Где снег был красным

I

Удивительное умение мисс Тины выбирать самое что ни на есть подходящее время для своих театральных сцен не было продемонстрировано во всей красе. Она приберегла свои реплики, мечту драматурга, поближе к окончанию второго акта, выгадав наилучший момент. Маклин находился в передней, только что закончив говорить по телефону. Роджер Линдсей и доктор Смит показались в дверях гостиной. Мисс Робинсон, стараясь уловить реакцию на свое заявление всех присутствующих одновременно, безостановочно переводила глаза с одного лица на другое.

Первым на ее слова откликнулся Маклин:

— Черт побери, о чем это вы говорите, мисс Тина?

— Как — о чем? О яде! — ответила та с лукавой невинностью.

— У вас нет права такое говорить! — Это была Лиз, такая бледная, что Гилсон подумал, она вот-вот упадет в обморок. Руф возненавидел сам себя за то, что ему хотелось, чтобы заявление мисс Тины оказалось правдивым. Лиз получила бы тяжкий удар от того, что ее вера в Роджера разрушилась, но так было бы лучше всего. Его челюсти сжались — лучше для кого? Для него, Руфа, конечно. Вот о чем он на самом деле думал. Гилсон посмотрел на Роджера. Свет падал на лицо подозреваемого под таким углом, что пот на его лбу блестел.

— Вы говорите, «все знают», что яд отсюда. Кто это «все» и как это «все» такое знают?

«Надо отдать должное Маклину», — подумал Руф. Он не принял слова Тины Робинсон на веру, как бы ему того ни хотелось.

— Люси Петерсон это обнаружила, — сказала Тина, — и пошла прямо к доктору Суэйну, и тот сказал, что она правильно сделала и что это очень важно.

Маклин повернулся к Руфу:

— Доставь сюда, пожалуйста, Люси Петерсон. А я позвоню Суэйну, разберемся, в чем тут дело.

— О, я могу все рассказать! — вскинулась Тина. — Люси убирается в этом доме с тех пор, как мистер Линдсей тут поселился. Сегодня ей приходить не надо было, но при таких событиях она подумала, что, может, мистер Линдсей нуждается в чем-нибудь.

Как же, волнуют Люси Петерсон нужды Роджера, размышлял Руф. Она, конечно, хотела подобрать какие-нибудь крохи для сплетен. Весь поселок слышал, что сказала Сьюзен Вейл в момент откровения. «Роджер!» — произнесла она. Эта весть, наверное, распространилось в поселке так быстро, будто ее сообщили по радио. Даже трактор и цепь не остановили бы Люси Петерсон этим утром. Она была неудержима в стремлении прийти и узнать, «не нуждается ли в чем» мистер Линдсей.

— Какое это имеет отношение к яду? — спросил Маклин.

Руф, уже собравшийся идти к Люси Петерсон, подождал, чтобы услышать ответ.

— Естественно, Люси не слышала ничего про Дэна Саттера, — сказала мисс Тина. — Но она услышала, когда пришла сюда.

— Наверняка от вас! — подал реплику Алонсо.

— А вы не оказали бы услугу соседу? — оскорбилась мисс Тина. — Одна в доме человека, который является… э-э-э… э-э-э…

— Соседом, — фыркнув, закончил за нее Алонсо.

Руф внутренне похвалил его за это. Хотя художник ненавидит Роджера, но, вероятно, он ненавидел еще больше, когда суют нос в чужие дела.

Мисс Тина подняла голову:

— Может быть, это вы так равнодушны к людям, мистер Холбрук. Но не я! Так что я предупредила Люси, что ей надо уходить оттуда. Она, впрочем, вела себя молодцом. Смелости у нее хватает. Она вспомнила про яд.

— Какой яд? — спросил Маклин.

— Яд, который мистер Линдсей держал в синей бутылочке среди носовых платков в ящике бюро в спальне.

— О боже! — воскликнул Роджер, похоже больше от отвращения, чем от испуга.

— Люси всегда считала очень странным, что он хранит яд там, а не в шкафчике в ванной, как все нормальные люди, — продолжала Тина. — Так или иначе, когда она услышала про Дэна, то пошла поискать эту бутылочку, и… — глаза мисс Робинсон с триумфом оглядели собравшихся, — она исчезла!

Роджер повернулся к прокурору:

— Давайте я отвечу на этот абсурд, или он будет продолжаться бесконечно?

— Замолчите! — рявкнул Маклин. Он был очень зол. — Так вот каким образом «все» узнали, что источник яда — этот дом, а, мисс Тина?

— Жители нашего поселка не делают поспешных выводов, — парировала мисс Тина. Если ее и смутили фырканье и наскок Майлза, то виду она не показала. — Люси помнила, что на той бутылке с ядом было имя доктора Суэйна, и она отправилась прямо к нему. Он сказал, что, возможно, Люси обнаружила что-то важное. Он сказал…

— Послушайте меня! — злобно прервал ее Роджер. — В моей комнате находилась бутылка с лекарством. Большинство из вас наверняка помнит, что прошлой осенью у меня была инфекция на правой руке — стригущий лишай. Доктор Суэйн прописал мне какое-то лекарство. Я хранил его в спальне — если это преступление! — потому что прикладывал лекарство к руке перед самым сном. Я не пользовался им уже много дней.

— Что ж, теперь его там нет, — сказала мисс Тина, — как вы прекрасно знаете, Роджер Линдсей. Люси говорит, что бутылочка была там два дня назад, когда она прибиралась. Она помнит, потому что специально смотрела.

— А не нашла ли она также интересной и личную корреспонденцию мистера Линдсея? — сухо спросил Алонсо.

— На вашем месте я не стала бы выгораживать его, мистер Холбрук, — вспыхнула мисс Робинсон. — Уж я бы не позволила моей дочери водиться с отравителем!

— Это клеветническое заявление, мисс Тина, — сказал Роджер. — Я могу подать на вас в суд.

— Пожалуйста, подавайте, молодой человек!

— Заткнитесь, вы все! — вскричал Маклин. — Руф, тащи сюда Люси Петерсон. Я позвоню Суэйну. Сейчас все разберем до конца. Кстати, мисс Тина, я советую вам не распространять эту историю до тех пор, пока она не подтвердится. Линдсей прав. Он может подать на вас иск, если окажется, что это неправда.

— Я просто выполняю свой долг, — гордо ответила Тина Робинсон. — Никто из нас не в безопасности, Маклин, пока вы тут возитесь, а где-то… э-э-э… убийца ходит на свободе.

II

Люси Петерсон была высокой, сухопарой крестьянской женщиной, которую, казалось, покинули почти все жизненные соки. Она и ее муж когда-то пытались поднять хозяйство на ферме, но он рано умер. Люси продолжала работать на ферме, одновременно пытаясь вырастить троих детей. Ее спасала бесконечная способность к труду — она скребла полы, убиралась в доме для приезжающих на отдых, перестирывала бесчисленные количества белья красными, нездорового вида руками. Люди называли ее «бой-баба», такое определение подразумевало силу и чувство юмора. Она действительно была ядовита, но причиной этого являлся не врожденный юмор, а необходимость самозащиты — как у раненой суки, огрызающейся и щелкающей зубами, чтобы защитить себя и свой выводок. Опасность мисс Тины заключалась в том, что она могла кого угодно принести в жертву ради драматического эффекта. Опасность Люси Петерсон была в том, что втайне она ненавидела всех на свете. Если другие люди страдают, может, на ее долю придется меньше боли, полагала Люси.

Руф, который никогда не задумывался о жизни Люси Петерсон, почувствовал это, когда та рассказывала свою историю, — спокойно, без эмоций, — сидя на кушетке в гостиной Роджера. Она неподвижно смотрела скорбными глазами на голую стену, разминая красные пальцы. Похоже, Люси не замечала, что Роджер смотрит на нее так, как мог бы смотреть на смертельно опасного паука.

Люси Петерсон сказала, что заметила яд несколько месяцев назад. Она тогда удивилась, почему его не хранят в ящичке в ванной. Ей хорошо было известно о том, что личная жизнь мистера Линдсея пришла «в беспорядок». У нее возникла мысль, что, может, он подумывает «закончить с собой». Ведь когда совершаешь грех вопреки человеческим и Божьим законам, тебе предъявляют цену. Некоторые выплачивают ее потом и горем до конца жизни, сказала она. Последняя фраза была произнесена столь трагически, что Руф подумал, не совершила ли сама Люси Петерсон подобный грех, из-за которого она теперь влачит жалкое существование. Можно было догадаться о том, какие мысли возникают в ее голове. Предположив, что Роджер способен убить себя, если придется слишком тяжко, она наблюдала, как узел его жизни становится все более и более тугим, и во время каждого своего визита Люси разыскивала синюю бутылочку с наклейкой «Яд», чтобы посмотреть — не настало ли время для ее применения. Видимо, Люси не пришло в голову рассказать о своих подозрениях друзьям Роджера. Если он собирался убить себя — это его дело. Ей-то никто никогда не помогал! И вот нынешним утром, узнав, что Дэн Саттер умер от яда, она снова решила посмотреть на бутылку и обнаружила, что ее нет. Если человек хочет убить себя, это его дело, но если он принялся убивать других, то мерзавца необходимо остановить.

Можно было смеяться над мисс Тиной и ее вечным злорадством. Нельзя было смеяться над Люси Петерсон, как нельзя смеяться над смертельно опасным пауком, набрасывающим нить своей паутины на беспомощную жертву.

— Вы пошли к доктору Суэйну, когда обнаружили, что бутылка отсутствует? — спросил Маклин.

— Да, это так. — Слова Люси звучали еще более зловеще из-за того, что ее голос был глухим и бесцветным.

— Почему?

— Я помнила, что его имя написано на этикетке. Я подумала, он должен знать — важно ли, что бутылки нет.

— Я же говорю, это было лекарство от лишая! — запротестовал Роджер, но, похоже, никто его не слушал.

— Что сказал доктор Суэйн? — Маклин безуспешно пытался дозвониться до доктора. Тот куда-то выехал по вызову.

— Он сказал, что в веществе, от которого умер Дэн Саттер, был мышьяк и что в бутылке с ядом, который он прописал мистеру Линдсею, был мышьяк.

Паутина еще туже захватила жертву. Руф посмотрел на Роджера, ожидая, что тот может сдаться, может признаться. Но он демонстрировал только гнев.

— Это зашло уже слишком далеко! — обратился Линдсей к Маклину. — Может быть, в том лекарстве и имелся мышьяк. Хрен его знает, что там написано в рецепте. Но я знаю, что лекарство не было использовано, чтобы отравить Дэна. Я выбросил бутылку два дня назад!

Это прозвучало неубедительно. Маклин обратился к Люси Петерсон:

— Когда вы в последний раз видели бутылку в ящике бюро мистера Линдсея?

— В среду, — уверенно заявила она. — В последний раз, когда я приходила убираться. По средам я прихожу сюда на целый день.

Была суббота.

— Вы говорите, что выбросили бутылку два дня назад. — Маклин повернулся к Роджеру: — Это значит в четверг?

Было видно, что Линдсей заволновался.

— Думаю, да. Я увидел ее в ящике. Не пользовался лекарством много дней. Инфекция прошла. Тогда я ее выбросил.

— Куда вы ее выбросили?

— В мусорную корзину! — Роджер почти кричал. — Куда мне еще ее выбрасывать?

— Где сейчас эта мусорная корзина?

— Естественно, ее опорожнили!

— Куда?

— На мусорную кучу за домом.

— Пойдемте поищем ее, — сказал Маклин.

— Не стоит вам ее искать. — Это был голос рока — голос Люси.

— Почему не стоит? — спросил прокурор.

— Джордж Килмер, мусорщик, вчера днем убрал всю кучу. Вам это известно, мистер Майлз. Он собирает мусор по пятницам и сжигает на общей свалке.

Наступил период полной тишины. Все присутствующие знали, что Люси говорит правду, а Роджер не сможет доказать истинность своих показаний. Руф, впрочем, понял, что и ложность его показаний доказать тоже нельзя. Был ли Роджер настолько хитер? Предвидел ли он такую ситуацию? Руф вспомнил слова доктора Смита, обращенные к Роджеру: «Способны ли вы хладнокровно импровизировать?» Если Линдсей сейчас импровизировал, то делал это очень неплохо.

— Боже! — в сердцах воскликнул Маклин. — Да есть ли в этом деле хоть какие-нибудь факты, которые можно с уверенностью доказать? — Он взял шляпу и пальто со стула возле двери. — Пойду повидаться с доком Суэйном. Разузнаю насчет яда. Я не помещаю вас под арест, Линдсей, но вы должны находиться там, где вас можно найти.

— Найдете меня у судьи Кревена, — сказал Роджер. — Я больше не буду говорить, Маклин, не получив совета от юриста. Я позволил Руфу и Лиз убедить себя, что игра будет честной. Это было ошибкой.

Казалось, что Маклин сейчас ударит Роджера, но вместо того он вышел, хлопнув дверью.

Линдсей потянулся за пальтом и шляпой.

— У меня нет выбора, — обратился он к Лиз. — Не знаю, что судья Кревен думает обо мне, но, являясь специалистом, он объяснит, какими законными правами я обладаю.

— Я пойду с тобой, — сказала девушка.

Он остановил ее:

— Лиз… Лиз, милая. Разве не видишь, что тут происходит? Они ненавидят меня именно за твою преданность и поддержку. Бог его знает, что думает судья, но лучше я пойду один. Тогда, возможно, ему будет меньше хотеться бросить меня на съедение волкам!

III

Руф проводил его глазами, чувствуя себя дрянью. В данном случае Роджер был прав. Он в самом деле ненавидел Линдсея за то, что его поддерживает Лиз. Теперь, когда Гилсон видел потрясенное выражение на ее лице, он чувствовал себя так, будто предал любимую девушку. Но где лежала правда? Были ли они на самом деле несправедливы к Роджеру? Связь с Сьюзен превратила его в главный объект внимания после гибели Терренса. Возникло предположение, что Дэна отравили, чтобы он замолчал, а Роджер обладал ядом, аналогичным тому, что был использован при убийстве Саттера. Разумеется, только доктор Суэйн в состоянии определить, содержало ли лекарство достаточное количество отравляющего компонента и мог ли Дэн выпить данный препарат со спиртным, ничего при этом не почувствовав. Если исключить из числа подозреваемых Сьюзен, а Руф ее исключал, хотя лишь по одной причине — она откровенно признала, что имела для убийства серьезный мотив, — то кого еще можно было рассматривать в качестве преступника, кроме Роджера?

— Руфус, я вам еще нужна?

Гилсон вздрогнул от звука глухого голоса Люси Петерсон. Он про нее забыл. Теперь, кажется, в доме остались только он, Лиз, Люси да доктор Смит. Алонсо ушел, когда Руф ходил за миссис Петерсон.

— Думаю, вас больше незачем задерживать, Люси, — сказал он.

— Но я был бы ужасно благодарен, если бы вы остались, — неожиданно произнес доктор Смит.

«До чего чудно вышло, — подумал Руф, — что в какой-то момент этот маленький серый человечек, казалось, был в центре событий, а в другой момент исчез из виду, да так, что все забыли о его существовании».

— Я рассказала все, что знаю, — сказала Люси. — Мои дети одни. Мне надо домой, обед им сготовить.

— Сколько у вас детей, миссис Петерсон? — спросил доктор.

— Трое.

— Мальчики?

— Один мальчик.

— Сегодня вы здесь дали очень важные показания.

— Я выполнила свой долг, — сказала Люси.

— Мне интересна одна вещь, миссис Петерсон. Вы полагали, что, возможно, мистер Линдсей планировал «закончить с собой». Что заставило вас так подумать?

— Яд.

— Если вы приходили сюда раз в неделю, то вы должны были знать, что его рука поражена стригущим лишаем.

— Да, я про это знала.

— А вы знали, что доктор Суэйн занимался лечением мистера Линдсея?

— А кто же еще? Он у нас один доктор. — В голосе Люси Петерсон совершенно отсутствовали какие-либо эмоции.

— Мистер Линдсей когда-нибудь говорил с вами об этой инфекции?

— Она его немного беспокоила.

— Но вы не знали, что бутылочка в ящике бюро содержала лекарство от инфекции?

— Я его никогда не спрашивала.

— Но вы решили, что в будущем он может использовать ее, чтобы убить себя?

— У него возникли большие неприятности, — сказала Люси, рассматривая свои костлявые красные руки.

— Да, у него были большие неприятности, и не все из нас обладают смелостью противостоять трудностям. — Это был тонко выраженный комплимент. — Скажите мне, миссис Петерсон, когда вы в первый раз заметили бутылку?

— Примерно месяца два назад… может, больше.

— И вы смотрели, там ли она — каждый раз, как приходили?

— Да.

— Полагая, что мистер Линдсей, возможно, собирается убить себя?

— Да.

— Но вы никому ничего не сказали и не сказали ничего ему? То есть не сделали никакого шага, чтобы предотвратить несчастье?

— Это не мое дело.

Доктор провел языком по губам.

— Конечно, за два с половиной месяца количество вещества в бутылке должно было уменьшиться.

— Да.

— Как думаете, миссис Петерсон, сколько жидкости было израсходовано?

Она замялась:

— Чуть больше половины, кажется.

— Выходит, вы на самом деле знали, миссис Петерсон, что мистер Линдсей использовал содержимое бутылки для чего-то в течение этого времени. Что он хранил ее не для того, чтобы покончить с собой? Во всяком случае, не только для самоубийства.

Красные руки сцепились крепче.

— Ну, я…

— Вы знали, — слова доктора вдруг зазвучали как удары бича, — что мистер Линдсей использует жидкость для лечения инфекции, так?

Скорбные глаза Люси приобрели озабоченное выражение.

— Он никогда этого не говорил!

— За что вы ненавидите его, миссис Петерсон?

— Это не так!

— Наверняка ненавидите, поскольку заставляли нас думать, будто та бутылка была тайно спрятана мистером Линдсеем для убийства самого себя или кого-либо другого, хотя вы все время знали, что он пользуется средством регулярно, скорее всего, с той самой целью, для которой оно и предназначалось, — для лечения стригущего лишая.

— Но она исчезла, как я говорила! — Монотонный голос Люси зазвучал с неожиданной пронзительностью. — Я обязана была об этом сказать, если человек умер от конвульсий.

— Но вы, безусловно, понимаете, что, если бы вы сказали мистеру Майлзу, что знали, для чего предназначалось вещество, и что вещество использовалось, объяснениям мистера Линдсея поверили бы в большей степени?

— Я сообщила Маклину факты. Меня не заботило, чему он больше или меньше верил.

— Но все равно вы знали, что бутыль была наполовину пуста и что мистер Линдсей пользовался лекарством месяцами?

— Маклин меня об этом не спрашивал.

— Но я спрашивал, и вы рассказали мне, миссис Петерсон, в присутствии двух свидетелей. Однако вы не рассказали, за что вы ненавидите мистера Линдсея.

— Я его не ненавижу! — Суровый голос Люси Петерсон зазвучал громче, а затем едва слышно. — Но я не стою на пути справедливого наказания.

— Как и не колеблясь стремитесь его приблизить, — заключил доктор. — Это все, миссис Петерсон. Можете возвращаться к вашим детям.

«Да поможет им Бог!» — подумал Руф.

Едва дверь закрылась за спиной Люси Петерсон, Лиз подошла к доктору с сияющими глазами:

— Вы стараетесь помочь ему! Вы на самом деле стараетесь помочь Роджеру!

Доктор кротко улыбнулся в ответ:

— Я не стараюсь помочь ему. Я просто стараюсь найти истину.

— Но Роджер говорил правду! — воскликнула Лиз.

— Отчасти соглашусь с вами, — сказал Джон Смит. — Полагаю, он считает, что говорил правду.

— Считает? — Девушка была в замешательстве.

— Моя дорогая Лиз, истина — вещь неуловимая. — Доктор снова улыбнулся. — Отрывочная картинка, вспоминаемая вновь и вновь, притом что всегда отсутствуют одни и те же фрагменты, поскольку мы не стали их запоминать, начинает выглядеть как истина. Но часть чего-то никогда не является целым и очень редко имеет хоть какое-то сходство с целым. Человеческая рука, оторванная от его тела, — не человек, она не сможет также сообщить о человеке что-либо важное, как и быть полезной для кого-нибудь, кроме, может быть, каннибалов! Так что я могу сказать: «Сообщите мне правду о Джоне Н.». А вы можете ответить: «Я скажу вам правду. У него нет руки. Это его правая рука. На ней пять пальцев. На ней есть мускулы, жилы и плоть, две мозоли, старый шрам и светлые волосы». Да, здесь порядочно деталей и много правды о руке, но мало правды о Джоне Н., кроме бросающегося в глаза факта о том, что он потерял руку.

— Все это очень интересно, — сказал Руф, — но… я этого не понимаю!

— Давайте посмотрим, что нам говорил Роджер Линдсей, — предложил доктор, — и предположим, что сказанное им — правда. Он утверждал, что даже не разговаривал с Терренсом во время вечеринки. Он утверждал, что у него не было мотива для убийства Терренса, что тот являлся его другом и благодетелем. Он утверждал, что у Дэна Саттера не имелось ничего против него, что он не угрожал мистеру Саттеру и не отравлял его. Он утверждал, что бутылка с ядом, находившаяся в его комнате, содержала лекарство от стригущего лишая и была выброшена и, что очень возможно, сожжена на общей свалке. Он утверждал, что был неудачлив в любви. И он признался в предательстве своего друга и благодетеля и девушки, которую любит. — Доктор взглянул на Руфа и Лиз. — Я что-нибудь упустил?

— Думаю, нет, — сказал Гилсон.

— Но может быть, Роджер что-то упустил? — спросил доктор.

Руф пожал плечами:

— Этого мы не можем знать.

— Мой дорогой друг, мы можем быть уверены, что он недосказал очень многое!

— Зачем ему от нас что-то скрывать? — Лиз в очередной раз бросилась в бой.

— Не от нас, Лиз. Не от нас, — возразил Смит. — От себя самого!

— Это все — разговоры о психологии, доктор, они для меня непостижимы, — сказал Руф.

— Это чистой воды здравый смысл, — пояснил Джон Смит. — Вот молодой человек, одержимый понятиями о честности. Его концепция честности странная, но она его собственная! Услышав, что Терренс возвращается домой, он решительно настроен «выложить все»! Он намерен быть честным. Он собирается сказать: «Видишь, какой я честный? Я рассказываю тебе, что предал тебя». — Доктор сделал «честную» гримасу. — Примеры такой концепции можно встретить в нашей сегодняшней политической жизни. Ныне в национальных героях ходят люди, дающие показания перед комитетами конгресса, обвиняя других людей в преступлениях, которые они сами совершили. И мы забываем, что они предатели, жаждущие свежей крови. Но вернемся к нашему молодому другу. Он жаждет быть честным, хотя для этого надо проливать свет на его собственные бесчестные деяния! Признался ли Роджер во всем Терренсу? Он сказал, что не разговаривал со своим издателем во время вечеринки. Думаю, так оно и есть, иначе бы Роджер нам это сообщил. «Видите, какой я честный? Я признался!» Полагаю, миссис Вейл знала бы об этом.

— Звучит разумно, — сказал Руф.

— Вероятно, он испытывал душевную муку, ожидая момента, чтобы продемонстрировать свою честность Терренсу. Поэтому я предполагаю, что весь вечер Роджер провел говоря себе: «Сейчас? Отвести его в сторону сейчас и сказать? Где он сейчас? Он один?»

— И вы думаете, когда Терренс вышел, Роджер двинулся следом за ним и…

— Не торопитесь, Руф. Все, что я предполагаю, — он провел весь вечер в нерешительности, размышляя, «пришло ли время»; он постоянно наблюдал за Терренсом, думая, не представится ли возможность поговорить с ним наедине. А затем, — Смит заговорил, повысив тон, — Терренс покинул комнату, где проходила вечеринка, и вышел из дома!

— Но ваши слова, доктор, сводятся к тому, что виновен Роджер! — воскликнул Руф. — Если все происходило именно так, то он, безусловно, последовал за Терренсом!

— Старайтесь не забегать вперед, Руф, — сказал Джон Смит. — Это все — предположения. Но не забывайте, с чего мы начали. Мы начали с предположения, что он говорил нам правду, когда сказал, что не разговаривал с Терренсом во время вечеринки. Допустим это… и сопоставим с нашими прочими предположениями. Что мы имеем?

Руф стиснул зубами мундштук трубки.

— Он видел, как Терренс вышел… если наблюдал за ним так внимательно. Это был шанс, который Роджер ждал, но, если он говорил правду, не воспользовался им.

— Совершенно верно! — Глаза доктора заблестели от возбуждения. — А почему не воспользовался, Руф? Почему?

Гилсон пожал плечами:

— Наверное, не хватило смелости.

— Я так не думаю, — сказал Смит. — Он был движим непреодолимым порывом признаться. Роджер мог не решиться самостоятельно создать подходящую для признания ситуацию, но, когда такой момент сам бы наступил, думаю, он приступил бы к действию.

— Но не сделал этого, — задумчиво произнес Гилсон, — исходя из ваших предположений!

— Именно! Потому что это не был подходящий момент! — сказал доктор. — В каком случае момент мог показаться неподходящим, Руф?

— Доктор, я сойду с ума! Откуда мне знать?

— Если Терренс был не один… — тихонько произнесла Лиз.

— Точно, Лиз! Точно! — воскликнул Джон Смит. — Если с Терренсом кто-то находился, то момент для признания подходящим не являлся.

— Тогда Роджер должен был видеть, кто вышел вместе с Терренсом!

— Да!

— И тот, кто вышел вместе с Терренсом, — Лиз широко раскрыла глаза, — скорее всего, был…

— Да! — сказал доктор.

IV

Гилсон не ощутил в полной мере важность теории доктора по особой причине. Когда мистер Смит делал предположение, что Роджер видел кого-то, покидающего вечеринку вместе с Терренсом, и что этот кто-то, вполне вероятно, был убийцей, Руф обнаружил, что Лиз, сидящая рядом с ним на кушетке, протянула к нему руку и ее пальцы сплелись с его пальцами.

— Но как Роджер мог забыть? — удивилась Лиз. — Когда он узнал об убийстве, то, конечно, должен был вспомнить, что видел кого-то с Терренсом? Нас всех об этом спрашивали!

Слова сейчас ничего не значили для Руфа. Он смотрел вниз, на девичью руку, маленькую и белую, заключенную в его руке. Лиз потянулась к нему естественно, инстинктивно. Он почувствовал, как его сердце тяжело забилось.

— Лиз! — сказал Гилсон. Это был почти шепот.

Девушка взглянула на него, потом вниз, на свою руку. Она поскорее отдернула ее, словно обжегшись. Щеки Лиз порозовели, когда она поняла, что доктор Смит все заметил и медлит с ответом на ее вопрос.

Еще в течение секунды доктор был для Руфа полным незнакомцем, а убийство — страшным сном. Он до сих пор ощущал тепло руки Лиз в своей руке. Ему вспомнилось, когда она в первый раз держала его руку, — много лет назад на детском празднике. Тогда он отчетливо понял, что ничто в мире не влечет его к себе так сильно, как Лиз. С того дня Руф стремился достигнуть такого общественного статуса, когда сможет сделать ей предложение. И вот, едва это произошло, Лиз отвернулась от него к Роджеру. Но сейчас, когда девушка так стойко сражалась за Линдсея, она все же потянулась к нему. Может, это был просто дружеский жест. Может, всего лишь непроизвольная тяга человека к другому человеку в трудный момент. Но он не станет убивать свою внезапную, безумную надежду на то, что за этим порывом Лиз стоит нечто большее. Вдруг Руф почувствовал, что приходится сдерживаться, чтобы не сказать доктору: «Договаривайте, что там у вас, и убирайтесь! Мне надо остаться с ней наедине, разве не понимаете?»

Голос психиатра пресек мыслительную сумятицу в голове Руфа:

— Вы спрашиваете, Лиз, как Роджер мог забыть. Дело в том, что мы запоминаем только такие вещи, которые хотим помнить. Большинство женщин забывают боль, которая бывает при родах, иначе они бы не захотели иметь новых детей. Это тип непосредственного забывания. Но все мы, на том или ином уровне, намеренно забываем страхи, действия, породившие в нас чувство вины, детские порывы к жестокому насилию против родителей, братьев и сестер или товарищам по играм. Мы забываем такие явления, потому что они вызвали бы у нас слишком сильное беспокойство, заставили бы нас чувствовать слишком сильную вину. Но они остаются, как забытые фотографии в запропастившемся альбоме. Например, — тут доктор чуть заметно улыбнулся, — вы забыли, Лиз, почему так стойко держитесь на стороне Роджера Линдсея.

— Здесь нет ничего таинственного, — сказала Лиз несколько нервно. — Я люблю его. Я верю, что он говорит правду. Естественно, я с ним.

— Интересно, как вы можете любить того, кто отвернулся от вас, кто намеренно унижает вас и откровенно показывает, что предпочитает другую. О, вы можете отыскать причины его поступков, можете утверждать, что понимаете, как это произошло. Но любовь? Я не удивился бы, если бы оказалось: вы столь сильно ненавидите его, что сами этого испугались до такой степени, что убедили себя, будто ваши чувства к нему абсолютно противоположны.

— Это абсурд! — воскликнула Лиз.

— Я не удивился бы, — продолжал доктор, словно не услышав ее, — если бы одной из причин того, что вы стоите за Линдсея, являлось чувство вины, которое вы испытываете.

— Я?

— Разве вы не отвернулись от Руфа так же, как Роджер отвернулся от вас? — спросил Джон Смит в своей кроткой манере.

— Но, доктор! Я…

Психиатр неумолимо прервал ее:

— Для вас согласиться сейчас с тем, что ваша привязанность к Роджеру была ненастоящей, была капризом, означало бы признать себя такой же ненадежной и непостоянной, как сам Роджер. Вам пришлось бы признать, что вы не стоили любви Руфа в той же мере, в какой Роджер не стоит вашей любви. Это трудная дилемма, дорогая моя, но ее можно решить.

Лиз молчала. Ее губы дрожали, глаза наполнились слезами.

— Оставьте ее в покое! — вмешался Гилсон.

Доктор не обратил никакого внимания на реплику Руфа.

— Любовь порождается верой, а не предательством, Лиз. Ваша ненависть к Роджеру вполне справедлива, вполне нормальна. Вам нет никакой нужды притворяться, что вы чувствуете то, чего на самом деле не чувствуете.

Лиз подняла руки к лицу. Все молчали. Руф поборол в себе соблазн обнять ее. Он понял, что это, возможно, самый критический момент в его жизни сейчас. Нельзя было допустить неправильный шаг.

— Даже если вы любили Роджера, это бы не сработало, — вновь заговорил доктор. — Он рассказывал о себе такие факты, о которых вы, вероятно, знаете. Как его отец умер, когда он был маленький, и как его мать повторно вышла замуж. Как его отсылали в школы и лагеря. Как первая девушка, которую он полюбил, изменила ему с его другом. Как потом он привязался к замужней женщине, муж которой был в отъезде. Потом, как он влюбился в вас лишь только затем, чтобы снова сойтись с замужней женщиной, муж которой уехал, то есть Сьюзен. Разве не видите, Лиз, эти юношеские неудачи глубоко врезались в него. Он просто не смеет иметь свою женщину — опасность быть отвергнутым слишком высока. Он отвернулся от вас, я думаю, не благодаря очарованию Сьюзен, а потому, что вы были готовы стать его, полностью его. Его невроз не позволил ему так рискнуть. Это было слишком пугающе. Пример такого поведения будет повторяться у него снова и снова до конца жизни, если он не получит помощь психиатра. Допустим, сейчас вы примете его, но позже он снова уйдет. Роджер не может с этим ничего поделать.

Доктор стоял, глядя на Лиз сверху вниз, а та по-прежнему прятала лицо за ладонями. Потом его серые глаза встретились с глазами Руфа.

— Твоя очередь, сынок, — тихо сказал он и вышел в холл.

Гилсону казалось, что вся комната пульсировала в такт биению его сердца. Наступит момент, когда Лиз опустит руки и посмотрит на него, и он узнает ответ. Он был уверен, что мистер Смит добрался до самой сердцевины ситуации, но поняла ли доктора Лиз? Может ли она поверить ему? Он приближался — этот ответ!

Она убрала руки с лица, открыв глаза, все еще наполненные слезами.

— Руф, что я сделала с нами обоими?

— Ничего, Лиз! Ничего! Ничего не осталось, кроме того, что лежит перед нами.

— Я причинила тебе такую боль!

— Дорогая, дорогая, все позади.

— Руф, я…

— Не говори об этом сейчас, — сказал он и обвил руки вокруг нее. Через мгновение Руф ощутил, как Лиз расслабилась, и почувствовал, как ее губы прикоснулись к его щеке.

V

Маклин Майлз закурил и посмотрел с прищуром на мистера Смита сквозь бледное облачко дыма. За его молчанием чувствовалась злость.

— Когда я был ребенком, — рассказывал доктор, отвлекшись от темы, что страшно раздражало прокурора, — мне рассказывали историю про старого фермера, который сидел на крылечке в воскресенье. Мимо проезжал на повозке другой фермер и крикнул ему: «Сосед, не можешь ли сказать мне, куда идет эта дорога?» Старик задумчиво посмотрел на него: «Я живу здесь тридцать лет и не видал, чтобы эта дорога куда-то шла». Человек на повозке попробовал снова: «Если бы ты собрался в Брэттлборо, как бы ты поехал?» И услышал ответ: «Запряг бы лошадь да поехал». Путник попробовал еще раз: «Не можешь ли сказать мне, как добраться до Брэттлборо?» А фермер грустно так улыбнулся: «Почему же ты не спросил об этом в первую очередь?»

— Покорнейше прошу прощения, что не покатываюсь со смеху! — отозвался Маклин. — Это действительно забавная прибаутка, но не понимаю, к чему вы ее рассказали.

Они сидели в приемной доктора Суэйна, пока последний принимал больного в своем кабинете.

— Я пытался проиллюстрировать, как человек мыслит, — пояснил Джон Смит. — Как мыслит Люси Петерсон. Она говорила вам об исчезнувшей бутылке с ядом, но не сказала, что вообще-то знала, что яд использовался для лечения стригущего лишая у Линдсея и что бутылка опустела по крайней мере наполовину. Она не сказала этого вам, поскольку вы ее не спрашивали. А я спросил.

— И что?

— Сие важно иметь в виду, расспрашивая доктора Суэйна об этом лекарстве. Мышьяк — лишь один из его компонентов. Каков был размер бутылки? Достаточно ли мышьяка было в половине ее содержимого, чтобы вызвать у человека смерть?

— Слушайте, доктор, я ценю вашу любовь к деталям. Я еще больше ценил бы ее, если бы был адвокатом обвиняемого, а вы моим свидетелем. Но наша работа в том, чтобы построить дело, а не разрушать его.

— Любое дело, мистер Майлз? Мы должны повесить кого-то независимо от его виновности?

— Я возмущен этим вопросом.

— Простите, Майлз, но так уж вы выразились.

— И еще, — сказал Маклин, — я совершенно не принимаю другое ваше предположение! Как Линдсей мог забыть, что видел, будто кто-то выходит из дома с Терренсом? Может быть, он кого-то видел, и, может быть, у него есть причина, чтобы нам про это не рассказывать. Но забыть? Я не могу это принять.

— Если бы вы занимались моей профессией, Майлз, то знали бы, что люди забывают гораздо больше, чем помнят.

— Но этот случай особый! — раздраженно произнес прокурор. — Это было лишь прошлой ночью. Произошло убийство. Линдсей не мог забыть! Как я сказал, может быть, он кого-то защищает, но будь я проклят, если смогу согласиться с тем, что он забыл.

— Он действительно защищает кого-то… если я прав.

— Кого и зачем?

— Он защищает себя.

— Спаси меня, Господи, от этих двусмысленностей! — пробормотал Маклин.

— В какой-то мере здесь присутствует двусмысленность, — весело подтвердил доктор. — Видите ли, невротик принимает реальность за нереальность, а нереальность за реальность. Такова природа его болезни. Если бы он мог взглянуть реальности в лицо и вытерпеть ее, то никаких проблем у него бы не было.

— И что?

— Линдсей все время твердит нам, что Терренс был его другом, его благодетелем, что он обязан ему всем. И все же он предал Терренса — занимался любовью с его женой и не написал ни строки для романа, за создание которого ему платили. Он подводит Терренса и так и этак. Питал ли Линдсей любовь к Терренсу? Конечно нет, иначе он не поступил бы с ним так. Он обворовывал Терренса, обманывал Терренса и все же повторяет, что тот был его лучшим другом. Это нонсенс, Майлз. Он ненавидел Терренса, ненавидел яростно.

— Теперь вы предлагаете нам мотив! Вы развиваете мою версию.

— Я развиваю свою версию, — возразил доктор. — Чувство вины Линдсея так огромно, что он не может допустить, чтобы кто-то другой расплачивался за преступления. Вот почему Линдсей как миленький забывает то, что видел. Он не может помочь вам наказать преступника потому, что его собственная вина слишком велика.

— Было бы интересно посмотреть, как бы вы попытались преподнести вашу теорию судье и присяжным. Дохлый номер, доктор.

— Какое уж там пытаться, — сказал Смит с некоторой грустью. — Тем не менее я вынужден искать убийцу где-то в другом месте.

— Знаете, доктор, я вот подумал, не решит ли генеральный прокурор, что четыре доллара в день — многовато за такую работу детектива?

— Вот потому-то, — сухо сказал доктор, — я и жертвую это чрезвычайно щедрое вознаграждение местному казначейству.

Тут из своего кабинета вышел доктор Суэйн, извиняясь за то, что заставил гостей ждать. Это был высокий пожилой человек с покатыми плечами и типичной внешностью ученого. Он выразил удовольствие от возможности познакомиться с доктором Смитом.

— Я читал о вас в журналах, сэр, — сказал он. — Боюсь, что мы, старики, с трудом постигаем новые достижения практической медицины, мало зная о новых идеях, которые выдвигаете вы, психиатры. Но должен признаться, что многие из них совпадают с тем, что мы называем простым здравым смыслом.

— Благодарю. Я сейчас как раз нуждаюсь в рекомендации. Мистер Майлз обо мне очень низкого мнения.

— Возможно, он и ко мне не проникнется симпатией, — сказал доктор Суэйн. Он вынул из кармана лист бумаги. — Не знаю, можете ли вы прочесть рецепт, Майлз, но для протокола здесь приведено все, что содержится в лекарстве для Линдсея. В нем имелся мышьяк, действительно. Может быть, в достаточном количестве, чтобы убить человека, если все выпить. Но должен сказать, что в качестве напитка это была бы ужасная гадость, хуже касторки!

Маклин нахмурился:

— Но лекарство могло бы убить Дэна, если его добавили в выпивку?

— Это довольно вероятно. Но вот на что я хочу указать. Если предположить, что Дэн совершил самоубийство, я сказал бы «о’кей». Но если вы говорите, что кто-то добавил лекарство Дэну в спиртное и он выпил его, не зная об этом, я бы сказал «нет».

— А в половине лекарства хватило бы мышьяка, чтобы убить Дэна? — поинтересовался Маклин.

— Может быть, но одна чайная ложечка этой жидкости на вкус противней, чем можно себе представить. Оно было прописано как наружное, и в него не добавляли никаких вкусовых и ароматических добавок! — Он взглянул на доктора Смита. — Насколько я понял, сэр, вы видели, как Дэн вернулся домой. До начала судорог оставалось совсем мало времени. Не вел ли он себя странно, когда вы его видели?

— Он вел себя как пьяный, — сказал Джон Смит.

Суэйн покачал головой:

— После судорог у него была возможность поговорить с Эмили. Он лишь умолял о помощи и жаловался на боль в желудке. Если бы кто-то напоил его данным лекарством, добавленным в спиртное, он понял бы, что это его и убивает.

Рот Майлза превратился в тонкую прямую линию.

— Вы хотите сказать, что Линдсей не мог отравить Дэна?

— Я не про это, — покачал головой Суэйн. — Я просто говорю, что никто не смог бы отравить Дэна этим лекарством, подлив его в спиртное втайне от Дэна. Сейчас проводят анализ содержимого желудка умершего, которое было невелико, и смею заявить, что мышьяк в нем обнаружат, но не данное лекарство. Знаете ли, Маклин, если бы вы попробовали хоть капельку этой жидкости, вы бы только плевались да умоляли откачать вам желудок.

— И если лекарство от стригущего лишая тут ни при чем, — негромко сказал доктор Смит, — у вас нет причин, чтобы подозревать Линдсея больше других.

— Черт! — Майлз загасил свою сигарету в пепельнице на столике. — Вы дадите мне знать, доктор Суэйн, как только получите какие-нибудь известия из лаборатории?

— Безусловно, Маклин. Простите, что разрушил вашу версию, но здравый смысл говорит мне, что таким образом отравить Саттера было невозможно. — Он протянул руку доктору Смиту. — Ужасно рад, что познакомился с вами, сэр. Я бы хотел с вами как-нибудь посидеть, поговорить, но правда такова, что мне почти не удается присесть.

Доктор Смит и Маклин вышли на тротуар. Снег с него был убран и возвышался с двух сторон почти до уровня плеча.

— Славный старик, — сказал доктор Смит. — У меня были всякие мысли по поводу этого лекарства, но я не подумал о такой простой вещи, как вкус, исключающий его использование.

— Дэн выпил бы и самогон, если бы не смог достать чего-нибудь еще, — упрямо сказал Маклин.

— Но он мог достать что-нибудь еще.

— Ладно! Но Линдсей мог применить что-нибудь другое. Он сидел за столом с Дэном. Пил с ним.

— Алонсо Холбрук тоже пил с ним. И Алонсо говорил, что встретил Дэна, когда тот подходил к заведению Сомерса. Это произошло где-то через сорок пять минут или через час после того, как Дэн покинул свой дом. Помните, я видел, как он ушел сразу же после окончания вечеринки. Алонсо приехал домой, сколько-то побыл там, а потом шел целую милю до центра поселка. Где был Дэн все это время? Не могу представить, что он прогуливался, наслаждаясь красотой зимней ночи. Где он был? Кого он встретил? Никто не вызвался добровольно поделиться данной информацией. Это само по себе странно, не находите?

Маклин остановился и встал напротив доктора:

— Слушайте, я совершенно не согласен с вашей забывательной теорией, понятно?

— Понятно, — сказал доктор с огоньком в глазах.

— И если кто-то покинул вечеринку вместе с Терренсом, я не понимаю, почему этого никто не заметил.

— Может быть, никому до такого пустяка не было дела, — сказал доктор.

— О’кей. Здесь я могу согласиться. Допускаю также, что, если кто-то на самом деле вышел с Терренсом, Линдсей, скорее всего, заметил бы это. Он мог, как вы говорите, ожидать шанса поговорить с Терренсом наедине, или он мог бояться, что кто-то другой расскажет Терренсу, что тут творилось. Я соглашусь с тем, что он, возможно, был чертовски внимателен к каждому шагу Терренса.

— Ну, по крайней мере, мы пришли к согласию по одному пункту.

— Есть возможность, что он кого-то видел и не сказал нам потому, что… — Маклин смотрел на доктора так, словно подначивал его повторить «забывательную» теорию, — потому, что боялся.

— Страх здесь наверняка имел место, — согласился доктор.

— Давайте пойдем в дом судьи Кревена и поговорим с Линдсеем, — предложил Маклин. — Мы можем успокоить его насчет лекарства. Когда Линдсей увидит, что мы слезли с этой лошади, то он, возможно, расколется. Судья непременно посоветует ему так поступить. Я бы посоветовал, если бы был адвокатом Линдсея.

— Но если он забыл… — сказал доктор со смешком.

— Да бросьте! Пойдемте. Тут всего где-то полмили.

Они шагали по снегу, почти все время молча во время пути.

— Забавная штука, — сказал Маклин. — Когда подобное случается, все люди окрашиваются в разные цвета, если вы понимаете, что я имею в виду.

Доктор кивнул:

— Пока люди не оказываются лицом к лицу с кризисом, вы видите лишь те цвета, которые они хотят, чтобы вы видели, или что вам хочется видеть. Когда что-нибудь ставится на карту, оболочка линяет.

— Иногда я не понимаю — то ли они меняются, то ли я. Когда подозреваешь человека в убийстве, начинаешь припоминать о нем такие вещи, которые подтверждают подозрения.

— И забывать такие, которые опровергают. — Доктор засмеялся.

— Думаю, для вас мы все выглядим как подозреваемые, поскольку вы нас не знаете. Однако тут есть очень много людей, которых я совершенно не могу представить в роли убийц. Наверно, поэтому я продолжаю придерживаться версии, что убийца — Линдсей.

— Скорее потому, что он вам не нравится.

Маклин покраснел:

— Нет. Я действительно считаю, что убийство совершил Линдсей. У него были для этого и основания и возможности. Но у меня нет прямых улик. Ладно, вот дом судьи на другой стороне улицы.

Каменное здание явно построили недавно. Дом небольшой, но крепкий и компактный. Окна с широкими подоконниками. По стенам карабкались плети плюща, и летом каменные стены, наверное, будут почти полностью скрыты под листьями. Рядом с домом помещался гараж, его двери оказались открыты, и было видно машину судьи. Маклин подошел к двери и постучал медной колотушкой. Прошло не меньше минуты, прежде чем дверь отворилась, и судья Кревен поприветствовал их.

— Заходите, заходите. — Он отошел в сторону, чтобы пропустить гостей в обитую дубом переднюю. — Как-нибудь продвинулись, Маклин? Что-то новое появилось?

— Не много. Мы пришли сюда поговорить с вашим клиентом.

— Сьюзен здесь нет. Я ушел от нее почти сразу, как вы ушли. У этой девушки удивительная твердость характера. Естественно, она хочет уехать отсюда. Уже начала собираться, так что может уехать, едва вы ей позволите.

— Я говорю не про Сьюзен, — пояснил Маклин. — Мы хотим поговорить с Линдсеем.

— С Линдсеем? — Судья прервал процесс прилаживания сигары в янтарный мундштук. — А при чем тут я?

— Он здесь или нет?

— Почему здесь? Нет! Почему вы так подумали? Но не стойте здесь, джентльмены. Зайдите в кабинет. Там камин растоплен. Я как раз собирался обедать. Я уверен, моя прислуга сможет что-нибудь для вас найти, если присоединитесь ко мне.

— Подождите минуту, — сказал Маклин. — Вы говорите, Линдсея здесь нет?

— Мой дорогой друг, конечно нет! Чего ради ему здесь быть? Я с ним едва знаком, разве что на почте по утрам перекидывались парой слов.

— Он хотел нанять Джеймса Макинроя для консультаций. Макинрой сообщил в телеграмме, что не может приехать, и рекомендовал вас. Около часа назад Роджер отправился к вам. В течение последнего часа вы были дома?

— Да, конечно. Когда я покинул Сьюзен, то поехал прямо сюда. Линдсея здесь не было.

— Можно мне позвонить? — спросил прокурор.

— Конечно. Телефон в кабинете, сразу как войдете.

Маклин исчез, и судья спросил доктора:

— В чем дело?

— Майлз подозревает Роджера, — сказал Смит, — и здорово треплет ему нервы. Роджер подумал, что ему нужен адвокат, и он пошел к вам. Видимо, он передумал.

Судья и доктор прислушались к резкому и сердитому голосу Маклина, доносившемуся к ним из соседней комнаты:

— Алло, Руф. Линдсей возвращался?.. Нет. И у судьи Кревена он не появлялся. А Лиз? Он мог пойти к ней домой… А, она здесь, с тобой? Слушай, Руф, позвони Алонсо и узнай, вдруг Роджер там. Хочу с ним поговорить.

Маклин вышел из кабинета. Его темно-карие глаза поблескивали.

— Ну, как вам это нравится, доктор?

— Парень где-то остановился. Он найдется, — сказал Смит.

— Почему он сюда не пришел? Он же торопился!

— Майлз, у него могли появиться гораздо более срочные дела, чем визит к адвокату.

— Например, избавиться от яда — такого, который мы не искали, поскольку думали, что все дело в лекарстве?

— Например, помириться с Сьюзен Вейл, — предположил доктор.

Маклин вернулся к телефону, и Смит с Кревеном услышали, как он назвал оператору номер.

— Моя экономка принесла мне слухи про лекарство, — произнес судья. Он поднес зажигалку к кончику сигары и аккуратно закурил. — В провинции информация разносится поразительными темпами, доктор. Я так понял, теперь вы знаете, что дело не в том лекарстве?

— Суэйн считает, что оно ни при чем, — сказал доктор и объяснил почему.

Судья кивнул:

— Эта версия с самого начала казалась мне сделанной наобум. Отравление — это такое дело, которое требует подготовки, доктор, если надеешься уйти от возмездия. Просто взять да вылить содержимое бутыли с лекарством в спиртное… Думаю, вероятность того, что это не обнаружится сразу, — примерно один к миллиону!

— Не меньше. Но Майлз так сильно верит, что мальчишка виновен, что готов поверить чему угодно.

— А вы не согласны? Вы не думаете, что это сделал Линдсей?

— Я бы сказал так, судья Кревен. Никаких убедительных улик, что убийство совершил Роджер, не имеется, а догадок по такого рода делам я предпочитаю не строить.

— Да, вполне разумно.

— Ну, сколько вам нужно свидетельств, доктор Смит? — Это сказал Маклин, появившийся в дверях кабинета. — Линдсей не показывался у Сьюзен. Его не было ни в таверне, ни в магазине.

— Может быть, он пошел погулять, — предположил Джон Смит. — Ему нужно было о многом подумать.

— Я скажу, как он поступил, — произнес прокурор. — Сделал ноги! Сбежал! Смылся! И я позволил ему уйти прямо из-под носа! Как я мог быть таким дураком?

— Зачем ему бежать? Его, безусловно, поймают.

— Вы чертовски правы, доктор, в том, что ему не уйти! И он убежал по той же причине, что и любой убийца. Потому что испугался и у него нет мозгов.

— Но куда он мог податься, Маклин? — спросил судья. — Машины у него нет.

— Пошел голосовать на дорогу, — предположил прокурор.

— Из местных жителей никто не стал бы его подвозить, — сказал судья.

— Думаете, по шоссе только местные ездят? Он доедет до Амори и залезет в поезд.

— До трех часов дня поезда не будет. — Кревен взглянул на свои тяжелые золотые часы. — Сейчас только двенадцать тридцать.

— Может быть, в товарняк запрыгнет, — сказал Маклин.

— Слушайте, Майлз, — произнес доктор, — у вас нет веской причины считать, что парень сбежал. Он был в тяжелом душевном состоянии. Вы здорово на него надавили. Он всю ночь не спал. Он в шоке оттого, что произошло два убийства и его в них подозревают. Мне самому понадобилось бы время, чтобы собраться, прежде чем приступить к беседе с адвокатом.

Зазвонил телефон, и Маклин метнулся в кабинет, чтобы взять трубку. Вернувшись назад, он сказал:

— Это Руф звонил. Линдсея нет у Алонсо.

— Должно быть, в поселке десятки человек, к которым он мог зайти.

— У него было не слишком много друзей, — заметил судья.

— Куда как верно, черт возьми! — воскликнул Маклин. — Он сбежал. Давайте не будем обманывать себя.

— Что ж, мы не сможем найти его здесь, в передней у судьи, как и с помощью нескольких телефонных звонков, — произнес доктор. — Я предлагаю по-настоящему поискать его, Майлз.