Фронт приходит к нам

Глава седьмая о том, как все это закончилось

Всю ночь была тишина. Мы с Женькой сидели, сидели. Все сторожили, не заметили и заснули. А утром услышали — тарахтит что-то.

Подбегаем к окнам. По улице — пыль столбом. Пыль столбом. Грохот стоит. Танки идут. Самые настоящие. С пушками. Я смотрю на них, а сам почему-то думаю о Тышкине: «Бедный фельдшер! Ждал-ждал фашистов, встретить хотел, да проспал». Тышкина-то со дворе нету.

А танки фашистские идут. И небо серое-серое.

А дядя Юра у окна стоит, словно всю ночь так и не отходил. Только костюмчик на нем не парадный, старенький, потертый. А тетя Аня у другого окна стоит. Тоже в стареньком.

Женька тычет меня в бок. Я пожимаю плечами. Мы ничего не понимаем. А танки идут и идут. А за ними грузовики. И в них солдаты сидят, все в стальных касках, а некоторые даже в пилотках, как наши. Я прижимаюсь к Женьке. А он говорит мне шепотом:

— Перестань ты трястись.

А я не трясусь. Это он трясется. Я только что сам ему об этом сказать хотел.

А танки идут. И грузовики идут. Тогда я оборачиваюсь и смотрю на стол. А на столе — ни каравая, ни скатерти.

— Женя, — шепчу я, — каравай-то съели.

Он смотрит на меня с сожалением. Наверное, я опять что-то не так сказал.

А танки идут. И мы ничего сделать не можем. Ничего. Вот будем так стоять и ждать. Пока не войдут фашисты… А когда они войдут, дядя Юра укажет на нас: «Вот они…»

— Бежим на чердак, — говорит Женька, — бежим…

Вдруг один из грузовиков останавливается у нашего дома! За ним другие… Выпрыгивают фашисты, показывают на наш дом руками…

— Бежим! — говорит Женька. — Поздно будет.

…Фашисты бегут к нашему дому… Вот сейчас все и произойдет. Сейчас, сейчас…

— Слава богу, — говорит дядя Юра, — дождались своих.

Каких своих?.. Ну да, он ведь ждал их…

Женька дергает меня за руку и толкает совсем к окну. Я прямо лбом в стекло упираюсь.

— Смотри, смотри!..

…Что «смотри»?.. Фашисты к крыльцу подбегают, и дядя Юра выходит к ним навстречу.

И вдруг, как будто туман рассеялся, и я вижу на касках у солдат — звезды пятиконечные!

— Женька, да это же наши!

Но Женька уже выбежал на крыльцо, и я — за ним. И кричу:

— Давай, давай!

А первый (командир, наверное) говорит мне:

— Ты чего кричишь, пацан? Доктор-то здесь живет?

— Здесь, — говорит дядя Юра.

А я ничего не понимаю. Какой доктор? Ах, да это же Корольков — доктор. Злая собака Корольков. Но он ведь предатель!

— Я зубной врач, — улыбается дядя Юра.

Командир говорит:

— Это неважно. Перевязки делать умеете?

— Ну, конечно, — мычит Корольков.

— Вот мы у вас пока раненых и разместим. Скоро госпиталь прибудет, тогда заберем.

— Да что вы, — говорит дядя Юра, — выходим. Это наш долг. Ради вашего возвращения хотя бы. На радостях.

А командир идет к машинам, а оттуда уже несут носилки с ранеными красноармейцами. А мы с Женькой бежим за командиром.

— Товарищ командир, — говорит Женька…

Но тот отмахивается:

— Некогда, пацаны, некогда.

«Так ведь они предатели!» — хочу крикнуть я. Женька молчит. Я вижу: удаляется командир. А раненых несут, несут. И Тышкин несет. И тетя Аня несет. Носилки вплывают в двери.

Мы с Женькой стоим в стороне. Всем словно не до нас. И ходит командир возле машины. Что-то говорит. И не знает ведь, что это предатели раненых на носилках носят. Вот дядя Юра держит носилки и идет на цыпочках, украдочкой идет.

— Женька, — говорю я, — как же это никто их не схватит?

Женька бледный стоит. Губы у него дрожат. Он, наверное, придумает сейчас что-нибудь. Он ведь все может. Сейчас, сейчас… Вот только еще немного разозлится…

— А ну-ка, ребятки, — говорит нам дядя Юра, — бегите-ка в дом, подежурьте-ка. Может, дать кому чего нужно. Ну-ка быстренько.

Раненые лежат в комнате прямо на полу, на своих шинелях. Они стонут. Мы с Женькой носим воду, помогаем делать перевязки. И мы молчим. А раненые стонут.

— Женька, — говорю я, — как же их никто не схватит? Ведь они — предатели…

Но Женька молчит. И губы у него дрожат. А что, если подойду я к командиру и все ему расскажу?.. Но командир, оказывается, уже уехал. И все уехали. Только дядя Юра делает перевязки и тетя Аня ему помогает… А Тышкин исчез неизвестно куда.

— Может быть, другого командира найти? А, Жень? Как ты думаешь?..

— Для чего? — как во сне спрашивает Женьке.

— Все ему рассказать про них. Как они немцев ждали. Как каравай пекли…

— А откуда тебе известно, что для немцев?

— Как откуда? А ты разве не видел?

— Я-то видел… Да никто больше не видел…

— Мы докажем, докажем…

Но Женька не отвечает мне. Что-то я, наверное, опять не так сказал. И вот ведь что удивительно: ничего не могу придумать такого, чтобы доказать. Ничего.

— А как они нарядились. Все фашистов ждали.

— А может, наших ждали.

— И каравай нашим пекли?

— Может быть, и нашим.

— А смеялись, что наши отступают… Смеялись ведь?

— Ну, смеялись, ну, смеялись… А наши-то отступали? Отступали или нет?..

Но я еще поспорю. Не может быть, чтобы так вот и прошло все…

Три дня спустя мы стояли с Женькой на крылечке. Раненых давно уже увезли в тыловой госпиталь. Командование объявило дяде Юре благодарность.

Но немцы снова подходили к Январску. И опять артиллерийская канонада. И листья уже летели с деревьев не на шутку. Вот какая-то звезда упала, словно подбитый самолет. И снова ударил глухой разрыв. И снова лист полетел с дерева. Это уже, кажется, последний лист. И снова звезда упала… А может быть, это была вовсе и не звезда, а ракета.

— Знаешь, — сказал Женька, — вот не я буду, а Королькова на чистую воду выведу.

— И я не я буду, а тоже постараюсь хорошенечко, — сказал я.

— Мы еще повоюем, Генка.

— Мы еще повоюем, — сказал я.