Философия культа

674

Этот вопрос был особо обследован Флоренским в работе «Около Хомякова».

«Или вот еще пример преувеличенной полемики Хомякова с Западом: в лишении мирян Святой Чаши Хомяков видит узурпацию и гордость латинской иерархии. Между тем эта особенность романизма может объясняться иными, более глубокими, причинами, но с гораздо меньшим осуждением Запада, а именно, например, слишком большою (исторически засвидетельствованною) связью Римской Церкви с ветхозаветным культом и ветхозаветным строем мышления.

Отразившаяся и во многом другом, эта связь, чисто исторически, без каких-либо злостных намерений, могла исказить и евхаристийный обряд. Обратим внимание, что никто из духовенства, даже сам Папа, если бы он причащался не как служащий, а, например, на смертном одре, не вкушает Святой Крови совершенно так же, как и любой мирянин. Мало того. При служении нескольких священников испивает Святую Чашу один только старший. Следовательно, Светою Кровию вообще не причащаются у латинян, т. е. она не рассматривается здесь как привилегия духовенства,— вопреки Хомякову,—а имеет какое-то особое значение.

Какое же именно? Припомним, что св. евхаристия свой прообраз имеет в ветхозаветной «жертве хваления». Из разных видов жертв эта именно наиболее подходит к евхаристии и по значению своему, и по литургической обрядности. В литургии же св. Иоанна Златоустого св. евхаристия прямо называется «жертвою хваления—3υσία αίνέσεως» (в молитве по поставлении даров, так называемой молитве проскомидии). Жертва хваления— ОЛ-ГПТЛ П2}в зева тодат гашламим, или просто ГПТГП —зева гаттода—была в ветхозаветном культе одним из трех подвидов «жертвы мирной»— ΓΪ21 —зева ше·ламим.—И вот, думается, католицизм проводит аналогию евхаристии кровавой и «мирной жертвы» во всех деталях более последовательно, чем это заповедано Христом, принесшим на Тайной Вечери «жертву мирную» же, но бескровную.

А так как в кровавой «жертве мирной» вкушали только мясо жертвенного животного, кровь же, «в которой жизнь», т. е. самая жертва, приносилась Богу и изливалась в рога жертвенника, то поэтому и католицизм допускает св. причастие, как причастие, и притом решительно всех членов Церкви, от Папы и до последнего мирянина, только под одним видом, под видом Тела, Кровию же, собственно, никто не причащается. Но так как надо же ее куда-нибудь деть, то она потребляется вроде того, как у нас потребляются Святые Дары после литургии, с тою, однако, разницею, что это потребление, равно как и потребление оставшегося Святого Тела, совершается на Западе во время самой литургии, непосредственно после причащения, и притом старшим из служащих, а у нас потребление оставшихся Св. Даров совершается во время окончания литургии, и притом младшим из служащих, обыкновенно диаконом; но это—различие устава, не существа таинства. В обоих случаях уста и внутренности священнослужителя, потребляющего Св. Тайны, уподобляются, по своему литургическому значению, рогам ветхозаветного жертвенника. Думается, таков именно смысл, по крайней мере первоначальный, пресловутого лишения мирян Св. Чаши. Повторяю, я хочу сказать, что у латинян не миряне только, но и решительно все верующие, возглавляемые Папой, лишены Св. Чаши. Вероятно, это еще хуже, чем лишить Св. Чаши одних мирян; но это делается вовсе не злостно» (ιСвященник Павел Флоренский. Соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1996. С. 307—309).—315.