Гении сыска

Даниэль Клугер

Гении сыска

Этюд в биографических тонах

Клугер Даниэль. Гении сыска: Этюд в биографических тонах

М.: Пятый Рим, 2019. — 368 с.

Кем в действительности был Шерлок Холмс? Кто такой Пинкертон? Был ли знаменитый Видок мифическим персонажем или реальным человеком? Читайте увлекательное расследование Даниэля Клугера!

Оно перенесет вас то в Англию XVIII века, то в Америку века XIX-го, то в Россию начала XX-го века, когда большевики пытались создать первое всероссийское честное сыскное бюро.

Читайте детектив о детективе!

Посвящение

Эту книгу мы когда-то собирались писать вместе с моим другом, замечательным человеком и писателем Алексом Аусваксом. Английский писатель, родившийся в Китае, а затем осевший в Израиле, он искренне любил детективы – и русскую литературу. В своё время именно в его переводах на английский язык вышла книга "Sherlock Holmes in Russia" – рассказы о Шерлоке Холмсе дореволюционных русских писателей П. Орловца и П. Никитина.

Долгое время он редактировал "Red herring" ("Красная селёдка"), бюллетень такой уважаемой организации, как "Британская Ассоциация Писателей Криминального жанра". "Красная селёдка" – так на британском полицейском жаргоне называется ложный след, подброшенная улика.

Мы собирались написать две версии книги – для русских (я) и для английских читателей (он).

К сожалению, тяжёлая болезнь помешала реализации проекта. Алекс скончался в Иерусалиме раньше, чем мы приступили к работе. Даже обсудить план книги (двух книг), хотя бы в общих чертах, мы с ним не успели.

Тем не менее, я надеюсь, Алекс был бы доволен тем, что у меня получилось.

Посвящаю книгу "Гении сыска" его светлой памяти.

От автора

Зачем? Правда, зачем?

Я ведь не историк. Я – писатель.

Зачем же я шесть лет (!) корпел над этой книгой, лез в архивы, выписывал книги английских, американских, французских историков, листал газеты XIX века – чтобы... Чтобы что? Чтобы написать историю частного сыска?

Чтобы восстановить биографии знаменитых сыщиков первого призыва?

На самом деле, нет. Именно потому, что я не историк, меня в наименьшей степени интересовала история частного сыска (при том, что так первоначально должна была называться эта книга). Меня интересовало совсем другое.

Будучи страстным любителем детективной литературы – и читателем, и автором нескольких романов и повестей этого жанра, – я постоянно чувствовал принципиальное отличие детективов от прочих жанров литературы, в том числе, и фабульной. Когда это чувство уже нестерпимо жгло моё воображение, я попытался его проанализировать. Результатом стало небольшое по объёму эссе "Баскервильская мистерия". Именно эссе о детективе или даже роман о детективе, потому что ни в малейшей степени я не претендовал в "Мистерии" на объективное исследование истории и природы детективного жанра. Я просто рассказал о своём личном, субъективном отношении – к образам детектива, к его кажущейся простоте, к особенностям композиции и – главное – к поэтической стороне этой, казалось бы, вполне прозаической, массовой литературы.

Странный это жанр, мягко говоря. Ни в одном больше не назовёшь, с точностью до дня, время рождения (20 апреля 1841 года), "родителя" – писателя, впервые написавшего "историю про расследование загадочного преступления", да ещё и во вступлении к первому произведению сформулировавшего жанровую идеологию (Эдгар Аллан По). Ни в одном жанре – прозаическом, по крайней мере, – не обнаруживается такое обилие ограничений (жёсткий канон! 1), несмотря на которое жанр продолжает расти, развиваться, радовать поклонников и раздражать противников. В этом с детективом могут сравниться разве что некоторые давно сложившиеся поэтические формы – сонет, классическая баллада, рондо.

1 См., например: Нокс. Р. Десять заповедей автора детективов, или: Ван Дайн. С.С. Двадцать правил для пишущих детективы. // Как сделать детектив. М.: Радуга, 1990. – Здесь и далее прим. автора.

Вообще, удивительное дело: постоянные попытки "поверить алгеброй гармонию" имеют место именно в детективном жанре, что, на мой взгляд, парадоксальным образом подчёркивает его родство с поэзией.

Ни один жанр не оценивается по худшим образцам (впрочем, это не я, это английский писатель Й. Филлпотс).

И ни в одном жанре прозаическом не присутствует столько поэзии, не обнаруживается столь много отсылок к фольклору и мифологии, как в детективе.

При чём тут реальная история сыска и личности реальных сыщиков прошлого?

При том, что один из парадоксов детектива заключается в следующем.

Все (подчёркиваю – все!) персонажи детективов являются, в той или иной степени, отражениями мифологических персонажей. Они наделены множеством характерных черт героев низовой мифологии. Таким множеством, что сами порой воспринимается даже не отражениями, а самими героями, лишь слегка гримирующимися под обычных людей. Причём это относится не только к центральным фигурам-антагонистам, сыщику и преступнику. Американский писатель Джеймс Н. Фрай в книге "Как написать гениальный детектив", написанной по результатам нескольких университетских семинаров, указывает на мифологическую природу всех без исключения второстепенных персонажей детективной истории.

И в то же время, центральная фигура детектива, фигура гениального сыщика, имеет в качестве прототипа реальных людей, известных в истории криминалистики. В самом деле, шевалье Дюпен и сыщик Лекок (и Эркюль Пуаро тоже) восходят к монументальной фигуре Эжена Франсуа Видока, неподражаемый Шерлок Холмс – к таинственному сыщику-эмигранту викторианской эпохи Игнациусу Полу Поллаки, бесчисленные герои "крутого" американского (и не только) детектива – к великому и незабвенному Алану Натаниэлю Пинкертону 2.

2 Здесь у автора некоторая неточность. Реального сыщика звали Алан Дж. Пинкертон, а Натаниэль (Нат) Пинкертон – герой многочисленных детективных произведений, прототипом которого считается реальный Алан Пинкертон (прим. комментатора).

А известный популяризатор истории науки Юрген Торвальд в нашумевшей книге "Век криминалистики", многократно издававшейся и переведённой на множество языков, утверждает ещё и об обратной связи детективной литературы и реальной борьбы с преступлениями. Торвальд пишет:

"В Германии так и не зародились свои Сюртэ или Скотланд-Ярд либо иная уголовная полиция, с которой связывались бы какие-либо славные дела или легенды... Но дело заключалось в том, что в Германии тех лет не было ни одного хорошего писателя, достойного сравнения с англичанами Чарльзом Диккенсом, Уилки Коллинзом, позднее с Конан Дойлом или французом Эмилем Габорио, избравшими героями своих произведений детективов..." 3

3 Торвальд Ю. Век Криминалистики. Пер. И. Власова и Л. Пэка. М.: Проспект, 2009. С. 67.

Уникальный случай влияния писательской фантазии на реальность! И связан тоже именно с детективом. А говорят, что литература отражает жизнь...

Вот он, парадокс. С одной стороны – безусловно, мифологическая природа, персонализация страхов и чаяний общества, стихийных сил природы, словом, всего, что воплощается в фольклоре и низовой мифологии. С другой стороны – реальные прототипы со своими, весьма сложными, но всё-таки не придуманными биографиями.

Я подумал, что разрешить этот парадокс можно только изучив жизненный путь и характеры этих реальных людей, ставших гениями сыска. Ведь должно же в их личностях, в их характерах, в их биографиях быть нечто такое, что располагало к мифологизации этих людей? Вот какую цель я изначально ставил перед собой, приступая к написанию этой книги.

Была и ещё одна задача. Знаменитые преступники прошлого надолго остаются в памяти человечества. Фольклор любого народа изобилует легендами и песнями о разбойниках, грабителях, убийцах, пиратах. Неважно, восхищаются ими или ненавидят, но их имена сохраняются в веках, их "подвиги" описывают историки, хронисты и поэты. Геродот подробнейшим образом и с явной симпатией рассказывает о хитром и ловком египетском воре, который фактически вступил в единоборство с самим фараоном и победил – стал зятем повелителя Египта. Талмуд повествует о великом мудреце рабби Шимоне бен-Лакише, в юности бывшем галилейским грабителем, не скрывая скрытого восхищения его молодой лихостью. Немецкие хроники взахлёб рассказывают о Дамиане Гисселе, "Баварском Гисселе", ставшем прототипом Карла Моора в "Разбойниках" Фридриха Шиллера. Хитроумные воры и отчаянно смелые разбойники являются героями английских народных баллад и русских народных песен, арабских сказок и немецких легенд. От "Не шуми, мати, зелёная дубравушка" и до "Мурки", десятки тысяч народных песен воспевают подвиги преступников, их удаль, лихость, верность товарищам-подельникам.

А вот тем, кто боролся с преступниками, тем, кто защищал общество и отдельных его представителей от убийц и воров, с памятью, тем более – с благодарной памятью, – повезло значительно меньше. Положительный образ сыщика, следователя, бескомпромиссного борца с криминалом появился в культуре значительно позже, в самом конце XVIII или даже начале XIX века.

И, прямо скажем, придуманные великими писателями шевалье Огюст Дюпен или мистер Шерлок Холмс изрядно отличались от реальных борцов с преступностью, какими были герои этой книги – француз Эжен Франсуа Видок, британец Игнациус Пол Поллаки и американец Алан Пинкертон. Возьму на себя смелость утверждать, что Видок, Поллаки и Пинкертон, как ни покажется странным это любителям детективной литературы, были гораздо сложнее прославленных литературных героев, их биографии многократно превосходят причудливыми поворотами сюжеты рассказов Конан Дойла или Агаты Кристи. Тайны, окутывавшие их жизнь, по сей день не раскрытые, поражают воображение сильнее всех головоломок Рекса Стаута или Эллери Куина. В этой книге я попробую раскрыть некоторые из них. Надеюсь, это покажется интересным.

Эта троица – главные, но не единственные герои книги. В документальных новеллах, которые носят названия интерлюдий и которые помещены между биографическими очерками, я рассказал о некоторых, по сей день неразгаданных криминалистических загадках истории. С этими загадками я столкнулся в ходе работы и решил, что они тоже заслуживают внимания благосклонного читателя.

И ещё несколько слов, прежде чем перейти к рассказу о гениях сыска и их тайнах. Для многих любителей детективной литературы понятие "частный детектив", "частный сыщик" означает "гениальный дилетант". В самом деле, писатели любят делать своими героями персонажей, никак не связанных напрямую с криминалистикой. Между тем частные сыщики, в первую очередь, были и остаются профессионалами. Ибо борьба с преступниками – это удел настоящих профессионалов.

История выдающихся сыщиков – это ещё и история профессии, история уголовного сыска, история частного сыска. И для того, чтобы понять, как эта профессия формировалась и почему именно герои этой книги стали "Гениями Сыска", я решил начать с рассказа об их предшественниках – предтечах частных сыщиков.

I. Предтечи

Подлинная история великого человека

В одном из залов Хантеровского музея Королевского хирургического колледжа в Лондоне на посетителей из стеклянной витрины бесстрастно взирает вполне уместный здесь человеческий скелет. Но возможно, не всякий посетитель знает, что этот бессловесный остов принадлежит человеку, пользовавшемуся при жизни очень шумной славой – по крайней мере, в Лондоне. Посмертная же его слава, благодаря классической литературе, шагнула далеко за пределы британской столицы. О нём писали Даниэль Дефо и Джон Гэй, Генри Филдинг и Бертольт Брехт, его упоминал Артур Конан Дойл. Да и в новейшей беллетристике нет-нет, а мелькнёт его имя. Например, недавно он появился на страницах популярного романа современного британского историка и писателя Дэвида Лисса "Заговор бумаг".

Тело было эксгумировано, передано Королевскому хирургическому колледжу и препарировано в 1749 году, спустя почти четверть века после смерти.

При жизни этого человека звали Джонатан Уайльд. Сам себя он хвастливо называл "генералом вороловов". А ещё его называли, когда в насмешку, а когда искренне, "Великим Джонатаном Уайльдом" или просто "Великим Человеком".

Почему генерал и какой армией он на самом деле командовал? Что это за профессия такая – "воролов"?

Николай Карамзин писал в "Письмах русского путешественника": "Нигде так явно не терпимы воры, как в Лондоне; здесь имеют они свои клубы, свои таверны и разделяются на разные классы: на пехоту и конницу (footpad, highwayman), на домовых и карманных (housebreaker, pickpocket). Англичане боятся строгой полиции и лучше хотят быть обкрадены, нежели видеть везде караулы, пикеты и жить в городе, как в лагере... В Англии никогда не возьмут в тюрьму человека по вероятности, что он вор; надобно поймать его на деле и представить свидетелей; иначе вам же беда, если приведёте его без неоспоримых законных доказательств..." 4

4 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л.: Наука ("Литературные памятники"), 1984. С. 360.

Правда, эта запись относится к 1790 году, но и в начале столетия положение было не лучше. Скорее, хуже. Подмеченное Карамзиным нежелание граждан Британии видеть повсюду государственную полицию вызвало к жизни в конце XVII – начале XVIII веков совершенно особую специальность, получившую название "thief-taker" – "ловец воров", "воролов". Воролов занимался поиском преступников и передачей их и собранных доказательств совершённых преступлений органам государственного правосудия за определённое вознаграждение. Он действовал на свой страх и риск, но вполне легально, открывая соответствующую контору, обзаводясь агентами и информаторами в уголовной среде, по сути – прообраз частного детективного бюро. Так что этих людей вполне можно считать непосредственными предшественниками детективов – и частных, и полицейских. Они занимались не только поиском украденного. В спектр оказываемых ими услуг входили и возврат (по сути – выбивание) долгов, и поиск пропавших, и охрана, – всё то, чем занимаются частные детективы по сей день. Для многих из них этот бизнес становился основным источником существования, для других – лишь дополнением к основному заработку. Известный охотник за ворами начала XVIII века Чарльз Хитчен в качестве маршала Сити 5 ведал официальной охраной общественного порядка старейшего лондонского района, а например, воролов конца того же столетия знаменитый боксёр Даниэль Мендоза, чемпион Англии, тренировал молодых спортсменов – в соответствии с разработанными им "научными приёмами" бокса.

5 Лицо, ответственное за поддержание общественного порядка в городе.

Что касается Джонатана Уайльда, то сей джентльмен начинал карьеру скупщиком краденого. Уроженец Вулверхэмптона, он в 1708 году, в шестнадцатилетнем возрасте обосновался в Лондоне. Здесь, после краткосрочного пребывания в долговой тюрьме, его криминальный талант развернулся во всей полноте. К превращению одного из многочисленных скупщиков краденого в крупного криминального авторитета, "бизнесмена", приложила руку лондонская проститутка Мэри по прозвищу Модистка, с которой Уайльд свёл близкое знакомство во время заключения. Она познакомила его с лондонскими преступниками и сделала своим помощником (сама Мэри занималась сводничеством и скупкой краденного).

Вскоре Уайльд прибрал к рукам весь бизнес своей подруги, наладил жёсткий контроль над уличной проституцией и попрошайничеством, ему платили дань воры-карманники и ночные грабители.

Особенно привлекало преступников умение Уайльда за взятки вытаскивать своих людей из тюрьмы. В этом ему помогали знакомства среди тюремного персонала, которые он успел завязать ещё во время своего пребывания в тюрьме и которые предусмотрительно поддерживал и после освобождения. Модистку он вскоре выгнал, собственноручно отрезав ей на прощанье одно ухо; сам же Уайльд превратился в настоящего короля преступного мира, Джонатана "Великого".

Правда, как я уже отмечал, он предпочитал называть себя "генералом вороловов".

Случилось это по той причине, что примерно с 1712 года он присовокупил ко всем своим занятиям ещё и ремесло сыщика. В те времена воролов за каждого пойманного и переданного в руки правосудия преступника получал 40 фунтов стерлингов – немалые деньги. Вознаграждение выплачивалось только в том случае, если суд счёл обвинение доказанным. Поэтому воролов стремился не только поймать преступника, но и добыть неопровержимые улики, то есть самостоятельно провести доскональное следствие по совершённому преступлению. Правда, так обстояло дело теоретически. Тому же Уайльду не было нужды проводить следствия – он и без того знал, кто именно из уголовников, подчинённых ему или "боссам"-конкурентам, совершил то или иное преступление. Вопрос заключался лишь в том, считал Уайльд выгодным для себя сдать преступника властям или нет. Как правило, он выдавал тех, кто либо не желал признать его верховенства, либо казался ему "отработанным материалом".

Дело пошло успешно, и в 1715 или 1716 году Уайльд уже открыл в таверне "Герб Купера", совсем рядом с уголовным судом Олд Бейли, "Бюро по возвращению пропавших или украденных вещей". С тех пор в газете "Дейли каррент" регулярно появлялись объявления, в которых Джонатан Уайльд предлагал свои услуги жертвам краж и ограблений. А поскольку такого рода преступления происходили в Лондоне ежедневно и даже ежечасно, то, соответственно, уайльдовское бюро не испытывало недостатка в клиентуре.

Уайльд редко занимался поиском украденного всерьёз. Воры сами несли ему добычу, понимая, что лучше получить хоть что-то, чем по воле всемогущего воролова оказаться в руках правосудия. Существует легенда о том, что выражением "отметить двойным крестом" ("double-cross"), то есть, "сдать с потрохами", английский слэнг обязан именно Джонатану Уайльду. В своей приходно-расходной книге он имел обыкновение отмечать чем-то разгневавшего его преступника крестиком. Появление второго креста, перечёркивавшего первый, означало, что Уайльд решил сдать строптивца властям.

Обычно Уайльд просматривал всё ту же "Дейли каррент", раздел объявлений о поиске пропавших вещей, после чего сравнивал разыскиваемые предметы с добычей, принесённой ему его людьми. Далее он давал соответствующее объявление-ответ или отправлял к потерпевшему нарочного с условиями возвращения украденного. Жертвы ограблений готовы были платить треть или даже половину стоимости похищенного, чтобы вернуть золотые часы, жемчужное ожерелье или перстень с бриллиантом.

Совершенно особой статьёй стало хищение и возврат документов. Этот вид имущества открывал перед предприимчивым Уайльдом широкое поле шантажа.

Причём вовсе не было необходимости в реальном хищении документов. Представьте себе, например, появление все в той же "Дейли каррент" от 4 октября 1724 года такого объявления:

"1 октября был утерян блокнот чёрной шагреневой кожи с серебряными уголками и с некоторыми расписками. Указанный блокнот потерялся на Стрэнде, возле таверны "Фонтан", примерно в 7–8 вечера. Если кто-нибудь принесёт упомянутый блокнот господину Джонатану Уайльду в Олд Бейли, то получит гинею в качестве вознаграждения" 6.

6 Daily Currant, 4 окт. 1724 года. Пер. Д. Клугера.

Казалось бы, что тут особенного? Что следует из этого объявления, кроме того, что и сам господин Джонатан Великий, при всём его могуществе, тоже мог оказаться жертвой неразборчивого вора или обстоятельств (ну как и в самом деле потерял)? Ан нет! Вчитываемся – и выясняем следующее. Во-первых, что такое таверна "Фонтан"? Неискушённый современный читатель предположит – обычная таверна, кабак с номерами для постояльцев. Но лондонец двадцатых годов XVIII века был прекрасно осведомлён, что таверна "Фонтан" – бордель, публичный дом, в который респектабельные джентльмены не ходят, а если и ходят, то под чужими именами и, по возможности, не особенно это афишируя. Во-вторых – упоминание расписок означает, что имя человека, посещающего "Фонтан", хорошо известно: расписки, то есть долговые обязательства, подписываются подлинным именем, как же иначе? Ну, а гинея (немалые деньги) – цена сохранения секрета. Итак, некоего господина предупреждают, что его видели в сомнительном месте, что имя его известно, что его похождения могут быть преданы нежелательной огласке, если он не выплатит одну гинею. Кому? Ну, сказано же: Джонатану Уайльду, нашему воролову. Нет, не случайно, совсем не случайно полтораста лет спустя поминал его великий сыщик Шерлок Холмс:

"– Доводилось ли вам слышать о Джонатане Уайльде?

<...>

– Это выдающийся преступник, живший в прошлом веке.

<...>"

... В истории всё движется по кругу – и профессор Мориарти тоже не одинок.

Джонатан Уайльд был тайным заправилой лондонского преступного мира, которому за пятнадцать процентов комиссионных предоставлял свой мозг и организаторский талант" 7.

7 Артур Конан Дойл. Долина страха. Записки о Шерлоке Холмсе. СПб: Азбука, 2017. С. 27.

Как видим, сэр Артур Конан Дойл открыто признаётся, что его профессор Мориарти появлением своим в известной степени обязан Джонатану Уайльду. Но вот ведь парадокс: не только Мориарти, но и Холмс, при всём рыцарственном характере, в профессиональном смысле приходится родственником знаменитому преступнику.

Уайльд был настоящим стратегом преступности. Весь Лондон был разделён им на округа, и каждый округ закреплялся за кем-либо из "капитанов" – так называл Уайльд своих ближайших помощников. "Капитаны" строго следили за тем, чтобы воры и грабители, "ночной народ", не совершали набегов на чужую территорию и не паслись на чужих угодьях. Ни дать, ни взять – дети лейтенанта Шмидта с их "сухаревской конвенцией". Заметим сразу же, что нарушителей типа Паниковского среди людей Уайльда не наблюдалось. И то сказать, "генерал" был куда строже Шуры Балаганова. Да и механизм воздействия на нарушителей, способы их наказания Джонатан Уайльд отладил превосходно.

Общество на первых порах благоволило решительному борцу с преступностью (а именно так воспринимали действия Джонатана Уайльда обыватели). И он, в общем, давал определённые основания так думать. Например, в июле – августе того же 1724 года стараниями Джонатана Уайльда и его помощников был арестован двадцать один грабитель из так называемой банды Кэррика, бесчинствовавшей в Лондоне. Уайльд выручил за это огромные деньги – 840 фунтов, что примерно соответствует нынешним семидесяти пяти тысячам. Благодаря уликам, собранным Уайльдом, двадцать арестованных были осуждены; когда же один был признан по суду невиновным, Уайльд приложил максимум усилий и собрал достаточно доказательств вины оправданного, что позволило осудить и его. Все эти действия расписывались современной "генералу" прессой как бескомпромиссная борьба с уголовниками; между тем, в действительности, здесь имела место неприкрытая и жестокая конкурентная борьба между преступным синдикатом Уайльда и "вольными охотниками" или другими вороловами, не желавшими делиться с всесильным Уайльдом.

Правду сказать, проблема не только в неосведомлённости рядовых граждан о подоплёке тех или иных событий. В тогдашнем обществе господствовало убеждение, что лучше всего с преступниками справятся сами преступники. И потому многие, слыша, что одних преступников Уайльд сдаёт правосудию, а других прикрывает и даже поощряет на совершение новых преступлений, до поры до времени досадливо отмахивались: главное – вон сколько неисправимых воров, а пуще того – грабителей и даже убийц знаменитый воролов отправил в тюрьму, а то и на виселицу! Можно на некоторые его шалости закрыть глаза. Такая точка зрения пережила и Уайльда, и его врагов. Кое-где она дожила до нашего времени.

Генерал против маршала

Джонатан Уайльд был самым ярким, но отнюдь не единственным "вороловом", чья слава пережила его самого. На этом поприще конкуренцию ему долгое время составлял, например, уже упоминавшийся выше Чарльз Хитчен. Хитчен был старше Уайльда и деятельность свою в качестве "воролова" начал раньше.

Мало того: Уайльд осваивал азы сыскного искусства под заботливым патронажем Хитчена. При этом если будущий "генерал вороловов" пришёл к главному своему занятию из чисто преступного промысла (скупка краденого), то Хитчен – с противоположной стороны: ещё в 1712 году он купил должность городского вице-маршала. В те времена маршалов было двое, в их ведении находился общественный порядок в городе. Каждому маршалу подчинялись шесть стражей порядка пониже рангом, их непосредственным начальником и являлся вице-маршал. Городские маршалы присматривали за проститутками и сутенёрами, за бродягами и нелегальными торговцами. Вот такой ответственный пост и сумел занять Хитчен, выложив за это немалую по тем временам сумму – 700 фунтов (более 60.000 фунтов по сегодняшним меркам). Хитчен не был богат, его отец занимался столярными работами. Но выгодная женитьба принесла ему неплохое наследство. Теперь же, будучи вице-маршалом, он легко вернул потраченные деньги и приумножил своё состояние. Дело в том, что, помимо 100 фунтов, выделявшихся городскими властями в качестве годового жалованья, штрафы, которые маршал и его помощники взимали с нарушителей порядка, оставались в полном распоряжении маршала – в соответствии с существовавшими нормами. Таким образом, заведённый порядок способствовал не столько снижению уровня преступности, сколько увеличению числа штрафов.

Понятно, что Хитчену, занимавшему столь ответственный пост, сам Бог (или, скорее, чёрт) велел стать "вороловом". Он и стал таковым, выправив соответствующую лицензию и занявшись "розыском похищенного имущества". На самом деле эта формула скрывала заурядную скупку краденого (как видим, вице-маршал двигался с Уайльдом, если можно так выразиться, по встречным маршрутам).

Схема работы читателям уже известна: тот, кто не хотел продавать добычу Хитчену, отправлялся в тюрьму. Часть полученных таким образом вещей вицемаршал-"воролов" за вознаграждение возвращал владельцам.

В отличие от Джонатана Уайльда, умевшего лавировать между борьбой с преступностью и организацией преступлений так, чтобы публика была довольна, а воры слушались и помалкивали, Хитчен быстро нажил множество врагов. Уже в 1713 году его отстранили от должности из-за многочисленных жалоб от уличных торговцев на произвол и постоянные поборы: вице-маршал занимался не периодическим, от случая к случаю, взиманием штрафов, а полноценным рэкетом, обретшим широкий размах. Несмотря на временную отставку, Хитчена не лишили звания вице-маршала и даже сохранили за ним жалованье. Но он был вынужден проявлять бо́льшую осторожность в теневой деятельности. Вот тут-то опытный преступник (или опытный сыщик – и то, и другое название будут справедливы в определённом смысле) совершил ошибку. Роковую.

Джонатан Уайльд как раз в это время начинал свою деятельность "воролова" под патронажем вице-маршала. Хитчена обманула кажущаяся преданность Уайльда и его собственная жадность, вечный бич криминальных боссов. Что, впрочем, и неудивительно: бескорыстных преступников не бывает, следовательно, чем крупнее криминальный авторитет, тем больше он подвержен этому пороку. Хитчен не мог и не хотел отказываться полностью от криминальной – бо́льшей – части своего промысла. Он решил управлять созданным им преступным сообществом через преданного и неопытного Уайльда. И передал будущему "генералу вороловов" власть над значительной частью своих подданных-воров.

Оказалось, что вице-маршал жестоко ошибся. Уайльд был предан Хитчену лишь до тех пор, пока чувствовал себя не очень уверенно. Но тут сам Хитчен передал ему целую воровскую империю! О какой преданности можно говорить, когда речь идёт о власти и богатстве?!

Спустя короткое время все связи Хитчена сосредоточились в руках его протеже, а вице-маршалу оставалось лишь то скромное жалованье, которое выплачивали городские власти. Он скрипел зубами от ярости, лелеял планы отмщения, но пока что всё было тщетно. Ни денег, ни власти, ни влияния у вице-маршала в почётной отставке не оставалось.

В апреле 1714 года фортуна, кажется, улыбнулась Чарльзу Хитчену. Ему позволили вернуться к активной деятельности в качестве "воролова": в связи с окончанием Войны за испанское наследство, в Лондоне появилось великое множество бывших солдат и моряков, занявшихся кражами и разбоем. Тут уж властям стало не до мелких грешков опытных "вороловов".

Первым делом Хитчен попытался вернуть своё влияние на воров, отошедших к Уайльду. Не тут-то было! Уголовный мир почти весь безоговорочно признавал верховенство Уайльда и порывать с "генералом" не рисковал. Никто не желал заполучить напротив своего имени в приходно-расходной книге Джонатана Уайльда уже знаменитый двойной крест. Тогда Хитчен опубликовал памфлет (анонимно, но что такое анонимность в том мире?). Памфлет обвинял Уайльда в том, что именно он является организатором всех преступлений, совершаемых в британской столице.

Разумеется, живущему в стеклянном доме не стоит бросаться камнями.

Стоило появиться антиуайльдовскому памфлету, как тотчас появился памфлет антихитченовский. В этом сочинении о Чарльзе Хитчене говорилось, что вицемаршал является регулярным посетителем так называемых "домов Молли".

В тогдашней Британии так назывались специализированные бордели или особые потайные комнаты в тавернах, предназначенные для обслуживания гомосексуалистов. Хозяева таких домов и назвались "Молли", а их дома (и комнаты), соответственно, "домами Молли". "Молли" носили женскую одежду, пользовались женской косметикой и отзывались на женские имена. Существовали и особые ритуалы для посетителей – они представляли собой пародию на бракосочетание и даже имитацию родов. Вот такие дома и посещал вице-маршал Чарльз Хитчен и в таких ролевых играх участвовал – по утверждению анонимного источника.

Памфлет не был подписан, но Хитчен сразу узнал направляющую руку: Джонатан Уайльд продемонстрировал своё умение пользоваться компроматом и бить без промаха.

Хитчен испугался не на шутку. Он не сомневался, что Джонатан Уайльд легко представит в распоряжение судебных властей показания пары-тройки ярко накрашенных "Молли" и их подопечных, и тогда для вице-маршала настанут тяжёлые времена: в британском уголовном законодательстве XVIII века гомосексуализм был уголовно наказуемым деянием и обвиняемого могло ожидать суровое наказание, вплоть до смертной казни. Пришлось вице-маршалу немедленно оставить "генерала" в покое, довольствуясь поборами с проституток и мелких торговцев, находившихся вне поля зрения Джонатана Уайльда. Война двух полководцев закончилась, маршал проиграл генералу.

В апреле 1727 года Хитчен был арестован. Правда, вице-маршалу не предъявляли обвинений в организации краж или побегов из тюрьмы. Вспомнился ли памфлет, обвинявший Чарльза Хитчена в мужеложстве, или появились новые доносы на него, но случилось то, чего он панически боялся. Ему предъявили обвинения по этим двум пунктам: "мужеложство" и "склонение к мужеложству". Первое обвинение как раз и грозило смертной казнью. К счастью, суду его доказать не удалось. Доказано было лишь второе обвинение, по которому Чарльза Хитчена приговорили к штрафу и тюремному заключению. Хлопотами преданной жены его освободили раньше положенного срока – в том же 1727 году, в ноябре. Но звезда Хитчена уже закатилась навсегда и более взойти не могла. Бывший вице-маршал, патрон и соперник "генерала вороловов", вышел из тюрьмы больной, страдавший от последствий многочисленных побоев и издевательств. Он скончался через два или три месяца после освобождения. Его самоотверженная вдова осталась без средств к существованию и вынуждена была обратиться за помощью в городской совет. Там ей от щедрот выделили пенсию в размере 20 фунтов в год.

Так проходит мирская слава, так приходит мирская слава

Покончив с главным соперником, Уайльд продолжал подминать под себя лондонских уголовников, выдавая свои действия так же, как в случае с бандой Кэррика, за борьбу с преступностью. В 1724 году много шума наделала война между ним и неким Джеком Шепардом, известным также под кличкой "Джентльмен Джек". Новоявленный кумир лондонских уголовников был невысокого роста (всего 162 сантиметра) и хрупкого телосложения, но при этом обладал большой физической силой. Кроме того, Шепард отличался привлекательной (сегодня бы сказали: "интеллигентной") внешностью и пользовался успехом у представительниц слабого пола. В его "Автобиографии" (написанной, на самом деле, каким-то профессиональным писателем, возможно, самим Даниэлем Дефо) говорится, что именно женщина стала причиной превращения добропорядочного и искусного плотника в легенду преступного мира.

Начало истории Джентльмена Джека в какой-то степени повторяет начало истории Джонатана Великого. Шерше ля фам! Ищите женщину! В 1722 году двадцатидвухлетний Джон Шепард в трактире "Чёрный лев" закрутил роман с проституткой Элизабет Лайон, которую звали "Элджуортская Бесс". Бесс стала его возлюбленной (она была на полторы головы выше Шепарда и примерно во столько же раз тяжелее). Она же познакомила Джека с молодым мясником. Покупатели называли этого джентльмена мистер Джозеф Блэк, а близкие друзья – "Синерожий". Синерожий вскоре стал постоянным собутыльником и товарищем Шепарда.

Отмечу, что, хотя я пишу "мясник Блэк", "плотник Шепард", на самом деле Синерожий к тому времени освоил вторую, более прибыльную профессию взломщика, а Шепард под его чутким руководством занялся тем же бизнесом, и учителя своего превзошёл как в профессиональном мастерстве, так и в авторитете среди лондонских грабителей и воров. Именно он встал во главе самой дерзкой и удачливой шайки, на которую немедленно обратил внимание Джонатан Уайльд.

Взламывая замки на чужих дверях и очищая карманы добропорядочных граждан, лондонские воры XVIII столетия отнюдь не отказывались от своих первых, вполне безобидных и даже уважаемых профессий. Днём они на самом деле торговали мясом, сколачивали табуретки и шили сапоги. И Шепард действительно пользовался среди лондонцев популярностью как очень хороший плотник, а у Блэка хозяйки охотно покупали свежее мясо для бифштексов и ростбифов. Чужую собственность эти добропорядочные буржуа присваивали по ночам. В свободное от основной работы время.

Звезда Шепарда взошла на преступном небосклоне стремительно и горела ярко. Весной 1723 года, при участии своего младшего брата Томаса и возлюбленной, он совершил первую кражу. А дальше последовала целая серия удачных набегов на дома добропорядочных лондонцев. По удивительной случайности, все ограбленные были клиентами плотника Шепарда, и все пострадавшие от ночных визитов дома миниатюрный плотник посещал днём – исключительно для плотницких работ, в которых он, как я уже отмечал, был весьма искусен.

В течение 1723 года Джентльмен Джек с сообщниками совершил серию дерзких ограблений, принесших ему шумную славу. Но затем фортуна отвернулась от не в меру удачливого грабителя.

Была арестована Элджуортская Бесс. И тут Шепард совершил первый поступок, легший в фундамент легенды о нём: он выкрал свою возлюбленную из тюрьмы. Но вскоре в тюрьму попал его брат и сообщник Томас. Томасу грозила виселица, и он, ради смягчения наказания, выдал Джека. Для ареста власти прибегли к помощи "генерала вороловов", который с удовольствием отрядил на это дело своего помощника Джеймса Сайкса по кличке "Ад-и-Ярость".

Так Джентльмен Джек впервые оказался в тюрьме. И пробыл в ней... ровно три часа. Через три часа после водворения за решётку Джек бежал. Он спустился из камеры с помощью сплетённых простыней, как был, в кандалах. Смешался с толпой на улице и исчез. Рассказывали, что он вдобавок ещё и крикнул: "Держи вора!" (или что-то в этом роде) – и пустил уличных зевак и подоспевших стражей закона по ложному следу.

На свободе Шепард не задержался, попался на первом же взломе. Бесс навестила его в тюрьме, была узнана тюремщиками и тоже тотчас арестована. Из Ньюгейтской тюрьмы на этот раз они бежали вместе, выбравшись во двор, а затем преодолев семиметровую стену. Убежище сладкая парочка (так и хочется назвать их Бонни и Клайд XVIII века!) нашла в Фулхэме – вотчине Уайльда. Уайльд был не прочь поспособствовать удачливому беглецу, но потребовал свою долю от добычи. Шепард отказался и... тут же, в очередной раз, оказался в тюрьме: Уайльдуголовник немедленно уступил место Уайльду-воролову, который и сдал немедленно строптивого грабителя властям. Со всеми необходимыми доказательствами.

"Генерала" можно понять: среди сообщников Шепарда были несколько людей Уайльда, строптивость "благородного разбойника" могла негативно сказаться на авторитете Уайльда, что, в свою очередь, чувствительно отозвалось бы на кармане последнего. Вот тут и началась настоящая война между "благородным разбойником" Джоном Шепардом и "генералом вороловов" Джонатаном Уайльдом. Вернее, не началась, а перешла в активную фазу – началась она раньше, когда "адский" Джеймс Сайкс, по приказу "генерала" помог властям арестовать Джентльмена Джека.

Вражда между Уайльдом и Шепардом стала объектом пристального внимания публики. Её история легла в основу знаменитой пьесы английского драматурга Джона Гэя "Опера нищего" и, соответственно, её не менее знаменитой переработки "Трёхгрошовая опера", принадлежащей перу Бертольта Брехта. Уайльда драматург изобразил в образе всемогущего мистера Пичема, повелевающего криминальной империей, а его противника – в образе элегантного налётчика и грабителя Макхита, знаменитого Мэкки-Ножа:

"У акулы зубы – клинья,

Все торчат, как напоказ.

А у Мэкки – нож, и только,

Да и тот укрыт от глаз..." 8

8 Брехт Б. Мамаша Кураж и её дети. Пьесы. М.: Текст, 2008. С. 11.

Во многом события пьесы восходят к подлинным перипетиям той войны.

Правда, в пьесе конфликт случился из-за того, что дочь мистера Пичема влюбилась в Макхита. В жизни никакой любовной интриги не было, как говорят гангстеры в американских фильмах, "ничего личного – только бизнес". А вернее – обоюдная жадность.

Шепард ещё трижды ухитрялся бежать из тюрьмы. Но всякий раз попадался, разумеется, при активной помощи Уайльда. В конце концов, он был приговорён к смертной казни. Шепард сидел в ожидании казни, а у Уайльда случился конфликт с "крёстным" Джентльмена Джека – Джозефом Блэком (Синерожим). Тем самым, который днём был хозяином мясной лавки, а ночью – взломщиком. В свободное от рубки мяса время Синерожий как-то неожиданно стал владельцем шикарных золотых часов (с мясниками в те времена такие вещи случались). Уайльд потребовал отдать часы ему. Он уже успел поместить объявление в "Дейли каррент" о случайно найденных часах, с подробным их описанием, и настоящий хозяин часов связался с ним.

Но Блэк вдруг заартачился. То ли часы приглянулись ему самому, то ли плата, предложенная Уайльдом, показалась недостойной внимания. Словом, он отказался. Вообще, у Уайльда было правило не сразу возвращать украденные вещи законным владельцам. Он позволял своим людям пользоваться добычей некоторое время: мужчины разгуливали в дорогом платье, с массивными тростями, золотыми часами и перстнями, женщины – с бриллиантовыми украшениями. Но "генерал" всё это делал не для того, чтобы потакать суетным пристрастиям, вовсе нет.

Разряженные по последней моде, сверкающие драгоценностями воры легко сближались с доверчивыми обывателями. Таким образом, краденое служило главным целям Уайльда: продвижению криминального бизнеса.

Но Синерожий не захотел расставаться с модным атрибутом процветания.

Упёрся, как один из быков, чьи туши он ловко разделывал в своей лавке. Уайльд рассвирепел: помимо всего прочего, он справедливо считал такое поведение откровенным предательством, ибо Синерожий являлся одним из "капитанов" Уайльда, тех самых особо доверенных подручных, с чьей помощью "генерал" управлял своим синдикатом. Джозеф Блэк играл с огнём, но не понимал этого. Судя по описанию Генри Филдинга, был он чрезвычайно силён, весьма жесток и непроходимо глуп. Ещё и тщеславен – по словам всё того же Филдинга, "честолюбием мясник был наделён сверх всякой меры". Синерожий оказался в тюрьме. Его карьера на этом закончилась. Блэк был приговорён к смертной казни. На суде он умолял дававшего показания Уайльда спасти его; когда же "генерал" отказался, рассвирепевший мясник бросился на него и едва не убил. Каким-то образом в его руках оказался маленький, но острый перочинный нож, и этим ножом "капитан" Синерожий попытался перерезать горло "генералу вороловов" (по другим данным, подсудимый пырнул коварного свидетеля в живот). Спохватившаяся охрана с трудом оттащила осуждённого силача от Уайльда. Через месяц Блэк был повешен. Ему едва исполнилось двадцать четыре года. На судебный инцидент поэт и драматург Джон Гэй отозвался сатирической балладой "Ньюгейтский венок", которую уличные певцы почти тотчас переименовали в "Балладу Синерожего".

Ньюгейтский венок

Ньюгейтским баронам, чьи пальцы ловки,

Кто ловит в карманах чужих кошельки,

Кто запросто купит десяток сутяг,

А смотрит невинней бездомных бродяг, –

Вот новость для вас,

В сей радостный час:

Подарочек вам Синерожий припас.

Он нож перочинный припрятал – теперь

Ломайте без страха сундук или дверь.

В суде Синерожий ответы давал,

И подле себя стукача увидал:

Там Джонни-доносчик спокойно сидел,

Вскипел Синерожий от этаких дел.

Тут ножик блеснул,

По глотке плеснул...

Судья зазевался, и стражник зевнул.

Вдове сороковник отдали9. Теперь

Ломайте без страха сундук или дверь.

Иной мне заметит – а что при дворе?

В соборе, парламенте, монастыре?

Воруют – а им ордена да почёт,

Такие ловчилы и вовсе не в счёт?

9 Намек на обычную "таксу" воролова – сорок фунтов за каждого преступника, осуждённого с его помощью.

"Баллада Синерожего"

Казну потроша,

Крадут до гроша

Крадут у монарха и у торгаша.

А тут Синерожий помог, и теперь

Ломайте без страха сундук или дверь.

И для махинаций – путей миллион:

Даст взятку судье – назовёт: "Пенсион",

Коль врач украдёт – говорит: "Гонорар".

Церковник – мол, это не кража, а дар.

А вот – адвокат,

Грабителю брат:

На службе удобнее красть во сто крат.

И вам поспокойнее стало – теперь

Ломайте без страха сундук или дверь.

Воруй на таможне, налоги воруй,

В суде распинайся и в карты мухлюй.

В конторе акцизной шустри штукарём,

Ещё – за церковным воруй алтарём,

И нет палача,

Не рубят сплеча,

Никто не боится угроз стукача:

Зарезал его Синерожий – теперь

Ломайте без страха сундук или дверь! 10

10 John Gay. Newgate's Garland: https://www.poetrynook.com/poem/newgates-garland. Перевод Д. Клугера.

На самом деле нож Блэка не отправил Джонатана Уайльда в преисподнюю.

Хотя, как показали дальнейшие события, именно горло, а, вернее, шея оказалась слабым местом "генерала вороловов". В "Балладе Синерожего" уже обозначен подлинный адресат будущей сатиры Джона Гэя – высокопоставленные воры, ничем не отличающиеся от двух повздоривших уголовников. Это обеспечило стихотворению широкую популярность: в день смертной казни Джозефа Блэка её распространяли в толпе, собравшейся рядом с эшафотом. А Джон Гэй, спустя некоторое время, написал свою бессмертную "Оперу", развив обличительный пафос "Баллады Синерожего".

Во время суматохи, случившейся из-за нападения Блэка на Уайльда, Шепард совершил свой последний побег из Ньюгейта. Его вновь поймали, на этот раз –окончательно. Через пять дней после казни Синерожего, на виселице окончил свои дни и его лихой крестник. На казнь продавались билеты, а непосредственно возле эшафота бойко торговали "Автобиографией" Джека Шепарда, написанной от его имени Даниэлем Дефо, посещавшим Джентльмена Джека в тюрьме. Гравюра, помещённая в брошюре, изображала знаменитого вора в камере, с кандалами на руках и ногах.

Хочу обратить внимание на то, что бурная преступная деятельность Джентльмена Джека, вместившая пять (!) побегов из тюрьмы, шесть арестов, десятки романов с первыми красавицами лондонского дна, сотни краж и грабежей – длилась всего-навсего полтора года: весной 1723 года он совершил свою первую кражу, а осенью 1724, в возрасте двадцати двух лет, окончил свою жизнь в петле.

Его изящное сложение напоследок сыграло с ним злую шутку: из-за малого веса он промучился в петле на четверть часа дольше, чем грузный Джозеф Блэк.

Уайльд, раненый своим взбунтовавшимся капитаном, в это время всё ещё находился в постели и не мог полюбоваться мучениями своих врагов. Их казнь стала вершиной его карьеры воролова. После этого события популярность Уайльда стремительно пошла вниз. Роковая рана, нанесённая ему Синерожим прямо в зале суда, удивительным образом изменила отношение к "генералу" в обществе. То ли потому, что толпа не любит слабых, то ли потому, что безобразная сцена в суде даже самым наивным обывателям показала, что знаменитый воролов приятельствовал со столь же знаменитыми преступниками. Как раз в это время ужесточился закон, согласно которому смертной казни подлежали не только грабителирецидивисты, но и организаторы преступлений, сами на дело не выходившие. И этот закон словно специально написан был для Джонатана Уайльда. Уже 15 февраля он был арестован. Его обвинили в организации побега одного из арестованных ранее преступников. Оказавшись в тюремной камере, Уайльд поначалу не терял оптимизма и продолжал руководить своей шайкой из стен Ньюгейта.

Но общественное мнение, ранее благоволившее "генералу вороловов", теперь было настроено не в его пользу. Во многом этому способствовали два фактора.

Во-первых, незадолго до того произошёл скандал с банкротством так называемой "Компании Южных морей" – грандиозной аферой, обездолившей многих рядовых граждан, вложивших деньги в её бумаги 11. Справедливо или нет, но имя Джонатана Уайльда связывали с этим скандалом. Во-вторых – Джек Шепард, казнённый с прямой подачи и благодаря показаниям Уайльда, был чрезвычайно популярен среди лондонских низов. А первым толчком стал описанный нами инцидент во время процесса над Джозефом Блэком: слишком многие слышали, как Блэк прямо обвинил "генерала" в предательстве и организации многочисленных краж:

11 Историки спорят по сей день – был ли крах компании сознательным мошенничеством или стечением обстоятельств. Не будучи специалистом, я решил не вдаваться в подробности этого дела – в нашем случае, мнение об этом банкротстве современного ему общества Британии важнее реальной подоплёки случившегося.

"И вот, когда были раскрыты обширные замыслы Уайлда, кое-кому показалось, что, при всём их величии, они, как и проекты большинства таких людей, имели целью скорее славу самого великого человека, нежели вящую пользу для общества; а потому кое у кого из тех, кто почитал это своей прямой обязанностью, возникло намеренье остановить победное шествие нашего героя; в частности, один учёный судья, великий враг величия этого рода, добился введения в один из парламентских актов оговорки, представлявшей собою ловушку для Уайлда, в которую он вскоре и попался. По новому закону плут мог привлекаться к уголовной ответственности за свершение кражи чужими руками. Закон был так тонко рассчитан на сокрушение всякого величия на путях плутовства, что нашему герою поистине невозможно было от него уйти" 12.

12 Филдинг Г. История покойного Джонатана Уайльда Великого. Пер. Н. Вольпин. / Генри Филдинг. Избранные сочинения. М.: Художественная литература. 1989. С. 233.

Действительно, именно в это время (и, возможно, в связи с описанным инцидентом) суды начали карать не только непосредственных исполнителей преступления, но и организаторов, из тех, кто, подобно Уайльду, стремился загребать жар чужими руками.

Судебный процесс над Джонатаном Уайльдом затянулся надолго, в ходе его всплыли многие подробности деятельности "генерала вороловов" и его организации. 15 мая 1725 года суд вынес ему смертный приговор. 24 мая Уайльд был казнён. Накануне казни он пытался покончить с собой, выпив настойку лауданума, но остался жив. На виселицу его, находившегося в полубессознательном состоянии, тащили под руки. Вместе с Уайльдом были казнены три его "капитана".

Тело казнённого тайно похоронили во дворе церкви Сент-Панкрас, рядом с могилой его третьей жены Элизабет Манн, умершей в 1718 году (он просил об этом перед смертью). Могила в церкви не стала местом последнего упокоения Уайльда. В 1749 году его тело эксгумировали и продали Королевскому хирургическому колледжу. Но об этом читателю уже известно.

Среди деятелей культуры, обессмертивших имя Джонатана Уайльда, был выдающийся английский писатель Генри Филдинг. В 18-летнем возрасте Филдинг стал свидетелем казни "генерала вороловов". Спустя восемнадцать лет, в 1743 году, увидела свет повесть (иногда её называют первым романом писателя) "История жизни покойного Джонатана Уайльда Великого" (выше я уже цитировали эту книгу). Повесть обрела большую популярность, в том числе, и в России: произведение Филдинга было переведено Иваном Сытенским и издано под названием "Деяния господина Ионафана Вилда Великого". О популярности его свидетельствует, например, тот факт, что выдающийся русский военачальник А.В. Суворов любил цитировать выражение из этой книги, которое автор приписал своему герою (а возможно, подлинный Уайльд действительно говорил нечто подобное; во всяком случае, Филдинг подаёт афоризмы своего героя как подлинные слова): "Достойной императорской раб в умеренности заслуг не терпим; хорошо когда скоро; но правило Ионафана Великого отлагати мщение до удобного времени" 13, – и восхищался стратегической мудростью "генерала вороловов".

13 Суворов А.В. Письмо П.И. Турчанинову от 21.09.1778 г. / Суворов А.В. Письма. М.: Наука, 1986. С. 52.

Вообще же правила Джонатана Великого в изложении Филдинга запоминаются – они, действительно, афористичны:

"1. Никогда не причиняй другому больше зла, чем это необходимо для осуществления твоих намерений: ибо зло слишком дорогая вещь, чтобы им бросаться зря.

2. Не делай различия между людьми по склонности к ним; с равной готовностью приноси любого в жертву личному своему интересу.

3. Никогда не сообщай о деле больше, чем нужно знать лицу, которому поручается его исполнить.

4. Не доверяй тому, кто обманул тебя, ни тому, кто знает, что обманут тобой.

5. Не прощай ни единого врага, но будь осторожен в мести, а зачастую и медлителен.

6. Сторонись бедного и горемычного, держись как можно ближе к влиятельному и богатому.

7. Сохраняй на лице и в осанке неизменную важность и во всех обстоятельствах строй из себя мудреца.

8. Разжигай между участниками своей шайки вечную зависть друг к другу.

9. Никогда никого не награждай в полную меру заслуги; но неизменно при этом внушай, что награда выше её.

10. Все люди – подлецы или глупцы, а чаще всего и то и другое вместе.

11. С добрым именем, как с деньгами, приходится разлучаться или, по меньшей мере, рисковать им, чтобы оно принесло владельцу выгоду.

12. Добродетели, как драгоценные камни, легко подделываются; в обоих случаях фальшивка служит к украшению того, кто в неё рядится, и лишь очень немногие обладают достаточным знанием или умением разбираться, чтобы отличить поддельную драгоценность от настоящей.

13. Многие погибли оттого, что зашли в мошенничестве недостаточно далеко; игрок может остаться в проигрыше, если не рискует в игре.

14. Человек кричит о своих добродетелях, как лавочник выставляет свой товар, – чтобы на них заработать.

15. Сердце – надлежащее место для ненависти, любовь и дружбу носи на лице" 14.

14 Филдинг Г. История покойного Джонатана Уайльда Великого. Пер. Н. Вольпин. / Генри Филдинг. Избранные сочинения. М.: Художественная литература. 1989. С. 274–275.

Разумеется, интеллектуальный цинизм, характерный для этих правил (обнаруженных якобы в рабочем кабинете Уайльда после его ареста), присущ не скупщикам краденого, а птицам более высокого полёта. Что и неудивительно: своей сатирой Филдинг, так же, как до него Джон Гэй, метил отнюдь не в изобличённого преступника. Истинной целью был глава правительства Р. Уолпол. Уолпола, как и Уайльда, называли "Великим человеком". Если в обществе в те времена произносили "Великий человек", присутствующие сразу понимали, что речь идёт о премьер-министре. Тем комичнее оказывался эффект, когда после паузы шло имя "...Джонатан Уайльд".

И всё-таки "История Джонатана Уайльда" содержит немало достоверных обстоятельств жизни и смерти Уайльда – например, случай с часами, украденными Синерожим; сцена в суде; наконец, финал истории Джонатана Великого.

Интересен тот факт, что Филдинг интересовался делом Уайльда не только как писатель-сатирик и активный политик, но и как один из творцов современной правоохранительной системы Великобритании. Именно Генри Филдинг, будучи судьёй, в 1749 году организовал первое профессиональное подразделение лондонской уголовной полиции, получившее поначалу насмешливое название "Бегуны с Боу-стрит" или "красногрудые" (по цвету выданных им в качестве униформы красных жилетов). Благодаря судье Филдингу нечистых на руку "вороловов" сменили государственные служащие. Первоначально подразделение насчитывало всего лишь шесть человек. От "вороловов" они отличались тем, что находились на службе городских властей и платили им городские власти из бюджета, который выделялся правительством. "Бегуны" работали по заданию Филдинга и под его контролем, а находилась резиденция судьи по адресу Боу-стрит, 4 (отсюда и название). Эти полицейские не занимались патрулированием, но задерживали преступников от лица городских властей и имели право преследовать их по всей Британии.

Возглавил новую службу Сондерс Уэлч, бывший бакалейщик, выбранный главным констеблем Холборна. Сотрудников он отбирал из тех бывших констеблей, которые готовы были пройти обучение законам и выполнять работу. Разумеется, на создание государственной альтернативы скомпрометировавшего себя института "вороловов" Генри Филдинга подвигла не только скандальная история Джонатана Уайльда. Но и это громкое дело сыграло немаловажную роль.

Когда Филдинг ушёл в отставку с поста судьи в 1754 году, его сменил младший брат Джон Филдинг, на протяжении четырёх лет бывший его помощником.

Несмотря на серьёзные физические недостатки (он был слепым от рождения), Джон Филдинг по прозвищу "Слепой Судья с Боу-стрит", превратил организованное его старшим братом подразделение в первую по-настоящему эффективную полицейскую службу Лондона, позднее дополнив её конными патрулями. "Слепой судья с Боу-стрит" и его "бегуны" фигурируют в историческом детективе Джона Диксона Карра "Бесноватые", действие которого разворачивается в 1757 году. Кстати, среди действующих лиц там имеются и "вороловы".

Филдинговское детище просуществовало девяносто лет. Его расформировали в 1829 году в связи с реформами премьер-министра Роберта Пиля, основавшего в Лондоне муниципальную полицию. Эти полицейские немедленно получиили презрительно-насмешливое наименование "бобби" – по имени основателя. "Бобби" сменили на лондонских улицах "красногрудых".

Верни долг по-хорошему!

"...В то время занятие моё было мне в новинку. Мой опыт насчитывал менее чем два года, и я ещё постигал секреты профессии. В последний раз я выходил на ринг около пяти лет назад, тогда мне было двадцать три года. Когда моя карьера столь трагично закончилась, я находил разные способы заработать себе на жизнь или, правильнее было бы сказать, на пропитание. Не могу гордиться большинством из этих способов, но они меня научили многому из того, что оказалось полезным впоследствии. Одно время я служил по найму на судне, которое курсировало между южным побережьем Англии и Францией, но судно это, как догадался мой проницательный читатель, не принадлежало флоту его величества. После того как капитана судна арестовали за контрабанду, я сменил несколько профессий и занимался даже, стыдно признаться, тем, что грабил дома и промышлял разбоем на большой дороге. Подобные виды деятельности полны романтики, но едва ли прибыльны, и к тому же надоедает постоянно видеть своих друзей с петлёй на шее.

Поэтому я поклялся себе, что вернусь в Лондон и буду искать честный способ зарабатывать на жизнь..." 15

15 Лисс Д. Заговор бумаг. Пер. И. Нелюбовой. СПб.: Азбука-классика, 2006. С. 23.

Так начинается роман "Заговор бумаг" Дэвида Лисса, один из самых примечательных исторических триллеров, написанных в последнее время. Занятие, о котором тут говорит главный герой, делает его коллегой рассмотренных выше персонажей: повествование в "Заговоре бумаг" ведётся от лица охотника за ворами – "воролова". Зовут его Бенджамен Уивер, и прежде чем ступить на путь профессионального борца с преступностью, он прославился как столь же профессиональный боксёр по прозвищу "Лев Иудеи". В юности его звали Бени Лоренцо, он происходил из семьи евреев-сефардов, бежавших из Испании в Англию от преследований инквизиции. Отсюда и его спортивное прозвище. Действие же романа разворачивается вокруг уже упоминавшегося банкротства "Компании Южных морей". Что же до действующих лиц, то вот уже хорошо известный джентльмен:

"К тому времени, о котором я веду свой рассказ, подобных заказов почти не стало, так как в роли лучшего охотника за ворами прославился отъявленный мошенник по имени Джонатан Уайльд. Для многочисленных жертв грабежа Уайльд был просто волшебником: он мог разыскать едва ли не любого вора в Лондоне и вернуть владельцам едва ли не любую украденную вещь..." 16 [курсив мой. – Д. К.].

16 Там же. С. 28.

Коль скоро и центральное событие подлинное, и среди героев – реальные лица, уместно задаться вопросом о подлинности главного героя – бывшего спортсмена, ставшего "вороловом". В романе он отличается от своих коллег-конкурентов честностью и благородством. Но существовал ли такой человек в действительности?

Дэвид Лисс понимал, что этот вопрос читатели зададут непременно, и в послесловии к своему роману на него ответил:

"Такого человека, как Бенджамин Уивер, в реальности не было, но на создание этого персонажа меня вдохновили мемуары Даниэля Мендозы (1764–1836), который приписывает себе изобретение того, что он назвал "научным методом бокса", и который позднее стал профессиональным сборщиком долгов" 17.

17 Там же. С. 634.

Как видим, прототип Бенджамена Уивера-Лоренцо жил гораздо позже и конкурировать с Джонатаном Уайльдом не мог. Но многое в характере и биографии героя "Заговора бумаг" и следующего романа "Ярмарка коррупции" действительно почерпнуто из воспоминаний Даниэля Мендозы, написанных в 1810 году и впервые опубликованных в 1816-м. Кто же такой Даниэль Мендоза и какое отношение имеет он к теме нашей книги?

Даниэль Мендоза родился 5 июля 1764 года в семье Абрахама Мендозы, еврея, эмигрировавшего из Португалии в Британию, спасаясь от религиозных преследований. Жизнь в одном из самых опасных районов Лондона сделала его превосходным кулачным бойцом, несмотря на малый рост и вес. В 1792 году Мендоза выиграл поединок на чемпионское звание и удерживал за собой этот титул в течение почти четырёх лет. Он стал первым евреем – чемпионом Англии в этом виде спорта. В 1795 году Мендоза проиграл бой претенденту и ушёл с ринга.

Дважды он пытался вернуться в спорт и вновь стать чемпионом. В последний раз Мендоза вышел на бой с чемпионом в возрасте 56 лет. Его противником был Том Оуэн. Бой закончился неудачно, и Мендоза окончательно оставил бокс. Не выступая сам на ринге, он много занимался подготовкой молодых боксёров и даже написал книгу "Искусство бокса", в которой впервые уделил место таким важным составляющим подготовки спортсмена, как специальная диета и освоение тактики нападения и защиты.

"А вот резкие черты Дэна Мендозы, еврея, который незадолго до того покинул ринг; он прославился изяществом и ловкостью приёмов, и они непревзойдены по сей день" 18. Таким предстаёт этот человек в историческом романе Артура Конан Дойла "Родни Стоун".

18 Конан Дойл А. Родни Стоун. Пер. Раисы Облонской и Норы Галь. / Дойл А.К. Собр. соч. в 14 тт. Т. 8. М.: Терра. 1998. С. 369.

Но увы! Мендоза был классным спортсменом и замечательным тренером. А вот бизнесменом оказался никудышным. Пробовал всё на свете, вплоть до выступлений в театральной пантомиме. Пытался освоить и куда менее безобидные с точки зрения закона профессии (контрабандиста, пирата, ростовщика). И то, что вымышленный Бенджамен Уивер говорит о своей жизни по завершении спортивной карьеры, вполне соответствует многочисленным занятиям, перепробованным в таких же обстоятельствах его реальным прототипом Даниэлем Мендозой.

Среди прочего Мендоза попробовал себя и на поприще "воролова". Правда, как верно пишет Лисс, бывший спортсмен специализировался не столько на розыске преступников или похищенного, сколько на преследовании несостоятельных должников и выбивании долгов. Выбивании – в прямом смысле слова.

Но и это занятие особых дивидендов ему не принесло. Мало того: в конце жизни и сам Даниэль Мендоза оказался в роли гонимого и преследуемого такими же специалистами по несостоятельным должникам. Он окончил жизнь в сентябре 1836 года в долговой тюрьме, куда попал после очередной неудачной попытки наладить бизнес. Мендозу похоронили на еврейском сефардском кладбище, а в 1970-м году, когда земля старого кладбища понадобилась для расширения Королевского колледжа, останки великого боксёра, вечного должника и профессионального выбивателя долгов были перезахоронены в общей могиле в Эссексе.

На другом краю Европы

Потомки назвали его почему-то "русским Картушем", сравнивая с прославленным французским вором XVIII столетия. Между тем, по своим деяниям этот "русский Картуш" был значительно ближе к Джонатану Уайльду "Великому".

Можно сказать, русский собрат и коллега знаменитого "генерала вороловов".

А звали его Иваном Осиповым, хотя куда большую известность он приобрёл под кличкой "Ванька Каин". Он родился в 1718 году и был крепостным крестьянином богатого купца Павла Дмитриевича Филатьева. Если верить его "Автобиографии" (так же, как подобные сочинения в Англии, она, конечно же, принадлежала перу не самого Осипова-Каина, по всей видимости, неграмотного, а какого-то профессионального литератора), преступные склонности у него проявились достаточно рано – равно как и изобретательность в кражах и мошенничествах.

Поначалу Осипов воровал в хозяйском доме по мелочам, в соседских домах. Добычу его составляли неприбранные оловянные тарелки, медная посуда, украденные в ближних дворах куры да утки. Украденное он сбывал в Охотном ряду, где многие лавочники не брезговали скупкой и продажей похищенных вещей. На вырученные деньги Иван кутил в кабаках, иной раз не возвращаясь домой по несколько дней.

В кабаке же он и познакомился с неким отставным матросом (или солдатом) Петром, работавшим на парусной фабрике и отзывавшимся на кличку "Камчатка".

Вместе они сговорились ограбить осиповского хозяина Филатьева: Осипов похвалялся, что знает, где его хозяин прячет добро, и может вскрыть замки заветного сундучка. Задуманное было выполнено с той наглостью, виртуозностью и, если можно так выразиться, воровской иронией, которые, в дальнейшем, отличали нашего героя.

Дождавшись, пока Филатьев и все домашние уснули, Осипов извлёк из тайника заранее приготовленные инструменты, проник прямо в господскую спальню, где буквально в две секунды вскрыл заветный сундучок, извлёк оттуда значительную часть денег (но не все), переоделся в господское платье и выбрался наружу, где у ворот ожидал его сообщник. Здесь Осипов (если верить его биографии и основанной на ней лубочной повести Матвея Комарова), оставил у ворот записку:

"Пей воду, как гусь; ешь хлеб, как свинья; а работай у тебя чёрт, а не я" 19. Этот красочный штрих, по всей видимости, легенда: как уже было сказано, Осипов был неграмотным и никакой записки оставить не мог. В то же время, судя по воспоминаниям о нём, дерзкий преступник действительно отличался любовью к красному словцу, эффектному и афористичному.

19 Комаров М. Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина / Ванька Каин. М.: Эксмо (Русская классика), 2008. С. 286.

Опасность двум отчаянным ворам грозила при прохождении специально созданных рогаток и караульных будок, по ночам перекрывавших дороги из одной части Москвы в другую: караульные непременно останавливали подозрительных ночных странников. Чтобы избавить себя от этой опасности, изобретательные

Осипов и Камчатка совершили ещё одно преступление. Обманом проникнув в дом священника, жившего по соседству с Филатьевым, они сменили здесь одежду: Осипов обрядился в священническую рясу, а Камчатка – в полукафтанье дьячка; стоявшим у городских рогаток караульным преступники объясняли, что торопятся на соборование умирающего, и так беспрепятственно выбрались из той части Москвы, в которой жил Филатьев, и оказались в Китай-городе. Здесь они примкнули к воровскому сообществу, обитавшему "под Каменным мостом". Так началась полноценная преступная карьера Ивана Осипова. А вскоре случилась история, после которой за ним и закрепилась кличка "Ванька Каин".

Осипова узнали на улице люди его бывшего хозяина и тут же схватили. Купец посадил грабителя на цепь у столба, врытого посреди двора. Вот тогда-то одна дворовая девка, вынесшая Осипову попить, шепнула ему, что на днях в доме случилось страшное дело, заставляющее самого Филатьева и его людей дрожать от страха. Оказывается, слуги купца в пьяной драке убили какого-то солдата. От тела избавились, выбросив его в колодец. Девка сообщила Осипову все подробности, о которых знала. Пойманному только того и надо было. Дождавшись, когда во дворе появились позванные купцом полицейские, он громко воскликнул:– Слово и дело государево!

Согласно указу 1649 года, эта фраза означала, что выкрикнувший её желает сделать донос о государственном преступлении. Особое распространение такие доносы получили при Петре I и его преемниках. Слышавшие этот возглас чиновники немедленно забрали Осипова в Сыскной приказ (как называлась в России XVII–XVIII вв. служба уголовного розыска). Опасаясь, что секретарь сообщит о показаниях Осипова его бывшему хозяину, он, несмотря на угрозу телесного наказания, согласился изложить свой донос только графу Салтыкову – главе Московского сыскного приказа.

По словам Осипова, Филатьев "на сих днях убил в своём доме ландмилицкого солдата и, завернувши в рогожный куль, приказал бросить в сухой колодезь..." 20

20 Там же. С. 290.

В своей автобиографии (написанной, впрочем, не им, но с его слов) Осипов пишет чуть иначе: "...Помещик мой ландмилицких солдат потчевал деревянными цепами, что рожь брюзжат, из которых один солдат на землю упал; то помещик мой, видя, что оный солдат по-прежнему ногами не встал, дождавшись вечера, завернул его в персидский ковёр... и велел снести в сухой колодезь..." 21

21 Мордовцев Д. Ванька Каин. Исторический очерк. / Мордовцев Д. Ванька Каин / Царь Петр и правительница Софья / Царь и Гетман. М.: Планета, 1994. С. 20.

Тут следует внести некоторую ясность для современного читателя. Избиение, а тем более, убийство солдат считалось в те времена тяжким, но главное, государственным преступлением. Поскольку солдат считался "государевым человеком", должностным лицом. Что там произошло в действительности, с чего вдруг богатый купец и его слуги учинили кровавую расправу над "государевыми людьми", мы сегодня сказать не можем. Речь в доносе идёт о солдатах "ландмилицких".

Ландмилицкие полки представляли собой особый род нерегулярных и полурегулярных войск, существовавший в России со времён Петра I и до 1807 года, когда ландмилиция была упразднена. Её личный состав формировался из так называемых "однодворцев" – беднейших дворян, лично независимых, не перешедших в крестьянское сословие, но вынужденных заниматься земледелием. В то же время обычные полки набирались из бывших крепостных. Нередки были случаи, когда в "ландмилицкие" полки записывались беглые крестьяне, скрывавшие своё происхождение. Возможно, в данном случае мы имеем дело с чем-то подобным – например, Филатьев мог узнать в ландмилицком солдате беглого своего крепостного. Могли быть и какие-то счёты между дворовыми людьми купца и ландмилицкими солдатами, приведшие к драке с роковыми последствиями.

Так или иначе, купец и его люди были арестованы. В высохшем колодце посередине филатьевского двора действительно обнаружился труп умершего от побоев солдата. Арестованным предъявили серьёзнейшее обвинение в государственном преступлении.

Филатьеву удалось доказать непричастность к убийству; дворовых же приговорили к различным видам наказания. Что до доносчика, то его отпустили с миром, и он благополучно вернулся к ворам и грабителям в Китай-город. С той поры он и начал прозываться Ванькой Каином. То ли из-за доноса, то ли из-за особой изворотливости, хитрости и жестокости, с которой совершал преступления. Вскоре он перебрался из Москвы на Волгу, примкнул к шайке разбойничьего атамана Михаила Зори, затем вновь вернулся в Москву.

Перечислять его уголовные подвиги я не буду, поскольку нас интересует другая деятельность этого персонажа.

Она началась вскоре после восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны, дочери Петра Великого. Случилось это знаменательное событие 25 ноября 1741 года в результате дворцового переворота. Коль скоро политические преступления (а тут они, безусловно, имели место) не являются предметом нашего рассмотрения, я опущу подробности. Отметим лишь, что среди указов, подписанных новой императрицей в самом начале царствования, 15 декабря, появился и такой: "О Всемилостивейшем прощении преступников и о сложении штрафов и начётов с 1719 по 1730 год".

Уже 27 декабря 1741 года в Сыскной приказ добровольно явился наш герой.

Объявив, к вящему удивлению служивших там чиновников, что он и есть тот самый знаменитый на Москве вор Ванька Каин, он предложил властям свои услуги в поимке грабителей, воров и прочих преступников в Москве и других местах, ему знакомых. Обо всём этом сохранился документ – протокол допроса Осипова-Каина (хранится в Российском государственном архиве древних актов), который вёл копиист Сыскного приказа Алексей Матвеев. Сам по себе документ чрезвычайно интересен. Вначале преступник кается в своих прегрешениях:

"...Я сим о себе доношением приношу, что я, забыв страх Божий и смертный час, впал в немалое погрешение: будучи в Москве и в протчих городех, во многих прошедших годех машенничествовал денно и ночно, будучи в церквах и в разных местах, у господ, и у приказных людей, и у купцов, и всякого звания у людей из карманов денги, платки всякие, кошельки, часы, ножи и протчее вынимывал" 22.

22 Там же. С. 41.

Затем же он предлагает свои услуги – для чего, собственно, и явился:

"Товарищи, которых имена значит ниже сего в реестре, не токмо что машенничеют и ис корманов деньги и протчее вынимают, но уже я уведомился, что и вяще воруют и ездят по улицам и по разным местам, всяких чинов людей грабят и платья и протчее снимают, которых я желаю ныне искоренить, дабы в Москве оныя мои товарыщи вышеписанных продерзостей не чинили. А я какова чину человек, и товарыщи мои, и где, и с за кем в подушном окладе написаны, о том всяк покажет о себе сам" 23.

23 Там же. С. 42.

А чтоб чиновники не подумали, будто всё это пустые слова, Каин тут же и перечислил имена и места проживания тридцати двух своих бывших подельников, среди которых упомянул и старого своего товарища и учителя Петра Камчатку. Как можно понять из его "доношения", мошенниками в России тогда называли не жуликов или аферистов, как в более поздние времена, а воров-карманников.

Название это, по всей видимости, происходило от слова "мошна", то есть "карман", "кошелёк". Соответственно, мошенник – тот, кто промышляет в мошнах.

Предложение было принято. Согласно хранящемуся там же рапорту ("доезду") чиновника ("протоколиста") Петра Донского, в ту же ночь солдатская команда под его начальством провела мощную облаву по адресам, указанным Ванькой Каином. Среди прочих арестованных (а их оказалось много больше первоначальных тридцати двух) схвачен был некий Алексей Соловьёв, отставной солдат и старинный друг-подельник Ваньки Каина. В отличие от Осипова, Соловьёв владел грамотой. При нём обнаружились записки, содержавшие подробности лихих дел ("...в понедельник взято в всесвятской бане в вечеру 7 гривен... в четверг 50 коп., штаны васильковые; на кожаном мосту 16 алтын..." 24). А, кроме того, здесь же был приложен список московских мошенников, среди которых значились Ванька Каин и Пётр Камчатка! Историк Есипов по этому поводу высказал предположение, что список предназначался для доноса: Соловьёв собирался идти той же дорогой, что и Ванька Каин, но Осипов опередил бывшего соучастника и коллегу. Пришлось Соловьёву идти в застенок – в то время, как Ивану Осипову присвоили звание доносителя Сыскного приказа (сыщика) и дали в помощь воинскую команду.

24 Там же. С. 43.

Формально сыщик Осипов числился по Сыскному приказу, но за розыск и арест преступников Осипов получал плату, подобно английскому "воролову".

Правда, суммы были, на взгляд бывшего разбойника, ничтожны: после первого эффектного появления на публике в качестве сыщика (а всего в ту первую ночь с его помощью были схвачены более полусотни уголовников) выдали новоявленному сыщику пять рублей. Понятно, что это не нынешние пять рублей, но для привыкшего к размаху Каина сумма показалась чуть ли не оскорблением. Возможно, на первых порах он и в самом деле намеревался порвать с прошлым. Во всяком случае, два года Осипов вёл жизнь сыщика: доносил, арестовывал, организовывал сыск и слежку. Порою рисковал жизнью: бывшие товарищи вовсе не собирались мириться с предательством Каина, так что и нападали на него, и избивали. А начальству Сыскного приказа словно и невдомёк было тяжёлое положение энергичного сыщика. Наконец, спустя два года, в ноябре 1743 года Каин обратился в приказ с просьбой о погашении его долгов размере 12 рублей 40 копеек, которые Осипов задолжал в харчевнях за хлеб и другие продукты.

И в этом ему отказали. Вот тут-то, крепко задумавшись над своими перспективами, бывший мошенник, обратившийся в сыщика, занялся не борьбой с преступностью, а сколачиванием своей собственной криминальной империи. Было ему в то время всего 25 лет.

В создании преступной организации и её руководстве размах Осипова-Каина намного превосходил размах Джонатана Великого. За минимальный срок он взял под покровительство едва ли не все воровские шайки, существовавшие в старой столице. Но этого было мало: энергии, ума и изворотливости Осипова (а ещё и знания психологии современников) хватило на то, чтобы прибрать к рукам и "государевых людей", возглавлявших по роду службы борьбу с преступниками. Среди чиновников, прикормленных Осиповым, как впоследствии показало следствие, были не только мелкие сошки, но и важные люди: советник Воейков, сенатский прокурор Щербинин, граф Сергей Алексеевич Шереметев. О чиновниках пониже рангом, подьячих и начальниках военных команд я уж и не говорю.

Новоявленный борец с преступностью, подобно своему британскому коллеге, выдавал на расправу мелких воришек и тех, кто не желал ему подчиняться; прочие же творили свои дела совершенно безнаказанно, обогащая своего повелителя.

Мало того: за возврат украденного имущества он выставлял ограбленным такой счёт, что они чувствовали себя ограбленными дважды. Когда, например, некий купец (чересчур скупой, видимо) за возвращение похищенных у него 4700 рублей выплатил Каину вознаграждение в 50 рублей, сыщик, не долго думая, спровадил прижимистого торговца в Сыскной приказ, где, избив и продержав в холодном погребе, отнял всё возвращённое, да ещё и пригрозил выгнать купца из Москвы.

Примерно с 1744 года Осипов стал настоящим хозяином Москвы – может быть, первым всемогущим повелителем преступного синдиката.

Особым промыслом Каина стало преследование раскольников, которых традиционно немало было в Москве и окрестностях. Он взимал с них огромные взятки за невыдачу властям.

В отличие от Уайльда или Шеппарда, чьи уголовные карьеры были относительно краткосрочны, Ванька Каин управлял своей разбойной державой по 1749 год! Разумеется, не всё у него было гладко. Случались и доносы, и битьё кнутом, и даже высылки. Но вскоре всё возвращалось на круги своя. В столице складывалось впечатление, что московская администрация целиком подкуплена всесильным сыщиком. Чтобы хоть как-то справиться с ним, в Москву откомандировали из Санкт-Петербурга нового генерал-полицмейстера Татищева со специальной следственной комиссией. Этому в большой степени способствовали связи и богатство раскольников-скопцов: как уже было сказано, Каин их чрезвычайно притеснял и преследовал.

Комиссия действовала по июль 1753 года. Лишь тогда дело "русского Картуша" (или "русского Уайльда") передали в Сыскной приказ (полностью очищенный от соучастников преступлений). Здесь следствие велось ещё два года. Наконец, в 1755 году состоялся суд. Ванька Каин был приговорён к смертной казни.

Сенат заменил приговор. Ванька Каин был выпорот кнутом, на щеках и на лбу его были выжжены клейма. После этого вора-сыщика отправили на каторгу в Рогервик – порт на Балтийком море. Видимо, там он вскорости и умер. Подробных сведений о смерти Ивана Осипова не сохранилось.

Матвей Комаров в своей книге, помимо подробного рассказа о разбойничьих подвигах своего героя, приводит и скрупулёзный перечень тех преступников и шаек, которые были изловлены Иваном Осиповым в бытность последнего сыщиком. И этот список ничуть не менее внушителен. Привожу лишь часть его:

"...4. Переловил в селе Покровском разбойников же тридцать пять человек, которые разбивали [т.е. ограбили] кашинского помещика Милитина.

5. Взял живущего подле Васильевского саду фабричного Андрея Скоробогатого с товарищи – всего семнадцать человек, которые делали фальшивые деньги, и ещё по указанию оного Скоробогатого сыскал в Тверской ямской слободе вора с такими же воровскими деньгами.

6. Поимал воров – Алексея Журку с товарищи – четырнадцать человек, которые признались в покраже денег и пожитков у секретаря Чубарова и вдругих многих воровствах..." 25

25 Комаров М. Указ соч. С. 319.

И это лишь малая часть деяний Осипова-сыщика. Он отыскивал дезертиров и беглых рекрутов, возвращал богатым купцам украденные у них товары и векселя, выдавал на суд и расправу сектантов.

И одновременно, как полагают, многочисленные преступники именно под руководством и покровительствам Ваньки Каина учиняли массовые поджоги в Москве в 1748 году, бесчинствовали на улицах и трактах, грабили и убивали.

Его размах, остроумие и разбойничья лихость настолько поразили воображение современников, что Ванька Каин стал любимым персонажем многочисленных легенд и историй. Ему даже приписали сочинение нескольких, весьма популярных в XVIII веке "разбойничьих" песен. Вот одна из них:

Из-под лесу, лесу тёмного,

Из-под чистого осинничку,

Как бежит тут конь, добра лошадь,

А за ней идёт добрый молодец,

Идучи, сам говорит ему:

"Ты постой, постой, мой добрый конь,

Позабыл я наказать тебе,

Ты не пей воды на Дунай-реке,

На Дунае девка мылася

И совсем нарядилася,

Нарядившись, стала плакати,

А заплакав, сама молвила:

"Или в людях людей не было,

Уж как отдал меня батюшка

Что за вора за разбойника,

Как со вечера они советовалися,

Со полуночи на разбой пошли,

Ко белу свету приехали", –

"Ты встречай, встречай, молода жена,

Узнавай коня томлёного", –

"Ах! Томлёный конь – конь батюшкин,

Окровавлено платье – матушкино,

А золот венок – милой сестры,

А золот перстень – мила брата;

Как убил он брата милого,

Своего шурина любимого 26.

26 Там же. С. 350.

Вот так выглядели частные сыщики, а вернее, их предтечи образца восемнадцатого столетия. Конечно, от Джонатана Уайльда или Ивана Осипова, одной рукой управлявших преступниками, а другой сдававших их полиции в случае необходимости, до благородного Шерлока Холмса или мудрого патера Брауна – "дистанция огромного размера". Но ведь часто случается, что аристократические семейства ведут своё происхождение от разбойников с большой дороги или пиратов. Точно так же и частные сыщики XIX века являются прямыми потомками ничем не брезговавших "вороловов" XVII–XVIII столетий. От родословной никуда не денешься. Да и сами потомки далеко не сразу обрели лоск, позволяющий им появляться в аристократических салонах и даже королевских дворцах. И мало кто из реальных частных сыщиков первого, "героического" периода истории частного сыска походил на Шерлока Холмса. Хотя следует признать: этот литературный герой немало взял от своих прототипов.

Появившиеся стараниями слепого судьи Филдинга "бегуны с Боу-стрит" были не только государственными служащими. В каком-то смысле они наследовали часть деятельности "вороловов" – любого из полицейских новой службы можно было нанять для проведения частного расследования. В тогдашнем обществе сохранялось подозрительное отношение к государственной полиции, и свои проблемы, связанные с преступностью, граждане предпочитали решать самостоятельно, но – с привлечением профессионалов сыскного дела. Некоторые "бегуны", выйдя в отставку, открывали частные конторы. Примечательно, что эти конторы никогда не назывались детективными – как правило, их называли информационными (справочными) бюро. Первоначально их деятельность не слишком отличалась от деятельности предшествовавших им "контор по розыску и возвращению похищенного и потерянного имущества", как называли свои фирмы некоторые "вороловы". И объявления, которые печатали в газетах первые частные сыщики, порой не отличались от объявлений, публиковавшихся в "Дейли каррент" Джонатаном Уайльдом со товарищи. В обществе деятельность "красногрудых" вызывала большей частью критические отзывы. Например, очерк "Сыскная полиция" Чарльз Диккенс начинает так:

"Мы отнюдь не из тех, кто свято верил в старую полицию с Боу-стрит. Сказать по правде, мы полагаем, что репутация у этих господ была дутая. Помимо того, что иные из них были людьми очень невысокой нравственности и слишком привыкли иметь дело с ворами и другими подонками, – в обществе они при каждом удобном случае напускали на себя таинственность и не в меру важничали.

Неизменно находя поддержку в неспособных судьях, заботившихся об одном – как бы скрыть своё бессилие, и располагая перьями тогдашних борзописцев, они сделались героями легенды. И хотя там, где требовалось предотвратить преступление, полиция всегда оказывалась совершенно беспомощной, а в деле сыска –распущенной, ненадёжной и неповоротливой, многие по сей день верят в эту легенду о ней" 27.

27 Диккенс Ч. Сыскная полиция. Пер. Н. Вольпин. / Диккенс Ч. Собр. соч. в 30 тт. М.: ГИХЛ, 1957–1963. Т. 19. С. 349.

Среди "бегунов с Боу-стрит", ставших впоследствии частными сыщиками, можно назвать, например, Генри Годдарда. В историю криминалистики он вошёл в 1835 году, когда раскрыл убийство, впервые доказав, что роковая пуля, поразившая жертву, выпущена из пистолета, который принадлежал подозреваемому.

На пуле Годдард обнаружил небольшой выступ, а в жилище подозреваемого при обыске нашёл форму для литья свинцовых пуль, имевшую углубление, точно совпадавшее с выступом на пуле. Потрясённый уликой владелец формы тут же сознался в преступлении. Казалось бы, что тут сложного – установить индивидуальные особенности на пуле? Тем более, так явно бросавшиеся в глаза? Однако до Годдарда никто не обращал внимания на это 28.

28 Есть сведения, что первую подобную экспертизу на несколько десятилетий раньше провёл Эжен Франсуа Видок (см. следующую часть настоящей книги). Однако, в связи с отсутствием точных документированных доказательств, у историков есть сомнения в его приоритете.

Юрген Торвальд в "Веке криминалистики" пишет:

"Сам того не ведая, Годдард стал предшественником многочисленных оружейников и полицейских, шарлатанов и настоящих исследователей, которые на протяжении жизни нескольких поколений создавали новые методы раскрытия преступлений, совершаемых с помощью огнестрельного оружия, – те самые методы, которые в первой половине XX в. вошли, подобно судебной медицине или токсикологии, в научную криминалистику и получили название "судебной баллистики" или "науки об огнестрельном оружии и боеприпасах" 29.

29 Торвальд Ю. Век криминалистики. Пер. И. Власова и Л. Пэка. М.: Проспект, 2009. С. 280.

Самое удивительное то, что "вороловы" не исчезли полностью и не трансформировались в более привычных нам частных детективов. Эта профессия дожила до сегодняшнего дня – правда, не в Старом Свете, а в Новом, не в Великобритании, а в Соединённых Штатах Америки. Здесь по сей день существует институт так называемых "охотников за головами" ("Bounty Hunter", дословно – "охотник за вознаграждением").

Интерлюдия первая. Афины, смерть Казановы В 402 году до н.э. Афины были взбудоражены страшным событием – жестоким убийством некоего Эратосфена, молодого и знатного афинянина. Убийцу звали Евфилет, и он являл собою полную противоположность убитого: незнатен, не очень молод, земледелец, всю жизнь проводивший в поле. Причиной убийства стало сластолюбие Эратосфена: молодой человек соблазнил жену Евфилета. Обманутый муж, случайно узнавший об этом, ворвался в спальню жены, когда та принимала любовника, и убил последнего.

Поначалу этим всё и должно было закончиться: согласно существовавшему тогда закону, муж имел право убить любовника жены, если заставал того на месте преступления, а именно в семейной спальне. Закон этот уже в V веке до н.э. считался анахронизмом. Как правило, соблазнитель отделывался денежным штрафом или позорным, но не опасным для жизни наказанием. Такая крайняя форма мести, как лишение жизни оскорблённым мужем, практически не применялась. Но и отменён варварский закон не был. Поэтому убийство сошло бы Евфилету с рук, если бы не родственники Эратосфена. Они возбудили против убийцы судебный процесс, утверждая, что Эратосфен не сам пришёл в дом Евфилета, а хозяин вероломно заманил его именно для того, чтобы безнаказанно убить ничего не подозревавшего Эратосфена. Причины подобного поступка истцы объясняли очень смутно – мол, Евфилет то ли боялся каких-то разоблачений, которые будто бы мог сделать убитый, то ли между ними имела место давняя вражда, то ли ответчик намеревался из убийства лже-распутника извлечь какую-то корысть. Так или иначе, суд принял иск к рассмотрению.

Судебный процесс в Афинах того времени представлял собою ораторское состязание между истцом и ответчиком. Причём выступать они должны были сами,

не передавая своих ролей нанятым обвинителям и защитникам. В связи с этим в Афинах обрела популярность профессия логографа – "писателя речей". Логографы принимали заказы на сочинение обвинительных и защитных судебных выступлений. При этом от них требовались, естественно, знание законов, владение основами ораторского мастерства, а в ещё большей степени – способность разжалобить судей и добиться благожелательного их отношения к своему заказчику (неважно, обвинителю или обвиняемому). Один из самых известных логографов Дионисий Галикарнасский писал: "Когда судьи и обвинители – одни и те же лица, необходимо проливать обильные слёзы и произносить тысячи жалоб, чтобы быть с благожелательностью выслушанным" 30.

30 Цит. по реферату "Античное ораторское искусство": http://www.orator.ru/referats.html

И "писатели речей" соревновались в умении выжать у судей больше слёз.

Профессия со временем стала не только популярной, но и прибыльной, так что известные ораторы Лисий, Демосфен, Исократ, Дионисий Галикарнасский не гнушались такой возможностью заработка. В то же время, как справедливо отмечал переводчик речей Лисия на русский язык академик С.И. Соболевский, уважением сограждан логографы не пользовались: слишком уж далеки были их аргументы от объективной картины тех или иных преступлений. В России много позже существовала поговорка, несколько раз цитируемая Достоевским: "Адвокат – нанятая совесть". К афинским логографам она применима в не меньшей, а то и большей степени, чем к их будущим коллегам. Частенько случалось, что один и тот же умелец писал речь как обвинителю-истцу, так и обвиняемому-ответчику.

Какая уж тут объективность!

Нельзя сказать, что презрительное отношение к логографам было справедливым на все сто процентов. Встречались и специалисты, которые не довольствовались использованием беспроигрышных ораторских приёмов и битьём на жалость, но проводили самое настоящее предварительное расследование – находили свидетелей и опрашивали их, при необходимости даже посещали место преступления, собирали информацию о личности жертвы и подозреваемого и так далее. И уже на основе этих сведений составляли полноценную защитительную речь, включающую и показания свидетелей, и даже перекрёстные допросы. Так что таких логографов можно с полным на то основанием назвать частными сыщиками, предшественниками любимых героев современной приключенческой литературы. Но, повторяю, главной целью логографа было всё-таки не воссоздание объективной картины преступления (как для детективов более поздних времён), а выполнение заказа обвинителя или обвиняемого.

Вернёмся к нашему процессу. Родственники Эратосфена обвинили Евфилета

в предумышленном убийстве, никак не связанном с соблазнением жены земледельца; Евфилет же должен был доказать, что действовал исключительно в соответствии с устаревшим, но, несмотря на это, всё ещё действующим законом.

Евфилет заказал защитительную речь одному из лучших афинских логографов – Лисию. Эта речь дошла до нас почти полностью. Она и сегодня поражает не только живостью интонации, меткими психологическими характеристиками и безупречной логикой, но и скрупулёзной проработкой деталей, которая, безусловно, могла появиться только в результате добросовестно проведённого предварительного расследования (хотя, как я уже говорил, расследование не являлось целью логографа). Благодаря речи, написанной Лисием, мы сегодня можем восстановить полную картину этого убийства.

Итак, однажды к земледельцу Евфилету пришла некая старуха и рассказала, что его жена обзавелась сердечным дружком, неким Эратосфеном из дема 31 Эи.

31 Дем – территориальный округ в Древней Аттике, основная политическая и административная единица. Демы были составной частью так называемых фил. В V веке до н.э., к которому относятся описываемые события, число аттических демов достигало 150 (прим. авт.).

Этот самый Эратосфен, по словам старухи, был известен как профессиональный соблазнитель. Евфилет позже узнал, что хозяйка старухи тоже оказалась жертвой сластолюбца и, чтобы отомстить, подослала старую служанку раскрыть глаза обманутому мужу. Евфилет немедленно вспомнил о некоторых подмеченных им подозрительных деталях в поведении жены – неожиданных отлучках, чрезмерном увлечении притираниями для кожи лица и краской для век и ресниц (сам он частенько работал в поле, возвращаясь очень поздно, а то и оставаясь ночевать вне дома).

Евфилет пригрозил служанке своей жены, что сошлёт её в деревню на мельницу (самая тяжёлая из всех сельскохозяйственных работ того времени), если та не расскажет ему чистосердечно об измене хозяйки. И несчастная рабыня рассказала хозяину, что, действительно, к той регулярно в отсутствие мужа наведывается молодой знатный господин по имени Эратосфен. Обманутый муж принял решение захватить распутника на месте преступления.

Каким образом? Вот что об этом рассказал на суде сам Евфилет:

"Когда служанка кончила [свой рассказ – Д.К.], я сказал: "...Смотри, чтоб ни одна душа не узнала об этом. <...> Я хочу, чтобы ты доказала мне это на месте преступления. Слов не надо, но раз дело обстоит именно так, нужно, чтобы преступление было очевидным" 32.

32 Лисий. Защитительная речь по делу об убийстве Эратосфена. Пер. С. Соболевского / Лисий. Речи. М.: Ладомир, 1994. С. 50.

Как видим, Евфилет был человеком основательным и серьёзным, как и подобает греческому земледельцу. И за это дело он взялся с той же основательностью, с какой обрабатывал своё поле. При этом, как всякий человек, занимавшийся тяжёлым физическим трудом, он отличался терпением и выдержкой. Узнав в нужный момент от служанки, что любовники в очередной раз встретились, он не бросился тотчас в спальню с криком: "Умрите, прелюбодеи!" Вовсе нет:

"Я велел служанке следить за дверью, <...> молча спустился вниз и вышел из

дома. Я заходил к одному, к другому: одних не застал дома, других, как оказалось, не было в городе. <...> Взяв с собой сколько можно было больше при таких обстоятельствах людей, я пошёл..." 33

33 Там же. C. 51.

Словом, во главе целой толпы знакомых, обманутый, охваченный праведным гневом муж ворвался в спальню собственной жены, где неверная нежилась в объятьях сластолюбца Эратосфена. Можно представить себе ужас любовника, которого застали in flagranti delicto 34. Он бросился к выходу (непонятно, на что рассчитывая), но был сбит с ног сильным ударом, нанесённым ему хозяином дома.

34 С поличным, на месте преступления (лат.).

Евфилет тут же ловко скрутил Эратосфена, после чего тот вину свою немедленно признал (а куда денешься – при такой-то толпе свидетелей?) и только умолял не убивать его, а взять деньги. Но Евфилет был горд и неумолим: "Не я убью тебя, но закон нашего государства; нарушая закон, ты поставил его ниже твоих удовольствий..." После чего, в присутствии всё тех же свидетелей, выполнил то, что считал торжеством закона, – убил распутника.

Излагая всё это в суде, Евфилет сопроводил рассказ о самом убийстве множеством красочных деталей, касавшихся как поведения презренного Эратосфена, так и ветреной своей половины. Правда, нигде не сказал о наказании, которому была подвергнута неверная мать его детей (по закону он мог делать всё, что захочет, – и казнить, и миловать, суду не было до этого никакого дела). Затем ответчик потребовал зачитать закон, что и было исполнено, после чего вызвал одного за другим свидетелей происшествия. Свидетели подтвердили сказанное. В результате убийца был оправдан. Во всяком случае, таково мнение современных историков. Можно сказать, что Лисий блестяще справился с заказом – об этой речи уже его современники (например, Дионисий Галикарнасский) говорили как о блестящем образце судебной риторики, подчёркивая чистоту аттической речи. Нынешнему читателю перевода это оценить трудно. А вот отметить тот факт, что Лисий прекрасно улавливал различие в психологии представителей разных общественных слоёв и в данном случае блестяще вжился в роль не очень образованного, простоватого крестьянина, можно и в переводе. Не случайно нынешние историки (в частности, уже упоминавшийся академик С.И. Соболевский) отмечают, что речь для Евфилета была написана Лисием "с особой любовью".

Меня же, признаться, заинтересовали некоторые странности, связанные как с этим делом, так и с личностью истинного героя событий – Лисия. Чтобы попробовать их понять и развеять туман вокруг этого уголовного дела, познакомимся вкратце с биографией автора защитительной речи.

Лисий и его старший брат Полемарх родились в Афинах в семье Кефала, богатого торговца из Сиракуз, переселившегося в Афины по приглашению Перикла.

Однако впоследствии, в совсем ещё юном возрасте он и его брат перебрались в южноитальянскую колонию Фурии. В 412 году до н.э. они вернулись в Афины.

Время было весьма неспокойным – шла Пелопоннесская война между Афинами и Спартой. Она закончилась поражением Афин и воцарением проспартанской олигархии, известной под названием "Тирания Тридцати" (или просто "Тридцать тиранов"). Для братьев наступила весьма тяжёлая пора. Они представляли собой удобные мишени для преследований со стороны власти: убеждённые сторонники поверженной демократии, очень богатые и при этом – не полноправные граждане, "метеки", как их называли в Афинах. Неудивительно, что Лисий и Полемарх в числе десяти богатых метеков были объявлены вне закона. Лисию удалось бежать; Полемарх же был арестован и казнён, а всё имущество братьев тираны конфисковали.

Тирания Тридцати просуществовала всего лишь год – с 404 по 403 г. до. н.э.

Сразу после её падения и восстановления демократии Лисий вернулся в Афины.

И первым громким деянием его стал судебный иск против одного из тиранов, которого Лисий считал лично виновным в гибели Полемарха.

Этого бывшего тирана звали Эратосфен. Речь, произнесённая Лисием в суде, стала первой написанной им судебной речью и единственной, с которой он выступил лично. Лисий обвинил тирана в том, что тот действовал исключительно из корыстных побуждений, стремясь завладеть имуществом братьев.

Лисий проиграл процесс. Эратосфен был оправдан – возможно, по причине незадолго до того объявленной амнистии, которой подлежали "Тридцать тиранов". Правда, сама обвинительная речь ознаменовала начало популярности Лисия как логографа.

Всё это не показалось бы мне подозрительным, если бы не ещё одна деталь.

Согласно мнению историков уже нашего времени, Эратосфен-тиран, счастливо избежавший обвинения в убийстве со стороны Лисия, и Эратосфен-сладострастник, через год убитый обманутым мужем Евфилетом, – один и тот же человек!

А теперь вспомним о позиции родственников Эратосфена перед процессом против Евфилета. Они утверждали, что Евфилет заманил Эратосфена в ловушку, что убийство последнего было связано не с распутством Эратосфена, а с какими-то другими мотивами, имевшимися у Евфилета. Правда, они не смогли толком сформулировать эти мотивы и доказать обвинение.

В то же время обращает на себя внимание очень уж тщательно продуманный план наказания распутника: тут и обработка служанки-рабыни, и подготовка в два этапа необходимого числа свидетелей, и некоторые другие детали. Вспомним, наконец, замечания нынешних исследователей о том, что речь в защиту Евфилета Лисий написал "с особой любовью". Мало того: ещё современники удивлялись тому, что речи на более выигрышные темы Лисий порой писал небрежно, а эту, в защиту никому не известного простолюдина, отработал столь скрупулёзно, что называется, по высшему разряду.

Вот и получается, что всё это легко объяснимо, если только предположить, что мы имеем дело с тщательно продуманной местью. Действительно: Лисий, не сумевший добиться наказания убийцы старшего брата в открытом процессе, мог выбрать другой путь, оказавшийся более результативным. Что, если родственники убитого правы? Что, если у Евфилета, действительно, был совсем другой мотив? Разве не мог знаменитый, весьма красноречивый и уже достаточно состоятельный адвокат-логограф убедить незнатного и не очень богатого крестьянина устроить ловушку богатому распутнику? При этом, судя по репутации Эратосфена, не было необходимости всё выдумывать. Вполне возможно, что тот, и правда, наставлял рога трудяге Евфилету. В этом случае Лисий, как я предполагаю, следивший за своим врагом и собиравший о нём сведения, просто нашёл удачный момент, а затем подослал уже упоминавшуюся старуху.

Дальше – вопрос техники, как говорится. Лисий гарантировал не только щедрую оплату, но и безнаказанность – выигрышную речь (и выполнил своё обещание – написал одну из лучших своих речей и добился оправдания убийцы). Тиран же Эратосфен, убийца Полемарха и смертельный враг логографа, был наказан смертью – чего, собственно, и добивался Лисий.

Разумеется, это всего лишь предположение. С тех пор миновало более двух с половиной тысячелетий. Давно истлели кости участников этой старой истории.

Нет свидетелей, нет виновников. Но и ничего невероятного в моём предположении тоже нет – ведь и сегодня хватает криминальных случаев, когда частные сыщики оказывались втянутыми в преступления.

Честно признаюсь: я бы с огромным удовольствием прочитал детективный роман "Логограф". Кто знает, может быть, ещё и прочту.

II. Отец "Сюртэ Насьональ"

Его звали Эжен Франсуа Видок, и он был организатором первой в мире криминальной полиции, а заодно и создателем первого в мире частного сыскного агентства. Прибавьте к профессии фантастически пёструю биографию этого человека и его незаурядную личность, а также литературный дар: в 1828 году увидели свет "Записки Видока, начальника парижской тайной полиции". Когда, спустя почти полвека, в 1877 году вышло в свет переиздание этих мемуаров, издатели в предисловии писали:

"Во все времена существовали натуры, одарённые богаче других, с большей энергией и большими задатками; эти люди, смотря по тому, в какую сферу занесёт их судьба, делаются героями или злодеями, в том и другом случае оставляя глубокий след за собою. Но какова бы ни была их роль на свете, они далеки от обыденной пошлости и, как всё выходящее из ряду, невольно привлекают всеобщее внимание, возбуждают любопытство и порабощают воображение масс.

К числу подобных исключительных закалённых личностей принадлежит герой этой истории; это, можно сказать, легендарный герой французского народа, столь живо и надолго увлекающегося качествами – телесной силой, храбростью и тонким, хитрым умом; это актёр социальной комедии, воспоминание о котором свежо в народе, тогда как множество эфемерных знаменитостей предано забвению. Таков был Видок, начальник охранительной полиции..." 35

35 Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Пер. с франц. В 3-х тт. Киев: Свенас, 1991. Т. 1. С. 8.

И с этим можно согласиться. Но прибавим ещё, что личность Видока и его жизнь полны загадок. Казалось бы, собственноручно написанные и изданные им воспоминания должны были бы в подробностях поведать о его жизненном пути.

Но нет, даже для того, кто внимательно ознакомился с этим объёмистым произведением, автор "Записок Видока" (он же – их герой) остаётся загадочной личностью. Слишком разнообразна, противоречива описываемая в нём жизнь, слишком много масок примеряет он, слишком многое проговаривает невнятной скороговоркой. Приходится очень тщательно и осторожно вычленять достоверные события, факты из-под словесной мишуры, созданной то ли самим Видоком, то ли кем-то из литераторов, помогавших ему в написании "Записок".

Юность каторжника

Аррас, главный город департамента Па-де-Кале на севере Франции, сегодня насчитывает около сорока тысяч жителей. Во второй половине XVIII столетия их было вдвое меньше – около 20 тысяч. В то время он был центром королевской провинции Артуа. Типичный провинциальный город. Не полное захолустье, конечно, но всё-таки спокойная, несколько даже сонная, размеренная жизнь, вдали от столичных потрясений.

Неслучайно именно французская провинция традиционно поставляла Парижу молодых людей, вписывавших затем свои имена в книгу французской истории и вершивших эту историю. Вспомним, к примеру, гасконца Шарля де Батца д’Артаньяна Кастельморо, прославленного талантом Александра Дюма. Д’Артаньян дослужился до маршала Франции 36. Его кузен, граф Пьер Монтескьё д’Артаньян одно время был губернатором именно Арраса. Впрочем, то случилось за несколько десятилетий до интересующего нас времени.

36 Справедливости ради отметим: исторический д’Артаньян, в отличие от героя Дюма, стал не маршалом Франции, а так называемым "полевым маршалом", т.е. бригадным генералом.

Самый знаменитый провинциал, корсиканец Бонапарт, стал первым императором французов и завоевал едва ли не всю Европу. Правда, закончил дни на крохотном острове Святой Елены, по ту сторону экватора.

Провинциальный Аррас был типичен именно в этом смысле. Здесь родились несколько знаменитых французов. Первым в этом ряду назовём Максимилиана Огюста Робеспьера, родившегося в этом городе 6 мая 1758 года. Умный и развитой мальчик, он был отправлен на учёбу в Париж в 1769 году, а через двадцать лет стал депутатом Генеральных штатов от Третьего сословия. Дальнейшая история широко известна всем, кто интересуется историей Великой французской революции. Максимилиан Робеспьер, по прозвищу "Неподкупный", стал фактически единоличным правителем Франции, диктатором, залившим страну кровью, символом революционного террора. В конце концов, окончил свои дни на той самой гильотине, которая ранее приняла сотни его противников и конкурентов.

В том же городе Аррасе и даже на той же улице с поэтическим названием "улица Венецианских Зеркал" (rue Mirroir-de-Venise) 37, в доме № 222, по соседству с домом адвоката Максимилиана Бартелеми Франсуа Робеспьера, проживал уважаемый и популярный у горожан хозяин булочной. Его звали Николя Франсуа Жозеф Видок. Вот у жены этого булочника Генриетты Франсуазы Жозефы, урождённой Дион, спустя шестнадцать с лишним лет после рождения Максимилиана Робеспьера-младшего, тоже родился сын, второй сын, а вообще – пятый ребёнок в семье. Мальчика назвали Эжен Франсуа, Эжен Франсуа Видок. Ему предстояло обрести славу не меньшую, чем у его соседа. Правда, известность Видока носила иной характер.

37 С 1856 года улица носит название rue des Trois Visages – улица Трёх Лиц.

С раннего детства юный Франсуа (обычно его называли по второму имени, имя Эжен в воспоминаниях он почти не упоминает) отличался ловкостью и физической силой. А в подростковом возрасте начал выказывать склонность к поведению, никак не свойственному молодым людям его сословия: "В восемь лет я был ужасом собак, кошек и соседних ребятишек; в тринадцать я довольно прилично владел рапирой". И ещё Эжен Франсуа Видок был довольно хорош собой, обладал бурным темпераментом и вовсе не мечтал становиться достойным преемником своего отца – профессия булочника и жизнь почтенного буржуа ничуть не привлекали его. Тем более что старший брат, Франсуа Жислен Жозеф Видок уже осваивал наследственную профессию, и Видок-отец вскоре махнул рукой на младшего сына; мать же, как это часто бывает, всячески баловала проказливого своего Франсуа, ставшего её любимцем. Мы не знаем, учился ли Эжен Франсуа Видок в том же коллеже Арраса, в котором ранее учились братья Робеспьеры (популярное и прогрессивное учебное заведение). Скорее всего, нет. Можно предположить, что юный Видок получил домашнее образование. Хотя, следует отметить, писал он грамотно и без ошибок, да и со счётом у него было всё в порядке – всётаки отец готовил его к коммерческой карьере, пока надеялся на то, что Франсуа образумится.

Но нет, склонность к правонарушениям и даже преступлениям проявилась у Видока-младшего очень рано и активно – как следствие другого увлечения –азартных игр. Начал он с краж денег у собственного семейства, для погашения карточных долгов. Объектом криминального интереса четырнадцатилетнего шалопая стал ящик, в котором отец хранил деньги. Франсуа Жислен, старший, "правильный", брат в данном деле составил компанию младшему, за что и поплатился: когда хищение денег из семейного бюджета открылось, именно старший понёс суровое наказание – был отправлен в Лилль, за сорок километров от Арраса. В Лилле жил приятель Николя Видока, коллега и даже компаньон. Вот в услужение к лилльскому булочнику и был отправлен старший сын булочника аррасского. А Франуса никак не наказали. По-видимому, решили, что младший сын всего лишь поддался дурному влиянию старшего (на самом-то деле всё произошло с точностью до наоборот). Словом, на всякий случай, Николя Видок решил держать семейную казну под замком и в отсутствие главного злоумышленника. Отметим, что это был первый, но далеко не последний случай, когда открывшееся преступление, совершённое нашим героем, не повлекло наказания.

Пока же Видок-младший быстро изобрёл новый способ добычи денег из семейного ящика: изготовил ключ-отмычку, которым и пользовался время от времени. Отметим, кстати, пикантную деталь: отмычку изготовил приятель Видока, сын местного полицейского.

Но герой наш был молод и неопытен. Потому вскоре попался – отец застукал его на месте преступления и изъял ключ. Правда, служителям закона Николя Видок своего Франсуа не передал, решил дело по-семейному: выпорол непутёвого отпрыска.

Не будем рассказывать о дальнейших "шалостях" Видока, имевших, хотя и криминальный, но мелкий, домашний характер. Вскоре он перешёл к более серьёзным делам. Был у юного Видока, как у всякого начинающего преступника, свой уголовный ментор – человек по имени Пуаян. Впоследствии, в воспоминаниях Видок отзывается о нём без всякой симпатии, считая, что именно Пуаян подтолкнул его к кривой дорожке. Но тогда, в юности, он во всём слушал своего старшего товарища. Можно предположить, что ему даже лестным казалось внимание Пуаяна, уголовные подвиги которого были широко известны жителям Арраса. Именно с Пуаяном Видок прогуливал украденные дома деньги, через него сбывал семейное столовое серебро, с которого опытный Пуаян предварительно стачивал фамильные клейма.

Вот как раз Пуаян, когда Видок начал жаловаться на то, что вынужден побираться по мелочам, посоветовал другу-недорослю "подломить" сейф папаши, где тот, по рассказам самого Эжена, постоянно хранил несколько тысяч франков. Видок поначалу колебался: в серьёзном деле и опасности серьёзные. Ну как родители, которым порядком надоели "шалости" отпрыска, вызовут объездной караул –аналог современного полицейского патруля? Да и сдадут его властям? Речь-то уже не о столовом серебре, а о весьма солидной сумме! Пуаян подбодрил юного подельника словами: "Разве ты им не сын? Да и мать тебя очень любит!"

Воспользовавшись деловым отъездом отца, Видок выманил мать из дома и, пока она отсутствовала, отыскал ключ от пекарни. Способ, каким он воспользовался, был столь же изобретателен, сколь и циничен. Один из приятелей Пуаяна, выглядевший благообразно, явился в дом Николя Видока и пожаловался его матери на... плохое поведение сына. По словам почтенного гостя, беспутный Франсуа накануне учинил дебош в питейном заведении, кого-то побил, переколотил посуду и окна, словом – юношу ждут серьёзные неприятности. Вплоть до тюремного заключения. Движимый участием и сочувствием к почтенной Генриетте Видок, посетитель объяснил: можно всё уладить, но нужны деньги. Минимум – 400 франков.

Посланец ушёл, оставив мадам Видок в состоянии, близком к обмороку. Дорогой сынок, бывший в это время дома, бросился к её ногам и клятвенно пообещал исправиться, если только мать немедленно отправится уладить дело. Выпроводив Генриетту Видок из дома, Франсуа немедленно вооружился необходимым ключом от лавки и, с поджидавшим его Пуаяном, проник в пекарню. Здесь, с помощью заранее подготовленного Пуаяном ломика-"фомки", взломал отцовскую кассу.