Флинкс на планете джунглей

Глава тринадцатая

Флинкс проснулся внезапно. Возникшие во сне удивительные идеи не успели запечатлеться в мозгу, внезапное Побуждение сделало их недоступными для понимания. Свет обычной реальности смыл картины сна, как прибой смывает песчаные замки на морском берегу.

Было еще темно, ночной дождь лил с прежней силой. Все, что испарилось за день, теперь обрушивалось на землю. Не посвященный в тайные замыслы природы, Флинкс лишь чувствовал ее внутреннюю красоту.

Ни раскатов грома, ни ветерка. Он лежал в окружении мирно спящих попутчиков. Внезапно он заметил, что Тил не спит, а смотрит на него. В ее глазах искрилась таинственная зелень леса. Она нежно улыбнулась Флинксу, и зубы вспыхнули в полумраке, словно солнечный луч. На ней не было ни плаща, ни остальной одежды, и лежала она совсем рядом. Загорелое, полностью открытое взгляду, ее тело светилось в лунном сиянии.

— Тил, — начал было Флинкс, — я не…

Она приложила палец к его губам. Она была старше, но ненамного, к тому же миниатюрная, пропорционально сложенная фигура делала ее моложе своих лет.

Чувствуя, что на хозяина обрушилась волна противоречивых эмоций, Пип беспокойно зашевелилась у него на груди. Зевнула, потянулась — по телу, с головы до кончика хвоста, пробежала дрожь. Наполовину проснувшись, она соскользнула с груди Флинкса и мирно свернулась в углу дупла.

— Мне нравится твой зверек, — прошептала Тил. — Иногда чуткость лучше ума.

Флинкс оказался как в ловушке между ее обнаженным телом и сонной тушей Саалахана. Почти у самых их ног беспробудным сном спали дети. Мумадим и Туватем лежали рядом, свернувшись калачиком.

Насколько Флинкс мог судить, не спали только он и Тил.

— Ты видел сон, — прошептала она. — Я знаю, я смотрела в твое лицо. Что тебе снилось, Флинкс?

— Не помню, — честно признался он. — Разные вещи. Большие и маленькие, светлые и темные, зеленые и черные, прохладные и горячие.

Почти такие же гибкие, как тело Пип, ее руки заскользили по его груди и сомкнулись на затылке.

— Мне нравятся горячие.

— Твой муж… он ведь только что умер, — очень тихо сказал Флинкс.

Она вздохнула:

— Джерах ушел и обрел покой. Если бы ушла я, а он оказался бы на моем месте, и ты был бы привлекательной женщиной, он не стал бы колебаться.

— В моем мире принято выждать некоторое время.

— Значит, у вас очень много времени и есть возможность тратить его впустую. Здесь жизнь постоянно под угрозой, и на раздумья не остается времени. — Она положила голову ему на живот. — У меня двое детей, о которых нужно заботиться. Эта задача становится намного проще, если ее выполняют двое взрослых. Мои родители помогают нам, но они уже стары и не могут покидать Дом-дерево. Мне еще повезло, что оба они живы. — Она ловила его ускользающий взгляд. — Жизнь здесь проходит быстро, Флинкс. Двеллу и Кисс нужен отец. Ты сам сказал, что неженат.

— Это правда.

— Ты не знаешь множества самых важных вещей, — она не хотела обидеть его, просто констатировала факт, — но быстро учишься. И ты крупный мужчина, хотя и не такой сильный, как мог бы быть. Ты сильный в другом смысле. И, по-моему, ты хороший человек.

— Тил… — он с трудом подыскивал слова, — я не хочу быть твоим мужем. Не хочу, — мягко добавил он, — быть «ничьим мужем.

Подняв голову, она с любопытством посмотрела на него:

— Почему? Там, откуда ты пришел, есть правило или закон, запрещающий это? Может, ты еще не прошел обряд вступления в зрелость?

— Нет, дело совсем не в этом. — Флинкс вспомнил женщин, которых знал: Лорен Уолдер и Ату Мун, и ту, совсем особенную, которая была в его жизни недавно, — прекрасную Клэрити Хельд. Кое-какие нежные воспоминания были связаны с той, которую звали Сильзензюзекс, а ведь она даже не была человеком. — Просто я еще не готов.

Опершись подбородком на ладонь, Тил пристально рассматривала его:

— Сколько тебе лет, Флинкс?

— Двадцать, так я считаю.

— Тогда ты уже несколько лет назад достиг зрелости. Почему же до сих пор не женат?

Он знал, что в полумраке Тил видит лучше него. Интересно, заметила ли, как он залился краской?

— В нашем племени с этим не торопятся.

— А вот у нас нет времени ждать, — грустно сказала она. — Здесь важно выйти замуж и родить детей как можно раньше. Если бы мы выжидали, то все племена очень быстро перестали бы существовать. Даже на третьем ярусе люди умирают часто, и притом совсем молодыми. Если что-то случится со мной, я знаю, что мое место на Дереве займут Двелл и Кисс. Таким образом, равновесие будет сохранено.

— А если племена станут разрастаться, это не нарушит равновесия?

Она удивленно посмотрела на него:

— Конечно, нет. Ведь у каждого человека есть фуркот.

— Ах да, я и забыл о них.

Не стоило говорить ей, что он все еще не понимает сути взаимоотношений между людьми и фуркотами. Она наверняка тут же пустится в малопонятные объяснения, да к тому же сочтет его совсем безнадежным невеждой.

— Можно жениться… ну, не навсегда, Флинкс. Ты меня понимаешь? — Голос Тил был мягок, словно шум дождя вокруг убежища.

От неожиданности Флинкс отпрянул от нее, наткнулся на Саалахана, и тот заворчал во сне.

— Что, прямо здесь? — испуганно спросил Флинкс. — Рядом с твоими детьми и фуркотами?

Ее улыбка, казалось, разогнала тьму:

— Какой, должно быть, странный этот мир, откуда ты пришел! Что естественно, то не позорно, разве нет? Зачем прятаться друг от друга? У меня такое чувство, будто сама мысль о близости со мной вызывает у тебя неловкость. Это правда?

Чтобы почувствовать это, никакой особый талант ей не требовался.

— У нас существует такое понятие, как приличия.

— У нас тоже, но близость между мужчиной и женщиной важнее.

— Если бы мы были на вашем Доме-дереве…

— Но мы не там, — перебила она. — Мы здесь, и пока в относительной безопасности. Значит, нужно использовать эту возможность.

— Прости. Есть вещи, которыми я не могу заниматься при посторонних. Это не значит, — поспешил добавить Флинкс, — что ты мне не нравишься.

— Значит, ты не против близости со мной? — кокетливо спросила она.

— Конечно.

— Пока этого вполне достаточно. — Она явно была удовлетворена своей маленькой победой. — Завтра я тебя кое-чем угощу, и ты забудешь про свои приличия.

С этими словами она положила голову ему на грудь и закрыла глаза.

Дождь прекратился рано. У Флинкса было впечатление, будто он едва закрыл глаза, как дупло снова заполнилось желтовато-зеленым светом.

Путешественники друг за другом вылезали наружу, причем Саалахан помог Флинксу забраться на ветку. Их появление тут же заметили воздушные хищники. Низко паря на серебристых крыльях, чей блеск, видимо, должен был ослепить жертву, они покружили над завесой лиан и разочарованно улетели прочь.

Саалахан при виде этих маневров насмешливо фыркнул, и молодые фуркоты тут же вторили ему. Тем временем Тил ловко спрыгнула на другую ветвь, находящуюся — всего-то ничего! — на тридцать метров ниже той, на которой стояли путешественники.

И тут же полезла вверх по прочной лозе, почему-то стараясь не коснуться некоторых голубых полос на ней и не обращая внимания на другие, на взгляд Флинкса точно такие же. Добравшись до того места, где два ползучих растения сплелись вместе, Тил исчезла в гуще огромных пурпурно-красных цветов с большими тычинками золотистого цвета.

— Что она делает?

Саалахан лишь усмехнулся, предоставив Кисс объяснять.

— Мама кое-что собирает, — сказала она, накручивая на палец каштановый локон.

— Еду? — внезапно Флинкс почувствовал, что живот у него свело от голода.

— Нет, — хриплым со сна голосом ответил Двелл. — На колокольчиках не растет еда.

— Так называются эти цветы?

— Конечно. — В голосе мальчика снова зазвучало высокомерие. — Есть хоть что-нибудь, что ты знаешь?

— Очень мало.

Вскоре вернулась Тил, с прежней виртуозностью совершив обратный прыжок на ветвь. С горделивой улыбкой продемонстрировала мешочек, полный некрупных желтоватых плодов. Саалахан проворчал, что завтракать рано, сначала нужно пройти часть дневного пути.

— Саалахан, найди удобное местечко для своего толстого зеленого зада и расслабься. Мне нравится это дупло. Может, стоит провести здесь еще одну ночь?

— Лентяйка, — упрекнул фуркот.

Он перебрался на другую ветвь, и молодые фуркоты тут же последовали за ним, словно шестиногие медвежата за своей матерью. Благодаря зеленой окраске все трое почти сразу же потерялись на фоне джунглей.

Наблюдая эту сцену, Флинкс в который раз подумал, что взаимоотношения фуркотов и людей очень похожи на те, которые бывают в любой семье.

Поглаживая Пип, он сквозь завесу лиан глядел на роскошную лесную долину.

— А с нами ничего плохого не произойдет без фуркотов?

— Люди и сами способны позаботиться о себе, — Тил посмотрела на сына. — Двелл, покарауль.

Мальчик просиял, когда мать вручила ему длинную трубку, которую носила на спине, и Флинкс впервые за все время получил возможность как следует разглядеть дутик. Вырезанная из твердой зеленой древесины, эта сужающаяся к концу трубка представляла собой удивительное сочетание полузабытого высокотехнологичного оружия и конструкторской смекалки местных умельцев. Держа пальцы на спусковом крючке — тоже ручной работы — Двелл взял у матери мешочек с наполненными газом шариками и колчан с отравленными стрелами.

Устроившись в развилке ветвей, он положил дутик на колени, вставил шарик в отверстие в тыльной части, захлопнул крышку и вгляделся в джунгли. В этой настороженной позе и с таким оружием он выглядел старше своих десяти лет.

Кисс бродила неподалеку, с интересом разглядывая букашек и растения. Но не забывала регулярно поднимать голову и осматривать окрестности — осторожность у нее была в крови.

Сидя напротив Тил, Флинкс с любопытством следил за ее действиями. Вот она достала из рюкзака деревянный диск ручной работы и накапала в его центр воды из своего мешка. Диск моментально начал расширяться и утолщаться, при этом его края загибались вверх. Как только вся жидкость впиталась, получилось что-то вроде чаши; очевидно, когда вся вода испарится, чаша снова сделается удобным для переноски диском.

Достав из мешочка несколько желтоватых плодов, Тил осторожно выжала из них сок над чашей. Потом вынула из-рюкзака еще один мешочек, высыпала в сок пригоршню белого порошка, похожего на муку, и прутиком размешала до сметанообразного состояния. Ввернулась Кисс с горстями черных с сизым отливом ягод; мать и их добавила в свое пюре. Оно выглядело не страшно и имело острый незнакомый запах.

— А теперь что? — спросил Флинкс.

— Подождем, — с улыбкой ответила Тил.

— Чего?

— Пока сделает свое дело магия солнца.

Ничего магического Флинкс во всем происходящем не видел. Спустя некоторое время Тил добавила в смесь другие ягоды, на этот раз грушевидной формы и оранжевого цвета, и еще плеснула воды.

Вернулись фуркоты. Молодые принесли две горсти тяжелых клубней кремового цвета, вклад Саалахана состоял из двухметрового обитателя джунглей с короткими толстыми ножками, похожего на большую, совершенно лысую норку. Тил тут же умело выпотрошила и нарезала тушку.

Фуркоты уложили прямо на ветвь охапку сушняка, развели костерок и запекли на углях мясо «норки» вместе клубнями. Можно было не опасаться пожара — все вокруг было пропитано влагой.

Еда показалась Флинксу сытной, но удовольствия не доставила. Пип без колебаний расправлялась с мясом, хотя обошла своим вниманием клубни. На десерт псевдо-рептилия съела несколько ягод. От завтрака живот у нее заметно раздулся. Всеядность летучей драконши удивляла всех, кто сталкивался с ней, — кроме Тил и ее детей.

Когда было покончено с едой, Тил с сияющими глазами предложила Флинксу «сюрприз».

— Дисивин, — заявила она, как будто это название все обьясняло.

Флинкс с сомнением поглядел на чашу с красновато-оранжевой жидкостью:

— И как он действует?

— Выпей, и позабудешь о приличиях. Тебе будет очень хорошо. Острее почувствуешь жизнь.

Флинкс искал повод, чтобы вежливо отказаться от сомнительного угощения, и не находил. Тем более что Тил так хотела ему угодить. Он взял чашу и, стараясь не пролить, помолился мысленно о том, чтобы в снадобье не оказался мощный галлюциноген. А не то, чего доброго, Флинкс захочет выяснить, способен ли он левитировать.

Тил заметила, что он напрягся, и постаралась успокоить:

— Не волнуйся, Флинкс, Саалахан знает, как дисивин действует на людей. Фуркоты присмотрят за нами.

Но Флинкс все еще колебался, и она нахмурилась:

— Ты что, не хочешь даже попробовать?

— Не знаю. Пока я здесь, у меня ни разу не было мигрени. — Он перевел взгляд на чашу. — Честно сказать, боюсь тяжелого похмелья.

— Мигрень? — удивилась она. — Что это?

— Головная боль, сильная пульсация, вот здесь, здесь и здесь.

На ее лице отразились беспокойство и недоумение:

— Никогда не слышала ни о чем подобном.

— Что, неужели на этой планете у людей никогда не болит голова?

— Понятия не имею, о чем ты.

— Ладно, рискну. — Флинкс поднес чашу к губам, но опять заколебался. — И сколько я должен выпить?

— Половину. Это совсем немного.

Это и в самом деле оказалось немного. Выпив свою долю, Флинкс вернул чашу Тил, вытирая губы тыльной стороной ладони. Она пила медленно, словно отправляя какой-то ритуал.

Он не почувствовал никаких перемен. Ну да, несколько глотков смеси сока, воды и толченых ягод не могут серьезно повлиять на самочувствие. Другое дело, если бы он выпил пару литров спиртного.

Она похлопала по ветви:

— Сюда, Флинкс. Ляг рядом со мной.

Он подчинился, искоса поглядывая на детей. Ощущение твердого дерева было приятным. Над головой уходила ввысь сверкающая зелень джунглей, а еще выше парил прозрачный небесный свод.

Это самый необычный мир из всех, где я побывал, решил Флинкс. Он не из тех, с которыми можно просто познакомиться и забыть. Веки наливались тяжестью; он не стал сопротивляться и опустил их. Перед его внутренним взором вспыхнула живая радуга.

Снотворное, подумал он. Ничего более. А может, на здешних людей оно действует по-другому. Если это так, то Тил будет разочарована. Полдневная сиеста — то, что надо, решил Флинкс.

Он почувствовал, как рука Тил нежно сжала его ладонь. Такая степень физического контакта помогла ему расслабиться еще больше.

Ванна, вот на что это похоже, подумал Флинкс. Он плавал в ванне с теплым молоком, абсолютно все мышцы тела были размягчены. Желто-зеленое тепло поглотило его целиком, пропитало все его существо, а заодно и Тил, и ветвь, на которой они лежали, и гигантское дерево, чья крона осеняла их.

Миллионы, миллиарды обитателей зеленого царства величественной вереницей шествовали вокруг, протягивая свои ветки, чтобы приласкать его; некоторые прикосновения вызывали щекотку, другие успокаивали, третьи исцеляли раны, о существовании которых он даже не догадывался.

Каким образом получается, задумался он, лежа в своей ванне, что комли огромных деревьев не поддаются гниению? Должно быть, из земной поверхности все время вымываются соли. На какой глубине находится так называемый Нижний Ад? Несколько метров, десятки, сотни? Если верно последнее, то что за колоссальные черви ползают там, превращая верхний слой земли в невероятно плодородную почву? Он почти воочию видел их — слепых, бледных, величиной с кита; видел, как они торят себе путь вокруг корней, шириной не уступающих космическому кораблю.

Он видел Дом-дерево с его растениями-симбионтами, которые претерпевали метаморфозы, чтобы адаптироваться к присутствию людей. Людей он тоже видел, живущих своей жизнью, любящих друг друга и — наверно, это было важнее всего — ухитряющихся выживать там, где, по замыслу природы, человеку не было места.

Тил лежала рядом, в той же ванне. Дети были поблизости, настороженные, внимательные, понимающие… но понимающие не все. Они были еще слишком малы. Чуть дальше, смутно чувствовал Флинкс, бесцельно бродили фуркоты, заботливые и при этом независимые.

И было что-то еще.

Всепроникающий океан жизни затопил Флинкса; тому казалось, будто он снова стал младенцем, безмятежно приникшим к материнской груди. Это было замечательное чувство — потому что Флинксу ни разу в жизни не удалось вспомнить свою мать.

Здесь материнство воплощалось по-другому: бескрайний, покрывший всю планету лес дарил жизнь всем, кто в нем обитал, будь то царственные деревья-гиганты или крошечные жучки, ползающие по веткам. Фуркоты тоже были детьми этого леса; фуркоты были загадкой — по крайней мере, в сравнении с людьми.

Предки Тил изменили себя, чтобы приспособиться к лесу. Те, кто не сумел сделать этого, кто оказался негибок, умерли.

Резкая боль заставила Флинкса вздрогнуть во сне. Боль эта была не физической природы, но пронзила его сверху донизу. Не головная боль, нет. Это было прикосновение тьмы, похожее на то, которое он испытал не так давно, осколок огромного аморфного зла, существующего за пределами восприятия любого человеческого существа.

Любого, кроме него, Флинкса. Хотя, если уж на то пошло, он не был человеком в полной мере. Еще до своего рождения он подвергся безжалостной переделке, смысла и назначения которой до сих пор не знал.

Как и прежде, зло пугало его — и пугало вездесущую зеленую мать, баюкающую его на своих руках. Как ни трудно было это себе представить, существовал шанс одолеть зло, подчинить его, обойти. Эта мысль искрой надежды вспыхнула в сознании, но растаяла, прежде чем он смог ухватить ее. Мысль схоронилась в укромном уголке памяти, но на этот раз не оказалась потерянной навсегда.

Я сам — эта искра, внезапно осознал Флинкс. Только я могу сразиться с непостижимым, необъятным злом. Не в одиночку, но с помощью неких могущественных защитников. С помощью треугольника великих сил.

Одна из вершин этого треугольника мгновенно вспыхнула в сознании, напугав его, потому что он уже почти позабыл о ней. Кранг — уникальная машина, наследие древней цивилизации, канувшей в глубины веков и космического пространства. Машина до сих пор исправна, Кранг дремлет на далекой планете в ожидании своего часа. Флинксу было известно о существовании этой машины, а ей — о нем; однажды он, не отдавая себе в том отчета, прибег к ее помощи, чтобы спасти друзей. Он знал, что Кранг спокойно ждет его и помнит о нем.

Второй вершиной треугольника было здешнее зеленое море, страстно желающее помочь, но не осознающее границ и возможностей своего могущества. Ему, анархическому по сути своей, требовалось воздействие извне, чтобы сосредоточить энергию и пустить ее по нужному руслу. Флинкс сознавал, что пока не является источником этого внешнего воздействия, но мог бы им стать.

И, наконец, третья вершина треугольника — разум, существование которого Флинкс чувствовал, но не мог охватить сознанием. Высокоразвитый, безмерно разросшийся, этот разум даже не подозревал о важности своей роли в триаде.

Чтобы добиться успеха — или хотя бы в надежде на это — требовалось соединить все три элемента. Триада представляла собой самое могущественное оружие, какое только можно представить. Как только все ее части гармонично сольются в единое целое, ей будет недоставать одного важнейшего компонента.

Конечно, ученые (имея самые лучшие намерения, они пошли по неверному пути), которые изменили гены Флинкса, когда он еще находился в утробе матери, ничего подобного не имели в виду. И тем не менее, таков был результат.

«Я — спусковой крючок!» — с пронзительной ясностью вдруг осознал он. И еще подумалось: какая уникальная судьба! Рано или поздно он столкнется со злом, которое не постичь простым человеческим разумом; и все же это зло можно одолеть.

Ужасала, терзала душу сама мысль о том, что Флинкса готовят к чему-то невообразимому, и рано или поздно ему придется вступить в игру.

Наверно, на данный момент подготовка закончилась, с надеждой подумал он, но тут же понял, что ошибся. Потому что существовало еще одно устройство, не являющееся членом триады. В незапамятные времена его оставила на другом краю галактики раса отважных и изобретательных существ. Зная, где сосредоточено зло, отдавая себе отчет в его мощи, но понимая, что не смогут противостоять ему, они создали машину, доставившую их туда, куда зло не могло за ними последовать. И прихватили с собой ближайших соседей.

Флинксу было показано это устройство и продемонстрированы его возможности, что повергло его в благоговейный страх.

Пока действовал дисивин, часть разума Флинкса задавалась вопросом, откуда зеленому морю стало известно обо всем и каким образом оно ухитряется передавать свои знания. Однако все его вопросы отметались как лишние — во всяком случае, как несвоевременные.

Триада должна собраться как можно скорее, пока еще не поздно.

Он понимал, что именно ему предстоит выполнить эту задачу. Зеленое море способно подсказать, но не может действовать.

Это сон, подумал Флинкс. Сон о том, что я плаваю в ванне, наполненной теплым молоком. Это просто воображение разыгралось под воздействием дисивина. Он улыбнулся. Этот дисивин — отличная штука. То, что надо.

Как только человек осознает, что спит, у него, как правило, возникает желание проснуться.

Флинкс сел, удивленно озираясь. Улыбающаяся Тил лежала рядом.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Флинкс?

— Да, да.

Полностью очнувшись, он пробежал взглядом по джунглям: блестящая зеленая листва, стебли, яркие цветы и лианы. Каждое растение выглядело так, точно росло само по себе; казалось совершенно невероятным, что все они тесно связаны между собой. И все же ничто не опровергало эту мысль; более того, смутно ощущалось, что целое здесь несравненно больше суммы частей. И Флинкс чувствовал, что это единение охватывает все планеты, созвездия и галактики.

И всему, абсолютно всему угрожает гибель.

Он покачал головой. Это был всего лишь сон. Почему, находясь здесь, он вспомнил о Кранге? С тех пор, как Флинкс побывал на планете Форсаж, прошли годы. Тар-айимское оружие не менее реально, чем зло, к которому водили Флинкса ульру-уджурриане. Какова их роль во всем этом? Может, именно племя урсиноидов — третий член триады? Маловероятно, хотя полностью этого исключить нельзя.

Какая триада, что за триада? Это был только сон. Он потер ладонь о ветвь, царапая кожу грубой корой. И почувствовал вполне реальную боль; нет, сейчас он не спит.

Ощутив нежное прикосновение к щеке, Флинкс повернул голову и увидел, что встревоженная Пип выстреливает язычок. Улыбнувшись, он провел пальцами сначала по голове, потом по спине драконши.

Голова-то у змея треугольная. Триада…

Не вздумай переносить абсурдные идеи из сна в реальную жизнь, сердито предостерег себя Флинкс. Тебе всего двадцать лет. Какая нелепость — рассчитывать, что ты способен справиться с кем-нибудь поопаснее, чем птица с острыми когтями или хищник с пастью, полной зубов. Как можешь ты свести воедино силы столь грандиозные, как разум целой планеты и последний артефакт тар-айимской цивилизации? Ты ведь даже не способен решить, будешь ли заниматься сексом с лежащей рядом женщиной или нет!

Что же все-таки является третьим, ключевым элементом триады?

Черт бы побрал этот навязчивый сон!

Сколько тысячелетий пройдет, прежде чем угроза станет реальной? Или время играет здесь роль лишь равнодушного зрителя, и драма разворачивается в своем собственном, субъективном времени? Когда будет слишком поздно, вот в чем вопрос?

Я проведу какое-то время с Тил, сказал себе Флинкс. Помогу ей добраться до дома, поживу в ее племени, изучая этот мир, наслаждаясь его красотой и многообразием. И улечу. На Мотылек, может быть; по крайней мере, этот мир мне понятен. Или на Землю, или на Новую Ривьеру. Мало ли в освоенном космосе планет, где можно отдохнуть и душой, и телом, где не будут разыгрываться непостижимые космические пьесы с моим участием и где никто не попытается взвалить на меня бремя нежеланной и, главное, непосильной ответственности.

Он осторожно ощупал голову. Ни боли, ни этой отвратительной пульсации. Чего и следовало ожидать — если все только что пережитое не более чем замысловатый сон.

Если бы только можно было забыть этот сон, хотя бы малую часть сна.

Улыбка Тил увяла. Она села, обеспокоенно вглядываясь в его лицо:

— С тобой правда все в порядке, Флинкс? Ты какой-то… странный.

— Просто сон. — Флинкс заставил себя улыбнуться.

— Многие видят сны под воздействием дисивина. Это был хороший сон?

— Не знаю. — Он подобрал колени к груди. — Не знаю, плохой это был сон или хороший. Знаю лишь, что это был очень важный сон. Пища для размышлений.

— Пища для размышлений, — повторила она и понимающе кивнула. — Ах! Тебе было видение. Такое тоже иногда случается.

— Мне явилось нечто, — сказал он. — Только я не совсем понял, что.

— Видение — это благо.

Флинкс пристально посмотрел на нее:

— Поверь, я был бы счастлив поделиться с кем-нибудь этим благом. У тебя бывали видения, Тил?

— О да! — На ее лице появилось выражение задумчивости. — Я летала во сне, сражалась с баранопом, видела детей… не своих. А на что похоже твое видение?

— Это трудно описать. Оно касается чего-то, что я могу… должен сделать.

— Должен сделать? Но почему — ты?

Он поднял взгляд к небу, на котором выписывали виражи существа с яркими крыльями.

— Потому что никто другой не может. Мне совсем не хочется делать этого, и в моих силах уклониться, но, боюсь, у меня нет выбора.

— Важное видение налагает ответственность. — Придвинувшись, Тил обняла его.

В этом движении не было никакой сексуальной подоплеки. Тил просто хотела поддержать Флинкса, помочь, пусть даже то, о чем шла речь, было выше ее понимания.

Флинкс чувствовал: мешкать больше нельзя. И дело тут вовсе не во сне, а в чем-то таком, что сокрыто в самом Флинксе, в чем-то таком, из-за чего он не находит себе долговременного пристанища ни на одной планете. Неодолимое, безжалостное, это ощущение часто толкало его навстречу опасностям и трудностям.

Нечего и думать о том, чтобы взять Тил с собой. Без своих джунглей, без этого всепланетного леса она просто умрет от тоски, как райская птица, внезапно оказавшаяся посреди пустыни. Шум и зловоние города высосут из нее душу.

И он сделал то единственное, что мог и должен был сделать в этих обстоятельствах: сам обнял ее.

Неподалеку сидел большой фуркот и наблюдал за людьми, дожевывая клубень.

— Что они делают, Саалахан? — спросила Туватем.

Он повернул к ней огромную клыкастую голову:

— Исцеляют друг друга.

— Но ведь никто из них не ранен, — заметил Мумадим.

— Верно. Таковы уж люди, странные создания. Бывает, что они исцеляют друг друга, даже когда совершенно здоровы.

— Зачем они делают это? — Туватем смотрела на Флинкса и Тил во все три глаза.

— Не знаю, — честно сказал Саалахан. — Это присуще только людям. Никто больше так не делает.

— Это кажется бессмысленной тратой сил, — проворчал Мумадим.

— Согласен. Лично я этого не понимаю. Более того, я не уверен, что люди сами понимают себя. Но — что есть то есть.

— Как думаешь, этот странный новый человек, — решил сменить тему Мумадим, — останется с Тил и ее детенышами?

— Этого я тоже не знаю.

— Вряд ли, — рассудила Туватем. — У него же нет фуркота.

— Да. Но зато есть это летучее существо. Между ними связь, она похожа на связь между людьми и фуркотами. Может, этого будет достаточно.

— Возможно, там, откуда пришел этот Флинкс, у каждого человека вместо фуркота есть такое летучее существо, — предположил Мумадим.

— Возможно, — снисходительно произнес Саалахан.

Некоторое время они молча наблюдали за людьми. Потом Мумадим заговорил снова:

— Саалахан, я знаю, что Двелл — мой человек. Но мне известно также, что люди происходят от других людей. А откуда взялись мы?

— Оттуда же, откуда взялось все живое: из великого леса.

— Я знаю, что все произошло из леса изначально, — рассуждал Мумадим. — Даже люди, если уж на то пошло. Но я видел, как они рождаются, и понял — для того, чтобы создать нового человека, нужны двое взрослых. А что нужно, чтобы создать фуркота, и почему они появляются тогда, когда рождается новый человек?

— Равновесие, — ответил старший фуркот. — Равновесие — это все. Без человека фуркот умирает. Без фуркота человек может жить, но всегда недолго и с очень большими трудностями. Думаю, если бы не фуркоты, все люди умерли бы.

— И что в этом плохого?

Саалахан задумался:

— Может, для сохранения равновесия в мире должны быть люди. Одно могу сказать — они делают нашу жизнь гораздо интереснее.

— Это правда, — согласился Мумадим. — Мне никогда не надоедают шалости Двелла и Кисс.

— В этом, возможно, и заключается смысл нашего существования, — Саалахан поерзал, обдирая под собой кору. — Получать удовольствие от общества людей и помогать им выжить. Очень большой смысл, я бы сказал. Гораздо больший, чем, скажем, у жука, годами созревающего в толще дерева только для того, чтобы в конце концов выбраться на свет, прожить еще несколько дней, спариться и умереть.

— Убогое существование, — подтвердил Мумадим.

— Куда лучше быть фуркотом при своем собственном человеке. — Саалахан снова перевел взгляд на людей. — Независимо от того, насколько это летающее существо удовлетворяет потребности небесного человека, плохо, что у него нет фуркота, который присматривал бы за ним. Иногда небесный человек кажется довольным, а иногда явно обеспокоен чем-то. У него нет претензий к своему маленькому другу, но есть претензии к самому себе. — Фуркот принялся ковырять в носу огромным когтем, — А это, малыш Мумадим, даже хуже, чем быть жуком.

Послушавшись совета Тил, они провели и следующую ночь на том же месте. На этот раз дождевые облака собрались лишь спустя несколько часов после заката, и впервые за время своего пребывания на этой планете Флинкс увидел две большие луны, заливающие бледным светом всю ее поверхность.

Долина внизу, окрашенная во все оттенки серого, предстала совсем в новом виде. Молчаливые летающие хищники скользили над ней на своих огромных крыльях, кое-где в полумраке виднелись цветы, раскрывающиеся только ночью; прежде мрак и дождь не позволяли разглядеть их. Жуткие крики ночных охотников разносились над долиной.

В стороне от бивуака, опасаясь охотников, держалась стайка покрытых густыми перьями травоядных. Крылья у них отсутствовали, зато сигарообразные тела заканчивались трубкой из жесткой кожи, из которой выстреливался газ. Умея развивать феноменальную скорость, но на очень коротких дистанциях, они шныряли по долине в поисках еды и укрытий.

— Квиниферы, — объяснила Тил. — Они резвые, но видят плохо. Как-то раз целая стая влетела в дом нашего шамана. Они просто обезумели от ужаса. Мы подбирали и гладили их, пока не успокоили. В пищу квиниферы не годятся, слишком жилистые.

Как раз в этот момент мимо пронеслась какая-то тварь с тремя желтыми глазами, больше всего похожая на огромную лошадь с крыльями. Куда ни глянь, везде увидишь новое зоологическое или ботаническое чудо. Флинкс уже в который раз подумал, что эта планета для ксенологов была бы просто раем — или адом.

Он снова обнял Тил и полузакрыл глаза. Черт его дернул поддаться на ее уговоры! Как она сказала? «Видение налагает ответственность», или что-то в этом роде. И теперь, как ни старайся, забыть сон все равно не удастся.

Ну, по крайней мере, голова у него не болела.