Гамбит искусного противника

Глава 12. Привет, малыш. Амелия

17;Июнь

Когда-то давно Настя узнала о моей самой главной страсти. Это случилось в одни выходные, когда я уже попала в Академию. Крис уехала к своей семье на юбилей папы, Лиля, как обычно, улетела «работать» в Дубаи вместе со своими Властелином мира, а я осталась одна. Как брошенный котенок, которому некуда было податься, мне ничего не оставалось, как слоняться по пустым комнатам особняка в центре Москвы. Конечно, как ребенку особо впечатлительному, мне было больно от того, что все вот так, но себя жалеть я никогда не любила и постаралась вытянуть пользу и из этого. А она была! Балетная академия подразумевает под собой наличие классов, где ученицы занимаются классикой, оттачивая мастерство. И какое занятие классикой без классической музыки? Правильно, это невозможно.

У нас было много классов — целых семь. Ничего удивительного нет и в том, что там было все, чего только может пожелать душа: станки из хорошего дерева, зеркала, отличный пол, персонал. У нас были лучшие учителя, в основном бывшие танцовщицы из Большого или даже из-за границы. Есть разные причины, почему балерина перестает танцевать: старость, как бы смешно не звучало, личные обстоятельства по типу детей, или, например, травма. Наши учителя были из разряда тех, кто не «вылетел» при отборе, а просто попал в определенные, жизненные обстоятельства, поэтому все они были, как на подбор, лучшими. Талантливыми. Но для меня даже не это было главным — инструменты всегда были во главе стола.

Музыка всегда была моей отдушиной. Она всегда была моим спасением, моим способом выразить себя на сто процентов, моей душой, а больше всего на свете я любила фортепиано. Помню, мама отвела меня в первый мой музыкальный класс, когда мне было всего пять. Это случилось после того, как она заметила мое восторженное выражение лица на одной выставке в Париже. Там было много скучного, и я вообще не особо зафиксировала все происходящее вокруг, до того момента, как не услышала его — рояль. Помню, как я не могла оторвать взгляда от быстрых рук мужчины, который за ним сидел. Помню, как он улыбался, когда я подошла, чтобы разглядеть все поближе. А еще я хорошо помню, как всю дорогу до отеля я, обычно достающая Элая, молча пыталась повторить движения на коленках. Мама сразу все поняла и по возвращению меня ждал подарок — красивое пианино с обещанием потом купить и рояль, а также пару пробных уроков в музыкалке.

Она думала, что мне наскучит. Пф! Наивная! К восьми годам я играла так хорошо, что могла бы дать фору опытным музыкантам, и мне не наскучило это и по сей день. Настя сразу разглядела мой талант — она заехала проверить меня, а застукала за игрой, и была очень потрясена. Тогда я рассказала ей, что моей мечтой никогда не являлась сцена Большого, я всегда хотела лишь одного: стать профессиональным музыкантом. Пианистом, если быть точнее. Конечно играть вне академии и вне уроков было сложновато: инструмент стоил бешеных денег, а на предложение купить мне синтезатор, я наотрез отказалась. Все же это были его деньги, а не ее — мне от него ничего не надо было тогда и тем более ничего не надо сейчас. Настя она поступила иначе. Александровский как раз подарил ей ДТЮ, и она дала мне связку ключей со словами: когда захочешь, приходи и играй. Как ребенку, пережившему слишком много, она понимала, что бывает мне нужно время наедине с собой — так, я получила доступ к своему маленькому, личному раю. Настя как раз в тот год делала ремонт и купила великолепный, черный рояль. Он стал моим плотом в безумном море суеты вокруг, и я любила его больше всех остальных своих вещей. От всего бы могла отказаться, лишь бы иметь доступ именно к нему, потому что он был моим. Настроен под меня, обслуживался тоже для меня. В пятнадцать я узнала о том, что он и куплен был для меня — раз я не взяла синтезатор, то пусть хотя бы так. Это было трогательно, конечно не очень мне понравилось, но я договорилась с собой: я просто им пользовалась, я его не забирала, да и купила Настя его исключительно на свои деньги. Как раз тогда начала приносить прибыль ее первая гостиница, и с этим всем я могла смириться. Поэтому дальше я получила еще больше: если раньше этот рояль мешался в основном зале для выступлений, теперь его со спокойной душой переместили в зал поменьше. Тот что не использовали для каких-то выступлений, и он скорее служил кладовкой. Ряды старых скамеек-сидений, как в театрах постсоветского пространства, небольшая сцена, старые, красные партеры, в которых пыли больше, чем ткани.

Но это действительно был рай. Мой рай.

Сейчас мне как раз это и было нужно: немного спокойствия в своем раю. Пусть встреча с Властителем мира кончилась для меня скорее положительно, чувство триумфа длилось недолго. Когда я вышла, прихватив с собой на прощание ту самую бутылку шампанского, как-то разом все навалилось: осознание того, что мои проблемы только начинаются, било набатом. Домой я совершенно не хотела идти, там Кристина, там нужно отвечать на вопросы, а мне нужна была эта минутка покоя в все еще бушующем океане суеты.

Поэтому я уже час насилую свой рояль.

Играю то быстрые композиции, то медленные, но общее в них тоже есть: все они эмоциональные, с надрывом и огромным, чувственным багажом. Я по-другому не умею, всегда отдаюсь полностью. И всегда стоя. Не знаю почему, но не могу играть сидя — это было проблемой и в музыкалке. Мама говорила, что во мне слишком много эмоций, и я просто не могу усидеть на месте, когда отдаю их без остатка. Как например сейчас. От всех этих нагрузок я вся мокрая, волосы липнут к лицу, и вообще со стороны я выгляжу, как сумасшедшая, наверно. Босая, скамейка для игры упала — ее я толкнула ногой на психе, — моя кофта и ветровка валяются в проходе между рядами. Но мне на все плевать, главное сбросить хотя бы часть негатива, который пожирает меня изнутри.

— Потрясающе…

Голос раздался так неожиданно, когда я наконец подошла к концу знакомой до боли мелодии. Я испугалась, вздрогнула всем телом, а перед глазами забили темные круги — этого я не ожидала. Фигура стояла в проходе, на ней был темно-фиолетовый плащ, на голове объемный капюшон. Конспирация: уровень Бог. Но мне не нужно было видеть лицо, чтобы узнать того, кто прячется под маской «фиолетовое нечто». Громко цыкаю и снова опуская глаза на клавиши, поведя плечом — я так буйствовала, что оно у меня разнылось. Старая травма, а точнее «мой-тупой-брат-и-его-страх-перед-птицами». Фиолетовое нечто усмехается, тоже помнит эту потрясающую историю про рациональные страхи и дебильные, на что я уже закатываю глаза.

— Следишь за мной?

— Разумеется.

— Как на этот раз? У меня маячок в зубе? Или может быть мне его имплантировали под кожу, пока я спала?

— Все гораздо прозаичней, малыш… — протягивает до боли знакомый голос, и я медлю лишь миг, а дальше касаюсь пальцами креста и тихо смеюсь.

— Понятно. Элай себе не изменяет, идет у тебя на поводу.

— Ты себе тоже не изменяешь, Амелия. Делаешь то, что хочешь, не думая о последствиях!

— И это я не думаю о последствиях? — подхожу к краю сцены, куда усаживаюсь и наклоняю голову на бок, изучая фигуру пристально и цепко, — Тебе нельзя здесь находиться. Мама.

Наконец она снимает капюшон, открывая лицо пусть и слабому, но свету, а я так счастлива. Видеть ее сейчас — редкость, и мне так хочется обнять, рассказать обо всем, как раньше, но я знаю, что перед десертом всегда нужно съесть противный суп. Именно это сейчас и будет — мама здесь не просто так.

— Как я могла не прийти, если моя дочь откалывает такие номера? Мы договорились, а ты обещала.

— Неправда.

— Амелия, — строго начинает она, делая ко мне шаг, — Ты обещала, что будешь держаться от Александровского на расстоянии в километр!

— Как я могу держаться от него на расстоянии в километр, если Лиля ублажает этого ублюдка по первому щелчку пальцев?!

— При чем здесь она?! Мы говорим о тебе! Лилиана вольна делать все, что она хочет!

— А я значит нет?!

— А ты — нет! — взрывается, быстро преодолевая все оставшееся расстояние, берет мое лицо за подбородок и смотрит точно в глаза.

Она злится. Я заставила ее понервничать, и это понятно, что она бесится. Выхватывать за свое самоуправство, видимо, я начну уже сейчас…

— Ты хотела попробовать построить карьеру, я это поняла и отступила. Ты слишком талантлива, и держать тебя рядом, даже если мне этого очень хочется — эгоистично, но ты дала мне слово! Ты обещала, что не приблизишься к нему и на пушечный выстрел!

— Не надо врать! — не выдерживаю и выдергиваю голову из ее хватки, злобно смотря в глаза, — Я не обещала ничего такого! Ты говорила, а я молчала — это не означает, что я дала слово!

Мы сверлим друг друга взглядом, но я знаю, что она отступит. Мама всегда была мягкой, не смотря ни на что. Пусть снаружи она была, есть и будет стальной и несгибаемой, но ее суть также была, есть и будет противоположной — мягкой. Так и выходит. Мама делает шаг назад, вздыхает и смотрит в потолок, как всегда делала, когда я выкидывала что-то «из ряда вон».

— Ну за что мне это наказание?

— Не обращайся к Нему по пустякам, — со смешком, слегка пихнув ее ногой, парирую, а когда она снова возвращает свое внимание мне, добавляю, — У тебя уже есть один нормальный ребенок, куда еще то? Скучно же будет…

— Ты — заноза в заднице.

— Я знаю. Могу сказать, что больше так не буду, поверишь?

— Конечно нет. Ты же мой ребенок…

— Если ты сейчас сравнишь меня с отцом, я тебя пну, клянусь.

Еще миг и теперь мы уже смеемся, а еще один, и я оказываюсь в самом любимом месте, который стоит выше даже моего рая — мамины объятия. От нее, как всегда, пахнет корицей и шоколадом, и я вдыхаю этот аромат, сильнее прижимаясь, чтобы запомнить. К сожалению таких моментов у нас не так много, чтобы разбрасываться ими — наверно понимая это, мама не хочет тратить слишком много времени на ссоры. Во-первых, это бесполезно. Я самостоятельная личность с семи лет и изменить этот факт не смогут никакие нравоучения. Во-вторых, мы так давно не виделись, что все отходит на второй план…

— Я так по тебе скучала, моя любимая малышка… — шепчет куда-то в макушку, а я только и могу, что кивать.

Слезы душат, подступают, и я просто не могу выдавить и слова. А мне так много хочется ей рассказать…

— У нас есть хотя бы час? — жалобно спрашиваю, в ответ получая тихий, одновременно нежный и печальный смех.

— У нас есть время, малыш. Не знаю, что ты сделала, но он улетел в Новосибирск.

— Не хочу говорить о нем. Давай не будем тратить наше время на все это? Я правда не хочу. Ты все равно узнаешь. Лилиана же позвонила, да? Ты поэтому здесь?

— Лев уже в самолете, так что да. Жди гостей завтра.

— Просто класс, — фыркаю и отстраняюсь, быстро вытирая слезы, — Кристина будет в восторге.

— Ты уже знаешь, что ей скажешь?

— Да…правду.

Мама молчит, а я ковыряю пальцы, не поднимая глаз. Мне и о Крис не очень хочется говорить, но я все равно добавляю, бросив быстрый взгляд на мою любимую маму.

— Конечно только ту, что могу.

— Ты не обязана мне это говорить. Я в тебе уверена на сто процентов.

— Знаю…просто для успокоения.

Я слышу ее тихий цык, а потом мама занимает место рядом со мной, только вот ее ноги достают до пола и не из-за красивых туфель на высоченном каблуке. Как я уже говорила — от мамы мне достались лишь волосы, и я снова закатываю глаза, вспоминая все сходства ее и Лилианы — это бесит. По всем законам справедливости, я должна быть похожа на нее, но нет…Этим природа меня не наградила.

«Сволочь…»

Благо мама не замечает моих очередных загонов и хорошо. Ниточки ее плаща запутались, поэтому она слишком занята своим освобождением, а то началось бы…Она бы привела тысячу и один довод в пользу того, что я — лучше нее, а мне это не нравилось. Во-первых, это неправда. А во-вторых, это совершенно точно не правда.

— Боже, ну наконец-то! — шикает она, скидывая плащ на сцену, выдыхает и откидывается на руки назад.

Мне нравится наблюдать, как красиво пружинят ее волосы. Сейчас они до плеч, с объемной укладкой, но ей так даже лучше. Вообще ей все идет — она невероятно красивая. Самая красивая.

— Никогда не думала, что это возможно, но ты стала еще лучше играть. Хотела сразу приехать и убить тебя, но не смогла. Заслушалась, а потом как-то и забылось все…

— Сильно взбесилась?

— Охо-хо… — мама приоткрывает один глаз и смотрит на меня, — Сама как думаешь?

— Тебе все равно не стоило рисковать и приезжать, мам. Вдруг тебя кто-то заметит?

— Амелия, не учи ученного. Я знаю, что я делаю.

— И почему, когда я это говорю, ты психуешь, а мне нужно просто кивнуть и поверить?

— Потому что я — взрослая, а ты нет.

— Мне почти восемнадцать.

— Ты мой ребенок, малышка моя, — с улыбкой парирует, полностью сфокусировавшись на мне, — Ты всегда будешь для меня маленькой девочкой, даже когда станешь мамой.

— Иу.

— Парни — иу? — передразнивает меня, и я повторяю, но без особого энтузиазма, где тут же прокалываюсь.

Мама резко выпрямляется и смотрит на меня с хитрой улыбкой, от которой я краснею, как помидор, самолично вкладывая ей в руки оружие.

И она его использует!

— Ооо…неужели…Амелия влюбилась?

— Перестань, умоляю!

— Ну уж нет, мой маленький, скрытный солдатик! Я хочу знать все!

— Да нечего знать, мам…

— А ну не ври мне, юная леди!

— Между нами был только секс, — выпаливаю, как на духу, о чем сразу же желаю, потому что улыбка с ее лица спадает, а ее место занимает непонимание.

Мама хмурится, пристально смотрит мне в глаза, и я вздыхаю, переместив свое внимание на руки, которые опять ковыряю. Мне стыдно в этом признаваться, но я знаю — она все равно меня поймет, да и потом…это то, чего я на самом деле хочу. Рассказать кому-то, кому верю, все…

И я рассказываю. Конечно без подробностей, в общих чертах, а в конце сижу краснее красного цвета, молчу, неловко убирая то прядь волос, то теребя платье. Будто не знаю, куда себя деть…

— Та-ак…

— Только без комментариев, умоляю. Я знаю, что идиотка.

— Этого никто не говорил.

— А разве это нужно?

— Какой он? — вместо ответа на мой вопрос, она задает свой, и я, бросив на нее короткий взгляд, снова опускаю его на свои злосчастные руки и дергаю плечами.

— Он…красивый…

Мама молчит, но недолго. Издает смешок, чем зарабатывает мой уже злобный взгляд, что едва ли ее останавливает, а напротив дарит улыбку шире и хитрее.

— Хочешь, чтобы я поверила, что ты согласилась с кем-то спать на сомнительных условиях, только потому что он…красивый?!

— Я хотела большего, а он — нет.

— И все же.

— Он…красивый, мам. Понимаешь?

— Понимаю, доченька.

Знаю, что понимает. Она всегда понимала меня, и поэтому мне хочется рассказывать — я знаю, что мне не придется утомительно долго пояснять свои мысли, знаю, что я не встречу осуждения в ее лице. Мама может поругать меня, может не соглашаться, но она никогда не осудит.

И я продолжаю…тихо, не поднимая глаз, ковыряя небольшое углубление в сцене. Я хочу рассказать ей о том, какой он…

— Он очень умный, интересный, веселый…Мне нравится его слушать и наблюдать за ним, потому что кажется, что он знает все на свете. Он так в себе уверен, и обычно меня это раздражает, но в нем нет. В нем это завораживает, потому что он не кичится, не распускает хвост, а просто…это просто есть и все, как его продолжение. Так естественно…И мне нравится его сила. Не физическая, а внутренняя. Мне кажется, что он сильнее всех, кого я когда либо знала, — пару мгновений я медлю, а потом снова смотрю на нее и тихо резюмирую, — Он красивый. По-настоящему красивый и дело не в его внешности, хотя и она идеальна. Больше всего мне нравится то, какой он внутри. Мне все в нем нравится, даже его минусы, а они есть и не один, даже не два. Например, меня бесит его скрытность. Бесит, что он вечно меня отталкивает, да и вообще…Их много, но с ними он все равно только лучше.

— Малыш… — также тихо отвечает мама, аккуратно убрав прядь волос за ухо, — Да ты действительно в него влюблена?

— Да, мам. Очень сильно, но уже неважно. Все кончено. Ничего больше не хочу. Да, я сама на все согласилась, но…Черт, я не хочу быть одной из его пластмассовых стаканчиков! Не могу. Лиля много чего насоветовала, я попыталась, и у меня не вышло — я тупо не могу притворяться. Это неправильно. Отношения не должны рождаться так, они должны быть честными и обоюдными, а выходит, что я его заставляю. К тому же, он не хочет меня…в этом смысле.

— Ты не можешь этого знать, Амелия. Может быть у него есть причины держать дистанцию?

— Я знаю, что они есть. Пусть я не так хорошо разбираюсь в отношениях, тем более в мужчинах, но это даже мне очевидно.

— Во-от. Значит…

— Это ничего не значит, мам! — невольно повышаю голос, отсекая ее предложения, — Как мне прикажешь разбираться в этом во всем, если он держит меня на расстоянии вытянутой руки?! Единственное место, где все хорошо — это постель. Мне этого недостаточно.

Мама отступает, видит, что говорить о чем-то бессмысленно, а я опускаю глаза, чтобы она не заметила, как сильно я стараюсь не заплакать. Снова руки. Снова платье. Снова что угодно, лишь бы отвлечься от того, что я добавляю сверху — абсолютную правду.

— Он сделал мне очень больно, а потом сделал вид, что ничего не было. Как будто так и надо! Как будто я это заслужила! А что я сделала? Просто хотела быть ближе к нему. Разве это причина разбивать мое сердце так жестоко и цинично?

— Ну тише, тише, малыш, не плачь…

Я снова оказываюсь в ее объятиях, а будто в машине времени. И вот мне снова семь, и я снова плачу в ее руках из-за того, что меня не принимают и обзывают «разноглазой».

«Ну класс…спасибо, память, ты просто мастерски умеешь подбросить дров в огонь!»

Теперь я рыдаю, всхлипываю, по-детски вытирая слезы кулаком. И не только из-за Алекса — он лишь вершина айсберга. Все гораздо глубже…все всегда гораздо глубже…

— Лиля сказала, что это все — моя вина, — выдыхаю, а сама чувствую, как мама замирает, и я поднимаю на нее взгляд, — В том, что случилось, я виновата.

— Амелия, что глупости! — серьезно, без улыбки и даже намека на смешинку, мама меня одергивает и хмурится, — Мы сто раз говорили об этом. Ты ни в чем не…

— Если бы я сидела дома…Если бы я тогда не заставила Розу пойти со мной в магазин — все было бы нормально.

— Это. Не. Так.

— Как же не так, если так? — жалобно пищу, вся сжимаясь, — Из-за меня она оказалась без защиты. Это мне приспичило купить этот дурацкий мяч в коллекцию! Это…

— Послушай теперь ты, — мама перебивает меня и снова заключает мое лицо в ладони, большими пальцами убирая слезы, которые все катились, не зная конца и края, — Ты была совсем маленькой, когда все это случилось. Роза напротив была взрослой. Она уже стала матерью, она все знала и отдавала себе отчет в том, что делает. Она должна была о тебе заботиться, это она поставила тебя под угрозу, а не наоборот.

— Но…

— Никаких «но», Амелия, так все и было.

— Я так по ней скучаю, мам… — еще тише признаюсь, и мама кивает, слабо улыбаясь.

— Знаю, малыш. Она тебя очень сильно любила, и, если бы могла, сказала бы все тоже самое, что и я. К тому же…

Она явно хочет сказать что-то еще, вот только я ее уже не слышу — в голове аж пульсирует, и я резко отстраняюсь, уставившись в одну точку.

— Амелия? — аккуратно зовет, потому что знает, где именно прокололась, и я это только подтверждаю, бесцветным голосом переспрашиваю.

— Что значит «любила»?

— Амелия…

— ЧТО ЗНАЧИТ «ЛЮБИЛА»?! — ору в голос, контроль на этом моменте покинул чат и не обещал вернуться.

Мама молчит. Ей прекрасно известно, как сильно меня бесит такая формулировка, и я это снова подтверждаю. Тяжело дышу, смотрю волком, сжимаю кулаки. Меня бесит, так дико бесит, когда о ней говорят в прошедшем времени! Но это не так! Она не мертва!

— Почему ты опять так говоришь?! Роза не мертва! Не смей говорить о ней, как о прошлом!

Вдруг выражение маминого лица становится до наносимого странным. Сочувственным, каким-то жалостливым, безнадежным.

«Это что реально жалость?!» — это бесит меня только больше, а то, что мама говорит дальше, только распаляет.

— Амелия, тебе пора принять тот факт, что она не вернется.

— Ты этого не знаешь! Или что?! Купила хрустальный шар на распродаже?!

— Дело не в шарах или знаниях, — отбивает мой ядовитый сарказм полным, совершенным спокойствием, лишь глаза выдают ее волнение, — Дело в понимании.

— И что же ты понимаешь?!

— Что прошло уже восемь лет. Сама посуди: если бы она была жива…

— Она жива! Без "если бы"!

— Тогда где она, малыш? Почему мы ее не нашли? Ни единого следа и…

— Плохо искали!

— Амелия…

— Она не умерла, понятно?! Она жива!

Одним прыжком я соскакиваю со своего места и почти бегу к выходу, по дороге подхватив свою ветровку и бутылку шампанского. Не помню, как оказываюсь на улице — задыхаюсь от страха, боли и непонимания. Меня так бесит, что все вокруг перестали верить в нее, что аж тошнит!

«ОНА ЖИВА! РОЗА ЖИВА!»

Льет дождь. Он падает на лицо, мочит одежду, волосы липнут к телу, но мне наплевать на все, пусть бы дождь и вовсе был из лавы. Я просто хочу убежать подальше от…правды.

Роза никогда не вернется…