Феникс. Начало

Глава 20 Шалости судебного приказа

Постояв минутку в дверном проеме, я сделал маленький шажочек назад, потом еще один, потом впереди меня сомкнулось плотное построение активистов, что ждали решения судьи, а я двинулся в сторону туалета. Помещение уборной было на одного посетителя, никто не мог помешать мне в моем интимном деле. Я запер дверь на шпингалет и достал телефон, который был добыт мной в честном бою по пути в суд.

Сообщение в управление полиции и жандармерии нельзя было назвать лаконичным: «Небесный учитель с гневом глядит на мерзости, что творят погрязшие в блуде и ереси жители языческого Города. Мы, братья — ученики Учителя, устали смотреть на мерзости, творимые властями. Сегодня в суде дистрикта Пограничный творится очередная мерзость — продажные судьи и прокуроры путаются освободить серийного убийцу, боевика организации „Дети Перуна“ Козлова, да проклянет Небесный учитель — это имя. Мы не дадим выпустить этого сына Черта Козлова, и заявляем всем — через полчаса очистительный огонь поглотит суд и всех язычников, что там находится. Да победит учение Небесного учителя во все мире, ибо оно верно.»

Реакция на сигнал о вероятном террористическом акте последовала незамедлительно. Уже через пять минут судья выпростала из глубоких складом форменной мантии навороченный смартфон, выслушала короткое сообщение и коротко ответила «Я поняла». После этого на всех этажах здания суда зазвучали сигналы пожарной тревоги, и посетители бросились на выход.

Приставы, окопавшиеся в комнате охраны в ожидании помощи из спец полиции, бросились по инструкции открывать пожарный выход и эвакуировать людей. К сожалению, конвой свое дело знали туго. Они не бросили пребывающего в полнейшем охренении от творящейся вокруг него дичи, Михаила Козлова, а окружив его с трех сторон, погнали арестованного в сторону черного хода, стимулируя своего подопечного быстрее перебирать ногами всеми имеющимися у них стимулами.

Через пять минут здание суда было очищенно от публики и служащих, людей отогнали за ограду, арестованного увезли обратно в изолятор, и теперь все ожидали акта номер два — прибытия саперов с боевыми роботами и собаками.

— Ты где был? — Вадик Стеблов занял для меня козырное место в первом ряду — на ограде, окружающей суд и теперь приглашающе хлопал по металлической перекладине рядом с собой.

— В туалет отходил. — чуть смущенно ответил я. Не буду же я сообщать своему приятелю в окружении десятка внимательных пар ушей, что в ближайшей подворотне я сжигал китайский телефон без названия, по которому я и обеспечил для почтеннейшей публики представление с показательным выступлением саперов и пиротехников полицейского управления.

— Че, обосрался от страха, когда все побежали? Гы! — заржал мой, рискующий стать бывшим, приятель, но увидев мое лицо, осекся и сменил тональность: — Я сам чуть не обоссался, когда на выходе пробка образовалась. Стою у самой двери, а выйти не могу, люди впереди. И я как представил, что в этот момент под нами бомба взорвется. Мне страшнее всего под завалами лежать. У меня вообще сразу клаустрофобия начинается, когда тесно вокруг.

— У меня тоже! — я похлопал Вадика по плечу: — Вы, если что, с пацанами до дома доберетесь без меня?

— Да доберемся, а что?

— Да у меня еще дел куча.

— Ну давай, пока! — Вадик сунул мне на прощание руку уже отвлекаясь на более важное дело — из броневика саперной службы полиции выскочила поисковая бригада — два спаниеля и невысокая немецкая овчарка.

— Владимир Алексеевич! Вы в отделе? А пойдемте, покурим. Я угощаю.

— Это кто? — полицейский детектив господин Новицкий был крайне недоволен щедрым предложением неизвестного пока собеседника.

— Это почитатель красоты вашей прелестной дочери.

— Это ты что ли, балбес? Подожди, сейчас за отдел выйду.

Полицейский вышел через три минуты и поволок меня в густые кусты, разросшиеся на задах спортзала отдела полиции.

— Владимир Алексеевич, а вот это обязательно делать? — я, пригнувшись, пробирался за крупным, широкоплечим оперативником в самую глухую часть кустов по узкой тропинке сомнительной различимости.

— Если бы это не вызвало подозрений, я бы просто зонтиком сверху прикрылся, но вот это точно вызовет начало проверки. А то, что я с пацаном в кусты полез, та это сейчас не криминал, это даже приветствуется. Давай, рассказывай, что хотел.

— Владимир Алексеевич, да что случилось? Зачем мы в кусты то залезли.

— Саша, если бы я знал, что случилось, я бы тебе сказал. Только над зданием полиции второй день беспилотник кружит, мы его случайно заметили, он видно в воздушную яму попал… Короче, высоту потерял, чуть на крышу соседнего дома не упал, и его засекли. С противоположной стороны, на улице Гайдара, третий день машина Горводоканала стоит, только на ней антенн чуть побольше, чем надо и в канализацию никто из работников не лезет ремонтировать, чего там положено, только люк открыли и оградили его. На ночь они люк закрывают, и машина уезжает, а утром, как у нас рабочий день начинается, машина на прежнее место возвращается. Так что, зная тебя, я лучше с тобой в этих кустах пообщаюсь, среди говнища и мусора, здесь нас точно не услышат. Давай, задавай свои стремные вопросы.

— Владимир Алексеевич, в рамках курсовой по обществоведению спрашиваю — если у человека срок предварительного задержания заканчивается в сем часов утра, а решения о аресте пока нет, что с человеком будет.

— Этот ты про Козлова что ли, хотел узнать?

— А вы слышали?

— Конечно слышали. Слава Богу, лет пятнадцать, как перестали весь отдел на такие сообщения отправлять, сейчас только саперы и оперативная группа выезжает. Но, слышать то — слышал.

— И что теперь будет?

— Что будет? Никто его выпускать не будет. Завтра прокурорский помощник, что сегодня в суде был, с утра, в изолятор приедет и просто препроводит Козлова на служебной машине в прокуратуру или к нам, в полицию, а там его или снова в суд арестовывать повезут, или по какой — ни будь левой шняге по новой закроют. В любом случае его из изолятора в семь часов напнут на свободу, а на пороге его помощник прокурора и примет в свои заботливые руки.

— Владимир Алексеевич, а если, теоретически, помощник прокурора опоздает, или вообще не приедет, то что будет?

— Саша, а ты знаешь, по какой причине помощник прокурора может не приехать?

Да, что вы, Владимир Алексеевич, я чисто теоретически спрашиваю, ведь в учебнике обществоведения ответа на этот вопрос, я уверен, нет, а мне надо, так сказать, соединять теорию и практику.

— Ну если копнуть чистую теорию… — Владимир Алексеевич задумался на несколько секунд: — Но это чисто между нами. Если помощник к семи часам утра приехать не успевает, он должен обязательно позвонить в изолятор, предупредить, что он опаздывает, но скоро будет и всю ответственность берет на себя. Тогда условного Козлова в изоляторе просто придержат под тем или иным предлогом.

— То есть, если помощник прокурора опоздает, человека не выпустят?

— Нет, конечно, кому надо из — за какого Козлова ругаться с прокуратурой, тем более, что работу изолятора проверяет прокуратура.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Ну, если бы я сидел в изоляторе, и у меня был адвокат, то, если бы мой адвокат не ломился бы в дверь изолятора с требованием меня выпустить, то я бы потом сделал такому адвокату очень больно. Ну ты понял мою мысль?

— Спасибо вам большое, Владимир Алексеевич — я изобразил почтительный поклон в японском стиле: — вы очень продвинули меня на пути познания такого важного предмета, как обществоведение. Теперь я буду вас называть сэнсей.

— Иди отсюда, ученик.

— Хитоми.

— Что?

— Хитоми по-японски — ученик. До свидания, Владимир Алексеевич, саенара.

Мне оставалось только согласовать с координатором группы «Спасем Мишу» наши совместные действия на завтра, встретиться со своими соратниками из «Банды четырех» и выяснить судьбу Тани Белохвостиковой и ее мамы.

Последний пункт разрешился раньше остальных. Таню я увидел, сидящую на лавочке, возле моего подъезда. Правда узнал я ее с большим трудом.

— Саша! — мне навстречу встала девушка, одетая в какой-то сэконд хэнд и с измазанным, какой-то желтой субстанцией, опухшим лицом.

— Таня? — моему удивлению не было предела.

— Я такая страшная, да? — девушка резко отвернулась, закрыв лицо руками.

— Ты совсем не страшная! — я инстинктивно ухватил Таню за плечи и прижал ее к себе: — Просто я только что думал о тебе, а тут ты, как в сказке.

— Чудище лесное? Не спорь, я знаю, как я выгляжу.

— Хорошо ты выглядишь, а если и есть отдельные недостатки, то завтра — послезавтра от них и следа не останется, я знаю. Я же сам неделю назад, с разбитой вдрызг мордой, в больнице лежал, а сейчас видишь, как новенький.

— Правда? — Таня робко потерлась щекой о мою кисть, лежащую на ее плече.

— Конечно правда. Давай, рассказывай, как у тебя дела? Я же ничего не знаю, вот, как раз собирался тебя разыскивать.

— У меня все плохо. Мы с мамой попали под взрыв на Мосту. Нам еще повезло. До цистерны с топливом, что взорвалась, было много машин, поэтому мы успели убежать. Мне стеклом лицо посекло, но врачи обещают, что шрамов не будет, вернее будут, но очень мелкие, видно почти не будет. А мама грудью о руль ударилась. Я ей говорила, чтобы она пристегнулась, а она сказала, что сейчас за Мостом будет снова досмотр, и не стала пристегиваться. Там топливо, горящее вылилось, но уклон был не очень большой, оно медленно растекалось и, поэтому, многие успели убежать. Я маму вытащила из-за руля и тащила на себе, сколько могла, она сама идти не могла. Машина и все вещи сгорели. Там люди горели, многие из машин не могли вылезти. Там некоторые, на Мосту, вместо трех рядов, в четвертый ряд влезли, и…они просто не смогли двери машин открыть, лезли, кто успел, через опушенные стекла и по крышам машин бежали. Многие подали с крыш…они так кричали! — Таня повернулась ко мне, ткнулась в лицо и глухо, содрогаясь, зарыдала.

Наконец она успокоилась, после чего вырвалась из моих рук и снова отвернулась.

— С мамой то что? — осторожно спросил я, боясь услышать ответ.

— С мамой? С мамой все в порядке. — в голосе Тани зазвучала наигранная веселость: — Мама в больнице, обследуют, прогноз благоприятный.

— А когда выписать обещают?

— Выписать? Не знаю? А куда, куда выписать? — судя по тембру голоса девушки, Таня плавно входила в истерику: — Скажи мне, Саша, куда выписываться? Я пыталась домой попасть — случайно ключи от квартиры в шорты сунула, иначе бы вместе с сумкой пропали, а попасть не смогла. Замочные скважины чем-то залиты, я не смогла ключи никуда сунуть, а на двери красной краской написано — «Шлюхи». Скажи, Саша, ты умный, куда мне маму выписывать?

— А ты куда собралась, да еще с вещами?

— С какими вещами? А! — Было ощущение, что Таня только что увидела, что у нее на руке висит цветастый пакет с какими-то тряпками.

— Это мне, Саша, больные собрали, я даже не знаю, что там.

Я заглянул. Через горловину пакета была видна упаковка какого-то сока, пачка печенья, и несколько разномастных яблок.

— Там, Таня, еда. Нормальная. Девочке хватит на один день поесть. Так куда ты шла?

— Я не знаю, хотела тебя увидеть, посоветоваться. У меня есть адрес одной маминой знакомой, она должна меня принять на пару дней, а потом мэр обещал помочь.

— Понятно. — я подхватил девушку под руку и потащил к подъезду.

— Ты куда меня тащишь? — Таня попыталась вырваться, но не преуспела в этом, я затолкал ее в холл подъезда.

— К себе!

— Зачем?! — мне кажется Таня испугалась моего напора.

— Насиловать! Ты что такая пугливая? У меня родители дома. Ты сейчас помоешься, отдохнешь, поешь нормально, а потом решим, как в твою квартиру попасть. Давай, нажимай на кнопку.

При появлении в нашей квартире ранено-пострадавшей одноклассницы, практически сироты, при живой матери, моя мама развила кипучую деятельность, да так, что через час Таня, отмытая, расчесанная, одетая в мамин пижамный комплект (не волнуйся, Танечка, я его не разу не одевала, только после магазина постирала в режиме деликатной стирки, Китай, сама понимаешь) уже клевала носом над стаканом со сладким чаем.

— Пойдем Танюша, я тебе в Сашкиной комнате свежее белье постелила, пойдем поспишь. — Мама подхватила измученного белого лебеденка под крыло и повела в МОЮ комнаты, на ходу воркуя: — А за Сашу не беспокойся, я ему на кухонном уголке постелю, он любит на кухне спать.

Внук всегда подозревал, что мама очень хотела девочку.

— А ты! — через минуту мама вернулась, чтобы тут же ткнуть в меня обвиняющим перстом: — Не вздумай в свою комнату зайти, чтобы тебе там не нужно было, до завтра это потерпит. Ты меня понял?

— Мама, я что идиот?

— Я не знаю, кто ты, но бабушкой становится я пока не готова. — мама погрозила мне еще раз пальцем и вышла из кухни в комнату, где уже давно прятался отец. Интересно, папе мама скажет, чтобы ничего не искал до утра в моей комнате?

В воскресенье адвокат — атторней Попандопуло Василий Кузьмич проснулся очень рано от громкого стука в дверь. Шепнув завозившейся супруге «Спи, солнышко», Кузьмич, роняя тапки, бросился к двери, открыл ее не глянув в глазок, не спросив сакраментальное «Кто там?», адвокат щелкнул запорами, думая только об одном — лишь бы проклятый стук заткнулся. Дверь распахнулась, и юрист тут же пожалел, что пытался сохранить сон нервной супруги — за дверью стоял мальчик. Тот самый мальчик, который вчера, в суде, вынес адвокату весь мозг, чуть не поссорил Василия Кузьмича с составом суда и помощником прокурора. Адвокат навалился на дверь, пытаясь ее захлопнуть, но ужасный мальчик оказался быстрее — сунул дверь за порог и холодно глядя в глаза адвокату, сказал:

— Если вы повредите мне ногу, знаете, чего я не буду делать?

— Чего? — тупо спросил адвокат, повиснув на дверной ручке.

— Подавать на вас в суд. А хотите узнать, как я получу с вас компенсацию?

— Нет! — Василий Кузьмич обладал богатой фантазией и поэтому не хотел знать подробности, как мальчик будет выби…получать свои деньги.

— Молодой человек, чего вам угодно? — адвокат собрался с духом и заговорил строгим голосом: — Почему мы врываетесь в мой дом ночью?

= Вы знаете, Василий Кузьмич, я так завидую вашей благородной профессии. Мне кажется, что ничто не сравнится с тем чувством, которое охватит вас, когда в семь часов утра вы выведите свободного от гнета оков Михаила Козлова под овации восторженной публики из узилища.

Охренев от этой пафосной речи из уст молодого человека, судя по внешнему виду, далеко не оратора и не депутата, адвокат сглотнул и спросил: — Чего вы хотите?

— Я же вам сказал, что в должны выполнить свой долг, как защитник и ровно в семь вывести Михаила Кузьмина из изолятора.

— Но ведь прокурор… — Михаил Кузьмич быстро осекся, но, судя по выражению глаз молодого человека, недостаточно быстро.

— Василий Кузьмич, а теперь уже без шуток. Я вчера проконсультировался со знающими людьми и мне объяснили, что вы обязаны сделать. И вы это сделаете. И вообще, советую вам быстрее собраться и выйти готовым на улицу — такси до изолятора будет у подъезда через десять минут. Я буду вас на улице ждать. — молодой человек вальяжно пошел по лестнице вниз.

Дождавшись, когда странный (да зачем обманывать самому себя — страшный юноша), спустится вниз на пролет, адвокат смело спросил:

— Юноша, а что будет, если через десять минут я не спущусь?

— Вы действительно хотите это узнать? — молодой человек развернулся к, чувствующем себя в полной безопасности, адвокату и насмешливо улыбнулся.

— Да! — Василий Кузьмич иронично скривил рот… самого замаха Кузьмич не слышал, просто что-то курлыкнуло возле лица адвоката и справа, в паре сантиметров от уха правозащитника, в косяке двери завибрировала, погруженная в дерево сантиметра на пять, маленькая металлическая стрелка или метательный нож, с шнурком на небольшой рукояти.

Навалившись на запертую дверь, Василий Кузьмич подумал ровно три секунды, после чего негромко крикнул в щель чуть приоткрытой двери:

— Через семь минут выйду.