Где снег был красным

I

В детском возрасте Руф Гилсон фантазировал на тему смерти. Это началось после того, как маленького щенка гончей, подаренного ему отцом, переехал молоковоз всего в нескольких ярдах от входа в дом. Минуту назад щенок играл с Руфом, а в следующую минуту он лежал в пыли мертвый. Мальчик начал представлять, что было бы, если бы он умер столь же внезапно. Это оказалось невозможно постичь умом. Кран с холодной водой в кухне все так же монотонно бы капал, нуждаясь в новой прокладке. Новорожденный теленок на южном выпасе по-прежнему ковылял бы на слишком длинных ногах. Джон Мертаг, как и раньше, доставлял бы почту в одиннадцать часов на своем древнем грузовике «форд». Илайхью Стоун ходил бы на охоту и на рыбалку, словно ничего не случилось. Но в то же время его, Руфа Гилсона, не будет, и знать об этом он не будет. Его родители могли плакать о нем, но они по-прежнему принимали бы пищу. Отец возьмет чашку с кофе, кофе в ней бледно-желтый от добавленного туда кипяченого молока. Мать будет жарить картофель на железной сковороде на плите. Будут жужжать мухи над мусорной кучей на заднем дворе. Но его не будет там! Его не будет нигде!

Это была такая игра, от которой маленькое тело Руфа покрывалось потом. Ничто из того, о чем ему рассказывали в воскресной школе, никогда не давало ему реальной надежды на продолжение некоего подобия жизни за черным занавесом смерти, который отделит его от всего, что он знал и любил. С тех пор как Гилсона озаботила эта проблема, прошло много времени. Служба в армии поумерила его мрачные помыслы. Но каким-то образом смерть Терренса Вейла вернула их назад. Возможно, так получилось потому, что это произошло здесь, в Бруксайде, где все его детские ассоциации были так сильны.

К тому же он устал. Ему удалось лишь час беспокойно подремать, прежде чем наступило время вставать, все еще в ночной темноте, чтобы присмотреть за утренней дойкой коров. Это само по себе способствовало возобновлению старой игры. Вот он, официальное лицо поселка, участник следствия по убийству, но домашние дела все равно должны продолжаться. Нужно помочь Тоду Брэдшоу, его работнику, с доильными аппаратами. Молоко следовало залить в стерилизованные фляги, которые надо было поставить на погрузочную платформу, откуда грузовик, каждое утро отвозивший фляги на станцию, заберет их. Нужно поймать убийцу и отомстить за загубленную человеческую жизнь, но также предстояла и дойка.

Руф старался отмахиваться от расспросов Тода про вечеринку и о том, что случилось. Он думал про Терренса — Терренса живого, пьющего из стакана, курящего сигарету, разговаривающего со своей прелестной женой до того, как они отправились на вечеринку, устроенную в его, Вейла, честь. И вот через такой короткий промежуток времени эта жизнь полностью и навсегда погасла. Но с Терренсом произошло не совсем то, что с щенком, погибшим случайно, или с ребенком, погибшим в воображении. Здесь было нечто другое — смерть Вейла стала результатом сложных взаимоотношений между людьми, неизвестных, но реальных.

Часть этих взаимоотношений касалась и самого Гилсона. У Холбруков не было машины, и он отвез их домой от Саттеров в своем джипе, после того как Маклин наконец отпустил всех по домам. Они втроем втиснулись на переднее сиденье. Алонсо был необычно для него молчалив. Руф чувствовал, как плечо Лиз тесно прижимается к его плечу. Ему хотелось сказать что-нибудь, но нужно было, чтобы сказанное оказалось именно тем, что нужно. Все слова, которые приходили на ум, — это «Ради бога, забудь о Роджере», «Позволь мне заботиться о тебе», «Позволь мне защищать тебя». Но Руф знал, что такое говорить не стоит.

Когда он остановил машину возле дома Холбруков, Алонсо вылез из джипа.

— Выпьешь? Или кофе хочешь? — угрюмо спросил он.

— Лучше домой поеду. Через пару часов я снова должен быть на ногах.

— Как хочешь, — сказал Алонсо. Он быстро зашагал по дорожке к дому, словно намеренно хотел оставить Руфа и Лиз вместе одних.

— Спасибо, что подвез. — Девушка начала выбираться из джипа.

— Лиз!

— Да? — Она обернулась.

— Это неподходящий момент для того, чтобы сказать одну неподходящую вещь.

— Вовсе нет, если тебе хочется это сказать, Руф.

Слова неуклюже вывалились из его уст:

— Лиз, я люблю тебя всем сердцем. Мне невыносимо видеть, когда тебе больно. Я бы сделал ради тебя что угодно.

— Руф! — Она протянула к нему руку. — Руф, дорогой! Ты самый лучший друг, какого можно пожелать. И я обязана перед тобой извиниться.

— Извиниться?

— Там, у Саттеров, я… я попросила тебя вести игру честно! Словно тебя нужно было об этом просить.

«Вернись, — хотел сказать Руф. — Вернись обратно ко мне. Больше ничто не имеет смысла. Больше ничто не реально». Но он не смог найти ни подходящих слов, ни смелости, и Лиз слегка сжала его руку и отправилась по дорожке вслед за Алонсо. Да, здесь имели место весьма запутанные отношения!

Убедившись, что в коровнике дела шли хорошо, Гилсон пошел в дом, чтобы выпить вторую чашку кофе и что-нибудь съесть. Он нес с собой электрический фонарь, который поставил на стол на крылечке заднего входа, и тут из темноты, со стороны дровяного сарая, послышался голос. Это было так неожиданно, что Гилсон едва не выпрыгнул из собственных ботинок.

— Руф!

Из кухонного окна на улицу падал слабый свет, и в круг света вошел Роджер Линдсей. Он выглядел изможденным, был небрит и в той же одежде, что и на вечеринке.

— Черт, ты до смерти меня перепугал, — выдохнул Руф.

— Мне нужно с тобой поговорить. Можно зайти к тебе?

— Конечно. Почему нет? — Гилсон открыл дверь и отошел в сторону, чтобы дать Роджеру пройти впереди него.

Кухня была наполнена теплом и ароматом свежего кофе. Руф снял куртку и шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи. Он прошел в кладовую и принес оттуда чашку и блюдце для Роджера.

— Я тут собираюсь яичницу себе приготовить, — сказал Гилсон. — Присоединишься?

Линдсей вздрогнул:

— Я не смогу ничего съесть. Но я был бы благодарен за чашечку черного кофе.

— Тебе надо поесть. Сегодняшний день будет тяжелым для всех.

— Не понимаю, почему ты со мной так чертовски учтив, — произнес Роджер. Он тяжело плюхнулся на стул. Пальто снимать не стал, но расстегнул его.

— Нет причин, почему мне не быть учтивым, — возразил Руф. — Ты мне ничего не сделал, Роджер.

— Я разлучил тебя с Лиз, а потом я… я…

— Лиз — свободный человек, она — белая, ей двадцать один год. Лиз сама делает свой выбор. — Гилсон взглянул на Роджера и подумал, почему она выбрала этого молодого человека, чья слабость написана на лице? Возможно, его беспомощная натура вызвала у Лиз защитные материнские инстинкты.

Гилсон разбил полдюжины яиц в железную сковороду, посолил и поперчил, а когда яйца начали жариться, размешал их на деревенский манер кухонной вилкой. Разделив яичницу пополам, Руф разложил ее на две тарелки и подал на стол. Поставив одну тарелку перед Роджером, он указал на хлеб, масло и земляничный джем.

— Поешь. После этого мы сможем поговорить несколько минут. Потом мне придется вернуться к работе.

Нерешительно отправив в рот один или два кусочка яичницы, Роджер одолел все блюдо и сумел справиться с двумя ломтиками хлеба с джемом.

— Я… я не думал, что смогу есть, — пробурчал он.

Руф откинулся на спинку стула и принялся набивать трубку.

— У тебя, Роджер, наверно, была какая-то особая причина, чтобы прийти ко мне в такой ранний час.

Линдсей выкарабкался из своего пальто и бросил его на спинку стула. Когда подносил чашку с кофе ко рту, руки его тряслись, тогда он поставил ее с громким звуком на блюдце.

— Во всем этом деле я стану жертвой, Руф, — сказал Роджер. — Ты это знаешь.

— Ничего я такого не знаю. И не будет никакой жертвы. Мы собираемся выяснить, кто это сделал, и проследить, чтобы его должным образом наказали. Того, кто заслуживает, Роджер, не кого угодно.

— Я не совершал этого.

— Прекрасно. Тогда тебе не о чем волноваться. — Руф зажег спичку и поднес к трубке.

— Ничего прекрасного тут нет. Ты же видишь, я не могу доказать, что не совершал этого.

— И другие тоже не могут, если ты завел речь об алиби.

— Вот потому и получается, что ты не обязательно поймаешь того, кто на самом деле виновен, — сказал Роджер. Уголок его рта внезапно дернулся от нервного тика. — В этом поселке меня все ненавидят, Руф. Все думают, что я подло поступил с Терренсом. Все думают, что я подло поступил с Лиз.

— Ну а разве это не так?

— Боже мой, Руф, я был словно больной. Я не контролировал собственные поступки. Я… я не могу объяснить это.

— Я не просил от тебя объяснений, — спокойно сказал Гилсон. — Я по-прежнему не понимаю, зачем ты пришел поговорить со мной.

Роджер положил ладони на стол и наклонился вперед:

— Ты — порядочный человек, Руф. К тому же ты официально связан с расследованием. У тебя никогда не было никаких отношений с Сьюзен, так что тебе незачем волноваться о собственном положении.

— Ну?

— Маклин был другом Вейлов. Он не одобрял меня, то есть мои отношения с Сьюзен. В прошлом он об этом заявлял. Он постарается свалить преступление на меня. Из-за того, что нет никакого алиби, никаких улик, он будет развивать и развивать свою теорию, пока не получится дело против меня. Какие у меня будут шансы с местным судом присяжных? Каждый житель этого графства узнает каждую деталь дела, прежде чем оно поступит в суд. Они с наслаждением пришьют мне статью. Я — не местный, я — чужак, иноземец.

— Позволь, я перефразирую, — сказал Руф. — Ты считаешь, что местные жители повесят на тебя убийство только лишь благодаря некоторым предрассудкам, которые они могут иметь в отношении чужаков?

— Ты сам признаешь, что есть такие предрассудки.

— Да, это верно до определенной степени в определенных местностях. Если бы ты, Роджер, был отцом семейства, ты бы, конечно, предпочел, чтобы за какие-нибудь безобразия в поселке ответственность несли не твои дети. Но ты не свалил бы это нарочно на какого-то другого ребенка, лишь бы защитить своих, и ты не стал бы мешать наказанию своих детей, если бы выяснилось, что виноваты они.

— В том-то и дело. Поскольку реальных улик нет, люди начнут говорить, что это сделал неместный. Они задумаются, начнут что-то припоминать… что-то примечать… и тогда…

Стул Руфа заскрипел, когда тот поднялся.

— Роджер, — произнес он, — мы не собираемся никого отправлять на виселицу на основании всяких домыслов, вроде «что, если», «а вдруг» и прочее. Мы не собираемся никого вешать на основании слухов. Если ты пришел сюда только за этим, то можешь быть спокоен. — Он взял со стула кепку и куртку.

— Я пришел сюда не за этим, — в отчаянии сказал Линдсей. — Я пришел сюда попросить тебя о помощи. Мне понадобится помощь.

Руф натянул на себя куртку.

— Роджер, в этом деле я не могу вставать на чью-либо сторону. Я не могу помогать одному и действовать против другого. Моя работа — следить за тем, чтобы никто не наделал ошибок. Вот и все. Но, — Гилсон чуть заметно улыбнулся, — если почувствуешь, что к тебе относятся не так, как ты того хочешь, не вини меня, если я не слишком буду тебе сочувствовать. Ведь, честно говоря, тебе и не следует ждать от меня особенной заботы, если придется туго, не так ли, Роджер?

— Но, Руф, послушай… — взмолился Гилсон.

— Налей себе еще кофе. Оставайся здесь сколько захочешь. Мне работать надо.

Роджер глазами проводил Руфа, наклонился вперед и закрыл ладонями лицо.

II

В то утро в доме Саттеров завтракать начали в семь тридцать. Эмили, которая вообще не ложилась спать, выглядела усталой и старой. Она знала, что не сможет уснуть, поэтому сосредоточенно принялась за уборку после вечеринки. Услышав шорохи наверху, в комнате сына, Эмили взялась готовить завтрак. Бима во время сна мучили кошмары, и его юное, заметно побледневшее лицо выглядело измученным. Доктор Смит — второй человек, пришедший к столу, — был выбрит, вымыт и вообще выглядел так, будто отлично проспал минут шестьсот, а не менее одного часа.

Столовый прибор приготовили и для Дэна Саттера во главе стола, но тот не появился за завтраком.

Доктор отметил превосходный вкус кофе, отменную свежесть яиц, совершенство золотистого тоста. Прежде чем встать из-за стола, он выпросил у Эмили обещание, что та даст ему рецепт приготовления ее томатного мармелада. Все это заставило женщину несколько раз пробормотать слова благодарности, но нисколько не изменило настроения Бима, который, казалось, не мог есть. Кошмары и реальные события до того перемешались в его голове, что он перестал их различать. Снова и снова он представлял себе путь от конюшни, распростертое в снегу тело, руку со скрюченными пальцами, зияющую рану на голове Терренса.

Наконец доктор Смит поставил свою чашку с красноречивым стуком.

— Послушайте, друзья мои, — сказал он, — совершенно невозможно не говорить о том, что произошло прошлой ночью. Мы не можем притворяться, будто ничего не случилось и все идет так же, как прежде. Предлагаю просто смириться с мыслью, что произошло человекоубийство, и поговорить на данную тему спокойно. Это, знаете ли, жизненный факт — как война, или налоги, или эпидемия свинки.

Эмили вздохнула и убрала со лба влажную прядь волос.

— Спасибо, доктор, — произнесла она. — Кому-то нужно было это сказать, поскольку никто из нас ни о чем другом не помышляет.

— Я вот думаю — как там она. — Под «ней» Бим имел в виду вдову, женщину, которую видел в страстных объятиях своего отца.

— Полагаю, миссис Вейл чувствует себя немножко вяло и немножко испуганной, Бим, — сказал доктор, — в точности как мы. — Он обратился к Эмили: — Миссис Саттер, не расскажете ли вы о Терренсе Вейле — что он был за человек, что думали о нем люди в Бруксайде, каким образом он приехал сюда и поселился. Я уверен, что вы могли бы дать мне немало полезной информации.

Эмили откинулась на спинку стула, медленно помешивая кофе. Она была очень человечной натурой. Ей нравилось рассуждать о других людях; ей нравилось думать, будто она понимала людей и обладала особой проницательностью. Однако от такого удовольствия ей пришлось отказаться, благодаря инстинкту самосохранения. В собственной жизни Эмили было столько всего — и развал семьи, и унижение, что невинное стремление посплетничать становилось опасным, ибо весь поселок набросился бы на нее в ответ.

Сейчас ситуация совсем другая. В самом деле, с доктором Смитом поговорить было просто необходимо, ведь он официально участвовал в расследовании.

— Не думаю, что кто-то в Бруксайде близко знал Терренса, — начала она. — В первый раз он приехал сюда примерно десять лет назад. Приехал то ли на лыжах кататься, то ли играть в гольф, не помню точно. Он увидел дом старика Моффета и купил его. Терренс так обычно всегда поступал — принимал решения мгновенно. Он имел столько денег, что ему не нужно было долго прикидывать цену, как большинству из нас.

— Он приезжал тогда с миссис Вейл? — спросил доктор.

— О нет. Не думаю, что в то время он был знаком с Сьюзен. Как я понимаю, они встретились после войны. Они поженились внезапно; тут все произошло как с покупкой дома.

— Когда здесь впервые появилась миссис Вейл?

— Месяцев семь назад. Терренс как-то раз приехал, устроил вечеринку и представил нам Сьюзен. До того мы не знали, что он женился. Думаю, даже Роджер Линдсей не знал.

— Почему вы говорите — «даже Роджер Линдсей»?

— Потому что Терренс привез Роджера сюда за несколько месяцев до того и поселил его в коттедже в поселке. Роджер был другом Терренса по городской жизни. Я просто подумала, что если кто-то знал что-нибудь о личной жизни Терренса за пределами Бруксайда, то это Роджер.

— Терренс и Роджер были близкими друзьями?

— Не в обычном смысле, — сказала Эмили. Выяснилось, что ей это трудно объяснить. — Помимо прочего, Терренс занимался издательским делом. Ни для кого не было секретом, что он финансировал работу Роджера. Роджер сам всем рассказал. Он говорил о Терренсе так, словно Терренс — это бог. Понимаете, не как о лучшем друге, он просто слов не находил, чтобы описать, какой замечательный человек Терренс.

— И вы думаете, он говорил это искренне?

— В этом нет сомнений, доктор. Роджер получил свой шанс в жизни благодаря Терренсу, и я думаю, что он был глубоко благодарен.

— Мы отвлеклись от Терренса, миссис Саттер.

Эмили продолжала помешивать кофе, не отпивая из чашки.

— Мне сложно, доктор Смит, припомнить много фактов, когда дело доходит до них. В нем поражала его импульсивность. Я о том говорю… Ну, как-то раз возле почты он разговаривал с Дэном и судьей Кревеном, и судья упомянул, что библиотеке требуется несколько тысяч долларов на ремонт. Терренс вошел в почтовый офис и тамошним царапучим пером выписал чек. Один раз он приехал сюда в отпуск во время войны и услышал, что местному Красному Кресту нужен фургон. На следующий день этому обществу доставили фургон, заплатил за него Терренс. Как-то выяснилось, что школе нужна игровая площадка, а поселковым ребятам нужен руководитель группы продленного дня. Он сказал, чтобы начинали строить площадку, приглашали руководителя, и выписал чеки для закупки оборудования и на зарплату руководителю. Вот такие дела он делал, доктор Смит.

— Интересно, что вы называете такое поведение импульсивностью. Большинство людей назвали бы это великодушием.

Эмили покраснела:

— Разве я так говорила? Конечно, он был ужасно великодушный. Я… Уж кому, как не мне, это знать. Один раз, когда дела у нас были очень плохи, Дэн сходил к нему, и… Ну, он нас выручил.

— Возможно, миссис Саттер, вы считаете, что истинное великодушие проявляется, когда чем-то жертвуют. Как я понимаю, подарки от Терренса поселку, помощь, которую он оказывал отдельным людям, нельзя считать настоящими пожертвованиями. Для него это совершенно ничего не стоило.

— Так и Дэн говорил, когда я… когда… — Она умолкла, краснея все сильнее.

— Когда вы сказали, что не хотите, чтобы он обращался за помощью к Терренсу?

— Да, — сказала Эмили, отводя глаза.

— Вам известно, откуда у Терренса взялись деньги, а, миссис Саттер?

— Он вроде как был занят в целой куче предприятий.

— Но необходимо иметь начальный капитал. Вы когда-нибудь слышали, что он сделал капитал сам — сорвал большой куш на биржевой сделке, изобрел что-нибудь?

— Нет, — медленно ответила Эмили. — Капитал просто был с ним.

— А лично вам, миссис Саттер? Вам нравился Терренс?

— Он всегда был очень обходителен, обаятелен, очень вежлив. Но вокруг него был… э… вроде как занавес, через который ничего не разглядишь. Появлялось чувство, что тебе не положено за него заглядывать, а если ты это сделаешь… Терренс тебе этого не простит.

— Как думаете, что он скрывал?

— Скрывал? — Эмили удивилась. — Я не думала, что он что-то скрывал, доктор. Просто он считал, что его мысли и чувства никого не касаются. Как и вся его личная жизнь. Я… ну, откровенно говоря, это в нем меня восхищало. В таком маленьком поселке, как наш…

— Не так уж много личной жизни, — закончил за нее доктор.

— На самом деле никакой. На самом деле абсолютно никакой.

Послышался звук открываемой уличной двери, а потом стук, когда ее захлопнули. Доктор Смит протянул руку к чашке с кофе. Эмили и Бим неподвижно застыли на своих местах. Дэн Саттер только сейчас возвращался домой.

III

Они слышали, как он неуклюже ввалился в переднюю. Бим начал вставать из-за стола, но Эмили взяла его за руку. Мальчик вновь опустился на свой стул, и доктор Смит увидел страх в его глазах.

— Эмили! — крикнул Дэн из коридора. Его речь была невнятна и звучала неестественно. — Эмили! Ты где, черт побери?

— В столовой, Дэн.

Они услышали тяжелую запинающуюся поступь.

— Э, ты почему не… — Он появился в дверях, раскачиваясь взад-вперед, очень пьяный. — О, да это же наш выдающийся криминалист!

— Доброе утро, Саттер, — сказал доктор Смит.

— Бог у себя на небесах, и в мире все в порядке, — пропел Дэн. — В нашем морге лежит труп, но выдающийся криминалист завтракает. Пожалуйста, тише, какая трогательная семейная сцена. Вы неплохо бы смотрелись во главе семейства, доктор Смит. Джон До, миссис До и До младший.

— Дэн, прошу тебя! — пробормотала Эмили.

— «Дэн, прошу тебя!» — передразнил ее муж. — Вечный протест, доктор Смит. Как думаете, что она сказала бы, если бы когда-нибудь закончила эту фразу? Вы же психиатр. Может быть, «Дэн, прошу тебя, упади и сдохни», а?

Бим поднялся, несмотря на руку Эмили, удерживающую его.

— Куда это ты собрался? — спросил Дэн.

— На улицу, — ответил Бим.

— Погоди, — приказал Дэн. — Тут с прошлой ночи выпивка должна остаться. Найди бутылку, Бим, и принеси в мою комнату.

— Я сказал, что иду на улицу. — Юноша направился к двери в кухню.

Дэна качнуло вперед.

— Видит бог, наверное, пришло время, Бим, отдубасить тебя, как я собирался.

Каким-то образом Эмили оказалась между ними.

— Пускай он идет, Дэн, — взмолилась женщина. — Я отыщу, что тебе нужно. И принесу к тебе в комнату.

Дэн оттолкнул Эмили в сторону.

— Ладно, — сказал он. — Ладно.

Дверь с пружиной закрылась за Бимом. Эмили быстро вышла следом за сыном, оставив Дэна и доктора одних.

— Безобразная сцена, а, доктор? — произнес Саттер.

— Чрезвычайно безобразная, — спокойно сказал Смит.

— Вам когда-нибудь приходилось жить вместе с парой слизняков, которые никогда не посмеют против вас пойти, а, доктор?

— Я думаю, что вы недооцениваете вашего сына, Саттер.

— Бима? — Дэн засмеялся. — Это Бим встанет против меня? Вот это здорово! Ну просто здорово, доктор.

— Наступит день, когда между вами сотрется разница в весе, росте, мускулатуре и решительности, и парень сочтет, что расклад сил теперь в его пользу. Тогда, думаю, вас будет ждать сюрприз.

Дэн посмотрел на дверь с пружиной, которая все еще колыхалась взад-вперед, и покачал головой:

— Я напился. Я напился, так что, может быть, я вас не понимаю. Кажется, вы говорите: «Наступит такой день!» — как во втором акте «Ист Линн». Мелодрама такого рода не для вас, доктор. Вы — актер, который играет ниже своих возможностей. Как я говорил, в морге лежит труп, убийца на свободе, а вы здесь сидите да едите хлеб с вареньем. Никакого движения, никакой динамики. Я разочарован. Где всеобщее восхищение? Где трепет от созерцания великого человека в деле?

— На самом деле в этом ваша вина, мистер Саттер, — сказал доктор с едва заметной улыбкой. — Вы делаете работу за меня. Мне нет нужды задавать вам вопросы, чтобы вы рассказали мне о себе. Вы как бы разложили нужные сведения на столе в виде подробной карты.

Дэн моргнул. Он протянул руку к стене, чтобы удержать равновесие.

— И… и что там, на карте этой, доктор?

— То, что вы очень пьяны и вам лучше пойти поспать. Вероятно, до истечения дня вас позовут, чтобы получше вспомнили кое-что.

Дэн вытер рукавом рубахи мокрый от пота лоб. В доме было тепло.

— П-пожалуй, вы правы. Выпивка… вроде как начинает действовать. — Саттер развернулся. — Скажите Эмили… пускай бутылку ко мне принесет.

Доктор пошел вслед за Дэном в холл, сомневаясь, сумеет ли тот добраться до своей комнаты. Он сумел, и через секунду Смит услышал протестующий скрип пружин из комнаты наверху.

IV

Примерно через пятнадцать минут после того, как Дэн Саттер отправился в постель вместе с бутылкой, принесенной для него Эмили, Руф Гилсон и Маклин Майлз приехали за доктором Смитом. Маклин выглядел бодрым и по-деловому настроенным, но при этом было заметно, что некоторые предстоящие следственные действия не вызывают у него энтузиазма.

— Довольно жестоко приставать к ней так скоро, — сказал он, — но мы должны поговорить с Сьюзен. Если кто-то способен навести нас на мотив убийства, то это она. И ей придется подробнее объяснить свои подозрения в адрес Роджера.

Они втроем сели в машину Маклина и поехали к дому Вейлов.

— Я разговаривал по телефону с генеральным прокурором штата, — сообщил Майлз. — Он был очень рад узнать, что вы здесь, доктор Смит, и готовы нам помочь. — Не услышав от доктора никаких комментариев, Маклин спросил: — У вас появились какие-нибудь идеи, доктор? Какие-нибудь соображения?

— Гипотезы должны основываться на фактах, мистер Майлз. Никаких фактов у нас нет.

— За исключением того, что убийство не было обдуманным заранее, — сказал Гилсон. — Случилась ссора, и кто-то схватил камень…

— Даже это — неустановленный факт, Руф, — возразил доктор. — У нас нет доказательств, что была ссора, и нам неизвестно, совершено ли убийство импульсивно, или оно спланировано, чтобы выглядеть таковым. У нас нет фактов.

За исключением того, что Терренс мертв, подумал Руф. За исключением того, что его забили насмерть камнем. За исключением того, что снег пошел в шесть минут второго ночи. За исключением того, что они разговаривали с убийцей и не знали этого. За исключением того, что Сьюзен Вейл сумела проделать большую брешь в сплоченной общине местных жителей и эта сплоченность вот-вот могла рухнуть. Соберите данные факты вместе, и каков же результат? Никакой!

Подъезжая к дому Вейлов, они увидели рядом с ним черный седан. Маклин Майлз нахмурился.

— Судья Кревен, — сказал он.

— Рано встать не поленился, — заметил Руф.

— Черт бы побрал этих старых ломовых лошадей! — воскликнул прокурор в сердцах. — Десять против одного, он предложил Сьюзен свои юридические услуги. У него нет лицензии на юридическую деятельность в этом штате, но никто не может помешать ему давать советы… в качестве друга. Только дайте бывшему судье почуять криминал…

— Вы как будто не любите судью, — произнес доктор Смит.

— Судья — нормальный человек. Просто сегодняшним утром мне все не нравятся. — Маклин припарковал машину позади автомобиля Кревена. — Ну, вперед.

Когда они постучались в дверь, им открыл судья. Его лицо было румяным и здоровым на вид, но глаза под кустистыми бровями смотрели хмуро. В это утро твидовый костюм от «Харриса» имел коричневый цвет, а мундштук из слоновой кости был заменен на янтарный. Руф внутренне улыбнулся. Стареющий юноша был настоящим денди.

— Сьюзен так и думала, что вы приедете, — объявил судья. — Я посоветовал ей сначала проконсультироваться со специалистом по юриспруденции, но она говорит, что ей нечего скрывать, Сьюзен готова рассказать все, что вас интересует.

— Тогда начнем, — сказал Маклин. — Где она?

— Завтракает, как раз заканчивает пить кофе, — ответил судья. — Я… я тут подумал, Маклин, вы не будете возражать против моего присутствия? Сьюзен тяжело. Она не осознает всю серьезность ситуации. Возможно, я мог бы ей помочь.

— Конечно, а как же, — произнес Майлз с заметным раздражением, но быстро взял себя в руки и грустно улыбнулся: — Простите, судья. Этим утром я не слишком добродушно настроен.

— И неудивительно, — кивнул судья. — Дело плохо. Может быть, кабинет — лучшее место для беседы?..

— Попросите ее прийти туда, — сказал Маклин. Он знал, где что в этом доме. Доктор и Руф прошли следом за ним в комнату с дощатыми стенами. Здесь явно все оставалось нетронутым с позапрошлой ночи. В пепельницах лежали сигаретные окурки, и напитки для приготовления коктейлей по-прежнему стояли на кофейном столике. Серебряное ведерко для льда было полно воды. Стояло два стакана с остатками мартини.

Руф осмотрелся вокруг. Он здесь ни разу не был раньше. Несмотря на поднос с выпивкой и сигаретный пепел, в помещении царила атмосфера чрезмерного лоска, словно тут никогда не бывало людей. Он посмотрел на книжные шкафы, заполненные рядами книг, и подумал, а многие ли из них прочитаны? Подобную комнату можно увидеть на фотографиях в журналах — она была слишком совершенной, слишком явным продуктом работы профессионального декоратора. «Вот оно, логово Терренса». Как человеку можно было здесь работать или отдыхать? Руф не удивился бы, если бы увидел на картине или стакане ярлычок с ценой.

Судья Кревен отворил дверь и отошел в сторону, давая Сьюзен пройти. На ней была шерстяная юбка и бордовый свитер. Лицо ее выглядело бледнее, чем обычно, а губы, накрашенные алой помадой, казались неестественно яркими.

— Доброе утро, Маклин, — сказала она высоким, с хрипотцой, голосом и кивнула Руфу и доктору Смиту, который стоял у широкого окна с видом на долину. Женщина остановила на прокуроре выжидательный взгляд.

— Мне очень жаль, что приходится вламываться к тебе в такой ранний час, Сьюзен, — сказал Маклин, — но здесь мы должны начать нашу работу.

— Прошу прощения за беспорядок. — Хозяйка дома указала на кофейный столик. — Если дадите мне минутку, я это все унесу.

— Ничего, — ответил Майлз. — Присаживайся поудобнее.

Сьюзен пожала плечами и села на угол кушетки, поджав под себя одну ногу. Из коробки на столике она достала сигарету, и судья Кревен наклонился к ней, держа золотую зажигалку. Сьюзен затянулась и выпустила дым с глубоким вздохом.

— Итак, Маклин? — сказала она.

Прокурор прошелся по кабинету и встал спиной к камину. Из кармана он вынул карандаш и записную книжку. Когда он заговорил, его голос звучал очень формально:

— Тебе, должно быть, известно, Сьюзен, что мы не располагаем никакими свидетельствами, которые помогли бы нам в расследовании убийства. Мы надеемся, что ты поможешь нам найти мотив для совершения этого преступления. Как считаешь, у кого имелась причина убить Терренса?

Сьюзен прикоснулась кончиками пальцев к щеке. Руф поразился, как злобно сверкнули ее глаза.

— Давайте обойдемся без нежных слов. Я терпеть не могу похоронные хвалебные речи. У меня имелись причины, Маклин.

— Ах, дитя мое! — запротестовал судья Кревен.

— Я ненавидела его, — продолжала Сьюзен, глядя прямо в лицо прокурору. — Он был сволочью!

Руф почувствовал, как волоски на его шее встали дыбом. Эффект был такой, как будто Сьюзен вдруг разделась догола на людях. Казалось, ее слова повергли в шок всех присутствующих, всех, кроме доктора Смита, который так и стоял у окна, глядя на заснеженную долину, словно ничего не слышал.

— Пожалуй, тебе не следует так говорить, дорогая, — сказал судья Кревен. — Ты не в себе, и все понимают почему. Думаю, тебе вообще лучше не говорить ничего, пока не восстановится твое душевное равновесие.

— Да замолчите вы, Хорас! — воскликнула Сьюзен.

«Крепка, — подумал Руф. — Крепка как алмаз».

— Это ты его убила? — последовал вопрос Маклина.

— Нет, а жаль, что не я.

— Сьюзен! — Судья был просто в ужасе.

— Хорас, если стоять тут и вякать, это все, что вы можете, — лучше уходите! — сказала вдова.

Кревен взглянул на Маклина:

— Майлз, я не думаю, что хоть что-то из сказанного сейчас Сьюзен сгодилось бы для суда. Она явно в травматическом состоянии. Предлагаю этот разговор отложить.

Доктор Смит отвернулся от окна.

— Простите меня, судья Кревен, за метафору, — кротко произнес он. — Но, на мой взгляд, травма находится совсем на другой ноге. Миссис Вейл, безусловно, пытается сказать нам правду. Предлагаю оставить на потом все комментарии о ее состоянии и внимательно слушать, поскольку в другой раз у нее может поубавиться откровенности.

Краска выступила на щеках судьи. Он вынул сигару из кармана, отрезал кончик золотым ножичком и вставил сигару в янтарный мундштук.

— Вы, доктор Смит, как психиатр, хотите сказать, что не считаете состояние Сьюзен истерическим?

— Как судье, сэр, вам следует знать, что правдивость часто кажется истерикой, — ответил доктор. — Откровенно говоря, я не нахожу ничего необычного в том, что женщина объявляет о своей ненависти к мужу. Самая жгучая ненависть зарождается по отношению к самым близким людям.

— Спасибо вам, — сказала Сьюзен, по-шутовски поклонившись доктору. — А теперь, когда лекция о человеческих повадках завершена, ты хочешь, Маклин, чтобы я продолжала?

— Сделай одолжение. — Прокурор опустил глаза на свой блокнот.

Сьюзен раздавила сигарету и взяла новую из коробки на столике. Судья снова оказался наготове с зажигалкой.

— Я просто хотел защитить твои интересы, — пробормотал он.

— Не волнуйтесь обо мне, Хорас, — сказала Сьюзен. — Все хорошо. Я теперь свободна!

V

Естественно, мисс Тина Робинсон не могла просто так сидеть, после того как отправила телеграмму от Лиз Холбрук. Лиз не посылала бы ее через бруксайдский телеграф, если бы у нее была машина. При нормальных обстоятельствах озабоченность мисс Тины чужими личными делами и то, что местному телефонному оператору частенько «случалось» слушать чей-нибудь телефонный разговор, Лиз сочла бы забавным. Но в то утро их избыточное любопытство возмущало девушку, однако поделать ничего было нельзя. Поэтому она добралась до телеграфа и отправила-таки свою телеграмму в столицу штата достопочтенному Джеймсу Д. Макинрою. Тот раньше был генеральным прокурором и считался самым умным адвокатом штата. Некогда он и Алонсо подружились, и теперь Лиз обратилась к нему с просьбой встать на защиту Роджера Линдсея, если возникнет такая нужда. Телеграмма умалчивала о часовом споре по этому вопросу между Алонсо и Лиз. Там ничего не говорилось о яростной реакции Алонсо, когда в их доме вскоре после завтрака появился Роджер с просьбой о помощи и сочувствии. Несмотря на разыгравшуюся бурю, Лиз спокойно объяснила, что будет делать то, что считает нужным, и Алонсо втайне восхитился этим. Но он не мог писать картины, когда Роджер Линдсей находился в доме, а когда Алонсо не мог писать, то превращался в сущий ураган.

Мисс Тина приняла от Лиз заполненный телеграфный бланк, медленно прочитала написанное, стараясь не выдать своего возбуждения, и сделала над собой колоссальное усилие, чтобы не выбежать из офиса, пока Лиз еще не ушла. Она огляделась в поисках Илайхью, чтобы рассказать ему новость, но, к ее досаде, того, как ни странно, не было видно. Тогда мисс Робинсон неудержимо потянуло к Саттерам.

Когда Эмили открыла ей дверь, Тина разыграла первоклассную сцену.

— Я знаю, что ты, должно быть, тут с ума сходишь, — сказала она. — Тебе нужно прибраться после вечеринки, да еще после такой шумихи да волнения. Я подумала, что надо зайти к тебе и помочь.

— Я все уже прибрала, Тина. — Эмили старалась говорить тише. Она взглянула на лестницу на второй этаж. — Дэн спит, так что давай лучше в кухню пойдем.

Мисс Робинсон с готовностью приняла предложение, а также объявила, что ничто в мире не придется так кстати, как чашечка кофе. Только после того, как Тина устроилась за столом в кухне и насыпала четыре чайные ложки сахара себе в кофе, она завела речь об истинной цели своего визита:

— Холбруки попросили Джеймса Макинроя защищать Роджера Линдсея после его ареста.

— Значит… значит, они думают, что это сделал Роджер?

— А зачем еще нанимать лучшего адвоката в штате? Хотя совершенно не понимаю, чего ради Холбрукам так беспокоиться после того, как Роджер поступил с Лиз. Откровенно скажу тебе, Эмили, в мое время у женщин было больше гордости!

Собеседница устало покачала головой:

— Думаю, Тина, когда любишь мужчину, не находишь времени на то, чтобы подумать о гордости. — Ее щеки порозовели. — И не важно, хороший он или плохой, слабый или сильный. Если он — твой мужчина, то… стой за него горой.

— Если ты замужем, то больше ничего не остается, — сказала Тина, стараясь не выдать того, что ей ясен потаенный смысл слов Эмили. Мисс Робинсон наклонилась вперед, сверкая глазами. — Нынче утром доктор Смит говорил что-нибудь? Ты знаешь, когда они собираются арестовать Роджера?

— По нему не было видно, будто они знают, кто это сделал.

Наверху послышался какой-то тяжелый удар. Эмили подняла глаза. Очевидно, Дэн еще не уснул.

— Ну а я все думала, думала, — сказала мисс Тина, — и просто не могу заставить себя поверить, что кто-то из коренных жителей Бруксайда убил бы Терренса. Я всех перебрала в уме, и единственный, на кого можно показать пальцем, — это Роджер. И ты слышала, что сказала Сьюзен прошлой ночью, когда Руф объявил об убийстве. Ты слышала, что она…

Сверху послышался тяжелый удар, словно Дэн упал. Мисс Тина сидела прямо, не шелохнувшись. Опять пьет, подумала она и сделала значительное усилие, чтобы удержаться от фырканья.

Эмили отодвинула стул:

— Извини, пожалуйста, Тина, я узнаю, не нужно ли Дэну что-нибудь.

Мисс Робинсон знала, что нужно Дэну. Ему следовало задать хорошую трепку, и, если бы Тина была мужчиной, она бы ему это устроила. Напиться в такой день, когда Эмили нуждается в нем. Самое меньшее, что он мог сделать, — это не позориться.

Тину разочаровало, как приняла ее новость хозяйка дома. Конечно, Эмили устала, у нее много забот. Мисс Робинсон стала думать, что делать дальше. Поттеров эта новость, несомненно, заинтересует! Она было собралась уходить, когда услышала, что Эмили зовет ее. Тина вышла в коридор.

Эмили стояла наверху, на лестничной площадке, ухватившись за колонну.

— Тина! — крикнула она. — Пожалуйста, позвони доктору Суэйну и попроси его немедленно приехать. Это срочно!

— Что случилось?

— Это Дэн! У него какие-то конвульсии! Тина, скорее, пожалуйста! — кричала Эмили. — Мне страшно!

VI

В кабинете Терренса Вейла стояла глухая тишина, пока четверо мужчин ждали, когда Сьюзен Вейл начнет рассказывать. Судья защелкнул зажигалку и убрал в карман. Маклин стоял с записной книжкой и карандашом наготове. Руф Гилсон почувствовал, как ускорился его пульс, когда Сьюзен глубоко вдохнула воздух, готовясь начать свое повествование.

— Ты когда-нибудь задумывался, Маклин, почему я ни разу не покидала этот поселок за те шесть месяцев, пока Терренс отсутствовал? — спросила она, нарушив тишину.

Прокурор покачал головой:

— Возможно, ты думал, что мне нравится здесь, где за мной ухлестывают невротичный будущий писатель да полдюжины обожателей из местных, у которых солома в волосах застряла? Ты думал, что я этим наслаждаюсь, Маклин?

— Тебя здесь ничего не держало, — сказал он.

— Увы, Маклин, это не так. Я не могла уехать отсюда. Этот дом был моей тюрьмой, и, хоть я и решила развлечься кое с кем из местных джентльменов, он не стал тюрьмой в меньшей степени.

— Боюсь, твои слова слишком уж эмоциональны, — невозмутимо сказал Майлз.

— В самом деле, Маклин? В самом деле? — В ее голосе послышалась горечь. — Ладно, я покажу тебе, насколько ты ошибаешься. Не думай, что я собираюсь сказать тебе это по доброй воле, — где-то в бумагах Терренса хранится информация о фактах, которые все равно всплывут. Я оставалась здесь потому, что Терренс заставил меня остаться.

— Тебя никто не принуждает говорить в данный момент что бы то ни было, дорогая моя, — вновь вмешался судья.

— О нет, я вынуждена это сделать, и я хочу рассказать все своими словами. Я хочу рассказать, почему я рада смерти Терренса. Я хочу, чтобы вы поняли, каким человеком он был и почему бог знает сколько еще людей могли иметь причины желать его гибели.

— Пожалуйста, начинай, Сьюзен, — поторопил ее прокурор.

— Хорошо, Маклин. Я начну… и расскажу все с самыми очаровательными подробностями. Я встретилась с Терренсом восемь месяцев назад в Нью-Йорке. Я была актрисой, как вам известно, но оказалась без работы и находилась в угнетенном состоянии духа. У Терренса имелись деньги, много денег. Он умел жить. Я это признаю. Он водил меня в разные интересные места. С ним я провела чудесные дни. Мы занимались любовью. Наконец он попросил меня выйти за него замуж. — Она резко раздавила сигарету в пепельнице, словно это воспоминание вызвало у нее ярость. — Уверена, что никто из вас, высоких моралистов, не поймет меня, если я скажу: перед вами такая женщина, которая не хотела и не хочет быть замужем! Считается, что замужество и топот крохотных ножек — мечта каждой женщины. А для меня это ад! Я хочу быть свободной. Я хочу жить! Развлекаться без всяких обязательств перед кем бы то ни было! Как это можете вы, мужчины. — И Сьюзен посмотрела на Маклина, чуть опустив вниз уголки губ.

— Продолжай, пожалуйста, — сказал Майлз.

— Я попала в трудное положение. Если бы я ответила Терренсу, что не выйду за него замуж, он бы ушел. Но тогда Терренс был нужен мне. На его деньги я обновляла гардероб, бывала в местах, о которых раньше не могла и мечтать. В то время я не хотела его терять, поэтому сказала ему… сказала ему, что согласна выйти за него замуж через месяц. Я прикинула, что через месяц не буду в нем нуждаться. Он обрадовался. Он считал, что мы помолвлены. Он был чистой воды собственником, и мне стало трудно видеться с другими друзьями. — Она глубоко вздохнула. — Однажды вечером Терренсу надо было ехать в Вашингтон по делам. Я отправилась на вечеринку. Не хочу шокировать тебя, Маклин, но там курили марихуану. Было очень весело! Я плохо помню многое из того, что происходило на вечеринке. Но… там кого-то убили. Конечно, это произошло случайно, но убийство есть убийство. И к тому же все присутствующие нарушили закон о наркотиках… Это было не очень-то веселое положение, Маклин.

— Продолжай, — мрачно сказал прокурор.

Она стала доставать новую сигарету, и ее пальцы дрожали. Сьюзен взглянула на судью, но тот, казалось, застыл от ужаса, и зажигалка осталась у него в кармане. Она пожала плечами и чиркнула хозяйственной спичкой по подошве туфли, чтобы зажечь сигарету.

— Каким-то образом я убралась оттуда до приезда полиции. Я… я была немного не в себе, но понимала, что мне нужна помощь, и побыстрее. Когда я вернулась домой, Терренс оказался там. Его командировка закончилась быстрее, чем он ожидал. Когда накуришься марихуаны, Маклин, то очень много говоришь! Возможно, такой факт тебе стоит запомнить, это может пригодиться в твоем ремесле. Итак, я разговорилась, и Терренс много чего от меня услышал. В частности, он узнал, что никогда не был единственным мужчиной в моей жизни и никогда им не будет. Его колоссальная спесь не могла этого вынести. Но тогда я плохо знала Терренса. Я решила, что он поступает честно, предложив вытащить меня из передряги. Нам следовало немедленно поехать куда-нибудь и пожениться. Тогда у меня появится алиби. Он скажет, что мы были вместе весь тот вечер. Когда узнают, что мы поженились, никто не поверит, что я была на… на вечеринке. Говорю же, Маклин, я его не знала, и я была не в себе. Я подумала, что он проявляет великодушие и все прощает. И тогда… я вышла за него! — Она отклонилась назад и невесело посмеялась. — Через час после того он меня чуть не убил! Через час я узнала, какой он гад и садист! Через час я узнала, что мне придется платить за то, что я нанесла удар его гордости, платить до конца жизни! Если бы я знала, как все обернется, то призналась бы и в нарушении закона о наркотиках, и даже в убийстве, лишь бы он был подальше от меня. Я не знала… и он заполучил меня. Меня вызвали в полицию для ответов на вопросы… и я предъявила им мое ложное алиби. Так мне наступил конец, Маклин, конец!

В комнате стало очень тихо, когда она замолчала. Руф, доставая трубку, почувствовал, что его пальцы холодные и непослушные. Тут Сьюзен продолжила более тихим тоном:

— Терренс четко объяснил мне, что приступает к программе отмщения. Я буду всегда делать в точности то, что он скажет, или информация о ложном алиби тут же окажется в руках властей. Он привез меня сюда… и оставил меня! Мне не полагалось покидать Бруксайд… даже на одну ночь! Какой-то человек за мной присматривал, я не знаю — кто. Я должна была оставаться здесь, в изоляции, вдали от моих друзей, вдали от жизни, которая приносила мне удовольствие. В тот же день, когда я сяду на поезд до Нью-Йорка, полиция будет ждать меня на вокзале Гранд-Сентрал. Вот таким, друзья мои, был великодушный, добрый, щедрый Терренс Вейл! Ты спросил меня, Маклин, кто мог желать его смерти. Теперь понятно насчет меня? Понятно, что могли быть и другие, много других?

Звук зажегшейся спички, которой чиркнул Руф Гилсон, прозвучал как небольшой взрыв. Его руки тряслись, когда он прикрывал ими свою трубку. Руф никогда не слышал, чтобы женский голос звучал с такой ненавистью, как голос Сьюзен. Он никогда не слышал, чтобы представитель рода человеческого говорил с такой степенью злобы. Гилсон подумал, что сейчас скажет Маклин или что спросит. Такого рода ситуации для прокурора были не в диковинку. Самому же Руфу хотелось убраться отсюда — на улицу, на свежий воздух, дабы не чувствовать зловония этого омерзительного повествования.

Затем тишину разрезал голос Маклина:

— Когда Руф объявил об убийстве на вечеринке, ты, Сьюзен, дала понять, что подозреваешь Роджера Линдсея. Поясни, пожалуйста, какие у тебя были к тому основания.

Сьюзен сменила позу на кушетке.

— Я сожалею об этом. Я не хотела подозревать Роджера… или кого-либо другого в этом убийстве. Видишь ли, Маклин, я не на твоей стороне. Я всей душой надеюсь, что у тебя ничего не получится! В честь того, кто убил Терренса, следует поставить памятник.

— Но ты действительно подозревала Роджера?

— Поставь себя на мое место, Маклин. Как и я, Роджер застрял в этой богом забытой деревне. Он говорит — для того, чтобы написать роман, но сам ничего не написал. Роджер здесь потому, что Терренс хотел, чтобы он был здесь. Я думаю, Бруксайд для Роджера — тоже тюрьма. Когда вчера ночью я услышала слова Руфа, то сразу представила картину, как Роджер пытается сойти с крючка и получает отказ от Терренса. Я прямо увидела, как Терренс смеется над ним так, как он это умел, выводя жертву из себя. Я решила, что у Роджера снесло крышу и он пошел на преступление, вот и все.

— И потом ты передумала, так?

— Я не могу тягаться с тобой, Маклин, в мастерстве построения догадок. Я сожалею о сказанном мною прошлой ночью, так как мои слова не были основаны на фактах.

Доктор Смит снова отвернулся от окна.

— Вы были чрезвычайно откровенны с нами, миссис Вейл, — сказал он. — Уверен, что вы не будете возражать, если я продолжу разговор в том же духе. Я предполагаю, что Роджер Линдсей — молодой человек с очень высокой моралью, который оказался вовлечен в то, что он считал аморальным. Это, как я предполагаю, лежало тяжким грузом на его совести. Он мог чувствовать необходимость признаться в своем поведении вашему мужу. Он даже мог предложить вашему мужу отпустить вас, и тогда Роджер бы на вас женился. Это могло послужить основой для конфликта.

Сьюзен посмотрела на маленького серого человечка расширившимися глазами:

— Вы, доктор, случайно, не оснастили наш дом диктофонами?

— Характер Роджера Линдсея не настолько сложен, чтобы было трудно читать его мысли, — сказал Джон Смит. — Он заражен старыми представлениями о чести. Такие представления не могут удержать на прямой и узкой дорожке, но вынуждают признать свою вину и понести ответственность. Он бы не смог стать хорошим объектом для шантажа, миссис Вейл. Он был бы вынужден признаться и взять на себя вину.

Маклин пристально посмотрел на Смита:

— Если ваш анализ верен, доктор, то получается, что Роджер признался бы в убийстве, если бы его совершил?

— Полагаю, что признался бы — раньше или позже.

Прокурор снова повернулся к Сьюзен:

— Ты знаешь кого-нибудь еще в Бруксайде, кто держал бы зло на Терренса?

— Маклин, из моих слов ты должен был понять, что я и Терренс не находились в близких отношениях. Откуда мне знать о его делах.

Майлз, нахмурясь, просмотрел свои записи.

— Ты говорила, что Терренс поручил кому-то здесь присматривать за тобой в его отсутствие. У тебя есть хоть какие-то предположения — кто это мог быть?

Сьюзен пожала плечами:

— Почем я знаю? Это могла быть Тина Робинсон. Ей бы страшно понравилось такое поручение. Это мог быть Илайхью — допустим, Терренс заплатил ему годовое жалованье, чтобы «смотрел в оба». Это мог быть Роджер!

— Или вообще никто, — тихо произнес доктор Смит. — Мистер Вейл, должно быть, знал, что вы, миссис Вейл, не посмеете рискнуть.

Руф заметил, как на лице Сьюзен проступала гримаса ярости, по ходу того, как она обдумывала предположение доктора. Женщина могла оказаться узником, который всего лишь воображал существование тюремщика. Она подняла кулаки и стукнула ими по коленям. Вероятно, слов для описания ее чувств в тот момент найти было невозможно.

Прежде чем Маклин смог продолжить беседу, дверь в кабинет отворилась. В комнату вторгся Бим Саттер. Секунду он стоял открывая и закрывая рот, не в состоянии произнести ни звука. Наконец он сказал каркающим голосом:

— Маклин!

— В чем дело, Бим? Мы заняты, — недовольно отреагировал прокурор.

— Доктор Суэйн… доктор Суэйн хочет, чтобы вы немедленно пришли к нам, Маклин.

— Что случилось? — спросил Руф.

— Мой отец! — Бима начало всего трясти. — Он умер, Руф, и… и доктор Суэйн говорит, что это убийство!

Тут парень развернулся и выбежал из кабинета.