Гамаюн — птица вещая

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Резко отличались друг от друга женщина прошлого — Муфтина и комсомолка — Наташа. И несмотря на разницу во всем, начиная с возраста и кончая идеями, и та и другая дрались с одним и тем же противником — с Фоминым. Одна — с бывшим Фоминым, другая — с нынешним. По-видимому, преимущество в убежденности было на стороне Наташи, если она обнаружила в себе достаточно стойкости, чтобы не поддаться на уловки «профессора своего дела». Она продолжала вести свою линию, а не линию Фомина.

У Наташи созрел определенный план. Задерживаться на Пантюхине не нужно, над ним достаточно поработали. Нужно пойти по новичкам, показавшим себя на производстве, по тем, кто старается выйти на первые места, кто вольно или невольно, а соперничает со старичками.

Наташа с наслаждением окунулась в привычные шумы цеха. Здесь будто пропадали и рассасывались неясные очертания фоминых и муфтиных. Все становилось проще и уверенней. Наташа безошибочно угадывала работу шепингов, отличая их размеренный шелест от характерного рокота токарных станков или смачного посапывания карусельных. Среди этих тонких звуков резко выделялись голоса заточных карборундов, окрыленных снопами пламени, и визг сверлилок, начинавших прогрызание свежего, твердого металла. Потом и сверла утрачивали пронзительность, постепенно погружаясь в глубину структуры, и над всеми шумами по-хозяйски возникал звон колокола на кране и лязг его промасленных, звонких цепей.

Люди, занятые той или иной операцией процесса, утрачивали черты индивидуальности. Не было красивых или некрасивых, добрых или недобрых, пожилых или молодых. Все были на одно лицо, работали в одних и тех же, если судить по напряжению, позах. Но так казалось непосвященным людям, впервые окунувшимся в атмосферу производства, в эти звуки, в эти видения и запахи. Стоило хорошенько осмотреться и почувствовать себя частицей цеха, как все менялось и приобретало тысячу разных отличий.

Пантюхин, работавший теперь не в паре с Бурлаковым, поджидал нормировщицу с нетерпением злоумышленника. Он заранее предвидел, как ловко обведет вокруг пальца эту хоть и смышленую, но неопытную в разгадке ухищрений девчонку. В партию Пантюхин не вступал не потому, что не был согласен с ее установками, а лишь потому, что не хотел забивать себе голову лишними мыслями, отнимать время на собрания и нагрузки.

Присмотревшись к своему наперснику Дмитрию Фомину, Пантюхин мог бы и более изобретательно отвести вопросы, ему предлагаемые. Но пока он скромно помалкивал, решив «обводить вокруг пальца» самых настырных девчонок из «тяни нашего брата».

Наташа почему-то не задержалась возле него, несмотря на то, что Пантюхин трогательно улыбался. «Возможно, Митя Фомин переиграл спектакль, — подумал Пантюхин, провожая взглядом нормировщицу. — Ишь ты, вздумала фискалить из-за угла!» Но Наташа прошла на другую линию, совершенно усыпив все подозрения Пантюхина.

Возле Марфиньки Наташа задержалась не только по своему нормировочному делу. Она заметила, что Марфинька порывалась что-то сказать ей, остановилась и поздоровалась за руку.

— Скажите братишке, — неожиданно выдохнула Марфинька, умоляюще и светло глядя на нее увлажненными глазами, — не могу я двоиться. Обманывать не научилась. Пусть не серчает. Скажите ему, пусть заходит ко мне, не отталкивает... Может быть, доведется и ему полюбить. Нет с собой сладу... Сладу нет, когда...

Наташа готова была прослезиться, но обстановка заставляла быть сдержанной на глазах у посторонних. Пообещав глазами и рукопожатием выслушать ее, Наташа направилась мимо Квасова к Бурлакову. К нему ее влекли не только предварительные технические наметки...

Еще издали она разглядела очертания высокого станка «Майдебург» и знакомую фигуру возле него.

— Здравствуйте, Коля, — сказала Наташа, подойдя к станку и отыскав удобное место для наблюдения. Наташа устроилась так, чтобы видеть руки Николая.

Освоившись с ее неожиданным появлением, Николай не снизил, а повысил обороты, полностью положась на дополнительную мощь победита, которым наваривали резцы. Уже не было сомнений: Бурлаков не станет «темнить». Первым почувствовал подвох Пантюхин. Остановив станок, он направился в курилку. Проходя мимо Квасова, что-то шепнул ему; тот ответил какими-то злыми словами.

Николай не замечал никого, кроме Наташи. Наташа... У нее всего две пары обуви. Кто-кто, а он-то теперь знал все ее имущество. Одна пара лодочек из черной замши, праздничные. Она ходила в них на «Периколу», на «Список благодеяний» у Мейерхольда. Они шли пешком после спектакля почти до «Динамо» и восторженно обсуждали игру Зинаиды Райх. Замша на ее туфельках запылилась, и ему хотелось почистить их, прежде чем они расстанутся у калитки. Сейчас на Наташе желтые туфли со шнурками, на низком каблуке. Они вместе носили их однажды в мастерскую, просили поскорее починить; и сапожник великодушно внял их мольбам, бросив туфли на самый верх кучи. Подобные мысли иногда бродят в голове даже в то время, когда руки заняты делом.

Перед этой девушкой он обязан отличиться безупречной работой, вопреки темным законам цехового братства. Как же без этого идти вперед, двигать жизнь, догонять иностранцев? Как познать радость честно исполненного долга?

Непросто, очень непросто решиться плыть против течения, пересекать стремнину, не зная, где омут, где водоворот!..

У Наташи на учетном листе, как уже говорилось раньше, расчерчены графы: об инструменте и приспособлениях, остановках и задержках, элементах работы и фиксажных точках, количестве наблюдений, числе оборотов, глубине резки, подаче и многое другое. Она все учтет. Ей поможет секундомер, плотно прижатый к ладони, и фанерка с хронометражным листом. Все приспособлено, ошибки маловероятны. Техническое нормирование позволяет установить справедливые взаимоотношения дающего работу и ее исполняющего.

Могут быть ошибки? Безусловно. Но они касаются частностей. В конце концов, самое главное — получить наибольший эффект от затраченных усилий. Многое зависит от организаторов производства, но не меньше и от самих рабочих. Если человек начнет внутренне сопротивляться, не помогут ни секундомеры, ни хронометражные листы, ни директивы.

Для Бурлакова существовало пока единственное мерило: не мог он умышленно сделать хуже, чем есть; не мог он выглядеть в глазах людей, и прежде всего любимой девушки, ленивым и никчемным. Если дело горит в руках, кто решится погасить огонь?

Николай забыл и трешку, и первый шашлык, и «рено», и цыган, даже корову, бредущую к Бородинскому мосту, лишь бы не задымил металл под резцом, лишь бы справился со сложной нагрузкой иностранный станок. Нет, не может порваться дружба от случайных причин, и по-новому должно сложиться рабочее братство.

— Спасибо, — сказала Наташа и как-то неслышно ушла.

Звонок объявил перерыв на обед. Сходились ближе к окну, садились на чушки металла, набросив на подоконник ветошь или телогрейку. У каждого свое на обед: хлеб, молоко; счастливчики очищают яйца, сваренные вкрутую; а у одного нашлась даже зажаренная со вкусом передняя лапка кролика, на пять метров разит чесноком. Ели молча, сосредоточенно, почти так же, как работали. Догадывались: предстоит разговор с Бурлаковым. Кое-кого ожидание начинало тяготить — неизвестно еще, как разговор обернется: а вдруг в самый разгар вынырнет начальство или, того хуже, появится сам Ожигалов?

Николай ждал этого разговора с волнением и, чтоб успокоиться, старался как можно медленнее отрезать острым перочинным ножом кусочки сала. После случая с Марфинькой отношения между друзьями не разладились, но чувствовался холодок и не было прежней откровенности.

— Коля, — начал Квасов, — сегодня мы все наблюдали за твоим выдвиженчеством. — Оглянувшись, он поймал кивки Пантюхина и других рабочих, сидевших с мрачными, выжидающими лицами. — Помнишь, между нами была беседа на эту тему?

— Помню.

— Не сомневаюсь. Тогда скажи не мне, а им, товарищам, почему сподличал?

— Грязное слово. — Николай решил выдержать характер.

— Грязное? Прополощи! — осадил его Пантюхин голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Не с того края приступили, — неодобрительно сказал Старовойт и откашлялся. — Никто вас не уполномочивал его казнить.

— А мы и не казним, Старовойт, — огрызнулся Пантюхин, — мы выясняем взаимоотношения.

Худой паренек с несуразно длинной шеей и светлыми, почти прозрачными глазами сказал Пантюхину:

— Ты сначала выясни его классовую принадлежность.

— Молод еще шутить, Степанец, — оборвал его Пантюхин, и Николай заметил, как дернулись и застыли мускулы на его лице.

Всем было известно, что администрация обидела Пантюхина, но так же хорошо были известны и его дурные, отталкивающие черты. Поэтому даже несправедливости, допущенные по отношению к нему, редко у кого вызывали глубокое сочувствие.

— Значит, понял, Коля, в чем у тебя срыв? — спросил Квасов миролюбиво, стараясь предупредить вспышку.

— Не понял...

— Ты подводишь товарищей.

— Тем, что я хорошо работаю? — спросил Николай. — Что же мне, сдерживать свои возможности? Неужели это не бессмысленно: стараться работать хуже, когда тебя нормируют?

Кто-то из пожилых рабочих сказал:

— Так-то оно так, Бурлаков, да ведь и свою шкуру нужно беречь. Проморгаешь, и секанут по ней из дробовика, а то и картечью...

— Не понимаю, — Бурлаков развел руками, улыбнулся.

— Как не понимаешь? — Рабочий встал, приблизился, дохнул в самое лицо. — Норму прибавят по твоему «Майдебургу».

— Ну и хорошо! Нормы-то низкие. Сегодня до конца проверено.

— Ты либо дурак, либо родом так! — Рабочий сплюнул и ушел к станку.

— Поймите, ребята, — продолжал Николай, — нам дали новые детали. Нормы прикидывали на глазок. Пока еще нет полностью проверенного технологического процесса. Надо и нормировщиков понимать. Они тоже наши товарищи...

— Загнул, Николай! — Квасов оборвал его возбужденную речь. — Ты не приписывай их к лику святых. Знаем мы этих товарищей... Положи им в рот палец, по локоть отхватят. У них бога нет. Бумажная начинка вместо души.

Пантюхин дополнил с резкостью:

— Надо внедрить в Бурлакова центральную мысль: пусть не завихряется! Еще пока на одной жиле тянет. Вот когда перейдет на седьмую жилу, тогда разберется, да поздно будет. А сейчас так: «Каждый сверчок знай свой шесток».

— Не хочу на шесток! — Николай упрямо глянул на Квасова, решительно отмахнулся от наскочившего на него Пантюхина.

Старовойт пытался остудить страсти:

— Не кипятитесь, ребята. Тут никто ничего не должен навязывать. Поговорили и разошлись. А твои рекомендации, Пантюхин, мелкие. Что хорошего, если каждый сядет на свой шесток? Станем насекомыми — и только. Гордости у Бурлакова не отнимайте. Учтите: подошла девушка, хорошенькая, ничего не скажешь, как он перед ней себя поведет? Ясно, все силы приложит, а не осрамится.

Начали обсуждать новые резцы, не требующие частой заточки. Сошлись на том, что как бы ни были они хороши, но деньги отнимать у рабочего не должны.

Николай горячо доказывал свое: лучше резцы — выше выработка. Над ним начали зло подшучивать, что накаляло Николая.

Квасов решил прийти на помощь товарищу, погасить спор.

— Не надо так, видишь — смеются. На собраниях кого угодно за бороду тереби, лишь бы попал в нужную точку момента, а со своими, в тесном кругу, держись проще. Пользуйся не книжным, а своим разумом. В том и сила рабочего класса, что он брехню пропускает мимо ушей, не придает ей веса, а знай себе вкалывает. Языком копеечного шурупа не завинтишь, Коля.

Разошлись по станкам и проработали до отбоя. Возле умывальника Квасов сказал Бурлакову:

— Не обижайся. Пришлось провентилировать вопрос в открытую, а то ребята могли бы обиду затаить, а тогда берегись...

— Дурными делами ты занимаешься, Жора, — ответил Николай. — Ведь это до поры до времени, а потом так тебя тарарахнут!..

— Меня? — Квасов старательно вытер руки по самые локти, завернул рукава, пригляделся к лопнувшей пуговке и, наконец, поднял на Николая потемневшие глаза. Лицо у него стало строгое, неприятное и какое-то опасное. — Запомни, если не уяснил: на собраниях можешь высказываться, на слетах ударников, хочешь — в газетку пиши. Но никогда не забывай: цех есть цех. Сегодня тебе указали намеками, не распоясывались. В цехе есть такое понятие — самодисциплина.

— Самодисциплина рвачей? — Николай озлился. — Говори уж открыто, что прикрываешься цехом?

Квасов причесался, посмотрелся в зеркальце, нехорошо улыбнулся.

— Гигантов на постном винегрете не выращивают. А Наташку предупреди: пусть не задирается. От нас уже третья такая вылетела...

И, не дождавшись ответа, Квасов ушел к Пантюхину, манившему его из-за кирпичной колонны.