Фуше

Вечером 8 июля 1815 года Людовик XVIII водворяется в Тюильри. Префект Шаброль, встретивший христианнейшего короля у городской заставы, произносит прочувствованную речь: «Сто дней, — говорит он, — прошло с тех пор, как ваше величество, провожаемый слезами и рыданиями народа, покинул столицу». Бурбоны во второй раз возвращаются на престол, а Фуше в пятый раз становится министром полиции. Старый «цареубийца» как к себе домой является во дворец и, кажется, не испытывает ни малейшего неудобства, очутившись в толпе шуанов, эмигрантов, ветеранов легитимизма. «Мужественная» готовность Фуше стать на сторону победителей сразу же получает самую лестную оценку. «Милостивый государь, — говорит, обращаясь к нему, брат короля, — вы видите, насколько я счастлив, насколько доволен; вступление (в Париж) было восхитительно и этим мы обязаны, по большей части, вам»^{846}.

Вначале судьба как будто благоприятствует герцогу Отрантскому. Аристократы из Сен-Жерменского предместья, вроде принцессы де Водемон, отношения которой с Фуше, как уверяет мадам де Шатене, были в «высшей степени близкими»^{847}, маркизы де Кюстин, графини де Нарбонн, осыпают похвалами «виновника» счастливого возвращения обожаемого монарха. Престарелый бальи де Крюссоль, больший роялист, чем сам король, в разговоре с графом Беньо заявляет: «Фуше спас всех нас после отъезда короля… и, кроме того, кто во Франции является врагом королевской фамилии? Якобинцы… а он (Фуше) держит их в своем кулаке. Теперь, когда он на стороне короля, мы можем спать спокойно…»^{848}. «…Весь цвет Сен-Жерменского предместья: верующие и безбожники, герои и преступники, роялисты и революционеры, чужеземцы и французы — все без исключения тревожились об участи Фуше; все кричали в один голос: «Без Фуше король не будет знать покоя, без Фуше Франция погибнет; он уже столько сделал для спасения отечества, он один в силах довершить начатое». Из всех аристократок горячее всех отстаивала достоинства Фуше старшая герцогиня де Дюрас…Бонапарт нагнал на людей робкого десятка такого страха, что они приняли лионского убийцу за Тита[100]. Завсегдатаи салонов Сен-Жерменского предместья более трех месяцев величали меня несчастливцем, — пишет Шатобриан, — за то, что я не одобрял назначения любезных им министров. Эти несчастные раболепствовали перед выскочками; хвастаясь древностью своего рода, ненавистью к революционерам, неколебимостью своих принципов и своей нерушимой верностью, они обожали Фуше!»^{849}. Но великосветские приятели и приятельницы — не единственная опора герцога Отрантского. Кроме поддержки со стороны обитателей Сен-Жерменского предместья, Фуше располагает куда более сильной поддержкой — поддержкой Веллингтона. «Фуше, — писал Бурьенн, — …был творение Веллингтона»^{850}. Это мнение подтверждает, между прочим, и Паскье, который в своих воспоминаниях приводит фразу, сказанную по поводу герцога Отрантского герцогом Веллингтоном: «Это единственный человек, который может обеспечить покорность столицы, а следовательно, и всей Франции». Веллингтон лично убеждает короля «допустить его (Фуше) в совет»^{851}. По его протекции Жозеф, действительно, попадает в Королевский совет. Но, помимо восторгов аристократических друзей, помимо могущественного покровительства «железного герцога», среди причин возвышения герцога Отрантского в 1815 году есть еще одна, отмеченная Бурьенном: «Фуше, — пишет он, — так благородно (!) служил в стодневное правление Бонапарте, что надо было наградить его службу»^{852}.

Фуше в эпоху реставрации

По мнению Моле, секрет политической непотопляемости Фуше в первые недели Второй реставрации состоял в том, что он сумел убедить в своей незаменимости как роялистов, так и революционеров. «Роялисты, — пишет Моле, — опасались резни в случае, если он не будет присматривать за их врагами, революционеры искали его покровительства против растущей реакции…»^{853}.

Раздраженные позорной эмиграцией в Гент, Бурбоны являются во Францию пылая жаждой мести. Лишь только они появляются во дворце, все гарантии, на которых настаивал Фуше, забыты. По стране прокатывается волна «белого» террора, «грозившая смести на своем пути все, что ей противостоит». Его превосходительству господину Жозефу Фуше поручают составить списки противников режима. «Мы должны довериться герцогу Отрантскому, — с язвительной усмешкой замечает Талейран, — …он не забудет ни одного из своих друзей, составляя список»^{854}. 24 июля Фуше покорно составляет список, не забыв включить туда своего ближайшего помощника Реаля, с которым он был неразлучен с начала Революции^{855}. Список, составленный герцогом Отрантским, устрашающе велик: в него входит от 100 до 300 фамилий^{856}. Лавалетт в своих мемуарах называет даже цифру 2 тыс. человек^{857}. Реакция нарастает и, как прожорливый Молох, требует все новых и новых жертв, «страсть к проскрипциям, — вспоминал Фуше, — овладела всей… роялистской партией…»^{858}. Услужливость Фуше не спасает его от ненависти ультрароялистов (кстати, само слово «ультрароялисты» — изобретение герцога Отрантского^{859}). Сам король с трудом переносит присутствие этого «гибельного человека»^{860} в своем окружении. Вокруг Фуше постепенно обоазуется вакуум. Один из тайных королевских агентов, «присматривавших» за министром полиции, сообщал своему начальству: «Герцог (Отрантский) кажется спокойным и подчас даже веселым, но вся эта веселость — напускная, и те, которые могут наблюдать его дома, никогда не видели его столь печальным и озабоченным». Чуть ли не единственный человек, склонный высоко оценивать достоинства Жозефа Фуше — Тибодо, замечает по поводу герцога Отрантского следующее: «С простыми манерами и внушающей доверие внешностью Фуше соединял проницательность и ловкость в ведении дел; он был доступным, обязательным, добрым другом; он выказывал по отношению ко мне приязнь, которая казалась мне искренней»^{861}.

Министр его величества короля не считает свое положение безнадежным. Он цепляется за власть — в последней, отчаянной попытке остаться наверху. Жозеф Фуше отлично знает, что его сила — в слабости хозяев. Поэтому он старательно пугает Бурбонов, стремясь подчеркнуть непрочность их теперешнего положения. «Фуше понял, — писал Шатобриан, — что его пребывание на посту министра несовместимо с конституционной монархией: не в силах ужиться с законным правлением, он попытался возвратить политическую жизнь в привычное для него русло. Он сеял лживые слухи, он пугал короля выдуманными опасностями, надеясь вынудить его признать две палаты, созванные Бонапартом, и принять поспешно завершенную по такому случаю декларацию прав; поговаривали даже о необходимости удалить Monsieur[101] и его сыновей: предел мечтаний заключался в том, чтобы оставить короля в полном одиночестве»^{862}. Бурьенн свидетельствует о том, что в саду Тюильри агенты Фуше средь бела дня кричали: «Да здравствует император!», «чтобы, — замечает он, — произвесть тревогу под самыми глазами короля, заставить его сомневаться в показываемом к нему расположении…»^{863}. Но то ли слишком жидки и фальшивы эти некогда грозные клики, то ли чересчур знакомы лица кричавших, — маневр Фуше не удается. И тогда он еще раз удивляет и своих друзей, и своих врагов.

1 августа 1815 года его светлость герцог Отрантский женится на молодой, красивой и богатой аристократке Габриэли-Эрнестине де Кастеллан-Мажестре. Невесте 26 лет, жениху — на 30 лет больше. Свадебный контракт, — невиданная честь, — подписан христианнейшим королем Людовиком XVIII. У парижских сплетников появляется благодатная тема для разговоров. Никто не может дать рационального объяснения этому поступку. Роялисты злопыхательски объясняют этот брак меркантильностью г-жи Фуше № 2, прельстившейся миллионами «чудовища». Люди, настроенные по отношению к герцогу Отрантскому менее враждебно, считают, что он взял жену в дом «для представительства», чтобы было кому устраивать званые приемы. Вероятно, этот неожиданный брак преследовал цель доказать всем врагам, настоящим и потенциальным, что положение его превосходительства Жозефа Фуше достаточно прочно, коль скоро он занялся устройством семейного очага. «Герцог проявил всю мыслимую галантность по отношению к своей новой супруге, — ехидничал шпионивший за Фуше Фудра. — Он отправился в постель вместе с ней, строго-настрого наказав, чтобы никто не беспокоил его раньше десяти часов утра»^{864}.

Но ни женитьба на красавице-аристократке, ни подчеркнутое спокойствие не выручают светлейшего. Оскорблять его открыто, разумеется, никто не смеет: он слишком опасен. Информация, которой располагает господин Жозеф Фуше, разит вернее самого страшного оружия, ибо от нее нет спасения и она… правдива. Тот, кто забывает об опасном могуществе герцога Отрантского, получает скорое и нелицеприятное доказательство этого могущества. С ним не хотят знаться, ну что ж, у него есть чем образумить обидчика. Увидев однажды титулованную особу, бывшую в свое время его осведомителем, Фуше восклицает: «Ах, герцог, я вижу, что нынче я уже не отношусь к числу ваших друзей. Но теперь-то мы и живем во времена лучше прежних; теперь полиции нет нужды платить знатным господам, занятым слежкой за королем в Гартвелле»^{865}.

В эпоху Второй реставрации словно повторяется давняя история времен консульства. Вновь появляется множество полицейских ведомств; кроме полиции короля, существует полиция Месье, своими полициями обзаводятся отдельные министры и придворные чины; префект полиции изящный Эли Деказ, «курирует» агентов, занятых слежкой за герцогом Отрантским. Не сразу, мучительно Фуше осознает, что его политической карьере скоро наступит конец. «Он чувствовал себя конченым человеком», — свидетельствует Бенжамен Констан. Привычный иметь дело с грозными противниками — Робеспьером, Наполеоном, Фуше теперь, «под занавес», вынужден сражаться с ничтожными шпиками и жалкими провокаторами. «Не смейтесь над глупцами, — скорбно пишет он Дельфине де Кюстин, — Они всесильны во времена кризисов»^{866}.

Христианнейший король французов время от времени принимает министра полиции и выслушивает его доклады. «Старый подагрик в английских гетрах», — назвал его Гюго^{867}, не разглядев за внешней ущербностью короля хитрый и изворотливый ум первого лица в государстве.

Король Людовик XVIII

Людовик XVIII не прочь проучить «цареубийцу» и «выскочку». Но, конечно же, он делает это совсем не так, как это делал Наполеон. «Однажды король, разговорившись со своим обер-шпионом… спросил его, окружал ли он его шпионами при Империи, и кто именно из его, Людовика, приближенных выполнял эту почетную функцию. Фуше долго колебался, не решаясь выдать столь важной «профессиональной» тайны и опасаясь окончательно скомпрометировать несчастного, услугами которого он… пользовался. Но король настаивал, и злополучный министр полиции, не смея противиться воле нового владыки, наконец, сказал: «Да, государь, конечно, за вами следили. И эту роль взял на себя состоявший при особе вашего величества герцог Блака». «Сколько же вы ему за это платили?» — «200 000 ливров в год, ваше величество». — «Хорошо, — сказал успокоенный Людовик XVIII, — значит, он меня не обманывал. Ведь мы делились пополам»^{868}.

Перешедшая все мыслимые пределы реакция страшит Фуше. В августе 1815 года он подает королю три доклада, в которых с дерзкой откровенностью говорит об эксцессах реставрации, советует проводить либеральную политику. Фуше дерзок, как может быть дерзок плебей, облаченный в герцогскую мантию. Характеризуя ситуацию, сложившуюся в стране, он говорит Людовику о том, что «Франция находится в состоянии войны сама с собой»^{869} и что необходимо положить предел этому противоестественному состоянию. «Невозможно управлять, — заявляет он, — не располагая физической и нравственной силой. Одна не может действовать без другой — а у нас нет ни той, ни другой…». «Стойкие роялисты, — уверяет Фуше, — преобладают в десяти департаментах; партии уравновешивают друг друга еще в пятнадцати департаментах; во всей же остальной Франции (то есть в 58 департаментах) найдется всего лишь горстка роялистов для того, чтобы противостоять массе населения…»^{870}. Он не отказывается от старого и так часто выручавшего его прежде приема. Режим рухнет, если будет полагаться только на репрессии, упрямо внушает Фуше королю. «Вам едва ли, — подчеркивает министр в докладе монарху, — удастся найти десяток-другой французов, которые желали бы возвращения «старого порядка», и столь же маловероятно, что удастся сыскать пятерых людей, искренне преданных законной власти»^{871}. Снисходя к «недомыслию» Бурбонов, Фуше поясняет, что чем больше бывших наполеоновских офицеров будет уволено из армии, тем больше их впоследствии окажется в рядах мятежников. Общий вывод из докладов Фуше королю таков: «Франция ныне не может быть управляема… иначе, как в в условиях конституционного режима».

Прав ли был Фуше в своих прогнозах? По-видимому, да. Сам глава кабинета, многоопытный, искушенный в политических интригах Талейран «…признавал, что эти доклады (доклады Фуше королю) были правильными»^{872}.

В письме к Дельфине де Кюстин (в начале августа 1815 г.) министр полиции писал: «Я хочу представить картину, которая покажет властям предержащим и простым гражданам их будущее»^{873}. Роль пифии герцог Отрантский исполняет, однако, совсем не бескорыстно. Доклады министра полиции, которые предназначены королю, — плод коллективного творчества самого Фуше и члена Палаты представителей Манюэля. «Манюэль, — писал по этому поводу Беранже, — помог Фуше редактировать его заметки, наделавшие тогда много шуму разоблачением того опасного пути, которому следовал двор. Этими заметками Фуше стремился предотвратить свое падение, а Манюэль — послужить Франции»^{874}.

В Тюильри не склонны внимать речам «цареубийцы», и все представления герцога Отрантского остаются без последствий^{875}. Тогда Фуше делает рискованный шаг — он снимает копии со своих докладов Людовику XVIII и тайно распространяет их в обществе. «Успех их был громадный, и они сделались единственной темой разговоров в Париже и в департаментах». Но Фуше «переоценил силу либерального общественного мнения, которое слишком было придавлено реакцией, чтобы оказать ему серьезную поддержку». Напротив, эти доклады повредили Фуше: они оттолкнули от него Веллингтона и иностранных дипломатов, окончательно погубив его в глазах ультрароялистов^{876}. На заседании совета министров Фуше был лишен портфеля министра полиции. Когда королю сообщили об этом, он радостно воскликнул: «Слава Богу! Несчастная герцогиня (Ангулемская, дочь Людовика XVI) теперь может не опасаться увидеть эту ненавистную личность!».

Как уверяет Бурьенн, в падение «нантского Ска-пена» свою лепту внес и он лично. Как-то раз, увидевшись с Фуше (встреча была чисто деловой), Бурьенн его «разговорил», выслушав в ответ длинную тираду министра полиции. Фуше рассуждал о неспособности Бурбонов, о глупости эмигрантов и вообще об обреченности режима, лишенного какой бы то ни было поддержки. «Эти необъяснимые поступки (роялистов), — негодовал герцог Отрантский, — заставили говорить, что на трон хотели возвести контрреволюцию. И теперь еще хотят этого, но я здесь, и сколько могу, воспротивлюсь тому… сторону дворянства и духовенства нигде не поддерживают, кроме Вандеи. Едва 6-й из французов захочет прежнего правления, и ручаюсь вам, из пяти не окажется одного искренне преданного законной власти»^{877}. На прямой вопрос Бурьенна: «Так, по вашему, герцог, Бурбоны не могут долго оставаться (на престоле)?» — последовал ответ, — «Я не говорю вам моего мнения«…с усмешкою, напомнившею мне, — пишет Бурьенн, — улыбку его вечером накануне 3 нивоза. — Впрочем, прибавил он, заключайте, что вам угодно из слов моих: это мне совершенно все равно…»^{878}. «Фуше, — завершает Бурьенн свой рассказ, — простер до последней степени ругательство выражений, неосторожность языка и революционный цинизм. Право, мне казалось сомнительно, у королевского ли министра был я; таковое-то неуважение к королевской фамилии выказывалось в словах герцога Отрантского»^{879}. Бурьенн немедленно сообщил о содержании своего «необыкновенного разговора» с Фуше Людовику XVIII. «Герцог Отрантский вскоре был лишен милости, — не без гордости сообщает Бурьенн, — и я при этом был весьма рад видеть себя исправителем зла, нанесенного Франции герцогом Веллингтоном»^{880}. Редкостный образчик «прямодушия»!

Впрочем, Бурьенн, вероятно, зря приписывает заслугу «удаления» Фуше с политической сцены исключительно себе. То, что Фуше невозможно занимать сколько-нибудь ответственный пост и вообще оставаться во Франции, отлично понимает и глава министерства — Талейран. Чтобы спасти терпящий бедствие правительственный корабль, за борт необходимо выбросить лишний груз. Роль балласта в случае с «дрейфующим» к неизбежной отставке кабинетом должен исполнить, хочет он того или нет, герцог Отрантский. Талейран, правда, желает достичь этого чуть ли не с добровольного согласия самого Фуше. 14 сентября 1815 года в конце заседания кабинета, на котором присутствовал министр полиции, Талейран и Паскье вдруг ни с того ни с сего принялись рассуждать об огромном значении, какое в настоящий момент приобрела должность… посла Франции в Соединенных Штатах Америки… Фуше не пожелал понять этот более чем ясный намек…^{881}

15 сентября 1815 года герцог Отрантский получил новое назначение: он — посол при Саксонском дворе. В прощальном письме Фуше к Дельфине де Кюстин есть такие строки: «Мне не удалось добиться успеха, о котором я мечтал. Я говорил на языке разума с людьми, которые желают прислушиваться только к голосу страстей»^{882}. В Дрезден Фуше отправляется 27 сентября; он едет туда не спеша, заезжая «по пути» в Брюссель. К месту назначения Фуше прибывает только через месяц. Посольская служба герцога Отрантского длится недолго. Уже в начале 1816 года в «Бесподобной палате» раздаются свирепые инвективы против «цареубийц». Палата, констатируя «почти безграничное милосердие короля», требует, чтобы «вслед за милосердием начало действовать правосудие». 7 января 1816 г., по настоянию ультрароялистов, составляются списки цареубийц, подлежащих изгнанию. Бешенство ультра столь велико, требования репрессий столь кровожадны, что даже Поццо ди Борго (один из злейших врагов поверженного узурпатора и признанный лидер правой) заявляет: «Если бы этим господам предоставить полную свободу, то, в конце концов, и я сам подвергся бы чистке». Людовик XVIII лишает Фуше должности посла. Начинается изгнание.

Какие-то смутные отголоски происходящего во Франции достигают острова Св. Елены. 2 февраля 1816 года в дневнике генерала Гурго, разделившего с Наполеоном изгнание, появляется запись: «Вечером нам сказали о том, что Фуше казнен. — Я всегда предсказывал, — воскликнул император, — что он кончит жизнь на виселице!»^{883}. Наполеон, как всегда, поторопился с предсказаниями. Фуше никто не повесил, но уехать из Саксонии ему все же пришлось.

В феврале 1816 года герцог Отрантский обратился к Меттерниху с просьбой позволить ему жить в Австрии. Просьба изгнанника была удовлетворена, тем более, что он упомянул о своем намерении — очень и очень многих должно было напугать это намерение — заняться мемуарами[102]. Мемуары герцога Отрантского обещали быть скандально-интересными. Кому-кому, а уж его светлости Жозефу Фуше нельзя было отказать в знании самых закулисных, самых потаенных и невероятных дел и делишек, связанных с именами сильных мира сего в по меньшей мере половине европейских стран.

О себе Жозеф Фуше напишет с полным сознанием той исключительной роли, которую сыграл в событиях своего времени, очень точно обозначив причину своего колоссального влияния: «Я должен признать, — напишет герцог Отрантский, — что никогда не существовало более могущественной полиции, нежели та, которая находилась под моим начальством…». О своих мемуарах он напишет как о произведении, призванном спасти память о нем от забвения. «Я не сойду в могилу бесследно…», — пишет Жозеф^{884}. Эти воспоминания, уверяет он, конечно же, будут правдивы. «Я заклеймлю позором то, что достойно осуждения, — я с уважением отнесусь к тому, что того уважения заслуживает…», — пишет Фуше^{885}. Утверждение, подобное этому последнему, вряд ли можно счесть оригинальным. У любого мемуариста можно найти не один десяток высказываний такого рода.

Нет, господин Жозеф Фуше, разумеется, не был бесстрастен в своих мемуарах. Многое из того, что он «вспомнил», крайне сомнительно. Странным образом о многом он «позабыл» вспомнить или рассказал об этом настолько вскользь и походя, что на основе этих отрывочных фраз нельзя составить себе о некоторых событиях сколько-нибудь удовлетворительное представление. Тем не менее при всех умолчаниях, искажениях, очевидной лжи, намеренных неточностях мемуары герцога Отрантского — ценнейший памятник эпохи, мимо которого не может пройти ни один серьезный исследователь проблем Великой французской революции и Наполеоновской эры.

В июле 1816 г. Жозеф Фуше появляется в Праге. Оттуда он пишет Дельфине де Кюстин: «Передайте моим друзьям в Париже, что моя любовь к отечеству не уменьшилась по той причине, что я нахожусь от него в трехстах лье»^{886}. Эмигрантское житье Фуше скрашивает то обстоятельство, что в Праге он поддерживает тесные, дружеские отношения с находящимся там же Тибодо и его семейством. Однако идиллия длится недолго: стоустая молва разносит пикантную весть о том, что герцогиня Отрантская неравнодушна к сыну Тибодо — Адольфу. Скандальный слух с удовольствием подхватывают газеты. «Светлейший» поспешно покидает Прагу.

Все следующие 5 лет Фуше проводит в бесконечных разъездах. Как сухой лист, гонимый ветром, его носит по дорогам Европы. Его видят в разных городах, ему не сидится на месте. Точно злой рок преследует его, заставляя идти к какой-то недостижимо далекой цели. Он собирается было обосноваться в уютном провинциальном Линце, но состоятельные жители городка принимают «цареубийцу» в штыки, от него шарахаются, словно от зачумленного. «Что проку от такой жизни, — сетует госпожа Фуше, — если приходится жить так, как живем мы?». Не сумев осесть в Линце, Жозеф вновь отправляется в путь. Он везет жену в Карлсбад, по ее словам, «самое девственное, далекое от цивилизации и очаровательное место в мире»^{887}.

Фуше меняет места пребывания, но это не единственное его развлечение: герцог Отрантский одно за другим пишет открытые письма, объяснения-апологии своих поступков, переписывается с родственниками, живущими в Нанте. Одна за другой выходят биографии «его светлости» — очень пристрастные и очень неполные. Авторство кое-каких из этих небольших брошюрок приписывают самому герцогу Отрантскому. На то есть веские основания. К примеру, в вышедшем в Лейпциге памфлете «Заметка о герцоге Отрантском», говорилось: «Во все времена Фуше не хотел ничего иного, кроме как обуздать силы анархии, чтобы спасти государство…»^{888}. Так уважительно и «искренне» о герцоге Отрантском мог высказаться только… Фуше.

Фуше шлет письмо Меттерниху, в котором спрашивает австрийского канцлера, могут ли его сыновья Жозеф и Арман поступить на службу к Габсбургам. Меттерних отвечает согласием, но при условии, что сам Фуше откажется от французского гражданства. Герцог Отрантский оставляет свое намерение «поспешествовать» карьере своих детей в Германии. Он все еще надеется вернуться на родину.

В начале 1819 года Фуше высказывает желание посетить Мюнхен, чтобы увидеться там с Евгением Богарне. Но австрийское правительство запрещает ему этот вояж, так как совсем неподалеку от Мюнхена, в Аугсбурге, проживает известная нарушительница спокойствия — королева Гортензия, самая деятельная из всей бонапартистской партии личность. Герцог Отрантский намеревается совершить поездку в Брюссель — Мекку тогдашней европейской эмиграции. Но и из этого его намерения ничего не выходит. Преданный Гайяр деликатно напоминает Фуше, что в Брюсселе полным-полно эмигрантов, к высылке которых из Франции он «приложил руку» в 1815 г. Европа оказывается недостаточно велика для такого изгнанника, как герцог Отрантский…

В мае 1819 г. в Париже обсуждается вопрос об амнистии изгнанным за ее пределы преступникам. Кое-кто в Палате депутатов поддерживает предложение о даровании изгнанникам права возвратиться на родину, но предложение это не набирает нужного числа голосов. Надежды Фуше на то, что он скоро сможет вернуться во Францию, рассеиваются как дым.

В январе 1820 года по милости Меттерниха ему позволено поселиться в Триесте. Небольшой портовый городок на северо-востоке Италии, омываемый водами ласковой Адриатики, становится последним земным пристанищем герцога Отрантского. Здесь его соседями оказываются живущие, как и он, в изгнании Элиза Баччиоки и Жером Бонапарт. Они навещают друг друга и говорят о прошлом, так как будущего у них нет. В августе 1820 г. колония французских эмигрантов в Триесте уменьшается на одного человека — скоропостижно умирает принцесса Элиза.

Фуше никто не преследует. Он богат. Его дом, точнее дворец — Vico Palace на виа Кавана — один из лучших особняков в Триесте. Он, кажется, не потерял ничего, кроме… интереса к жизни. Бездействие быстрее, чем что бы то ни было, подрывает силы Фуше. Бледная тень герцога Отрантского тает на глазах. Незадолго до Рождества он простудился. Болезнь оказалась смертельной. Когда Жером Бонапарт навестил Жозефа 20 декабря, он уже не мог произнести ни слова. 26 декабря 1820 года стало последним днем в жизни этого человека. «Мнимый патриот», изгонявший якобинцев при Наполеоне и врагов легитимной монархии при Бурбонах, он умирает изгнанником. «Вечный сон» для Фуше наступает в пять часов утра, когда ночные сумерки еще плотной пеленой окутывают Триест. Из жизни герцог Отрантский уходит так же незаметно, как появился на свет Жозеф Фуше. Единственная разница — дата его смерти точно известна.

Похороны его светлости герцога Отрантского проходят здесь же, в Триесте. «Даже гроб Фуше, — писал Беранже, — был обречен изгнанию»^{889}. 28 декабря 1820 года пышный катафалк с телом усопшего медленно направляется к городскому кладбищу, но невесть откуда налетевший смерч с дождем и снегом сбрасывает останки того, кто совсем недавно был одним из могущественнейших людей Франции, в придорожную грязь^{890}.

«Фуше принадлежит к огромным фигурам нашей поэтической драмы, — писала герцогиня д’Абрантес. — Напрасно думают, что, очертивши карандашом, представили их верно. Сколько еще тут оттенков! Сколько разных положений, форм!.. О Фуше говорили много, и, конечно много можно сказать о нем»^{891}. Лаура д'Абрантес, по-видимому, права. Однако, что бы ни говорили о Фуше современники и потомки, одно им не дано — вычеркнуть его имя из эпохи Великой французской революции. Многие деятели этого времени стали знаменем целых поколений. Их имена вызывали и вызывают до сих пор яростную полемику. Фуше не из их числа. Он не связал свою судьбу ни с одной из партий. Служа одним, обманывая других, он сделал предательство своим кредо. Власть, богатство, личное преуспеяние были для него смыслом жизни. Он достиг всего, к чему стремился. Он, герцог Отрантский, обладал огромной властью, несметным состоянием, казалось, нет предела его могуществу. И все же такой предел есть: ибо люди, подобные Фуше, предстают в глазах потомков воплощением предательства, низости, беспринципности, коварства, всех худших качеств человека и политика. И в том, что хотя и с опозданием им воздают должное, есть, вероятно, какая-то своя, высшая справедливость.