Гадание на яблочных семечках

В дороге потеряешь — дома не найдешь

Ночью поднялся страшный ветер со слепящими молниями и таким редким дождем, что ни одна капля так и не упала братьям на макушку. Раскаты грома заглушали голоса, но они еще успели свернуть палатку и спальный мешок и под сильным напором ветра выбраться на шоссе. Под высокими, раскинувшимися деревьями укрываться было опасно, могла ударить молния, а маленькие деревца сами гнулись от бури до земли. Вокруг в темноте ни огонька, никакого прибежища.

На широком заасфальтированном шоссе свирепый ветер валил с ног и толкал в спину не только их. Вскоре дорога, канавы, обочины были полным-полны перепуганных людей. Вперемежку неслись, катились, громыхали, постукивали разные предметы.

— Распрямитесь — больше увидите! — крикнул братьям дядя Тант. — Глядите, не растеряйтесь!! Ну-ка, вцепитесь в свою палку, и грудь колесом. Вот так, как я…

При свете молний близнецы увидели, как он вышагивает, сильно откинувшись назад, и улыбается, поглядывая на то, что творится в небе и на земле. Они вскинули головы и тоже заметили, что над шоссе летят целые стаи странных безголосых птиц.

— Тряпье! Одежки!.. — прокричал Тант. — Улетают в далекие края, где ни бурь, ни мод, ни шкафов…

Подгоняемые ветром женщины ойкали, хватали, прижимали к себе то, что успели натянуть. Их принялась подталкивать суматошная толпа полупомешанных делопроизводителей и бухгалтеров. Они гонялись за порхающими белыми мотыльками, старались настигнуть листы бумаги. Вспышка молнии — и все торопились окинуть на лету циркуляр взглядом и тут же разочарованно хватали новый, однако никак не могли поймать тот, самый важный, от которого, может быть, зависела их жизнь. Документы из чужих ведомств назойливо липли к их одежде, и бедные чиновники становились похожими на цирковых клоунов. Потуги их выглядели такими же бессмысленными, как и усилия тех спортсменов, что выстроились вереницей и теперь пытались нокаутировать ветер, а также внезапными приемами карате разрубить молнии на части.

Подавая звуковые и световые сигналы, мимо проплыли, словно лодки, перевернутые кверху дном машины. Добро еще, что не угодили с разгона в канаву, где ерзали, копошились пьяницы, которые не могли устоять на ногах. Они подхватывали бутылки, что скатывались к ним с дороги, и, запрокинув головы, выжидали, вдруг вытечет хоть одна капля — для силы и храбрости. Потом в горьком разочаровании били бутылки о придорожные столбы, деревья и камни. И даже метили в тех, кто благополучно скользил по асфальту на огромных своих чемоданах. Почти все что-то хватали, тащили, рвали друг у друга из рук, но в такую бурю ничего не удавалось удержать.

— Здесь становится небезопасно! — воскликнул Тант, обращаясь к Аудрюсу и Угнюсу. — Попробуем пробраться лугами. Как только сверкнет молния, глядите, где тут можно перебраться через канаву.

В лугах уже не было такой толчеи. Только проваливаясь в грязь, как в преисподнюю, шлепали, тащились, с трудом превозмогая ветер, исхлестанные молниями коровы. Ухватив их за рога, на спинах восседали без седла и уздечки зоотехники с фермы, а позади, вцепившись в коровьи хвосты, трусцой бежали доярки в белых халатах.

— Давайте отпустим их, давайте отпустим! — вопили женщины.

— Держите, голубушки, держите! — заходились в крике наездники. — Стадо в ваших руках…

Вслед скоту неслись-катились охапки сена, и по пятам преследовал поросячий визг. Дядя Тант с близнецами, уступая дорогу, свернули на пастбища. И здесь они увидели блуждающий вдалеке неяркий огонек. Кто же это отважился идти против такого сумасшедшего ветра? Наверное, трактор или бульдозер?.. Хотя они в такую бурю легко могут увязнуть в болоте или сорваться в карьер.

Путешественникам захотелось разглядеть поближе этого храбреца, и они направились в ту сторону, наперекор ветру. Вскоре их глазам предстала одиноко бредущая по лугу фигура. Это была женщина, которая спокойно приближалась к ним, прикрыв ладонью какой-то светящийся предмет. Казалось, вокруг ни ветерка, на ней даже не развевалась одежда.

Аудрюс первым узнал Кастуте по ее клетчатой сумке, что висела на руке. Прижав к груди, она осторожно несла кактус, на котором розоватым огоньком светился цветок.

— Рамунас мне подсказал, что вы свернули сюда, — проговорила она с легким придыханием. — Так хотелось показать вам своего питомца… Поглядите, как красиво расцвел! Полюбуйтесь…

Пока они любовались кактусом, передавая горшочек из рук в руки, Кастуте вытащила из сумки все те вещи, которые вернул ее крестник.

— Рамунаса я решила наказать. Все поделю между вами: бинокль — Аудрюсу, часы — Угнюсу, а портсигар — дяде Танту.

— Да ведь я не курю, — хмыкнул Тант.

— И не надо. Я туда уложила пакетики с чаем, в дороге пригодятся.

Дядя Тант открыл портсигар и раздалась мелодичная музыка. Чтобы ее услышать, нужно было позабыть все передряги, заботы, досаду и настроить скрипочку своей души, чтобы она звучала в лад с этим нежным перезвоном. Только тогда можно было почувствовать, какая волшебная эта мелодия. Наверное, так действовала на людей и дудочка Доваса. Даже ветер заслушался и поутих, даже гром перестал греметь. Все потихоньку улеглось, тучи рассеялись, и на востоке ярко засияло красное солнце.

— А теперь я, пожалуй, пойду, — проговорила Кастуте.

— Вместе пойдем, — ответил Тант, поцеловав ей руку за портсигар, — только проводим сначала Угнюса и Аудрюса до того Дуба, где расходятся дороги. Пусть каждый выберет свою и отправляется по ней.

Вскоре все они очутились возле точно такого же дуба, который когда-то подарил братьям палочку-посох. Дерево не только обгорело — не стало листьев, ветки пообломались, кора облупилась. Ствол мертвого дуба пещрел инициалами, а на верхушке, куда не всякому забраться, бросалась в глаза вырезанная надпись: «В ДОРОГЕ ПОТЕРЯЕШЬ, ДОМА НЕ НАЙДЕШЬ».

— А я бы еще добавила — ДЕЛАЙ ДОБРО И ТЫ НИКОГДА НЕ ПРОПАДЕШЬ, — сказала Кастуте.

— Раньше под этим деревом стоял столб с указателем, — пояснил Тант: — «Налево пойдешь, ранен будешь, направо повернешь, коня потеряешь, прямо пойдешь — вряд ли возвратишься…» Теперь — видите — от указателя ни следа, дорогу заасфальтировали… Только не думайте, будто все дороги одинаковы, вовсе нет…

— А если мы выберем какую-нибудь одну и пойдем по ней вместе? — спросил Аудрюс.

— Не знаю… — засомневался Тант. — Сумей я поделить себя на три части, отправился бы сразу по трем дорогам. Больше увидишь, больше поймешь… Может, хотя бы одной частичке удалось найти счастье. А вы оба как две половинки яблока. Решайте. Только знайте, что, избрав себе один путь, по другому пойти уже не сможете.

— Со мной так часто бывает, — вздохнула Кастуте, — пока найду передник, платок потеряю. Пока разыщу платок, забуду, куда пойти собралась…

Близнецам вспомнилось письмо от Довиле, в котором она советовала им пожить врозь, и они поняли, что Тант тоже предлагает братьям расстаться, поэтому решили выбрать разные дороги.

— Я бы предпочел повернуть направо, — сказал Угнюс. — Коня у меня нет — терять нечего.

— А я пойду прямо, — решился Аудрюс.

Тант одобрительно кивнул.

— Когда случится беда, вспомните, что я вам говорила и что подарила, — напомнила Кастуте. — Часы помогут тебе, Угнюс, сократить скучные минуты и продлят веселые. Только не забывай на них поглядывать. А ты, Аудрюс, береги бинокль. Если на свою беду поглядишь в бинокль наоборот, она покажется тебе не такой уж и большой, ты поймешь, что из-за нее не стоит переживать и терзаться. А когда выпадет самая малюсенькая радость — например, сядет на цветок пчела или устроится на ветке красногрудая пичужка — погляди на них так, чтобы они показались больше…

Близнецы еще раз поблагодарили Кастуте и Танта и тут спохватились, что не решили, кому достанется палочка-посох. Неужели братья переломят ее пополам? Или один присвоит ее себе? Не долго думая, мальчики протянули палку Танту. Пусть она охраняет дядю от челодралей, человралей и всяких челдобреков. А когда Тант устанет от странствий и забредет к Кастуте или куда-нибудь еще, пусть посадит молодой дубок и привяжет палку к нему.

И тут они обнялись так крепко, что ничего другого не оставалось, как расстаться и пойти своей дорогой.

Страна, где очутился Аудрюс, была какая-то необычная. На удивление быстро оказался он среди людей (а может, челодралей и человралей?), которые ничуть не походили на привычных граждан. Любой взрослый отличался здесь маленьким размером головы. У большинства головенки были с кулак. Зато встречались и такие мужчины и женщины, правда, на редкость мало, на плечах у которых с трудом держались огромные, раздутые головы. Большеголовых, как правило, сопровождали несколько человек с маленькими головками, эта свита всяческими способами, не лишенными вежливости, старалась придержать им голову, чтобы она, такая необъятная и зачастую грозная на вид, не клонилась набок.

Приглядевшись повнимательнее, Аудрюс понял, почему эти странные граждане так недружелюбно на него косятся. По-видимому, их удивляла и даже раздражала нормальная голова пришельца, к тому же ничем не прикрытая.

— Послушай, — обратился к нему какой-то парень, — ты уже не маленький, мог бы и не демонстрировать тут свою несформировавшуюся макушку.

Парень чем-то напоминал Рамунаса, поэтому Аудрюс доверчиво улыбнулся ему и спросил:

— А как я должен ее формировать?

— Носи фуражку нужного размера. Видишь, как я сдавил свою? И каждый день подкручиваю болтик. Теперь уже даже не чувствую, что жмет.

— А зачем это нужно? — не понял Аудрюс.

— Ты что, с луны свалился? Сейчас уменьшишь, зато потом сможешь увеличить. А как же иначе сделаешь карьеру?

— Не доходит до меня, как из крохотного кулачка, — он показал на одного из прохожих, — получается вон такая? — ткнул пальцем в сторону другого, который шагал с двумя провожатыми.

— Ты нарочно меня спрашиваешь! Кто ты вообще такой?

— Я вырос в лесу, — пошутил Аудрюс. — У моего отца, у мамы, у брата — у всех головы как головы.

— Здесь тоже кое у кого такие имеются, но их прячут под фуражками. Чтобы большие могли приказывать, у маленьких не должно быть собственного мнения. В лесу, небось, по-другому… У вас там редко большеголового встретишь.

— Но ты мне толком не объяснил. Как они могут увеличиваться?

— Надувают… Одни говорят, это от похвалы, другие — от жидкости.

— От жидкости?! Какой еще жидкости?

— Как это какой? Обыкновенной. От той, что выпивают.

— Но ведь выпьешь, а потом… опять… выльешь…

— Ага! А ты попробуй подольше не выливать! И голова у тебя станет как тыква.

— Ну, а разве ума от этого прибавится?

— А зачем тебе ум? Знаешь, как люди говорят? Много ума — тощеет сума! Или вот еще: увеличивай макушку — заберешься на верхушку… Кто хочет стать большим, должен сначала побыть маленьким. Ясно тебе?

— Ясно.

— А куда ты направляешься?

— Назад в лес…

— Назад?!. Храбрец ты, однако! У нас даже те, кто идет назад, всем хвалятся, что шагают вперед. Захвати и меня с собой, а?

— А как тебя звать?

— Меня? Допустим, Ик. А тебя?

— Меня? Можешь называть меня Ой.

Пройдя немного, они встретили человека с маленькой головкой, который очень напоминал Аудрюсу Чичирку. Он, скособочившись, волочил большой раздутый портфель.

— Сейчас получу из-за тебя нагоняй, — испуганно сказал Ик. — Это мой папаша…

Отец подозрительно оглядел Аудрюса и осведомился у сына:

— С кем это ты связался?

— Да тут, с одним… он из леса забрел. У него даже фуражки нет, чтобы стянуть голову.

— Из леса, говоришь? — Отец Ика опять уставился на Аудрюса. — Вы что, лесные угодья охраняете?

— Вроде того, — ответил Аудрюс. — Охраняем, насколько можем.

— Ага… Хорошо, — человек с портфелем подмигнул сыну. — Сейчас мы ему подберем фуражечку…

Он расстегнул раздутый саквояж, который был набит до отказа фуражками всякого размера: одноцветными, клетчатыми, полосатыми, с твердыми околышками, чтобы как следует стягивать голову. Шапочник выбрал для Аудрюса, как для сына лесника, темнно-зеленую с козырьком, словно вороний клюв, и с силой нахлобучил на голову, выдирая при этом волосы.

— Погоди, погоди, не жмурься, я еще не стянул твою башку, как надо, — буркнул он.

— Не стягивайте больше, — взмолился со стоном Аудрюс. — Потом я дороги в лес не найду.

— Найдешь, найдешь!.. Не забудь только передать отцу, что мы, твои благодетели, можем и нагрянуть как-нибудь. Пусть припасет для нас несколько славных березок.

— А зачем они вам?

— Березки? Да это же древесина… Для короедов! Дерево они сгрызают, и остается труха…

— Знаю, — подтвердил Аудрюс.

— И эта труха великолепно увеличивает голову. Засыпешь с вечера в ухо две-три ложки, за ночь она разбухнет, и голова раздуется… Так передашь отцу нашу просьбу?

— Передам.

— Ну, до скорого! А мы с сыном устремимся вперед!..

Распрощавшись, они повернули назад. Аудрюс и вправду поплелся в лес. Хотел как можно скорее стащить этот несчастный обруч и хоть немного придти в себя.

«Ах, зачем я, дурак, выбрал именно эту дорогу! — сокрушался он, сидя на пне. — Не повезло мне! Надо же так промазать! И что теперь делать? С чего начать?

«А ты начни с себя…» — как будто услышал Кастутин голос. Тогда он снял с шеи бинокль и стал озирать чащу. В нескольких шагах от себя заметил на прошлогоднем листке лежащего вверх тормашками жучка. Он сучил лапками и никак не мог перевернуться на брюшко. Аудрюс подошел ближе, взял сосновую иголку и помог бедняге. А тот, вместо того, чтобы поблагодарить, притворился мертвым. Лежит себе ничком и даже лапкой не шевельнет.

Эта неблагодарная букашка чуточку развеселила Аудрюса. Он огляделся, кому бы еще помочь. После зимы оставалось много согнутых березок, которые долго стояли под гнетом снега и льда, и так до сих пор и не распрямились. Аудрюс принялся их тормошить, поднимать одну за другой, выпрямлять и подбадривать:

— Поднимайтесь, поднимайтесь! Выше голову! Не сутулится!.. Вам еще расти да расти…

Так он невольно подбадривал и себя самого. И сразу выпрямил спину, вскинул голову и на верхушке высокой ели увидел, как бьется птица, скорее всего, раненая. Разглядел в бинокль, что это иволга, которая никак не может взлететь. Придется выручать.

Желтая иволга, свивая гнездо, соблазнилась блестящей нейлоновой нитью. Хорошенько ее распушила и вплела в свое гнездо. А теперь, когда пришел срок высиживать птенцов, лапка запуталась в ней и не пускает. Аудрюс вскарабкался на дерево и выручил застрявшую в силках птицу. Иволга в отличие от жука решила отблагодарить человека: устроилась на другом дереве и, вертя головкой, принялась насвистывать: фью-тью-лю-лю, фью-тью-лю-лю…

Аудрюс забылся, уже и не помнил, где он. Ему померещилось, что это вовсе не птичка, а спрятавшийся Довас играет для него на своей дудочке. Он шагнул поближе, чтобы рассмотреть лучше и… Сердце у него екнуло, обмерло. Но Аудрюс одолел страх и, совсем как Довас, взлетел ввысь и стал парить над лесами, над полями… А внизу копошились всякие человечки с большими и малыми головами…

Аудрюс прилетел в небольшую палатку дяди Танта и здесь проснулся. Бодрый и счастливый, как будто только что искупался в озере.