Фуллстоп

Глава 2. Лечебный корпус

Женщина-врач была молодой, но выглядела старше, в основном из-за усталости, отражавшейся у нее на лице. Она сделала ему знак присесть и продолжала что-то писать. Наверное, тетрадь на столе была чьей-то карточкой, толстой, проклеенной на корешке розовым коленкором с двумя поперечными синими полосами. Александр посочувствовал неизвестному пациенту — эк его прихватило, раз столько страниц заполнено.

— Я вас слушаю, — неожиданно сказала врач, не поднимая головы. — На что жалуетесь?

— Да вроде бы ни на что, — честно отозвался он. — Нервы приехал подлечить.

— У невролога в поликлинике наблюдаетесь? На учете в ПНД стоите?

— Нет.

Врач подняла глаза, казавшиеся огромными из-за увеличительных стекол очков.

— Ранее где-то обследовались?

— Не успел. Не знал, что пора.

Женщина сняла очки, положила рядом с собой и развернула кресло к нему. Кресло было желтым и мягким, с невысокой спинкой, сидеть в нем казалось неудобным. Сейчас Александр решил, что она не устала, а чем-то сильно расстроена.

— У вас в направлении написано слово «cito», — сказала она. — Цитовые пациенты к нам поступают только в одном случае. Знаете, в каком?

Александр дернул плечом — догадался по контексту.

— Рассказывайте, как проявилось, что почувствовали, — велела врач. — Только честно. Иначе помочь вам не сможем.

— Три дня назад, — Александр тоскливо посмотрел на забранное решеткой окно, как в милицейском отделении, — я сдал пиджак в химчистку. Мне его испортили. Любимый пиджак, хорошо сидел, мне вообще трудно вещи подбирать, я довольно сильно поправился в последнее время…

— Ближе к делу, — остановила его женщина.

— Не знаю, что на меня нашло, я вообще-то не скандалист, но накатило, я потребовал жалобную книгу и написал четыре страницы.

— Какого формата?

— А-четыре. С двух сторон.

— Сколько времени потратили?

— Да немного.

— Точнее?

— Полчаса, наверное. Я не помню.

— Жалоба у вас на руках? С собой привезли?

— Нет. Сотрудник химчистки вырвал эти страницы. Объяснил тем, что не хотел портить репутацию учреждения, чувствовал себя виноватым, ну и так далее.

— Он их вернул по требованию?

— Нет. Поклялся, что уничтожил. Обычная бытовая история.

Врач опять надела очки, глаза превратились в окуляры. «Чтобы лучше тебя видеть, Красная Шапочка…»

— Настолько бытовая, что ваш главный редактор запретил вам работать и отправил с пометкой «срочно» к нам, — кивнула она. — Нет, мой дорогой пациент, история ваша не бытовая. Что вы писали до жалобы?

— Четвертую книгу цикла про…

— Неважно, мне достаточно, что она четвертая. Это многое объясняет. Вас издают?

— Да.

— Отзывы пишут? Встречи с читателями проводите?

— Регулярно. И пишут мешками.

— Премировались?

— Мой цикл на хорошем счету, и в планах на следующий квартал пятую книгу поставили.

— Какой объем вы ежедневно пишете?

— Три листа машинописных.

— Четыре листа бывает? Пять?

— Нет, у меня такая норма по графику. Я укладываюсь в редакционные сроки.

— Едите при этом? Телевизор работает? По телефону звоните?

— Частенько.

— Спите хорошо потом? Бессонницы не бывает? Ярко окрашенных снов на тему написанного? Эпизоды с героями не проигрываются при пробуждении? Диалоги?

— Нет, никогда не было, и сплю я хорошо. Спал.

— Сон нарушился после жалобы?

— Да, примерно в это время. Как вы угадали?

Врач подвинула к себе толстую тетрадь и раскрыла ее в середине, где была оставлена закладка, выступающая краем из обреза, как дразнящийся язык.

— Здесь указано, что жалобу вы составляли не полчаса. Вы написали ее за три минуты. Четыре человека были свидетелями — директор химчистки, приемщики и уборщица, которая пришла заменить коврик у двери. Я хочу, чтобы вы осознали этот факт — три минуты на четыре листа с двух сторон. Человек физически способен заполнить знаками такую поверхность за указанное время? Даже если пишет одно и то же слово?

Александр облизал пересохшие губы.

— Нет. Они, наверное, ошиблись.

— Все четверо?

Только сейчас до Александра дошло, что толстая тетрадь с розовым переплетом является его собственной карточкой. Этот факт был поразительнее четверых свидетелей. Почему она такая объемная? Он ведь почти не болел, не считая пары-тройки ангин.

— Давайте так, Александр… — врач заглянула на обложку тетради, — Дмитриевич, мы вас еще понаблюдаем, прежде чем назначать лечение, но и вы должны нам помочь. Здесь очень важно не пропустить момент. Поэтому следите за собой сами, сообщайте обо всех странностях, которые будете замечать, особенно если они связаны со временем. Слишком медленно идет, слишком быстро, непонятно куда пропал час, и так далее. Писать я вам категорически запрещаю, пока вы здесь. Вы меня поняли? В любом виде — на машинке, ручкой, карандашом, пальцем на песке — не имеет значения. Если поймете, что желание становится непреодолимым и навязчивым, срочно обращайтесь за помощью. Звоните лично мне, номер я вам напишу. Вы человек взрослый и понимаете, что это не игрушки.

— Когда вы так говорите, я себя чувствую какой-то бомбой.

— Вы и есть бомба, Александр Дмитриевич, — без улыбки ответила врач. — Замедленного действия. Наша задача — разрядить вас безопасно. Разминировать, если вам такой термин больше нравится. Сами вы с этим не справитесь, так что давайте сотрудничать. Договорились?

Кроме как кивнуть, Александру ничего не оставалось. Он получил листок с расписанием специалистов, которых должен был посетить, потоптался на пороге и вышел.

Лечебный корпус стоял возле ступенчатого бассейна с непонятной фигурой в виде прямоугольника с круглыми отверстиями, напоминавшими о сыре. Вода в бассейне была зеленоватой. Он лег на теплый край широкого парапета животом и опустил руку в воду. Пальцы стали короткими и кривыми, со дна поднялся ил и медленно закружился, оседая. В отражении воды он заметил движение, убрал руку и дал поверхности успокоиться, чтобы разглядеть людей, которые шли в лечебный корпус на прием — Сашкины родители и сам Сашка, в смешной зеленой панаме и с книжкой под мышкой. Надо же, как у них по-разному. Здравница всесоюзная… Всех лечат.

— Спите? — раздался рядом Сашкин голос.

Александр обернулся.

— Нет, отдыхаю просто.

Сашка уселся на парапет, положив между собой и собеседником книгу. Закладка торчала среди листов серебристым краем. Мальчишка качнул расцарапанной коленкой и стукнул пяткой в бетонный блок ограждения. Он никуда не торопился.

— Родители искать не будут? — забеспокоился Александр. — У вас же прием.

— Меня уже отпустили, — снисходительно ответил Сашка. — Мама с папой там остались.

Зеленоватая гладь бассейна показалась Александру трясиной болота, которая его затягивает. Они прошли по той стороне не больше минуты назад… Он опять отключился? Или просто задремал на жаре, убаюканный илистыми узорами?

— Что сказал врач?

— Ничего. Посмотрела, заставила написать предложение и велела подождать за дверью. Они там на лечение договариваются, процедуры какие-то завтра начнут.

Александр сел, Сашка отодвинул книгу в сторону, чтобы она не свалилась в воду, и подвинулся сам.

— Уже завтра?

— Врач сказала, что тянуть не стоит. Вряд ли за сутки что-то изменится. Утром пойдем.

Александр догадался, что мальчика никто не посвятил в суть процедур. Он не понимает, о чем речь. Процедуры для него — это что-то вроде массажа или облучения кварцевой лампой, безболезненные, простые. Он никогда не слышал о лечении электричеством. О том, что после него люди становятся тихими и вялыми, с трудом вспоминают имена, плохо ориентируются в пространстве и событиях, и даже припадки потом у некоторых случаются наподобие эпилептических.

Александр вытер мокрые руки о брюки, взял книгу, развернул ее на странице с закладкой и положил Сашке на колени.

— Тебе нравится Маленький принц?

— Нравится.

— Он хороший человек?

— Хороший.

— Почему же тебя не тянет написать о нем какой-нибудь кусочек? Например, про его розу. Просто так, чтобы лучше узнать, рассмотреть, познакомиться поближе? Чтобы они побольше поговорили?

— Не хочу.

— Да почему?

Сашка поднял на него глаза, светло-карие, с темным ободком вокруг радужки.

— Когда я читаю, я как кино смотрю, — объяснил он. — Как будто они с той стороны экрана, а я с этой. Им все равно, кто про них читает, я или другой, они там останутся. И продолжения тоже сколько ни пиши, они про тебя не узнают. Ты про них знаешь, а они про тебя нет. Они как бы чужие все равно, только притворяются твоими.

С такой трактовкой Александр столкнулся впервые. Ему нравилось в продолжениях быть на равных с прославленным автором, заставлять его героев двигаться и разговаривать по своему желанию и настроению. Никогда он не считал это подделкой. Правда, и чужие герои у него выходили совсем живыми, очень похожими на оригинал, это отмечали все, хвалили, а некоторые из его продолжений даже печатали в газете на конкурсах, вот как раз в Сашкином возрасте.

— Мне думается, все дело в том, что ты не пробовал ни разу. Говоришь о том, чего не знаешь. Тебе надо попробовать. Как лекарство. Через «не хочу» и через «не могу».

Сашка молчал, глядя своими янтарными глазами куда-то сквозь собеседника. Александр понимал, что аргументы звучат неубедительно. Дело ведь не в том, чтобы написать кусок с известными именами, дело в том, что у него нет желания. А оно не появится, если стоять над ним с ремнем или вытрясти за шиворот пару корявых строчек.

— Я тоже пишу через силу, — неожиданно для себя признался он мальчику. — Потому что есть такое слово «надо». Людям надо что-то читать в часы досуга, детям надо кого-то продолжать. Мне надо что-то кушать. Такая работа. Кто не работает, тот не ест.

— А потом нервы лечите? — проницательно вставил Сашка.

— И это тоже. — Александр сам не знал, зачем это сказал, не врать же ребенку, которого завтра будут бить разрядами тока в мозг. — Профессиональное заболевание.

— Почему вы не пишете по-настоящему?

— Я пишу по-настоящему. Для меня это настоящее, я по-другому не умею.

— Неправда, — отклонил его возражение Сашка. — Когда долго пишете через «не могу», потом случается жалоба в химчистке, от которой все на ушах стоят, а приемщик вообще уволился и уехал на Эльбрус.

Александр осекся.

— Откуда ты знаешь? — слабым голосом спросил он.

— Врач родителям рассказала. В качестве примера спонтанного проявления подавленных возможностей и их бесконтрольного использования.

— Это ее слова?

— Да. Я подслушивал у двери, а потом пошел вас искать.

— Зачем?

— Попросить написать по-настоящему.

— Я, видишь ли… — Александр замолчал, потом собрался с мыслями. — Чтобы писать по-настоящему, нужно много разных факторов… учесть… иметь… себя всего наизнанку вывернуть, свои мысли людям показать, всю свою внутренность. А это тоже палка о двух концах. Не всегда такое нравится. И тебе, и людям может не понравиться. Больно будет. И кому это нужно — самый главный вопрос. Писатель пишет для читателей. Это непременное условие. Кто-то должен это прочесть. А если никого не найдется?

— Я прочту, — просто сказал Сашка.

Стрекоза, носившаяся над бассейном, неожиданно приземлилась на книгу, и они оба, затаив дыхание, следили за ее слюдяными крыльями. Казалось, стрекоза наблюдает за ними, потому что она поворачивалась всем телом то к одному, то к другому, и когда ей наскучила тишина, она улетела в сторону ворот. Александр проводил ее глазами.

— Спасибо, — сказал он Сашке. — Мне запретили писать некоторое время. Может быть, когда-нибудь потом. Попозже.

— Боитесь?

— Не хочу.

Сашка встал, забрал у него книгу и медленно побрел в направлении их корпуса. Белая бетонная громадина стояла на пригорке и была видна с любой точки на территории санатория, идти до нее было прилично. Сашкина закладка выпорхнула из страниц книги и как стрекоза закружилась в воздухе, падая вниз.

Море оставило Александра равнодушным, вода и вода, просто много воды. Чистой, прозрачной, соленой. Буйки похожи на водолазов, всплывших с глубины. Почему все так рвутся сюда? Насыпали бы в ванну соли и лежали бы в трусах, то же самое.

Он был зол на себя, глупо было заводить разговор с ребенком на такую сложную тему, он же не психолог. Поумнее него люди бились, и ничего, а он захотел двумя фразами дело поправить. Наверняка родители уже все перепробовали от и до, к третьему-то приезду. Можно было бы словами помочь — давно помогли бы.

Но одно-то они не пробовали, услышал он собственные мысли внутри головы. Эти все книги — они действительно писались для других людей. В другое время. А если бы мальчик прочел написанное лично для него? То, что никто, кроме него, не видел и не увидит? Стекло растаяло бы? Захотел бы продолжить сам?

Идея показалась заслуживающей внимания. Попробовать предложить ее врачу? Ему ничего не стоит набросать страницу-другую с симпатичными героями, парочкой диалогов и ярким местом действия. Сделать героем мальчишку, похожего на Сашку. Чтобы как друг или брат. Поставить его в сложные условия и остановиться. Если в Сашке развито чувство справедливости, должен будет помочь. Если никто, кроме него, не может.

Александр вылез на бетонный волнорез, вытряс воду из ушей и отжал волосы. Да, можно попробовать. Сейчас подсохнет и пойдет. Это лучше, чем электрический стул, или что там используется в таких случаях. Вреда точно не принесет, а пользу — может. Если уж не сработает, тогда другое дело. Она должна согласиться.

Волнорез был полон мелкой гальки и ракушек, нанесенных сюда не то детьми, не то водой. Он подгреб горстью кучку белых камушков и сложил из них круг. Потом забрал несколько штук так, чтобы получилась буква «С». Солнце придавало камням резкие тени, выходило красиво. Он добавил букву «а», потом выложил «ш», усмехнулся — для любого наблюдателя он пишет свое имя, самое простое действие для свободных рук. Буква «к» ровненько легла рядом с «ш», а на последнюю камней не хватило, вставать не хотелось, и он просто намочил руку в лужице воды, скопившейся в трещине бетона, и вывел недостающее пальцем.

— Мужчина, вы оглохли? — проорал кто-то сзади. — Немедленно уйдите с волнореза!

Александр повернул голову — спасатель стоял за решеткой у выхода к воде и отчаянно махал ему руками. Море покрылось огромными бурунами, ветер из слабого дуновения превратился в штормовой, узкая полоска гальки санаторного пляжа огородилась со стороны спусков железными заборами — волны бились в стену, как умирающие киты о берег, и запросто могли размозжить голову тому, кто окажется у них на пути. Через волнорез перекатился мутный холодный вал, оживив сухие водоросли. От камушков не осталось и следа, да и от тени тоже. Солнце ушло.

Александр поспешно добежал до лестницы, вернулся к лежакам, натянул рубашку и брюки. Кроме него под навесом не было уже ни души, брызги с той стороны парапета взлетали вверх, выстреливая как салюты. Часы он с собой не брал, спросить о времени было некого. До санатория он дошел быстрым шагом, опасаясь дождя, задержался глазами на вывеске: «Дом творчества». Захочет ли она его слушать? Не скажет, что это не его дело? Он ребенку не родственник, по образованию не врач, просто случайный сосед. Да еще и сам больной.

«Боитесь?»

— Не боюсь, — огрызнулся Александр.

Но врача в кабинете не оказалось, дверь была закрыта. Уборщица возила тряпкой по каменным плитам коридора и на его вопрос неохотно пояснила:

— До шести принимают. Завтра приходите.

Квадратные часы на стене показывали половину седьмого вечера. Александр сел в зеленое кресло под чеканкой с хвостатой русалкой, сжал пульсирующие виски руками. Как это произошло? Он заснул на волнорезе, получил солнечный удар и отключился? Или такие провалы в памяти показатель того, что у него серьезное заболевание? Рак мозга? Инсульт незамеченный? Деменция? Рассеянный склероз? Что там еще бывает? А ведь врач просила следить именно за временем. Получается, она знает, что с ним, только говорить не хочет? Боится испугать? Поэтому карточка такая толстая… Может быть, ему жить осталось всего ничего? Из-за этого писать не разрешили? Чтобы не ускорять процесс? А если писать, сколько он протянет?

Во рту появился противный привкус картона. Александр не думал о смерти, хотя в его возрасте некоторые уже начинают ее бояться. «Земную жизнь пройдя до середины…» Ну, может, не совсем до середины, но где-то рядом… А он просто старался не думать. И вот, значит, она уже совсем близко, можно сказать, в затылок дышит, скоро по плечу похлопает. Что от него останется?

— Четвертый том Поля и Афанасия, и наброски пятого, — ответил он сам себе. — И ничего больше.

Уборщица уже была рядом, Александр заставил себя встать.

— Извините, где здесь телефон?

— А там, — она мотнула головой себе за спину. — На стенке под лестницей.

Он пересек мытый холл, прыгая по сухим квадратам, как шахматная фигура, добрался до стеклянного полушария с аппаратом и снял трубку. Номер врача он запомнил, тут они были местными и короткими, из трех цифр. Слушал вращение диска, а потом и гудки с бьющимся сердцем, пока женский голос не отозвался:

— Слушаю.

— Это я, — сказал он и, запоздало вспомнив, что «я бывают разные», поправился: — Александр, который написал жалобу в химчистке. Был утром у вас на приеме. Перед мальчиком с родителями.

— Да, я вас помню, — напряженно ответил голос. — Что случилось?

Сбиваясь и волнуясь, Александр изложил ей свой план, плевать, что коряво, у него, может быть, вообще только сегодняшняя ночь есть. Она должна понять его.

— Это абсолютно исключено, — довольно резко перебила врач, не дослушав его аргументы. — Немедленно подойдите к дежурному администратору. Где вы сейчас находитесь?

— Какая разница? — вспылил Александр. — Речь же не обо мне.

— Нет, именно о вас, Александр Дмитриевич. Откуда вы звоните?

— Не скажу, — ляпнул он. — Какое это имеет значение? Я знаю, что болен. Вы тоже это знаете. Я хочу помочь ребенку. Если это будет последним, что я сделаю в жизни, пусть будет.

— Для начала постарайтесь успокоиться.

— Да я спокоен! — заорал он в трубку. — Как мамонт спокоен! Почему вы весь разговор сводите ко мне? Я непонятно выражаюсь? Речь идет о мальчике. Вы врач или кто?

— Я врач, — устало ответила женщина. — И это не телефонный разговор. Поэтому подойдите к дежурному администратору, не заставляйте искать вас.

— Зачем меня искать?

— Затем, Александр Дмитриевич, что вы используете формальный предлог, чтобы получить возможность писать. Это то, о чем я говорила. Неконтролируемое желание. Вам нужна помощь специалиста. Прямо сейчас. Если вы не отдаете себе отчет в своих действиях, мы обязаны оказать ее без вашего согласия.

Александр задохнулся. Такого поворота он не ожидал, от возмущения голосовые связки свернулись в узлы и не хотели издавать ни звука, поэтому он, не прощаясь, швырнул трубку на рычаг и отступил от аппарата, словно тот был опасным зверем. Уборщица продолжала равнодушно возить шваброй по полу, стоя к нему спиной.