Флэш без козырей

IX

Если вам когда-нибудь придется перевозить рабов — что, правда, маловероятно в наши дни, хотя кто знает, что может случиться, если мы вернем к власти либералов, — то лучше всего это делать пароходом. «Султан», идущий в Цинциннати через Батон-Руж, Виксбург, Мемфис и Каир, превосходил наш добрый старый «Бэллиол Колледж» по всем статьям. Это напоминало круиз вверх по реке на плавающем отеле, причем негров было не только не видно, но ими даже и не пахло, никакой качки, переворачивающей желудок, и, главное — никакого Джона Черити Спринга.

Скорость и уверенность, с которыми Крикс и его ребята организовали наше отплытие, почти заглушили мои первые страхи. Я проснулся с мыслью сбежать из этого дома и попытать счастья в догонялках с флотом, но за мной слишком пристально наблюдали, чтобы можно было рассчитывать на успех, и уже к вечеру я и сам был этому рад. Крикс посвятил четыре часа тому, чтобы ознакомить меня со всеми деталями операции, рассказал про деньги, билеты на проезд и как нужно кормить рабов в дороге, как мне отвечать на каверзные вопросы и принимать участие в обычной болтовне, чтобы не возбудить подозрения, и к концу разговора мне стало ясно, сколь малы были бы мои шансы, будь я беглецом, которому оставалось надеяться только на свои силы. Главное, говорить нужно было как можно меньше; в те времена много англичан путешествовало по Миссисипи, так что в появлении еще одного не было бы ничего необычного, но поскольку мне предстояло сыграть роль новоиспеченного работорговца, важно было избегать глупых ошибок. По легенде, я когда-то занимался нелегальной перевозкой рабов из Африки, но со временем сменил этот бизнес на торговлю «черным деревом» уже здесь, на реке. Я обладал всеми необходимыми знаниями, чтобы изобразить эксперта в этом деле.

Действительно, это было до изумления просто. Во второй половине дня, я, в широкополой плантаторской шляпе, длиннополом сюртуке и коротких сапожках, присоединился к своему каравану в подвале дома Крикса. Их было шестеро, в легких ножных кандалах. Рэндольф был в середине строя и выглядел весьма огорченным, что крайне меня порадовало. Кстати, остальные пятеро были свободными неграми, работавшими на Крикса, и, как и он, сотрудничавшими с «Подземкой». Последовали многочисленные рукопожатия и пожелания доброго пути, после чего мы тронулись в путь по подземным переходам (мне показалось, что пришлось так пройти несколько миль), пока не вышли где-то на уединенном дворе, откуда было уже недалеко до пристани.

Сердце у меня подкатывало к горлу, когда я шагал, изображая из себя этакого Симона Легри,[71] а за спиной у меня звенела кандалами вся эта банда. Я пытался было протестовать, говоря, что, если флотские патрули будут сторожить гавань, нас будет подстерегать опасность, но он ответил — только не на причале речных пароходов, и оказался прав. Мы протолкались через толпу негров, грузчиков, лодочников, пассажиров и просто зевак — и при этом никто даже не взглянул на нас. Здесь были и другие караваны рабов, которых вели люди, одетые, как я. Они переговаривались между собой, сыпали проклятьями и мусолили огромные черные сигары. Здесь были старые леди в высоких шляпках и зонтиками от солнца, путешественники в цилиндрах, нагруженные кофрами, спешили к своим лодкам, негры с тележками сновали между груд багажа, большие двухтрубные пароходы пыхтели и заливались свистками — настоящее вавилонское столпотворение. Я протискивался вперед, пока не нашел «Султана», и уже через час мы плыли вверх по течению, неподалеку от берега, по плавной излучине, которую теперь называют Гретна, хотя со всей кучей судов, плотов и маленьких лодчонок, снующих между причалами, это место меньше всего напоминает шотландскую Гретну. Моих негров разместили на нижней палубе, находящейся на уровне воды, где также находился и багаж, а я удобно расположился в своей каюте на верхней, «техасской», палубе, курил сигару и размышлял над тем, что дела обстоят не так уж плохо.

Видите ли, поначалу все шло так гладко, что я начинал верить обещаниям Крикса. Вахтенный, не моргнув глазом, принял мой билет, выписанный на имя мистера Джеймса К. Прескотта, рыкнул на одного из негров, чтобы тот занялся моим караваном, и предложил мне пройти в нос — «благодарю вас, сэр, вам туда, вверх по трапу и осторожнее — берегите голову». На судне, переполненном пассажирами, я чувствовал себя почти в полной безопасности; все это выглядело как простое и приятное путешествие до пункта назначения в Цинциннати, где некий Калеб Кэйп, торговец и аукционер, примет мой караван, а я полечу дальше, в Огайо, свободный, как птичка.

Пока же я решил по возможности наслаждаться путешествием. «Султан» был большим и быстрым судном. В свое время он установил рекорд, пройдя от Нового Орлеана до Луисвилля всего за пять дней. Он был трехпалубным, а паровая машина располагалась посредине корпуса. [XXXV*] Здесь также был главный салон и роскошные каюты — все в хрустальных канделябрах и плюше, уставленные резной мебелью и устеленные прекрасными коврами. На двери моей каюты висела картина маслом, а стены салонов украшали и вовсе огромные полотна. Все они были очень красивы, хотя и несколько вульгарны, но пассажиры рассматривали их с удовольствием. Вы, должно быть, много слышали об «очаровании Юга» и в этом что-то действительно было, особенно если говорить о Вирджинии и Кентукки. Роберт Ли,[72] например, показался бы вам просто старым занудой, встреть вы его на Пэлл-Мэлл, но в долине Миссисипи все выглядело бы иначе. В те времена они там буквально лопались от «хлопковых денег» — со своими золотыми цепями, свисающими из жилетных карманов, золотыми набалдашниками на тростях, громким смехом и манерами, которые были бы оскорбительными даже в хлеву. Они сплевывали свою табачную жвачку прямо на ковры, горланили в обеденном салоне — призрак заливной перепелки, которую так и не удалось отправить в рот при помощи ложки и двух немытых пальцев, приземлившейся на кружевную манишку, заколотую бриллиантом величиной с шиллинг, преследует меня до сих пор, — а ведь я не так уж и впечатлителен. Они гоготали, рыгали, ковырялись в зубах, буквально купались в бренди и пунше и орали друг другу прямо в ухо своими хриплыми плантаторскими голосами.

Впрочем, отвратительны были не только их манеры. В первый же вечер, как это и пристало рачительному хозяину, я спустился на нижнюю палубу проверить, чтобы мои рабы были соответствующим образом устроены и накормлены, и получил удовольствие, наблюдая, как изысканный мистер Рэндольф подкрепляется баландой и сухарями. Жизнь раба ничуть его не устраивала, и он занял свое место в караване с видом оскорбленного благородства, как будто снисходя к мольбам Крикса. Когда его вместе с собратьями согнали в жилой отсек, он все еще оставался чертовски надутым и недовольным и теперь сидел у общего котелка с кашей, принюхиваясь к его содержимому с нескрываемым отвращением.

— Как вам это нравится, Джордж? — поинтересовался я. — Вас и остальных негров хорошо кормят?

Он одарил меня взглядом, полным неприкрытой ненависти, и, видя, что поблизости никого нет, процедил:

— Это же абсолютно несъедобно! Вы только понюхайте, если от одного запаха вас не вывернет наизнанку!

Я обнюхал котелок — этого аромата не выдержала бы и собака.

— Отличное жаркое! — воскликнул я. — Покушайте хорошенько, иначе я буду опасаться, что у вас нет аппетита, мой мальчик. Ну а что же другие негры? Уже слопали свои порции? Вот ведь какие молодцы! Хватило?

Пятеро остальных в один голос закричали: «Да, масса, вполне хватило, очень вкусно, масса!» Возможно, они были сообразительнее Рэндольфа, или им действительно понравилось это дерьмо. Но Джордж, весь дрожа от негодования, злобно прошипел:

— «Отличное жаркое», нечего сказать! Вы бы сами стали это есть?

— Скорее всего нет, — улыбнулся я. — Но ведь я не негр, вы же понимаете.

И не удостоив Рэндольфа даже взглядом, я пошел наверх, чтобы съесть свой обед, решив подробно описать его ему попозже. Я никогда не упущу случая подзаняться просвещением моих подопечных.

Действительно, об этом надо рассказать подробнее. Еда на Миссисипи, стоит вам только выбраться из Орлеана, становится здоровой и изобильной, так что я буквально проглотил тушеного цыпленка, прекрасный стейк и шоколадный крем с тем большим удовольствием, что явно представлял себе Рэндольфа, скулящего на нижней палубе над своей порцией похлебки. Все это я запил шампанским и весьма приличным бренди, а на десерт я затащил к себе в каюту пухленькую аппетитную девчонку. Ее звали Пенни или Дженни — уже не помню. У нее были темно-золотистые волосы, очень гармонирующие с ее желтым сатиновым платьем. Конечно, она была всего лишь одной из обычных визгливых девиц, зато обладала крепкими вздернутыми грудями, которыми, очевидно, сильно гордилась. Кстати, большинство женщин на судне были очень даже ничего. Самые респектабельные из них непрерывно болтали друг с другом, а уж девчонки попроще и явные шлюхи, которых набилось с полпарохода, галдели так, что их, должно быть, было слышно и в Сан-Франциско. Пенни (или Дженни) принадлежала к числу последних — она хохотала буквально каждую минуту. Я валялся на кровати, расслабленный и удовлетворенный, слушая ее щебет, когда вдруг вошел негр-стюард и сказал, что меня просят спуститься на нижнюю палубу, мол, что-то случилось с моим караваном. Удивляясь, какого дьявола там могло произойти, я спустился вниз и, к моей досаде и раздражению, обнаружил, что это опять чертов Джордж с его ерундой.

Надсмотрщик ругался в углу, где были пристроены мои рабы, а Рэндольф стоял перед ним с надменным видом — ну прямо Цезарь собственной персоной.

— Что это еще за дела такие, а? Гром тя раздери! — вопил надсмотрщик, а затем, увидев меня, уже спокойнее произнес: — Посмотрите только, мистер Прескотт, этому вашему негру-неженке не нравятся условия, в которых его разместили. Представляете?

— Что я слышу, Джордж? — спросил я, протискиваясь вперед. — В чем дело, мальчик мой? Изволите воротить нос от своих апартаментов? Чем же они вам так не по нраву, сэр?

Он посмотрел мне прямо в глаза — ни дать ни взять старый лорд Кардиган.

— Нам не дали сена для постелей, хотя должны были, это входит в те деньги, которые вы заплатили за наш проезд.

— Черте что! Нет, вы слышите? — взвыл надсмотрщик. — Ему кто-то что-то должен! Не пялься на меня своими бельмами, черномазый мерзавец! Постель ему подавай, гром и молния! Ляжешь, где стоишь, или я уложу тебя одним ударом! Да кто ты такой, чтобы тратить на тебя сено? Слишком нежный, чтобы спать на палубе? Чем ты лучше других? Боишься спинку поцарапать? А ну, быстро лег, понял?!

— Мой господин заплатил за то, чтобы нам дали сена, — повторил Рэндольф, глядя на меня, — остальные рабы его получили, только нам ничего не досталось.

— Ну, нет его! Нет больше этого проклятого сена, недоделанный сукин ты сын! Понятно?! — закричал надсмотрщик. — Ну, и что теперь? Да я никогда не слыхал, чтобы…

Я должен был поставить этого чертового осла Рэндольфа на место. Этот дурак все никак не мог понять, что должен вести себя как раб, даже если не чувствует себя таковым. Как он, ко всем чертям, жил на плантациях, прежде чем свалился на мою шею? Нужно быть святым или сумасшедшим, чтобы не видеть и не слышать ничего, что там творится. Теперь же все, что я мог сделать, это играть роль хозяина — доброго, но твердого.

— Ну, хватит, Джордж, — сказал я уверенно, — хватит всего этого. Ложись там, где тебе сказали, неужели ты хочешь отплатить строптивостью за все мое добро к тебе? Ты забыл, что разговариваешь с белым человеком? Ложитесь сейчас же, сэр, говорю я вам! Сию минуту!

Рэндольф вытаращился на меня. Я выразительно посмотрел ему в глаза и у него хватило ума подчиниться, правда, весьма неохотно. Он опустился на палубу и упрямо обхватил колени руками. Надсмотрщик захохотал.

— Если бы этот попрыгунчик был моим, я бы быстро привел его в порядок. Будет лучше, мистер Прескотт, если вы зададите этому негодяю хорошенькую трепку. Сразу станет шелковым. Постельку ему подавай! Иисусе! А может, еще и спинку почесать? Вечные проблемы с этими домашними неграми — покрутившись среди белых, они и себя начинают считать белыми. Пыжатся, что твои павлины, даже самый распоследний из них норовит туда же! Наверняка, когда он был маленький, с ним слишком возились белые леди — уж очень он избалован, скажу я вам. Задайте трепку этому умнику, мистер Прескотт, а то он еще доставит вам массу неприятностей.

Надсмотрщик отошел, бормоча что-то про себя, а Рэндольф чуть улыбнулся.

— Сей джентльмен не лишен воображения. Похоже, когда он был маленький, с ним белые леди не возились. Наверное, он рос среди белых свиней. — Черномазый взглянул на меня. — Нам положено сено. Почему вы не настояли, чтобы он выдал его? Неужели недостаточно, что я прикован цепью, как дикий зверь в клетке, и вынужден питаться помоями? Разве вы не должны защищать меня — вы, кто оставил меня на милость этого белого подонка?!

Я подумал, уж не сумасшедший ли этот парень — не оттого, что он так разговаривал со мной, а из-за тупого упрямства, с которым он ставил под удар роль, что ему приходилось играть. Он был в пяти днях пути от полной свободы, но тем не менее вел себя по-идиотски, привлекая внимание и напрашиваясь на неприятности. Следовало просто пнуть его сапогом, но Рэндольф вел себя так странно, что я забеспокоился. Я огляделся — надсмотрщика нигде не было видно.

— Отойдем в сторонку, — предложил я, а затем продолжил, — неужели вам не хватает ума держать рот на замке, а голову опущенной? Где, черт побери, вы себя воображаете — в Палате Лордов? Вы думаете, что это так уж важно, получите вы солому или нет, платил я за нее или нет? Думаете, я приму вашу сторону против белого человека? Да через пять минут об этом будет говорить весь пароход, глупец вы этакий! Забудьте пока о вашем самомнении, говорите скромно и не ведите себя так чертовски вызывающе, иначе вы так и не увидите Огайо!

— Я не нуждаюсь в ваших советах, — вспыхнул он, — лучше бы вы помнили про обязанности, которые на себя приняли. Ваше дело — доставить нас на Север в полной безопасности, а не кувыркаться с белыми девками!

У меня перехватило дыхание — не от его дерзости, а от того, как быстро распространяются новости среди этих негров. Но что-то в его словах заставило меня забыть свой гнев, меня это даже позабавило:

— А что, Самбо, — бросил я, — завидуешь?

Если бы взглядом можно было убить, мой труп уже валялся бы у его ног.

— У меня нет слов, чтобы выразить свое презрение к вам или определить, с чем вы… вы у меня ассоциируетесь, — наконец, проговорил он дрожащим голосом. — Но я не позволю вам подвергать опасности мое освобождение. Эта свинья надсмотрщик, возможно, специально провоцировал меня, в то время как вы предавались пороку. Ваша задача — проводить меня до Канады, и это главное!

Я понял, что подобное высокомерие не пронять ни разумными доводами, ни насмешками, так что уперся руками в колени и резко наклонился прямо к нему:

— Все сейчас имеет значение, ты, черная дворняжка! Я тебе это уже не раз говорил, поэтому придержи свои обезьяньи вопли и отвечай только «Да, масса», как только к тебе обратится кто-нибудь из белых. Только так ты сможешь добраться до Канады — может быть, сможешь. — Я погрозил ему кулаком. — У тебя, видимо, не хватает мозгов в твоем мартышечьем черепе, чтобы понять, что выкидывание штучек вроде сегодняшней — самый верный путь подставить всех нас! Если ты этого не понимаешь, то, клянусь Богом, я тебя научу! Я последую совету этого надсмотрщика, мистер Рэндольф, и задам вам трепку. С вашей спины сорвут пару фунтов мяса сыромятной плетью, мистер Рэндольф! Возможно, тогда вы и поумнеете.

Если вы полагаете, что квартерон не может покраснеть от ярости, то вы заблуждаетесь.

— Вы не осмелитесь! — воскликнул он исступленно. — Меня! Вы, вы…

— Думаете, нет? Не рискуйте своей черной задницей, ставя на это, Джордж, или от нее может остаться лишь половинка. И что ты будешь делать? Заорешь, что, мол я — беглый негр, а этот человек тайком везет меня в Канаду? Подумай над этим, Джордж, и наперед будь умнее.

— Вы… вы мерзавец! — зашипел он. — Про это будет доложено, как только я достигну Цинциннати — вся «Подземка» узнает о том, что за негодяю они доверили…

— Да заткнись ты! Я и гроша ломаного не дам за всю «Подземку». А если бы ты не был прирожденным идиотом, то лучше бы даже и не вспоминал это слово. «Когда я достигну Цинциннати». Да ты вообще не попадешь туда, если я этого не захочу, — так что, если ты не умеешь быть благодарным, Рэндольф, то поберегись! Итак, сейчас же подбери сопли, закрой рот и марш к своим собратьям, да поживей! Попробуй только еще поспорь со мной или с надсмотрщиком — и, клянусь, я живо велю ободрать тебя кошками. Пошел вон, ниггер!

Он стоял, пот стекал по его лицу, а грудь тяжело вздымалась от гнева. С мгновение мне казалось, что Рэндольф бросится на меня, но он изменил свои намерения.

— Однажды, — почти спокойно процедил он, — вы горько об этом пожалеете. Вы посмели издеваться надо мной, когда у меня были связаны руки. Вы оскорбили меня, усилили мое унижение. Бог мне свидетель — вы за это заплатите.

Как видите, с ним было не договориться. Я уже хотел было кликнуть надсмотрщика, растянуть и выбить из мастера Джорджа все его высокомерие — хотя бы только для того, чтобы получить удовольствие, слушая его вопли. Но с таким нежным цветочком никогда не знаешь, куда может зайти дело, если перестараться. В нем было столько злости и самонадеянности, что я просто раскурил сигару, размышляя, как бы уязвить его еще больше.

— Сомневаюсь, что мне придется платить за это, — наконец, произнес я, — но даже если и так, то ты этого точно не увидишь. — Я выпустил струю дыма ему в лицо. — А сам ты вообще никогда не сможешь расплатиться за эту поездку, усек?

Прежде чем он успел что-то ответить, я отвернулся и отошел, оставляя его переваривать эту простую истину, которая, как я понял, раздражала его больше всего. Это еще больше разогреет в нем желчь, однако я все же сомневался, что мои угрозы окажут желаемое воздействие на его поведение. Ну, что ж, если так, то я выполню их, и он приедет в Канаду со свежими рубцами на спине, которые сможет показывать на своих лекциях в обществе по борьбе с рабством.

Сейчас я полагаю, что больше всего меня возмутила вся глупость его неблагодарности. «Подземка», и я в том числе, работали в поте лица, чтобы только спасти его черную шкуру, но вызывало ли все это хоть капельку его благодарности или хоть на йоту уменьшило его проклятую гордость? Нет, он считал, что имеет право на помощь и сопровождение, а мы обязаны молча терпеть все его капризы, приступы плохого настроения, все его ребячество и при этом продолжать помогать ему, приближая заветный миг свободы. Ладно, в моем лице они поставили не на того человека, я уже был готов выкинуть этого ублюдка за борт — только для того, чтобы доказать, что он ошибается. Я даже приостановился было на трапе, размышляя, не избавиться ли мне от Рэндольфа, продав его какому-нибудь перекупщику на одном из аукционов во время нашего путешествия на север. Это принесло бы мне порядочную сумму, которая пригодилась бы по дороге домой, но я понял, что из этого ничего не выйдет. Он найдет способ утопить меня, а если и не он, так «Подземка» обязательно узнает об этом, а я испытывал слишком глубокое почтение перед мистером Криксом и возглавляемой им организацией, чтобы желать увидеть их идущими по моему следу, чтобы отомстить. Нет уж, лучше я буду выполнять предложенный мне план, надеясь, что Рэндольф со своими проклятыми замашками «белого негра» не заведет нас в еще худшую беду.

У меня мелькнула интересная мысль — о том, что всего за несколько недель я успел поучаствовать как в захвате негров в рабство, так и в борьбе за их освобождение, а несколько сотен черномазых животных на борту «Бэллиол Колледжа», имеющие все основания к недовольству и мятежу, не доставили и десятой доли тех неприятностей, которые мне пришлось пережить из-за одного-единственного квартерона, который на коленях должен был бы благодарить меня, Крикса и остальных. Ну, да, он был цивилизован, образован и просто раздувался от чувства собственной значимости. Линкольн был прав: все негры — проклятое недоразумение.

В первую ночь я еще утешался мыслью, что наше путешествие не будет долгим и мне удастся избавиться от мастера Рэндольфа уже через неделю. Мы самым приятным образом плыли туда-сюда по реке — я говорю «туда-сюда», потому что Миссисипи обладает самым извилистым фарватером, какой только можно себе представить, изгибаясь во всех направлениях. Так что порой полдня приходилось плыть на юго-запад или на юго-восток, чтобы потом снова повернуть к северу. Это огромная река, достигающая местами целой мили в ширину и, в отличие от других известных мне рек, становится тем шире, чем выше по ней вы поднимаетесь. Смотреть было не на что — только низкие берега, за которыми лежали топкие долины, местами покрытые подлеском. Иногда попадались маленькие городки или пристани, но сама река была битком набита пароходами и меньшими судами, а также огромным количеством барж, на которых возвышались груды тюков с грузом, неспешно плывущих по коричневой воде вниз, к заливу.

Это медленная, уродливая река, причем ощущение уродливости вызывает не столько то, что вы видите, сколько то, что чувствуете. Там царит какое-то удушье, запах тлена и разложения. В моем понимании это была очень жестокая река — и сама по себе, и ее люди. Конечно, я мог испытывать предубеждение из-за всего, что тут до этого произошло со мной, но даже когда спустя несколько лет я вновь торжественно плыл по ней в составе армии юнионистов — точнее, солдаты плыли, а я следовал за ними по берегу, — я все равно чувствовал какой-то гнетущий страх. Помню, что сказал о ней Сэм Грант: «Слишком мутная, чтобы пить, и слишком широкая, чтобы через нее переправляться. Да еще и воняет». И все равно пришлось из нее пить, пока из Каира нам не доставили чистейший кукурузный виски.

Это была еще и предательская река, в чем я убедился на следующее же утро после погрузки на «Султана», когда мы сели на мель на илистой банке в излучине Бриаро, неподалеку от Натчеза. Видите ли, проходы и мели часто меняют свое положение, так что лоцманам приходится помнить все повороты, приметные ориентиры и течения. Наш, видимо, что-то запамятовал, мы застряли, и из Натчеза пришлось вызывать особого лоцмана — самого знаменитого Биксби, чтобы снять нас с мели. [XXXVI*] Все заняло несколько часов. Этот великий человек то появлялся на капитанском мостике, то спускался вниз, на площадку у гребных колес, время от времени покрикивая в свой рупор: «Одерживай! Стоп! Пошла, пошла, пошла!» — в то время как с обоих бортов поднимались облака донного ила, а пароход дергался в попытках освободиться из своего плена. И когда судно, наконец, удалось «сдернуть» и оно кормой вперед сползло с отмели на чистую воду, Биксби снова наполовину высунулся за поручни, крича негру-рулевому, который своим мощным голосом покрывал шум машины и свист пара, произнося нараспев: «Восемь футов — восемь с половиной — девять футов — десять с половиной!» И тут раздался крик: «Марк тве-е-ен!»[73] — и весь пароход разразился приветственными криками. Биксби нахлобучил свою высокую шляпу и натянул лайковые перчатки, а пассажиры наперебой совали ему сигары и предлагали угоститься виски из фляжек. Если бы меня не мучила тягостная неизвестность, то все это было действительно забавно, и я бы развлекался вместе со всеми, потому что мне нравится смотреть на человека, который хорошо разбирается в том, что делает, пусть даже он немного и перегибает палку (ну, чисто для шоу). Как я уже говорил, от Миссисипи у меня не так уж много приятных воспоминаний, но лучшими из них до сих пор остаются пароходы с высокими трубами, важничающие лоцманы и раскатистые голоса, звуки которых: «Глубина че-е-тыре!» или «Квартер тве-е-н!» — разносятся над коричневой водой. Я больше никогда не услышу их, но все равно, они будут вечно звучать в моей душе.

Так вот, после выступления мистера Биксби мы поплыли в Натчез, и здесь то легкое удовольствие, которое я начал было испытывать от нашего круиза, подошло к неожиданному концу. С этой минуты моя жизнь на Миссисипи превратилась в череду сплошных кошмаров, и я горько сожалел о том дне, когда мне пришлось впервые увидеть ее грязные воды.

Ничто не предвещало неприятностей, пока мы не отошли от берега и вновь не тронулись вверх по реке, а я спустился вниз проведать моих черномазых, которые как раз получали свою вечернюю пайку, и, конечно же, обсудить достоинства ее меню с самим черным красавчиком — Джорджем Рэндольфом.

Я уже придумывал шуточки, которыми мог бы разнообразить его трапезу, и размышлял над тем, будет ли разумно вновь дразнить его самолюбие, но вид моего чернокожего друга выбил все это у меня из головы. Он выглядел ужасно напряженным и как бы не слышал издевательских замечаний надсмотрщика, которыми тот встретил его появление у котелка с кашей. Рэндольф отошел со своей миской, взглянул на меня, и я последовал за ним к штабелям груза, за которыми мы могли бы побыть одни.

— Что случилось? — спросил я, так как было понятно, что его что-то неприятно поразило.

Негр огляделся по сторонам.

— Случилось нечто ужасное, — наконец, ответил он глухим голосом, — нечто непредвиденное. Боже мой, это может привести нас к гибели! Такая вероятность существовала на один шанс из тысячи, но Крикс решил пренебречь им! — Джордж стукнул кулаком по палубе. — Он должен был это предусмотреть, говорю я вам. Вот дурак! Глупый слепой растяпа! Обречь меня на такую опасность, на…

— Что, черт возьми, случилось? — воскликнул я в полном испуге. — Ради всего святого, скажите это, наконец!

— В Натчезе на борт поднялся человек. Я смотрел, как пассажиры шли по трапу, и, слава Богу, он меня не заметил. Но он знает меня! Это торговец из Джорджии, тот самый, кто продал меня моему первому хозяину! Когда я сбежал в первый раз, он был среди тех, кто меня поймал! Неужели вы не понимаете, глупец вы этакий: стоит ему только увидать меня — и нам всем конец! О, он знает о Джордже Рэндольфе абсолютно все и узнает меня с первого взгляда. Он донесет на меня и меня вернут в рабство — о, мой Бог! — Он закрыл лицо руками и зарыдал от ярости и страха.

Поверьте, это известие вышибло из колеи не только его. Его вернут обратно, Святой Георг! И я составлю ему компанию, если только останусь жив! Я остолбенел — вот и случилось то, чего я инстинктивно опасался с той самой минуты, когда Крикс предложил мне это безумное дело. Он ведь был так уверен, что будет всего лишь приятное безопасное плавание, что, несмотря на всю свою трусость, я дал себя в этом убедить. Я готов был волосы на голове рвать от собственной глупости, но теперь уже было поздно. Все, что могло, уже случилось, и мне оставалось только думать и пытаться найти выход, а для начала убедить этого болтливого клоуна не впадать в панику для него же лучше будет.

— Ну кто мог подумать, что такое случится? — между тем причитал Рэндольф. — Ни одна живая душа на Миссисипи, да и во всей Луизиане не знает меня, ни одна, а тут этот дьявол из Джорджии вновь перешел мне дорогу! Что он здесь вообще делает? Почему Крикс не предвидел, что такое может случиться? Почему я позволил втравить себя в эту беду? — он поднял голову, пытаясь унять слезы. — Что вы теперь собираетесь делать?

— Заткнись! — рявкнул я. — Или говори потише! Он же тебя пока не видел, а? — Я пытался взвесить шансы, чтобы знать, что делать, если мы будем разоблачены. — Не заметил сейчас, так почему он должен это сделать позже? Он путешествует со всеми удобствами на верхней пассажирской палубе. Ему нет причин спускаться сюда, разве что вместе с ним едут и негры. Ты их видел?

— Нет, в Натчезе на борт не поднимались новые невольники. Но если он все же, если…

— Никаких «если». А даже если он и спустится сюда, как же он разглядит тебя, когда ты ляжешь где-нибудь в уголке, подальше от глаз? Не будет же он для собственного развлечения заглядывать в лицо каждому негру? Кстати, как его зовут?

— Омохундро… Питер Омохундро из Саванны. Говорю вам, это страшный человек…

— Слушай, тебе просто нужно сидеть смирно и не высовываться, — сказал я.

Это, конечно, была скверная новость, но здравый смысл подсказывал мне, что все не настолько плохо, как это вытекало из слов Джорджа. Если я испуган, то уже не нуждаюсь ни в каких дополнительных стимулах, но все же могу взвешивать шансы, это куда полезнее, чем хлопать глазами по сторонам и просто надеяться. Вероятность, что Омохундро и близко не подойдет к Рэндольфу, была весьма велика. А если даже и подойдет, — подумал я, — мастер Рэндольф может и сам о себе позаботится. Пока стоит воспользоваться случаем и сбить с него немного спеси.

— Скройся с глаз и сиди тихо, — посоветовал я, — это все, что мы можем сделать…

— И только-то? Вы не собираетесь ничего делать! Только сидеть и ждать, пока он меня увидит?

— Не увидит, если только твои завывания не привлекут его внимания, — отрезал я. — Не бойся, я прослежу за ним. При первых же признаках того, что он собирается спуститься вниз, я буду наготове. У тебя же припрятан ключ от твоих кандалов, не так ли? Так что спрячься за грузом и не зевай. У него нет и одного шанса на миллион увидеть тебя, если ты будешь осторожен.

Это его на время успокоило; полагаю, на самом деле он был больше раздражен, нежели испытывал страх, что само по себе стало для меня облегчением.

Рэндольф еще некоторое время проклинал Крикса, бросил несколько уничижительных замечаний насчет моих умственных способностей, а затем я покинул его, пообещав вернуться позднее и рассказать, как будут разворачиваться события. Не стану отрицать, я был напуган, но раньше мне приходилось попадать еще и не в такие переделки, так что, приняв во внимание размеры парохода, который весь был забит народом — белыми и неграми, — я сказал себе, что все обойдется.

Первым делом следовало взглянуть на Омохундро, что не составило особого труда. После осторожных расспросов негр-официант указал мне на него: огромный, симпатичный ублюдок с покрытым шрамами лицом и густыми бакенбардами — один из тех джентльменов, которые внимательно вглядываются в своего собеседника и очень громко говорят; их непросто вывести из себя, зато легко рассмешить. К тому же я узнал, что он едет только до местечка под названием Наполеон, которого мы должны были достичь уже к следующему вечеру. Так что все обстояло не так уж плохо, как я заметил Рэндольфу позже, и у его дружка оставалось не особенно много времени, чтобы рассматривать пассажиров. Но все же я скверно спал этой ночью — даже отдаленная угроза катастрофы заставляет меня чаще прибегать к услугам ватер-клозета и налегать на бренди.

Следующий день тянулся неимоверно медленно; мы потеряли много времени в Виксбурге, и я уже начал опасаться, что мы не доберемся до Наполеона и не избавимся от Омохундро до полуночи. Сам же он пока не сделал ничего такого, из-за чего стоило бы беспокоиться: он провел утро, прогуливаясь по палубе, а после ленча надолго засел, болтая в компании плантаторов из Арканзаса. Но он так и не спустился ниже машинной палубы, и я снова стал надеяться на лучшее. С наступлением же вечера и сумерек начинало казаться, что основная опасность нас уже миновала.

Я приглядывал за ним во время обеда и после, когда он уселся в салоне, чтобы весь вечер провести с другими плантаторами за разговором и курением сигар, и был рад представившемуся мне шансу наконец вздохнуть с облегчением. Через Пенни-Дженни я познакомился еще с двумя-тремя пассажирами, и один из них, краснолицый старик из Кентукки, которого звали полковник Поттер, пригласил меня на партию в покер. Он был из числа шумных и буйных любителей спорта, с грубоватым юмором и жизнерадостным смехом. Он хватал Пенни под столом за коленки, шлепал ее по заду, прожужжал мне все уши своими рассказами о битве при Новом Орлеане и непрестанно воздавал должное Бахусу. С ним еще были толстый плантатор по имени Брэдли, с богатым запасом соленых шуточек, и юный арканзасец по имени Харни Шефердсон, за которого все цеплялась какая-то желтая шлюшка. Вот эта компания была мне по душе, и к тому же я мог приглядывать за Омохундро.

Через некоторое время он покинул своих приятелей и в перерыве между партиями подошел к нашему столу. Поттер встретил его радушно, почти насильно усадил за стол, представил нас всех по очереди, заказал еще одну бутылку и поинтересовался, не присоединится ли Омохундро к игре.

— Нет, полковник, спасибо, — вежливо отказался тот, — вообще-то я взял на себя смелость присоединиться к вашей компании в надежде, что смогу немного переговорить с одним из ваших друзей, — тут он, к моему облегчению, указал на Брэдли, — по одному дельцу. Разумеется, если леди нас извинят. Дело в том, что я схожу в Наполеоне через часик-другой, так что, надеюсь, вы не будете против.

— Валяйте, сэ’! Весьма к вашим услугам! — хохотнул Поттер, и Омохундро повернулся к Брэдли.

— Понимаете, тут внизу есть несколько негров, — начал он и у меня все похолодело внутри, — и среди них, как мне сказали, парочка из племени манде, которые как раз принадлежат нашему другу. Знаете, хотя я сейчас и не занимаюсь закупками, но никак не могу пропустить манде. Если вы не против обсудить возможность продажи, то я мог бы на них взглянуть.

Я откинулся на стуле, надеясь, что никто не заметил, как пот обильно выступил у меня на лбу в ожидании ответа Брэдли.

— О бизнесе я готов говорить всегда, в любое время, — сказал он, — но должен вас предупредить, мистер, что мои негры стоят недешево, так что готовьтесь заплатить хорошую цену.

— Я заплачу любую, лишь бы скотинка того стоила, — проворчал Омохундро. — Я был бы глубоко обязан вам, сэр, если б позволили мне самому взглянуть на них. Буду вам очень признателен.

Брэдли сказал, что не возражает, и тяжело поднялся из-за стола, извиняясь перед компанией. Я быстро пораскинул мозгами. Нужно было попасть на нижнюю палубу раньше их и как-нибудь спрятать Рэндольфа подальше от глаз. Я уже готов был извиниться и вскочить, когда Поттер, этот дурак, который всюду совал свой нос, вдруг поинтересовался:

— А почему бы вам заодно не глянуть и на караван мистера Прескотта, раз уж вы все равно идете вниз, сэ’? У него также есть парочка любопытных экземпляров, не так ли мистер Прескотт? Отличные образчики черномазых, заверяю вас, сэр. Думаю, мистер Прескотт знает в этом толк, не так ли, дорогуша? — И он ущипнул Пенни, заставив ее взвизгнуть.

Бог знает, что заставило его влезть со своим предложением, — полагаю, моя судьба. Я заметил, что взгляд Омохундро обратился на меня.

— Серьезно, сэр? Ну, я купил бы и у вас, если только…

— Боюсь, что на продажу у меня ничего нет, — бросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее.

— Что ж, в таком случае — всегда к вашим услугам, леди, полковник, джентльмены.

И он вместе с Брэдли двинулся к трапу, оставляя меня терзаться сомнениями. Мне пора было убираться, так что я встал, говоря, что мне нужно что-то принести из каюты. Поттер закричал, что мы как раз должны продолжить игру, а Пенни пропищала, что без моей помощи ей ни за что не отличить трефы от других маленьких черненьких штучек на картах, но я уже сбегал по трапу, проклиная Поттера и чувствуя, как в груди у меня нарастает страх.

Я заметил, что Омохундро и Брэдли исчезли внизу прямо передо мной, так что я прошел в корму и проскользнул по винтовому трапу следом за ними. К тому времени, как я достиг нижней палубы, они уже стояли в дальнем углу у левого борта, где размещались негры из каравана Брэдли, и звали надсмотрщика, чтобы тот принес еще один фонарь. К счастью, на палубе было сумрачно, лишь несколько горящих ламп отбрасывали тени на кипы груза и оборудование; группы негров лежали между тюков, а мой собственный караван расположился ближе к носу, отдельно от остальных.

Я крался в темноте, размышляя, должен ли я, как настоящий джентльмен, пойти и предупредить Рэндольфа, если считаю, что ему грозит опасность, — и решил не делать этого. Гораздо лучшим представлялось красться в тени, не спуская глаз с Брэдли и Омохундро, в готовности вмешаться — один Бог знает как, — если они вдруг заинтересуются моими неграми. Дело было в том, что я не знал, как поступить, и в результате не предпринимал ничего.

Выглянув из-за ящика, я увидел, как Омохундро при свете фонаря, принесенного надсмотрщиком, осматривает парочку рабов Брэдли, расхаживая вокруг, ощупывая и толкая их. Мне не было слышно, что он говорил из-за рокота больших гребных колес и постоянного бормотания черномазых. Но спустя пять минут Омохундро покачал головой. Брэдли издал смешок, и вместе с надсмотрщиком они медленно двинулись к средней части корабля. Здесь Омохундро, наконец, остановился, чтобы раскурить сигару. Из моего укрытия среди тюков я смог расслышать обрывки их разговора:

— …ну, конечно, я вас не виню — цена действительно высока, — говорил Омохундро, — по нынешним временам ваши цифры почти нормальные, но они не оставляют мне никакой надежды на прибыль. Тем не менее я сожалею — у вас замечательные бычки, мистер, и отлично дрессированные.

— Ну-так! Уж я-то умею учить ниггеров! — хихикнул Брэдли. — Да, сэр, полагаю, что умею. Пороть их надо редко, но пороть хорошо — так, помнится, говаривал мой старик-отец. Представьте, за последние двенадцать месяцев мне не пришлось стегнуть плеткой ни одного моего негра — не за что было. Они меня уважают, так как знают, что если уж я возьмусь за дрессировку, то у меня любой станет как шелковый.

— Так с ними и нужно поступать, — поддакнул надсмотрщик, — иначе товар начинает портиться. У меня прямо сердце разрывается, когда вижу, как портят хороших негров своим слишком мягким обращением. Как, например, в том караване, что привел англичанин.

— Где они? — заинтересовался Брэдли. — Я слышал, что они — первый сорт.

— О, это только пока. Он и понятия не имеет, как с ними нужно обращаться, и скоро испортит их, вот что я думаю. Стыд-то какой! — проворчал надсмотрщик, а затем, вдруг, к моему ужасу, добавил: — Не хотите ли взглянуть на них, джентльмены?

Сердце замерло у меня в груди, а спустя мгновение Омохундро сказал:

— Наверное, нет, он сказал, что не продает их.

— Не продает? — засмеялся надсмотрщик. — Думаю, что через год или даже раньше он это сделает с радостью. По крайней мере с одним из них точно. Это самый бессовестный сукин сын, которого мне когда-либо приходилось видеть. Первосортный ниггер, между прочим, чистенький, стройный, сообразительный, а говорит, что твой профессор из колледжа, полагаю, вам знаком этот сорт черномазых. Все нос воротит — так привык к деликатесам.

— Угу, — промычал Брэдли, — дать им образование значит все испортить к чертовой матери. По-моему, из таких не будет проку.

— Зато за таких парней можно взять хорошую цену, особенно когда их покупают женщины, — заметил Омохундро. — Понаделают из них камердинеров, лакеев и все в таком духе. Леди в Авлине и Мобиле готовы заплатить за них кучу денег. — Он сделал паузу. — Думаю, англичанин знает, сколько стоит этот малый.

— Да откуда ему? — воскликнул Брэдли. — Он говорил, что до сих пор плавал только в Африку на работорговцах. Где ему знать, сколько стоит болтливый негр?

Заткнись же, заткнись, наконец, и ни слова об этих проклятых неграх, шептал я. Вспомни о своих собственных делах и топай вверх по трапу, как ты и собирался.

Они бы так и сделали, если бы снова не вмешался эта проклятая свинья надсмотрщик.

— Болтливый негр — это вы в самую точку сказали, сэр. Тут один у мистера Прескотта и вовсе не умеет держать язык на привязи. Этот черный бычок все норовит взбрыкнуть и смеет грубить джентльмену, да еще так нахально. И что вы думаете, джентльмены, сделал в ответ мистер Прескотт, а? Все только успокаивал его и похлопывал по плечу. Тьфу, смотреть тошно!

— Англичане слишком мягко обращаются с неграми, это всем известно, — заметил Брэдли. — Хотел бы я посмотреть, как этот черномазый так ответит мне. Хотел бы я только услышать это!

— О, сэр, вам придется пройти не более двадцати футов, чтобы взглянуть на них, — заорала эта чертова скотина. — Сюда, джентльмены, переступайте осторожнее, вижу, мистер Омохундро все же заинтересовался, да, сэр?

Знаю, что тут я должен был выйти вперед и сделать что-нибудь, все, что угодно, чтобы удержать их подальше от моего каравана. Можно было заговорить им зубы и увести с собой или затеять скандал из-за того, что они лезут к моим черномазым, или придумать какой-нибудь отвлекающий маневр. Но мой испуг уже достиг такой степени, что я совсем потерял голову, а пока я колебался, надсмотрщик выступил вперед, зарычав на моих негров, чтобы они поднялись, и джентльмены могли на них посмотреть. Я беспомощно ожидал следующего удара.

— Где здесь Джордж? — заорал надсмотрщик. — Эй, ты, Джордж, черный негодник, марш сюда, когда я тебя зову!

Это напоминало какой-то спектакль, виденный мною раньше, какую-то кровавую драму. Рэндольф, ничего не подозревая, стоял среди своих сотоварищей, моргая от яркого света.

— Этот? — спросил Брэдли. — Выглядит не так уж и плохо, а, Омохундро? Хороший чистенький теленочек, к тому же квартерон. Полагаю… но что с тобой, парень? Ты что, привидение увидал?

Рэндольф, зажав рукой рот, во все глаза смотрел на Омохундро, который также выпучился на него.

— Что это? А ну-ка, подождите, погодите минутку! Как тебя зовут, парень? Где-то я тебя, по-моему, уже видел. А, вспомнил, клянусь Богом! — его голос от возбуждения перешел на визг. — Да это же Джордж Рэнд…

В ту же секунду Рэндольф тигром бросился на него, повалил эту огромную тушу на палубу и свалился сам. Он тут же вскочил, путаясь в кандалах, и, гибкий, как кошка, успел впечатать свой кулак прямо в рожу Брэдли, прежде чем надсмотрщик, оторопев от неожиданности и дико ругаясь, сумел до него дотянуться. Они кубарем покатились прямо промеж тюков с грузом, а затем Рэндольф резко ударил обеими ногами, и надсмотрщик с визгом пополз по настилу, зажимая пах.

— Хватайте его! — ревел Омохундро. — Это беглый негр Рэндольф! Держите его, Брэдли!

Путаясь в своих железках — у него не было времени, чтобы достать спрятанный ключ, — Рэндольф неуклюжими скачками несся к поручням, а Брэдли повис, вцепившись ему в рубашку, пытаясь удержать брыкающегося черномазого. Омохундро тоже схватил было его, но споткнулся и упал, сыпя проклятиями. Пока остальные двое пытались ему помочь, Рэндольф вырвался и, прежде чем запутаться в цепях, успел преодолеть с полдюжины ярдов, которые отделяли его от большого ящика, за которым скорчился я. Он увидел меня уже в падении и заверещал:

— Помогите! Помогите мне, Прескотт! Бейте их!

Подобный призыв, адресованный Флэши, не остался без немедленного ответа. Я вновь нырнул в свое укрытие, как раз в тот миг, когда Омохундро с грохотом проломился через тюки груза, буквально наступая Рэндольфу на пятки. Квартерон лягнул его ногой, ухватился за поручень и как раз попытался перелезть через него, когда вдруг сообразил, что может угодить прямо под страшную громаду тридцатифутового гребного колеса; он взвыл и попятился от поручней. В эту минуту грянул пистолет надсмотрщика, и я увидел, как тело Рэндольфа дернулось, а лицо исказилось в агонии. Он рухнул за борт. Огромные лопатки гребного колеса прошлись прямо над ним, лишь только тело упало в воду.

Осмелюсь предположить, что, если бы у меня была хоть пара минут для того, чтобы спокойно обо всем поразмыслить, до меня бы дошло, что безопаснее всего было оставаться на месте, изображая невинного работорговца, страшно удивленного сообщением, что у него в караване оказался беглый негр и продолжать играть эту роль и дальше. Но у меня не было этой пары минут, да я и не уверен, что повел бы себя по-другому. Ошеломляющее чувство, которое я испытал, когда тело Рэндольфа плюхнулось в воду, а Омохундро и Брэдли заревели в один голос при виде этого убийства, подняв на ноги весь пароход, подтолкнуло меня к мысли, что здесь больше оставаться не следует. Я выскользнул из-за штабелей, когда еще не успело замереть эхо от выстрела, и крик Омохундро, которым он хотел остановить меня, только ускорил мой полет. Полдюжины великолепных прыжков — и я пересек палубу, а затем в изящном прыжке перемахнул поручни по правому борту, я знал, что в этом месте не было гребных колес, и когда я, наконец, уже на последнем дыхании вынырнул из теплой воды Миссисипи, «Султан» дымил уже в доброй сотне ярдов вверх по реке.