой битве выходит банальная численность и, самое главное, готовность умереть за победу.

Насчёт численности у восставших всё было нормально. Кто-то успел улететь за борт, кто-то остался у первого лаза, ведущего в трюм. И всё же более полусотни бывших гребцов врубилось в размахивающих ятаганами янычар. Один к трём, если учитывать, что из трюма, к тому моменту, успело вылезти едва два десятка турецких воинов.

Что же кается бесстрашия, то и тут, пожалуй, невольники превосходили своего соперника. Нет, о храбрости янычар на всю Европу ходили легенды. Вот только эти бойцы были обучены биться на суше, а не на полузатонувшем корабле посреди бушующего моря. Гребцы, пережившие на галере ни одну бурю, были к ней более привычны. Да и деваться им было некуда. Рабы шли в бой, предпочитая смерть, перспективе вернуться на вёсла или того хуже, подвергнуться жестокой казни. Во всяком случае, я бежал навстречу туркам именно с такой мыслью.

Завязалась схватка, мгновенно превратившаяся в кровавую мясорубку. Каждый понимал, что проигравшего ждёт только смерть. Потом с корабля не убежишь; найдут и обязательно кишки выпустят. Люди рубили, кололи, порой даже душили, зачастую срываясь вместе с хрипящим врагом в море.

Я, едва не вылетев за борт, слегка приотстал, ворвавшись в схватку в последних рядах. Тут же едва не напоролся на выставленный молодым янычаром ятаган, с трудом отклонился, полоснув по лезвию цепью, отмахнулся зажатой в левой руке ножом, не достал и, снова грохнулся на ушедшую из-под ног палубу, приложившись о злополучный настил. Рот наполнился солёной водой, заставив судорожно закашляться и подавив на корню матерные слова. Рывком поднимаюсь, каждое мгновение ожидая смертельный удар сверху, и встречаюсь глазами с моим противником, лихорадочно копошащимся в метре от меня.

Что, тоже не весело пришлось? Качка, она такая! Для всех качка. А вот ятаган ронять не нужно было. Я вон, хоть и треснулся, а нож не выронил, да и цепь само собой никуда не делась!

Рывком бросаюсь на потянувшегося к оружию турка, опрокидываю, с силой вгоняю нож в бок и вновь прикладываюсь головой о ненавистный настил.

Проклятый шторм! На мне так скоро живого места не останется! Вот только некогда шишки щупать, схватка у на палубе ещё кипит. И, по-моему, не очень удачно для нас. Недаром Порохня так орёт призывно, что его голос даже сквозь бурю слышно.

Несусь обратно, сжимая в руке ятаган. Оружие, конечно, непривычное, не чета сабле, но всё же получше куска цепи будет! Опускаю его на голову одному из турок, преградившего было путь, вгоняю нож в спину второму, и вновь качусь кувырком теперь уже вдоль палубы, ткнувшегося носом в пучину корабля.

На этот раз от души матерюсь, поминая всех святых и угодников вместе взятых. И, получив мощный пинок по жалобно захрустевшим рёбрам, опрокидываюсь на спину, заняв тем самым удобное положение, чтобы хорошо рассмотреть летящее мне в лицо клинок ятагана. Очередной крен, и усатого турка опрокидывает навзничь, отшвыривая прочь от меня.

— Ну, извините, граждане святые, — прохрипел я, тяжело поднимаясь на ноги. — Погорячился!

Бросился было к моему несостоявшемуся убийце, но тому уже проломил цепью голову подскочивший сбоку помойный. Старик тут же вырвал у убитого ятаган и радостно засмеялся, оглянувшись на меня. В его глазах отражались безумие и безграничное торжество.

А старик-то, судя по всему, явно в прошлом воином был. И натерпелся он на этой галере поболее нашего. Есть что супостатам высказать!

— Братья! К люку пробивайтесь! — на этот раз расслышал я отчётливо крик Данилы. — Беда будет, коли всех басурман из трюма выпустим!

Оглядываюсь по сторонам, нахожу глазами злополучный люк. Вокруг него сгрудилось несколько янычар, на которых яростно наседало с десяток невольников во главе с атаманом.

Вот оттуда показался ещё один янычар. Начав лихорадочно подниматься на палубу, но прорвавшийся сквозь вражеский строй молодой гребец смачно бьёт ногой по лицу, опрокидывает несчастного обратно. И тут же сам заваливается следом, получив сабельный удар в спину. Очередной креп опрокидывает всех к правому борту. Люди начали резаться прямо там, лёжа, пуская в ход ножи и цепы, выковыривая глаза, вгрызаясь зубами в горло.

Мне удалось удержаться, зацепившись за обломок поломанной мачты, корявым обрубком торчавший из палубы. Вскочил, подбежал к уже никем не охраняемому люку, рубанул показавшегося было из трюма турка.

— Извини! — выдохнул я, сплюнув в трюм, — но нельзя к царю вот так, без доклада ломиться. Да и не принимаю я по пятницам!

В ответ тоже плюнули — огнём из мушкета. Я отпрянул от края, радуясь, что турок умудрился промазать. Вот ведь, нехристь шустрый! Даром, что мушкет фитильный, а не искровой, всё равно в такой сырости выстрелить умудрился!

Сбоку наваливаются ещё два янычара. Сразу стало не до размышлений. Я попятился, отмахиваясь ятаганам и стараясь не дать им сблизиться. Отбил выпад одного из своих врагов, отшатнулся от железного росчерка, едва не располосовавшего лицо, от другого и упёрся спиной в уцелевшую мачту, с ужасом понимая, что очередной выпад, я могу уже и не отбить.

Положение спас старик, выскочивший у меня из-за спины. Бывший помойный хитро крутанув саблей, поймал одного из янычар на ложный финт, и походя вогнал клинок тому в живот. Турок закричал, попытавшись схватить своего убийцу за руку, но старик, выдернув оружие, уже устремился к его товарищу. Тот развернулся в сторону нового врага, пластая сталью воздух и захрипел, получив удар уже от меня.

А вот нечего было бок подставлять!

— Благодарствую, дедушка! — выдохнул я устало, схватившись за мачту, чтобы не оказаться смытым очередной волной. — Ты мне жизнь спас.

— Все под Богом ходим, внучок, — старик склонился над зажимающим живом янычаром и, вынув у того из-за пояса нож, перерезал ему горло. — Случай будет, сквитаемся.

— Надо к люку идти, — оглянулся я на крики гребцов. — Помочь.

— Да нет там более ворогов, — в голосе бывшего помойного слышалась откровенная досада. — Порубили всех супостатов, разве не видишь.

Я ещё раз взглянул в сторону люка и увидел показавшуюся из него голову радостно лыбящегося Тараски.