Габриель Ламбер

VII

Октябрь, 18…

Сегодня в час ночи я был предупрежден, что между г-ном Анри де Фаверном и г-ном Оливье д’Орнуа состоится дуэль, и последний попросил меня сопровождать их на место встречи.

Я пришел к нему ровно в пять.

В шесть часов мы были в аллее Ла-Мюэт, где должна была произойти встреча.

В шесть с четвертью г-н Анри де Фаверн упал, раненный ударом шпаги.

Я тотчас же бросился к нему, тогда как Оливье со своими секундантами сел в карету и отправился в Париж; раненый был без памяти.

Было очевидно, что рана если и не смертельная, то, во всяком случае, очень серьезная: железное треугольное острие вошло в правый бок и вышло на несколько дюймов с левой стороны.

Я немедленно сделал ему кровопускание.

Кучеру я посоветовал ехать по авеню Нёйи и Елисейским полям: этот путь был самым коротким, а главное — карета могла все время двигаться по грунтовой дороге, что меньше утомляло раненого.

У Триумфальной арки г-н де Фаверн подал некоторые признаки жизни, его рука задвигалась и, казалось, искала источник глубокой боли, потом она остановилась на груди.

С его губ с мукой сорвались два-три приглушенных вздоха, отчего из его двойной раны хлынула кровь. Наконец он приоткрыл глаза, посмотрел на своих секундантов, затем, остановив взгляд на мне, узнал меня и, сделав усилие, прошептал:

— А, это вы, доктор? Я вас умоляю, не покидайте меня, я очень плохо себя чувствую.

Затем, поскольку его последние силы ушли на то, чтобы произнести эту просьбу, он закрыл глаза, и легкая кровавая пена показалась у него на губах.

Вероятно, было затронуто легкое.

— Успокойтесь, — сказал я ему, — вы ранены тяжело, это правда, но рана не смертельна.

Он не ответил мне, не открыл глаза, но я почувствовал, что он слегка пожал мою руку, которой я щупал его пульс.

Пока карета ехала по грунтовой дороге, все было хорошо, но у площади Революции кучер вынужден был поехать по мостовой, и тогда резкие толчки кареты стали доставлять ему такие страдания, что я вынужден был спросить у его секундантов, не живет ли кто-нибудь из них поблизости, чтобы избавить больного от мучений дальнейшего пути до улицы Тэбу.

Но де Фаверн, несмотря на кажущееся бесчувствие, услышал мой вопрос и воскликнул:

— Нет, нет, домой!

Убежденный, что моральное раздражение может только усугубить физический недуг, я отказался от своего первого решения и велел кучеру следовать тем же путем.

Через десять минут, наполненных тревоги, когда я видел, как при каждом толчке болезненно дергается лицо раненого, мы прибыли на улицу Тэбу, № 11.

Господин де Фаверн жил на втором этаже.

Один из секундантов пошел предупредить слуг, чтобы они помогли нам перенести их хозяина: спустились два лакея в блестящих ливреях, обшитых галунами.

Я привык судить о людях не только по ним самим, но также по тем, кто их окружает, и не мог не заметить, что ни тот ни другой не проявили ни малейшего сочувствия к раненому.

Они явно были в услужении у г-на де Фаверна недавно, и эта служба не внушала им никакой симпатии к хозяину.

Мы пересекли целую анфиладу комнат, роскошно, как мне показалось, меблированных, хотя я не смог как следует рассмотреть их, и пришли в спальню; кровать была еще разобрана, как ее оставил хозяин.

У стены, со стороны изголовья, на расстоянии вытянутой руки лежали два пистолета и турецкий кинжал.

Раненого уложили в постель двое слуг и я, так как секунданты посчитали свое присутствие ненужным и уже уехали.

Увидев, что рана больше не кровоточит, я наложил на нее повязку.

Когда я закончил эту операцию, раненый сделал знак слугам удалиться, и мы остались вдвоем.

Несмотря на то что г-н де Фаверн меня мало интересовал и я даже непроизвольно чувствовал к нему некоторое отвращение, меня огорчало, что мне придется оставить этого человека в одиночестве.

Я огляделся вокруг себя, внимательно посмотрел на двери, ожидая, что кто-нибудь войдет, но ошибся.

Однако я не мог больше оставаться около него: меня ждали мои каждодневные дела. Часы показывали уже половину восьмого, а в восемь мне следовало быть в Шарите.

— У вас никого нет, кто бы мог ухаживать за вами? — спросил я.

— Никого, — ответил он глухим голосом.

— Нет ни отца, ни матери, ни родных?

— Никого.

— А любовницы?

Он, вздыхая, покачал головой, и мне показалось, что он прошептал имя «Луиза», но это было так невнятно, что я засомневался.

— Но не могу же я оставить вас так, — сказал я ему.

— Пришлите мне сиделку, — пробормотал раненый, — и скажите, что я хорошо заплачу.

Я поднялся, чтобы попрощаться.

— Вы уже уходите? — спросил он.

— Мне надо уйти, у меня больные; будь это богатые люди, возможно, я был бы вправе заставить их подождать, но это бедняки, а к ним необходимо приходить вовремя.

— Вы вернетесь днем, да?

— Да, если вы этого хотите.

— Конечно, доктор, и как можно скорее, пожалуйста.

— Буду как можно скорее.

— Вы мне обещаете?

— Обещаю.

— Идите же!

Я прошел два шага к двери, однако раненый сделал движение, словно стремясь удержать меня и собираясь заговорить.

— Чего вы желаете? — спросил я.

Он, не отвечая, уронил голову на подушку.

Я подошел к нему.

— Говорите, — продолжал я, — и, если в моих возможностях оказать вам услугу, я сделаю это.

Казалось, он решился:

— Вы мне сказали, что рана не смертельна?

— Да, я вам это сказал.

— Можете в этом поручиться?

— Думаю, что да, но, тем не менее, если вы хотите сделать какие-нибудь распоряжения…

— Это значит, что я могу умереть в любую минуту?

И он побледнел еще больше, холодный пот выступил у него на лбу.

— Я вам сказал, что рана не смертельна, но в то же время я сказал, что она серьезна.

— Сударь, я могу доверять вашим словам, не так ли?

— Не нужно ничего спрашивать у тех, в ком вы сомневаетесь…

— Нет, нет, я в вас не сомневаюсь. Возьмите, — добавил он, подавая мне ключ, который он снял с цепочки, висевшей у него на шее, — откройте этим ключом ящик секретера.

Я выполнил его просьбу. Он приподнялся на локте: все, что оставалось у него от жизни, казалось, сосредоточилось в его глазах.

— Вы видите портфель? — спросил он.

— Вот он.

— В нем семейные документы, касающиеся только меня; доктор, дайте мне клятву, что, если я умру, вы бросите этот портфель в огонь.

— Я обещаю вам это.

— Не читая?..

— Он закрыт на ключ.

— О! Запор портфеля легко открыть…

Я бросил портфель.

Хотя фраза была оскорбительной, она у меня вызвала больше отвращения, чем негодования.

Больной понял, что он оскорбил меня.

— Извините, — сказал он мне, — тысячу извинений. Пребывание в колониях сделало меня недоверчивым. Там никогда не знаешь, с кем имеешь дело. Извините, возьмите портфель и обещайте мне сжечь его, если я умру.

— Я вторично обещаю вам это.

— Спасибо.

— Это все?

— Нет ли в том же ящике банковских билетов?

— Да, два по тысяче, три по пятьсот.

— Будьте так добры, дайте их мне, доктор.

Я взял пять банковских билетов и подал ему. Он скомкал их в руке и сунул под подушку.

— Спасибо, — сказал он, устав от сделанных усилий.

Затем он уронил голову на подушку:

— Ах, доктор, мне кажется, я умираю! Доктор, спасите меня, и эти пять банкнот будут ваши, в два раза больше, в три, если потребуется. Ах!..

Я подошел к нему: он снова потерял сознание.

Я позвонил лакею, пытаясь заставить раненого понюхать флакон с английской солью.

Через какое-то время я почувствовал биение его пульса: г-н де Фаверн приходил в себя.

— Ну что же, еще не сейчас, — прошептал он, затем приоткрыл глаза и, глядя на меня, сказал: — Спасибо, доктор, что вы не оставили меня.

— Однако, — начал я, — мне надо, наконец, уйти.

— Да, но возвращайтесь поскорее.

— Я вернусь в полдень.

— А до этого никакой опасности нет, как вы думаете?

— Думаю, что нет. Если бы шпага задела какой-нибудь главный орган, вы были бы уже мертвы.

— Вы пришлете мне сиделку?

— Тотчас же, но пока с вами может побыть ваш слуга.

— Конечно, — сказал лакей, — я могу остаться около господина.

— Нет, нет! — вскричал раненый. — Идите к своему товарищу, я хочу спать, а вы мне помешаете.

Лакей вышел.

— Неосторожно оставаться в одиночестве, — сказал я ему.

— Не более чем лежать беспомощным радом с этим плутом — он может меня убить и обворовать! Дыра уже проделана, — добавил он глухо, — достаточно ввести шпагу в рану и найти сердце, куда мой противник не попал.

Я содрогнулся от того, что такие мысли преследуют этого человека. Кто же он такой, если ему на ум приходят подобные опасения?

— Нет, — добавил он, — нет, напротив, заприте меня, возьмите ключ, отдайте его сиделке и посоветуйте ей не отходить от меня ни днем ни ночью. Это честная женщина, не так ли?

— Я отвечаю за нее.

— Ну хорошо! Идите, до свидания… до полудня.

— До полудня.

Я вышел и, следуя его указаниям, запер дверь на ключ.

— На два оборота, — крикнул он, — на два оборота!

Я повернул ключ еще раз.

— Спасибо, — сказал он ослабевшим голосом.

И я ушел.

— Ваш хозяин хочет спать, — сказал я лакеям, смеявшимся в прихожей. — И, опасаясь, что вы можете войти без вызова, он вручил мне этот ключ для сиделки, которая скоро придет.

Лакеи обменялись странными взглядами, но ничего не ответили.