Гарпии

* * *

— Нехорошо получается, — сказал Яцек Доротке, когда они уселись за столик в маленьком кафе, заказав кофе и мороженное. — Этот ваш полицейский поймал меня по радио и с ходу выложил — бабулю кто-то пришил, она померла не сама по себе.

Ведь не стал бы такое выдумывать? А если так, нехорошо получается. Вот и решил с тобой поговорить.

Глубоко вздохнув, Доротка уперла подбородок в ладони, расставив локти на столике.

— Нам он тоже сказал, что крестную бабулю убили. И у меня такое дурацкое ощущение... Ведь откровенно говоря, характер у старушки был невыносимый, я даже подумала было, что меня надолго не хватит, не выдержу я с нею, если так и будет дубасить молотком, — спятить можно. А ведь она могла еще много лет протянуть. И что тогда? Решила — сбегу из дому, такого уж точно не выдержу, тетки меня достали, а тут еще и бабуля... Но убивать ее... Нет, такое в голову не приходило. Жаль мне старушку и очень неприятно, что никто из нас не плачет по ней.

— Это ей должно быть неприятно, а не тебе, — рассудительно заметил Яцек. — Она привыкла распоряжаться, привыкла, чтобы у нее все ходили по струнке, а тогда нечего рассчитывать на любовь ближних. Мне-то легко, я с ней встречался ненадолго, для меня это было развлечение, ведь она такая забавная, но вот вам... Очень понимаю и тебя, и теток, и уверен — тоже долго бы не выдержал.

Но погоди, я хотел о другом. Как думаешь, она и в самом деле официально оформила на вас завещание?

— Кажется, оформила. Сегодня утром звонил нотариус, меня не было, но вроде бы сказал — ознакомит нас с завещанием на следующий день после похорон завещательницы.

— А когда похороны?

— Не знаю. Теперь все осложнилось. Хотя с погребением не должно возникнуть проблем, у нас имеется фамильный склеп, даже два склепа, один на Повонзках, а второй на Брудне. И у семейства Ройек тоже на каком-то кладбище есть фамильный склеп. Наверняка тетки уже обсуждали похороны бабули, но будь уверен — я обо всем узнаю последней. Разве что придется чем заняться, тогда уж непременно меня привлекут.

— Да, жизнь у тебя... Послушай, может, я глупость спрошу, но скажи, что ты думаешь?

— О чем?

— Да о том, кто ее пришил. Ведь кто-то же должен был это сделать, раз померла насильственной смертью, как сообщил полицейский?

Доротка опять тяжело вздохнула, убрала локти со стола и откинулась на спинку стула.

— В том-то и дело, сама не знаю, что думать.

Меня это как обухом по голове ударило, какая-то я оглушенная, пытаюсь думать, но ничего не выходит. Я ее не убивала. Тетки мои на все способны, но сомневаюсь, что это они ее убили. Ведь она еще не допекла их так, как меня, в основном мне доставалось. А раз уж ты спрашиваешь, что я думаю, скажу: думаю, нас всех можно подозревать. Кто убил — понятия не имею, но наверняка мы все у полиции на подозрении.

— Может быть! — резко заметил Яцек. — За полицию не поручусь. Но ты вот что мне скажи, — наклонился он к девушке и закончил почти шепотом:

— Мы тут говорим с глазу на глаз, не хочется выглядеть свиньей, тетки тетками, но ведь еще имеется этот самый Мартинек...

— Мартинек? — удивилась Доротка. — А что Мартинек?

— Да он по простоте душевной такого наговорил.., у человека вчерашний обед к горлу подступает.

— Что же он наговорил?

— Додумался до гениальной идеи: если американская бабуля откинет копыта, он, Мартинек, сразу станет зарабатывать столько, что богачом заделается. Вот видишь, он хотя и не в числе наследников, но лицо заинтересованное. Я о нем пока комиссару словечка не пикнул, но, пожалуй, пикну. Раз уж все под подозрением, почему для него делается исключение?

Доротка подумала немного и согласилась.

— Логично, если мы все, то почему он нет? Нам от этого подозрения ни тепло, ни холодно, думаю, ему тоже так же будет... Или.., или ты всерьез думаешь, это он пристукнул бабулю?

— Если он, то его и посадят, будет только справедливо. Но я не настаиваю именно на этом недоделанном Мартинеке. Не хотелось бы обращать на него внимание полиции, вот и решил с тобой посоветоваться. Если из-за меня парень влипнет...

— Если тебе интересно мое мнение — пусть влипает. Не специально на него наговаривать, но сказать, как было. Если он невиновен, ничего с ним не сделается, но если недоумок — убийца, пусть отвечает за себя. А что он конкретно тебе сказал?

Яцек в подробностях пересказал девушке их беседу с Мартинеком за пивом. Доротка третий раз тяжело вздохнула.

— Очень типичная для него идиотская болтовня. Я лично считаю его законченным кретином, и если окажется, что преступник — он, буду очень удивлена. Преступнику надо ведь хоть немного соображать и опять же действовать, а этот человек органически неспособен ни к каким добровольным действиям, тем более энергичным и быстрым. Это такой патологический олух, такая бестолочь, такой прожорливый обалдуй, что продуманных действий от него трудно ожидать. Правда, свой интерес он блюсти умеет, этого у него не отнимешь.

Неизвестно почему Яцеку доставила большое удовольствие такая характеристика Мартинека в устах Доротки. Он и сам не испытывал к парню особой симпатии, полагал, что Доротка тоже не испытывает, и теперь с удивившей его самого радостью мог убедиться в этом. И одновременно, странное дело, тем самым Мартинек почему-то лишился необходимых преступнику качеств. Яцек окончательно запутался, не зная, как же поступить.

Оба помолчали. Яцек интенсивно раздумывал и решился.

— Наябедничаю на него! Хотя теперь почти убежден — напрасно, но с какой стати его покрывать, если вы все оказались в таком глупом положении? Не стану нагнетать, только перескажу наш с ним разговор, всю эту галиматью, что нес за столом, а выводы пусть уж сам пан комиссар делает. В конце концов, работа его такая. И вот еще что. Он, этот комиссар, собственно разыскал меня для того, чтобы спросить: слышал я, как сверху раздался один одинокий удар в пол или нет? Мне казалось — слышал, когда мы сидели за столом, но головой не поручусь. А ты слышала?

— Не обратила внимания. Если бабуля стучала, то уж так, что все в доме дрожало. Один негромкий стук я могла и не услышать.

— Ну, тогда я и не знаю.., ладно, скажу — не уверен. Пусть сами головы ломают, в конце концов!

Скажу правду. Я так и собирался поступить, да не хотел с ними говорить, не посоветовавшись с тобой.

— А я тут причем? — удивилась Доротка.

— А вдруг ты в него влюблена.

— В кого? — не поняла Доротка. — В комиссара? Правда, вроде бы симпатичный, да ведь мы совсем незнакомы.

— Нет, в Мартинека.

— Спятив? — в ужасе вскричала Доротка.

Тут уж Яцеку стало так приятно, что до него дошло. Заглянул к себе в душу и понял — эта девушка чрезвычайно ему нравится. И даже больше, чем нравится. Нет, нельзя сказать, что полюбил ее по-настоящему, но вот влюбился — факт. Не скажешь, что в области нежных чувств у Яцека не было никакого опыта. И влюблялся он неоднократно за свою недолгую жизнь. Но в те разы все происходило по-другому, было ясно чуть ли не с первой встречи и никаких сомнений не вызывало. На сей же раз все происходило по-другому, как-то исподволь, незаметно, не столь стремительно, но зато чувство, зревшее исподволь, — сначала просто симпатия, потом желание как-то помочь этой милой девушке, позаботиться о ней, такой одинокой и совершенно лишенной кокетства, простой и открытой, желание еще и еще раз встретиться с нею, это чувство оказалось глубоким, ни на что прежнее не похожим.

Парень взял себя в руки и постарался как можно спокойнее ответить:

— Ну, раз нет — очень хорошо, но спросить тебя я был обязан. Ладно, это мы выяснили. А теперь давай вместе подумаем, кто же мог пришить милую старушку. Или не хочешь об этом думать?

Подумать Доротка согласилась без особой охоты. Как-то инстинктивно девушка старалась не допускать до сознания мысли не только о наличии преступника в их семье, но и самого факта убийства крестной бабули. Но Яцек прав, нечего прятаться от действительности, пора взглянуть ей в глаза. И они с Яцеком общими усилиями попытались восстановить в мелочах обстановку той черной пятницы.

В полдесятого Доротка спохватилась, что ей давно пора возвращаться домой. Она совсем забыла о доме, так приятно было сидеть в кафе с Яцеком, так приятно говорить даже о печальных вещах. Сама не заметила, как оживилась, стряхнула с себя угрюмое оцепенение и даже красочно описала парню процедуру дележа бабулиных драгоценностей. Впервые вдруг ощутила она радость при мысли, что теперь у нее имеются такие замечательные вещи, и ни с того ни с сего размечталась, на какой прием может явиться, понавешав на себя драгоценности.

Получалось — только на новогодний бал в американском посольстве.

— Это возможно только в том случае, — доверчиво делилась она своими планами с Яцеком, — если на балу будет присутствовать кто-нибудь из бразильских важных сановников или норвежский наследник престола. Эти идиоты говорят только на своем родном языке, так что без меня им не обойтись. О Боже, так поздно! Мне давно пора возвращаться домой. Слушай, подбрось меня, в качестве такси, ладно? А то опять какой-нибудь пьяный водитель задавит.

— Ясное дело, подброшу, и при чем тут такси. А что, тебя уже пытался задавить кто-нибудь?

На машине езды до Дороткиного дома было всего несколько минут, но девушка успела рассказать о неприятном инциденте с машиной, теперь уже не придавая ей никакого значения и удивляясь, с чего она так напугалась. Ведь просто смешно! Яцеку инцидент смешным не показался, напротив, он что-то пробормотал, Доротка не расслышала, а тут они и приехали.

Дороткин дом оказался освещенным с ног до головы. Свет горел во всех окнах, даже в полуподвальных помещениях и на чердаке.

— Езус-Мария, что опять случилось? Неужели еще кого убили?

— Я зайду с тобой, твердо заявил Яцек. — Будь человеком, сделай вид, что сама меня пригласила.

— Не надо мне делать вида, приглашаю тебя!

Сразу же при входе они напоролись на Фелицию.

— Что это принцесса так рано изволила возвращаться? Надо было уж после полуночи! — съехидничала тетка.

— Что тут происходит? — не снисходя до извинений вопросом на вопрос ответила Доротка. — С чего такая иллюминация? Что случилось?

— А вы даже и не заметили, ваше высочество, что ваша крестная бабуля скончалась?

Тут в прихожую поспешно вышел Бежан.

— О, добрый вечер, рад вас видеть. Уверен, у пани есть перчатки. И у пана, надеюсь, тоже. Будьте любезны, дайте мне их на время. И пан тоже.

Даже Яцек был ошарашен, что уж говорить о Доротке. Ночью при входе в дом их встречает офицер полиции и требует отдать ему перчатки. Причем улыбается во весь рот, словно он не полицейский, а добрый знакомый, который затеял какую-то остроумную игру в перчатки, для чего не хватало только их двоих.

Ни слова не говоря, девушка раскрыла сумочку, вытащила перчатки и протянула их комиссару. Яцек свои извлек из кармана, и поинтересовался:

— Вы их насовсем отбираете?

— А что, у вас больше нет? — удивился офицер полиции.

— При себе нет, — ответила Доротка, — но вообще где-то еще должны быть. Принести?

— У меня дома тоже, наверное, найдутся, — честно ответил Яцек. — И еще в машине есть рабочие рукавицы, замасленные, правда, но, может сойдут?

— Очень замасленные? — задумался полицейский.

— Еще как!

— Нет, тогда не надо. Пока не надо, может, потом я на них и взгляну. Что же вы стоите в дверях?

Проходите, будьте как дома.

Молодые люди, сняв куртки, прошли в гостиную. Там за столом сидели Меланья и Павел Дронжкевич. Сильвия дремала на диване. Яцек при входе сделал общий полупоклон, здороваясь, и произнес оправдываясь:

— Я понимаю, для визитов время позднее, но, боюсь, придется задержаться. Без перчаток я не уйду, разве что.., могу подождать и в машине.

— Долго придется ждать, не исключено, до утра, — неожиданно заявила Меланья. — Нет, нет, никаких вопросов, я сама ничего не понимаю, а полиция не соизволила ничего объяснить. Если вас это утешит, сообщаю, что перчатки отобрали не только у вас, сейчас собирают их по всему дому, уж и не знаю, даже в самые жесточайшие коммунистические времена перчатки никогда не считались предметом роскоши.

— Даже при Гомулке их не отбирали, — очнувшись, подала Сильвия голос с дивана.

— И налогом их никогда не облагали, — добавил Дронжкевич.

— Может, вышел указ нового Сейма, запрещающий гражданам иметь перчатки? — высказала предположения Меланья. — Кто читал сегодняшние газеты?

— И как долго они ищут? — поинтересовалась Доротка.

— Уже не меньше часа. Во всяком случае, Фелиция вызвала меня домой к девяти.

— Так, может, мне пока чай заварить?

— Завари. Я с удовольствием выпью. А для Павла завари кофе. А как Яцек, не знаю.

— Если можно, то мне тоже чаю, — ответил Яцек, присаживаясь к столу, хотя ему очень хотелось отправиться следом за Дороткой в кухню. — И у меня создалось впечатление, что в вашем доме проводят официальный обыск. Интересно, чего они ищут?

— Да перчатки же! — захихикала Меланья. — Сначала пытались скрыть этот факт, ну да у нас есть глаза. Не поверили небось, что мы им отдали все, вот теперь и ищут по всему дому. Не исключено, и в самом деле найдут какие-нибудь прабабкины, ведь мы сами не знаем, какое тряпье у нас завалялось. Павла уже осчастливили сообщением, что потом отправятся и к нему искать.

— А как думаете, те, что отобрали, возвратят, или теперь придется покупать новые?

— Сказали, отдадут.

— Хорошо бы...

Комиссар Бежан с трудом скрывал под напускным весельем раздражение и даже ярость. Он отнюдь не собирался сообщать, чего именно ищет в доме. Придя, честно и откровенно заявил, что собирается сделать обыск в их доме, хотя официального разрешения прокурора не имеет и все зависит от доброй воли хозяек. Согласие хозяек он получил немедленно, хозяйки, представленные Фелицией и Сильвией, даже обрадовались новому развлечению. Комиссар приказал своим людям приступать к обыску и в виде любезности за добровольное согласие хозяек не очень нарушать порядок в доме. Были вызваны Меланья с хахалем, и вот не прошло и четверти часа, как эти проклятые бабы обо всем догадались. Громко и бесцеремонно делились эти гарпии своими соображениями об умственном развитии нашей кожаной полиции, которая дурью мучается, вместо того, чтобы раскрывать преступления и ловить бандитов, ищет идиотские перчатки, и зачем они ей понадобились, да какой с дураков спрос, небось начальство велело, а этим надо отчитаться. Стараясь не слушать и заниматься своим делом, а главное, поддерживая сломленный дух своей бригады, Бежан с содроганием ждал, когда же бабы сообразят, почему именно полиция ищет перчатки, и уже жалел, что не посадил их всех в предварительное заключение. Ведь подозреваемые же!

Фелиция тоже была в ярости, не меньшей, чем полицейский. Сначала, когда испросили ее согласия на добровольное проведение обыска, она охотно согласилась, радуясь очередному развлечению, и только потом сообразила, что ведь обыску подвергнется и ее комната. Зная, где в данный момент обретает Меланья, она позвонила домой Павлу Дронжкевичу и вызвала сестру, хотя ей это не очень помогло. Скрежеща зубами, наблюдала Фелиция за обыском в своей комнате, не спуская глаз с сотрудников полиции, и у тех просто руки тряслись от ее злобного горгоньего взгляда, хотя они и старались не производить беспорядка, к очень старым вещам вообще же боялись прикоснуться. К сожалению, в комнате старых вещей было большинство. Перчатки, черт с ними, перчатками, Меланья вмиг догадалась, чего именно ищут полицейские, но она, Фелиция, вовсе не желала, чтобы перетряхивали ее личные памятные вещи, даже если шкатулки не запирались, а у статуэток мейсенского фарфора были отбиты уши, руки и ноги. Что хочет, то и хранит.

К счастью, эти мужланы почти не прикасались к ее дряхлым сувенирам. Мужланы знали свое дело.

Их не интересовали предметы, покрытые многолетней пылью и паутиной в ненарушенном состоянии. Поскольку перчатками пользовались три дня назад, следовало осматривать лишь те предметы, которые были более-менее чистые, те, которые явно сдвигали с места, те, которые брали в руки если не каждый день, то хотя бы раз в неделю. Очень скоро Фелиция убедилась, к своему невыразимому облегчению, что чердак, бросив на него взгляд, полиция оставила в покое, не тронув сокровищ Фелиции. Так же полиция поступила и с подвалом. В одиннадцать следственная группа обыск закончила, с чистой совестью информируя Бежана — в этом доме больше перчаток не имеется, во всяком случае таких, какими пользовались бы до первой мировой войны.

Роберт Гурский еще раньше был отослан в комендатуру с поручением связаться с Войцеховским в Нью-Йорке. За время пребывания в квартире подозреваемых молодой аспирант рта не раскрывал, а на лице его застыло ожесточенное выражение — такое впечатление произвели на него подозреваемые бабы. Он же захватил с собой все реквизированные в доме перчатки для передачи на экспертизу некоему Адасю. Не только, впрочем, перчатки; переданы были фотографии наиболее интересных фрагментов дома, множество отпечатков пальцев и прочих интересных для расследования материалов.

В пол-одиннадцатого Сильвия уже спала в своем чулане, попросив полицию покончить с ним в первую очередь. В гостиной сидели Фелиция, Меланья, Павел Дронжкевич, Доротка и Яцек. Мартинеку как всегда повезло: он избежал катаклизма, покинув дом Фелиции за пять минут до прихода следственной группы.

Бежан вошел в гостиную, тоже сел за стол, автоматически придвинул к себе чей-то стакан с чаем, и по-прежнему радостно, но довольно официально заявил:

— Не буду темнить, уважаемые дамы и господа, поскольку в принципе полагаю, что имею дело с приличными людьми. Поэтому буду искренним. Некто убил пани Ванду Паркер. В вашем доме. Ваше право огорчаться по этому поводу или радоваться, но полагаю, никто из вас не горит желанием стать подозреваемым номер один. Я прав?

— Пан прав, — дуэтом ответили Фелиция и Меланья, после чего обменялись злым взглядом и отвернулись друг от друга.

— Отлично! — еще более обрадовался комиссар Бежан . — Пока мы не найдем убийцу, все вы будете считаться подозреваемыми, поскольку у всех вас имеется очень подходящий мотив убийства. Я выражаюсь понятно?

Меланья процедила сквозь зубы:

— Не скажу за всех, но что касается меня, очень прошу, пан комиссар, не обращаться со мной, как с недоразвитой идиоткой.

— В виде исключения, на сей раз я целиком и полностью согласна с сестрой, — поддержала Меланью Фелиция.

И тут Бежан вдруг почувствовал, что его терпение кончилось, а вместе с ним и запасы вежливости.

— Я сыт по горло вашими саркастическими замечаниями, уважаемые пани, и предупреждаю: хватит болтать попусту! Кто заинтересован в обнаружении убийцы, пусть помолчит, не треплется направо и налево о том, что тут происходило сегодня, ни слова больше о перчатках, независимо от вашего мнения о действиях полиции. Никому ни слова, я понятно говорю? Никому. Мне лично плевать, недоразвитые вы или вполне дееспособные, это в данном случае неважно, но требование мое вы должны выполнить — молчать!

Или я вынужден буду посадить вас в камеры предварительного заключения, поскольку — тут Бежан обратился непосредственно к Меланье, — коллективные убийства явление не столь уж редкое, а сама идея не такая уж глупая, как кажется.

Когда речь идет о сорока миллионах долларов, а мы все прекрасно отдаем себе в это отчет, убийцы пойдут на все. Не из-за таких денег случалось убивать, так что помолчите, ладно? И предупреждаю: впредь каждая ваша реплика будет мною взята на заметку и может свидетельствовать против вас. Отныне рты на замок!

Все бабы послушно заткнулись, мужчины тоже молчали, потрясенные решительностью комиссара.

А тот выпил неизвестно чей чай и встал.

— Пошли! — кивнул он Павлу Дронжкевичу. — И поверьте, если в вашем доме имеется хоть одна-единственная хорошо запрятанная перчатка, мы ее непременно обнаружим!

Дрожащий пан Дронжкевич послушно поднялся с места. Был он смертельно бледен, ибо вдруг вспомнил: не так давно он потерял одну перчатку.

Очень может быть, вторая где-то завалялась в доме, и что теперь будет? Полиция ее непременно обнаружит.

Сам по себе факт потери перчатки не был уж таким ужасным, но старшему комиссару Бежану, доведенному до крайности бесконечными издевательскими замечаниями проклятых баб, удалось создать гнетущую атмосферу ужаса, прямо-таки ощутимо нависшую в гостиной.

Сказалась она и на Яцике.

— А я? — крикнул парень, тоже срываясь с места. — А меня забыли? Ведь дома у меня тоже найдутся кое-какие перчатки, не вожу же я всех с собой в машине!

Холодным, как лед, голосом комиссар бросил:

— Надеюсь, пан не забыл, что у него имеется мамаша? Благоразумная и спокойная женщина, не то что некоторые... Все ваши перчатки уже давно находятся в нашем распоряжении, так что попрошу не морочить полиции голову. Разве что пан намерен сразу добровольно признаться в совершении убийства?

Яцек застыл.

— Нет, — слабым голосом отозвался он, осмыслив услышанное, и повалился на стул. — Нет, спасибо, не намерен... То есть, не то я хотел сказать...

О Боже, ничего не соображаю. В жизни я никого не убивал!

— Вот пока и все на сегодня, — подвел итог комиссар, сухо попрощался и вышел, уводя с собой явно струхнувшего Павла Дронжкевича.