Фронт приходит к нам

Глава вторая о том, как мы с Женькой чуть было не стали маршалами

Спите спокойно, добрые жители Январска. Когда-нибудь вы узнаете о людях, прославивших вас, о событиях, которые начались вот здесь, на этих тихих улицах, поросших подорожником и ромашкой. Когда-нибудь вы вспомните добрым словом Женьку Ночкина и Генку Полунина, самых рядовых из рядовых мальчишек, будущих маршалов и героев.

Когда просыпаешься, но еще не проснулся, в голове рождаются самые умные мысли. Если бы изобрести такую машинку, которая все это записывала бы, уже давно можно было бы прославиться.

Но Женька только посмеивается.

— Ты фантазер. Пока изобретут такую штуку — жизнь пройдет. Нечего выдумывать. Мы должны стать маршалами. Я в этом уверен. Я даже точно могу сказать тебе, когда это случится. Мы идем в армию. Прошло два года. Раз — мы младшие сержанты. Прошло еще два года. Раз — мы сержанты… Считай все по два года… Через тридцать лет мы — маршалы.

— Здорово. А если убьют?

— Не убьют…

— А если нас не возьмут сейчас?

— Чудак. Какой же им расчет не брать нас? Если мы в день будем хлопать только по одному фашисту, и то за год получится семьсот штук, а за десять лет — целая дивизия… Здорово?

Я не умею спорить с Женькой. Он все знает, все умеет, у него сразу готовы доказательства.

Я не могу не верить ему, и все-таки мне грустно. Женька станет маршалом раньше. Пока я буду изобретать свою глупую машинку для записывания мыслей, он добьется своего. А может быть, и машинку он изобретет раньше меня, потому что он знает секрет. Он сказал:

— Это тоже очень просто. Я уже знаю, как ее сделать, только у меня нет нужных инструментов.

— А какие инструменты нужны, Женька?

— О, это очень редкий инструмент. Он называется дрель. Слышал ты? Его берут вот так, нажимают кнопку и раз… раз…

Где бы достать эту таинственную дрель?

Но Женька держит твердый курс.

— Машинка — ерунда. Хочешь быть маршалом?

— Хочу, — говорю я печально.

— Тогда завтра с утра в военкомат.

Я видел маршалов на портретах — умные, мужественные лица и звезды в петличках.

Но почему-то, когда Женька говорит о маршалах, мне представляются шляпы с перьями, ботфорты и плащи, и шпаги, и гнедые арабские скакуны…

Ночью сон долго не приходил ко мне. Где-то звучал оркестр. Провожали войска. Я думал, как сам буду шагать по улицам, не глядя на плачущих женщин, а потом стану маршалом и въеду в город Январск на гнедом скакуне. И снова будет играть оркестр, и никто уже не будет плакать. Я думал обо всем этом. А за окнами плыла ночь. Играл оркестр. Где-то, наверное, плакали. И я сочинил такие стихи:

Первая строчка не получалась. Но утром я прочел их Женьке. Женька закричал даже:

— Ты великий поэт! — И он громко и нараспев прочел:

— Здорово! Это будет наш гимн. Ты его только подлинне́й сделай… И потом это… тебе совсем не нужно быть маршалом. Ты будешь великим поэтом, и мы всегда будем дружить с тобой.

Мне стало грустно. Женька сказал:

— Я бы никогда так не смог:

Один раз попробовал, и ничего не вышло. Все умею, а стихи не получаются.

Он подумал и спросил:

— А что это за светлые очи?

— Так всегда говорят в стихах, — сказал я. — Это даже объяснить нельзя… очи и очи.

— Светлые очи, — повторил Женька, — красиво.

В военкомате нас почему-то никто не хотел выслушать. По коридорам сновали люди. Хлопали двери, и крепко пахло махоркой. Во всех комнатах трудно было протолкнуться, и только в последней за столом сидел лейтенант, а больше никого не было.

Мы стояли на пороге. Мы не знали, с чего начинать.

— Ну, что вам, пацаны? — устало спросил лейтенант.

Он отложил книгу, которую читал, и смотрел на нас, нахмурившись.

Я понял, что еще миг — и все провалится. Тогда Женька подошел к столу, сел напротив лейтенанта и сказал так:

— Вы, конечно, понимаете, что пришли мы неспроста…

Лейтенант подобрел.

— Шпиона поймали? — спросил он.

— Нам нужно срочно записаться в Красную Армию, — сказал Женька, — потому что…

— Все ясно, — сказал лейтенант, и по лицу его я понял, что он говорит серьезно.

— Сейчас посмотрим, куда вас можно определить, — сказал он и углубился в книжку.

— Беда, маршальские должности у нас все заняты… — медленно проговорил он, — генеральские… генералами пойдете?

— Пойдем, — хором ответили мы с Женькой.

— Ах, досада, — сказал лейтенант, полистав книжку, — и генеральских нет. Только вот одно место полковника и одно подполковника осталось…

— Я согласен полковником, — выпалил Женька.

Лицо лейтенанта было серьезным. Значит, не шутит.

— А справитесь, ребятки?

— Ну конечно, — заверили мы хором.

Лейтенант взял лист бумаги, спросил у Женьки имя и фамилию и написал так:

То же самое было выдано мне, только я стал подполковником.

Женька сильно покраснел и долго читал удостоверение, шевеля губами. Я тоже читал.

— А наган? — спросил Женька.

— А наган — это само собой разумеется, об этом писать и не нужно, — пояснил лейтенант. — А теперь начинается главное. Теперь мы вас будем проверять самыми удивительными способами.

И он ушел из комнаты.

Сердце мое билось. Женька ударил меня по плечу.

— Ну, Генка, теперь все ясно. Теперь мы помчимся на фронт и будем отбивать у врага серебряные сабли. Вот увидишь. Или поручат нам взять в плен немецкого генерала, или взорвать штаб…

Лейтенант вернулся. В руке он держал пачку ровных квадратных листков. Он разделил пачку пополам и дал каждому из нас по половине.

— Так вот, товарищи командиры, — сказал он, — первое задание будет таким: эти повестки в максимально сжатые сроки нужно доставить по адресам. Готовы ли вы выполнить это ответственное задание?

— Готовы, — грустно проговорил я.

— Так точно! — крикнул Женька.

На улице Женька сказал мне:

— Ты не горюй, Генка. Так всегда проверяют. Будто бы пустячок поручили. Другой подумает: что́, мол, с таким пустячком мучиться, да и выполнит как-нибудь. А эти, которые поручили, они смотрят: пустячок плохо выполнил? Плохо. А как же ему серьезное доверить? Вот увидишь, следующее задание будет такое, что держись… Я знаю.

Уже стемнело, когда мы вернулись к моему дому. В комнате горела лампа. Мы подобрались к окну. Мама читала письмо и плакала.

— От папы письмо? — крикнул я.

Она вытерла слезы, улыбнулась и кивнула Mile.

Мы влетели в комнату.

— Что он пишет? — спросил я.

Мама развернула письмо.

— Пишет, что скачет с Буденным по степям, стреляет, а кругом кровь течет рекой…

Я тотчас все понял.

— Молодец твой папа, — сказал Женька, — с самим Буденным рядом скачет.

— Только вот одного не могу понять, — сказала мама, — почему это он меня по имени-отчеству называет и почему так много ошибок в письме сделал?

У меня горели уши, и я смотрел в окно.

А Женька сказал:

— Там такое сражение, что он, наверное, все правила грамматики позабыл.

…Мы сидим во дворе. А в окно видно, как мама плачет. Она нас не видит, а мы ее видим. Вот она платок к глазам подносит.

Женька молчит и сопит.

Зачем мы только это письмо писали!