Фронтовая юность

И полк назвали Бранденбургским

Захватив небольшой плацдарм на западном берегу Одера, в районе города Лебус, полк в течение нескольких дней отбивал бесчисленные вражеские контратаки. Бои не прекращались ни днем ни ночью. Противник вел ожесточенный артиллерийский обстрел с фронта и особенно слева — с восточного берега реки. Зенитные орудия, установленные на плацдарме, отражали налеты «фокке-вульфов» и «мессершмиттов». Активно действовала и наша авиация.

Мы встретились здесь со сложной системой оборонительных сооружений противника: сплошными траншеями полного профиля, противотанковыми рвами, надолбами, минными полями, ячейками для «фаустников», дотами. Кроме того, гитлеровцы стянули сюда огромное количество артиллерии.

Немецкие офицеры, захваченные нами в плен, сообщили, что от высшего командования поступили строжайшие приказы: «Стоять! Ждать нового секретного оружия! За каждый шаг назад — расстрел!» Самые лучшие, отборные дивизии поставил Гитлер на защиту Берлина. Части эсэсовцев выдвигались на наиболее важные направления.

Бои на плацдармах вообще отличаются огромным упорством противостоящих сил. В этом мы убедились и на Лучессе, и на Западном Буге, и на Висле. На Одере, последнем большом водном рубеже перед Берлином, бои шли с особым ожесточением. Размер захваченной территории был очень мал, и наши боевые порядки нередко подвергались обстрелу прямой наводкой. В окопах сыро, местами вода доходила до колен. Но самой опасной была переправа через реку. Из-за непрерывного обстрела, а также частых налетов авиации затруднялась доставка боеприпасов и продовольствия.

Чтобы удержать переправы, от советских воинов требовалось огромное самообладание, выдержка, необычайное упорство и героизм. Уверенность в скорой победе придавала нам силу.

В один из трудных дней, отразив шестую контратаку гитлеровцев, комсомольцы четвертой роты собрались в траншее. Собрание было коротким. Выступавшие с гордостью говорили о стойкости, мужестве и героизме своих товарищей, давали клятву стоять насмерть, заявляли, что на восточный берег Одера пути нет. Один из пунктов принятого решения гласил:

«Просить командование, чтобы суп и махорку доставляли один раз в двое суток. На сухарях и воде проживем. Вместо продовольствия пусть больше патронов, гранат и снарядов дают. Собрание уверено, что в этом нас поддержат все комсомольцы батальона».

Это решение горячо одобрили воины полка. Тут и там слышались шутки, что в Берлине, мол, вознаградим себя обедами в лучших ресторанах; другие соглашались не есть досыта до возвращения в родные края.

Когда об этих настроениях стало известно командиру полка, Петр Викторович сказал:

— Чем больше воюю со своими подчиненными, тем больше раскрывается их чудесный характер. Молодцы, орлы!

Одновременно с боями по расширению плацдарма наша дивизия, как и все войска фронта, готовилась к наступлению, которому суждено было стать завершающим в Великой Отечественной войне, — к битве за Берлин.

На плацдарм каждую ночь прибывали все новые и новые воинские части — пехота, артиллерия, танки. К рассвету все это зарывалось в землю, маскировалось.

Как-то ночью на плацдарм переправился прожекторный полк.

— Это зачем? — любопытствовали бойцы.

— Для салюта, — в шутку отвечали девушки-прожектористки.

Все дала Родина для решающего удара. Многие из нас за всю войну не видели столько техники, сколько сосредоточилось на этом небольшом клочке немецкой земли.

— Теперь фашистам несдобровать, — говорили молодые бойцы.

— Так-то оно так, да не зазнавайтесь, — отвечали им бывалые воины. — Враг еще силен.

В эти дни, как и на протяжении всей войны, непрерывно поступали заявления о вступлении в партию. «Хочу идти в бой коммунистом» — этими словами заканчивалось почти каждое из них. Начальник политотдела дивизии подполковник Петров часто приезжал на передовую и вручал партийные билеты молодым коммунистам.

Штаб нашего полка размещался в подвале разрушенного дома. Офицеры, анализируя разведывательные данные, уточняли обстановку, в которой придется действовать батальонам. При составлении планов штурма оборонительных сооружений командный состав учитывал богатых! опыт, накопленный в минувших боях.

Члены комсомольского бюро полка инструктировали комсоргов рот, готовили красные флажки для водружения на рубежах, которые предстояло занять, заготовляли бланки боевых листков, давали поручения комсомольским активистам.

К нам на плацдарм прибыли помощник начальника политотдела 69-й армии по работе среди комсомольцев майор М. Г. Соболев и старший инструктор политотдела майор В. И. Комиссаров. С ними мне уже приходилось встречаться на семинарах комсоргов. Оба они с большим фронтовым опытом, энергичные, всегда поддерживали творческую инициативу комсомольских организаций.

— Слышали новость? — спросил у меня Михаил Георгиевич. И, не ожидая ответа, продолжал: — Большой группе офицеров, сержантов и рядовых за форсирование Вислы присвоено звание Героя Советского Союза. В числе награжденных есть и ваши товарищи.

М. Г. Соболев стал перечислять имена новых Героев: майор Бидненко Александр Иванович, рядовой Губанов Николай Герасимович — командир орудия, полковник Додогорский Петр Викторович, майор Кряжев Василий Ильич… Звание Героя Советского Союза присвоено также нашим соседям, с которыми не один год воюем вместе, рука об руку: командиру 814-го артполка подполковнику Котлярскому Борису Моисеевичу, командиру батареи 150-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона капитану Кирееву Николаю Архиповичу…

Радостная весть облетела полк, все его подразделения, вызвав новый подъем морального духа бойцов и командиров.

Я не открою секрета, если скажу, что политработник испытывает внутреннюю потребность общения с людьми. Вот и майор Соболев, пока был в полку, использовал любую возможность, чтобы поговорить с бойцами и командирами. Он интересовался их выучкой, бытом, настроением, готовностью к новым наступательным действиям, рассказывал о боевом пути армии, ее традициях.

— За двадцать два дня наступления от Вислы до Одера наша славная шестьдесят девятая прошла с боями пятьсот семьдесят километров, — с гордостью сообщил майор.

— Выходит, каждый день в среднем по двадцать — тридцать километров отмахиваем, — тут же подсчитал Ющенко. — Это ведь здорово! Под Витебском шагами отсчитывали, а тут, поди же, километрами.

— А не скажете, товарищ майор, — обратился к Соболеву один из бойцов, — сколько за это время наша армия освободила польских деревень и городов?

— Две тысячи двести пятьдесят шесть, — сообщил Михаил Георгиевич. — Армия нанесла врагу большой урон. Только в плен захвачено свыше двадцати пяти тысяч солдат и офицеров.

— Вот это мы! — отозвался ефрейтор Владимир Свинцов.

Михаил Георгиевич посоветовал нам опросить бойцов, сержантов и офицеров двух-трех рот о том, какие невзгоды принесла в их дом война. Сделать это было не так трудно. Когда подвели итоги, то оказалось, что у 129 из 198 опрошенных воинов гитлеровцы убили или угнали в Германию самых близких людей — мать, отца, жену, детей или невесту. И как-то само собой получилось, что эти цифры стали предметом большого разговора в ротах.

Майор Соболев в одной из рот знакомился с работой комсорга Антонова. Нас окружили бойцы. Подошел и Алеша Жижин, как всегда со снайперской винтовкой, на ложе которой теперь было 180 зарубок — число уничтоженных гитлеровцев. Алеша, обращаясь к представителю политотдела армии, с волнением говорил:

— Это что же получается, товарищ майор? Выходит, на Руси нет ни одной семьи, которая бы не пострадала от фашистского нашествия. Да как же не уничтожать это зверье… Только бы наступления дождаться. Отомщу, за все отомщу!

Из блиндажа выскочил связист — он был без шапки, в распахнутой шинели — и что было духу крикнул:

— Командиру роты — телефонограмма из штаба!

Лицо связиста сияло радостью.

Командир роты, взяв из его рук бланк, внимательно прочитал, а затем доложил майору Соболеву:

— Командир корпуса генерал-лейтенант Григорьевский[12] поздравляет… — И, обращаясь к бойцам, произнес: — Слушайте, товарищи! За образцовое выполнение задания командования в боях с немецко-фашистскими захватчиками при вступлении в пределы Бранденбургской провинции и проявленную при этом доблесть и мужество приказом Верховного Главнокомандующего девятьсот шестьдесят первому стрелковому Краснознаменному полку присвоено наименование Бранденбургского.

В ответ раздалось дружное солдатское «ура!».

Перед началом битвы за Берлин в полк поступило обращение Военного совета фронта. В нем перед войсками ставилась задача перейти в наступление и водрузить над столицей гитлеровской Германии Знамя Победы. Надо было довести этот призыв до каждого бойца. Времени до наступления оставалось мало, но почти во всех ротах при чтении обращения Военного совета возникали митинги. Людям хотелось выступить, сказать о своих чувствах, решимости сражаться до полной победы. Бойцы в один голос заявляли: «Фашистский зверь будет добит в его берлоге!»

Многие комсомольцы перед атакой делали записи в комсомольских билетах. В билете они видели своего постоянного боевого спутника, согревающего сердце, зовущего в бой. «Иду в бой с полным сознанием задачи, поставленной партией. Если погибну, то знаю, что отдал жизнь за счастье народа», — написал в своем комсомольском билете снайпер Жижин.

В билете отважного ординарца командира первого батальона Василия Баркова появилась такая запись: «В Берлин хочу войти коммунистом. Заверяю, что буду достойным ВКП(б)».

…Было еще темно, когда в траншеях появились Петр Викторович Додогорский и Павел Иванович Соловьев. Позади них с высоко поднятым, развевающимся на ветру Знаменем полка шли старшина Купташкин и его ассистенты. Бойцы, находясь на огневых позициях, отдавали честь Знамени, овеянному славой и подвигами однополчан.

И вот наступил долгожданный час. Урчащие залпы «катюш» возвестили о начале артподготовки, гигантский огненный смерч обрушился на врага. Грохот усиливался. Скоро не слышно стало голоса соседа. Только по восторженным лицам можно было судить о настроении воинов. Когда артиллерийская обработка переднего края противника подходила к концу, Василий Ющенко написал несколько записок и передал их в роты.

«Товарищи! До атаки осталось несколько минут. Смотрите: по приказу командира я, Аниканов и Башкатов идем направляющими. Поднимаемся по сигналу первыми. Не отставайте от нас. Нужно преследовать противника по пятам. Боевые друзья! Чем больше уничтожим фашистов, тем ближе наша победа. Победа близка, мы ее скоро увидим. Будьте готовы!

Ющенко. 16.4.45 г.»

Артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны. Вспыхнули прожекторы, освещая нам путь, ослепляя неприятеля. Теперь стало ясно, о каком «салюте» говорили девушки-прожектористки.

Пехота и танки пошли в атаку. Появились первые пленные. Оглушенные, ослепленные, они не понимали толком, что произошло, и лишь бессмысленно повторяли одно и то же: «Майн готт! Майн готт!»

Отступающий враг цеплялся за каждый рубеж. Штыком, автоматным огнем, гранатами завоевывали наши воины почти каждый метр пути по вспаханной снарядами земле. Теперь можно было сказать: час возмездия наступил!

На щитах орудий, на снарядах, на ящиках с патронами — всюду появлялись лозунги, призывающие к решительному наступлению. Так делали не только мы. На пролетающих над нами самолетах бойцы читали: «Смелее, ребята! Мы с вами!», «Берлин уже видно!».

Ранним утром мы ворвались в один из населенных пунктов. Автоматчики, перебегая от дома к дому, «выкорчевывали» оставшихся гитлеровцев. В подвале большого каменного дома оказалось много стариков, женщин и детей. Прижимаясь друг к другу, они испуганно смотрели на советских солдат. Оснований для опасений у них было больше чем достаточно — у наших парней, в чьих сердцах клокотали ярость и жгучая ненависть к фашистам, пальцы лежали на спусковых крючках. Среди автоматчиков находились Федор Аниканов и с десяток других бойцов, у которых родственники были либо уничтожены, либо угнаны фашистами в рабство. Но в подвале не раздалось ни одного выстрела. Наши парни не пролили ни одной капли крови мирных немецких людей.

Как смогли, они объяснили, что немцы могут выйти на улицу, разойтись по своим квартирам. Постепенно испуг населения сменился любопытством, наконец изумлением. И было от чего! Фашистская пропаганда много лет дурманила немцам головы, изображая большевиков исчадием ада, а перед ними предстали гуманные, сдержанные советские солдаты.

…По бетонированной дороге идут на восток французы, итальянцы, болгары, югославы, русские, украинцы. Над каждой группой — национальные флаги или просто красный клочок материи. Вызволенные из неволи люди крепко пожимали руки советским воинам, целовали, многие плакали от радости. На всех языках и наречиях они славили победителей.

По обочинам медленно тянулись груженные домашним скарбом повозки местных жителей. На повозках — белые флаги. Шли в тыл и колонны пленных, конвоируемые двумя-тремя автоматчиками. Многие пленные немцы, еще недавно мечтавшие о покорении всего мира, стыдливо прятали глаза от взоров своих соотечественников.

Короткий привал. Софроныч раздавал солдатам пищу. Рядом с ним на фанерном листе, прибитом к дереву, красовался плакат, на котором было написано: «До Берлина — 20 километров». Бойцы переобувались, наскоро ели, курили.

Неподалеку остановился фургон с поломанным колесом. Старик немец сошел с этой колымаги и опустился на землю, обхватил руками седую голову. За его спину спряталась белокурая девочка.

Вокруг фургона собралась группа бойцов. Осматривая сломанное колесо, они перебрасывались репликами.

— Да, на таком транспорте далеко не уедешь.

— И поделом!

— Старик ведь. Поди, плачет.

— Жалостливый какой нашелся. Попался бы в их лапы твой отец…

К старику стали подходить женщины-немки. Капитан Чугунов (это звание он получил незадолго до наступления), о бращаясь к ним, спросил на немецком:

— Издалека?

Одна из них ответила:

— Сто километров отсюда.

— Почему убежали?

— Нам говорили, что русские всех расстреляют, сошлют в Сибирь.

Когда Чугунов перевел этот ответ, кто-то из бойцов крикнул:

— Нужны вы там!

— Война проиграна, все пошло прахом, — сокрушался старик. — Скажите, что теперь с нами будет?

Чугунов решительно заявил, что немцы должны честным трудом и содействием в полном искоренении фашизма восстановить доверие к своей нации.

— А насчет Сибири не беспокойтесь — путь туда для вас закрыт, — сказал капитан и, подумав, добавил: — Разве что на экскурсию когда-нибудь приедете.

Девочка большими круглыми глазами жадно глядела на бойца, достающего из вещмешка хлеб и сало.

— Что, есть хочешь? На, бери… Не понимаешь? — спросил он, протягивая ей кусок хлеба с салом.

Дрожащими руками она взяла еду. Разделила хлеб на три части. Одну отдала старику.

Осматривая повозку, Федор Аниканов заглянул за полог. Там сидело несколько женщин. Увидев его, они вскрикнули.

— Да не бойтесь, — ободряюще проговорил он. Женщины переглянулись.

— Тоже, наверное, есть хотят, — проговорил Чугунов. — А ну-ка, Софроныч, дай им русских щей — пусть попробуют!

— Вроде бы не за что, — ворчал повар, но все же наполнил несколько котелков.

Женщины осмелели. Достав из чемоданов ложки, маленькие салфетки, они слезли с фургона. Осторожно начали есть. Опустошив котелки, они вспомнили, что в фургоне осталась больная. Ей помогли спуститься на землю. Тяжело дыша, женщина села на траву.

Конечно, каждая из этих женщин провожала воевать против нашего народа кого-нибудь из своих близких — мужа, брата, сына. Знают ли они, какое несчастье причинили гитлеровцы советским людям, знают ли, как зверствовали фашисты на нашей земле? Многое, очень многое могли бы сказать этим женщинам наши воины. Но нужно ли это говорить? Поймут ли их слова перепуганные женщины?.. Аниканов поправил на груди автомат и отошел в сторону. Отошли и другие бойцы.

…Юго-восточнее Берлина в крепких тисках оказалась большая группировка немецко-фашистских войск. Вот уже несколько суток части нашей армии вели бои по ее уничтожению. Враг дрался упорно, хотя в его рядах едва ли кто-нибудь строил иллюзии относительно исхода войны.

Взятый в плен немецкий солдат Беренбад показал, что воля к сопротивлению у основной массы солдат сломлена, только эсэсовцы, угрожая расстрелом, заставляют удерживать занимаемые рубежи. В найденном дневнике немецкого лейтенанта мы прочитали: «Даже офицеры уже открыто говорят, что лишь чудо может спасти нас от катастрофы. Но разве катастрофа не является уже фактом?» В эти дни нашими разведчиками был перехвачен приказ командиру отдельной немецкой бригады штурмовых орудий. Он гласил: «Если пехота будет отступать, стреляйте по ней осколочными снарядами».

Деморализованный и потерявший всякую надежду вырваться из котла, противник к полудню 29 апреля начал группами сдаваться в плен. Сжимая кольцо окружения, наша дивизия вышла на рубеж Гросс Мюле — Херисдорф, тем самым закончив совместно с другими частями разгром крупной группировки врага. 30 апреля дивизией было взято 106 орудий разных калибров, более полутора тысяч винтовок и автоматов, около десяти тысяч снарядов и мин, свыше тысячи автомашин с военным имуществом, пленено около двух тысяч солдат и офицеров.

Советские войска, сметая на своем пути оборонительные сооружения врага, все туже затягивали петлю вокруг Берлина. Теперь уже все видели — близок конец войны, близка долгожданная победа. Это удесятеряло силы воинов. Все дрались с противником, как никогда, отважно и самозабвенно.

Наш полк оказался в той группировке войск, которая неудержимо рвалась к берегам Эльбы, сокрушая последние рубежи сопротивления фашистов в их собственной стране. Все понимали: надо спешить, надо быстрее выйти на Эльбу.

В один из этих последних дней войны решался вопрос о представлении к награждению грамотой ЦК ВЛКСМ батальонной комсомольской организации. Замполит и комсорг сказали: «Решай сам вместе с активом».

Нетрудное, кажется, дело, но, чтобы остановить выбор на той или иной организации, пришлось перебрать в памяти массу событий, многие героические подвиги комсомольцев полка.

Первое впечатление было такое, что высокой награды Центрального Комитета комсомола достойны организации всех подразделений: все они справились с воспитанием молодежи в духе безграничной преданности нашей Родине, Коммунистической партии, в духе жгучей ненависти к врагу, посмевшему посягнуть на честь, свободу и независимость нашего Отечества; комсомольцы всех батальонов проявили прекрасные боевые качества — отвагу и мужество; героизм был нормой их поведения в бою.

Но какой организации, кому из комсоргов отдать предпочтение?

Созывать заседание бюро было некогда. Второй и третий батальоны вели бои, и отрывать комсоргов не хотелось. Вопрос о представлении организации к награде пришлось решать в рабочем порядке.

С Василием Титковым мы встретились на марше. Он заявил, что служит в полку недавно, с работой комсомольских организаций других подразделений не знаком и поэтому присоединится к мнению большинства. Армаиса Каграманова я нашел в воронке от снаряда километрах в десяти от Эльбы. Подумав, он сказал:

— Надо представить к награде организацию второго батальона. Конечно, и в первом и в нашем батальоне было немало хороших дел, не я считаю, что Толя Горецкий и воевал, и организацией руководил лучше, чем я или Ющенко. В общем, я — за второй батальон.

Более обстоятельный разговор на эту тему мог произойти с Василием Ющенко: батальон, совершив марш, находился во втором эшелоне. Он тоже считал, что к награде грамотой ЦК комсомола надо представить организацию второго батальона, и мы уже начали было набрасывать текст реляции.

Вдруг мы увидели довольно странную картину: к месту, где расположился батальон, неудержимо мчалась бричка, запряженная парой резвых гнедых лошадей. Кучером и пассажиром в ней был Петр Кузьмич Згоржельский. Еще не остановив лошадей, он радостно закричал:

— Товарищи! Победа!

У меня не хватит слов, чтобы описать все, что произошло в следующее мгновение. Люди вскочили на ноги. Обнимались, целовались, плакали, кричали «ура». Кругом трещали автоматные очереди. В небо взвились ракеты. Сколько времени продолжалось ликование — десять минут или час, не берусь утверждать. Могу лишь смело сказать, что никто из нас никогда не был так счастлив, как в эти первые минуты празднования великой, всемирно-исторической победы над злобным и сильным врагом, имя которому — германский фашизм.

А через несколько дней пришла еще одна радостная весть: за прорыв обороны на Одере полк награжден орденом Суворова II степени.

И вот Краснознаменный ордена Суворова Бранденбургский полк выстроился на пологом берегу Эльбы. Впереди — старшина Купташкин и ассистенты знаменосца с развевающимся Знаменем.

Я смотрел на однополчан и думал: сколько сотен километров отшагали они под огнем врага, сколько пришлось перенести им невзгод, сколько раз каждый из них смотрел смерти в глаза. Это они, мои однополчане, вместе с миллионами мужественных советских людей выстояли, вынесли все тяготы и лишения войны. Это они, воплотив в себе лучшие качества советского народа, размахнулись с такой богатырской силой, что враг едва унес ноги с нашей территории. Это они, преследуя его, пришли сюда, в центр Европы.

Да, мое поколение пережило суровую и героическую пору Великой Отечественной войны. Это время занимает во всемирной истории всего четыре года, но оно вобрало в себя столько усилий, ярости, столько человеческих судеб, встреч, разлук, слез, радости побед, что пережитого вполне хватило бы на столетия для народов всего мира.

Юность моих сверстников мечена пулями, серебром кудрей, преждевременными морщинами. Простые, скромные советские парни в возрасте 18–25 лет, составлявшие основную массу рот, батальонов и полков, вместе с отцами и старшими братьями поразили мир непревзойденными моральными и боевыми качествами. Они не только защитили социалистическое Отечество, но и избавили народы мира от угрозы фашистского порабощения. Благодарное человечество будет вечно помнить об их подвиге, слагать о них легенды.