Фронтовая юность

Наука побеждать

В полк начало прибывать пополнение. Как всегда в таких случаях, всему офицерскому составу, а также партийному и комсомольскому активу предстояло многое сделать, чтобы быстрее ввести молодых бойцов в строй. Дело осложнялось тем, что среди новичков много было солдат, плохо владевших русским языком. Выяснилось, в частности, что в третьем батальоне, куда направлялось большинство вновь прибывших казахов, из всех офицеров лишь комсорг Каграманов мог говорить на их родном языке.

Заместитель командира батальона по политической части капитан Яков Исакович Коган поставил перед ним нелегкую задачу.

— Придется тебе, Армаис, быть не только комсоргом, но и переводчиком.

И Каграманов многое сделал для того, чтобы разъяснить молодым бойцам обстановку на фронте, их обязанности. Нужно было видеть и слышать, с каким вдохновением рассказывал он бойцам-казахам о самоотверженной борьбе народов Советского Союза против угрозы фашистского рабства, о крепнущей братской дружбе советских воинов всех национальностей. Однажды мне довелось присутствовать на его беседе, во время которой он переводил письмо казахского народа фронтовикам-казахам, опубликованное в «Правде».

«Каждый раз, — говорилось в этом обращении, — когда подымается солнце над полями сражений, взгляните на него и вспомните свою страну. Вспомните ее высокое и чистое небо, привольные каркаралинские и приишимские степи, прозрачные струи Иртыша, альпийские луга Алтая, яблоневые сады Алма-Аты. Вспомните дым своих очагов, могилы предков, зарево огней над нашими богатыми городами и поклянитесь победить, победить во что бы то ни стало!»[2]

И воины-казахи клялись быть достойными сынами Казахстана.

Вдохновенно рассказывал Армаис им о совместной борьбе русского и казахского народов с угнетателями, о дружбе с русскими великих сынов казахского народа: ученого, путешественника и исследователя Чокана Валиханова, акына Джамбула, батыра Амангельды; напомнил о подвиге 28 гвардейцев-панфиловцев, среди которых были казахи Аликбай Касаев, Нарсутбай Есибулатов, Алиаскар Кожебергенов, Мусабек Сенгирбаев. Потом он сказал, что в броне танков, в артиллерийских стволах содержится металл, добытый в Казахстане. Указывая на пролетавшие бомбардировщики, Армаис объяснял, что в их моторах — лучшие сорта бензина и смазочных масел эмбинской нефти, что в патронах — свинец Кара-Тау, в гимнастерках — хлопок Чимкента, а в хлебе — труд колхозников Актюбы.

Бойцам-казахам нравились такие беседы комсорга. Но один Армаис был не в состоянии вести с ними всю воспитательную работу.

Что можно предпринять? Замполит объяснялся с бойцами-казахами лишь с помощью жестов.

— Украинский и еврейский знаю еще с детства, изучил белорусский, немецкий, а вот в Казахстане бывать не приходилось… — сокрушался Яков Исакович.

Найти бы бойцов и сержантов, владеющих хотя бы мало-мальски казахским языком! Об этом думал и начальник штаба Комиссаров. Как-то мы повстречались с Андреем Федоровичем у разведчиков. Он был со своим ординарцем Ильей Лужновым — старожилом полка, награжденным медалью «За отвагу» еще за бои под Ржевом.

— Разведчикам бы поручить поиски таких людей, — обмолвился Лужнов.

Комиссарову понравилась его идея.

Ведь в разведвзвод отбирали не только храбрых, но и находчивых, любознательных бойцов из всех подразделений полка. Кому, как не им, знать, кто на что способен. Обращаясь ко мне, начштаба советовал:

— Мобилизуй комсомол разведки. Пусть во всех ротах, взводах, отделениях ищут нужных людей.

И люди были найдены. Приказом по полку они были переведены в третий батальон. Сержанты-казахи назначались командирами отделений.

Майор Буланов обращался в политотдел дивизии с просьбой прислать литературу и памятки на казахском языке, но таких материалов там не оказалось, и их только теперь запросили в политотделе армии.

— Когда они поступят — неизвестно, — сказал Буланов. — Ждать мы их не можем, надо самим проявлять инициативу. Большие надежды в этом деле возлагаю на комсомол.

По совету Василия Федоровича члены комсомольского бюро полка собирали статьи из газет, журналов о трудовых успехах рабочих и колхозников Казахстана, о подвигах воинов этой республики на фронтах. Все эти материалы передавались Армаису Каграманову и сержантам-казахам.

Стараниями Каграманова в батальоне появились плакаты, помогающие воинам изучать русский язык. На каждую букву русского алфавита сделали соответствующие рисунки. Например, на букву «а» — автомат, на «б» — бруствер, на «в» — винтовка и так далее. Эти плакаты пользовались большой популярностью. Проводя беседы у плакатов, командиры отделений одновременно объясняли бойцам устройство оружия, разъясняли требования уставов и наставлений. Комсорги рот организовывали выпуск боевых листков на казахском языке.

В своей работе я опирался на комсомольцев штаба полка. Это были молодые офицеры, но уже приобретшие боевой опыт. Им было нелегко. Наряду с чисто штабной работой — разработкой плана боя, всякого рода расчетов, сбором оперативной информации, организацией разведки, взаимодействия и т. д. — они часто бывали в батальонах, ротах и батареях, добиваясь четкого выполнения решений командира. Штабной офицер, как известно, анализирует боевые действия, обобщает боевой опыт, выступает в роли и воспитателя, и организатора. Все это было характерно и для комсомольцев-штабистов нашего полка.

Вспоминаются молодые офицеры штаба капитан Аверкин и старший лейтенант Чуркин, которые сутками, не отдыхая, выполняли боевые задания, старший лейтенант Погорелов, умевший в любой обстановке обеспечить штаб шифровальной связью, старший лейтенант Селезнев — главный разведчик полка. Помимо всего они вели большую политико-воспитательную работу, выступали перед личным составом с докладами и беседами. По их почину были созданы стенды, посвященные истории полка, организовывались встречи комсомольцев стрелковых рот с саперами, артиллеристов с разведчиками, связистов с минометчиками. Каждая такая встреча еще больше укрепляла боевую дружбу, помогала воспитывать бойцов на боевых традициях полка. По инициативе офицеров-комсомольцев штаба была учреждена «Книга ненависти», куда заносились материалы о злодеяниях гитлеровцев, совершенных в городах и деревнях, которые освобождал полк.

Вспоминается капитан Виктор Носухин — помощник начальника штаба полка по оперативной работе. Он во всем отличался аккуратностью, предельной точностью и творческим задором. С Виктором у меня сложилась крепкая фронтовая дружба. Я встречался с ним не только в штабе, но и на огневых позициях, в траншеях среди бойцов. В одну из встреч мы разговорились о командирском авторитете, взаимоотношениях, которые складываются между начальником и подчиненными. И я спросил Виктора, что он знает о нашем командире полка, его биографии.

— Кроме общих анкетных данных, ничего, — признался капитан.

Немного подумав, Виктор уже настаивал:

— Попроси командира рассказать о себе офицерам штаба. Я бы сам попросил, да мне неудобно, а ты комсорг…

Не скрою, сделать это было нелегко. Ведь в мои лейтенантские годы командир полка казался мне самым главным начальником. Я обычно имел дело с замполитом, чаще с парторгом — прежде всего он был моим старшим товарищем и советчиком. Может быть, потому, что мы жили в одном блиндаже. Вот и на этот раз я поделился с Владимиром Григорьевичем своим раздумьями.

— А ведь идея-то стоящая, — заметил Елин. И он, накинув плащ-палатку, вышел из блиндажа, предупредив, чтобы я никуда не уходил, отдыхал.

Парторг вернулся лишь к утру. Желая помочь товарищу, он забывал о сне.

Позже комсорги рот мне рассказали, что Елин интересовался, знают ли они биографии своих командиров рот, взводов, отделений. Потом он побывал у командира полка. Не знаю, чем закончилась их беседа, но только на состоявшемся вскоре собраний комсомольского актива полка подполковник Додогорский, кивая головой в сторону, где на ящиках из-под патрон сидели парторг и я, в конце своей речи заметил:

— Тут некоторые товарищи моей фамилией и родословной интересуются. Что ж, расскажу. Предок мой был вывезен графиней Паниной из грузинского местечка Дудогори. От деда я это слышал. Нашу крепостную родословную никто не составлял и ни в какие книги не записывал. Поди проверь теперь. Деда в Яропольце, что под Волоколамском, все звали Дудогором, а отсюда и Додогор ские пошли. Знаю только одно: от Паниной попал наш предок в Ярополец — в имение графа Чернышева. То ли подарен был, то ли продан — об этом документа нет. Но вот что примечательно: генерал-фельдмаршал Захар Григорьевич Чернышев со своим корпусом в 1760 году, во время Семилетней войны, Берлин взял и был его комендантом. Тогда в Ярополец и ключи от Берлина привезли. Так что наше село уже «шефствовало» над Берлином.

Петр Викторович снял фуражку, разгладил ладонью волосы и продолжал:

— Придем в Берлин — и снова кто-то из соотечественников станет комендантом. Как знать, быть может, наш Ярополец продолжит традицию по части комендантского обеспечения… Так и передайте бойцам: кто дойдет до Берлина, пусть меня там разыскивает…

Сказано это вроде бы в шутку. Но слова Петра Викторовича и в самом деле оказались пророческими. В сорок пятом он был назначен начальником комендантского управления земли Тюрингия, потом — комендантом Магдебурга, а в сорок шестом — заместителем коменданта Берлина.

…Я вошел в блиндаж командира. Топилась печурка, на бревенчатых нарах расстелена плащ-палатка, у изголовья — набитая сеном подушка.

— Садись чай пить, — сказал Петр Викторович, — настоящий грузинский заварен.

Мы пили чай с ржаными сухарями, беседуя о снайперах, пропаганде боевого опыта, повышении роли сержантов… А потом снова заговорили о далеком прошлом, о походе русских войск на Запад в Семилетнюю войну, о Яропольце, жизни этого города в годы Советской власти.

— Будешь в моих родных краях, — сказал Додогорский, — непременно загляни в Волоколамский музей. Старичок, директор музея, многое порасскажет о Яропольце. О том, как приезжал туда Владимир Ильич Ленин с Надеждой Константиновной Крупской, как зажигались первые электрические лампочки. Походи, походи по земле Ярополецкой, по ламским берегам, посмотришь, какие электростанции в то время строились.

Мы, конечно, понимали, что противник по-прежнему был сильным и коварным. На какие только ухищрения он ни шел! Совершал обманные передвижения, выставлял минные поля, засады… При отступлении подбрасывал всякого рода «сюрпризы», замаскированные дерном с белорозовой брусникой. Малейшая неосторожность — и дело оборачивалось самым ужасным образом. Внимательность, чутье у наших бойцов развивалось с первого дня пребывания на передовой. Но вот стоило подразделению выйти в тыл дивизии на отдых или на переформирование, как бдительность притуплялась. Да и на передовой случалось, что человека, незнакомого по роте, но одетого в военную форму, пропускали от ячейки к ячейке, не спрашивая пароля.

Мурат Экажев пробирался на левый фланг своего батальона, который взаимодействовал с батальоном соседней дивизии. Его внимание привлек недовольный голос, доносившийся из-за уступа траншеи. Подойдя поближе и посветив фонариком, Экажев спросил бойцов:

— Что случилось?

Один из них, стрелок (Мурат знал этого добросовестного воина-казаха), ответил:

— Вот ходят тут какие-то, своими вопросами отвлекают от наблюдения за местностью.

Стрелок-казах отошел вправо, продолжая наблюдение, а комсорг решил выяснить, почему двое военных оказались здесь, а не на постах.

— Связь восстанавливали да заблудились в темноте, — ответили те, вытянувшись по стойке «смирно». Они даже назвали фамилии командира роты и батальона, в которых якобы проходили службу.

Но вот из-за облака выглянул край луны. Переливистые блики заиграли на штыках винтовок «связистов». Но почему эти люди, будучи в траншее, ходят с примкнутым к винтовке штыком? Ведь бойцы батальона, да и полка, носили штык на поясе и пользовались им только тогда, когда шли в атаку. Это насторожило Мурата. Вызвало недоумение и то, что военнослужащие были при противогазах. Ими обычно пренебрегали, тем более их не надевали разведчики, саперы или связисты, выходившие на выполнение заданий. А вот катушек с телефонным проводом или подсумка для инструментов у «связистов» не оказалось.

Мурат вынул из кобуры наган и властно предложил отдать винтовки. Задержанные сделали резкий рывок вперед, но на их пути с автоматом на изготовку встал воин-казах.

— Отдай винтовка… Тебе лейтенант говорит…

«Заблудившихся» доставили в блиндаж командира взвода. При свете коптилки проверили документы: красноармейские книжки, временные наградные удостоверения к медалям «За боевые заслуги». Казалось бы, все в порядке…

— Когда получили медаль? — спросил Мурат.

— Недавно.

— Покажи!

Тот, что повыше ростом, распахнул шинель. Действительно, на груди блестела медаль.

— Вместе с товарищем получали… Командир полка вручал…

Номер медали с документом сходится, — заметил Мурат, — да только номер-то этот довоенный. Сейчас уже многозначные номера — после каждого боя происходят награждения. У нас в полку только за три месяца тридцать человек награждено. А сколько таких полков, как наш! Нет, тут что-то не так.

В особом отделе установили: задержанные — вражеские лазутчики.

Чувствовалось, что не за горами время, когда начнутся крупные наступательные действия наших войск. В ротах стали более интенсивно проводиться занятия, в ходе которых отрабатывались приемы ведения наступательного боя в условиях сильно пересеченной местности. Люди занимались старательно.

Как-то ко мне обратились молодые воины с просьбой организовать встречу с однополчанами, которые хорошо дрались в минувших наступательных боях. Посоветовался с Булановым. Он порекомендовал пригласить бойцов и сержантов, участвовавших в сражении под Москвой. Вначале я хотел устроить встречу молодых воинов со всеми ветеранами полка, но майор отнесся к этому отрицательно.

— Конечно, — сказал он, — и от такой встречи польза будет, но лучше, если мы соберем отдельно стрелков, пулеметчиков, минометчиков, артиллеристов. Тогда разговор пойдет не вообще, а конкретно, с учетом особенностей действий в наступлении каждого подразделения.

Такого же мнения придерживался и командир полка.

…Вокруг сержанта Степана Головко собралась группа новичков. Среди них — казахи, русские, украинцы, армяне, белорусы. Свернув цигарку и глубоко затянувшись, он начал рассказ:

— Я так думаю: когда идешь в наступление, главное — выбить фашистов из первой траншеи. А потом догоняй их и бей, не давай уходить. Бей штыком, гранатой, прикладом — чем угодно. Кто врага бьет, тому погибать некогда. Помню, как рядовой Беляев преследовал противника в одном из боев. Бежит, глаз с гитлеровцев не спускает, стреляет на ходу. К его боевому счету тогда с пяток убитых фашистов прибавилось. После боя медалью наградили. А у бойца Туримбекова — был у нас такой стрелок — получилось иначе. Забыл он в бою про свою основную обязанность — фашистов из автомата бить. Бежал вперед, а огня не вел. Ну, фашист пулей его и снял. Так что запомните: на поле боя все должны стрелять, но стрелять, конечно, с толком. Когда все поливают неприятеля каленым свинцом, тогда враг побежит без оглядки. А нам только это и нужно. В такой момент самый раз вперед продвигаться. Головы в бою не теряй, команду выполняй точно, продвигайся вперед, от товарищей не отставай. Тогда фашисту не устоять против нас.

Бойцы внимательно слушали Степана.

— Все это хорошо! Спасибо за науку, — сказал один из молодых воинов с энергичным лицом. — А вот по-моему, труднее всего приходится в разведке. Хотел бы я стать разведчиком.

— Бывал я в разведке, — сказал Головко, — да только об этом лучше всего может рассказать сержант Михаил Чубенко. Много «языков» он взял. Все тонкости разведки знает.

Бойцы попросили Чубенко рассказать о себе.

— Ну, что же, попробую, — начал Михаил. — Вот с кем ни поговоришь из вас, каждый стремится отличиться, совершить какой-то подвиг. Это хорошо, просто здорово. Но подвиги, я думаю, совершаются не ради подвигов. Вы все слышали, конечно, о том, что над Москвой летчик-истребитель комсомолец Талалихин таранил вражеский самолет. Что руководило им, когда он направлял свою машину на фашиста? Слава? Нет! Желание победить, не допустить стервятника к Москве. Или вот подвиг Александра Матросова, закрывшего своим телом амбразуру фашистского дзота. Почему он пожертвовал собой? Для того, чтобы другие жили, чтобы товарищи победили. Вот если потребуется, могли бы вы поступить так, как Матросов, готовы ли совершить такой подвиг?

По сосредоточенным лицам бойцов было видно, что они близко к сердцу приняли слова сержанта. Наступила тишина. Чубенко ждал ответа.

— Ну так это если нужно… А вот вы могли бы? — неожиданно спросил боец с бесцветным пушком на широких скулах.

Чубенко хотел что-то сказать, но его опередил Головко:

— А как же иначе? На месте Матросова я поступил бы так же.

Все присутствующие повернулись в его сторону, а он как ни в чем не бывало спокойно докуривал цигарку.

— Это все на словах, — усомнился молодой боец. — А я вот еще не знаю, как бы поступил. Страшно все-таки…

— А думаете, в разведке не страшно? Еще как! — сказал Чубенко. — Идешь и не знаешь, что тебя за каждым кустом поджидает, какая мина подстерегает. Да только об этом не думаешь. Главное — приказ выполнить: «языка» взять, разузнать где что…

…Противник все чаще и чаще стал обстреливать лес, где располагался третий батальон. Появились раненые: блиндажи для этого батальона, недавно переведенного из резерва, строили наспех. Командир полка приказал сделать на каждый блиндаж еще по одному накату бревен. Среди молодых солдат появились нездоровые настроения. «Готовимся к наступлению, — рассуждал кое-кто из них, — а заставляют строить крепости».

— Да, мы готовимся к наступлению, — разъяснял им Каграманов, — но никто не знает, сколько еще дней будем находиться в обороне. Если каждый блиндаж будет иметь перекрытия в четыре наката, в наступление пойдет весь батальон, если в два наката — только полбатальона, а если не укрепим блиндажи сегодня же, большинство из нас останется здесь навечно.

Всю ночь бойцы работали с большим напряжением. И хотя на следующий день обстрел наших позиций продолжался, потерь не было и в третьем батальоне.

Подготовка к наступлению шла полным ходом. Бойцы снова и снова проверяли исправность автоматов, винтовок, пулеметов и минометов, набивали вещмешки патронами. И хотя все стремились к активным схваткам с врагом, все же обнаруживались случаи несерьезного отношения к подготовке снаряжения. На одном из построений третьего батальона комбат заметил, что некоторые солдаты встали в строй без лопат. Предполагая, что лопатами обеспечен еще не весь личный состав, он потребовал у ротных командиров объяснения, почему его распоряжение не выполнено своевременно.

— Лопаты выданы всем, — доложили ему офицеры.

Комбат подошел к рослому худощавому бойцу:

— Где лопата?

— Я ее в блиндаже оставил. Мешает. Идешь, а она бьет по бедру.

— Значит, и в бой пойдете без лопаты?

Боец замялся, не зная что ответить.

Об этом случае стало известно командиру полка. В тот же день по указанию подполковника Додогорского и майора Буланова комсомольские активисты проводили в подразделениях беседы с молодыми воинами. Во втором батальоне мне довелось услышать разговор комсорга Анатолия Горецкого с бойцами. Он сдержал свое слово. После ранения, немного подлечившись в медсанбате, вернулся в полк. Его вновь назначили комсоргом батальона.

— Лопата может сделать нас неуязвимыми, а значит, и более страшными для врага, — говорил Анатолий. — Установлено, что вероятность поражения лежащего бойца по сравнению со стоящим в пять раз меньше, а окопавшегося — в двадцать пять раз. Об этом надо помнить.

На следующий день я вместе с парторгом отправился в тыл полка, где обучалось молодое пополнение. Еще накануне мы помогли агитаторам подготовить на русском и казахском языках боевые листки, посвященные предстоящему учению, на котором должны были отрабатываться задачи штурма оборонительных укреплений противника. Партийные и комсомольские активисты, принимавшие участие в учении, имели задание еще раз напомнить молодежи о лопате, передать свой опыт самоокапывания. Пригласили на занятие в поле самых бывалых воинов — участников первой мировой войны: повара Ивана Софроновича Бурмистрова и телефониста из роты связи Леонида Зиновьевича Суслова. Они уже в годах, но силе и сноровке старых солдат можно было позавидовать. Софроныч и Зиновьич, как их любовно называли бойцы, — неразлучные друзья. Объединяли их не только прожитые годы, но думы о семье, доме. Оба вот уже более полугода не получали писем от сыновей с фронта, хотя и сами находились в действующей армии. Не за себя, за сыновей тревожились. При встрече один любопытствовал у другого: «Есть весточка, Софроныч?» — «Пока нет, Зиновьич». И, уединившись где-либо в укромном месте, молча раскуривали самокрутки. Выкурят, разойдутся молча, и так до следующего раза.

Перед началом учения комсорг роты Татевосян на фанерном листе написал:

«Как нельзя научиться метко стрелять, если не упражняться в стрельбе, так нельзя научиться и окапываться под огнем противника, если постоянно не тренироваться в этом».

У лозунга толпились бойцы. Разгладив усы, Софроныч начал беседу:

— Помню, в первую мировую войну заняли мы один рубеж. Я окопался. Добротный вырыл окоп — глубокий, удобный, с хорошим бруствером. Рядом со мной лежал товарищ. Чуть-чуть поцарапал землю и на этом успокоился. «Рыть надо глубже», — говорю ему. «И так хорошо», — отвечает. Лежим. Я бью по неприятелю. Сосед тоже стреляет. Вдруг он смолк. Оглянулся я, а парень лежит, раскинув руки. Убит. Из-за чего, спрашивается, человек жизни лишился? Из-за своей лени. Лишний раз лопатой копнуть не захотел. А ведь давно известно, что, когда зароешься в землю глубоко, ни танк, ни мина, ни пуля тебя не возьмет. Не верите?! А ну-ка, Зиновьич, расскажи, что на этот счет Климент Ефремович говорил.

Зиновьич — участник встречи с Маршалом Советского Союза К. Е. Ворошиловым, посетившим 15 июля 1942 года нашу дивизию во время ее тактических учений.

— Что ж, рассказать можно, — с достоинством начал он. — Слушайте и запоминайте совет товарища маршала. Выступил тогда Климент Ефремович на красноармейском митинге. От Центрального Комитета партии и нашего правительства привет всем бойцам и командирам передал, пожелал нам хороших боевых успехов. Высоко оценил он знание бойцами техники. Но не только хвалил нас, а и критиковал. «Плохо вы, товарищи бойцы, — говорил он, — научились еще маскироваться. Нет еще четкости и быстроты в выполнении приказаний командиров. Слабо, без напряжения делаете перебежки». Укорял нас за то, что не пользуемся лопатами. «А кто из вас раньше времени хочет идти до прабабушки? — спрашивал Климент Ефремович. Мы хором отвечали: «Никто!» «А коль так, — говорил товарищ Ворошилов, — то нельзя пренебрегать лопатой. Она такое же оружие, как винтовка: от пули спасет и в рукопашной поможет».[3]

По сосредоточенным лицам бойцов было видно, что выступления Софроныча и Зиновьича сильно подействовали на них. Некоторые тут же развязывали вещевые мешки и, извлекая из них лопаты, прикрепляли к поясным ремням. Софроныч, видя это, прищуривал глаза и говорил:

— Добре, добре, сынки… Так-то будет лучше.

По пути с полевых занятий я заглянул к комсоргу батареи 76-миллиметровых пушек Василию Гречишникову. Когда договорились о рассмотрении на бюро заявлений вновь вступающих в комсомол, он сказал:

— Знаете, у нас среди комсомольцев идут разговоры о соревновании между расчетами за то, чтобы при наступлении не отставать от боевых порядков стрелковых подразделений.

Соревнование в бою? Это было еще одним почином комсомольцев. Не зная еще, как отнесется к нему командование, я сказал Гречишникову, что дело стоящее.

…Шла напряженная учеба и у снайперов. Расположившись в тылу полка, они изучали винтовку с оптическим прицелом, совершенствовали меткость стрельбы, обучались правилам маскировки, умению быстро ориентироваться в обстановке. Трудным было научиться выдержке, чтобы, когда потребуется, часами лежать не шелохнувшись.

Занятия по теории сочетались с практикой. Снайперы, чередуясь между собой, через день ходили на «охоту». Удача сопутствовала им не всегда, первое время они часто делали промахи из-за спешки, невнимательности, неумения быстро определить силу ветра, дистанцию до цели.

Головачев каждый раз устраивал обстоятельные разборы действий снайперов на позициях, давал бойцам советы.

— Как определить силу ветра? — спрашивал офицер.

Новички отвечали невпопад, а некоторые даже удивлялись: чего, мол, тут сложного, стоишь — чувствуешь на себе, какой ветер.

На это Головачев отвечал:

— На позиции не встанешь, не поднимешь руку, если не хочешь попасть на мушку вражеского снайпера. Видите, листья деревьев еле шевелятся. Значит, слабый ветер, а если тонкие ветви покачиваются, — умеренный…

Советы офицера и опытных снайперов не пропадали даром. Бойцы с каждым днем становились все более проницательными наблюдателями, лучше изучали окружающую местность, более умело применялись к ней.

Новички делали первые успехи. Это радовало всех. Однажды рядовой Алексей Жижин, неказистый, худощавый паренек с впалыми щеками и юношеским пушком на подбородке, которого не касалась еще бритва, придя «домой», коротко, но многозначительно сказал: «Есть один». Товарищи от души поздравили его и выпустили боевой листок, посвященный удачному началу «охоты» молодого снайпера за гитлеровцами. Через несколько дней Алеша довел свой счет до десяти уничтоженных врагов. Пока из новичков ему не было равных в полку. Особенно Алеша полюбился Софронычу.

— Отменно работает, — говорил он бойцам. — Снимаю шапку при встрече с Алексеем Михайловичем, хотя ему всего лишь девятнадцатый годок пошел.

Так с легкой руки Софроныча Алешу Жижина стали величать в полку по имени и отчеству.

Дела у снайперов шли на лад, но были и неудачи, потери. Как-то Алеша ушел в засаду вместе с рядовым Колеровым, таким же молодым снайпером, как и он. Этот день оказался роковым для Колерова. Когда Жижин выследил гитлеровца и послал в него пулю, Колеров на какое-то мгновение чуть-чуть приподнялся, приветливо махнул товарищу рукой. Это была непростительная недисциплинированность. Жижин тотчас увидел, как его друг рухнул на землю, роняя винтовку.

Жижин каждое утро занимал позицию то в разбитом немецком танке, то в воронках от бомб. Он зорко подстерегал врага, делал несколько выстрелов. Возвращаясь вечером в блиндаж, обычно коротко и скромно говорил: «Двух снял», «Тремя гадами стало меньше». Когда убивал только одного фашиста, был неразговорчив.

Однажды в блиндаже собралось почти все отделение. Разговор зашел о Жижине, находившемся еще на «охоте».

— Для чего он хранит гильзы от патронов? — спросил товарищей Степан Рудь. — Как придет с «охоты», скажет: сегодня столько-то — и стреляные гильзы в платочек заворачивает.

Кто-то из-под перекладины наката блиндажа достал сверточек. Когда его развернули, то увидели 12 гильз.

— Что бы это могло значить? — гадали боевые друзья.

Прошло несколько дней. Во время очередных занятий в поле снайперы оказались недалеко от могилы Колерова. На ней из песка и глины был аккуратно выложен орден Славы, а края лучей звезды обложены винтовочными гильзами, на. которых поблескивали на солнце неровно выцарапанные ножом цифры от единицы до сорока. Чувствуя на себе пристальный взгляд товарищей, Жижин сказал:

— Это в память о друге. Я дал себе слово бить фашистов и за него, и за себя.

…В полк стали прибывать боеприпасы. За тылами полка было установлено несколько тяжелых артиллерийских батарей. В штаб все чаще и чаще наведывались командиры взаимодействующих частей. Надвигались большие события.