Филарет – Патриарх Московский (книга вторая)

Глава 9

На вечерней службе Михаил Петрович Головин Фёдора не увидел и отправился к Захарьиным в мрачном настроении, полагая, что Федька снова остался у царя. Однако во дворе усадьбы слуги сказали, что Фёдор Никитич «приехали и отдыхают у себя в избе».

— «Надо же», — подумал Головин. — «Фёдор Никитич… А ещё по весне взашей гоняли по двору хворостиной. Вот ведь, как жизнь складывается. На „коне“ теперь внук. Надо было тогда зарезать… Эх… Как тихо жил. В почёте… Эх…»

Головин прошёл к двухэтажной «избе», поднялся по ступенькам и стукнул палкой в дверь. Открыл незнакомый стрелец и молча уставился на просителя.

— Головин я! Казначей! К воеводе по государеву делу.

Стрелец повернул голову во внутрь помещения и повторил сказанное Головиным буквально и с теми же интонациями.

— Проходи! — сказал через пару мнут стрелец. — Раздевайся, разувайся, надевай тапочки.

Михаил Петрович удивился порядкам, но, с другой стороны, обрадовался, что сразу не выгнали, а раз заставили разуться, значит привечают, и если выгонят, то не скоро.

— Михаил Петрович, — радушно встретил его внучатый племянник, распахнув объятия.

Они обнялись, и Головин отметил, что внук не кинулся на грудь «деду», а чуть приобнял того за плечи, продолжая говорить:

— Рад видеть! Рад видеть! Отужинаешь чем Бог послал?

— Отужинаю, Фёдор Никитич. Тебя так все кличат, слышал?

— Да, Михаил Петрович, высоко взлетел твой внук. Аж самому страшно, как окину взглядом открывшуюся ширь. Да, боюсь, больно будет падать, ежели крылья подрежут. Давно хотел с тобой поговорить, но зело занят был. Государь не отпускает. Слышал, мы кабак открыли на Болотном острове? Сейчас только оттуда.

— Слышал-слышал, Фе… Э-э-э… Фёдор Никитич.

— Федюня, деда! Федюня! — расплываясь в улыбке поправил Попаданец.

— Слышал, Федюня. Слышал и то, что его тебе на откуп дали. Правда?

— Правда, деда. Вон деньги считаю и со сказкой сверяю. За всем глаз да глаз нужен. Контроль и учёт, так сказать. Ну, ты меня понимаешь, сам ещё при большем хозяйстве.

Они помыли в тазу руки и сели за стол. После сытного «рабочего» ужина Фёдор лишь поковырял пирог с крольчатиной, запивая его ягодным горячим морсом, а Головин накладывал себе от души. Он сильно перенервничал и сейчас прятал возбуждение за показным голодом.

— С утра маковой росинки не было, — наконец выдохнул он после ополовиненной зараз солидной плошки холодца.

От хрена у него по щекам обильно текли слёзы и капало с носа. Утеревшись полотенцем, Михал Петрович откинулся спиной на спинку стула. Его постепенно отпускало. Он успокоил мысли и, когда понял, что может говорить, начал:

— Хотел, Фёдюня, напомнить наш уговор, что по весне случился.

Головин промокнул ещё раз нос и глаза и внимательно глянул на внука, «помнит ли?». Фёдор не подвёл. Кивнул.

— Ты про англичан? — спросил он. — Помню, как же. Помню и то, что просил тебя свести их со мной для обсуждения величины оплаты.

— А я помню, что ты грозился придумать, как организовать передачу тайных сообщений. Придумал?

— Придумал. Кабак, думаешь, для чего у царя выпросил?

— Неужто и немцам в кабак вход не забронён?

— Разрешён, деда. Но для немцев отдельный зал отведён, однако обслуга-то наша.

Головин взял нож и полез им в зубы.

— Вон палочка для зубов. Обточи и ковыряй, — сказал Фёдор.

Головин взял лучину и, заправив её ножом, засунул промеж нижних передних зубов и стал с хитрецой поглядывать на сидящего напротив него внука что-то размышляя.

— А скажи-ка, Федюня, отчего Иван Васильевич не мил ко мне? Не сказал ли ты ему, часом, за ту записку?

— Сказал, — просто, как будто речь шла о чём-то обыденном, ответил Фёдор. — Сказал, что ты якшаешься с англичанами и меня заставил им помогать под угрозой кинжала.

Михаил Петрович так и остался сидеть с открытым ртом и палкой между щербатых зубов, промеж которых не могло не остаться значительных кусков свинины.

— А ты думал, я отдамся твоему произволу? — так же спокойно продолжил Попаданец. — Да мне и тогда цена была копейка, а потом бы вообще даром гоняли, на испуг брали. Оттого и зол на тебя государь, что предал ты его.

Головин так и продолжал сидеть с открытым ртом. Его словно парализовало. Он всё видел, но ничего не мог сказать, а внук всё говорил и говорил. Его слова слышались Михаилу Петровичу глухо, словно через перину, но смысл он, хоть и с трудом, но улавливал.

— Ждёт он от тебя раскаяния, ибо упросил я его, объяснив, что через тебя и англичан за жабры возьмём и канал связи. С весны ты под контролем на англичан работаешь и негодные документы им передаёшь. А Басманов весь ваш клубок размотал. Благодарить ты меня должен до скончания века, Михаил Петрович.

Глаза Головина ещё больше вылезли из орбит.

— За… За что? — едва выдавил он, шамкая ртом, не вынимая лучины.

— Не проглоти смотри, — усмехнулся Фёдор, тыкая пальцем на опасный предмет. — За что, за что? За то, что Иван Васильевич с тебя сразу шкуру не содрал. И теперь молись, чтобы, когда я с Ченслером свяжусь, тебя оставил в схеме. Хотя… Не знаю ещё, зачем ты мне нужен?

Головин подался вперёд, потянувшись за ножом.

— Не уйдёшь, Михаил Петрович. Во-первых — стрельцов тут не один стражник, а во-вторых — на всех заставах запрет наложен на твой выезд. В особом списке ты, как и Ченслер. Хорошо, что ты сам пришёл сегодня. Хотел завтра к тебе в усадьбу наведаться. Со стрельцами. Шуму бы было… А так, сделаем всё тихо. Посидишь пока у меня в каземате. Там сухо и тепло, если в одежде. Посидишь подумаешь, с кем ты? Со мной и с государем, или с врагами народа: Адашевым и Сильвестром. Подумаешь и вспомнишь, кто ещё из дворян в вашей оппозиционной партии состоит.

— Федюня! — вдруг заголосил Головин. — Не погуби! Я ж тебя сызмальства привечал. Мы же сродственники! Родичи!

Фёдор поднял руку, пресекая крик.

— Оттого ты и жив пока, деда. Я же говорю, что ты меня сильно-сильно благодарить должен, что сидишь тут в богатых одеждах, надетых на шкуру, а не сразу на мясо. Бывало, ведь, и такое?

Фёдор спросил, а Головин вспомнил, что — бывало. Бывало, что шкуру сдирали и наряжали в грубую рубаху, сшитую из грубой холстины. Государь был ещё тот выдумщик. Впрочем, почему был? Есть!

— Эй! — крикнул Фёдор.

Дверь приоткрылась и впустила стражника.

— Взять его, отвести в каземат и заковать ему одну ногу в железо. Аккуратно, смотрите. Не увечьте. Под следствием он, но это мой дед.

— Федюня! Я всё скажу, всё! — не погуби.

— Скажешь — хорошо. Когда говорить будешь? Сейчас или подумаешь?

— Сейчас, сейчас, Федюня.

— Сейчас, так сейчас, но сейчас я уже не Федюня тебе, Михаил Петрович, а господин воевода. Посиди в немного железах в каземате. К тебе придут и допросят. Сам, извини, не могу. Родственники мы. Не положено.

Обмякшего Головина спустили на этаж ниже, завели в камеру, надели на ногу хомуты и сковали их свинцовыми заклёпками. Когда стражники вышли, Головин по волчьи завыл.

Когда Фёдор остался один, он похлопал в ладоши. Вошли Данька, Кузька, Тишка, и Максимка.

— Голодные сидите? — спросил Фёдор, думая совсем о другом.

— Да, какие же голодные, командир? В бане же поели! — отозвался Тишка.

— А, ну да!

Фёдор для ускорения мыслительного процесса почесал голову и мысли сконцентрировались.

— Так! Все втроём допросите Головина по форме «три». Писать буду я.

— Про что спрашивать?

— Слушали, о чём говорили?

— Слушали, но не всё поняли.

«Соколы» переглянулись.

— Хорошо. Данька, садись и пиши вопросы.

Данька сел за письменный стол, взял перо и пододвинув ближе чернильницу стал писать под диктовку Фёдора.

Допрос закончили за полночь. Фёдор устал менять руки. Тонкое гусиное перо требовало особого хвата и его пальцы, хоть и привыкшие к нему с детства, всё же так долго ещё не писали. Даже учебные пособия по арифметике и бухгалтерскому учёту не были столь объёмными, как его первый в обеих жизнях допрос. Он писал и сокрушался: «Вот же ж, млять! Как так получается, что пришлось допрашивать своего деда? Теперь ещё отца, до плахи довести, дядьёв и тогда только монашеством грехи вымолить. Вот, млять!».

А плаха по Головину плакала. (Какой «изящный» каламбур, однако).

Михаил Петрович сначала выдал все явки и пароли для связи с английскими резидентами. Их, знакомых Головину, оказалось пять. Некоторые резиденты уже отъехали на «ридну британщину». Некоторые, как Ченслер, отъехали и вернулись. Некоторые, такие, как оба «крайних» английских лекарей, до «британщины» не добрались, погибнув от ножей «неизвестных грабителей», коими выступили Данька и Кузька. Фёдор не мог позволить наглым тварям, убившим царицу Анастасию, продолжать портить воздух. А ребятам требовалась специальная практика.

Потом Головина расспросили об оппозиции: Адашеве, Сильвестре, Горбатове-Шуйском, собственно о князе Старицком, о его мамаше — княжне Старицкой, и всех других, расставленных ими в приказах, людях. Его не били, но «форма три» так давила психологически, что Головин обмочился.

— «Горбатый-Шуйский рулит», — подумал, торопясь записывать, не упустив ничего, Фёдор.

— А где Горбатый сейчас? — спросил Попаданец.

— Так, это… Вроде, как хвороба у него в кишках. В Москве пока, но отослан государем в Ругодив.

— И что делает?

— Так, это… В хоромах своих сидит, носа не кажет.

Фёдор понимал, что без «шума и пыли» боярина с собственного двора не возьмёшь. Тем паче боярина, ежедневно ожидающего, что за ним придут от царя. Князья часто противились царской воле и не выходили из своей крепости, а то и давали отпор, ожидая заступничества митрополита. И часто бывало, что даже активное сопротивление сходило им с рук, так как государь вынуждено целовал митрополичий крест, обещая, что возмездие бунтовщиков не коснётся.

— «Торопиться не надо», — самому себе мысленно сказал Попаданец. — 'И мы здесь должны быть совершенно ни при чём.

Он долго и много размышлял, как ему вести себя с Головиным, но сам царь предложил сохранить английскую шпионскую сеть.

— Ты думаешь, я не знаю, что все немцы и фрязи пишут про нас своим правителям? Сколько раз ловлены были. Оттого и не выпускаю обратно строителей, пушкарей и лекарей. Присылают-то намеренно подглядеть, да раздор посеять. Так ежели бы дельных присылали… А то, привёз Джером с собой мастеров, а потом пишет Елизавете и хвалится, что его зрадный1 мастер нам худые пушки льёт.

Царь вздохнул.

— Знаю всё, но не приходится выбирать нам, Федюня, тех, от кого хоть какой-то прок поиметь можно. А этих хоть знаем, а через них и про шкоды2 наших князей узнаем.

Вот и послал Фёдор слугу сообщить у усадьбу Головиных, что Михаил Петрович переночует у внука, прежде чем отправить своего деда в подвал. Может быть и можно было обойтись без жёстких мер в отношении хоть и не ближнего, но всё же родственника, но Попаданцу надо было проверить, разработанную им схему допроса и потренировать «сотрудников».

Сидя в компании Даньки, Кузьки, Тишки и Максимки за полуночным столом и устало доедая остатки остывшего ужина, Попаданец в который уже раз пенял себе, что в выборе собственного жизненного пути не пошёл по пути наименьшего сопротивления, развивая и используя предыдущие навыки: медицину и хирургию. Хотя, думал он, началось всё вроде как правильно, но занесло его почему-то в контрразведку, в которой он совершенно ничего не смыслит. На вопрос «почему», он смог дать себе простой ответ: «Так получилось».

Если бы не та записка, привязавшая Фёдора к Головину и Ченслеру, жил бы Попаданец сейчас тихо и спокойно, занимаясь аптекарским двором. А так, в ожидании встречи с Головиным и англичанами, пришлось даже «потешную» службу тайного сыска учреждать. Ну, ничего, лиха беда — начало. Первый протокол допроса завтра «ляжет на стол» перед государем, а в нём очень даже серьёзные имена и фамилии прописаны. А Горбатый пусть в Ругодив едет и защищает рубежи Родины. А следствие пока продолжится. Как говорится у оперативников: «целься в голубя — попадёшь в уточку, целься в уточку — попадёшь в гусика…». Главное — целиться.

Фёдор вздохнул, оглядывая пацанят. Из четверых — Тишка, в предложенной Фёдором игре «в шпионов», проявлял и выдумку, и интерес. Кузька — неплохо вёл допрос, строго придерживаясь выбранной линии. Максимка вёл себя пассивно, без огонька, но исполнительно. Данька был внимателен, молчалив, вёл себя выдержанно, по необходимости, решительно, но в деле сыска не инициативно. В общем, проявлял себя, как хороший помощник-военспец, более тяготеющий к рубке.

У Трубецкого-хирурга было много знакомых, когда-то бывших его пациентами. Имелись среди них и сотрудники спецслужб. Некоторые потом стали хорошими приятелями. Двое, можно сказать, друзьями. Так что артистически «сыграть» начальника «тайной полиции» Попаданец бы смог (и успешно играл), но долго в таком состоянии вряд ли бы продержался.

— «В конце концов, — думал Попаданец, — ведь есть же Басманов. Если не получится у Тишки, Кузьки и Максимки самостоятельно выкорчёвывать остатки сепаратизма, передадим „тему“ старшим товарищам».

Главное сейчас — предъявить структуру англичанам. И не как контрразведывательную, а наоборот, как разведывательную.

— «Да-а-а… Не заговори сегодня дед за ту записку и спал бы себе спокойно на собственной, а не на казённой перине, — хмыкнув, подумал Фёдор. — Остановился бы на первом вопросе про немилость царскую и получил бы другой ответ».

— На сегодня всё, бойцы! Всём спасибо за службу! Ложимся спать!

В середине следующего дня к воротам английского посольского двора под охраной десяти стрельцов прибыл подьячий посольского приказа Семён Охлобыстин. Вручив английскому послу, которого знал лично, ноту, подьячий остался ждать выезда посольского поезда, наблюдая за тем, чтобы количество сопровождающих посла не превысило пятидесяти.

Энтони Дженкинсон давно ждал вызов во дворец. С момента прибытия в Московию, его всего один раз вызывали во дворец, где Дженкинсон вручил верительные грамоты и письма королевы Елизаветы. После этого прошло уже больше полугода скучнейшего времяпровождения, а вызова во дворец всё не было и не было. И вот наконец пришёл вызов, а значит и тот момент, когда можно попытаться упросить царя дать ему проезд до Астрахани и далее в Персию. Ему, Дженкинсону, тут делать было нечего. Он — потомственный купец и дипломат и цели у него были не в России, и даже не в Персии, а в Индии. Пусть воду в России мутят такие авантюристы, как Ченслер и ему подобные, а он, — Дженкинсон, должен был «пробить окно» в Индию.

Оделись и выехали во дворец так скоро, что Охлобыстин не успел продрогнуть и забраться обратно в возок под шкуры. А на воздухе морозило так, что усы и борода у Охлобыстина быстро обмёрзли сосульками. Малый царский флаг давал сквозной проезд через заставы, и посольский поезд, возглавляемый подьячим, вскоре прибыл в царскую резиденцию на Воробьёвы горы.

В царские палаты вошли вдвоём. Ченслер, сносно говоривший на русском, выступал в роли толмача, хотя Дженкинсон и сам неплохо понимал и говорил на языке диких московитов.

Со стороны царя по правую руку на скамье у стены сидели несколько думских бояр среди который сидел и Фёдор Захарьин.

Царь сидел на троне хмурый. В левой руке он держал переведённое на русский язык и почирканное рукой царя письмо королевы Елизаветы. Глядя на склонившегося в поклоне Дженкинсона, царь брезгливо скривился и машинально потрогал мешочек с болотной мятой, своим запахом, отгоняющей блох. Посол и толмач стояли далеко от трона на ковре, обильно посыпанным солью. Так посоветовал Федюня, сказав, что от соли блохи и их личинки высыхают.

Дженкинсон окинул посыпанный солью ковёр с недоумением, с некоторой обречённостью вздохнул, и, оторвав взгляд от соли, произнёс:

— Благодарю, тебя, Великий Князь и Государь всея Руси за оказанную мне, послу королевы Елизаветы английской честь в приёме…

— Ты мне, Антошка, скажи, — перебил его Иван Васильевич. — Твоя королева сама правит, или по указке купчишек ваших? Ты ведь самолично от меня письма вёз и явное, и тайное. Передавал ли то, что я на словах для неё говорил?

— Всё вручил: и оба письма, и то, что ты на словах передавал, Великий Князь и Государь всея Руси.

— Так чего ж она ни слова, ни пол слова не ответила на просьбы мои⁈ — взревел Иван Васильевич. — А пишет только лишь о ещё больших привилегиях для английских купцов. Куда больше-то? И почему я должен запрещать входить в Архангельск и другие городки Северной Двины инородным гостям⁈

Царь, вспоминая то, о чём сегодня говорил ему Федюня, внутренне кипел. Эта английская шлюха пытается водить его за нос. И водила бы… Многие годы водила бы, если бы не его ангел-хранитель. Весь мир смеялся бы в будущем с его «гневных» писем «дворовой девке», которые говорили бы не о его силе, а о его слабости и её хитрости.

— Не могу знать, Великий Государь.

Дженкинсон снова склонился в поклоне.

— Стой ровно и не тряси своими кудрями! — брезгливо произнёс царь. — Значит, слушай слово моё… Отныне и до тех пор, пока короли Англии не примут моё предложение о военном мире, торговые привилегии у английских купеческих гостей отобрать. Торговать в иных городах кроме устья Северной Двины помимо государевой казны запретить. Облагать английские товары пошлиной на общих основаниях. Посла королевского Дженкинсона отправить в зад и без принятия королями Англии нашей дружбы и военного мира послов не принимать, ибо отказ от мира, считаю объявлением войны. Кто нам не друг, тот нам враг. Торговую английско-московскую компанию в Москве сохранить до тех пор, пока не придёт ответ от королей английских.

1 — Зрада — измена, обман, двуличие.

2 — Шкода — вред.