Габриель Ламбер

XIV ПОСЛЕДСТВИЕ ИСПОВЕДИ

А накануне Тома Ламбер, как и обещал, уехал в Париж.

Прошла неделя; я каждое утро ходила к кюре, чтобы узнать, нет ли вестей от папаши Тома. За всю неделю не пришло никакого письма.

Вечером следующего воскресенья после Пасхи, около семи часов вечера, за мной от имени своего хозяина пришла старая Катрин.

Дрожа, я встала и поспешила за ней. Однако мне не хватило духа, чтобы по дороге от дома моего отца до дома священника удержаться и не расспросить ее.

Она мне сказала, что папаша Тома только что прибыл из Парижа. У меня не было сил продолжать расспрашивать ее.

Я пришла.

Священник и папаша Тома находились в маленькой комнате, где происходила та сцена, о которой я только что рассказывала. Кюре был грустен, а папаша Тома мрачен и суров.

Я остановилась у двери, почувствовав, что все рухнуло.

«Крепись, дитя мое, — сказал мне кюре. — Тома привез дурные новости».

«Габриель меня больше не любит!» — воскликнула я.

«Неизвестно, что стало с Габриелем», — сказал мне кюре.

«Как это? Погиб корабль, на котором он ехал? Габриель умер?» — вскричала я.

«Боже упаси, — сказал его отец, — но были ли правдой все его сказки?»

«Какие сказки?» — спросила я испуганно, так как начинала все прозревать словно сквозь пелену.

«Да, — сказал отец, — я был у банкира, он не понимал, о чем я говорю, у него никогда не было служащего по имени Габриель Ламбер и никакого дела на Гваделупе».

«О Боже! Но тогда нужно было пойти к тому, кто нашел ему это место, к кандидату в депутаты, вы знаете…»

«Я был и там», — сказал отец.

«Ну, и что же?»

«Он никогда не писал ни моему сыну, ни мне».

«А как же письмо?»

«Я показал ему это письмо — оно было у меня; он узнал свою подпись, но он его не писал».

Я опустила голову на грудь.

Тома Ламбер продолжал:

«Оттуда я пошел на улицу Старых Августинцев, в гостиницу “Венеция”».

«Ну, и как? Вы там нашли хоть какие-то следы его пребывания?» — спросила я.

«В гостинице он пробыл полтора месяца, потом заплатил по счету и уехал, но никто не знает, что с ним стало».

«О Боже мой, Боже мой, что все это значит?» — вскричала я.

«Это значит, — прошептал Тома Ламбер, — что из нас двоих, мое бедное дитя, самый несчастный — это я».

«Таким образом, вы совершенно не знаете, что с ним стало?»

«Не знаю».

«Но, — сказал кюре, — возможно, вы могли бы узнать о нем в полиции…»

«Я думал об этом, но боялся узнать слишком много», — прошептал Тома Ламбер.

Мы все вздрогнули, а я особенно.

«Что же теперь делать?» — спросил кюре.

«Ждать», — ответил Тома Ламбер.

«Но она, — сказал кюре, показывая на меня пальцем, — она же не может ждать».

«Это правда, — сказал Тома, — пусть приходит жить ко мне: разве она мне не дочь?»

«Да, но, не являясь женой вашего сына, через три месяца она будет обесчещена».

«А мой отец! — закричала я. — Эта новость убьет моего отца. Он умрет от горя».

«От горя не умирают, — сказал Тома Ламбер, — но очень страдают; не стоит заставлять страдать несчастного человека: под каким-либо предлогом Мари уедет пожить на месяц к моей сестре в Кан, и ее отец ничего не узнает о том, что случится за это время».

Все произошло так, как было задумано.

Я провела месяц у сестры Тома Ламбера и за этот месяц дала жизнь этому несчастному ребенку, спящему у вас в кресле.

Мой отец по-прежнему не знал, что случилось со мной, и тайна эта так свято хранилась, что никто в деревне, как и мой отец, ничего не узнал.

Прошло пять или шесть месяцев без каких-либо новостей, но вот наконец однажды утром распространился слух, что из Парижа вернулся мэр и что во время этой поездки он встретил Ламбера.

Об этой встрече рассказывали такие необыкновенные новости, что трудно было поверить в правдивость их.

Я пошла справиться к Тома Ламберу, что было правдой в этих слухах, дошедших до меня, но едва я вышла из дома, как встретила самого господина мэра.

«Что ж, красавица, — сказал он мне, — меня больше не удивляет, что твой возлюбленный перестал тебе писать: кажется, он разбогател».

«О Боже мой, каким образом?» — спросила я.

«Каким образом, я не знаю, но дело в том, что, возвращаясь из Курбевуа, где я обедал у моего зятя, я встретил прекрасно одетого господина на лошади, элегантного денди, как они там говорят, в сопровождении слуги тоже на лошади. Догадайся, кто это был?»

«Откуда мне знать?»

«Так вот, это был господин Габриель. Я его узнал и высунулся из кабриолета, чтобы окликнуть его; он меня наверняка тоже узнал, так как, прежде чем я успел произнести его имя, он пришпорил лошадь и ускакал».

«О! Вы, наверное, ошиблись», — сказала я ему.

«Я подумал, как и ты, но случаю было угодно, чтобы вечером я пошел в Оперу, разумеется в партер. Я же крестьянин, и партер достаточно хорош для меня, а вот он, как большой вельможа, сидел в одной из первых, да еще из самых красивых лож, между двумя колоннами, и болтал, любезничая с дамами, а в бутоньерке у него была камелия размером с кулак».

«Невозможно! Невозможно!» — прошептала я.

«Тем не менее это так, но я тоже сомневался и захотел все окончательно выяснить. В антракте я вышел в фойе и направился к его ложе; вскоре открылась дверь и наш великосветский господин прошел мимо меня».

«Габриель!» — произнес я вполголоса.

Он живо обернулся, заметил меня, покраснел как рак и бросился к лестнице с такой быстротой, что на своем пути чуть не сбил с ног какого-то господина с дамой. Я последовал за ним, но, когда подошел к колоннаде у входа, увидел, как он сел в элегантную двухместную карету, лакей в ливрее закрыл за ним дверцу и карета быстро удалилась.

«Но как он может иметь карету и слуг в ливрее? — спросила я. — Вы, конечно, ошиблись. Это был не Габриель».

«Я тебе говорю, что я его видел, как вижу тебя, и уверен, что это был он, я его хорошо знаю, потому что он пробыл три года у меня, работая секретарем в мэрии».

«Вы рассказывали об этом еще кому-нибудь, кроме меня, господин мэр?»

«Черт возьми, я рассказывал об этом всем, кто хотел слушать. Он не просил меня делать из этого секрета и даже не удосужился меня узнать».

«Ну, а его отец?» — сказала я вполголоса.

«Что же! Его отец может только радоваться: все это доказывает, что его сын разбогател».

Я вздохнула и пошла к дому Тома Ламбера.

Он сидел за столом, опустив голову на руки. Он не слышал, как я открыла дверь, не слышал, как я подошла к нему. Когда я дотронулась до его плеча, он вздрогнул и обернулся.

«Итак, ты тоже уже все знаешь?» — спросил он меня.

«Господин мэр мне сейчас рассказал, что он встретил Габриеля, сидевшего верхом на лошади, и видел его в Опере; но, может быть, он ошибся».

«Как он мог ошибиться? Разве он не знает его так же хорошо, как и мы? О нет, все это чистая правда».

«Если он разбогател, — ответила я робко, — нам нужно только радоваться, по крайней мере, хоть он будет счастлив».

«Разбогател! — воскликнул отец Тома. — А каким способом он мог разбогатеть? Есть ли честные способы нажить богатство за полтора года? Разве человек, честно разбогатевший, не узнает людей из своей деревни, скрывает свое местопребывание от отца, забывает обещания, данные своей невесте?»

«О, что касается меня, вы прекрасно понимаете, что, если он так богат, я больше недостойна его», — сказала я.

«Мари, Мари, — сказал отец Габриеля, качая головой, — я боюсь, скорее он недостоин тебя».

И он подошел к маленькой рамке с рисунком, сделанным когда-то Габриелем, разбил ее на куски, скомкал рисунок и бросил в огонь.

Я не остановила его, так как в эту минуту подумала об обрывке банкноты, подобранном маленькой пастушкой и лежавшем у меня со времени его отъезда. На нем были написаны слова:

«Что же делать?» — спросила я.

«Пусть погибает, если он уже не погиб».

«Послушайте, — сказала я снова, — попытайтесь получить разрешение моего отца, чтобы я провела еще две недели у вашей сестры».

«Зачем?»

«Зачем? Теперь я в свой черед поеду в Париж».

Он покачал головой и промолвил сквозь зубы:

«Напрасная поездка, поверь мне, бесполезная поездка».

«Возможно».

«Если бы у меня оставалась хоть какая-то надежда, ты думаешь, я не поехал бы сам? К тому же мы не знаем его адреса, как найти его, не обращаясь в полицию, а если обратиться в полицию, кто знает, что может случиться?»

«У меня есть одно средство», — ответила я.

«Найти его?»

«Да».

«Тогда поезжай! Возможно, тебя вдохновляет сам Бог. Тебе нужно что-нибудь?»

«Мне нужно только разрешение моего отца, и все».

В тот же день разрешение было испрошено и получено, хотя и с бо́льшими трудностями, чем в первый раз.

Уже с некоторых пор мой отец плохо себя чувствовал, и я понимала сама, что время было неподходящим, чтобы его покидать, но меня толкало нечто более сильное, чем простое желание.