Фрагменты анархистской антропологии

О феномене бесполезных работ

В 1930 году Джон Мейнард Кейнс предсказал, что к концу столетия технологии будут достаточно развиты для того, чтобы в таких странах, как Великобритания или США, рабочую неделю можно было бы сократить до 15 часов. Нет никаких сомнений в том, что он был прав. С технической точки зрения такая возможность действительно есть, но она не была реализована. Напротив, технологии были использованы для того, чтобы заставить нас работать ещё больше. Чтобы этого достичь, нужно создавать фактически бессмысленные рабочие места. Масса людей в Европе и Северной Америке тратят всё своё рабочее время на выполнение заданий, в необходимость которых они сами не верят. Моральный и интеллектуальный ущерб, порождаемый этой ситуацией, значителен. Это шрам на душе нашего общества, но почему-то до сих пор эта тема практически не обсуждается.

Почему же обещанная Кейнсом утопия, с таким нетерпением ожидаемая в 60-х, никогда не была реализована? Стандартный ответ на этот вопрос сегодня гласит, что Кейнс не учёл растущее значение потребительства. Выбирая между уменьшением рабочего времени и большим количеством игрушек и удовольствий, мы коллективно предпочли последнее. Но поразмыслив всего минуту, можно сказать, что эта милая нравоучительная сказка не является правдивой. Да, начиная с 20-х годов, мы были свидетелями создания бесконечного разнообразия рабочих мест и отраслей промышленности, но лишь немногие из них имели отношение к производству и распространению суши, айфонов и модных кроссовок.

Так что же это были за новые рабочие места? Предельно ясный ответ даёт недавний отчёт, где сравнивается занятость в США в 1910 и 2000 годах (подчеркну, что в Великобритании ситуация аналогична). В течение всего прошлого века численность работников, занятых в промышленности, сельском хозяйстве и в качестве домашней прислуги, резко снижалась. Одновременно число «менеджеров, клерков, специалистов и работников сферы продаж и услуг» утроилось с «одной до трёх четвертей от общего числа занятых». Другими словами, рабочие места в производстве, как и было предсказано, были автоматизированы и сокращены (даже с учётом промышленных работников во всём мире, включая потогонные производства в Индии и Китае, процент занятых в этой сфере несопоставим с тем, каким он был раньше).

Но вместо сокращения рабочих часов и освобождения населения Земли для занятий своими собственными проектами, увлечениями, мечтами и идеями, мы наблюдаем вздутие не столько сферы «услуг», сколько административного сектора, создания сферы финансовых услуг и телемаркетинга, беспрецедентного расширения секторов корпоративного права, управления образованием и здравоохранением, персоналом и сферы общественных отношений. Причём численность занятых в них даже не учитывает всех тех людей, чья занятость связана с обеспечением безопасности, административной и технической поддержки этих отраслей и, если уж на то пошло, дополнительных сфер деятельности (например, круглосуточной доставки пиццы или мойки собак), которые существуют только потому, что все остальные люди тратят большую часть своего времени на другую работу.

Это именно то, что я называю бесполезной работой.

Как будто бы кто-то специально создаёт все эти бессмысленные специальности только для того, чтобы занять нас работой. Именно здесь и скрывается тайна. При капитализме этого как раз не должно происходить. Конечно же, в старых неэффективных социалистических странах, таких как СССР, где занятость одновременно считалась и правом, и священным долгом, система создавала ровно столько рабочих мест, сколько было необходимо (именно поэтому в советских универсамах три продавца продавали один кусок мяса). Но ведь предполагается, что конкуренция и свободный рынок должны решать именно такие проблемы. Согласно экономической теории, предприятие, стремящееся к максимизации прибыли, никогда не должно тратить деньги на работников, в которых нет необходимости. Однако это каким-то образом происходит.

Когда корпорации занимаются бессмысленными сокращениями, страдают те люди, которые действительно что-то делают, переносят, ремонтируют и поддерживают в рабочем состоянии. Путём каких-то особых манипуляций, которые никто толком не может объяснить, число получающих зарплату канцелярских крыс каким-то образом расширяется, и всё больше и больше людей, почти как в Советском Союзе, обнаруживают, что работают 40 или 50 часов в неделю, из которых эффективными являются 15, как и предсказывал Кейнс, так как всё остальное время они заняты организацией или посещением мотивирующих семинаров, обновлением своих страничек ВКонтакте или скачиванием сериалов.

И ответ явно не является экономическим: он лежит в области морали и политики. Правящий класс уже давно уяснил, что счастливый и продуктивный народ, имеющий свободное время, смертельно опасен (вспомните о том, что стало происходить, когда всё это только начало оформляться в 60-е). С другой стороны, чувство, что работа сама по себе обладает моральной ценностью и что тот, кто не желает тратить большую часть своего времени на ту или иную работу, ничего не заслуживает, невероятно убедительно для них.

Однажды, когда я наблюдал за явно бесконечным ростом числа административных должностей в британских научных учреждениях, мне показалось, что так мог бы выглядеть ад. Ад — это группа людей, которые тратят массу времени на работу, которая им не нравится и которая у них не особенно получается. Допустим, их наняли как замечательных столяров, но они обнаруживают, что большую часть времени они должны жарить рыбу. Да и труд их не особо востребован — фактически нужно пожарить ограниченное количество рыбы. Однако каким-то образом они все оказываются настолько одержимы негодованием по поводу того, что их коллеги тратят больше времени на изготовление мебели, чем на свою часть работы по обжарке, что, пока всё не будет завалено штабелями плохо приготовленной рыбы, это станет их основным занятием.

Мне кажется, это достаточно точное описание смещения морали в нашей экономике.

Я понимаю, что подобные аргументы подвергнутся немедленным возражениям: «Кто ты такой, чтобы решать какие профессии по-настоящему „необходимы“? В чём заключается необходимость? Ты профессор антропологии, какая от тебя польза?» (И действительно, множество читателей жёлтой прессы несомненно отнесут мою работу к числу бесполезных общественных расходов.) С другой стороны, всё это действительно так. Не существует объективной возможности измерить ценность работы для общества.

Я не предлагаю переубеждать тех, кто считает, что своим трудом делает мир лучше. Как насчёт людей, которые сами убеждены в том, что их работа бессмысленна? Не так давно я встречался со школьным другом, которого не видел с 12 лет. Я был невероятно удивлён тем, что с тех пор он сперва стал поэтом, а потом певцом в инди-рок группе. Я слышал его песни по радио и даже не догадывался, что их поёт знакомый мне человек. Он очевидно был талантливым и оригинальным, а его труд безусловно освещал и улучшал жизни людей по всему миру. Несмотря на это, после двух неудачных альбомов он лишился контракта, увяз в долгах и заботах с новорождённой дочерью и, выражаясь его же словами, «избрал основной путь столь многих парней без цели: стал юристом». Теперь он юридический консультант в известной нью-йоркской компании. Он первым признал, что его работа абсолютно бессмысленна, не приносит никакой пользы миру и, по его собственному мнению, не должна существовать.

Вопросов возникает немало, например, почему наше общество формирует так мало запросов на талантливых поэтов и музыкантов и демонстрирует фактически бесконечные потребности в специалистах по хозяйственному праву? (Ответ: когда 1% населения Земли контролирует большую часть всех производимых благ, так называемый «рынок» отражает именно их представление о том, что полезно и важно.) Более того, это показывает, что большинство людей, выполняющих эту работу, осознают своё положение. Я даже не уверен, встречал ли я когда-нибудь в своей жизни юриста, который не считал свою работу бесполезной, точно такая же ситуация характерна почти для всех новых отраслей, о которых упоминалось выше. Попробуйте поговорить с кем-нибудь из этого класса специалистов на твёрдом окладе где-нибудь на вечеринке и упомяните о том, что вы занимаетесь чем-либо интересным (антропологией, например), и вы увидите стремление полностью избежать обсуждения их работы. Пропустите с ними пару стаканов, и они предадутся рассуждениям о том, насколько глупа и бессмысленна их работа.

Это своеобразное психологическое насилие. Как можно говорить о гордости за свой труд, когда в глубине души ты чувствуешь, что твоя работа не нужна? Как могут не возникать чувства негодования и скрытой злости? Злой рок нашего общества заключается в том, что его правители нашли способ перевести нашу ярость именно на тех, кто занят по-настоящему полезной работой, как в случае с обжарщиками рыбы. Как будто в нашем обществе действует глобальный закон: чем более явно выражена польза от работы какого-либо человека для других людей, тем меньше ему за это платят. Позволю повториться, трудно оценить объективный масштаб проблемы, но есть смысл поставить вопрос: что произойдёт, если весь этот класс просто исчезнет? Вы можете говорить что угодно о медсёстрах, мусорщиках или механиках, но очевидно, что, если они растворятся как дымка в воздухе, результаты проявятся немедленно и будут катастрофичными. Мир без учителей или докеров, скорее всего, окажется в беде, а без писателей-фантастов или ска-музыкантов, возможно, будет менее приятным. Совершенно не ясно, как пострадает человечество, если исчезнут все председатели правления, пиарщики, лоббисты, специалисты по страховым расчётам и телефонным продажам, судебные приставы или юрисконсульты (список можно продолжить). Если не рассматривать небольшое количество высококлассных специалистов (например, докторов), этот закон работает удивительно хорошо.

Ещё более странно, но в воздухе как будто витает ощущение, что так и должно быть. В этом один из секретов силы правого популизма. Обратите внимание на то, как газеты разжигают недовольство работниками лондонского метро во время их забастовки из-за условий найма: сам факт того, что работники метро смогли парализовать Лондон, показывает, что их работа действительно необходима, но, кажется, именно это и раздражает людей. В США это стало ещё более очевидным, когда республиканцы добились заметного успеха в разжигании злости по отношению к школьным учителям и рабочим автопрома (заметьте, не к администраторам системы среднего образования и не к менеджерам автомобильной промышленности, в действительности являющихся причиной проблемы) за их якобы раздутые заработные платы и социальные льготы. Как если бы они говорили: «Но вы ведь учите детей! Производите машины! У вас есть настоящая работа! И помимо всего этого вам хватает наглости требовать такого же уровня пенсий и медицинского обслуживания, как у представителей среднего класса?»

Если бы кто-то специально проектировал рабочий режим, идеально подходящий для поддержания власти финансового капитала, трудно представить себе, что можно было сделать его лучше. Фактически работники производительных сфер подвергаются безжалостному давлению и эксплуатации. Остальные работники разделены на затерроризированную, всеми осуждаемую страту безработных и значительно большую армию тех, кто в сущности получает свою зарплату за ничегонеделание на должностях, созданных таким образом, чтобы занимающие их солидаризировались с мнениями и чувствами правящего класса (менеджеров, администраторов и т. д.) и, в частности, с его финансовыми аватарами, но одновременно с этим испытывали еле сдерживаемую ярость в отношении тех, чья работа обладает ясной и безусловной общественной значимостью. Конечно, система не была создана сознательно. Она возникла благодаря столетию проб и ошибок. И это единственное объяснение тому, что, несмотря на наши технологические возможности, мы всё ещё не работаем по 3–4 часа в день.74