Гений российского сыска И. Д. Путилин. Гроб с двойным дном

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО ДЕВОЧКИ

Грязный вагон третьего класса поезда, подъезжа­ющего к губернскому городу Минску, был битком на­бит обычной публикой.

Большинство ее состояло из евреев, так как Минск в то время был густо, почти сплошь заселен ими. Ев­реи — преимущественно бедняки, не принадлежавшие к золотой еврейской буржуазии, а мелкие торговцы — одеты были грязно, неряшливо, в свои тог­дашние традиционные засаленные лапсердаки, в ха­рактерных суконных, а большей частью бархат­ных картузах, из-под которых длинными завитуш­ками-локонами опускались пейсы. Некоторые из них дремали; другие, наоборот, вели оживленную бесе­ду на своем быстром гортанном языке; третьи, за­кусывая селедками с булкой, апатично глядели в ва­гонные окна, за которыми мелькали поля, почти уже свободные от снега, так как стояла ранняя весна.

Но среди еврейских пассажиров в этом вагоне третьего класса находились и трое русских: женщина, мужчина и девочка лет шести-семи.

Женщина средних лет, понурого вида, одетая чис­то, но бедно, сидела на одной лавке, по-видимому вся уйдя в свои тоскливые, грустные думы; мужчина — высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе с широкими полями — на другой.

Девочка, прелестный ребенок с вьющимися бело­курыми волосами все время вертелась около женщи­ны, лепеча своим тоненьким детским голоском:

¾ Мама! Мы скоро приедем?

¾ Скоро, скоро, детка! — отрываясь от дум, отве­чала мать, с невыразимой нежностью поглядывая на девочку.

¾ А мы поедем на лошадке? — не унималась де­вочка.

¾ Да, да... — рассеянно отвечала женщина. Прошел кондуктор.

¾ Сейчас Минск. Ваши билеты! — громко про­возгласил он.

Теперь в вагоне началось то суетливое движение, какое всегда наступает при приближении поезда к крупным центрам его остановки.

Одна лишь женщина оставалась покойно-равнодушной, не трогаясь с места и глядя тоскливым взо­ром в окно.

Укладываться ей, очевидно, было не надо, так как с ней не было никаких вещей.

Поезд подошел к станции.

Почти в ту же секунду испуганный женский крик прорезал гул суматохи:

¾ Женя! Женечка, где же ты?

Некоторые из пассажиров остановились. Слишком уж много тревоги прозвенело в надтреснутом голосе женщины.

Женщина в испуге металась по вагону, не пере­ставая кричать все одно и то же:

¾ Женя, дитя мое, где ты? Господи... — Лицо ее было искажено страхом, ужасом. Она, толкая всех, как безумная, бросалась в раз­ные стороны вагона, заглядывала под лавки, выбегала на площадку, и ее крик становился все более и более отчаянно-страшным.

¾ Что такое? Что случилось? — слышались воз­гласы пассажиров. — Кого ищет эта женщина?

¾ А кто ее знает... — недовольно буркали некото­рые, не могущие, благодаря суматохе-давке, выбрать­ся из вагона.

А женщина выбежала уже на платформу, которая огласилась ее безумным воплем:

¾ Спасите! Помогите! У меня пропала дочь! — Она, точно тигрица, заступила путь выходящим, простирая к вагону руки.

К месту происшествия стали сбегаться досужая публика и пассажиры.

Вскоре огромная толпа образовала тесный круг, в середине которого стояла женщина, ломая в отчаянии руки, с побелевшим, перекошенным лицом.

Толпа шумела, глухо волновалась.

¾ Что? Что такое?

¾ Да вот у женщины что-то украли... Вещи какие-то.

¾ Неправда, не вещи, а дочь у нее пропала.

¾ С поезда упала.

Нестройный гул толпы все усиливался.

¾ Господа, позвольте, позвольте... дайте пройти! — раздался громкий голос жандарма.

Появилось в полном составе все железнодорожное начальство станции.

Страшное, нудное женское рыдание, переходящее в истерику, оглашало перрон вокзала:

¾ Ай-ай-ай! Ха-ха-ха!.. Дочка моя... Женечка!..

¾ Сударыня, ради Бога, успокойтесь! — говорил женщине тучный жандармский чин. — Вы объясните, что случилось? У вас, вы говорите, пропала дочь? Когда?..

¾ Сейчас... подъезжая... она была около меня. Я с ней сейчас говорила... вдруг хватилась — ее нет.. В несколько минут... Ради всего святого, найдите мою дочь!

И женщина, давясь слезами, умоляюще протянула жандарму дрожащие руки.

¾ Сколько лет вашей дочери?

¾ Семь... семь лет моей ненаглядной Женечке.

¾ Она выходила куда-нибудь? Вы не заметили этого?

¾ Не знаю... я смотрела в окно. — К группе властей протиснулся высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе.

¾ Да, я видел сам, что у этой женщины был ребенок. Прелестная белокурая девочка... — послышался его резкий голос. — Бедная женщина! Я видел, как она любовно относилась к своему ребенку, как она целовала его головку. Это ужасно!

В толпе раздались сочувственные возгласы:

¾ Бедная мать!

¾ Но как так невнимательно следить за ребен­ком! — укоризненно шептала какая-то разодетая барынька.

С некоторыми, наиболее нервными и чувствитель­ными, пассажирами началась истерика.

¾ Пригласите врача! — отдал приказ жандармский офицер. — Вы не заметили, за сколько минут до прибытия сюда поезда исчезла девочка?

¾ Нет, ротмистр, не заметил.

¾ Осмотреть весь поезд! — отдал он приказ низ­шим жандармам. — Сударыня, успокойтесь... Доктор, окажите помощь!

Женщина, подхваченная вовремя на руки, впала в глубокий обморок.

Толпа все прибывала, росла.

¾ Если ребенка не окажется в поезде, — обратил­ся он к начальнику станции, — придется прийти к за­ключению, что он, выйдя на площадку вагона, упал с перехода между вагонами на путь. Сделайте распо­ряжение о немедленном осмотре пути, дорогой У.!

¾ У вас мелькает только одна такая догадка? — обратился к офицеру пассажир в фетровой шляпе. — А вы не думаете, что несчастную девочку могли по­хитить?

¾ Похитить? С какой стати? — строго поглядел на непрошеного собеседника жандармский чин.

¾ С какой именно, я, конечно, не знаю и не смею утверждать, но... разве у нас мало пропадает детей чрезвычайно таинственным и бесследным образом? Вы простите, что я позволяю себе вмешиваться в это де­ло, но горе матери меня слишком глубоко захватило. Не находите ли вы, ротмистр, странным, что исчезно­вение христианских детей всегда наблюдается перед наступлением еврейской пасхи?

Высокий мужчина проговорил это громким голосом, резко, ясно, спокойно.

При этих словах толпа замерла.

Воцарилась удивительная тишина. В толпе нахо­дилось много евреев, и лица их вдруг побледнели...

¾ Позвольте, милостивый государь... — смешался от неожиданности этого странного заявления жандармский ротмистр. — Я попрошу вас взвешивать ва­ши слова. Вы, не имея данных, бросаете чересчур резкое и тяжкое обвинение. По какому праву? На каком основании?

¾ По праву наблюдений, которые я производил над исчезновением христианских младенцев, и на ос­новании изысканий многих авторитетов, доказываю­щих, что у евреев существуют страшные ритуальные убийства... Странное дело, вернее, совпадение... Вы посмотрите: до еврейской пасхи осталось несколько дней, и... вот сейчас в поезде, в котором ехала такая масса евреев, чудесным образом пропадает у матери-христианки ее дитя..

Теперь толпа заколыхалась, словно море, над ко­торым пронеслось первое дуновение шквала.

¾ Это подлость... Он врет... Как он смеет! — по­слышались голоса одних.

¾ Правда, правда! Это подозрительно... Что за постоянное совпадение!.. — раздались голоса дру­гих.

¾ Господа, прошу немедленно разойтись! — резко приказал начальник станции. — Следственная власть все расследует.

¾ А вас я попрошу на минутку в жандармскую комнату, — тихо обратился к гражданину в фетровой шляпе жан­дармский офицер.

— Что ты скажешь на это, доктор? — спросил ме­ня мой гениальный друг Путилин, показывая мне те­леграмму о таинственном исчезновении близ Минска из вагона поезда семилетней девочки Сенюшкиной.

¾ Что я могу ответить тебе на это, Иван Дмитри­евич? — пожал я плечами. — Я, как и ты, мы держим­ся одинакового взгляда на ритуальные убийства: их нет, их не может быть, ибо это идет в корне вразрез с известным отвращением иудеев к христианам. Величайший нонсенс — допускать мысль об употребле­нии евреями христианской крови в качестве пасхаль­ного причастия. На мой взгляд, это — одно из самых страшных наследий-пережитков средних веков, когда ликующее христианство в бешеном гонении «избран­ного народа» возвело на него такой безумно-ужасный извет. Это разгул изуверского фанатизма. Слова «кровь моя на вас и на детях ваших» извращены в смысле: кровь моя, великого пророка Нового учения, будет в вас и в детях ваших. Отсюда страшная легенда об употреблении христианской крови.

¾ Я очень заинтересован этим делом, — задумчиво произнес великий сыщик. — Как тебе известно, мне ни разу не приходилось принимать участия в разрешении и проверке этой проклятой загадки человеческой жизни. Я сделал запрос минским властям. С минуты на минуту я ожидаю ответа.

Прошло несколько минут и Путилину подали депешу.

Я следил за выражением его лица и заметил, как он вдруг побледнел.

¾ На, прочти! — подал он мне телеграмму.

Когда я прочел это, ледяной холод пробежал у ме­ня по спине.

Я молча поглядел на великого сыщика, но сказать ему ничего не успел, так как в эту секунду дежурный агент доложил:

¾ По экстренному делу, ваше превосходительство, вас домога­ются видеть трое.

¾ Евреев? — быстро спросил Путилин.

¾ Да-с... — удивленно ответил тот.

¾ Впустите их, — отдал он приказ.

В кабинет вошли три господина, несомненно, евреи, что сразу можно было определить поих типичной, ха­рактерной наружности.

Особенно обращал на себя внимание один из них — высокий симпатичный старик с длинной седой бородой, обрамляющей открытое, умное лицо. Это был настоящий тип библейского пророка. Он низко поклонился Путилину, равно как и два его спутника, и проговорил дрожащим голосом:

¾ Простите, ваше превосходительство господин Путилин, что мы дерзаем...

¾ Прошу покорно садиться, господа! — любез­но пригласил великий сыщик. — Что привело вас ко мне?

¾ Страшное, необыкновенное дело... — взволно­ванно начал старик. — Мы явились к вам по поруче­нию, которое получили телеграфом от барона Г., гос­подина П. и господина В-го.

Старик еврей назвал три громких фамилии еврей­ских крезов-воротил.

¾ Изволили ли вы читать о таинственном исчез­новении христианской девочки из поезда?

¾ Читал.

¾ Так вот, с быстротой молнии по городу Минску разнеслась весть, неизвестно кем пущенный слух, что это исчезновение — дело рук евреев, будто бы украв­ших ребенка. Весь город в панике. Озлобление хрис­тиан против нас ужасное. Того и гляди может разра­зиться погром. А ведь вам должно быть известно, ка­кой это ужас — погром. Ни для кого из нас не тайна, какой вы великий человек, господин Путилин. Мы получили предписание обратиться к вам с горячей мольбой взяться за расследование этого дела. Только вы один, с вашей проницательностью, с вашей гениальной про­зорливостью можете раскрыть эту тайну, можете снять с нас мрачное и гнусное обвинение, которое нас преследует столько лет, столько веков. О, господин Путилин, мрачная туча собирается над головой несчастного пле­мени, и когда? В то время, когда мы собираемся встре­чать великий праздник! Сжальтесь над нами, возьми­тесь за это дело — и наша благодарность будет без­гранична. Оценитеее сами...

¾ Я вас прошу, — резко отчеканил гениальный сыщик, — не говорить мне ни о какой цене. Я не беру никаких вещественных знаков благодарности.

Он погрузился в продолжительное раздумье.

¾ Я должен вам заявить, господа, — громко на­чал Путилин, не спуская глаз с лиц евреев-депутатов, — что, к сожалению, моя помощь уже бесполезна. Вы явились слишком поздно.

¾ Как поздно? Почему поздно? — заволновался, вскакивая, старик еврей. — О, господин Путилин, для вас не может быть ничто и никогда поздно!

¾ Поздно потому, что похититель и убийца...

¾ Убийца? Разве девочку уже убили?

¾ И убийца уже найден.

Старик еврей высоко простер руки.

¾ Благодарю тебя, Боже! — вдохновенно вырва­лось у него. — Не за то, что погиб бедный ребенок, а за то, что Твоя десница указала гнусного похитите­ля и убийцу малютки! О, скажите нам, кто этот зло­дей?

¾ Гу-бер-ман! — невозмутимо покойно, по слогам, произнес гениальный сыщик.

Если бы здесь, вот в эту секунду разорвалась бом­ба, она бы не могла произвести более потрясающего эффекта, чем одно это слово.

Старик еврей в ужасе попятился от Путилина, два других, вскочив со своих мест, замерли-окаменели.

¾ К... как? Губерман?! Вы говорите: ребенка по­хитил и убил Губерман, уважаемый минский житель Иосиф Соломонович Губерман?

¾ Да.

Старик заметался.

¾ Это жестокая шутка, ваше превосходитель­ство... — с трудом слетело с его трясущихся губ. — О, это ужасная выдумка!

¾ Вот то донесение, которое я, сильно заинтере­сованный этим делом, только что получил. Потруди­тесь послушать.

И Путилин громко, внятно прочел содержание де­пеши.

¾ Этого быть не может... Это подвох со стороны какого-нибудь нашего заклятого врага! — исступлен­но заревел библейский старец и вдруг грохнулся перед Путилинымна колени. — Ваше превосходитель­ство! Господин Путилин! Теперь более, чем когда-нибудь, мы умоляем вас взяться за расследование этого страшно­го дела! Клянемся вам именем Бога и святой Торы, кля­немся нашими детьми и потомками — у нас не суще­ствует ритуальных убийств! Спасите нас, пролейте свет на это мрачное происшествие!

Старик судорожно старался поймать и поцеловать руку великого сыщика.

Путилин, человек чрезвычайно мягкий, доброже­лательный и сердечный, был растроган и поражен этим страшным взрывом отчаяния.

¾ Что вы... Что вы... Встаньте... Ну, хорошо, ну, хорошо... — мягко забормотал он. — Я возьмусь за ваше таинственное дело и постараюсь сделать все, что смогу. Теперь слушайте: там, у вас в Минске, знают, что вы обратитесь ко мне?

¾ О нет!.. Хотя, если... А, впрочем, может быть...

¾ Так вы вот что сделайте: немедленно дайте знать, чтобы ваши посланцы всюду раззвонили, что Путилин наотрез отказался вмешиваться в это дело. Поняли? Ну, а теперь прощайте, господа!

Когда обрадованные евреи вышли, великий сы­щик написал шифрованную депешу следующего со­держания:

«Сильно заинтересованный делом о предполагае­мом ритуальном убийстве, выезжаю сейчас экст­ренным заказным. Труп девочки оставьте до мое­го приезда.

Путилин».

Мы приехали в Минск рано утром, мчась из Пе­тербурга с огромно-допустимой быстротой.

На вокзале нас встретил симпатичный толстяк, который при виде выходящего из вагона моего гени­ального друга поспешно направился к нему.

¾ На гастроли к нам, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич? Ваше превосходительство не баловало нас никогда своим посещением.

Путилин улыбнулся и представил меня толстяку.

¾ О, я не отниму ни одного лавра от вас, дорогой коллега! — шутливо ответил великий сыщик. — Да и, собственно говоря, к чему теперь моя консульта­ция, раз вы столь блестяще повели дело, что труп и убийца уже найдены?

По дороге с вокзала до «Европейской» гостиницы (мы ехали втроем в карете) Путилин молчал и смо­трел в окно.

Несмотря на ранний час и на то что был первый день еврейской пасхи, на улицах тихого губернского города царило необычное оживление.

Особенно много бросалось в глаза евреев.

Они, не в праздничных, а в затрапезно-будничных, почти траурных одеяниях, ходили кучками по троту­арам, составляя порой группы.

Лица их были угрюмы, бледны, взволнованны. Ви­димо, какой-то общий страх, какая-то общая паника властно охватили еврейскую толпу и цепко держали ее в своих руках.

Евреи о чем-то оживленно говорили, качали голо­вами, так что их длинные бороды и пейсы раздува­лись в свежем весеннем воздухе.

Некоторые из них отчаянно жестикулировали.

Когда мы высаживались у подъезда гостиницы из кареты, до нас совершенно ясно донеслось из близстоящей группы евреев имя великого сыщика.

¾ Ай-ай-ай, Путилин, — сокрушенно качалась чья-то седая голова.

¾ Что это? — удивленно прошептал местный Лекок. — Вы слышали? Никак они уже пронюхали о вашем приезде, узнали вас?

¾ Нет. Этого они не знают, уверяю вас! — твердо, с чуть заметной иронической усмешкой проговорил мой талантливый друг.

В номере гостиницы он, даже не переодевшись, прямо приступил к допросу своего коллеги:

¾ Скажите, голубчик, как это вам посчастливи­лось столь быстро напасть на след этого страшного преступления?

¾ Видите ли, Иван Дмитриевич, сразу после пропажи девочки по городу усиленно стали циркулировать слухи о воз­можности похищения ребенка евреями. Теперь ведь их пасха, а, как известно вашему превосходительству, в Западном крае у нас особенно живуча легенда о ритуальных убийствах евреями. Естественно, я усилил надзор над еврейскими кварталами, над их гетто. Все агенты бы­ли поставлены на ноги. И вдруг, совершенно неожи­данно девочка, вернее, ее труп был найден на второй же день.

¾ Кто же отыскал его? — бесстрастно задал во­прос Путилин.

Толстяк улыбнулся.

¾ Ни за что не догадаетесь, высокочтимый Иван Дмитриевич! Представьте, что огромную услугу правосудию оказа­ла... собака! Дело произошло таким образом. Один из моих агентов, проходя 2-й улицей, вдруг услышал заунывный, громкий, протяжный вой собаки. Собака выла, не переставая. Он случайно посмотрел на дом, откуда доносился этот за душу хватающий вой, и уви­дел на дощечке дома надпись: «Дом И. С. Губермана».

¾ Простите, коллега, один вопрос: кто этот Губерман?

¾ Местный воротила, занимающийся дисконтом и не скажу, чтоб ростовщичеством, но отдачей денег в рост, под залог имений, домов и т. д.

¾ Благодарю вас. Продолжайте.

¾ Немедленно ко мне явился этот агент: «Собака воет подозрительно. А что, если... » Этого было доволь­но. Я ухватился за вздорное, быть может, на первый взгляд, предположение и в сопровождении двух загри­мированных агентов явился под предлогом какого-то дела во двор дома Губермана. Большая цепная со­бака из породы овчарок в глубине двора, у забора, с неистовым воем и лаем рвалась с цепи. Я попросил Губермана спустить собаку с цепи. Он побледнел, как полотно.

¾ Ни за что! — воскликнул он в испуге. — Она может разорвать всех нас.

— Неужели она не знает и вас? Пожалуйста, спустите! Я настаиваю на этом!

И с этими словами я подошел к животному, дер­жа на всякий случай револьвер в руке. К моему удив­лению, овчарка совершенно спокойно дала мне снять с ее шеи ошейник и, лишь только освободилась, стрем­глав бросилась к выгребной яме, прикрытой деревян­ной крышкой. Урча и воя, она принялась ожесточен­но скоблить когтями по доскам крышки. Я немедлен­но велел открыть выгребную яму, и...

¾ Там лежал труп бедной девочки? Так?

¾ Да.

¾ И на основании этого вы немедленно аресто­вали Губермана?

¾ Ну, разумеется! Простите, мой знаменитый кол­лега, или вы находите эту страшную улику недоста­точной для ареста преступника? — В голосе губерн­ского Горона послышалась легкая насмешка.

¾ Кто вам это сказал? Наоборот, я удивляюсь ва­шей превосходной прозорливости. Вы поступили для торжества правосудия великолепно, арестовав страш­ного преступника. Скажите мне теперь: девочка была действительно обескровлена?

¾ О да! Таково заключение врачей. Вы сейчас ее можете увидеть. Ваш друг, известный доктор Z., — указал он на меня, — подтвердит вам это. Все ее тело в проколах.

¾ Скажите: мать ее ни на кого не заявляла подо­зрения?

¾ Ни на кого. Она — бедная вдова, у нее нет ни врагов, ни завистников.

¾ Губерман, конечно, упорно отрицает свое учас­тие в этом деле?

¾ Ну, разумеется...

¾ Вы не узнавали, откуда вдруг разнесся слух о похищении девочки евреями, о ритуальном убийст­ве? — быстро задал он вопрос.

Великий сыщик встал и пронизал своего колле­гу взглядом своих удивительных проникновенных глаз.

¾ Вы спрашиваете: откуда взялся слух? Конечно, со стороны русских. На вокзале разыгрался почти скандал. Многие пассажиры были страшно возмуще­ны и возбуждены против евреев.

¾ Ну, вот и все, коллега. Спасибо. Вы будете так добры, не откажетесь сопутствовать нам с доктором по тем местам, куда мы сейчас поедем?

¾ Что за вопрос, ваше превосходительство? Я так польщен... так горжусь вашим приездом, вашей гени­альной помощью... Вы ведь не нам чета, простым смертным.

Путилина передернуло.

Этот редкий человек не выносил открытой, грубой лести.

...Через час мы ехали по улицам Минска.

Теперь уже совершенно ясно в воздухе чувствова­лось приближение грозы. Увы, не благодатно-весен­ней грозы природы, а мрачной, братоубийственной.

Что-то страшное, зловещее пологом нависло над городом.

Большие толпы народа виднелись на Соборной площади, на улицах, но в этой толпе теперь мало, по­разительно мало было видно евреев. Все магазины были наглухо закрыты ставнями.

Доносился возбужденный гул голосов, слышались пьяные песни, звуки гармоник.

Путилин был мрачен, как никогда.

¾ А этого вы не видели? — сухо обратился он к губернскому Горону.

И он указал на закрытые ставни одного из домов, на которых мелом были начерчены кресты.

¾ А что это?

¾ Это грозный предвестник погрома. Держу пари, этот дом с крестами — еврейский. Вы простите меня, но... по-моему, вы поступили очень неосторожно.

¾ А именно? — обидчиво повернулся к великому сыщику толстяк.

¾ Вы чересчур уж открыто, явно обнаружили убийство... с ритуальной целью. Тут, принимая во вни­мание страшность обвинения... пардон! Я хотел ска­зать — преступления, следовало соблюдать особую осторожность. В горючий материал надо осмотритель­нее всовывать легковоспламеняющиеся вещества. Стой! — Путилин резко осадил кучера.

Перед большой толпой простолюдинов стоял высо­кий человек в черной шинели и фетровой шляпе. Он, сильно размахивая руками, что-то возбужденно объяс­нял толпе.

Путилин быстро выскочил из кареты и подошел к человеку в черном.

¾ Да, ужасное преступление! — вслух произнес он.

¾ Не правда ли? — живо повернулась к нему чер­ная шинель.

Секунда... И Путилин, слегка поклонившись, быст­ро сел в карету. Вся сцена прошла мимолетно.

Путилин заехал к влиятельнейшему лицу в городе и пробыл у него недолго. Когда он садился в карету, я увидел, как довольная улыбка трогала концы его губ.

¾ На вокзал! — отдал он приказ кучеру. — Ска­жите, коллега, ведь там, на вокзале, был составлен первый протокол?

¾ Да, да, уважаемый Иван Дмитриевич, — ответил глава мин­ского сыска.

¾ Состав жандармского наряда там одинаков?

¾ Да. Сменяются на часы, но состав тот же.

Я никогда еще не видел моего знаменитого друга в таком резко приподнятом состоянии духа. Глаза его сверкали, он весь был — один порыв.

В жандармской комнате нас встретил тучный, упи­танный штабс-ротмистр.

Услышав фамилию Путилина, он рассыпался в ком­плиментах.

¾ Скажите, ротмистр, это дело вам памятно все до мелочей?

¾ Помилуйте, ваше превосходительство, конечно! Всего ведь трое суток прошло...

¾ На одну минутку, в сторонку... Всего два во­проса...

Мы с местным Лекоком остались в середине комнаты и видели, как Путилин о чем-то спрашивал офи­цера.

¾ Да?

¾ Да.

¾ Вы хорошо помните?

¾ Как нельзя лучше.

¾ Ну, вот и все. Спасибо!

И, пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.

¾ В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй Бог, ка­кой горячий свидетель!

Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.

¾ О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? — ревниво спросил моего друга его провинци­альный коллега.

¾ Да вот... о милейшем ротмистре... — ответил Путилин, садясь в карету.

Через минут пять мы были в особом по­мещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.

Путилин отдернул кисейку, которой была прикры­та бедная девочка, и обратился ко мне:

¾ Твое мнение, доктор?

Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами... Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблю­дать.

Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивитель­ности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.

¾ Мне приходится только присоединиться к мне­нию моих коллег, — с дрожью в голосе ответил я. — Какое подлое изуверство!

¾ Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?

¾ Судя по отпечатку на ее лице невыносимых фи­зических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.

¾ Чем сделаны эти раны-проколы?

¾ Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила...

С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, пе­ред моими глазами стояло страшное лицо девочки.

Подойдя к одиночной камере заключенного пре­ступника Губермана, провинциальный коллега ве­ликого сыщика сказал ему:

¾ Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канце­лярии.

С протяжным скрипом открылась перед нами дверь камеры.

¾ Вы стойте в коридоре, у дверей... — обратил­ся Путилин к надзирателю и двум конвойным сол­датам.

При нашем входе человек, сидевший в позе глубо­кого отчаяния на табурете перед привинченным к сте­не столом, испуганно вздрогнул и быстро встал.

Это был Губерман, тот страшный изверг естества, которому молва и судебное следствие приписали та­кое жестокое преступление.

Невысокого роста, коренастый, уже пожилых лет, он обладал лицом далеко не симпатичным. Что-то алчное сверкало в его узких глазах, в которых застыл теперь и большой испуг.

¾ Здравствуйте, Губерман! — произнес великий сыщик, подходя к нему и не спуская с его лица при­стального взгляда.

Еврей-дисконтер молча поклонился, с недоумени­ем глядя на Путилина.

¾ Я — Путилин.

Лишь только мой друг назвал себя, как ростовщик вздрогнул. Его словно качнуло.

¾ Вы — Путилин?! Знаменитый Путилин? — про­лепетал он.

Я заметил, как краска бросилась ему в лицо, но вместе с тем какая-то радость сверкнула в его глазах.

Путилин усмехнулся.

¾ Оставляя в стороне эпитет «знаменитый», покон­чим просто на Путилине. Ну-с, а теперь давайте поговорим с вами. Вы догадываетесь или, быть может, зна­ете о цели моего приезда сюда?

Обвиняемый ростовщик отрицательно покачал го­ловой.

¾ Нет? Тем лучше. Изволите видеть, ваши соро­дичи упросили меня взяться за частное расследование вашего дела.

¾ О, господин Путилин! — рванулся к нему Губерман. — Спасите меня! Клянусь вам, я не повинен в этом страш­ном убийстве!

¾ Я постараюсь сделать для вас все, что могу, но при условии, что будете со мной вполне откро­венны.

¾ Спрашивайте все, что угодно, я ничего не утаю от вас!

¾ Вы клянетесь, что вы не совершали этого пре­ступления. Допустим, я хочу вам верить Но.. можете ли вы убежденно вашей святой Торой поклясться, что ни­кто другой из ваших сородичей не мог совершить этого?

¾ Могу! Могу поклясться, чем хотите. У нас нет, не существует ритуальных убийств. Это страшная кле­вета на еврейство.

¾ Скажите, у вас много врагов?

¾ Больше, чем друзей, господин Путилин.

¾ Эти враги — на почве вашей профессии рос­товщика?

Губермана передернуло.

¾ Я, видит Бог, никого не грабил...

¾ Позвольте: вы уже забыли и нарушаете ваше обещание говорить мне одну лишь правду. Предупре­ждаю вас: еще одна ложь — и я бросаю ваше дело. Итак, отвечайте: ваши враги на почве ваших делячес­ких операций?

¾ Да... — не поднимая головы, прошептал ростов­щик.

¾ Вы многих разорили?..

¾ Я их не разорял. Они, должники, сами себя ра­зоряли... Они брали деньги... Векселя... Неустойки.. Опись... продажа с молотка...

¾ И много, я спрашиваю, таких, которые «сами себя разорили», благодаря знакомству с вами?

¾ Много.

¾ Не из евреев?

¾ Нет.

¾ Вы помните ваших русских клиентов всех хо­рошо?

¾ Нет... Где же упомнить, господин Путилин?..

¾ Но особенно лютых врагов знаете? С кем за последнее время вы имели столкновение из-за сведе­ния денежных расчетов?

Губерман начал, медленно обдумывая, перечис­лять фамилии.

¾ Кто-нибудь из них грозил вам местью?

¾ Ах, господин Путилин, это были обычные фразы о том, что я захлебнусь проклятым золотом, что мне отоль­ютсяих слезы...

Ростовщик схватился за голову и вдруг как-то за­выл-зарыдал.

¾ Ай-ай-ай... — вырывалось у него с рыданием. — И правда это! Сбылось их проклятье... Золото, кажет­ся, действительно и сгубило меня. Все бы теперь от­дал за свободу, за то, чтобы снять с себя такое страш­ное обвинение.

Путилин с сожалением поглядел на еврея.

¾ А такого вы не знаете? — тихо спросил он у него.

¾ Нет, что-то не помню...

¾ Я вам опишу приметы его.

И когда он описал эти приметы, получил тот же отрицательный ответ.

¾ В ночь накануне обнаружения трупа в вашей выгребной яме вы не слышали подозрительного шу­ма, лая собаки во дворе?

¾ Может быть, и лаяла собака, не знаю. Мало ли когда она лает. Я нарочно ее приобрел, чтобы она ох­раняла двор.

Путилин погрузился в раздумье.

¾ Неутешительно, — пробормотал он, вставая. — Ну, прощайте, Губерман, а лучше — до свидания.

Когда мы подъехали к дому Губермана и вошли во двор, лицо Путилина было мрачно и темно, как и наступающая ранняя ночь.

¾ Темное дело... темное дело... — бормотал он. Дом был опечатан. Собаки уже не было на цепи. Великий сыщик принялся за детальный осмотр двора.

Он тщательно осмотрел выгребную яму, собачью будку.

¾ Смотри, доктор, — обратился он ко мне. — Кто бы мог подумать, что евреи кормят собак костями от свиного окорока!

Он держал, улыбаясь, большую обглоданную кость. Потом, подняв глаза вверх, посмотрел на забор.

¾ Однако, здоровый забор! Чуть не полторы са­жени вышины. И с гвоздями наверху. Да, через такой не перескочишь!..

Медленно, шаг за шагом он стал обходить его, пробуя каждую тесину.

¾ Крепко... крепко... — шептал он.

Вдруг его рука, которой он с силой надавливал забор, провалилась, и он слегка покачнулся, подав­шись вперед.

¾ Что с тобой? — бросился я к нему.

¾ Ничего особенного. Одна доска в заборе ока­залась оторванной. Смотри.

Путилин нажал доску рукой, и она совершенно свободно выдвинулась вперед, держась на верхних гвоз­дях.

¾ А ну-ка, не пролезу ли я в сие отверстие? — ус­мехнулся Путилин. — Попробуй и ты.

Хотя и с трудом, но мы оба протиснулись и вско­ре очутились по ту сторону забора.

Перед нами было пустое место — не то поле, не то огород.

Липкая, густая грязь — почва была, очевидно, глинистая — покрывала все это унылое, мрачное место.

Мой гениальный друг низко склонился над землей, словно стараясь что-то заметить, отыскать.

¾ Так... так...

¾ Ты что-нибудь нашел, Иван Дмитриевич? — тихо спросил я его.

¾ Кое-что... Иди за мной.

Мы прошли несколько десятков саженей. Вдруг он остановился и показал мне рукой на небольшой домик в два окна.

¾ Скажи, пожалуйста, — домик! Я думал, на этом пустыре нет никакого жилья... Темные окна. Интерес­но знать, обитаем он или нет...

Великий сыщик еще ниже склонился над землей, внимательно во что-то вглядываясь.

¾ Стой там, где стоишь! — бросил он мне и пото­нул во мраке темной ночи.

Два раза мне мелькнул свет его фонаря. Прошло минут пять-десять. Тревожно-тоскливое чувство овладело мною. Незнакомый город. Это мрач­ное место... Это загадочно-отвратительное убийство несчастного ребенка.

¾ Ну, вот и я! — раздался голос Путилина. — Та­инственный домик сейчас пуст, но обитаем. Мне при­ходит странная фантазия, доктор, проникнуть во внут­ренность этого жилища. Что ты на это скажешь?

¾ Как? В чужой дом?

¾ Именно.

¾ Но для чего?

¾ А это другой вопрос, на который я тебе не су­мею определенно ответить, ибо... ибо еще только зон­дирую почву.

¾ Но подумай, ведь тебя могут счесть за разбой­ника?

¾ Очень может быть. Но я ведь ничего не украду у них. Однако довольно шутить. Дело в следующем. Мы должны составить маленькую диспозицию. Слу­шай: сейчас же поезжай с моей карточкой к мое­му почтенному коллеге и скажи, что я прошу его от­рядить с тобой двух его агентов для того, чтобы они продежурили часть ночи во дворе губермановского дома.

На его вопрос, где я, ты ответь полным незнанием.

Вы втроем будете стоять близ забора. О проходе — ни звука им.

Лишь только ты услышишь мой сигнальный свис­ток, немедленно веди их через отверстие и бросайтесь к этому домику. До свидания, доктор!

¾ А если свистка не будет?

¾ Тогда терпеливо ожидайте моего появления.

¾ Ах, Иван Дмитриевич, не сносить тебе твоей буйной головушки! — в тревоге за моего великого дру­га вырвалось у меня.

¾ Ну уж, во всяком случае, не в Минске мне ее сложить! — тихо рассмеялся он.

Прежде чем рассказать вам о том, как я прини­мал с двумя агентами участие в этой памятной мне страшной ночи, я приведу вам рассказ моего гениаль­ного друга с его слов.

— Я, —рассказывал Путилин, — внимательно обо­шел крохотный домик, стараясь изыскать способ, как бы лучше, незаметнее в него проникнуть. Непреодо­лимая сила влекла меня туда. Какой-то таинственный голос властно мне шептал: «Иди туда, иди туда!»

Дверь была закрыта на засов, на нем болтался большой висячий замок.

Со мной не было инструментов, которыми я мог бы открыть дверь. Мне не оставалось ничего более, как влезть в таинственный домик через окно. Я так и по­ступил. Я тихо разбил окно и через секунду очутился в темной комнате. При свете моего фонаря я оглядел­ся. Большая, грязная комната, в которой, кроме сто­ла, трех стульев и постели, не было ровно ничего. Ря­дом с этой комнатой находилась другая, поменьше, совершенно пустая.

Быстрым взглядом окинув все это, я поспешно спустил над разбитым окном жалкое подобие занавески — кусок выцветшего ситца. Я вновь с удвоенной энергией принялся осматривать две жалкие конуры. Ничего, абсолютно ничего подозрительного. А между тем... между тем ведь мужские следы совершенно яс­но были замечены мною от выпертой нарочным путем доски губермановского дома вплоть до дверей этого домика. Кому было надо совершать путешествие этим пустырем? И почему обитатель таинственного жили­ща проник столь необычайным образом во двор ев­рея-ростовщика?

Размышляя, выводя мою кривую, я вдруг запнулся ногой о какой-то неровный, скользкий предмет.

Мне мой фонарь осветил его. Это было железное кольцо подпольного люка. Сердце радостно, забилось у меня в груди. Победа, победа! Авось там — хоть йота улик.

Я рванул за кольцо и приподнял люк. Лесенка ма­ленькая, узенькая. Не раздумывая ни секунды, я стал спускаться в подполье. Одна, две, три, четыре ступе­ни... Я — на земляном полу!

Но лишь только я осветил фонарем пространство подполья, как крик ужаса вырвался у меня. Моя но­га стояла в большом жестяном тазу-чаше, полном крови. Я выхватил ногу.

С нее сбегала капля за каплей кровь... Дрожь про­низала меня всего. Я низко склонился над страшной чашей, и тут мне бросились в глаза маленькие жел­тые туфельки, белое платьице, синяя жакетка, шляп­ка. У меня, старого, опытного волка, видевшего вся­ческие виды и ужасы, горло перехватил спазм. Я не мог отвести взгляда от этих вещей. Передо мной с какой-то поразительной наглядностью встал образ бедной белокурой девочки с ее страшными проколами. Еще минута, и я разрыдался бы. Я — Путилин, не знавший, что такое нервы, слабость воли!

Страшным усилием я взял себя в руки и стал ис­кать еще чего-нибудь «интересного» для храма боги­ни Фемиды. Рядом с чашей на дощечке лежал блестя­щий предмет. Я взял его, и он задрожал в моих ру­ках. Это было длинное, круглое, прямое шило, все темное от запекшейся крови.

И тут меня пронизала мысль: «Так какое же это убийство? Ритуальное, действительно ритуальное или же подделка под него?»

Но сейчас же я осудил нелепость этой мысли. Ле­генда о ритуальных убийствах гласит, что выпускае­мая кровь употребляется евреями. А тут... тут целая чаша ее. Стало быть, я был прав, прав!..

Огромная радость охватила меня. Я спасу бедного еврея, над которым тяготеет это страшное обви­нение!

¾ Дзинь... тр-р... тр-р... — донеслось до меня. Я ус­лыхал, что дверь проклятого домика уже раскрывает­ся. Быстрее молнии я бросился по лестнице и закрыл над собой дверцу люка.

Она была от ветхости вся в дырах. Потушив фо­нарь, я приложился ухом к ней.

¾ А-а, дьяволы, хорошую я вам заварил кашу! — донесся до меня резкий мужской голос. — Будете помнить меня вовеки. Не сегодня, так завтра я вам устрою горячую, кровавую баню! Ха-ха-ха! Белый пух будет летать над городом, а мы будем вас крошить, резать... Резать, дьяволы, будем вас!..

Никто ему не отвечал. Он, значит, был один — оби­татель страшного домика.

¾ Ха-ха-ха!.. — вдруг опять послышался исступ­ленно-безумный хохот. — Сидишь в остроге, прокля­тый жид? Что? Небось весь твой кагал не спас тебя? О-го-го-го! Ловко я тебе отомстил! Будешь помнить, как разорять людей... Всего меня разорил... По миру пустил меня, благородного...

Я услышал приближающиеся шаги негодяя-извер­га к подполью. Только тут я понял, какой я сделал промах, оставшись так долго в страшном подполье. Что мне с ним сделать, если он спустится сюда? Убить его? О, для меня это было крайне нежелательно... Мертвое тело не расскажет ничего о содеянном им преступлении, и тайна убийства девочки останется тайной. Кто сможет доказать, что Губерман сам не совершил здесь, в этом подполье, ритуального убийст­ва христианской девочки? Один я, но этого мало.

То, чего я так страшился, сбылось. Изверг подо­шел к подполью и поднял люк. Я прижался в угол, затаив дыхание.

¾ Страшно... страшно... кровь... целый таз. — В голосе его я уловил нотки неподдельного ужаса. Кровь убиенной замученной девочки вопила об от­мщении. Эта кровь, очевидно, душила его, заливала ему глаза багряным светом.

¾ Надо... надо покончить... сжечь... засыпать... за­копать... Страшно мне, страшно.

Вычиркивая дрожащей рукой спичку, он стал мед­ленно, осторожно спускаться в подполье.

¾ Я помогу вам, здесь темно! — загремел я, чув­ствуя, что больше мне ничего не остается сделать, ибо скрыться здесь некуда.

Крик, полный безумного ужаса, вырвался из гру­ди страшного злодея.

Я направил на его лицо фонарь, хотел выхватить револьвер... но его не оказалось. Первый раз в моей жизни я очутился без моего верного друга, столько раз спасавшего мою жизнь!

¾ Сдавайтесь, любезный, вы пойманы! — не те­ряя хладнокровия, продолжал греметь я.

¾ А будь ты хоть сам Сатана, я не отдамся тебе добровольно! — исступленно заревел он, бросаясь на меня.

Между нами началась отчаянная борьба. Спичка, брошенная им, упала на белое платьице... Рядом ле­жала груда сухого сена и соломы.

Послышался сухой треск, забегали языки пламени. «Все погибло!» — мелькнула у меня мысль. Я напрягал все усилия, чтобы не поддаться злодею, но, увы, чувствовал, что он неизмеримо сильнее меня. Он сдавливал мою грудь железными тисками, но, на мое счастье, моя правая рука была свободна.

Я нажал кнопку фонаря и ударил им по лицу его. Удар пришелся по глазам. Он завыл от боли и на се­кунду выпустил меня из своих ужасных объятий. Я бросился к лесенке, пробиваясь сквозь пламя. Я чувствовал, что горю. Дыхание спирало от дыма, языки пламени охватили мое верхнее платье. Лишь только я выскочил из страшного подземелья, как он, тоже успевший оправиться от удара, набросился на меня сзади. Я потащил его к выходной двери, но... но в эту минуту пришла помощь.

Боясь за участь моего дорогого друга, я немедлен­но полетел к минскому Лекоку.

¾ Скорее! Скорее! Двух агентов!

¾ Что такое? Что такое? — привскочил он. — Где наш гений Путилин?

В двух словах я передал ему приказ моего талант­ливого друга.

¾ Во дворе Губермана будем его ожидать… Он так приказал.

¾ Черт возьми, я еду в таком случае сам! — за­суетился толстяк.

И вот через полчаса мы уже находились на дворе дома ростовщика.

Время тянулось до темноты медленно. Я все с за­миранием сердца ожидал условного сигнала-свист­ка, но его не было.

Губернский лев сыска относился не без иронии к «сему ночному похождению».

¾ Гм… не понимаю… ровно ничего не понимаю, — насмешливо бросал он своему помощнику. — Но, ко­нечно, раз сам Иван Дмитриевич Путилин этого тре­бует...

¾ Что это, дым? — вдруг воскликнул помощник.

Я поднял глаза.

Клубы черного дыма неслись с пустыря. Одним ударом ноги я вышиб замеченную доску в заборе и крикнул:

¾ За мной, господа! Там — несчастье! — Я пролез первым, за мной — помощник Лекока, а сам он... застрял в узком пространстве забора.

¾ Черт возьми, я застрял! Протисните меня! Ой-ой-ой! Я задыхаюсь!.. Что за чертова западня...

Но нам, мне и помощнику — славному малому, некогда было высвобождать злополучного победите­ля ритуального дела.

То, что мы увидели, заставило заледенеть кровь в наших жилах.

На фоне темной ночи мы увидели два ярко горящих живых факела. Над домиком клубился дым. Несколько секунд — и мы были около них.

¾ Держите этого! — гремел Путилин, указывая на обезумевшего от боли и страха человека. — Док­тор! Скорее! Помоги мне! Я горю... Направляйте на него револьвер!

Я сорвал с него пальто.

¾ Туда... туда! Будем тушить!

Минский Лекок, очевидно, благополучно высвобо­дился.

Под револьверным дулом его помощника убийца замер, затих.

¾ Сюда, коллега, сюда! Скорее! — пригласил ве­ликий сыщик толстяка.

В домишке, куда они вбежали, из подполья несся дым.

¾ Несмотря на это, я вам достану кое-что! — рез­ко бросил он раннему триумфатору.

¾ Вы... вы с ума... Ваше превосходительство, ос­тановитесь: там вы задохнетесь... Там горит!.. — в ис­пуге закричал «победитель».

Путилин быстро спустился в подполье.

В ту секунду, когда он в дыму и в искрах быстро выскочил оттуда, мы вошли в страшный дом. Посере­дине нас, под дулами двух револьверов, шел преступ­ник.

В руках гениального сыщика находились таз-чаша с кровью и желтые туфельки.

¾ Вот вам результаты моих гастролей, вот вам — ритуальное убийство! Арестуйте этого человека — убийцу Евгении Синюшкиной.

¾ Проклятый! Как ты узнал меня?

¾ Я? Тебя? Так ведь я — Путилин, а ты — черная шинель с фетровой шляпой.

Минский Лекок хлопал глазами.

Наутро Губерман был освобожден.

Радость его и всех евреев не только Минска, но и всего юго-западного края была безгранична.

Имя Путилина, этого гения русского сыска, сумев­шего снять покров с тайны якобы ритуальных убийств, прогремело и покрылось неувядающей сла­вой.

Путилина засыпали цветами, когда он выезжал из Минска.

Евреи хотели выпрячь из коляски лошадей и вез­ти его на себе, но этому воспротивился этот редчай­ший по таланту и скромности человек.

Убийцей оказался Яков Ридин, мещанин, запутав­шийся в тройной бухгалтерии Губермана. Желая ему отомстить, он придумал дьявольски зверский способ: украл у бедной вдовы девочку и, убив ее по легенде ритуальных убийств, то есть варварским способом выпу­стив из нее всю кровь, труп ее ночью подбросил в вы­гребную яму своего заклятого врага — Губермана.