Генеральный штаб в годы войны

"На случай перехода противника в наступление раньше срока готовности войск округа иметь в виду прочно прикрыть направления: 1) Ливны, Елец, Раненбург; 2) Щигры, Касторное, Воронеж; 3) Валуйки, Алексеевка, Лиски; 4) Ровеньки, Россошь, Павловск; 5) Старобельск, Кантемировка, Богучар и район Чертково, Миллерово".

Одновременно силами местного населения под руководством партийных организаций до 15 июня подготавливался к обороне так называемый государственный рубеж. Он проходил по левому берегу Дона на Воейково, Лебедянь, Задонск, Воронеж, Лиски, Павловск, Богучар. Степной военный округ изучал этот рубеж и готовился занять его при первой необходимости. Производилась также рекогносцировка нашего старого оборонительного рубежа Ефремов, Борки, Алексеевка, Беловодск, Каменск на Северском Донце.

В результате в полосе наиболее вероятного наступления противника общая глубина инженерного оборудования местности достигала 300 километров. На этом пространстве наши стратегические резервы должны были уничтожить врага в случае его прорыва. В то же время Степному округу предписывалось: "Войска, штабы и командиров соединений готовить главным образом к наступательному бою и операции, к прорыву оборонительной полосы противника, а также к производству мощных контратак нашими войсками, к противодействию массированным ударам танков и авиации".

Такие задачи в принципе не соответствовали понятию о военном округе, и именно поэтому 9 июля он был переименован в Степной фронт. В состав его вошли: 27-я армия генерал-лейтенанта С. Г. Трофименко, 47-я армия генерал-лейтенанта А. И. Рыжова (с 13 июля 47-й армией стал командовать генерал-лейтенант П. М. Козлов, а с 4 августа ее возглавил генерал-лейтенант П. П. Корзун), 53-я армия генерал-лейтенанта И. М. Манагарова, 5-я гвардейская армия (бывшая 66-я) генерал-лейтенанта А. С. Жадова, 5-я гвардейская танковая армия генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова, 5-я воздушная армия генерал-лейтенанта С. К. Горюнова, 4-й гвардейский и 10-й танковые корпуса, 1-й гвардейский механизированный корпус, 7, 3 и 5-й гвардейские кавалерийские корпуса.

Глубокая многополосная оборона действующих фронтов, расположение за ней сильных стратегических резервов и, наконец, создание по Дону государственного оборонительного рубежа, безусловно, обеспечивали нам возможность при всех обстоятельствах остановить противника. Но это не являлось еще достаточной гарантией полного поражения немецко-фашистских войск. Для этого изыскивались новые возможности.

С этой целью мы не раз обращались к Западному и Брянскому фронтам. Предполагалось, что наступательные действия противника будут иметь здесь менее крупный масштаб, чем на Центральном и Воронежском фронтах. Вместе с тем орловская группировка врага, по нашим предположениям, непременно должна была стать активной участницей решающего наступления немецко-фашистских войск под Курском. Ожидалось, что ее введут в сражение, когда ударные силы уже исчерпают свои наступательные возможности и гитлеровское командование будет вынуждено преодолевать кризис операции. Вот этому-то и требовалось всячески воспрепятствовать. В тот момент, когда придет время ввода орловской группировки в сражение, ее следовало разгромить соединенными усилиями Западного и Брянского фронтов. А потому нами заблаговременно разрабатывалась наступательная операция на этом направлении, начало которой ставилось в зависимость от критического момента сражения на Курской дуге. Такая операция, безусловно, являлась дополнительной и очень важной гарантией общего успеха советских войск. План ее получил условное наименование "Кутузов".

В целом ход грядущих событий рисовался нам следующим образом. При наступлении противник основную ставку сделает на танки и авиацию. Пехоте отводится второстепенная роль, так как она слабее, чем в прошлые годы.

Расположение его ударных группировок позволяло предвидеть действия по сходящимся направлениям: орловско-кромской группировки - на Курск с севера и белгородско-харьковской - на Курск с юга. Вспомогательный удар, разрезающий наш фронт, считался возможным с запада из района Ворожба между реками Сейм и Псел на Курск.

Нацеливая таким образом свои танковые войска, авиацию и пехоту, немецко-фашистское командование могло, очевидно, рассчитывать на окружение и разгром в короткий срок всех наших армий, занимавших оборону по Курской дуге. Предполагалось, что противник планировал на первом этапе наступления достигнуть рубежа Короча, Тим, Дросково, а на втором этапе - нанести удар во фланг и тыл Юго-Западному фронту через Валуйки, Уразово. Допускалось, что навстречу этому удару будет проводиться наступление из района Лисичанска на север в направлении Сватово, Уразово. Не исключались также попытки немцев овладеть рубежом Ливны, Касторное, Старый и Новый Оскол с захватом важной для нас железной дороги на Донбасс. После этого неизбежна, конечно, перегруппировка неприятельских сил, с тем чтобы выйти на рубеж Лиски, Воронеж, Елец и организовать оттуда удар в обход Москвы с юго-востока.

К 8 апреля против Воронежского и Центрального фронтов враг сосредоточил 15-16 танковых дивизий с 2500 танками. Кроме того, у него имелось здесь значительно большее количество пехотных дивизий. Силы эти непрерывно возрастали. На 21 апреля Н. Ф. Ватутин насчитывал уже только перед Воронежским фронтом в районе Белгорода до двадцати пехотных и одиннадцать танковых дивизий.

В соответствии с этими данными и предположениями советского Верховного Главнокомандования постепенно вырисовывались контуры оперативных планов каждого из фронтов, привлекавшихся к участию в стратегической операции под Курском.

Военный совет Воронежского фронта докладывал, что в основу всей его практической деятельности на ближайшее время положено:

"а) построение глубокой обороны, для чего не только подготавливается ряд рубежей, но эти рубежи теперь же заняты войсками. Это не должно позволить противнику произвести оперативный прорыв;

б) организация плотной и развитой на большую глубину противотанковой обороны, особенно на важнейших танкоопасных направлениях, для чего тщательно отрабатываются планы ПТО, создаются эшелонированные в глубину противотанковые районы, возводятся инженерные противотанковые препятствия, минные поля как перед передним краем, так и в глубине, используются огнеметные средства, подготавливается огонь артиллерии, PC и удары авиации на направлениях возможного движения танков противника. На большую глубину подготавливаются оперативные заграждения. Во всех частях и соединениях имеются противотанковые подвижные резервы;

в) организация надежной противовоздушной обороны путем создания укрытий для боевых порядков, маскировки и массированного использования зенитных средств на важнейших направлениях. Однако наиболее эффективным способом ПВО явится уничтожение авиации противника на аэродромах и уничтожение запасов горючего, для чего своевременно необходимо использовать авиацию всех фронтов, а также авиацию дальнего действия;

г) подготовка и осуществление маневра как основы успеха в обороне.

Приняты меры к обеспечению маневра противотанковыми средствами, артиллерией, частями PC, танками, вторыми эшелонами и резервами с тем, чтобы на направлениях атак противника быстро создавать еще большую плотность и глубину обороны, быстро накапливать силы для производства контрударов и достигать превосходства сил для перехода в контрнаступление".

Аналогичная работа проводилась и на Центральном фронте. Находившийся там в качестве представителя Ставки Г. К. Жуков доносил Верховному Главнокомандующему:

"Оборона 13-й и 70-й армий организована правильно и глубоко эшелонирована. Оборона 48-й армии организована жидко и с очень слабой артиллерией и плотностью... Я считаю, что Романенко{10} надо усилить за счет резерва Ставки двумя стрелковыми дивизиями, тремя танковыми полками Т-34, двумя ИПТАП и двумя минометными полками или артполками РГК. Если это будет дано Романенко, то он сможет организовать хорошую оборону и, когда нужно, может довольно плотной группировкой перейти в наступление".

Все такие запросы Ставка тщательно рассматривала и, не в пример прошлому, имела теперь возможность удовлетворять их почти полностью. К этому времени наша страна обладала уже слаженной военной экономикой. Металлургия, энергетика и машиностроительная промышленность Урала, Западной Сибири и Казахстана предоставляли широкую базу для производства необходимого фронту вооружения и боевой техники. В мае 1943 года в каждой стрелковой роте появился взвод автоматчиков. Автоматы стали поступать также в танковые и механизированные войска.

Одновременно с подготовкой обороны продумывались и взвешивались все детали контрнаступления. Особую заботу Ставки и Генерального штаба составлял выбор направления главного удара. Думали над этим основательно и не сразу пришли к лучшему решению.

Первоначально многих заинтересовало предложение командования Воронежского фронта: сосредоточить главные усилия южнее Курска и бить в направлении Харьков, Днепропетровск, стремясь овладеть крупным плацдармом на правом берегу Днепра с последующим выходом на рубеж Кременчуг, Кривой Рог, Херсон, а при благоприятных условиях - на меридиан Черкассы, Николаев. По мнению Военного совета фронта, именно здесь контрнаступление позволяло "достичь решающих для исхода войны результатов". Оно вывело бы из строя группу армий "Юг" - наиболее активную в то время силу немецко-фашистского командования, лишало бы противника богатейшей продовольственной базы и таких важных промышленных районов, как Донбасс, Криворожье, Харьков и Днепропетровск. Кроме того, мы приблизились бы к границам южных союзников гитлеровской Германии и тем ускорили бы выход последних из войны. В операции предлагалось использовать Воронежский, Юго-Западный, Южный, а на заключительном этапе и Центральный фронты с соответствующим усилением за счет резервов Ставки.

Идея разгрома южного фланга противника была заманчивой. Но этот план все-таки отвергли. Он не затрагивал центр советско-германского фронта и главное, западное стратегическое направление, не обезвреживал основную группировку противника - группу армий "Центр", которая в этом случае угрожала бы флангам наших важнейших фронтов, оставлял в стороне направление на Киев, весьма важное в политическом, экономическом и чисто военном отношении.

Удар на Харьков, Полтаву, Киев был, по мнению Генерального штаба, наиболее перспективным. Выход Советской Армии к столице Украины - важному экономическому центру страны - давал большие стратегические результаты. При этом достигалось все, что сулило наступление в направлении Днепропетровска, и вдобавок еще расчленялся фронт противника (особенно в случае выхода советских войск к Карпатам), затруднялось взаимодействие между важнейшими его группировками. Из района Киева в равной степени можно было угрожать флангам и тылу как группы армий "Юг", так (что особенно важно!) и правому крылу группы армий "Центр". Наконец, при таком варианте мы приобретали выгодное положение для последующих действий. Он и был принят. Первая его часть - разгром белгородско-харьковской группировки противника - оформилась в виде плана межфронтовой операции под условным наименованием "Румянцев".

С ударом на Киев хорошо увязывался уже известный читателю оперативный план "Кутузов", то есть наступление силами Западного и Брянского фронтов прямо на запад с целью разгрома орловской группировки и последующего овладения Белоруссией, а затем вторжения в Восточную Пруссию и Восточную Польшу. Напомню, что, по расчетам Генштаба, двинуть эти два фронта предполагалось лишь в тот момент, когда противник по уши завязнет в глубоко эшелонированной обороне Центрального и Воронежского фронтов. Так это и осуществлялось на практике: Западный и Брянский фронты перешли в наступление 12 июля - через семь дней после удара противника по Центральному и Воронежскому фронтам, а Центральный фронт начал наступательные действия лишь 15 июля.

Но все это - дело будущего. А пока войска противника, так же как и наши, закапывались в землю. В высших же неприятельских штабах и ставке Гитлера шла лихорадочная подготовка так называемой операции "Цитадель". На нее враг возлагал большие надежды. Она должна была закончиться разгромом войск Центрального и Воронежского фронтов и возвратить в руки немецко-фашистского командования стратегическую инициативу. Ради этого к линии фронта подтягивались новые войска, вооружение, боевая техника, особенно танки и авиация.

Сложилось своеобразное положение: обе стороны старательно совершенствовали свои оборонительные сооружения и в то же время готовились к наступлению. Приоритет в отношении последнего мы добровольно отдавали противнику.

Наша оборона не была, однако, пассивной. В предвидении наступления противника мы провели крупные воздушные операции. Первая из них длилась на протяжении целой недели - с 6 по 13 мая. В ней участвовала авиация Калининского, Западного, Брянского, Центрального, Воронежского, Юго-Западного и Южного фронтов. Удары наносились главным образом по аэродромам, на которые базировались 4-й и 6-й воздушные флоты немцев. Одновременно решались и другие задачи, в частности дезорганизовалось движение на железных и автомобильных дорогах.

Первый массированный удар наших бомбардировщиков и штурмовиков застал противника врасплох и потому был очень эффективен: удалось уничтожить более 200 неприятельских самолетов при самых минимальных потерях с нашей стороны. Результаты повторных ударов оказались, конечно, скромнее, поскольку возросло противодействие. Тем не менее лишь за три дня (6-8 мая) противник потерял, по нашим данным, около 450 самолетов.

Вторая воздушная операция проводилась месяц спустя - с 8 по 10 июня. К ней привлекались силы только трех воздушных армий - 1, 2 и 15-й, а также дальняя авиация. Цель была прежняя. Однако на этот раз внезапности не получилось, и операция в целом прошла менее успешно. Но в общем итоге за май и первую декаду июня потери противника в самолетах превышали 1000. А это являлось уже серьезным ослаблением его ударной группировки.

Таким образом, термин "стратегическая пауза", часто употребляемый в литературе для характеристики этого периода, является весьма условным. Где ж тут пауза, если мы наступали на Северном Кавказе и вели крупные воздушные операции?

Последние навели Генштаб и Ставку на некоторые важные выводы. Мы окончательно убедились, что уничтожение авиации противника на аэродромах возможно только при определенных условиях и полное достижение господства в воздухе немыслимо без больших воздушных сражений. Решающую роль в осуществлении этой задачи должна играть истребительная авиация. А положение у нас с истребителями продолжало оставаться трудным, их все еще не хватало. К тому же истребительная авиация была разбросана по всем фронтам и не могла быть использована массированно для завоевания господства в воздухе на важнейшем месте.

Все это было доложено И. В. Сталину вместе с некоторыми итогами грандиозного воздушного сражения на Кубани. Он немедленно созвал совещание компетентных лиц для выяснения наших возможностей по дальнейшему увеличению производства самолетов-истребителей и более рациональной организации истребительной авиации. Должен сказать, что плоды этого совещания мы пожали очень скоро: истребителей стало выпускаться больше, а главное, использование их заметно улучшилось.

В начале мая переход противника в наступление приобрел совершенно реальный характер.

Разведка доносила, что Гитлер намерен собрать руководящий состав своих вооруженных сил для окончательного решения вопроса о наступлении на советско-германском фронте. Такой сбор действительно состоялся 3-4 мая в Мюнхене - городе, ставшем когда-то колыбелью нацистской партии. В течение этих двух дней план операции "Цитадель" подвергся последним уточнениям и был утвержден. Теперь полагалось смотреть в оба. Внезапность удара противника при той плотности танков и авиации, которую он имел против нашей Курской дуги, могла стоить нам очень дорого.

С начала мая 1943 года Генеральный штаб пользовался любым подходящим случаем, чтобы напомнить штабам фронтов о необходимости быть начеку. От имени Ставки им предлагалось, в частности, воздержаться от сложных внутренних перегруппировок войск, влекущих за собой хотя бы кратковременное ослабление боевой готовности.

8 мая 1943 года по разным каналам в Генеральный штаб поступили сведения о том, что наступление противника на орловско-курском и белгородско-харьковском направлениях возможно 10-12 мая. Все данные доложили А. М. Василевскому, который в то время находился в Москве. Он уже имел указание от И. В. Сталина дать предупреждение войскам, как только в том появится необходимость. Тотчас же в адрес командующих Брянским, Центральным, Воронежским и Юго-Западным фронтами была направлена следующая телеграмма:

"По некоторым данным, противник может перейти в наступление 10-12 мая на орловско-курском, или на белгородско-обоянском направлении, или на обоих направлениях вместе.

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает: к утру 10 мая иметь все войска, как первой линии обороны, так и резервов, в полной боевой готовности встретить возможный удар врага. Особенное внимание уделить готовности нашей авиации с тем, чтобы в случае наступления противника не только отразить удары авиации противника, но и с первого же момента его активных действий завоевать господство в воздухе. Получение подтвердить. О принятых мерах донести".

Вслед за тем особую телеграмму направили командующему Степным военным округом. Ему предписывалось: "Всемерно ускорить доукомплектование войск округа и к утру 10.5 все наличные войска округа иметь в полной боевой готовности как для обороны, так и для активных действий по приказу Ставки".

Эту телеграмму тоже подписал А. М. Василевский, но впереди своей поставил еще и фамилию Сталина. Так практиковалось у нас в тех случаях, когда текст документа докладывался И. В. Сталину по телефону или содержание его было согласовано заблаговременно. В последнем случае Верховному Главнокомандующему докладывалась на утверждение копия при очередной нашей поездке в Ставку.

К. К. Рокоссовский вскоре донес, что для срыва наступления противника на орловско-курском направлении организована контрподготовка. В ней будут участвовать вся артиллерия 13-й армии и авиация 16-й воздушной армии. Впоследствии и на Воронежском фронте тоже была спланирована контрподготовка.

Однако наступление врага 10-12 мая не состоялось. Он, видимо, не был еще готов. Гитлер стремился как можно больше насытить свои войска новыми танками и самоходными орудиями, а вооружение это поступало медленно.

В переносе срока наступления Н. Ф. Ватутин усмотрел колебания противника. У командующего Воронежским фронтом возникла мысль, что при создавшемся положении целесообразно нанести упреждающий удар. Член Военного совета Н. С. Хрущев поддержал его. Соображения эти обсудили в Москве, однако Г. К. Жуков, А. М. Василевский, А. И. Антонов и Оперативное управление Генштаба высказались против них, и в конечном счете они были отвергнуты Ставкой.

Через десять дней, 19 мая 1943 года. Генеральный штаб получил новые, достоверные, как нам тогда казалось, данные о том, что враг намечает начать наступление в период 19-26 мая. Текст второго предупреждения тем же фронтам подготовил А. И. Антонов, и после доклада по телефону Верховному Главнокомандующему в 3 часа 30 минут ночи на 20 мая оно было отправлено адресатам. Как и в первый раз, их обязывали не ослаблять бдительность и боевую готовность войск, в том числе авиации, разведкой и захватом пленных вскрывать группировку противника и его намерения.

В предвидении решающих событий Ставка уделяла огромное внимание войскам, оборонявшимся на Курской дуге. Ее представители - маршалы Г. К. Жуков и А. М. Василевский почти все время находились там и работали не только в штабах, но и на переднем крае.

В частности, 21 мая Г. К. Жуков вместе с командующим войсками Центрального фронта К. К. Рокоссовским и командармами И. В. Галаниным, Н. П. Пуховым и П. Л. Романенко были на переднем крае 13-й армии, где ожидался главный удар орловской группировки немецко-фашистских войск. Они осмотрели оборону противника, понаблюдали за его действиями и сделали вывод, что непосредственной угрозы наступления пока нет. Посоветовались с командирами дивизий. Те подтвердили то же самое. По общему мнению, враг, видимо, не сможет перейти в наступление и до конца мая.

А. М. Василевский находился в это же время на Западном, а затем на Брянском фронтах. Он тоже внимательно анализировал состояние войск противника и также пришел к заключению, что в ближайшие дни наступать они не смогут.

В напряженном ожидании прошел весь май. В Генштаб поступали данные о массовых перебросках с запада на восток вражеских танков. Однако, кроме сведений о концентрации войск, никаких других признаков подготовки немцев к переходу в наступление не было.

Начался первый летний месяц. Немецко-фашистское командование обычно приурочивало к этому периоду самых коротких ночей и отличной летной погоды наиболее активные действия своих войск. Повторится ли то же самое в 1943 году? И не ошиблись ли мы в оценке намерений противника? Если, паче чаяния, ошиблись, кто знает, какие еще могут быть последствия?

И. В. Сталин проявлял некоторую нервозность. И пожалуй, именно в силу этого однажды в Ставке разразилась буря. Туда поступило сообщение о засылке на Курскую дугу самолетов-истребителей с негодной обшивкой. Сталин сделал тогда вывод о небоеспособности всей нашей истребительной авиации. Этот случай подробно описан А. С. Яковлевым в его замечательной книге "Цель жизни". Дело, к счастью, оказалось не столь серьезным и относительно быстро уладилось.

Были и другие дни больших волнений.

6 июня, например, анализируя обстановку. Оперативное управление обратило внимание на несколько странное поведение противника. У нас возникли сомнения относительно дислокации его танковых дивизий. Выяснилось, что такие же сомнения гложут и Антонова. Договорились о проверке истинного расположения танков врага через штабы фронтов. В тот же день за подписью Антонова разослали телеграмму следующего содержания:

"Сейчас нам чрезвычайно важно знать, остается ли группировка танковых соединений противника прежняя или она изменена. Поэтому поставьте задачу всем видам разведки определить местонахождение танковых дивизий противника".

Срок дали пять суток. По истечении его штабы прислали успокоительные заверения - на фронте все по-прежнему, группировка танков врага не изменилась. Значит, все было в порядке.

Г. К. Жуков и А. М. Василевский между тем не покидали войск. С утра и до утра, выкраивая лишь немногие часы для тревожного отдыха, они работали с командующими фронтами и армиями, с командирами соединений. Тяжелый труд представителей Ставки разделяли и генштабисты, составлявшие их импровизированные штабы. В то время особенно тщательно отрабатывалось взаимодействие на стыках Воронежского и Юго-Западного, а также Западного и Брянского фронтов. Командование войсками Брянского фронта принял М. М. Попов один из видных наших военачальников, возглавлявший в начале войны Северный (Ленинградский) фронт, а затем командовавший армиями и занимавший пост заместителя командующего на Сталинградском и Юго-Западном фронтах. В новую должность и в обстановку А. М. Василевский ввел его, как говорят, прямо на местности.

Истек и июнь 1943 года... Наша оборона давно была готова к отражению удара противника. Завершалось уточнение последних деталей контрнаступления.

Сталин распорядился, чтобы Г. К. Жуков оставался на орловском направлении для координации действий Центрального, Брянского и Западного фронтов. Василевскому же было предложено направиться на Воронежский фронт.

И тут в Генеральный штаб опять (уже в третий раз) поступили данные о том, что противник наконец готов к активным действиям.

Кстати, в эти дни в районе Воронежа наш истребитель лейтенант А. Л. Кожевников сбил самолет-разведчик противника. Немецкий пилот был взят в плен и на допросе в штабе Воронежского фронта заявил, что наступление немцев намечалось в июне, но его отложили на начало июля. Таким образом, данные Генштаба подтвердились.

В 2 часа 15 минут 2 июля Антонов доложил Сталину по телефону написанное им третье предупреждение войскам. Оно гласило:

"По имеющимся сведениям, немцы могут перейти в наступление на нашем фронте в период 3-6 июля.

Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Усилить разведку и наблюдение за противником с целью своевременного вскрытия его намерений.

2. Войскам и авиации быть в готовности к отражению возможного удара противника".

Сталин утвердил текст без изменений. По его указанию копию этой телеграммы направили Г. К. Жукову, Н. Н. Воронову, А. А. Новикову и Я. Н. Федоренко.

Все были уверены, что уж теперь-то враг не отложит намеченного удара. И как известно, на рассвете 5 июля немецко-фашистские войска действительно перешли в наступление.

Глава 9. От Курска до Киева

"Цитадель" рухнула. - Трудности под Орлом. - Конец Мценского узла. - 3-я гвардейская танковая маневрирует. - Диалог Гитлера с генералом Варлимонтом. Окружать или не окружать? - "Полководец Румянцев". - Угроза под Ахтыркой. Сталин Ватутину: "Прошу не разбрасываться, не увлекаться..." - Букринский вариант. - Наша ошибка. - Верховный меняет свое решение. - Киев освобожден.

Итак, с утра 5 июля началась Курская битва. Враг двинул вперед свои главные силы: на орловско-курском направлении-семь танковых, две моторизованные и одиннадцать пехотных дивизий, на белгородско-курском - десять танковых, одну моторизованную и семь пехотных дивизий. Всего, по нашим данным, в наступлении участвовало семнадцать танковых, три моторизованные и восемнадцать пехотных дивизий противника.

Выполняя тщательно, но шаблонно разработанный план "Цитадель", гитлеровское командование сосредоточило эти силы на узких участках фронта. Расчет был предельно прост: прорвать нашу оборону одновременно с двух противоположных сторон Курского выступа и встречными, или, как тогда говорили, концентрическими, ударами с севера и юга в общем направлении на Курск отрезать, а затем уничтожить располагавшиеся здесь советские армии.

Мы не дали застигнуть себя врасплох. Наши войска были готовы не только к отражению этих ударов, но и к нанесению ответных мощных контрударов. Я не берусь оценивать роль того или иного вида вооруженных сил или рода войск в этой битве или воздать кому-то из них преимущественные почести. Поистине все они - и пехотинцы, и артиллеристы, и танкисты, и летчики, и так называемые специальные войска - вложили свой огромный вклад в нашу общую победу над врагом. И действовали, надо сказать, отлично. Об этом свидетельствовали результаты ожесточенной борьбы, которая тогда развернулась на "огненной дуге". Ценой огромных потерь врагу удалось лишь вклиниться в нашу оборону.

На орловско-курском направлении глубина вклинения составила всего 9-12 километров, на белгородско-курском - от 15 до 35 километров. Потом войска Центрального и Воронежского фронтов сами перешли в наступление и повернули вспять измотанные, обескровленные неприятельские дивизии. Еще до того как было восстановлено положение, занимаемое сторонами до 5 июля, в наступление включились также Западный и Брянский фронты: прорвав немецко-фашистскую оборону, они всесокрушающей лавиной устремились в сторону Орла.

24 июля, когда в Генштабе готовился приказ Верховного Главнокомандующего об итогах оборонительного этапа Курской битвы, мы долго не могли найти достаточно выразительных слов для оценки сделанного. Тут сдавало самое пылкое воображение. И в конце концов родились такие строки:

"Проведенные бои по ликвидации немецкого наступления показали высокую боевую выучку наших войск, непревзойденные образцы упорства, стойкости и геройства бойцов и командиров всех родов войск, в том числе артиллеристов и минометчиков, танкистов и летчиков".

Сейчас это звучит как-то очень обыденно, выглядит, может быть, почти штампом. Но тогда казалось, что нам наконец удалось найти то, чего мы искали. Эти слова гремели набатом, в них отражался накал яростной борьбы, непреодолимое стремление всего советского народа сломить отчаянное и, как нам верилось, последнее наступление немецко-фашистских завоевателей.

Советское Верховное Главнокомандование оценило результаты оборонительного этапа битвы под Курском как свидетельство полного провала неприятельского плана летнего наступления. В приказе отмечалось, что на сей раз окончательно разоблачена "легенда о том, что немцы летом в наступлении всегда одерживают победы, а советские войска вынуждены будто бы находиться в отступлении".

Последующие дни принесли советским войскам новые блестящие победы, а врагу - сокрушительное поражение. Итоги Курской битвы достаточно известны, но, как мне думается, некоторые ее детали нуждаются в дополнительном освещении. Я не собираюсь полемизировать здесь с другими авторами, а хочу только сообщить отдельные факты, позволяющие более точно судить, например, о роли и месте в этой битве 3-й гвардейской танковой армии, о боевых усилиях наших войск при освобождении Белгорода и Харькова, о форсировании Днепра под Букрином.

Начну по порядку.

12 июля 1943 года под неизвестной дотоле Прохоровкой развернулось величайшее танковое сражение. Стальной клин гитлеровской армии наткнулся на советские танки. Коса нашла на камень. Настал кризис немецкого наступления на Курской дуге.

В тот же день севернее Орла началась операция "Кутузов". В ней, как уже отмечалось, участвовали войска Западного и Брянского фронтов.

Еще при подготовке этой операции остро стоял вопрос об усилении Брянского фронта танками. Оборона противника была здесь очень сильной, с большим количеством долговременных огневых точек. Пехота никак не могла одолеть ее без непосредственной поддержки бронесредств.

Как ни подсчитывали, менее чем двумя танковыми корпусами было не обойтись. Г. К. Жуков, лично выезжавший на место, доложил об этом Сталину, и фронт такое усиление получил. Однако для развития успеха танков опять не хватало. Тогда-то и заговорили о 3-й гвардейской танковой армии. Она формировалась в полосе фронта неподалеку от Плавска. В состав ее входили два танковых и один механизированный корпуса да плюс еще отдельная танковая бригада. Командовал армией генерал-лейтенант П. С. Рыбалко.

Наступление Брянского фронта развивалось относительно медленно, а через пять дней, 17 июля, на глубине в 22 километра у тылового рубежа по реке Олешня совсем затормозилось. Здесь сидели войска так называемой мценской группировки противника, составлявшей как бы клин между главными силами Западного и Брянского фронтов. Этот клин серьезно осложнял межфронтовое взаимодействие. Особенно трудно приходилось Брянскому фронту, который являлся своего рода связующим звеном в системе трех фронтов. Наступая на Орел с востока, он должен был своим правым флангом совместно с войсками Западного фронта громить врага под Волховом. В то же время главными силами ему надлежало содействовать Центральному фронту, который с 15 июля приступил к уничтожению противника в районе Кромы. Силы раздваивались и постепенно иссякали. Создалась угроза нарушения плана разгрома противника под Орлом. Чтобы преодолеть кризисное положение. Брянскому фронту нужна была помощь.

Доложили И. В. Сталину. Он согласился передать туда 3-ю гвардейскую танковую армию, одобрил предложения Генштаба по части ее задач. Тем не менее директива пока не отдавалась.

- Нужно узнать мнение командующего фронтом,- сказал Сталин и сам позвонил по телефону генералу М. М. Попову.

В разговоре с ним Верховный Главнокомандующий, оценивая положение под Орлом, подчеркнул, что важнейшей задачей Брянского фронта является разгром мценской группировки противника и выход 3-й общевойсковой армии А. В. Горбатова на реку Ока. Затем он сообщил свое решение о передаче фронту 3-й гвардейской танковой армии, которая должна нарушить устойчивость обороны врага сначала в полосе наступления 3-й общевойсковой, а потом и 63-й армии В. Я. Колпакчи. Ввести танки Рыбалко в сражение Верховный рекомендовал как можно скорее, чтобы не дать врагу укрепиться. Но в то же время предостерег:

- Их можно погубить, если двинуть прямо на Орел. В уличные бои в таком крупном городе танковую армию втягивать не надо. После того как будет обеспечено продвижение главных сил фронта, лучше направить ее на Кромы в интересах левого соседа.

М. М. Попов принял эти указания к немедленному исполнению, и мы тут же по телефону отдали приказ П. С. Рыбалко о передаче его армии в состав Брянского фронта.

3-я гвардейская танковая армия умело и скрытно совершила марш и сосредоточилась в тылах Брянского фронта. Днем 19 июля, сразу же после того как пехота прорвала оборону противника, начали действовать передовые ее части, а затем и главные силы. Представитель Ставки И. Н. Воронов доложил, что ввод 3-й гвардейской танковой армии в прорыв осуществлен своевременно и достаточно организованно.

Бой подтвердил сведения, добытые разведкой: в полосе действий нашей танковой армии оборонялись части 2-й и 8-й танковых, 36-й моторизованной и 262-й пехотной дивизий противника. Они оказали ожесточенное сопротивление. Несмотря на это, к исходу дня войска П. С. Рыбалко форсировали реку Олешня и, углубившись на 10-20 километров, успешно преодолели тыловой оборонительный рубеж немцев. Создались выгодные условия для удара в тыл мценской группировки. Отход неприятеля из-под Мценска и по всей линии нижнего течения реки Олешня, можно сказать, был предрешен.

В ночь на 20 июля об этом докладывалось Ставке. Мы в Генштабе очень опасались, что танковой армии не удастся сохранить организованность действий, поскольку маневр предстоял сложный и сопротивление противника пока не ослабевало. Взвесив, однако, все "за" и "против", положились на искусство и опыт П. С. Рыбалко и М. М. Попова. В 2 часа была подписана и отправлена весьма срочная директива. Адресовалась она представителю Ставки маршалу артиллерии П. Н. Воронову и командующему Брянским фронтом генерал-полковнику М. М. Попову. Привожу ее в выдержках.

"Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Ближайшей задачей Брянского фронта иметь разгром мценской группировки противника и выход 3-й армии на р. Ока.

Для этого 3-й танковой армии Рыбалко с утра 20.7 нанести удар в направлении Протасово, Отрада, к исходу дня 20.7 перерезать шоссейную и железную дороги Мценск - Орел и, развивая в течение 21.7 наступление на Мценск с юга, совместно с 3-й армией Горбатова завершить уничтожение мценской группировки противника и освободить город Мценск.

2. После выполнения этой задачи 3-ю танковую армию Рыбалко направить на юг с целью перерезать железную дорогу Моховое - Орел и содействовать 63-й армии Колпакчи в выходе ее также на р. Ока.

3. В дальнейшем 3-й танковой армии Рыбалко перерезать железную дорогу Орел - Курск в районе по решению командующего фронтом и при благоприятных условиях овладеть городом Орел.

Если овладение городом Орел не будет соответствовать обстановке, 3-й танковой армии Рыбалко двигаться дальше на запад в направлении Кромы".

В этой основной части директивы точно воспроизводились указания И. В. Сталина, отданные по телефону еще 17 июля. Выполнение их уже началось и протекало вполне успешно.

В ночь на 20 июля противник оставил Мценск. Прикрывая свой отход, он бросил с утра против главных сил Брянского фронта, в том числе против танковой армии, большое количество авиации. Но наступление не останавливалось. К 17 часам того же дня танковая армия перерезала в районе Каменево шоссе Мценск Орел, выдвинулась к железной дороге и реке Оке. Войска 3-й общевойсковой армии вышли к Оке на следующий день, сменили здесь танкистов и завязали бои за овладение переправами.

21 июля, выполняя директиву Ставки, 3-я гвардейская танковая армия повернула к югу, на Становой Колодезь, в полосу 63-й армии. Для наступления на новом направлении П. С. Рыбалко использовал свой второй эшелон: 12-й танковый корпус и 91-ю танковую бригаду. Корпуса же, наступавшие до того в первом эшелоне танковой армии, встали вслед за ними. Такая перегруппировка сил была разумной и по своему характеру вполне нормальной. Кстати сказать, П. С. Рыбалко неоднократно практиковал это и позже при одновременных действиях войск на нескольких иногда противоположных направлениях. В данном случае, правда, армия действовала на противоположных направлениях не одновременно, а последовательно, но перегруппировка все-таки требовалась, и командующий осуществил ее правильно, хотя и в трудном варианте.

Танкисты успешно справились со своей новой задачей. Они сломили сопротивление противника в районе Станового Колодезя и на всем южном фланге Брянского фронта, после чего 3-я гвардейская танковая армия была переподчинена Центральному фронту и направилась под Кромы.

Таков фактический ход событий. На фоне их довольно странно выглядят утверждения о том, что в операции "Кутузов" 3-я гвардейская танковая армия "использовалась для сковывания противника на большом фронте" и что маневры ее с одного направления на другое определялись только решениями М. М. Попова. Факты свидетельствуют, что П. С. Рыбалко все время действовал по четкому плану, утвержденному Ставкой, и танковая армия с честью выполнила свои задачи. Действия ее оказали решающее влияние на развитие наступления войск Брянского фронта и сыграли отнюдь не маловажную роль в успешном исходе всей операции по разгрому орловской группировки противника.

С операцией "Кутузов" у меня связаны очень неприятные воспоминания личного плана. В один из дней ее, явившись вместе с А. И. Антоновым на обычный доклад в Ставку, я, как всегда, разложил на столе карты по каждому фронту в отдельности и одну сводную. Доклад несколько затянулся, но проходил в спокойной обстановке. Так как тут же следовало решить ряд вопросов по использованию танков, И. В. Сталин пригласил Я. Н. Федоренко. Тот вошел и, не дожидаясь конца нашего доклада, стал раскладывать свои ведомости, справки, списки и другие документы поверх моих карт. Отвечая на вопросы Верховного Главнокомандующего, Яков Николаевич не всегда сразу находил нужные данные, перекладывал бумаги с места на место, выложил на стол и свой видавший виды портфель, чего мы никогда не делали.

Когда с докладом по обстановке все было закончено, я сложил карты и, перед тем как покинуть кабинет Верховного, еще раз, по выработавшейся уже привычке, внимательно осмотрел стол. Там оставались только документы Федоренко.

В Генштабе, как всегда, меня дожидались начальники направлений и отделов. По приезде из Кремля я немедленно же возвращал им все их документы и давал короткие указания, что нужно сделать. На этот раз, однако, два начальника своих карт не получили - в моем портфеле их не оказалось, в том числе самой главной - сводной.

Первой мелькнула мысль о том, что карты случайно захватил Федоренко. Звоню по телефону. Выясняется, что из Кремля он уже возвратился, но с документами еще не разобрался.

- Анатолий Алексеевич! - обратился я к Грызлову.- Срочно выезжайте к Федоренко, вместе с ним осмотрите все его хозяйство вплоть до сейфа. Может быть, карты там. Грызлов помчался, а я звоню к Поскребышеву. Прошу его посмотреть, не осталось ли чего-либо из наших документов в кабинете Верховного. Нет, говорит, стол там чистый, и все разошлись.

Грызлов тоже вернулся ни с чем: у Якова Николаевича карт наших не оказалось.

Доложил о пропаже Антонову. Тот посоветовал Верховному пока не докладывать, может быть, карты найдутся.

В тот же день вторично поехали в Ставку, и, как условились, о происшествии - ни слова. Сталин тоже ничего не сказал.

Вернулся в Генштаб. Тут - никаких перемен: карты как в воду канули. Теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что они у Сталина. Ведь, кроме Ставки, я никуда не отлучался.

Дольше молчать было нельзя. На следующий день во время очередного доклада у Верховного я улучил удобный момент и твердо сказал:

- Товарищ Сталин, сутки назад мною оставлены у вас две карты с обстановкой. Прошу вернуть их мне.

Тот сделал удивленный вид:

- Почему вы думаете, что они у меня? Ничего у меня нет.

- Не может этого быть,- настаивал я.- Мы нигде, кроме Ставки и Генштаба, не бываем. Деться картам некуда. У вас они.

Сталин ничего на это не ответил. Вышел из кабинета в комнату отдыха и возвратился с картами. Он нес их, держа за угол, в вытянутой руке и, встряхнув, бросил на стол.

- Нате, да впредь не оставляйте... Хорошо, что правду сказали...

Об этом случае никогда более ни в Ставке, ни в Генштабе никто не вспоминал. Да и надобности в том не было. Он и без того послужил для меня предметным уроком на долгие годы.

А теперь перенесемся на миг в другую ставку - к Гитлеру. 25 июля 1943 года, то есть на сутки позже нас, там тоже обсуждались результаты провала операции "Цитадель". До нас дошла теперь часть стенографических записей, сделанных на этом совещании, в частности диалог Гитлера с заместителем начальника оперативного руководства вооруженными силами Германии генерал-лейтенантом Вальтером Варлимонтом.

"Гитлер. Кстати, вы читали доклад Сталина, этот вчерашний приказ, где он точно называет количество мотопехотных дивизий, танковых дивизий и пехотных дивизий. Я полагаю, что это дословно точно.

Варлимонт. В отношении "Цитадели"?

Гитлер. В отношении "Цитадели"... У меня такое ощущение, что это означает отбой своего собственного наступления, то есть он представляет дело таким образом, что наш план сорван. Но создается впечатление, что одновременно он обосновывает этим свои решения. Наверное, поступили сообщения, что здесь дело дальше не идет, здесь повсюду произошла задержка, так что он отказался от мысли, что все будет развиваться быстрым темпом дальше. Таково ощущение".

Затрудняюсь сказать, чего больше в этих гаданиях на кофейной гуще действительных заблуждений или привычного лицемерия. Можно допустить, что зарвавшийся диктатор просто-напросто подбадривал самого себя и своих генералов. Но, как бы то ни было, "ощущения" его на деле оказались пустой иллюзией.

Советские войска, вернувшись на свои прежние позиции, лишь временно приостановили наступление, чтобы подтянуть свои силы и средства, а затем осуществить новый сокрушительный удар. Это было совершенно необходимо, поскольку замышлялся разгром в самый короткий срок мощной белгородско-харьковской группировки немецко-фашистских войск. Вопрос о том, как добиться этой цели, волновал весь Генеральный штаб.

Опыт показывал, что, по соображениям времени, сложности маневра и другим условиям, далеко не каждую группировку противника выгодно окружать. За окружение немецко-фашистских войск, оборонявшихся в районе Белгорода и Харькова, первым, пожалуй, высказался командующий Воронежским фронтом. Сторонники такой же точки зрения нашлись, конечно, и в Генеральном штабе. Но в целом Генштаб придерживался иного взгляда.

Доводов против окружения в данном случае было много. Прежде всего, следовало считаться с силами противника: они были очень велики. Здесь сидели 4-я немецкая танковая армия и так называемая оперативная группа "Кемпф". В общей сложности - восемнадцать дивизий, в том числе четыре танковые. Полагалось также иметь в виду мощную двухполосную оборонительную систему врага, создание которой началось еще в марте. Первоначально это был исходный рубеж для наступления, а в конце июля его приспособили на случай отражения наших ударов. Основные неприятельские силы располагались севернее Харькова и в случае необходимости могли опереться на этот обширный город как на своеобразную крепость. Короче говоря, окружение и последующая ликвидация белгородско-харьковской группировки немцев надолго приковали бы к себе большое количество наших войск, отвлекли бы их от наступления на Днепр и тем самым облегчили неприятелю возможность создания новой сильной обороны по правому берегу Днепра.

Думали и о том, чтобы уничтожить белгородско-харьковскую группировку последовательно, начиная с отсечения основных ее сил к северу от Харькова. На первый взгляд это представлялось возможным, если наступать по сходящимся направлениям, примерно из района Сум на юго-восток и из Волчанска - на запад. Но, чтобы выполнить такую задачу, надо было иметь в Сумах и Волчанске уже готовые для удара войска, а этим мы не располагали. Для осуществления ударов из Сум и Волчанска требовались большие перегруппировки сил и, конечно, длительное время. Времени же нельзя было терять ни минуты, пока враг не привел себя в порядок, пока у него не прошло состояние шока после провала "Цитадели". Следовательно, такой вариант тоже никак не отвечал моменту войны.

Много раз прикинув и взвесив различные предложения, в Генеральном штабе пришли к окончательному выводу: белгородско-харьковскую группировку немецко-фашистских войск первым делом надо изолировать от притока резервов с запада, для чего необходимо использовать имеющиеся в готовности к северу от Белгорода две танковые армии, взломать и дезорганизовать с их помощью всю неприятельскую оборону, расчленить ее глубокими ударами и только после этого уничтожить противника по частям. Задуманная таким образом новая операция получила условное наименование "Полководец Румянцев".

Бои фактически не прекращались, нашему переходу в контрнаступление не предшествовала длительная пауза, а потому и отработка плана этой операции отличалась своеобразием. Протекала она преимущественно в войсках, непосредственно на местности. 27 июля, например, маршал Жуков встретился с командующим 53-й армией генералом Манагаровым и в тот же день донес: "Отработал с ним решение по "Румянцеву".

Кроме представителей Ставки в этом деле активно участвовали военные советы Воронежского, Степного и Юго-Западного фронтов. 1 августа Г. К. Жуков прибыл в Москву, согласовал с И. В. Сталиным основные положения плана, после чего фронты сразу же поставили задачи армиям и операция началась.

О каком-либо едином письменном или графическом документе с планом операции "Полководец Румянцев" мне ничего не известно. Его не было. Ставка и Генеральный штаб подразумевали под этим условным наименованием не документ, а совместные действия войск Воронежского, Степного и отчасти Юго-Западного фронтов в августе 1943 года, объединенные общей целью и единым руководством.

Целью действий являлся разгром противника в районе Белгорода и Харькова, после чего перед советскими войсками открывался путь к Днепру, появлялась возможность захватить там переправы и воспретить отход противника из Донбасса на запад. В совокупности все это сулило нам большие оперативные выгоды.

Фактически операция началась 3 августа, но только 5 и 6 числа, когда были уже освобождены Томаровка, Александровка и Белгород, представитель Ставки совместно с командующими Воронежским и Степным фронтами доложил Верховному Главнокомандующему уточненные планы наступления по каждому фронту в отдельности. Ставка утвердила их 6 и 8 августа. Это, собственно, и является документальной основой плана операции "Полководец Румянцев".

Операция делилась на два этапа. Сначала намечалось нанести поражение немецко-фашистским войскам севернее, восточное и южнее Харькова, что составляло 1-й ее этап. А затем, на 2-м этапе, предусматривалось освобождение самого Харькова, и этим, по существу, завершалась вся Курская битва.

Поскольку операция "Полководец Румянцев" являлась в то время главной, действия советских войск на других направлениях, в частности в Донбассе, всецело согласовались с ней, приспосабливались к ее интересам. За этим особо наблюдал А. М. Василевский, представлявший Ставку на Юго-Западном и Южном фронтах.

Подсчитав возможности Воронежского и Степного фронтов. Ставка распорядилась изъять с 8 августа из состава Юго-Западного фронта и передать в Степной 57-ю армию генерала Н. А. Гагена для удара в обход Харькова с юга. Остальными же силами Юго-Западному фронту предписывалось совместно с Южным фронтом разгромить донбасскую группировку противника и овладеть районом Горловка, Сталино. Тем самым окончательно оформился состав сил и определились задачи войск по операции "Полководец Румянцев".

Основные силы Воронежского и Степного фронтов составляли шесть общевойсковых армий (6-я и 5-я гвардейские, 53, 69, 7-я гвардейская и 57-я), две танковые (1-я и 5-я гвардейская) и две воздушные армии (2-я и 5-я). Ударами с севера, северо-востока и востока им предстояло уничтожить противника на подступах к Харькову. При этом танковые армии и один отдельный танковый корпус предназначались для того, чтобы расколоть вражескую группировку с севера на юг в направлении Богодухов, Валки, Новая Водолага и перехватить все пути отхода противника из Харькова на запад и юго-запад.

Одновременно наносился второй, тоже очень сильный удар двумя общевойсковыми армиями (40-й и 27-й) и тремя танковыми корпусами (10-м, 4-м гвардейским и 5-м гвардейским) в общем направлении на Ахтырку. Этим обеспечивались наши главные силы с запада и изолировался район Харькова от притока резервов противника. Стык с Центральным фронтом обеспечивался, кроме того, 38-й армией и танковым корпусом. 47-я армия, состоявшая во втором эшелоне Воронежского фронта, выдвигалась за правым его флангом в направлении Тростянец, откуда можно было действовать в зависимости от обстановки или на Зеньков, или на юг через Ахтырку.

В итоге выполнения задач 1-го этапа операции, то есть после разгрома врага на подступах к Харькову, создавалась новая группировка наших сил, обеспечивающая достижение конечной цели операции. Вместе с тем часть войск должна была находиться в готовности для нанесения удара на Полтаву.

Понятно, что такой замысел требовал максимального сосредоточения сил фронтов на избранных направлениях от начала до конца операции. Генеральный штаб тщательно следил за этим.

На четвертый день наступления выявилось, что 5-я гвардейская армия А. С. Жадова и 1-я танковая армия М. Е. Катукова были вынуждены часть сил ударной группировки временно нацелить на ликвидацию противника, угрожающего флангу из районов Томаровка и Борисовка. При докладе обстановки Верховному Главнокомандующему в ночь на 7 августа тот обратил на это внимание и усмотрел тенденцию к нарушению принципа массирования войск. В результате командующему Воронежским фронтом пошло следующее указание:

"Из положения войск 5-й гв. армии Жадова видно, что ударная группировка армии распылилась и дивизии армии действа юг в расходящихся направлениях. Товарищ Иванов{11} приказал вести ударную группировку армии Жадова компактно, не распыляя ее усилий в нескольких направлениях. В равной степени это относится и к 1-й танковой армии Катукова".

В тот момент сосредоточение усилий войск приобрело исключительную важность, поскольку сражение под Харьковом вступало уже в решающую фазу. В ночь на 10 августа из Москвы последовала новая телеграмма, на этот раз адресованная представителю Ставки Г. К. Жукову. В ней говорилось:

"Ставка Верховного Главнокомандования считает необходимым изолировать Харьков путем скорейшего перехвата основных железнодорожных и шоссейных путей сообщения в направлениях на Полтаву, Красноград, Лозовую и тем самым ускорить освобождение Харькова.

Для этой цели 1-й танковой армией Катукова перерезать основные пути в районе Ковяги, Валки, а 5-й гв. танковой армией Ротмистрова, обойдя Харьков с юго-запада, перерезать пути в районе Мерефа".

Вскоре обе танковые армии устремились к указанным рубежам. А Степной фронт тем временем выходил к северному и восточному оборонительным обводам Харькова. Враг попадал в крайне тяжелое положение.

Далее, однако, обстановка получила несколько неожиданное развитие. Противник срочно стал сосредоточивать в район сражения свои резервы (в основном танковые дивизии), намереваясь приостановить наше наступление и не допустить разгрома оперативной группы "Кемпф" и 4-й танковой армии. Командование Воронежского фронта недооценило нависающей угрозы, даже, правильнее сказать, проглядело ее. Продвижение наших войск продолжалось без достаточного закрепления отвоеванных рубежей и обеспечения флангов. Неприятель использовал это и нанес мощные контрудары: 11 августа из района южнее Богодухова, а 18-20 августа - из района западнее Ахтырки. Всего в контрударах участвовало до одиннадцати вражеских дивизий, преимущественно танковых и моторизованных. Со стороны Ахтырки враг нацелился под самое основание нашего глубокого вклинения на главном направлении. В итоге ожесточенных боев 17-20 августа войска Воронежского фронта понесли здесь чувствительные потери. Местами были потеснены к северу и обе наши танковые армии. Возможности выхода в тыл харьковской группировки противника ухудшились.

Такой вывод сделал А. И. Антонов, докладывая обстановку Верховному Главнокомандующему в ночь на 22 августа.

- Садитесь и пишите директиву Ватутину, - приказал мне Сталин.- Копию пошлите товарищу Жукову.

Сам он тоже вооружился красным карандашом и, прохаживаясь вдоль стола, продиктовал первую фразу:

- "События последних дней показали, что вы не учли опыта прошлого и продолжаете повторять старые ошибки как при планировании, так и при проведении операций".

За этим последовала пауза - Сталин собирался с мыслями. Потом, как говорится, на одном дыхании, был продиктован целый абзац:

- "Стремление к наступлению всюду и к овладению возможно большей территорией без закрепления успеха и прочного обеспечения флангов ударных группировок является наступлением огульного характера. Такое наступление приводит к распылению сил и средств и дает возможность противнику наносить удары во фланг и тыл нашим далеко продвинувшимся вперед и не обеспеченным с флангов группировкам".

Верховный на минуту остановился, из-за моего плеча прочитал написанное. В конце фразы добавил собственноручно: "и бить их по частям". Затем диктовка продолжалась:

- "При таких обстоятельствах противнику удалось выйти на тылы 1-й танковой армии, находившейся в районе Алексеевка, Ковяги; затем он ударил по открытому флангу соединений 6 гв. армии, вышедших на рубеж Отрада, Вязовая, Панасовка, и, наконец, используя вашу беспечность, противник 20 августа нанес удар из района Ахтырки на юго-восток по тылам 27-й армии, 4 и 5 гв. танковых корпусов.

В результате этих действий противника наши войска понесли значительные и ничем не оправданные потери, а также было утрачено выгодное положение для разгрома харьковской группировки противника".

Верховный опять остановился, прочитал написанное, зачеркнул слова "используя вашу беспечность" и продолжал:

- "Я еще раз вынужден указать вам на недопустимые ошибки, неоднократно повторяемые вами при проведении операций, и требую, чтобы задача ликвидации ахтырской группировки противника, как наиболее важная задача, была выполнена в ближайшие дни.

Это вы можете сделать, так как у вас есть достаточно средств.

Прошу не увлекаться задачей охвата харьковского плацдарма со стороны Полтавы, а сосредоточить все внимание на реальной и конкретной задаче ликвидации ахтырской группировки противника, ибо без ликвидации этой группы противника серьезные успехи Воронежского фронта стали неосуществимыми".

По окончании последнего абзаца Сталин пробежал его глазами опять-таки из-за моего плеча, усилил смысл написанного, вставив после "Прошу не" слово "разбрасываться", и приказал вслух повторить окончательный текст.

- "Прошу не разбрасываться, не увлекаться задачей охвата..." - прочел я.

Верховный утвердительно кивнул и подписал бумагу. Через несколько минут телеграмма пошла на фронт.

Должен, однако, отметить, что к моменту издания этой директивы обстановка уже изменилась, контрудар противника был отбит. Действия правого крыла Воронежского фронта стали более организованными, и попытки противника приостановить наше наступление провалились.

Этим не замедлил воспользоваться И. С. Конев. Его войска штурмом взяли Харьков. 23 августа в 21 час Москва салютовала доблестным войскам Степного фронта, освободившим при содействии Воронежского и Юго-Западного фронтов второй по величине город Украины, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

С ликвидацией харьковской группировки противника закончилась и Курская битва, знаменовавшая новый исторический этап на пути к нашей полной победе над фашистской Германией. Впереди был Днепр.

Наступательные действия Советских Вооруженных Сил летом 1943 года характеризовались нарастающим размахом. Удары следовали один за другим, захватывая все более широкое пространство. Это диктовалось необходимостью разгрома немецко-фашистских войск сразу на двух направлениях, что затрудняло противнику возможность переброски сил с одного фронта на другой.

Наступление к Днепру началось на западном направлении. Ключевыми районами являлись здесь Смоленск и Рославль.

Войска Западного и часть сил Калининского фронтов развернули Смоленскую наступательную операцию задолго до окончания Курской битвы - 7 августа 1943 года. Старейшим из наших фронтов - Западным - командовал тогда Василий Данилович Соколовский - военачальник очень осторожный, предпочитавший семь раз отмерить, прежде чем раз отрезать. В грозное время битвы за Москву он был бессменным начальником штаба этого же фронта, потом принял от Г. К. Жукова командование и в марте 1943 года успешно осуществил нелегкую операцию по ликвидации так называемого ржевско-вяземского выступа. В Курской битве войска Западного фронта своим левым крылом содействовали разгрому орловской группировки противника, а затем двинулись на Смоленск. В результате упорной борьбы во взаимодействии с соседями им удалось овладеть Смоленском и к концу сентября выйти на подступы к Гомелю, Могилеву, Орше и Витебску.

С середины августа двинулись в наступление армии Юго-Западного и Южного фронтов. В их задачу входило освобождение Донбасса и южных областей Левобережной Украины. Приморский фланг обеспечивала Азовская военная флотилия, которая высадила тактические десанты в Таганроге, Мариуполе, Осипенко. Затем опять усилились удары Воронежского и Степного фронтов - настал срок освобождения древнего Киева и Правобережной Украины.

В Генеральном штабе понимали глубину и величие происходящих событий. Мы отдавали себе ясный отчет в необходимости как можно быстрее и полнее реализовать результаты грандиозной победы под Курском. Уже не являлось секретом, что гитлеровцы создают мощный оборонительный рубеж по рекам Молочной, Днепру и Сожу. Нельзя было позволить врагу отвести туда свои войска и встретить нас во всеоружии. Фактор времени и на сей раз приобретал решающее значение. С учетом этого и планировалась операция, ее сроки и темпы.

Наступление советских войск к Днепру и бросок их за Днепр на главном, киевском направлении предстояло начать в сентябре. Согласованные с Генштабом соображения Воронежского фронта, под которыми подписался и маршал Жуков, были готовы к 8 сентября и представлены Верховному Главнокомандующему в виде плана, оформленного на карте. Наступать фронт намеревался кратчайшим путем и по необходимости прямолинейно. Чтобы растянуть войска противника и рассредоточить его внимание, наши армии выходили к реке одновременно во всей полосе наступления. 38-я армия должна была захватить переправы в пригороде Киева Дарнице. Чтобы она не запоздала с этим, три ее дивизии подготавливались к переброске автомобильным транспортом. Исходным для всего Воронежского фронта служил рубеж - Недригайлов, Веприк, Борки, Опошня. Расстояние до Днепра в 160-210 километров предполагалось преодолеть за семь-восемь суток, с 18 по 26-27 сентября. Среднесуточный темп наступления - 20-30 километров.

В интересах быстрого и решительного сокрушения противника в состав первого эшелона фронта были включены 3-я гвардейская танковая армия и три отдельных танковых корпуса - 5-й гвардейский, 2-й и 10-й.

Форсирование Днепра и дальнейшее развитие наступления намечалось с ходу южнее Киева в крутой излучине реки, обращенной в нашу сторону. Там располагались населенные пункты Малый и Большой Букрин, а потому и плацдарм, захваченный здесь впоследствии, назывался букринским. Не мешало бы, конечно, наметить и второй вариант преодоления Днепра в районе Киева на случай неудачи наступления с букринского плацдарма. Но ни Генеральный штаб, ни командование фронта своевременно этого, к сожалению, не сделали.

С рассветом 22 сентября к букринской излучине вырвался передовой мотострелковой батальон 3-й гвардейской танковой армии и успешно форсировал Днепр. К сожалению, других войск, которые можно было бы использовать для немедленного расширения захваченного плацдарма, здесь не оказалось. Зато справа 40-я армия К. С. Москаленко захватила несколько меньший по размерам плацдарм в районе Ржищева. На остальных участках фронта наши намерения пока не осуществились.

Чтобы облегчить форсирование Днепра, трудное во всякой обстановке, планом предусматривалось выбросить на правый берег сильный воздушный десант - две бригады. В задачу десанту ставилось захватить и удерживать до подхода главных сил плацдарм по рубежу Ржищев, Мижиричь, Мошны, Черкассы. Это составляло около 110 километров по фронту и 25-27 километров в глубину, что, конечно, превосходило возможности двух воздушно-десантных бригад.

Десантирование производилось в ночь на 24 сентября. Одна бригада была выброшена целиком, другая частично. При этом из-за недостаточной подготовки последовала целая серия роковых ошибок: десант рассеялся по весьма обширному району, из-за потери ориентировки часть десантников попала в расположение своих войск, часть - в воду Днепра, а остальные оказались над марширующими вражескими дивизиями.

Преодоление Днепра нашими главными силами теперь усложнялось. На рассвете 24 сентября враг сосредоточил против ржищевского и букринского плацдармов несколько дивизий, в том числе одну танковую.

Тщательно проанализировав сложившуюся обстановку, мы в Генеральном штабе сошлись на том, что наступление с букринского плацдарма вряд ли может рассчитывать на успех. Внезапность была утрачена. Неприятельское сопротивление возросло. Местность здесь крайне неудобна для действий танков - очень овражистая, сильно всхолмленная. На такой местности можно было хорошо скрыть войска, но маневр их был затруднен. Тут-то все и поняли, что нельзя было ограничиваться одним вариантом форсирования Днепра, следовало иметь их несколько.

25 сентября Г. К. Жуков тоже докладывал И. В. Сталину о трудностях наступления с букринского плацдарма, об остром недостатке боеприпасов и высказал мнение о необходимости захвата нового плацдарма. Его точка зрения целиком совпала с мнением Генштаба. Верховный Главнокомандующий не стал опровергать наших доводов, но и не согласился с ними. Сталин сказал:

- Еще не пробовали наступать как следует, а уже отказываетесь. Нужно осуществлять прорыв с имеющегося плацдарма. Неизвестно пока, сможет ли фронт создать новый.

Его очень раздосадовала неудача с использованием в операции воздушно-десантных войск. В специальном приказе по этому поводу отмечалось: "Выброска массового десанта в ночное время свидетельствует о неграмотности организаторов этого дела, ибо, как показывает опыт, выброска массового ночного десанта даже на своей территории сопряжена с большими трудностями". Оставшиеся полторы бригады десантников были изъяты у фронта и переданы в резерв Ставки.

Более обнадеживающими оказались действия 38-й армии. Она вышла к Днепру в точно заданном районе непосредственно против Киева и несколько южнее его, имея главную группировку на своем левом фланге. Форсировать Днепр перед самым Киевом было слишком сложно. Противник имел здесь сильное предмостное укрепление. С разрешения командующего фронтом командарм Н. Е. Чибисов незамедлительно начал перебрасывать силы к северу от Киева и 27-29 сентября захватил там два небольших плацдарма - один в районе Сваромья, другой - у Лютежа. В последующем их удалось соединить и расширить до 15 километров по фронту и до 10 в глубину. Этому району и суждено было стать главным при освобождении Киева.

Неоднократные попытки наступления в октябре с букринского плацдарма заканчивались безрезультатно. Верховный был очень недоволен этим, укорял командование Воронежского фронта и представителя Ставки в нерешительности действий, ставил в пример им командующего Степным фронтом И. С. Конева, войска которого успешно форсировали Днепр в районе Кременчуга и к югу от него. Наконец поздно ночью на 25 октября Сталин решил перегруппировать 3-ю гвардейскую танковую армию к северу от Киева и подписал соответствующую директиву. Она гласила:

"1. Ставка Верховного Главнокомандования указывает, что неудача наступления на букринском плацдарме произошла потому, что не были своевременно учтены условия местности, затрудняющие здесь наступательные действия войск, особенно танковой армии...

2. Ставка приказывает произвести перегруппировку войск 1-го Украинского фронта{12} с целью усиления правого крыла фронта, имея ближайшей задачей разгром киевской группировки противника и овладение Киевом ".

К участию в Киевской операции привлекались 60-я армия генерала И. Д. Черняховского, 38-я, которой к этому времени стал командовать К. С. Москаленко, и 3-я гвардейская танковая П. С. Рыбалко. Действия с букринского плацдарма продолжались оставшимися там войсками с задачей притянуть на себя возможно больше сил противника и при благоприятных условиях прорвать его фронт.

Наступление севернее Киева началось 3 ноября 1943 года. 3-я гвардейская танковая армия перегруппировалась туда скрытно, и немецкое командование оказалось застигнутым врасплох. 6 ноября утром мать городов русских - древний Киев избавился от оккупации.

Наступление 1-го Украинского фронта успешно развивалось далее. Контрудары противника отражались с большими для него потерями. В течение десяти дней киевская группировка немецко-фашистских войск подверглась полному разгрому. Наши армии вышли на рубеж Чернобыль, Малин, Житомир, Фастов, Триполье, который стал исходным для последующих операций.

Глава 10. Поездка в Тегеран

Новое задание. - С поезда на самолет. - Перед нами столица Ирана. -Дополнения к плану "Оверлорд". - Рузвельт поддерживает Сталина. - Наши обязательства перед союзниками. - Карта Черчилля по Югославии. - Тегеранские контрасты. - Планирование кампании на первую половину 1944 года. - От наступления по всему фронту к системе чередующихся ударов.

Днем 24 ноября 1943 года А. И. Антонов сказал мне:

- Будьте готовы к отъезду. Возьмите карты всех фронтов и прихватите шифровальщика. Куда и когда поедете, узнаете позже.

Вопросов мы привыкли не задавать. Все было ясно и без того - предстоит какая-то важная поездка.

В два часа ночи за мной заехал нарочный из Кремля. Я доложил А. И. Антонову, взял портфель с картами, и мы тронулись в путь.

На улицах ночной Москвы, занесенных снегом и по-военному темных, было безлюдно. Лишь изредка встречались патрульные в полушубках и валенках.

Ехали быстро. Маршрута мне не сообщили. Занимая в машине заднее сиденье, я пытался ориентироваться, вглядываясь в улицы и переулки сквозь неплотно зашторенное боковое стекло. Наконец определил: едем к Киевскому вокзалу. Скоро он остался позади.

На Можайском шоссе, где в то время высокие серые громады новых зданий соседствовали с приземистыми домиками прошлого столетия в один-два этажа, машина прибавила ход. Промелькнуло еврейское кладбище. Москва закончилась.

Проделав несколько замысловатых поворотов после Кунцева, мы наконец выехали к железной дороге на какую-то незнакомую мне воинскую платформу. На путях темнел поезд. Сопровождающий подвел меня к одному из вагонов и коротко бросил:

- Поедете здесь.

В вагоне, кроме меня, никого не было. Проводник показал купе. Мелькнуло предположение: "Видимо, мне предстоит сопровождать на фронт кого-то из Ставки".

Вскоре за окном послышался скрип снега под ногами. В вагон вошли К. Е. Ворошилов и еще два человека. Климент Ефремович поздоровался и сказал:

- К вам явится комендант поезда. Скажите ему, где и на какое время нужно будет сделать остановку поезда, чтобы к одиннадцати часам собрать данные об обстановке по всем фронтам и доложить их товарищу Сталину. В последующем будете докладывать, как в Москве, три раза в сутки...

Поезд тронулся. В вагоне я опять остался один. Потом появился комендант и сообщил, что едем мы по маршруту на Сталинград. Договорились с ним быстро: в 9 часов 40 минут будет Мичуринск, там следует остановиться на полчаса и немедленно подключить линию телефона ВЧ.

- Все будет сделано,- заверил комендант и удалился. Я посидел немного, погасив свет. За окном мелькали телеграфные столбы, проплывали темные перелески и заснеженные пригорки. Изредка виднелись неясные силуэты селений.

Начались размышления: "Зачем едем в Сталинград? Что мы там будем делать, когда война идет уже за Днепром?.. Очевидно, цель поездки - не Сталинград..."

Взобрался, по привычке, на верхнюю полку и лег спать. Верхняя полка - мой давний и надежный друг. Она всегда спасала меня от многих дорожных неудобств, выпадавших на долю тех, кто ехал внизу. Мне всегда было искренне жаль людей, которые по старости или по каким-то другим причинам не могли взобраться наверх.

Засыпал я в те годы мгновенно. А проснулся, когда сквозь окно пробивался уже ненастный день. Часы показывали 8. Прошел по вагону. Охрана в тамбуре и проводник бодрствовали.

Захватив портфель, я перешел в салон, где стоял телефон ВЧ. Разостлал на столе карты. По прибытии в Мичуринск сразу же соединился с А. А. Грызловым. Он, как всегда, был наготове. Получив от него необходимые данные, нанес обстановку на карты.

Около 10 часов в салон зашел Климент Ефремович. Оказывается, я разбудил его своими разговорами по ВЧ.

- Ну и громко же вы кричите,- посетовал он.- Что там на войне?

Я кратко доложил, не разворачивая карт. В тот период войска 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов вели тяжелые наступательные бои в районах Идрицы, Городка, Витебска, не имея сколько-нибудь существенного продвижения. Застопорился и Западный фронт, вышедший тоже к Витебску и на подступы к Могилеву. Значительно лучше обстояло дело в полосе Белорусского фронта. Здесь наши войска под командованием К. К. Рокоссовского обошли Гомель, освобождение которого ожидалось с часу на час, развивали наступление на Жлобин и на полесском направлении.

Сложное положение складывалось на 1-м Украинском фронте. После овладения Киевом его войска захватили обширный район до рубежа Малин, Житомир, Фастов, Триполье. 17 ноября был освобожден Коростень. И тут противник локализовал наши успехи. Он перегруппировался, ввел свежие резервы и перешел в контрнаступление, нанося удары в направлении Киева под самый корень нашей группировки. Особенно сильный нажим оказывали немецкие танки в районах Житомира и Фастова. 19 ноября враг овладел Житомиром, а 25-го ему удалось окружить Коростень, где продолжала героически бороться 226-я стрелковая дивизия 60-й армии.

В полосах 2-го и 3-го Украинских фронтов шли трудные наступательные бои на кировоградском, криворожском направлениях и западнее Запорожья.

В 11 часов начальник охраны Сталина генерал-лейтенант Власик пригласил Ворошилова в салон Верховного Главнокомандующего. Я остался у себя, предупредив Власика, что готов доложить обстановку. Минут через пять за мной пришли.

Кроме Сталина и Ворошилова в салоне находился Молотов. Верховный спросил, есть ли что нового на фронтах. Нового было немного, и меня вскоре отпустили.

Вечером собирал обстановку уже в Сталинграде. Затем приготовился к "выгрузке" - сложил карты в портфель и ждал только команды. Однако ее не последовало. Из поезда никто не выходил, и через полчаса мы поехали дальше.

Когда меня вновь потребовали к Сталину, я застал у него тех же лиц. Все сидели теперь за накрытым к обеду столом.

Обстановку я докладывал по миллионке. Затем передал Верховному несколько просьб и предложений с фронтов, полученных через А. И. Антонова. Сталин разрешил все просьбы, утвердил предложения и пригласил меня обедать.

Обедали часа полтора. Разговор все время шел о какой-то предстоящей конференции с участием Рузвельта и Черчилля. Мне о ней ничего не было известно.

Минула ночь. Настал новый день. Заведенный порядок оставался неизменным. Три раза ходил на доклад в вагон Сталина. Проехали Кизляр, Махачкалу. К вечеру прибыли в Баку. Здесь все, кроме меня, сели по машинам и куда-то уехали. Я ночевал в поезде. В 7 часов утра за мной заехали, и мы отправились на аэродром.

На летном поле стояло несколько самолетов Си-47. У одного из них прогуливались командующий ВВС А. А. Новиков и командующий авиацией дальнего действия А. Е. Голованов. У другого самолета я заметил знакомого мне летчика В. Г. Грачева. В 8 часов на аэродром прибыл И. В. Сталин. Новиков доложил ему, что для немедленного вылета подготовлены два самолета: один из них поведет генерал-полковник Голованов, другой - полковник Грачев. Через полчаса пойдут еще две машины с группой сотрудников Наркоминдела.

А. А. Новиков пригласил Верховного Главнокомандующего в самолет Голованова. Тот сначала, казалось, принял это приглашение, но, сделав несколько шагов, вдруг остановился.

- Генерал-полковники редко водят самолеты,- сказал Сталин,- мы лучше полетим с полковником.

И повернул в сторону Грачева. Молотов и Ворошилов последовали за ним.

- Штеменко тоже полетит с нами, в пути доложит обстановку,- сказал Сталин, уже поднимаясь по трапу.

Я не заставил себя ждать. Во втором самолете полетели А. Я. Вышинский, несколько сотрудников Наркоминдела и охрана.

Только на аэродроме мне стало известно, что летим мы в Тегеран. Сопровождали нас три девятки истребителей: две - по бокам, одна - впереди и выше.

Я доложил о положении на фронтах. Обстановка у Коростеня стала еще более тяжелой. Вот-вот наши войска должны были оставить его. По всему чувствовалось, что противник намерен пробиться к Киеву и сбросить наши войска с завоеванного здесь плацдарма...

Тегеран появился примерно через три часа. Там нас встречал заместитель наркома внутренних дел генерал-полковник Аполлонов, посланный заранее для организации охраны советской делегации. Вместе с ним были какие-то штатские, которых я не знал; всего человек пять-шесть. К самому самолету подкатил автомобиль. В него сели Сталин и другие члены правительства. Автомобиль резко набрал скорость. За ним устремились две машины с охраной. Я поехал во второй.

Скоро мы были в нашем посольстве.

Советское посольство занимало несколько зданий в хорошем парке за надежной оградой. Неподалеку располагались здания английской миссии под охраной смешанной бригады англо-индийских войск. На значительном удалении от нас помещалось американское посольство.

Меня с шифровальщиком разместили на первом этаже того же дома, где жили Сталин и другие члены делегации. Отвели маленькую комнату с одним окном. Рядом был телеграф.

Вечером Сталин, отправляясь на прогулку в парк, поинтересовался, в каких условиях мы работаем. Наша комната не понравилась ему.

- Где же здесь разложить карты? И почему так темно? Нельзя ли устроить их где-нибудь получше?..

Результаты визита сказались немедленно. Нам тут же отвели большую и светлую веранду, принесли три стола, переставили на новое место аппарат ВЧ.

28 ноября, уже на закате солнца, открылась конференция руководителей трех великих держав. Она проходила в отдельном здании на территории советского посольства. Мне тоже выдали пропуск туда, и я им пользовался. Охрану здания нес международный караул: на каждом из постов стояли три часовых - но одному от СССР, США и Англии. Сменяли их три разводящих. В общем, это был особый и, надо сказать, довольно занятный церемониал.

Вскоре по приглашению Сталина Рузвельт совсем переселился на территорию советского посольства. Диктовалось это соображениями безопасности: прошел слух, что на президента США готовится покушение.

Черчилль был весьма недоволен тем, что Рузвельт остановился в советском посольстве. Он полагал, и, видимо, не без основания, что это был очень хитрый шаг со стороны И. В. Сталина, который давал ему возможность встречаться с Рузвельтом в неофициальной обстановке, обговаривать без него, Черчилля, важные вопросы и склонять Рузвельта на свою сторону.

Советская делегация держалась на конференции очень уверенно. По разговорам, которые мне довелось слышать еще в поезде, я понял, что наша сторона намерена решительно поставить перед союзниками вопрос о втором фронте, с открытием которого последние явно тянули. Сталин неоднократно заставлял меня уточнять количество дивизий противника и его сателлитов на советско-германском и германо-союзнических фронтах.

Данные эти были использованы уже в первый день работы конференции. Они являлись своего рода козырем в руках советской делегации, когда дело коснулось сокращения сроков войны, неотложного открытия второго фронта, или, как говорили союзники, выполнения плана "Оверлорд". Цифры, характеризовавшие соотношение сил, били Черчилля не в бровь, а в глаз, изобличая все его попытки подменить второй фронт второстепенными операциями. Опираясь на цифры, Сталин показал, что в 1943 году из-за пассивности союзников немецкое командование сумело сосредоточить против нашей армии новые ударные группировки. И тут же было сообщено об осложнении обстановки на советско-германском фронте, в том числе даже о Коростене и в целом о положении дел под Киевом.

Одним из центральных на конференции был вопрос о том, что считать вторым фронтом и где его следует открыть. Советская делегация буквально вынудила британскую делегацию признать, что операция "Оверлорд" должна представлять собой главную операцию союзников, что начинать ее надо не позже мая будущего года и проводить непременно на территории Северной Франции. Чтобы отстоять эту правильную точку зрения, Сталину пришлось провести краткий, но исчерпывающий критический разбор возможностей наступления союзников против Германии с других направлений. Наиболее подробно был рассмотрен вариант операций в Средиземном море и на Апеннинском полуострове, где союзные войска подходили к Риму.

Операции на северном побережье Средиземного моря рассматривались советским Верховным Главнокомандованием как второстепенные, поскольку там противник располагал относительно малыми силами и театр этот находился далеко от территории Германии. Что же касается Итальянского театра, то советская делегация понимала его значение для обеспечения свободного плавания судов союзников в Средиземном море. В то же время она указывала, что этот театр совершенно не подходит для ударов непосредственно по рейху, поскольку путь к его границам закрывали Альпийские горы.

Не подходили для вторжения в Германию и Балканы, куда прежде всего были обращены взоры Черчилля.

Советские представители предложили своим западным союзникам глубоко обоснованный в военном отношении вариант осуществления трех взаимосвязанных операций, полностью соответствующих сути и масштабам настоящего второго фронта: главными силами действовать по плану "Оверлорд" в Северной Франции, вспомогательный удар наносить в Южной Франции с последующим наступлением на соединение с главными силами и, наконец, в качестве отвлекающей использовать операцию в Италии. При этом достаточно подробно излагался наиболее целесообразный порядок взаимодействия названных операций по времени и задачам.

Особо было сказано относительно высадки союзников на юге Франции. Трудности здесь предвиделись значительные, но эта операция очень облегчила бы действия главных сил. Резюмируя советскую точку зрения по поводу Южной Франции, Сталин заявил:

- Я лично пошел бы на такую крайность.

Сталина, как известно, поддержал Рузвельт, и советское предложение о сроках операции "Оверлорд", а также о вспомогательных действиях на юге Франции было принято. Такое решение, несомненно, способствовало укреплению антигитлеровской коалиции трех великих держав, означало торжество идей их совместной борьбы.

На протяжении всего срока работы конференции я занимался своим делом: регулярно три раза в день собирал по телеграфу и телефону ВЧ сведения об обстановке на фронтах и докладывал их Сталину. Как правило, доклады мои слушались утром и после заседания глав правительств (а заседали они обычно по вечерам).

Почти ежедневно А. И. Антонов передавал мне проекты распоряжений, которые необходимо было скрепить подписью Верховного Главнокомандующего. После того как Сталин подписывал их, я сообщал об этом в Москву, а подлинники документов собирал в железный ящик, хранившийся у шифровальщика.

Один или два раза Сталин сам разговаривал с Антоновым. Был также случай, когда он лично связывался с Ватутиным и Рокоссовским и выяснял у них возможности ликвидировать контрнаступление противника под Киевом. Особенно его интересовало мнение Рокоссовского, фронт которого должен был оказать содействие фронту Ватутина на мозырском направлении.

Меня, как начальника Оперативного управления, живо интересовало, конечно, взаимодействие Советской Армии с войсками союзников в будущих операциях. Этот вопрос был поставлен Сталиным в беседе с Черчиллем 30 ноября и в тот же день, на третьем заседании глав правительств, сформулирован в виде обязательства СССР. В заявлении главы советской делегации по этому поводу не исключалась возможность, что для союзных войск наибольшая опасность будет существовать не в начале действий по плану "Оверлорд", а уже в ходе операции, когда немцы попытаются перебросить часть войск с восточного фронта на западный. Однако, забегая несколько вперед, я должен сказать здесь, что, верная принятым на себя союзническим обязательствам, Советская Армия предприняла в 1944 году такие решительные действия, которые не только не позволили противнику снять войска с восточного фронта и перебросить их на запад, а, наоборот, вынудили Гитлера снимать дивизии с запада и бросать их на восток.

Не без трений решался вопрос о назначении главнокомандующего союзными войсками на западе. Лицо, выдвигаемое на этот пост, должно было нести, всю полноту ответственности за подготовку и проведение операции "Оверлорд". Без персональной ответственности за столь важное дело неизбежны были серьезные срывы, а то и полный провал задуманного. Это отлично понимали все участники конференции и в конечном счете договорились назначить главнокомандующим американского генерала Д. Эйзенхауэра.

В итоге работы Тегеранской конференции успешно разрешились и другие очень важные аспекты проблемы второго фронта, в частности вопрос о силах союзников, которые будут брошены на континент. Черчилль определил численность войск вторжения в миллион человек или что-то около этого.

Там же, в Тегеране, наши союзники заручились принципиальным согласием советской стороны объявить войну империалистической Японии после поражения гитлеровской Германии.

Помню, как много хлопот доставила мне карта Югославии, переданная И. В. Сталину У. Черчиллем. Сыр-бор загорелся из-за того, что данные британского премьера по этой стране не сошлись с данными, приведенными на конференции главой советской делегации.

В полдень 30 ноября карта поступила ко мне с категорическим приказом: "Проверить". Никаких материалов по Югославии под рукой не было. Пришлось срочно связываться с А. А. Грызловым. Тот продиктовал мне самые последние сведения о положении дел в Югославии. Выяснилось, что карта Черчилля была менее точной, чем наша. Но Сталин, насколько мне известно, в дальнейших своих беседах с Черчиллем уже не возвращался к этой теме.

Запомнилась мне также церемония передачи Почетного меча, присланного королем Англии в дар Сталинграду, 29 ноября Черчилль от имени короля вручал меч И. В. Сталину. На этом торжественном акте присутствовал и Рузвельт. Сюда же были приглашены члены делегаций всех трех стран, служащие нашего посольства, советские офицеры и солдаты. Черчилль произнес короткую речь. Сталин принял и поцеловал меч.

Во время конференции Черчиллю исполнилось 69 лет. По этому случаю в английской миссии был дан большой обед. Виновник торжества, не выпуская изо рта традиционной сигары, сидел за столом, имея справа Рузвельта, а слева Сталина. Перед ним стоял огромный пирог с горящими свечами по числу прожитых лет. В честь Черчилля было произнесено тогда немало тостов, в том числе и Сталиным.

В обычные же дни работы конференции главы правительств и члены делегаций обедали по очереди то у Сталина, то у Рузвельта, то у Черчилля. Обеды эти были очень поздними (по московскому времени почти в 20 часов), когда мы успевали уже и отужинать. Рузвельт не всегда задерживался после обеда. Чаще он сразу же удалялся в свои апартаменты, а Сталин и Черчилль подолгу вели так называемые неофициальные беседы. Зато Рузвельт любил встречаться со Сталиным в полдень, до заседания конференции, и эти их встречи немало способствовали успеху официальных переговоров.

Никто не сомневался, что гитлеровская разведка в Тегеране знает о конференции, чему, кстати, немало способствовала помпезная встреча У. Черчилля. Однако на диверсии гитлеровцы не отважились. Охрана бдительно несла службу, а сами иранцы были настроены миролюбиво, даже сердечно, особенно к советским людям. Это вытекало из стремления обеих стран жить в дружбе и согласии.

Мне, понятно, очень хотелось посмотреть Тегеран. И однажды такой случай представился. Служащие посольства предупредили, что появляться на тегеранских улицах в военной форме не следует. Кто-то принес мне плащ и шляпу. Я облачился в них поверх военного обмундирования. Плащ был длинен. Шляпа не лезла на голову, но я сделал с ней что мог и в обличье заправского детектива отправился на машине в путешествие по вечернему Тегерану. Непривычно было видеть ярко освещенные центральные улицы, разноцветные огни рекламы. Поражали контрасты: великолепие дворцов знати с пышными садами и парками, со множеством цветов и ужасающая нищета на окраинах столицы, где закрытые чадрой женщины брали воду прямо из грязных арыков.

Поездка моя длилась каких-нибудь полтора часа. И я, конечно, видел Тегеран только мельком.

Обратный путь в Москву по окончании конференции был проделан прежним порядком: на самолете Грачева - до Баку и поездом - до Москвы. Я, по обыкновению, собирал и докладывал обстановку. Разговоры, естественно, вращались вокруг конференции.

Через несколько дней из теплой осени мирного Ирана мы прибыли опять в военную зиму родной Москвы.

После Тегеранской конференции каких-то особых указаний Генеральный штаб не получал. Однако все задания, исходившие из Ставки, были явно рассчитаны на то, чтобы наши союзнические обязательства в связи с перспективой открытия второго фронта выполнялись в полном объеме. Основное место в этих заданиях, естественно, занимал разгром гитлеровской военной машины и более скромное подготовка к войне с Японией.

Конечно, мы не забывали, что природа антигитлеровской коалиции противоречива и таит в себе всякие неожиданности. Особенно много сомнений порождал обусловленный на Тегеранской конференции срок открытия второго фронта. Ведь еще там, в Тегеране, он подвергался всевозможным оговоркам со стороны союзников. Поэтому и Ставка и Генштаб следовали девизу: на союзников надейся, а сам не плошай!

Среди множества вопросов, определявших в ту пору практическую работу Генштаба, возникал и такой: нужны ли поправки к плану зимней кампании, разработанному в сентябре 1943 года?

Если говорить о политической цели предстоящих операций советских войск, то она состояла прежде всего в полном освобождении нашей страны от немецко-фашистских захватчиков. Под их пятой находилась теперь только 1/3 ранее оккупированной советской земли. В предстоящем году Советской Армии надлежало быть готовой к выполнению великой интернациональной миссии - подать руку помощи народам других стран. Во имя этого требовалось провести наступательные операции еще более могучего размаха, чем в минувшем году. Старое испытанное правило - бить врага непрерывно, не давать ему передышки оставалось в силе.

Однако чрезвычайно длительное наступление уже сказывалось на состоянии наших войск: они утомились, требовали пополнения людьми и вооружением. В ходе осенних и зимних боев 1943 года враг ввел в дело сильные резервы, и ему удалось временно создать для нас угрозу на Украине, затормозить наше наступление в Белоруссии, отбить удары на подступах к Прибалтике. Немецко-фашистское командование стремилось любой ценой стабилизировать положение на фронтах. Обстановка, таким образом, существенно изменилась, и старые решения уже не годились.

Ставка и Генеральный штаб отчетливо понимали, что при всех обстоятельствах мы не можем упускать из своих рук стратегическую инициативу, не должны позволить врагу перевести борьбу в позиционные формы. Требовались новые серьезные перегруппировки войск, в первую очередь на Украине.

Одновременность наступления Советских Вооруженных Сил на всем фронте от Балтики до Черного моря, являвшаяся характерной чертой осеннего плана 1943 года, теперь практически была невозможна. Военная действительность вынуждала отказаться от одновременного наступления и заменить его более соответствующими новому моменту мощными последовательными операциями, или, как тогда говорили и писали, стратегическими ударами.

При определении объекта такого удара, количества и характера участвующих в нем сил и средств, времени его осуществления и взаимодействия с другими подобными операциями Генеральным штабом учитывалась прежде всего та группировка немецко-фашистских войск, которая подлежала разгрому. К началу 1944 года враг имел отчетливо выраженное сосредоточение сил в районе Ленинграда, на Правобережной Украине, в Крыму и в Белоруссии. Разгром каждой такой группировки означал бы создание брешей в обороне противника, закрыть которые он мог главным образом за счет маневра силами с других участков фронта, поскольку стратегических резервов у него недоставало. Оперативных объединений немецкое командование в резервах, как правило, не имело, а действовало корпусами и дивизиями разного типа, преимущественно танковыми.

Чтобы пробивать вражеский фронт, ломать его на большом протяжении и воспрещать восстановление, советская стратегия должна была в свою очередь предусмотреть возможность создания более мощных, чем у немцев, группировок войск. Каждой такой группировке следовало придать ярко выраженный ударный характер за счет дальнейшего повышения роли танков, артиллерии и авиации. Требовались крупные массы резервных объединений и соединений, которые позволили бы нам в короткий срок и внезапно для врага создавать решающий перевес в силах на избранных направлениях. Для распыления же резервов противника наиболее целесообразно было чередовать наши операции по времени и проводить их по районам, значительно удаленным друг от друга.

Все это предусматривалось в планах кампании первой половины 1944 года. Кроме того, в них учитывалось принятое на Тегеранской конференции обязательство - "к маю организовать большое наступление против немцев в нескольких местах".

Время начала намеченных операций определялось прежде всего готовностью наших сил к действиям. Были и другие соображения по тому или иному району боевых действий, например необходимость "разблокирования" Ленинграда, подрыв политических позиций Германии в Финляндии и Румынии.

Главный удар, как и ранее, намечался на Правобережной Украине. Здесь предстояло разгромить армии Манштейна и выходом к Карпатам 1-го и 2-го Украинских фронтов рассечь фронт противника. В то же время войска 3-го Украинского фронта должны были громить его никопольско-криворожскую группировку во взаимодействии с 4-м Украинским фронтом, который затем переключался на разгром 17-й немецкой армии в Крыму.

Раньше всех по плану кампании (12 января) переходил в наступление 2-й Прибалтийский фронт. Потом (14 января) к нему присоединились Ленинградский и Волховский. Совместная операция этих трех фронтов именовалась тогда "1-м ударом". 10 дней спустя (24 января) начиналось наступление на главном направлении - на Правобережной Украине. Действия наших войск здесь носили название "2-го удара". В марте - апреле предполагалось нанести "3-й удар": освободить Одессу силами 3-го Украинского фронта, а затем разгромить противника в Крыму вторжением туда войск 4-го Украинского фронта. Вслед за этим планировалось наступление на Карельском перешейке и в Южной Карелии.

Такая система "ударов", разнесенная по месту и времени, вполне оправдала себя. Враг вынужден был перебрасывать силы то на одно. то на другое направление, в том числе на далекие фланги, растрачивая их по частям.

Глава 11. В Крыму

Замысел и варианты операции. - Предложение А. М. Василевского.-Окончательное решение. - Вместе с К. Е. Ворошиловым - в Приморскую армию. - Керченский плацдарм. - Переговоры с моряками, протокол за десятью подписями и, реакция на это И. В. Сталина. - Пластуны. - Доблесть десантников. - Неожиданная замена командующего армией. - С докладом в Ставку. - Снова в Крыму. Финал на Херсонесе.

В начале октября 1943 года советские войска находились на рубеже Старая Русса, Пустошка, Усвяты, подошли с востока к Витебску, Орше и Могилеву, почти вплотную приблизились к Полесью и Киеву. Далее фронт проходил в основном по Днепру, на правом берегу которого был захвачен ряд плацдармов, и по реке Молочной. В планах Ставки, готовившей разгром противника к северу от Полесья, в районе Киева и в большой излучине Днепра, несколько особняком стоял вопрос об овладении Крымом. на подступы к полуострову с севера вывел свои войска Ф. И. Толбухин (Южный фронт), и в ближайшей перспективе ему надлежало преодолеть Перекоп. А Северо-Кавказский фронт под командованием И. Е. Петрова 9 октября завершил освобождение Таманского полуострова. Воды морей, омывающих Крым, контролировали корабли Черноморского флота и Азовской военной флотилии.

В Оперативном управлении Генерального штаба были внимательно рассмотрены замыслы и варианты действий по освобождению Крыма, Вспомнили историю, опыт борьбы М. В. Фрунзе с Врангелем в 1920 году. Мнения разделились. Одни предлагали Крым пока не брать, а только блокировать, изолировав там значительные силы противника и в то же время высвободив большую часть своих войск для действий на других направлениях. Сторонников этой точки зрения мы в шутку звали "изоляционистами".

При таком способе действий враг угрожал бы из Крыма тылу наших фронтов, наступавших за Днепром. У него оставалась бы база для активных действий по коммуникациям в Северной Таврии, побережью Черного и Азовского морей, нефтепромыслам Северного Кавказа. Имелись и другие слабые стороны в позиции "изоляционистов". Поэтому их точка зрения была забракована в принципе и предпочтение отдано овладению Крымом, полному разгрому засевшего там противника.

Теперь следовало решить, каким образом брать полуостров. Первоначально и тут не было единства взглядов.

22 сентября по запросу Ставки А. М. Василевский доложил свои соображения на этот счет. Его замысел состоял в том, чтобы войска Южного фронта одновременно с обходом Мелитополя с юга быстро захватили Сиваш, Перекоп, а также район Джанкоя и ворвались бы в Крым, как говорится, на плечах противника. Для этого предлагалось усилить Южный фронт за счет Северо-Кавказского. Кроме того, в районе Джанкоя должен был выбрасываться воздушный десант. Азовской военной флотилии вменялось в обязанность высадить там же морской десант с целью выхода в тыл противнику, оборонявшему Сиваш, и нанесения удара в северном направлении, навстречу войскам Южного фронта.

План этот был хорош тем, что предусматривал значительное массирование сил на избранном для удара направлении. Но он требовал больших перегруппировок войск, которые не могли остаться не замеченными противником. К тому же обрекалось на пассивность керченское направление, что позволяло противнику снять оттуда большую часть своих войск и бросить их на усиление джанкойского направления.

Правда, Северо-Кавказскому фронту, прежде чем наступать на Крым. надо было еще форсировать пролив и захватить плацдарм на Керченском полуострове. Это, конечно, составляло самостоятельную и далеко не простую операцию. Однако такая игра стоила свеч. Большинство авторитетов в Генеральном штабе стояло за проведение предварительной операции по захвату плацдарма в районе Керчи с тем, чтобы потом навалиться на Крым с двух направлений.

Чем дальше, тем больше вопрос о Крыме приобретал практический смысл. К концу октября войска Южного фронта уже преодолели мощный рубеж обороны противника на реке Молочной, а в начале ноября овладели Перекопским перешейком и плацдармами на южном берегу Сиваша. 17-я немецкая армия оказалась блокированной на полуострове. В это же примерно время, с 1 по 11 ноября, по решению Ставки Северо-Кавказский фронт во взаимодействии с силами флота провел десантную операцию, захватил и удержал плацдарм северо-восточнее Керчи. Плацдарм был невелик, но при хорошей организации боевых действий он мог послужить трамплином для последующего развития наступления в Крыму.

Операция была сложная и трудная. Успеху главных сил очень содействовал вспомогательный десант из частей 318-й стрелковой дивизии, 255-й морской бригады и 386-го отдельного батальона морской пехоты. Он высадился юго-западнее Керчи в районе поселка Эльтиген. Десантники захватили небольшой плацдарм и 40 дней в тяжелейших условиях отражали контратаки многократно превосходивших сил врага. Когда основная задача десанта - связать резервы противника и не позволить ему перебросить их против главных сил - была выполнена, герои "огненной земли" пробились к своим в район Керчи.

Ставший ненужным после захвата керченского плацдарма Северо-Кавказский фронт с 20 ноября перестал существовать. На базе его и за счет 56-й армии, действовавшей в Крыму, была создана Отдельная Приморская армия. Возглавил ее генерал И. Е. Петров.

Все, как говорится, стало на свое место, и Верховный Главнокомандующий обязал нас заняться разработкой плана действии с Керченского полуострова.

- Задачу по овладению Крымом надо решать совместным ударом войск Толбухина и Петрова с привлечением Черноморского флота и Азовской флотилии,- сказал он.Пошлем к Петрову товарища Ворошилова. Пусть посмотрит и доложит, как это лучше сделать. Штеменко поедет с ним от Генштаба.

Сталин всегда отдавал предпочтение докладам с места событий.

До того мне, не считая поездки в Тегеран, не приходилось близко соприкасаться с Ворошиловым, хотя, как и все военные, я много был наслышан о нем. Поэтому командировку воспринял с повышенным интересом.

Из Москвы мы выехали в вагоне К. Е. Ворошилова. Климента Ефремовича сопровождали два помощника - генерал-майор Л. А. Щербаков и полковник Л. М. Китаев, кстати сказать, мои однокурсники по академии. Со мной, как обычно, ехал шифровальщик. На месте к нам должны были присоединиться еще несколько офицеров Генштаба.

Уже при первых беседах с Ворошиловым по пути на Кубань я имел возможность убедиться, что это очень начитанный человек, любящий и понимающий литературу и искусство. В его вагоне оказалась довольно большая и со вкусом подобранная библиотека. Как только мы исчерпали самые неотложные служебные вопросы и сели за ужин, Климент Ефремович поинтересовался, какие оперы я знаю и люблю. Мною были названы "Кармен", "Риголетто", "Евгений Онегин", "Пиковая дама", "Борис Годунов", "Чио-Чио-сан".

- Эх, батенька,- засмеялся Ворошилов,- этого же очень мало.

И начал перечислять названия оперных произведений, о которых до того я даже не слышал.

- А кого из композиторов вы предпочитаете? - продолжал наступать Ворошилов.

Ответить на такой вопрос было нелегко. Я никогда не считал себя тонким знатоком музыки, хотя относился к ней далеко не безразлично, посещал и оперу и концерты. Вместе с моим другом Григорием Николаевичем Орлом, будучи еще слушателями Академии бронетанковых войск, мы подкопили денег и приобрели себе патефоны, а затем всю зиму добывали пластинки. В то время это было трудное дело. Почти каждое воскресенье поднимались спозаранок и отправлялись с одним из первых трамваев в центр города, чтобы занять очередь в каком-нибудь магазине, торговавшем записями оперных арий в исполнении Козловского, Лемешева, Михайлова, Рейзена или пластинками с голосами певцов оперетты Качалова, Лазаревой, Гедройца и других популярных тогда артистов. Очень нравились нам и романсы, народные песни, а также наша советская песенная музыка.

Рискуя оконфузиться перед К. Е. Ворошиловым, я тем не менее рассказал ему все это без утайки. Мой собеседник сочувственно улыбнулся и заметил только, что музыка всегда украшает жизнь, делает человека лучше.

"Экзамен" по литературе прошел более успешно. Я не только ответил на заданные мне вопросы по отечественной классике, но показал и некоторую осведомленность в отношении произведений западноевропейских писателей прошлого и современности.

По вечерам Климент Ефремович просил обычно Китаева читать вслух что-нибудь из Чехова или Гоголя. Чтение продолжалось час-полтора. Китаев читал хорошо, и на лице Ворошилова отражалось блаженство.

На разрушенную и сожженную в недавних боях станцию Варениковскую наш поезд прибыл с рассветом. Там встретили нас И. Е. Петров и член Военного совета В. А. Баюков.

- Везите прямо на плацдарм,- приказал К. Е. Ворошилов, и вся наша группа заняла места в автомашинах.

Ехали быстро. Скоро миновали Темрюк. Тамань - по определению Лермонтова, "самый скверный городишко" - осталась в стороне. Без происшествий прибыли на косу Чушка.

- Здесь не задерживайтесь, пожалуйста, коса под обстрелом,- предупредили нас.

Небезопасно было и в проливе, через который мы шли к берегам Крыма на бронекатере. Когда-то, еще в мирное время, мне не раз доводилось наблюдать, как вот этим же путем колхозники Кубани транспортировали на лодках неправдоподобно огромные арбузы. Гребцы медленно, будто бы даже лениво опускали и поднимали весла. Ритмично, постукивали уключины. Ярко сияло солнце. Все дышало покоем и благополучием. Хотелось самому лечь на дно лодки и без конца смотреть в ласковую голубизну неба.

Не то было теперь. Наш катер, поднимая бурун, рвался вперед по холодному и неприветливому проливу. Справа и слева от нас в разных направлениях сновали большие и малые "плавсредства" с боевыми грузами и ранеными. Это были корабли Азовской военной флотилии, которые тогда несли на себе всю тяжесть непомерно большой для них и поистине героической работы по доставке на Керченский полуостров всего необходимого для боевых действий Приморской армии. Противник систематически обстреливал пролив артиллерийским огнем и нередко бомбил с воздуха находившиеся в нем суда.

Мы вполне оценили предусмотрительность И. Е. Петрова, подославшего для нас бронекатер, и трудную, опасную работу моряков той же Азовской военной флотилии, протраливших от вражеских мин путь через пролив.

Командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин летел на "короле воздуха" - У-2. Он считал такой способ переправы через пролив наиболее надежным, хотя в небе все время сновали немецкие истребители. Позднее я и сам убедился в преимуществах этого способа. Мне несколько раз довелось перебираться на тот берег пролива на У-2. Летели обычно метрах в пяти над водой, и истребители противника не могли ничего сделать с нами. Очевидно, они даже не замечали нас.

А пока что с бронекатера мы с опаской поглядывали на едва видимый силуэт горы Митридат. Там располагались наблюдательные пункты противника, просматривающие Керченский пролив. Рулевой уверенно вел корабль. Столь же уверенно он ошвартовался, и мы ступили на берег.

Крымская земля!.. Она представлялась нам когда-то источником здоровья и радости, краем благоухающих садов и золотых пляжей, сокровищницей неповторимых памятников культуры разных времен и многих народов. Я ее знал, правда, главным образом с другой стороны.

...С Крымом у меня лично связаны светлые воспоминания. Сюда я попал из Московской артиллерийской школы имени Л. Б. Красина. В Москве учиться было интересно, и год пролетел незаметно. Учеба шла хорошо, в конном деле я преуспевал. Но вот однажды в начале сентября 1927 года на утренней поверке командир батареи сказал, что в Севастополе формируется новая артиллерийская школа: на первый курс идет прием, а на три старших набирают курсантов со всех артиллерийских школ страны. Наша батарея должна была выделить в Севастополь по два человека с каждого курса.

- Если есть желающие - два шага вперед. Если нет - будут мной назначены, закончил речь комбатареи.

Не долго думая, я толкнул своего земляка Петра Васильева, и мы оба шагнули вперед. С других курсов тоже вышли по одному человеку, а недостающие тут же были назначены. Вот и вся процедура назначения. На следующий вечер мы были на Курском вокзале с деревянными сундучками в руках.

Прибыли мы в Севастополь. Выяснилось, что формировалась первая в Советском Союзе школа зенитной артиллерии. Около месяца не было никаких занятий: только уход за лошадьми - дважды чистка, водопой и кормежка - да строительство конюшен. Мы первый раз увидели море, искупались, повалялись на берегу и были несказанно довольны, что сделали "два шага вперед".

Помимо нас, москвичей, прибыли курсанты из Киева, Сум, Ленинграда. Все утряслось, и началась курсантская служба. В Севастополе - царство моряков. Напротив нашей школы помещался учебный отряд Черноморского флота. Вскоре мы со многими "братишками" перезнакомились и в общем-то жили дружно.

В городской отпуск увольняли, как и в Москве. В субботу: после занятий до 24.00; в воскресенье: до обеда - одна часть курсантов и после обеда - другая. Однако, где бы ты ни был - на чистку и водопой лошадей обязан являться, если не договорился с товарищем, что он все за тебя сделает, и не доложил об этом старшине. В Москве по воскресеньям мне приходилось чистить по 3-4 коня. Правила и в столице и в Севастополе были одни, но там было много москвичей, которым было куда ходить, а мы, "иногородние", за них чистили лошадей. Здесь же севастопольских курсантов почти не было, поэтому работали каждый сам за себя.

Между прочим, любовь к коню и умение хорошо ездить верхом выручали меня или ставили в неожиданные ситуации. Вот наиболее памятный пример.

Как-то в один из весенних дней 1950 года И. В. Сталин спросил бывшего у него на докладе Военного министра Маршала Советского Союза А. М. Василевского, кто будет принимать Первомайский парад. Обычно для этого назначались поочередно Маршалы Советского Союза.

Александр Михайлович уклончиво ответил:

- Кому прикажете, товарищ Сталин.

- Принимать надо вам или Булганину. Буденный недавно принимал,- сказал И. В. Сталин и продолжил: - Я думаю, надо это сделать Военному министру. Вы умеете ездить верхом?

А. М. Василевский немного замялся.

- Я служил в пехоте,- ответил он,- приходилось, конечно, и верхом ездить, но это было очень давно.

Кто-то из присутствующих предложил: нельзя ли, дескать, принимать парад на автомашине.

И. В. Сталин, обернувшись к говорившему, твердо отрезал: нет, нельзя, не будем нарушать наши традиции.

- Вы, вероятно, совсем не умеете ездить верхом? - обратился он к Н. А. Булганину.

- Не приходилось, товарищ Сталин,- ответил тот.

- Кто же в таком случае будет принимать парад? Не вызывать же маршалов из округов, да и неудобно это будет,- продолжал разговор И. В. Сталин. И вдруг, повернувшись ко мне, спросил: - А начальник Генерального штаба ездил когда-нибудь верхом?

- Езжу и сейчас, почти каждый день, товарищ Сталин,- ответил я.

Действительно, я почти каждое утро с 7 до 8 часов утра ездил верхом, а в воскресенье - по нескольку часов в лесу.

- Вот вы и будете принимать парад, готовьтесь к этому и смотрите не оробейте.

Пожалуй, это был единственный случай в истории Советских Вооруженных Сил, когда начальник Генерального штаба принимал парад.

Хотя я и умел ездить, но понимал, что одно дело в манеже или в лесу и совершенно другое - на главной площади страны, на виду у всех.

До 1 Мая оставался месяц, и я, после выбора С. М. Буденным коня под мою комплекцию, начал ежедневно тренировать его и себя к ответственному моменту парада. Семен Михайлович почти ежедневно приезжал на манеж, а потом на Центральный аэродром, где мы упражнялись совместно с командующим парадом начальником гарнизона Москвы П. А. Артемьевым, скакал вместе с нами под оркестр и не пропускал ни малейшего нашего промаха.

Парад прошел хорошо, и меня даже похвалили за хорошую посадку и выправку.

Ну а тогда, в Севастополе, с началом нового 1929/30 учебного года шесть человек выпускного курса, по два человека с каждой батареи, вызвали к начальнику школы Вукотичу и комиссару Хейфецу. Там же были командир дивизиона Крюков и все три командира батарей.

- Вы знаете, конечно, о людях на производстве, которые берут обязательства лучше работать и перевыполняют планы. Называют их ударниками,- начал комиссар. Затем последовал настоящий доклад на тему, кто такие ударники, как они работают и какую пользу приносят стране.

Мы не понимали, к чему этот разговор, и лишь молча переглядывались.

- В школе решено поддержать это новое движение, не отставать от трудящихся и иметь своих ударников,- продолжил Вукотич.- Вот мы и выбрали для этого присутствующих здесь курсантов. Считаем, что вы будете достойны этого высокого звания. От вас требуется взять обязательство пройти годичный курс за полгода, с тем чтобы в мае сдать все положенные экзамены. Таким образом мы сделаем наш первый выпуск ударников.

- Все вы - большевики,- добавил комиссар,- значит, не подведете нашу школу. Будете заниматься в одной группе, сделаем вам облегчение по строевой службе. Придется, конечно, удлинить время занятий, пожертвовать зимним отпуском, выходными днями. Вот и все. У кого есть вопросы?

Молчим.

- Что скажет старшина дивизиона? - вдруг обратился ко мне Вукотич.

Я вскочил и, не раздумывая, отрапортовал: