Генри VII

Вне закона!

В январе 1484 года, Ричард III открыл свою первую парламентскую сессию. Вообще-то, парламент должен был собраться в Вестминстере ещё 25 июня 1483 года, как первый парламент короля Эдварда V, но, по случаю признания невозможности коронации отпрыска незаконного брака, единственным решением этого парламента стало обращение к Ричарду Глостеру с просьбой принять корону Англии. Что до сих пор используется как аргумент в пользу «узурпации» короны — формально, этот парламент не был легитимным, потому что Эдвард V не короновался. Здравый смысл принять важное решение, раз уж представители всех сословий оказались на месте? Тогда, в июне 1483, он был, и решение было принято. Позднее, здравый смысл куда-то отъехал, и формальности внезапно стали важнее реального положения вещей.

Тем не менее, Ричард решил не оттягивать сбор своего парламента, и назначил его на 6 ноября 1483 года. Потому что организация сбора занимала всегда немало времени. Вызовы представителям были отправлены во второй половине сентября. Очевидно, одним из факторов, повлиявших на время отправления вызовов, была возможность представиться тем, кто раньше с Ричардом Глостером никогда не пересекался. Но в октябре начались выступления заговорщиков, их подавление, передвижение войск и командиров, и стало ясно, что к 6 ноября вызванные на сессию парламента в Лондон просто не успеют.

И всё-таки, Ричард медлил с отменой парламента до 2 ноября. Очевидно, только допрос Бэкингема дал полное представление о планировавшихся масштабах восстания и о том, сколько людей и каким образом с ним связаны. Не говоря о том, что сами по себе местные выборы представителей Палаты Общин в парламент редко проходили без локальных беспорядков и обид. В конце концов, 9 ноября были выпущены новые вызовы.

В конце концов, когда парламент собрался в январе 1484 года, то «прорехи» в числе присутствующих умеющим понимать контекст происходящего сказали о многом. В Палате Лордов, отсутствовали Гастингс, Риверс, Бэкингем. Никто из присутствующих не знал, где находится герцог Йорк (сын короля Эдварда). Дорсет был в бегах, вместе с епископами Или (Мортоном), Салсбери (Вудвиллом) и Экзетера (Кортни). В Палате Общин было много новых лиц. «Свято место пусто не бывает», как говорят, так что в скором будущем можно было ожидать больших перемен, которые будут осуществлять совершенно новые люди.

Главной задачей каждого первого парламента короля является легитимизация его власти. Исключением не был и парламент 1484 года. Я позволю себе не согласиться с доктором Ханнесом Кляйнеке (Dr Hannes Kleineke), специалистом по истории Парламента (Палата Общин) 1422–1504 гг, который сравнивает ситуацию 1484 года с ситуациями 1399 и 1461 годов. Да, во всех трёх случаях, законность власти короля была признана по факту. Тем не менее, только одна из трёх «узурпаций», как выражается Кляйнеке, была именно чистой узурпацией — когда Генри Болинброк, или Генри IV, в 1399 году, с бухты-барахты сверг коронованного короля Ричарда II, и лишил его власти, свободы и жизни.

В случае 1461 года, Эдвард граф Марш тоже провозгласил себя королём по праву победителя, но у него хотя бы было основание — решение лордов светских и духовных от 25 октября 1460 года, что Генри VI останется королем до конца жизни, а после его смерти престол унаследует Ричард герцог Йорк. 31 октября, герцог Йорк и его сыновья принесли в Сент-Поле вассальную клятву королю, с условием, что тот будет придерживаться договора. Казнь герцога Йорка, несомненно, нарушением договора считать можно, хотя нарушителем был не король, а королева. Что касается Ричарда III, то он не сверг коронованного короля, как это сделал Генри IV, и не подсидел, как это сделал его брат Эдвард IV. Ричард занял совершенно вакантный трон, потому что его об этом убедительно попросили. А попросили потому, что с альтернативами было никак.

Второй важнейшей задачей парламента был билль об объявлении участников «восстания Бэкингема» вне закона, и о конфискации их имуществ[25].

Пострадали и вельможные противники — вне закона были объявлены Генри Ричмонд, Джаспер Тюдор, Томас Грей (маркиз Дорсет), с конфискацией их имущества. Что было совершенно необычно, в число объявленных вне закона государственных преступников попали три духовных лорда — епископы Мортон, Вудвилл, Кортни. Их имущество тоже было конфисковано короной, что и было, по-видимому, главной причиной такой странной манифестации — дело в том, что единственной властью, имеющей право наказывать священников высокого ранга, был римский папа. Зато предполагалось, что эти священники не должны обременять себя благами земными. Поэтому, конфискация их немалых владений не могла вызвать протестов. Второй причиной, по которой крайне религиозный король вдруг поднял меч закона на служителей церкви, могла быть именно религиозность Ричарда III, который предпочитал великолепие церквей великолепию церковников.

Элизабет Вудвилл лишилась владений, которые подарил ей Эдвард IV. Что, в общем-то, было вполне логично, учитывая её изменившийся статус. Ведь именно на этой сессии парламента был утверждён знаменитый “Titulus Regius”, объявляющий брак Эдварда IV и Элизабет Вудвилл нелегальным, и их потомство — незаконным. Правда, заодно говорится, что Эдварда она и её мать женили колдовством. В акте она именуется как “late the wyf of Sir John Grey, knyght, and late callyng her selfe quene of Englond”[26]. Естественно, за ней осталась её доля наследства от личного имущества родителей. Как жена рыцаря, она была свободна и от необходимости содержать большой двор, как, например, вдовствующая герцогиня Сесилия, мать Ричарда III.

Хуже всех пришлось леди Маргарет Бьюфорт. Во-первых, она всё-таки была объявлена вне закона, то есть потеряла гражданские и имущественные права. Прямой текст акта говорит следующее: “Forasmuch as Margaret Contesse of Richmond, Mother to the kyngs greate Rebell and Traytour, Henry Erle of Richemond, hath of late conspired, confedered, and comitted high Treason ayenst oure soveraigne lorde the king Richard thr Third, in dyvers and sundry wyses, and in especiall in sendyng messages, writyngs and tokens to the said Henry, desiryng, procuryng and stirryng hym by the same, to come into this Roialme, and make Werre ayenst oure said Soveraigne Lorde”[27]. Во-вторых, ей было, пожалуй, страшно и унизительно обнаружить, что вся её заговорщическая деятельность и ответственность за события, сломавшие столько жизней, были прекрасно известны королю. В-третьих, месяцы между провалившейся экспедицией её сына и опубликованием акта об объявлении вне закона, она должна была провести, агонизируя в неизвестности, и не зная, что именно король знает, и что ей за это будет.

Нет, казнь ей не угрожала. По-моему, первым королём, который начал казнить благородных дам, был её внук. Максимум, что с ней могли сделать — это поместить куда-нибудь под строгий надзор, как это и случилось. Но сам факт падения с самого верха социальной лестницы к самому её подножью, лишение всех прав, к которым она привыкла с рождения, уже был страшным наказанием. Не говоря о том, что леди Маргарет, не склонная к аскетизму, была маниакально привязана к тому, чем владела, и цепко держала в своих маленьких ручках ключи от своих сундуков.

Тем не менее, леди Маргарет хорошо знала, что она делает, предлагая, в своё время, брак Томасу Стэнли. Страховка сработала. Надзирателем за ней был назначен муж, до конца жизни леди. Ему же было передано и всё её имущество, до конца его дней. По идее, после смерти Стэнли, имущество леди Маргарет должна была получить корона. Разумеется, ссылка преступницы была в силе, но местом ссылки было обозначено «одно из имений» её мужа, Латом или Нозли.

Потому что ссориться со Стэнли было чревато. Скорее всего, Ричард знал о том десятитысячном войске, которое увёл в неизвестном направлении сын сэра Томаса, и о том, что Стэнли пристально наблюдал за развитием событий. Но — ничего предательского не случилось. Формально, Стэнли на всём протяжении восстания Бэкингема оставался лояльным королю.

Тем не менее, мне кажется очень своеобразной формулировка выражения доверия лорду Стэнли, содержащаяся в том же акте: “Yet neverthelesse, oure said Soveraigne lorde, of his grace espesiall, remembryng the good and faithfull service thet Thomas lord Stanley has doon, and entendenth to doo to oure said Soveraigne lorde, and for the good love and trust that the kyng hath in hym, and for his sake, remitteth and woll forbere the greate punyshment of atteynder of the said countesse, that she or any other so doeying hath deserved”[28]. Мне кажется, что в этих нескольких фразах содержится и уведомление лорду Стэнли, что король им не одурачен, и предупреждение, что любое отступление от лояльности суверену будет караться по всей строгости закона.

Кое-что о прикладной дипломатии

Первый и единственный парламент короля Ричарда справился с работой в ударные сроки, за неполный месяц. Возможно, последним делом этого парламента были формальности, связанные с возвращением Элизабет Вудвилл и её дочерей к нормальной жизни.

Теперь, когда ни ей самой, ни её дочерям ничего не угрожало, отсиживание в убежище потеряло смысл. Тем не менее, оставлять вдову брата и племянниц на произвол судьбы Ричард не собирался. Да, им было куда вернуться, и публичное, утверждённое парламентом объявление потомства Эдварда IV незаконным, должно было предохранить их от опасности похищения, но ведь оставались ещё и свои, английские недоброжелатели Вудвиллов. Которые вполне могли захотеть свести счёты с леди Элизабет, которую в годы правления её мужа обвиняли во многих грехах, вплоть до убийства — справедливо или нет.

Поэтому Ричард III публично поклялся перед лордами светскими и духовными, а также перед мэром и олдерменами, что «если дочери дамы Элизабет Грей, позднее именующей себя королевой Англии» выйдут из Вестминстерского Убежища, чтобы жить под его защитой и опекой, он гарантирует, что окружающие будут относиться к ним, как к родственницам короля, не нанося вреда ни словом, ни делом. Ричард также обязался обеспечить родственниц всем «реквизитом», необходимым для жизни при дворе согласно их статусу. Он обязался выдать девочек замуж за джентльменов, и дать за каждой приданое в 200 марок. Что касается самой леди Элизабет, то ей Ричард назначил содержание в 700 марок в год, выплачиваемых поквартально, равными порциями, через человека, который помог отразить нападение на убежище летом 1483 года — через Джона Несфилда.

Вскоре, как рассказывают почти все историки, Элизабет написала сыну, что он может вернуться домой. Очевидно, кое-что с Ричардом она обговорила отдельно. Возможно даже, что прощение Дорсета было её условием. Платой за то, что Ричард отдал распоряжение о казни Ричарда Грея и Энтони Вудвилла.

Меня в этой истории беспокоят два момента. Во-первых, Дорсет с сыном только что были объявлены государственными изменниками. Не получив официального помилования, вряд ли Дорсет кинулся бы в Англию. Где он был вне закона, и имел чуть больше чем нескольких личных врагов, потому что человеком он был заносчивым, и на слова несдержанным. И я решительно не представляю себе, в тех обстоятельствах, что Ричард встретил бы его с распростёртыми объятиями и криком «ты вернулся — я всё простил». Куда он собирался приспособить самого наглого из семейства Вудвиллов?

Можно, конечно, допустить, что мама написала сынуле письмо, что скучает до смерти, а короля она уговорит, и сын кинулся домой её утешать. Но это вообще не версия именно для этих двух, не страдающих излишней бесчувственностью.

Во вторых, эту историю опускает только Дэвид Болдуин в своей биографии Элизабет Вудвилл. Остальные её цитируют чуть ли не одинаковыми словами. Но ссылки на то, откуда такие сведения, не дают. То ли настолько известное событие, что «все знают», то ли — просто легенда.

В январе же, из Франции прилетела сплетня о том, что Ричарда III публично обозвали убийцей племянников. Дело в том, что, как аккуратно выразился историк Чарльз Росс, предыдущее царствование оставило Ричарду III много «трудных и деликатных вопросов» в международной политике.

Во-первых, Шотландия, этот вечный шип в сидении английского трона. Эдвард IV договорился с Александром Стюартом, герцогом Олбани, что поможет ему оттягать власть у Джеймса III, а тот, взамен, прекратит поддерживать французов, и признает сюзеренные права Англии над Шотландией. Что ж, Ричард Глостер практически за руку привёл герцога Олбани в Эдинбург, но шотландцы — это шотландцы. Бароны, арестовавшие Джеймса III, не поддержали его конкурента. Потому что тот забрал нечто (графство Мар), желаемое другим (Гордоном из Хантли), этот другой озлился, и восстановил прочих против герцога. Летом 1483 года, герцогу Олбани пришлось бежать в Англию.

Похоже на то, что у Ричарда не было решительно никакого доверия к Джеймсу III (вполне обоснованно), поэтому он пропустил мимо ушей авансы шотландского короля и в ноябре 1483, и в марте, апреле и августе 1484 года. Росс ставит это ему в вину, конечно. Росс всё ставит в вину Ричарду III. Но разве можно было принимать всерьёз авансы короля Джеймса? И Ричард выбрал, в общем-то, идеальную стратегию — пусть шотландцы разбираются между собой. То есть, отправил герцога Олбани и другого беглеца, Дугласа, возиться на границе совершенно самостоятельно.

В конце концов, когда шотландцы друг друга потрепали, Англия и Шотландия заключили мирный договор на три года, в сентябре 1484 года. Было даже решено, что наследник короля Джеймса женится на Анне де ла Поль. Но Джеймс III и этот договор, разумеется, нарушил. И нет, дело было не в том, что Ричард относился к нему недостаточно тепло, как это утверждает Росс. Дело было в том, что среди шотландских лордов союз с Англией в принципе был непопулярен, они тяготели к Франции. А у Джеймса не было никакой власти над своими подданными. Впрочем, для Шотландии это было практически нормой.

Куда как более интересным было послание от Изабеллы Кастильской, которое Ричард получил через её посланника во время своего летнего прогресса 1483 года. Послание, к слову сказать, было устным. Изабелла сообщила, что не имела никаких отношений с Англией во время предыдущего царствования, потому что была оскорблена выбором короля Эдварда в пользу «простой английской вдовы». Но поскольку Эдвард умер, она видит возможность предложить королю Ричарду поход на Францию. Со своей стороны, она может выставить 1000 копейщиков и 30000 пехотинцев. Ричард тепло поблагодарил Изабеллу (письменно), и произвёл её посланника в рыцари, с грандиозными почестями, но за идею военного похода не ухватился.

Чарльз Росс, разумеется, говорит о потерянном союзнике, но двум последующим английским королям ещё предстояло убедиться, что совместные предприятия с испанцами против Франции всегда заканчивались плачевно для Англии. Опять же, серьёзные предложения о военном походе не делаются устно, через посланника, не оставляя следов.

Вполне естественно, что Ричарда гораздо больше занимали отношения с Бретанью и Францией, чем с Шотландией и Испанией.

Весь зимний период 1483-84 гг. английские приватиры патрулировали побережье Бретани и Франции. Это, естественно, сильно нервировало и бретонцев, и французов. Потому что приватиры, естественно, не болтались в море просто так, ради спортивного интереса и питаясь святым духом. Периодически, они высаживались. Периодически, они грабили. То есть, попросту говоря, занимались пиратством. Не то чтобы проблема была новой. В последнюю декаду царствования Генри VI, как пишет Росс, было зарегистрировано 120 пиратских нападений. Эдварду, после 1471 года, удалось прикрутить аппетит у своих пиратов до 4 нападений в год. Впрочем, никто не знает, как это было на самом деле, Росс говорит только о тех случаях, документы о которых он видел.

Ричард, как я уже писала, то ли не имел возможности, то ли интереса в обуздании своих пиратов. И, к слову сказать, ни Бретань, ни Франция агнцами в пиратском деле не были. В результате, в проливе развернулась полномасштабная война между английскими и объединившимися французскими и бретонскими пиратами. В начале 1484 года Ричард приказал йоркширцу Томасу Вентворту создать эскадру кораблей “to resist the king’s enemies of Brittany and France”[29], а в марте аналогичное распоряжение получил лорд Скроп из Болтона. Мэру и олдерменам Лондона был отдан приказ арестовать всю собственность и все корабли бретонских торговцев, находящихся в городе.

В апреле, к Франциску Бретонскому прибыла французская делегация от имени Шарля VIII. Советники короля — епископ Перигё, лорд Торси и лорд Аржантана, сообщили, что его величество настолько возмущён сложившейся ситуацией, что готов защищать достоинство герцогства всеми силами. Если Франциск и был растроган (что вряд ли), он всё же предпочёл конкретику — как именно защищать. Нет, он не спросил, с какой стати. Оказывается, от герцога ожидалось, что он снарядит новую экспедицию в помощь Генри Ричмонду. «Хотят, чтобы я таскал для них каштаны из огня», — мысленно хмыкнул герцог, и был совершенно прав.

Но ему было о чём подумать. С одной стороны, французам он не верил ни на йоту, хотя был у него один совместный проект с Луи Орлеанским, о котором никто из его советников не знал. Проект был скользким и авантюристичным, с минимальными шансами на успех, что этот старый лис понимал прекрасно. Поэтому ссориться окончательно с англичанами ему совершенно не хотелось. С другой стороны, англичане уже поссорились с ним (и не без причины), и «не заметить» тех притеснений, которым они подвергли бретонских торговцев, он просто не мог себе позволить. С третьей стороны, надо было что-то делать с Пьером Ландау, который под крылом слишком вмешивающейся в политику герцогини, кажется, вообразил себя некоронованным герцогом, и стал проводить свою собственную политику, не особенно-то советуясь со своим господином.

Поэтому, Франциск Бретонский выбрал то, что было «с четвёртой стороны» — благо, способ был проверенным и неизменно успешным. Он снова заболел, успешно изображая приступы сенильности. Это ведь очень удобно в политике — тут помню, а тут не помню, и чуть ли не пузыри пускаю, когда от меня ждут каких-то судьбоносных решений здесь и сейчас.

На самом деле, Франциску было всего 50 лет, и умрёт он только через четыре года. Да и то, не умрёт, а погибнет во время каких-то аристократических увеселений, свалившись с лошади. Причём, проведёт четыре последних года своей жизни, активно баламутя в «Безумной войне» (которую называли то Войной Дураков, то Войной Всеобщего Блага — в зависимости от точки зрения). И свою молодую герцогиню он переживёт на пару лет. И Ландау тоже переживёт, с удовлетворением наблюдая, как тот сам накидывает себе петлю на шею.

Наверное, подобная линия поведения не вполне совместима с достоинством средневекового герцога, зато она позволила Франциску умереть герцогом независимого герцогства, и получить при жизни массу удовольствия от своих интриг.

Франция вступает в игру

Бедняга Франциск Бретонский относился к Генри Ричмонду и его последователям без вдохновения. Во-первых, присутствие этого молодого человека в Ванне каким-то странным образом вдохновляло герцогиню вмешиваться в политику герцогства, что, с учётом ограниченности её понимания происходящего, герцога нервировало. Потому что недостаток понимания герцогиня компенсировала избытком энергии. А результатом были траты, которых Франциск с большим удовольствием избежал бы.

Франциску действительно можно было только посочувствовать. Когда-то, он принял Генри Ричмонда и Джаспера Тюдора, пообещав Англии и Франции, что обеспечит им статус государственных пленников. То есть, выдать не выдаст, но и делать им ничего не позволит. И вот теперь, в Ванне околачивались сотни англичан, которых ему приходилось содержать. Дорсет и его люди получали 400 ливров в месяц, Эдвард Вудвилл 100, столько же Уиллоуби, и так далее. Плюс, англичане занимали у буржуа, и поручителем этих займов приходилось выступать Франциску. Не говоря о том, что ему же приходилось выплачивать своим подданным компенсацию за поведение англичан. Известна выплата 200 ливров вдове Жоржетт ле Кафф, мужа которой англичане убили.

В общем, можно понять его желание избавиться от этой обузы. Проблема в том, что избавиться надо было так, чтобы не оскорбить англичан больше, чем это уже было сделано. Да что там, если бы англичанам не была нужна независимая Бретань на побережье материка, они уже не оставили бы мокрого места от этого герцогства. В добавок ко всему, избавиться от непрошеных гостей надо было так, чтобы не потерять лица. Уже в те времена, были какие-то нормы, не позволяющие выдавать беглецов, находящихся на территории государства, туда, где их ждала только смерть.

Франциск, в общем-то, под давлением герцогини и обстоятельств, как бы уже дал беглецам шесть кораблей и где-то 860 человек команды. Ещё в марте-апреле 1484 года. Просто, каким-то загадочным образом, они были даны скорее теоретически, чем практически, потому что практически они занимались пиратскими войнами. А его ответом на неожиданную заботу французов о достоинстве Бретани, стала всё та же загадочная болезнь, поражающая его в самые стратегически нужные моменты. Так что, если французы пытались заставить Франциска таскать каштаны из огня, то Франциск элегантно уступил эту честь своему зарвавшемуся казначею — Пьеру Ландау.

Что характерно, болезнь ничуть не помешала герцогу Франциску, в обстановке полной секретности, вести свои переговоры с Ричардом III через бургундцев.

Похоже на то, что официальные переговоры шли между английским послом Лэнгтоном и герцогским казначеем Ландау. И целью они имели выдачу Ричмонда и его окружения в Англию. А прямые переговоры между Ричардом и Франциском, через бургундцев, касались отправки тысячи английских лучников в Бретань сразу, как только будет заключен мир. Франциску они были нужны позарез.

Не буду темнить, и скажу, на какой финт было нацелено всё внимание Франциска. Вместе с Луи Орлеанским, он планировал не больше и не меньше, чем похищение юного французского короля, который Луи, в общем-то, любил, и которого хорошо знал. Укрыться беглецы намеревались в Бретани. Похищение должно было состояться сразу после коронации Шарля. Впрочем, сестрица-регент успела увезти брата из Парижа в Монтаржи, так что попытка закончилась ничем, а Луи Орлеанскому пришлось бежать — угадайте, куда? В Бретань, к Франциску, разумеется.

Вообще, о плане похищения информации у меня мало. Буквально две строчки. Сандерсон Бек слишком ммм… многогранен для того, чтобы считать его глубоким специалистом по средневековой истории. Роберт Кнехт, эксперт по истории Франции XVI века, эту информацию повторяет, но добавляет, что Луи уехал не в Бретань, а «к себе в Иль-де-Франс». В любом случае, пишут об этом эпизоде как-то маловато. Конечно, не исключено, что сначала Луи подорвался к Франциску, а потом вернулся оттуда в Иль-де-Франс.

В любом случае, 8 июня 1484 года, Ричард III смог объявить своим подданным (и, полагаю, своим пиратам), что с Бретанью у Англии достигнуто взаимопонимание, и понимать друг друга взаимно следует до 24 апреля 1485 года. Разумеется, переговоры эти велись с Ландау. Который, скорее всего, был несносным и коррумпированным задавакой, но действительно хотел избавиться от присутствия на территории герцогства англичан. Причём, его-то не сдерживали никакие соображения дворянской чести.

В общем, земля под ногами Ричмонда стала не то, чтобы уже гореть, но определённо накаляться. Во время переговоров, о его выдаче не шло речи, но после прекращения официальной вражды между Бретанью и Англией, было вполне логично избавиться и от причины этой вражды.

Что касается Англии, то по какой-то, понятной ему одному, причине, Ричард III выдал полное прощение и помилование Реджинальду Брэю. Возможно, считая, что под присмотром, тот наделает вреда меньше, чем находясь в бегах. Тем не менее, летом 1484 года, некий землевладелец из Уилтшира Уильям Коллингборн, и его приятель, судовладелец Джон Тьюрбервилл, искали человека, согласного за 8 фунтов стерлингов передать послание Генри Ричмонду.

Самого Ричмонда они призывали высадиться в середине октября в гавани Пула (Дорсет), где его встретили бы воодушевлённые сторонники. Они также рекомендовали ему послать в Париж Джона Чейни, чтобы он сказал королю Франции о том, что король Ричард готовится начать с Францией войну. И что переговоры, которые Ричард ведёт с французской делегацией — это просто попытки отвлечь внимание до конца зимы 1484-85 гг. Предполагалось, что подобная информация (очевидно, просто провокационная) побудит французское правительство подключиться к делу возведения на трон Генри Ричмонда.

Вообще, сам Уильям Коллингборн не сказать, чтобы был полным ничтожеством. И шерифом он был, и помощником мирового судьи, и достаточно богатым джентри, чтобы жениться на вдове сэра Джеймса Пикеринга, принадлежавшему к старинному и уважаемому в провинции роду. Тем не менее, Коллингборн ни в коем случае не принадлежал к числу людей, имеющих доступ к секретнейшей информации. И ни один историк до сих пор не смог понять, отчего этот почтенный, богатый, и не сказать чтоб молодой человек вдруг подхватился бунтовать против Ричарда III.

Единственная реальная зацепка — это находка викторианского историка Джеймса Рамсея. В июле 1484 года Ричард писал своей матушке, герцогине Сесилии, что обязанности Коллингборна в Уилтшире, где у герцогини были земельные владения, будет отныне исполнять виконт Ловелл. Но это может быть не причиной недовольства Коллингборна режимом Ричарда, а реакцией Ричарда на известие о том, что Коллингборн искал человека для корреспонденции с Генри Ричмондом. На мой взгляд, сообщение о том, что Коллингборн и Тьюрбервилл искали человека для вояжа в Бретань, смахивает на сообщение службы безопасности. После чего, Коллингборн, похоже, пустился в бега, и попался только после дичайшей выходки — это он, в июле, пришпилил к дверям собора св. Павла вирши “The Catte, the Ratte and Lovell our dogge rulyth all Englande under a hogge”[30].

Тем не менее, посланец из Англии на материк отправился. Сразу после того, как служба безопасности короля сосредоточилась на поисках Коллингборна. И прибыл он, в середине августа, не в Бретань, а в Нормандию, где и был благополучно арестован охраной побережья. У которой, как ни странно, было уже распоряжение, за подписью короля Шарля, отнестись к пленнику со всем пиететом, и отвезти его в Париж.

Как хотите, но в истории Коллигборна много нелепостей. Чего стоит поиск(!) посланца за 8 фунтов. Такое впечатление, что искали по портовым кабакам. И самая большая нелепость — это пятидесятилетний шериф и помощник мирового судьи, вешающий на людном месте вирши о кошке, собаке и крысе, управляющими Англией под властью вепря. Я думаю, что Коллингборна использовали. Так же, как использовали ранее герцога Бэкингема. Соответственно, и сценарист был тот же — Мортон, сидящий, кстати, вовсе не в Бретани, а во Фландрии. И режиссёр тот же — Реджинальд Брэй.

В данном случае, целью было дать Франции официальный повод для вмешательства в пользу Генри Ричмонда. Думаю, французы искренне верили, что Ричард объявит Франции войну. Не именно в 1485 году, когда у него не было для этого ресурсов, сбор которых должен был быть согласован с парламентом, который надо было ещё созвать. Но в недалёком будущем. А с Луи Орлеанским и прочими участниками Безумной войны под боком, Анна де Божё просто не могла себе позволить воевать на два фронта. Ричарда III надо было заменить на короля, относящегося к Франции как к другу, а не как к врагу.

Сбежал!

В сентябре 1484 года в Бретань отправился сам Уильям Кэтсби, что означало, что переговоры между двумя странами вошли в завершающую стадию. Ричард III предложил Франциску Бретонскому восстановить его в титуле графа Ричмода и дать ещё кое-какие владения в Англии, а Ландау, который и вёл переговоры, получил обещание, что если Генри Ричмонд будет выдан в Англию, то Англия защитит Ландау от его врагов из числа бретонского дворянства.

Ландау торопился, потому что у него были основания полагать, что Ричмонд ведёт секретные переговоры с правительством Анны де Божё. И, естественно, не ошибался. Потому что о приближении переговоров к финалу узнал епископ Мортон, окопавшийся во Фландрии. Узнал через своих людей в Вестминстере, а им новость сообщил епископ из Сен-Поль-де-Леона. И Мортон немедленно послал своего верного Кристофера Урсвика во Францию с вопросом, примет ли Ричмонда под свою защиту Шарль VIII. Вопрос, естественно, был чистой формальностью.

Одновременно, из поместья лорда Стэнли вблизи Ливерпуля, к Генри Ричмонду отправился Хэмфри Бреретон — с крупной суммой денег. В данном случае, если информация правдива (её источником является баллада, написанная, скорее всего, в семье Бреретонов[31]), она доказывает, что лорд Стэнли был плотно вовлечён в схему заговора по свержению династии Йорков в целом, и Ричарда III в частности.

Само по себе бегство Генри Ричмонда во Францию было эпично и живописно, как это обычно и выглядит в случае «роялей в кустах». Судите сами.

Сначала, Ричмонд отправляет дядюшку Джаспера и несколько избранных джентльменов как бы в Ренн, где, по слухам, притаился стратегически заболевший герцог Франциск, с целью навестить болящего. Совершенно случайно, путь этих джентльменов приводит их к границе с Францией. И, совершенно неожиданно для эскорта, англичане вдруг срываются в галоп, и беспрепятственно пересекают границу, без малейшего препятствия со стороны как бы сторожащих их бретонцев, которые арбалеты, по-видимому, в трактире забыли.

Через два дня, сам Ричмонд, с сопровождением от пяти (по Виргилу) до тринадцати (по бретонским хроникам) человек, покидает Ванн, чтобы навестить некоего друга, живущего неподалёку. В пяти милях от города, он вдруг сворачивает в лес, где меняется со своим конюхом одеждой, и, через лес же, в сопровождении одного человека, скачет всё к той же французской границе с Анжу, благополучно её пересекает, и падает в объятия своего мужественного дядюшки.

Прекрасная, как баллада, история. Если бы не этот проклятый здравый смысл! Здравый смысл отрицает возможность свободного блуждания английских беженцев по территории герцогства, потому что переговоры об их выдаче теряли, в таком случае, этот самый здравый смысл. Напомню, что изначально и Ричмонда, и Тюдора поместили под охрану, чтобы их просто-напросто не похитили.

Далее, мне не вполне понятен финт с переодеванием, если путь Ричмонда пролегал по лесу, не говоря уже о том, что вряд ли конюх графа носил одежду простолюдина. И, если в сопровождении Ричмонда были бретонские стражники (а они должны были быть), то какова вероятность того, что они не разглядели подмены в такой небольшой и тесной группе?

Похоже, что или Ландау играл на две стороны, или его крупно подставили. А подставить его мог только человек, власть которого над стражниками была выше власти Ландау — или герцогиня, или, скорее всего, сам хитроумный герцог Франциск. Хотя могла иметь место и многоходовка. Вся эта феерия произошла в конце сентября.

Ландау же, стал собирать эскорт для сопровождения Ричмонда к англичанам через четыре дня после бегства неудобного государственного пленника. Естественно, он или изобразил, или действительно почувствовал глубокий шок от известия, что птичка упорхнула, и разослал поисковые группы по городам и тесноватым весям Бретани.

И тут на сцене появился внезапно выздоровевший Франциск. Его гневу не было предела. Как, этот презренный торгаш Ландау посмел договориться о выдаче несчастных беглецов под топоры английских палачей?! После того, как он, Франциск, своим герцогским словом гарантировал им безопасность?! Он немедленно вызвал Вудвилла, Чейни и Пойнинга к себе, осыпал их подарками и извинениями, и — отпустил во Францию. Вся операция обошлась ему в 708 ливров.

Конечно, Франциск рисковал. Теперь у не было того, чего хотели и Франция, и Англия. С другой стороны, наконец-то не было. Времена изменились, и играть с соседями в те же игры, как при незабвенных Эдварде IV и Луи XI, смысла не имело. Франция получила своего альтернативного претендента на престол Англии, но Франция была слаба. Более того, 13 сентября 1484 года, Ричард III разрешил французским послам с эскортом в 200 человек прибыть в своё королевство. И если у Франциска были сомнения относительно боеспособности запутавшейся во внутренних проблемах Франции, то союз Англии с Францией его пугал.

Теперь, когда Тюдор был у французов, герцог Бретани здраво рассудил, что ему удалось перекинуть эту проблему на плечи ближнего, и ослабить возможность заключения неприятного для него союза. А вот союзу Англии с Бретанью ничто больше не мешало. Заодно, герцог получил блестящий повод приструнить Ландау, да и указать своей герцогине на её место при дворе.

Что ж, человек предполагает…

Трансформация беглеца

Ситуация во Франции осенью 1484 года была богатой на возможности. Мало того, что Анна де Божё вышла победительницей из склоки с Луи Орлеанским. Во Франции тогда находились и многое бретонские бароны, лихо попытавшиеся свести у себя дома счеты с Ландау, напав на его поместье в апреле. Авантюра не удалась, и теперь правительство де Божё имело в руках рычаги воздействия на Бретань. Всё-таки, бароны — это не только длинные родословные, но и сложная взаимосвязь вассальной и родственной преданности с людьми, находившимися в Бретани.

Теперь к этому букету добавился и Генри Ричмонд с эскортом в 400 человек, которые тоже имели свои связи в Англии. Это был роскошный подарок Судьбы. Впрочем, 23-летняя Анна де Божё имела привычку воздействовать на окружающих её людей и обстоятельства так, чтобы подобные подарки не заблудились по дороге.

Удивительно также, насколько эта женщина, руководившая Францией в опасный и уязвимый момент, умела сливаться с окружающим фоном. Формально, страной управлял её брат — коронованный король, Шарль VIII. Именно он встречался с Ричмондом и благосклонно принял просьбу своего «гостя» о помощи. Но за решениями мальчика-короля, оставшимися в исторических записях, стояла именно его старшая сестра. Знаменательная встреча состоялась в Шартрезе, в конце октября.

Ричмонду и его окружению были определены апартаменты в Сансе (причём Анна не забыла включить в распоряжение фразу о разумных расходах). Более того, сам Ричмонд примкнул к свите короля, в честь чего ему и его людям дали 3000 франков прибарахлиться (и снова Анна дала понять, что эти деньги были разовым подарком). И, чтобы два раза не заседать, Генри Ричмонда просто провозгласили законным наследником короля Генри VI Английского. Франция решила вычеркнуть период йоркистского правления из истории. Правда, когда Ричмонд реально высадился в Англии, он решил не трясти перед носами изумлённых островитян подобным вывертом, и ограничился лаконичным “unto us of right appertaining”[32].

От Ричмонда ожидали самостоятельности, причём проявленной быстро — на длительное пребывание при французском дворе у него просто не было финансов. Что самое неприятное, ему дали понять, что если он не будет действовать энергично, формальное уважение, проявляемое к этому французскому ставленнику на английский престол, может и закончиться. Анна де Божё не собиралась тратить годы на дипломатические кадрили, к которым так тяготел Франциск Бретонский. Это больше чем вполне устраивало и беглых ланкастерианцев.

Тем более, что к тому моменту в руки Генри Ричмонда пришёл настоящий козырь — Джон де Вер, 13-й граф Оксфорд, непримиримый враг Йорков. Эдварду IV удалось нейтрализовать этого вояку в крепости Амме возле Кале, где де Вера держали 10 долгих лет, и откуда он пытался сбежать ещё в 1477-м году. Неудачный побег заставил де Вера искать других путей к освобождению. Но искал бы он их долго, и не факт, что успешно, если бы в нём не был заинтересован архитектор схемы свержения Йорков с трона Англии. У де Вера было всё то, чего не было у Генри Ричмонда — военный талант, отчаянная дерзость, сногсшибательная харизма и легендарная репутация.

Нет, Ричард III вовсе не забыл, что в Амме сидит его личный враг. В конце концов, именно с матушкой де Вера ему пришлось изрядно намучаться, прежде чем он сумел получить пожалованные братом-королём земли де Веров. Почтенная леди, Элизабет де Вер, была урождённой Говард, и приходилась Джону Говарду двоюродной сестрой. Дама полностью унаследовала боевой дух и изворотливость Говардов, и успешно передала их своим детям.

Учитывая историю семьи, у де Вера были все причины в мире ненавидеть Йорков вообще и самого Ричарда в частности, поэтому король ещё в конце августа распорядился отправить де Вера из Амме в Англию, но приказ выполнен не был. И когда, в конце октября, Ричард отправил за опасным пленником собственных людей, оказалось, что из Амме исчез не только де Вер, но и охраняющий его Джеймс Блант, а сама крепость встретила англичан готовой к обороне. Которой руководила, к слову сказать, леди Блант, супруга беглого коменданта.

В этой экспедиции участвовал ещё один человек — Джон Фортескью, мастер-привратник Кале. И вот этот человек снова выводит нас на знакомую фигуру — епископа Мортона, с которым он имел дало ещё в 1479 году, и даже был приглашён на церемонию возведения Мортона в епископское достоинство. Знал он и де Вера, потому что именно Фортескью командовал королевскими войсками, пытавшимися отвоевать в декабре 1472 — феврале 1473 дерзко взятый де Вером Сен-Майкл Маунт (безуспешно пытались, кстати).

Что касается самого Бланта, то он попал в Амме довольно странным образом. Дело в том, что должность коменданта замка Амме занимал его брат Джон, обычный служака, которого король Эдвард посадил на умеренно ответственный пост ещё в 1470-м. И вот в августе 1484, в самый ответственный момент, этот надёжный сэр Джон заболел. И его место занял брат, Джеймс Блант, не так давно состоявший в эскорте лорда Гастингса. Более того, Гастингс был в родстве с де Вером через жену. Так что в том, кому принадлежала лояльность Джеймса Бланта, сомнений не было. Сомнения в этой истории может вызывать только причина внезапного фатального заболевания Джона Бланта, при котором никакого побега не случилось бы.

Вообще, сутана Мортона всё время маячит на горизонте в этой истории. И, если в Англии её затмевали маячившие на переднем плане латы то Гастингса, то Бэкингема, то в зарубежной части истории, начиная с конца 1483 года, когда Мортон попал, наконец, за границу, Мортон становится заметной частью общей картины, хотя, опять же, не находится на переднем плане.

Ричард, похоже, отлично понимал, кто является сценаристом происходящей драмы, и, после появления Ричмонда при дворе французского короля, предложил Мортону полное помилование, если тот угомонится. Этот жест прелату не польстил — он его испугал, причём настолько, что Фландрия, в которой он окопался, показалась ему слишком близкой от Англии, и он переехал в Рим. Чтобы подготовить римского папу к грядущим переменам, как он объяснил Ричмонду.

Кое-что об информационной войне

К декабрю 1484 года, кампания окопавшегося при французском дворе Генри Ричмонда против короля Ричарда III, стала целенаправленной и систематичной. В Англию стали передаваться письма всем, кто хотя бы потенциально мог посчитать себя обиженным политикой короля. На самом деле, далеко не все, кому были адресованы письма, жаждали ввязаться в новую гражданскую войну, да ещё и с привлечением французов, поэтому очень скоро (6 декабря 1484 года) сам Ричард смог ознакомиться с этими произведениями эпистолярного жанра.

Как видите, уже на этой стадии, пошла речь и о законном праве на наследование короны согласно происхождению (явно отсыл к тому, что это право прямого наследования имеет ланкастерианский характер), и о том, что Ричард III является чудовищным тираном и убийцей. Полагаю, этот факт многое говорит о том, как и когда зародилась «чёрная легенда Англии».

Ричард, естественно, не стал сидеть, сложив руки, а просто отдал распоряжения мэрам городов вылавливать «почтальонов». И уже 7 декабря опубликовал собственную прокламацию против Ричмонда и его сторонников. К сожалению, авторы книги о Тюдорах не сочли нужным опубликовать эту прокламацию Ричарда, но хотя бы пересказали суть.

В своей прокламации, Ричард обрушился не на лидера, а на аристократов, «выбравших своим предводителем Генри Тюдора, шокирующе именующего себя графом Ричмондом и даже использующим королевский стиль»: на де Вера, Дорсета, Вудвилла, Джаспера Тюдора и епископа Кортни (Лайонелл Вудвилл умер осенью 1484). Герцога Франциска Ричард не обвинял — ренегаты герцога, несомненно, ввели в заблуждение.

А вот Шарлю VIII досталось. Ричард назвал его «именующим себя королём Франции» (ведь, по мнению англичан, королями Франции были английские короли. На практическом уровне это неприятное разногласие в понимании, кто является королём французов, никого не интересовало, но в политических прокламациях момент выглядел пикантно).

Ричард также напомнил своим подданным, что французский «так называемый король» является извечным врагом Англии, и что Тюдор слил ему титул, за который деды и прадеды воевали 150 лет (Анна де Божё включила пункт об отказе от титула короля Франции в договор с Ричмондом), в придачу к только в 1450-х потерянной Гаскони и даже Кале!

Ричард предупреждал, что, оказавшись в Англии, люди под знаменем Генри Тюдора устроят “the most cruel murders, slaughters, robberies and disinheritances that were ever seen in any Christian Realm”[34]. Ричард III всего лишь использовал обороты, принятые в пропаганде того времени, но это его предсказание сбылось даже более, чем на 100 %. Того, что устроили потомки окопавшегося у французов, самозваного графа Ричмонда (да и он сам), действительно не видали в христианском мире.

Ричард был слишком основательным человеком для того, чтобы ограничиться манифестом. Уже в декабре 1484 года, он начал выпускать помилования. Первое было выпущено для епископа Мортона, 11 декабря, и в конце марта 1485 года — для Ричарда Вудвилла. Довольно мило, что в январе 1485 года, он выпустил помилования людям, невольно оказавшимся вовлеченными в историю о побеге де Вера. Под пардон попала и супруга Бланта, и 72 человека из гарнизона, для которых на момент снятия осады не было другой дороги, кроме как во Францию.

Помилован был и руководивший идущей на помощь Амме группировки — Томас Брендон. Явно не потому, что Ричард заблуждался относительно Брендона, или лелеял надежду на то, что раскается и вернётся на верноподданническую стезю. Просто дело-то повернулось так, что Брендон торопился на помощь даме и гарнизону, оказавшимся вовлечёнными в события, на которые не могли повлиять. То есть, цель у Брендона в этом деле была благородной. Ну а личное отношение к подобным тирам король Ричард III показал при Босуорте, собственноручно одного из Брендонов прикончив. В этих поступках, собственно, весь Ричард))

В декабре 1484, король начал рассылать специалистов по графствам, с целью создания небольших и мобильных групп хорошо обученных людей, которые были бы в состоянии выступить по тревоге, при необходимости. Группам было положено жалование.

В феврале 1485, Ричард сделал несколько займов, чтобы обеспечить деньги для планируемых операций, и, в течение двух следующих месяцев, сделал точечные и чёткие распоряжения, гарантирующие оплату этих долгов. Всё это делалось без шума и бряцания.

Велись переговоры с Бургундией, Бретанью и Максимилианом Австрийским, в которых Ричард выступал в роли примирителя интересов сторон. В результате, с Бретанью был подписан мирный договор в марте 1485 года — со специальным параграфом о том, что ни одна сторона не будет поддерживать политических провокаторов другой стороны.

С Францией, естественно, о каких-то конструктивных переговорах и речи идти не могло. Французы действительно ожидали войны с Англией ещё в декабре 1484 года, но им хватило и того, что к 26 июня 1485 года, Ричард был готов отправить в Бретань 1000 лучников. Арест Ландау помешал этому практическому шагу, но Франция всё равно закипела.

В общем и целом, обозревая ситуацию и действия Ричарда, несколько сложно согласиться с мнением профессора Эшдаун-Хилла, что король не принимал угрозу со стороны Ричмонда всерьёз. Принимал и готовился её отразить. Другое дело, что на международном уровне дело набрало такие обороты, что от усилий Ричарда мало что зависело.

Кое-что о Маркизе Дорсете

Одна своеобразная деталь выделяет предприятие Генри Ричмонда по завоеванию английского трона. Ни Генри Болингброк (будущий Генри IV) в 1399, ни Эдвард Марч (будущий Эдвард IV) в 1461 не именовали себя королями предварительно, так сказать. Или, если хотите, параллельно с правящим королём Англии. А вот Генри Ричмонд стал использовать королевскую подпись “H” с конца 1484 года. И, к слову, продолжал пользоваться этим стилем до 1492 года. Хотя должен был именовать себя “Henry de Richemont”, как и делал это ещё в октябре 1483 года. И никого это во Франции не возмутило, потому что ещё при жизни предыдущих королей, Луи XI и Эдварда IV, Генри Ричмонда как-то исподволь стали считать при французском дворе младшим сыном покойного Генри VI.

В январе 1485 года, епископ Мортон прибыл в Рим, и авантюра нашего героя вступила в решающую стадию.

Целью Мортона было, во-первых, получить папскую диспенсацию[35] на брак Ричмонда со старшей дочерью Эдварда IV, и, во вторых, заручиться поддержкой Святейшего Престола в пользу протеже епископа. Приблизительно в это же время, в Англии стали циркулировать слухи о том, что король собирается избавиться от своей заболевшей супруги, и жениться на одной из своих племянниц — на Элизабет или Сесилии. Совершенно невозможно сказать, кто именно эти слухи инициировал.

С одной стороны, брак Ричмонда с дочерью Эдварда IV был с самого начала обнадёживающим жестом в сторону тех, кто перешел на службу к Йоркам после того, как стало понятно, что Эдвард Марч победит. Ричмонд обещал объединить два дома, и прекратить этим десятилетия раздоров в лояльностях среди аристократии и дворянства. Если бы Ричард действительно женился на Элизабет, это увело бы у Ричмонда главный его козырь. То есть, слух могли запустить рикардианцы.

Есть одно но: Ричарду не надо было жениться на племяннице, чтобы выдернуть ковёр из-под ног Ричмонда. Достаточно было выдать её замуж туда, где Ричмонд не смог бы её достать. Что король и собирался сделать, собственно. Конечно, нельзя исключать возможность дезинформации с целью выиграть время для брачных переговоров, без вмешательства в эту схему Франции.

С другой стороны, степень родства дяди и племянницы была слишком близкой для того, чтобы подобный брак считался нормальным. Диспенсация папы могла сделать его законным, но степень неодобрения общественности была бы необыкновенно высока, и репутация высокоморального человека была бы потеряна для Ричарда безвозвратно. Особенно в условиях, когда король открыто обвинялся своими врагами в убийстве племянников. И во Франции, и даже в Риме, где 23 сентября 1483 года, в Риме прошла месса по «Эдварду, королю Англии» — в Сикстинской капелле и в присутствии папы Сикста IV.

Правда, лично я бы не удивилась, если бы эта месса в Риме была вовсе не по Эдварду V, а по его умершему в начале апреля отцу. Но если повод для мессы непонятен нам, он был непонятен и современникам. В этих условиях, слух о близком родственном браке был губителен для короля Ричарда.

Учитывая все вышеупомянутые детали, очень интересно выглядит активность маркиза Дорсета в феврале 1485 года. По какой-то причине, он посылал некоего Роджера Мачадо в Брюгге, в Гент, и в другие города так называемых Бургундских Нидерландов. Возможно ли, что он напал на след сыновей Эдварда IV? Или, по крайней мере, пришёл к выводу, что они могли находиться именно там? Он ведь и сам попытался сбежать именно туда, в Бургундские Нидерланды. В любом случае, Мачадо, который был геральдом при короле Ричарде, и стал потом геральдом при Ричмонде, Дорсета предал. И Ричмонд был в полном ужасе от одной мысли, что Дорсет ускользнёт в Бургундию.

С согласия короля Франции, он отправил за Дорсетом погоню. Хэмфри Чейни и Мэтью Бейкер настигли Дорсета до того, как тот успел пересечь границу, и заставили его вернуться в Париж. Почему они так или иначе не избавились от этого человека? Возможно, просто не посмели замешать себя в убийство на французской территории, а шанса устроить несчастный случай Дорсет им не дал. Возможно, Дорсет дал им понять, что, в случае его смерти, может всплыть нечто более опасное, чем присутствие ненадёжного человека в непосредственной близости от Генри Ричмонда. Ещё более интересно то, что и впоследствии, когда Ричмонд сел на английский трон, Дорсета он тронуть не посмел, хотя явно ему не доверял, и никак не продвигал.

Дорсет был оставлен в Париже, пока Ричмонд не был коронован как Генри VII, и Дорсета немедленно заперли в Тауэр, как только на горизонте появился «Ламберт Симнелл», и не выпускали оттуда, пока Генри VII не обустроил ситуацию так, как это было ему нужно. Более того, даже сын Генри VII пристально наблюдал за потомками Дорсета, и немедленно, по первому подозрению без всяких доказательств, казнил Леонарда Грея, заподозрив его в том, что он помог молодому графу Килдейру сбежать во Францию в 1539 году. А этот граф приходился Леонарду племянником, потому что его сестра, дочь маркиза Дорсета, вышла за 9-го графа Кильдейра, сына того самого Джеральда Фиц-Джеральда, который стоял за «Ламбертом Симнеллом».

То есть, очень похоже, что маркиз действительно знал о судьбе принцев. Всех принцев, включая сына Джорджа Кларенса. И даже понятно, откуда — его сын Джон был женат на Элизабет Кэтсби, дочери Уильяма Кэтсби. Брак, несомненно, детский, но родство с Кэтсби вполне могла дать Дорсету некоторую информацию о братьях. Вряд ли Ричард III доверился в деталях даже Кэтсби, конечно, но абсолютных секретов не бывает.

Конечно, можно возразить, что все вышеперечисленные детали — это просто совпадения. Но что-то этих совпадений многовато, и все они получают свою кульминацию в попытке короновать правнучку Дорсета, леди Джейн Грей, и покончить с властью Тюдоров.

На пути к Босуорту

Подходил к концу июнь 1485 года. В Англии, король Ричард отозвал корабли из Пролива, для защиты побережья. Он также привёл в максимально боевую готовность те военные группы «народного ополчения», которые создал и и обучил ранее. А также выпустил ещё одну прокламацию, в которой напомнил подданным о том, что Генри Ричмонд “is descended of bastard blood both of father’s side and of mother’s side”[36]. В подобных обстоятельствах ожидания нападения французов под флагом «Тюдоров», Ричард не стал больше миндальничать даже со Стэнли. Когда тот, в июле, выразил пожелание отправиться в своё поместье на северо-западе, поскольку соскучился по семье, король заявил, что позволит ему это только в том случае, если старший сын сэра Томаса, Джордж лорд Стрэндж, останется при дворе в качестве заложника.

Надо заметить, что после смерти своей жены, Ричард очень замкнулся. На всех обязательных дворцовых церемониях его представлял Говард. Нет, от дел Ричард не отошел, конечно, но сил блистать и милостиво улыбаться у него не было. Весной 1485 года, около 12 мая, он покинул Лондон, и отправился сначала в Виндзор, а потом в Кенилворт и Ноттингем. Праздник Corpus Christi[37] он встретил в Ковентри. Это было явное завершение целого жизненного цикла. Похоже, что если бы Босуорт закончился по-другому, в Лондон, в любом случае, вернулся бы уже новый король.

Ричард знал, что Ричмонд намеревается высадиться в Милфорде. К сожалению, в Англии было несколько побережных городов, включавших это название. Ловелл был, поэтому, послан королём в Саутгемптон. Для самого Ричарда, Ноттингем стал не только “castle of care”, но и штабом, из которого король подготавливал свою страну отражать вторжение французов.

Во Франции, Генри Ричмонд торопил короля Шарля с конкретным решением о том, в каком размере ему будет оказана помощь. Собственно, король Шарль уже представил своего протеже 4 мая в Руане, округло заявив, что молодой человек имеет больше прав на английский престол, чем кто бы то ни было. В Париж король вернулся 3 июня, а Ричмонд остался в Руане. Насколько известно, там он, помимо подготовки флота, лихорадочно искал подходящую замену своей условной невесте, на случай, если король Ричард сделает её для Ричмонда недоступной.

Естественным решение были Герберты. В конце концов, Генри ещё подростком собирался жениться на дочери своего тогдашнего опекуна, Герберты были йоркистами, и у них было влияние в Уэльсе, где Ричмонд собирался высадиться. К сожалению, его бывшая невеста, Мод уже лет десять была замужем за Генри Перси, графом Нортумберлендом. Из сыновей, наследник титула, которого покойный Эдвард IV выжал прочь из титула графа Пемброка в титул всего лишь графа Хантингдона, был женат на дочери короля Ричарда, и вообще был ему более чем предан.

Тем не менее, ситуация в семье Гербертов открывала Ричмонду интересные перспективы. Во-первых, Уолтер Герберт, младший брат Уильяма, был недоволен внезапным возвышением Уильяма, которого считал бесцветным мямлей, проворонившим почётный титул. Более того, Уолтер был женат на сестре сложившего голову на плахе герцога Бэкингема. Во-вторых, в семействе всё ещё были незамужние девицы — Джейн, Сесилия и Катерина. И, наконец, Мод была женой Нортумберленда, а Перси — это Перси.

И Ричмонд отправил верного Урсвика к Нортумберленду. Просто с просьбой устроить его брак с одной из Гербертов. Говорят, Урсвик не добрался до Нортумберленда, но кто знает? Ведь до сих пор спорят, присутствовал ли Перси вообще при Босуорте. Да, Ричард щедро награждал Нортумберленда и активно привлекал его к своей политике, но по факту, само существование Ричарда Плантагенета было острой занозой в боку дома Перси. Никто из предыдущих королей не совался на север, где Нортумберленды правили веками. А Ричард III сформировался как политик и магнат на севере, что не могло не уменьшить авторитет Нортумберлендов. Так что у Перси были, собственно, мотивы изменить своему королю.

В общем и целом, французский король пожаловал Ричмонду 40 000 ливров. Генри также занял значительные суммы у короля и торговцев Руана и Барфлёра. Всего ему удалось собрать в Онфлёр, откуда он собрался отплыть, около 4 000 человек. Правительство Франции также любезно предоставило своему протеже корабли и командующего флотилией — старого корсара Гийома де Казанову. К слову говоря, этот корсар имел кличку «Колон», и сын Кристофора Колумба, дон Фердинанд, говорил, что его отец был из одной семьи с Гийомом, и участвовал в каких-то военных действиях, вместе с Гийомом и его племянником.

Сухопутными войсками командовал Филибер де Шанди, савойский дворянин, которого Ричмонд называл “our dear kinsman, both of spirit and blood”[38]. Очевидно, этот Филибер прибыл в Париж в составе сопровождения королевы-матери, и приходился родственником её брату, Филиппу Савойскому. Дальнейшая карьера этого молодого человека доказывает, что даже из «отребья», как припечатал французов, прибившихся к предприятию Ричмонда Филипп де Коммин, можно сделать вполне боеспособную армию, если знать, как взяться за дело.

Над английским контингентом, командующим был поставлен Ричард Гилфорд, который сидел вместе с Ричмондом в Бретани с 1483 года. Впоследствии, Гилфорд будет бороться за влияние при дворе Генри VII с другими ветеранами (особенно с Дюбени).

Если верить шотландцам, от них в армию Ричмонда пришли 1000 человек под командой Александра Брюса из Эрлсхалла. Если это правда, то шотландцы были наняты ещё в 1484 году — Бернардом Стюартом, жившим во Франции.

Артиллерию Ричмонду любезно предоставил французский король.

Флотилия Ричмонда отплыла из Онфлёра 1 августа 1485 года, и через шесть дней была уже в Милфорд Саунд. Высадка произошла в бухте Милфорд Бей. Очень похоже, что договорённость с Уолтером Гербертом была достигнута ещё до отплытия. Во всяком случае, в Милфорде Ричмонда ждал валлийский юрист Джон Морган, сообщивший высадившимся, что их поддержат местные бароны — Рис ап-Томас из Уэльса, и Джон Саваж (племянник Стэнли) из Чешира.

Через двадцать лет, лондонский хронист написал, что при высадке, Ричмонд опустился на колени, и запел “Judge me, Lord, and fight my cause”[39], после чего поцеловал английскую землю.

Всё это звучит очень красиво, но я никогда не могла понять, на каком, собственно, языке Генри Ричмонд упражнялся в вокале. Именно этот оборот псалма взят из Библии короля Джеймса Стюарта, протестанта, и датируется 1600-ми годами. Это была третья перепечатка, а первая — в Большой Книге Генри VIII, то есть, в переводе Библии на английский.

О Большой печати и большой печали

Крис Скидмор, в своей книге о Генри VII (“Bosworth: the Birth of the Tudors”), довольно подробно разбирает малоизвестные детали периода непосредственно перед и после высадки Ричмонда, и пытается анализировать их максимально беспристрастно. Беспристрастность получилась плохо, а вот детали хороши, и некоторые стоят того, чтобы о них упомянуть, немного развернув происходящее за рамки, в которых рассматривает его Скидмор.

Скидмор критикует идею Ричарда использовать своего рода «народное ополчение», отряды самообороны, для защиты Англии от опытных, профессиональных наёмников. По его мнению, этот «механизм» устарел ещё сотни лет назад, и уже в 1469 году это стало совершенно ясным. Тогда Эдвард IV попытался направить на север карательные отряды, состоящие из обученных ополченцев, но отказался от идеи, заметив, как неповоротливы такие подразделения.

Могу возразить г-ну Скидмору, что подобная идея вовсе не казалась устаревшей самим Тюдорам — ни Генри VIII в 1540-х, когда ожидалось вторжение французов, ни его дочери Элизабет в 1550–1560, когда когда в Англию, по сути, мог вторгнуться вообще кто угодно.

Вторым (несколько неожиданным для меня) моментом, на который обратил внимание Скидмор, стало предисловие Уильяма Какстона к книге “Order of Chivalry”, которую тот напечатал в 1484 году для короля Ричарда. Какстон сетует, что нынешние рыцари предпочитают нежиться в купальнях и играть в кости, а не тренироваться на кортах и турнирах. Много ли рыцарей знает, как скакать на лошади в полном доспехе? — восклицает Какстон. Да и сам Ричард пенял бейлифу и коннетаблям Уэйра, что жители их городка предпочитают не практиковаться в артиллерии, а “use carding, dicing, bowling, playing at the tennis, coyting and picking and other unlawful and inhibited disports”[41], не говоря о браконьерстве, но его, пожалуй, хоть с натяжкой можно было назвать спортом полезным. В отличие от многих своих подданных, король Ричард хорошо знал, что такое военные действия.

24 июля 1485 года Ричард III написал Лорду Канцлеру, епископу Расселлу, письмо с приказом доставить ему в Ноттингем Большую печать, через хранителя свитков Томаса Барроу. Потому что только эта Большая Печать могла превратить распоряжение в приказ. Даже если распоряжение было запечатано личной печатью короля, упирающегося против данного распоряжения подданного можно было попытаться убедить подчиниться, но не заставить. Для того, чтобы собрать армию против Тюдора и французов, Ричарду была необходима Большая печать. Любопытно, что Расселл, по какой-то причине, тянул с передачей печати несколько дней, и передал её Барроу только утром 29 июля. Ричарду печать была передана 1 августа.

У Барроу, духовного лица и судьи, ушло три дня на путь от Лондона до Ноттингема. Королевский гонец с письмом Ричарда проделал этот путь, очевидно, за сутки. Почему печать не покинула Лондон немедленно? Томас Барроу, после Босуорта, покорно передал печать Тюдору. Взамен, он получил разрешение продолжать владеть тем, чем его наградил Ричард, за исключением должности мастера свитков, которой одарили племянника Мортона. Впрочем, и Барроу дали хлебную должность мастера петиций. Но мне сложно поверить, что он тянул намеренно.

Что касается Расселла, то именно 29 июля 1485 года он был освобождён от должности Лорда Канцлера, которую занимал с времён протектората. Насколько мне известно — по приказу короля. В пользу того самого архиепископа Йоркского Томаса Ротерхэма, который, в своё время, передал Большую Печать Элизабет Вудвилл. Возможно, король не простил затяжки с выполнением приказа. Возможно, ему просто надо было задобрить Йорк, чтобы не получилось, как в 1480-м году, когда город послал в армию 120 воинов в марте, но они всё ещё продолжали свой марш в сентябре. Тем не менее, Расселл никогда не имел большого интереса к своей должности, и хотя он совершил несколько дипломатических миссий для Тюдора, он явно был гораздо больше занят делами своего прихода. Вряд ли он саботировал приказ Ричарда. Но если и так, то трудно понять, зачем.

Дата письма говорит о том, что король более или менее был в курсе того, что происходит с подготовкой экспедиции Тюдора, и о том, когда можно ожидать вторжения. Жаль только, что он не знал, о каком именно Милфорде идёт речь.

Впрочем, в те дни о своём отплытии ничего не знал и Ричмонд. Да, французский король пообещал ему 40 000 ливров, но с выплатой частями. И Ричмонд получил только первую часть. Скидмор предполагает, что правительство де Божё хотело иметь Ричмонда под рукой до поры до времени, и именно там, где это было выгодно для французской политики. То есть, всё зависело от состояния дел не между Францией и Англией, а между Англией и Бретанью.

Когда 25 июня 1485 года Ричард пообещал Франциску тысячу лучников, правительство Франции объявило своим подданным, что Англия собирается напасть на Францию. После казни Ландау в июле, дипломатическое напряжение между Францией и Бретанью ослабло, и судьба остальных 30 000 ливров, обещанных Ричмонду, повисла в воздухе. Судя по всему, он никогда их и не получил, что было, несомненно, большой для него печалью и разочарованием.

Но он получил их эквивалент, 20 000 экю золотом, как частный займ от Филиппа Лилльера, одного из советников короля Шарля и капитана Бастилии. Именно этот займ был обеспечен заложниками, которых Ричмонд оставил во Франции — маркизом Дорсетом и юным зятем Жиля Дюбени, бароном Фиц-Варином. Насколько я понимаю, кстати, выбор заложников делал Лилльер, не Ричмонд. И Лилльер сделал такой выбор, в котором он бы получил своё при любом результате авантюры Ричмонда.

Скидмор также утверждает, что тот юрист Джон Морган, который заверил Ричмонда в поддержке его дела в Уэльсе, нашёл Ричмонда ещё в Онфлёре, а не в Милфорде. Также он утверждает, что Уэльс был выбран буквально в последний момент, и именно потому, что на борту флотилии Ричмонда не было ни Дорсета, ни Фиц-Варина, которые могли бы обеспечить поддержку авантюристам на западе страны.

То есть, «валлийская карта», которую пришлось разыгрывать Ричмонду, была не лучшей из возможных. Она была единственной.

1 августа 1485 года, флотилия Ричмонда взяла курс на Англию. В тот же день, 1 августа, королю Ричарду была доставлена Большая Печать, позволяющая ему начать собирать армию. Достаточно поздно, надо сказать, но в те времена никто не мог себе позволить собрать армию и ждать часа Х — это было немыслимо дорого. Армии собирались и распускались очень быстро, чтобы избежать возни с обозами, провиантом и прочих сложностей, связанных со скоплением большого количества вооружённых людей в одном месте.

О важности предварительной подготовки

Ричард III не упустил из вида, что Ричмонд с французами может высадиться не только там, где за ситуацией следил Ловелл с флотом. Гарнизон ополчения был ещё зимой расположен в полутора милях от Милл Бэй, где высадился Ричмонд. Но бухта была из замка Дэйл не видна, а патрулей ополченцы, почему-то, не выставили. Таким образом, корабли спокойно разгрузились, Ричмонд исполнил свою псалмопевческую партию, оба знамени — одно со св. Георгием, и другое с драконом — были расчехлены, и Ричмонд даже посвятил в рыцари восьмерых: Эдварда Кортни, Филибера де Шанди, Джона лорда Веллеса, Джона Чейни, Дэвида Оуэна, Эдварда Пойнингса, Джона Форта и Джеймса Блаунта. Всё было очень по-королевски.

Не то, чтобы эти сцены остались совсем без зрителей. Один сквайр даже оставил описание: “You conducted… your king from the water once when chieftains landed and mustered. There were seen our gallant ones and a throng like York fair and the host of France, a large and heavy host by the sea-shore, and many a trumpet by the strand, and guns around a red banner, and mighty tracks where you passed”[42].

Говорят, что французы не сходили на землю, пока их не уверили, что никто высадившихся атаковать не собирается. Понять их можно — не успели последние наемники покинуть палубу, как де Казанова помчался прочь от Англии. К 20 августа он уже вовсю грабил Фердинанда и Изабеллу, напав на четыре венецианских галеры, везущих дорогой груз во Фландрию.

Что касается незадачливых вояк в замке Дэйла, то их отсутствие на месте происшествия можно отчасти оправдать тем, что само по себе место высадки было отрезано приливом от выхода из бухты. То есть, высадившимся пришлось лезть на скалы, завоёвывать деревню, которую потом назвали Брант Фарм, и, под покровом темноты, красться к Дэйлу.

Придворный летописец при дворе Генри VII, Брайан Андрэ, утверждал, что Ричмонд сделал обращение к своему французскому контингенту, приказав “not to commit any wrong on the common folk either to gain sustenance or to turn a profit, nor to take any property from any inhabitant without paying him recompense. And if you require money, behold, men are here to pay you a proper salary. Do not do anything to other men, either by word or by deed, that you would not wish to have done to yourselves. If you conduct yourself thus, God will be propitious to us, since a thieving lawbreaker does not long rejoice in other men’s property”[43].

Нет, это не была забота о «простом народе». Это было железное правило дисциплины в армии на марше, проверенное большой кровью на полях других сражений. Впоследствии, запретов будет ещё больше, а доверия к французам ещё меньше. Собственно, за ними неустанно следили граф Оксфорд и Джаспер Тюдор. Не только за нарушениями дисциплины, но и тем, чтобы у наемников было нужное оборудование для несения службы. Свидетели говорили, что наемники действительно были не только сущим сбродом, но их пришлось срочно экипировать буквально всем. Да, многие местные от души хотели бы или «перевешать французских собак», или, как минимум, выкинуть их обратно на родину восвояси. Но путей к отступлению не было, ведь де Казанова уже несся на всех парусах к новым приключениям. Тем не менее, валлийцы ненавидели французов настолько люто, что контингенты просто пришлось разделить, пока они не поубивали друг друга.

Что касается замка в Дэйле, то там, скорее всего, никто и не попытался остановить захватчиков. Для начала, сам замок был захудалым, не имеющим стратегического расположения. Да и мужская линия де Вэйлов вымерла ещё в 1200-е годы. А вот что касается женской линии, то одна из первых наследниц по женской линии вышла замуж за кого-то из бесчисленных валлийских Лливелинов, который был в кузенах у будущих Тюдоров. Это если доверять валлийским родословным, а аматёрам вроде меня лучше в эти родословные не лезть. В любом случае, с Тюдорами, особенно с Джаспером, никто в Дэйле воевать не собирался. Полагаю, что тот небольшой контингент, который был послан королём, размещался именно в небольшой деревне Брант Фарм — единственным местом, где захватчикам оказали сопротивление. Увы, эти люди слишком полагались на защиту природных стихий, не подумав, что враг, в общем-то, и по скалам подняться может.

На следующий день после высадки, армия, со всей возможной скоростью, отправилась к Хаверфордвест, который находился в 12 милях от Дэйла. Целью было уйти как можно дальше от побережья, пока Ричарду не сообщили о высадке. И этот город не стал сопротивляться. Но вскоре туда прибыл всё тот же юрист Морган с неприятными известиями: ничто из того, что было обещано Ричмонду через Реджинальда Брэя, не осуществилось. Ни Рис ап-Томас, ни Савадж не собирались вливаться в его армию, и даже деньги для оплаты наемников, якобы уже собранные Брэем в больших количествах, оказались отнюдь не собранными. Возможно, леди Маргарет приказала Брэю и Моргану просто солгать её сыну, пока тот не окопался в Нормандии окончательно. Или честно приняла желаемое за действительное.

В плюс Ричмонду сыграла карта, на которую он даже не рассчитывал. Когда-то, вместе с ним и Джаспером, в Бретань сбежал некий валлиец Арнольд Батлер, которого Франциск, впрочем, со всей скоростью депортировал из своего герцогства. И вот этот-то Арнольд примчался к Ричмонду с известием, что вся знать Пемброкшира готова присоединиться к «их лорду Джасперу», если только он выпустит общий на всех пардон, прощающий всё, что когда-либо делалось против Ричмонда и Джаспера при Йорках. Прощение было дано немедленно. Тем более, что Батлер был пригрет ап-Томасом для военных тренировок молодых джентльменов Уэльса и имел репутацию очень талантливого военного.

Ричмонд призадумался. С одной стороны, ему только что сказали, что ап-Томас его не поддержит. С другой стороны, служащий ап-Томаса только что заявил, что поддерживает. Очевидно, наш авантюрист здраво рассудил, что поддержка или отсутствие таковой будет полностью зависеть от развития событий — и дал сигнал выступать на Кардиган. В Хаверфордвесте он задержался всего на несколько часов — от утра до полудня. Что лично меня заставляет думать, что и Морган, и Батлер уже были в городе или рядом с ним, то есть прибытие Ричмонда туда ожидалось. Было ли продвижение армии согласовано заранее? Вполне возможно. Это объясняет и отсутствие сопротивления, и отсутствие людей Ричарда в самом замке Дэйла.

После пяти миль марша на Кардиган, Ричмонд почему-то остановился на отдых. Внезапно, по лагерю пронёсся слух, что недалеко, у Кармартена, расположен большой отряд Риса ап-Томаса и Уолтера Герберта. Люди были напуганы, никто не знал, чего ожидать. Все успокоились только после того, как вернулись конные разведчики с сообщением, что всё спокойно. На самом деле, сам Ричмонд, похоже, знал чего ждать, и почему войско остановилось на привал так рано — он ждал присоединения Гриффина Реда.

Чтобы не влазить в детали дел в Уэльсе, скажу только, что этот Гриффин Ред практически владел Кардиганом вместе с представителями ещё двух местных семей. Странно только, что люди, которых он с собой привёл, практически не были вооружены. Впрочем, жадность и экономность были у валлийских буржуа в крови.

Угадайте, кто приехал вместе с Редом? Правильно, вездесущий Джеймс Морган. То есть, всё было заранее согласовано как минимум с самим Ричмондом и его ближним окружением. Зачем такие сложности? Чтобы поднять боевой дух довольно разношерстной команды, разумеется. Англичане никогда не относились к валлийцам с уважением, и валлийцы платили им полной взаимностью. Валлийцы и французы ненавидели друг друга до состояния «рвать зубами». Англичане, к слову, могли пользоваться Францией и её поддержкой в своих интересах, но это не делало их друзьями французов. И впереди было долгое и тяжелое путешествие к битве.

Именно поэтому начало кампании нужно было сделать максимально удачным, даже слегка подтасовав карты. Три победы за сутки — это могло воодушевить любого. Рядовые же не знали, что эти победы были результатом предварительной дипломатии. И 9 августа 1485 года армия двинулась на форсирование Пресели Хиллс, которые ни разу не Альпы, конечно, но и не гладкая дорога, стелющаяся под ноги. Через сутки, Ричмонд уже был в Кардигане, который тоже не оказал сопротивления. Собственно, местный замок, кажется, для видимости что-то изобразил, но в целом, пока что Ричмонд не встретил на своём пути никакого серьёзного отпора.

Из Кардигана, Ричмонд написал следующее послание:

В этом письме есть несколько интересных моментов. Как отмечает Скидмор — это, несомненно, тщательно сконструированное королевское послание по тону. Второй момент — упоминание о Ричарде, как о «чудовищном тиране» без признания его титула короля. Третий — явное обращение именно к валлийской аудитории, сдобренное конкретным обещанием вернуть Уэльсу его «древние права», и освободить из «жалкого рабства».

Отслеживая маршрут Ричмонда, Скидмор предполагает, что часть армии авантюриста двигалась, всё-таки, по воде. Что имеет смысл, учитывая важность скорости продвижения. А плавсредства, несомненно, могли быть найдены ещё в Дэйле.[45]

Реакция Ричарда III

Когда в начале 1485 года Ричарду III докладывали о том, что флотилия Ричмонда категорически не готова к отплытию, он ответил, что осторожность, тем не менее, надо соблюдать, учитывая особенности состояния дел в Уэльсе. И всё же, он отозвал корабли, которые патрулировали побережье в том месте, заменив их функцию на систему предупреждения о приближении противника посредством маяков. Это, возможно, казалось тогда более эффективным, чем оплачивать пребывание кораблей и экипажей, но решение оказалось не вполне верным.

Наиболее заметной деталью ландшафта Дэйла был St. Ann's Head — скала, отлично заметная с моря, на которой и сейчас есть маяк. Проблема лишь в том, что огонь, отлично заметный с моря, совершенно незаметен с земли. Его могли заметить — и заметили! — только в Энгле, находящемся на другой стороне устья бухты. Так что система, всё-таки, сработала. К сожалению, получить сигнал — это одно, а действовать адекватно в критический момент — это совсем другое.

Ещё в начале 1484 года, король Ричард назначил управляющим замков Пемброк, Тенби, Манорбир, Хаверфордвест и Килгеррана одного из своих служащих, Ричарда Вильямса, дав ему широкие права по укреплению этих замков. Когда Вильямсу сообщили, что в Энгле зажгли маяк, он предпочёл кинуться за инструкциями аж в Ноттингем, за 210 миль. К счастью, в его распоряжении были устроенные Ричардом станции, на которых, через каждые 20 миль, можно было менять лошадей. Вильямс установил рекорд: он проделывал в сутки около 52 миль в среднем (видимо, скача и по ночам), при обычной скорости курьеров в 30–35 миль. Но Ричарда в Ноттингеме не было.

Вильямс нашел короля в охотничьем парке Бествуд, в Шервурде. А Бествуд — это 3 000 акров. Тем не менее, Вильямс короля, всё-таки, в итоге разыскал. Кроулендские хроники отмечают, что новость Ричарда скорее развеселила. «Наконец-то!» — воскликнул он. Правда, комментатор Хроник не удержался от ядовитого комментария что веселость могла быть и притворной. Но с какой стати? Король знал, что армия, кое-как собранная Ричмондом, не может сравниться с армией ветеранов Ричарда.

Король не просто так чувствовал себя уверенно всегда, когда дело касалось войны. Он, в конце концов, уже семнадцатилетним набрал армию, чтобы воевать против Роберта из Редесдейла, а через два года года воевал при Барнете и вёл авангард под Тьюксбери.

Для него, его войска были братством. Став лордом Квинс Колледж в Кембридже в 1477 году, он первым делом нанял четырёх священников молиться за “the souls of… all other gentlemen and yeoman servants and lovers of the said Duke of Gloucester, the which were slain in his service at the battles of Barnet, Tewkesbury or at any other fields or journeys”[46].

И нет, царствования Ричарда французы боялись не напрасно. Или напрасно — кто знает. В каком-то смысле, 32-летний король оставался в душе тем же подростком, который писал на полях книги о рыцарях «как же я жажду этого!». Помните пруссака Поппелау, оставившего восторженный, почти влюблённый отзыв о внешности Ричарда? Так вот, их встреча не ограничилась созерцанием, они беседовали. И беседовали о борьбе с неверными, с турками в данном случае. “I would like my kingdom and land to lie where the land and kingdom of the King of Hungary lies, on the Turkish frontier itself. Then I would certainly, with my own people alone, without the help of other kings, princes or lords, properly drive away not only the Turks, but all my enemies and opponents”[47], — выпалил в какой-то момент Ричард.

Что ж, идеи крестовых походов Ричарду были дороги, не зря же он был патроном часовни Всех Святых в Баркинге, где, по слухам, было захоронено сердце короля-крестоносца Ричарда I, и не случайно он послал в Рим, для выражения своего послушания папе Иннокентию, именно представителя древнего рыцарского ордена иоаннитов (Order of the Knights of St John). В заявлении Ричарда интересны два других момента.

Во-первых, он, похоже, не сомневался в своих военных способностях, если говорил о том, что смог бы победить турок чисто своими и своего народа силами, «без помощи других королей, принцев и лордов». Да и почему он сомневался бы? Его войска одерживали только победы.

Во-вторых, о каких таких «других врагах и оппонентах» говорится в цитате? Крис Скидмор вспоминает, по этому поводу, что священное масло из Кентербери, которое носили в ампуле на груди английские короли, обещало им не только победу над «язычниками вавилонскими» и строительство христианских церквей в Священной Земле, но и возможность вернуть Нормандию и Аквитанию. К тому же, Ричард относился к своей ампуле со священным маслом совершенно серьёзно. Он отдал её на хранение в Вестминстер, с условием, что получит ампулу по первому требованию.

Честно говоря, я не совсем понимаю, о какой такой личной ампуле идёт речь, но схожая система была и во Франции, и к силам священного масла там относились смертельно серьёзно. Учитывая, что Ричард III никогда не был другом Франции, правительство де Божё могло опасаться, что тот начнёт отвоёвывать Аквитанию с Нормандией в тот момент, когда Франция была довольно уязвима.

В-третьих, Ричард был просто-напросто воинственным человеком. По видимому, для него быть рыцарем означало нечто большее, чем это было в среднем по Европе конца пятнадцатого века. Во французской и шотландской кампаниях воинственность Ричарда Глостера сильно ограничивал его брат-король. Но теперь, когда Ричард сам стал королём, чего от него можно было ожидать французам и шотландцам?

И, к слову сказать, чего от этого короля могли ожидать его собственные вельможи после того, как он вдруг решил посвататься к сестре португальского короля? С практической точки зрения, этот брак не имел смысла. Жуана была немолода, даже старше самого Ричарда, и в качестве обеспечения продолжения рода проблематична. Зато её брат стал известен своими жесткими действиями против разбалованной знати (он их просто уничтожил — физически), отнял у арабов Асилу и Танжер, и поддерживал расширение территории за счёт открытия новых земель. То есть, кое-какие выводы о планах короля можно было сделать и по его брачным планам. Не говоря о том, что Жуана чуть раньше решительно отказала французскому королю.

Можно, конечно, возразить, что Ричард III, в крупных конфликтах, предпочитал переговоры и компромиссы. Да, восстание того же Бэкингема было беспощадно подавлено, но он выпустил несколько пардонов для участников восстания, давая этим возможность к примирению. Но нельзя поручиться, что это не было сделано просто для того, чтобы ослабить собравшуюся вокруг Ричмонда оппозицию.

В любом случае, задокументировано, что высадка Ричмонда в Англии сделала королю его день: он немедленно разослал письма о сборе армии, указав, что “the day he had longed for had now arrived”[48].

Странное признание Лорда Стрэнджа

Получив известие о высадке и продвижении Ричмонда на территории Уэльса, Ричард III выпустил довольно интересный манифест. Никто, как минимум — никто из знати любого ранга, не мог остаться в стороне от грядущего сражения, под страхом того, что после победы имущество уклонившегося будет конфисковано полностью, да и с жизнью придётся расстаться. Впоследствии, многие будут утверждать, что присоединились к кампании Ричарда не по убеждению, а из страха.

Одно из таких писем, адресованное Генри Вернону 11 августа, говорит следующее: “Wherefore we will and straightly charge you that ye in your person with such number as ye have promised unto us sufficiently horsed and harnessed be with us in all haste to you possible, to give unto us your attendance without failing, all manner [of] excuses set apart, upon pain of forfeiture unto us of all that ye may forfeit and lose…”[49]. При том, что Вернон был, всё-таки, собственным сквайром Ричарда. Впрочем, до этого Вернон был сквайром Джорджа Кларенса, и имел репутацию человека, склонного нырнуть на дно и затаиться в тине.

Аристократам Ричард приказал незамедлительно прибыть в Ноттингем с их личными эскортами. О том, как на практике собирались силы, можно судить по документам из архива Говардов, спасибо им за аккуратность с бумагами. Джон Говард просил Джона Пастона прислать шесть полностью экипированных человек, Джеймс Хобард обещал троих, и так далее. Причем, учитывая то, что Пастон был по убеждениям ланкастерианцем, персонально преданным графу Оксфорду, а Хобард через год после Босуорта получил чин генерального судьи, сомнительно, что они кого-то посылали к королю Ричарду. Что касается городов, то они обычно выставляли около 12–16 полностью вооруженных человек. Так что можете себе представить, какой операцией являлся сбор боеспособного средневекового войска. Особенно — в случае военных действий с политической подоплекой, где лояльность тех, к кому был обращен вызов, могла не принадлежать тому, кто этот вызов выпустил.

Вообще, довольно быстро по стране пошли гулять слухи, что многие представители знати будут максимально затягивать с явкой в Ноттингем. Большинство — просто потому, что воевать, рисковать и нести расходы им не хотелось. То есть, им, по сути, было совершенно безразлично, кто там будет сидеть на троне. Главное, чтобы король обеспечивал функционирование государственной системы. Некоторым, как, к примеру, Стэнли, было не всё равно, но своё мнение о том, кого они хотят видеть на троне, они держали при себе.

Со Стэнли вообще всё было не так просто. Да, король Ричард знал, что они поддерживали Ричмонда, но, похоже, относил это к влиянию леди Маргарет Бьюфорт на мужа. Что касается отпуска Томаса Стэнли, который, якобы, был ему дозволен только при условии того, что старший сын сэра Томаса останется в роли заложника при дворе, всё ещё более туманно. Потому что лорд Стрэндж явно отправился, изначально, с отцом в Ланкашир — они там вместе подписывали бумаги ещё 18 июля. Но 1 августа, лорд Стрэндж был зафиксирован в числе присутствовавших при передаче Большой Печати в Ноттингеме. Тогда он был в составе свиты Ричарда. Тем не менее, Стрэндж действительно был арестован, когда Томас Стэнли отказался явиться в Ноттингем, ссылаясь на болезнь. Более того, оп пытался бежать, был перехвачен, и сделал признание, что состоял в конспиративном заговоре со своим дядей, Уильямом Стэнли и сэром Джоном Саваджем, имевшим целью помощь Ричмонду. После этого, лорд Стрэндж написал отцу, заклиная его немедленно прибыть со всей обещанной королю силой.

Был ли Томас Стэнли действительно болен? Учитывая то, что эпидемия потовой лихорадки распространилась в Англии одновременно с прибытием Ричмонда, а из поместья Стэнли люди регулярно посылались во Францию и, позднее, в Уэльс — вполне мог. Собирался ли он предать Ричарда уже в тот момент — это более проблематичное утверждение.

Дело в том, что мнение историков о тех днях во многом базируются… на балладе “Ballad of Bosworth Field”. Что не так уж необычно — информация о многих событиях периода войн с викингами тоже зачастую базируется на балладах. Разница, на мой взгляд, в том, что баллады скальдов историки изучали критически, а вот критическому отношению к “Ballad of Bosworth Field” мешала демонизация Ричарда III и знание того, чем закончилось всё дело.

Баллада, например, утверждает, что оба Стэнли, Томас и Уильям, были верны королю Ричарду ровно до момента, пока тот не арестовал лорда Стрэнджа из-за несчастного стечения обстоятельств с готовностью Томаса Стэнли явиться в Ноттингем. То есть, Ричард сам виноват в том, что отвернул от себя этот могущественный дом. Тем не менее, странная активность лорда Стрэнджа уже во время восстания Бэкингема говорит о том, что Стэнли, как минимум, двурушничали с Ричардом, как делали это раньше с Маргарет Анжуйской.

Впрочем, не стоит объединять братьев в обобщенное понятие «Стэнли». Они довольно сильно отличались и по темпераменту, и по положению. Уильям был гораздо более горяч и скор на дело. И, как ни странно, он изначально поддерживал Йорков в их конфликте с Ланкастерами, в самые мрачные времена битвы при Ладлоу. Для Уильяма Стэнли, август 1485 года изменил всю его жизнь. Для начала, 12 августа умер 16-летний Эдвард граф Вустерский, на матери которого, вдове «палача Англии» Типтофта, Уильям Стэнли женился в 1471 году. Супругам была доверена роль опекунов малолетнего графа, что означало, для Уильяма Стэнли, независимый от королевских милостей доход. Теперь, после смерти Эдварда, титул и доходы ушли к сёстрам Типтофта, Филиппе и Джоанне. Уильям Стэнли остался ни с чем, если не считать грантов короля. Так что, если баллада правдива, и лорд Стрэндж назвал его и Саваджа в числе конспираторов против Ричарда, Уильяму Стэнли не осталось другого пути, как только присоединиться к Ричмонду.

Другой вопрос, зачем лорд Стрэндж назвал имена Уильяма Стэнли и своего кузена Джона Саваджа. Вряд ли его пытали, хотя могли настучать по лицу после попытки побега. Уж не пытался ли молодой человек форсировать события? Кто знает. Во всяком случае, известно, что Томас Стэнли, оставаясь нейтральным до определённого момента во время битвы, дал Ричмонду четырёх своих рыцарей в авангард. Одним из этих рыцарей был Джон Савадж. А Кроулендские Хроники утверждают, что Ричмонд направлялся, после высадки, именно в Северный Уэльс, “where William Stanley… was in sole command”[50].

Первая победа

Самым тяжелым отрезком марша Ричмонда была дорога от Махинллета до Шрюсбери. Местность была гористой, утомительной. И, словно убедившись, что армия Ричмонда явно готова преодолеть и этот участок пути, в этот момент к нему присоединился Рис ап-Томас.

Есть исторический анекдот, что ап-Томас, который, по-видимому, обещал королю Ричарду, что Ричмонд пройдёт, только перешагнув через его, ап-Томаса, тело, действительно бросился перед ним на землю, чтобы Ричмонд через него перешагнул. Говорят, что авторитет ап-Томаса в его собственных отрядах сильно от такого выверта клятвы пострадал. Но вряд ли это правда. Тем более, что ап-Томас торговался с Ричмондом долго и страстно, и увеличил армию будущего узурпатора на 1500–2000 человек только после того, как ему была конкретно обещана большая власть в Уэльсе после победы. И Ричмонд свои обещания сдержал, надо признать.

Вторым присоединившимся был Рис ап-Меридадд, который не только привел большой контингент, но и пригнал много скота для прокорма разросшейся армии.

Шрюсбери, город-ворота в Англию, стал первым городом, оказавшим серьезное сопротивление армии Ричмонда. Ну то есть как сопротивление… Был формальный запрос открыть ворота, и был формальный отказ со стороны городского управления. И отношение к тому, кто займёт, после всей этой заварушки, место на троне, было для отказа причиной хорошо если вторичной. Да, главный олдермен города, Томас Миттон, помог с арестом Бэкингема в своё время, и Ричард выразил свою благодарность, сильно снизив размер годового налога с города, но главной причиной нежелания впустить армию Ричмонда в город была не лояльность Ричарду III, а страх перед возможным мародерством армии наёмников Ричмонда и валлийцев.

Ричмонд пересек Северн в четырёх милях от Шрюсбери, и крепко задумался. Он прекрасно понимал причину отказа Шрюсбери, и город обойти он мог. Но он не мог себе позволить это сделать, потому что его авторитет перед английскими лордами, возможными союзниками, пострадал бы непоправимо. Более того, Шрюсбери был первым, но не последним английским городом, ворота которого Ричмонду придётся требовать открыть. Уступи он сейчас — не пустят и в другие.

Решение Ричмондом ситуации было интересным. Интересным в том смысле, что оно говорит об умении молодого человека мыслить стратегически правильно, и с учётом понимания особенностей местной политики. И для меня это несколько странно.

Во всех биографиях Генри VII говорится открыто, что английского языка он не знал, и что английских дел не понимал поначалу, но были у него умные советники и, главное, мама, которая всему и научила. Тем не менее, в тот момент, когда Ричмонд сидел под Шрюсбери, мама была далеко. Но его предложение городу говорит о том, что психологию горожан и значение отдельных решений для общей ситуации он понимал прекрасно.

А именно, он послал в Шрюсбери человека с разъяснениями, что, во-первых, он понимает и уважает клятву верности, которую город принёс Ричарду III. И что он понимает страх горожан перед большим контингентом вооруженных солдат. Поэтому, он предлагает открыть ворота только для того, чтобы его армия прошла через город, не останавливаясь — чисто символически, в качестве компромисса для обеих сторон, где никто не потеряет лица, потому что основной долг отцов города — это защита горожан, всё-таки.

Как известно, ситуацию в Шрюсбери решили не эти переговоры, а тот простой факт, что в город направлялся, для встречи с Ричмондом, Уильям Стэнли. Получив известие о том, что город закрыл ворота, он отправил туда своего человека, Роуланда Варбуртона, и просто приказал открыть ворота. Поняв, что Стэнли поддерживает Ричмонда, город ворота открыл.

В связи с этим, у меня вызывает некоторое сомнение, что Ричмонд проявил редкостную по тем временам чуткость с пониманием клятвы верности, свойственную куда как более старому коду галантности, да и то, в основном, в теории. Уж не следы ли это тюдоровской пропаганды? А если нет, то кто был, на самом деле, истинным учителем Генри Ричмонда в делах политики и управления ещё до того, как тот высадился в Англии?

Я уверена, что этим человеком был епископ Мортон. Известно, что Мортон не участвовал в экспедиции Ричмонда, а оставался во Фландрии, откуда Ричмонд его вызвал после своей победы при Босуорте. Взлет Мортона на должность архиепископа Кентерберийского, кардинала и Лорда Канцлера начался только в конце 1486 года. Тем не менее, всё время от появления Мортона во Фландрии и до возвращения его на политическую арену Англии, рядом с Ричмондом находился Кристофер Урсвик, человек Стэнли, которого леди Маргарет Бьюфорт и епископ Мортон вовлекли в свои планы уже в 1483 году. Тайные схемы на то и тайные, что о них известны лишь общие черты. Но если проследить карьеру Урсвика после коронации Генри VII, то выражение «серый кардинал» не может не прийти в голову[51]. Я бы сказала, что леди Маргарет открыла этого молодого человека, и оценила его таланты, но с 1483 года Урсвик находился при Мортоне и Ричмонде, был их связным. Думаю, что политическое образование будущего Генри VII проходило именно тогда, и в походе против Ричарда III Урсвик играл роль советника при Ричмонде.

Хроники Шрюсбери, в конце концов, фиксируют только факт, что армия Ричмонда действительно прошла, под эскортом местных бейлифов, через город, не останавливаясь. И что именно Томас Миттон улёгся на землю, чтобы Ричмонд через него перешагнул. То ли история с хитрым изобретением Риса ап-Томаса долетела до Шрюсбери, то ли изначально перешагивание было только одно, но Миттон был вне Шрюсбери человек неизвестным, а ап-Томаса знали, и поэтому эпизод привязали к нему.

В любом случае, жест доброй воли принес свои плоды. Да, по обычаям того периода, честью и победой для Ричмонда был бы победный штурм городских ворот. Тем не менее, фактом было и то, что после Войн Роз, Англия меньше всего хотела бы впасть в новую фазу старой войны. Аналитики правы по сути, что Войны Роз были просто серией вооруженных конфликтов, которые не затронули большую часть населения вообще. Но не стоит забывать о том, что слишком многие аристократические семейства были во время этих войн или истреблены, или на грани исчезновения, а аристократы — это не только одетые в золото гордецы, но и защита и опора для экономики и жизни регионов, входящих в их владения.

Эдвард IV был жесток и коварен, но он вкладывался в стабильность своего королевства.

Ричард III тоже понимал, как важно эту стабильность сохранить, и изначально постарался сделать совершенно минимальные изменения в установившихся уже отношениях. К сожалению, в период его правления ряды аристократии всё ещё были сильно ослаблены, а на окружных уровнях ему пришлось сделать передвижки после восстания Бэкингема, поставив на ключевые административные посты людей, которых он знал. Собственно, недовольство южан этими передвижками сошло бы на нет за поколение или два, если бы всё шло спокойно. Но в 1485 году английский обыватель хотел только одного: чтобы прекратились встряски, и чтобы жизнь вошла в свою колею.

Перебежчики

В Ньюпорте, Куда Ричмонд отправился после марша через Шрюсбери, начался настоящий прилив в его армию. Надо сказать, что из Шрюсбери он не ушел с пустыми руками. Город отрядил ему несколько солдат. Ну, учитывая, что обычно города отправляли в армии человек 5-10, то вклад был стандартный, хотя не факт, что совсем уж добровольный. Например, Анне Кэрри в “Bosworth 1485: A Battlefield Rediscovered” указывает, что и артиллерия Шрюсбери покинула город вместе с войсками Ричмонда. Гилберт Талбот привёл 500 человек 19 августа. Сэр Ричард Корбет и Роджер Эктон — 800. Пришли Томас Крофт из Херефордшира и Джон Хэнли из Вустершира. Глостершир был представлен в лице Роберта Пойнтса. Подтянулись и бывшие служащие герцога Бэкингема.

Само собой напрашивается мнение, что если бы Ричард, после заговоров Гастингса и Бэкингема, развернул полномасштабную зачистку всех сомнительных элементов, ничего подобного не произошло бы, да и до вторжения Ричмонда в Англию дело могло бы и не дойти. Только вот это проще сказать, чем сделать.

Гилберт Талбот, например, внук легендарного Джона Талбота. Друг или враг? С одной стороны, семья до мозга костей ланкастерианская, да и судьба Элеанор Талбот (Батлер) вряд ли добавила симпатий к Йоркам у этого дома, не говоря о том, как по-свински поступил Эдвард IV с другой тётушкой Гилберта и его кузиной, оттяпав через брак со своим сыном огромное наследство Анны Мовбрей. И не говоря о скандальном браке старой герцогини Норфолк с юным Джоном Вудвиллом, которому она, по возрасту, могла бы приходиться бабушкой — по воле того же Эдварда IV. Да, родня сводная, но таки честь дома Талботов и всё такое. Тем не менее, тётушка Гилберта и сестра Элеанор Батлер, леди Элизабет Мовбрей, с Ричардом III сердечно дружила, беспокоилась о его здоровье, предлагала своего «некромансера».

Или сэр Ричард Корбет. Он оказался в этой компании просто потому, что его матушка сначала вышла в старинную норманнскую семью Корбетов, потом, овдовев, вышла за Типтофта, а потом — за Уильяма Стэнли. Уильям Стэнли стал, таким образом, приемным по браку отцом Ричарду Корбету. Да сам сэр Уильям, к слову, тоже не был Ричарду III совсем уж посторонним человеком, ведь до вдовы Типтофта, тот был женат на овдовевшей матушке Ричардова личного друга, виконта Ловелла. Чья семья, к слову сказать, стояла за Ланкастеров, но сам он положил жизнь за Йорков.

Роджер Эктон, из старинного рода лоллардов, должен был ненавидеть Ланкастеров, как чуму, потому что его предок был казнён, после восстания лоллардов 1414-го года, ланкастерианским королём Генри V. Но он был в родстве с Томасом Крофтом, незаконным сыном шерифа Херефордшира, Ричарда Крофта. Впрочем, старый Крофт (ему было уже под 60) тоже будет воевать за Ричмонда при Босуорте. Хотя Крофты были йоркистами, и старый Крофт был тем самым Крофтом, на чрезмерную строгость которого сыновья герцога Ричарда Йорка, Эдвард и Эдмунд, жаловались в своем знаменитом письме. Можно ли сделать из этого вывод, что тогда началась личная неприязнь между Крофтами и Йорками? Кто знает.

Ещё сложнее понять, почему один из наиболее старых служащих герцога Кларенса, Джон Ханли, вдруг присоединился к Ричмонду. Он сильно выиграл, конечно, получив впоследствии от Генри VII изрядные владения в пожизненное пользование, но всё же — почему?

Роберт Пойнтс мало того, что происходил из семьи, традиционно преданной Стаффордам, так ещё и был женат на единственной дочери сэра Энтони Вудвилла (незаконной, но тогда это никого не смущало), так что от него вполне можно было ожидать отступничества, но не казнить же богатого деревенского помещика, выходца из старинного, хоть и не дворянского рода, только за факт женитьбы на дочери государственного изменника?

В общем, вот вам только несколько примеров тому, насколько невозможно для Ричарда было предугадать, кто будет ему лоялен, а кто предаст. Какая уж тут предварительная зачистка, так и без подданных можно остаться.

Довольно короткая встреча Уильяма Стэнли и его новоявленного родственника произошла в Стаффорде, куда сэр Уильям прибыл с небольшим сопровождением. Он, вероятно, сообщил Ричмонду, где именно находится Ричард III, и предупредил, что тот может преградить Ричмонду путь на Лондон, если тот не поторопится. Ричмонд поторопился, хотя армия Уильяма Стэнли и не присоединилась к нему, а пошла на некотором расстоянии. В Личфилде, где Ричмонд решил заночевать за стенами города, чтобы не подвергнуть жителей ночным грабежам, он узнал, что буквально три дня назад через город прошел лорд Томас Стэнли и его пять тысяч человек.

Три армии — Томаса Стэнли, Генри Ричмонда и Уильяма Стэнли, шли в одну сторону, но отдельно друг от друга. На какой-то момент, авангард Уильяма Стэнли встретился с арьергардом Ричмонда, но, пройдя через Личфилд, Уильям Стэнли свернул поближе к брату, с которым они встретились в Атерстоуне. Никто, конечно, не знает, о чем именно они договаривались. К слову сказать, в деле, по словам Скидмора, был ещё один брат Стэнли — сэр Эдвард Стэнли. Но похоже, что Скидмор ошибается, потому что в семье Стэнли третьего брата звали Джон, и он не играл никакой роли в политике, хотя был жив в 1485 году. Сэр Эдвард Стэнли — это сын лорда Стэнли, который, по иронии судьбы, был произведён в рыцари именно Ричардом Глостером 24 августа 1482 года, во время шотландской кампании.

Если «Баллада о Босуорте» говорит правду, Стэнли в Атерстоуне сговорились, что они объединят армии, и что командовать авангардом будет Томас Стэнли, арьергардом — Уильям, а флангом — Эдвард. Но поскольку баллада писалась со слов Стэнли, то реалистичнее будет предположить, что братья сговорились действовать по ходу развития событий.

Тем временем, Генри Ричмонд шёл с армией к Тамворту. Полидор Виргил рассказывает, что именно тогда произошла странная история, которую часто помещают на канун битвы при Босуорте. На самом деле, это случилось в предыдущую ночь, с 20 на 21 августе. Да, Генри Ричмонд и его лейтенанты заблудились. Они, по-видимому, пытались решить, насколько можно рассчитывать на Стэнли, которые до сих пор прямо не высказали свою позицию, и поэтому значительно отстали от прочих. Ночь застала их в лесу, и они решили заночевать на месте, продолжив путь утром.

Надо учесть, что Стэнли, Ричмонд и король Ричард были очень близко друг от друга в тот момент. Настолько, что 21 августа, когда Ричмонд отправился повидать Стэнли, сначала возникла легкая паника, что к лагерю Стэнли приближается король Ричард. В общем, решение не шататься по тёмному лесу ночью было правильным, но в армии Ричмонда вспыхнула паника по поводу одновременного отсутствия лидера и всех командиров. Насколько известно, во время встречи Ричмонд попросил лорда Стэнли, чтобы правое крыло армии сэра Томаса примкнуло к его войску. Но Стэнли дал только четырёх рыцарей: сэра Роберта Танстелла из Ланкашира, сэра Джона Саваджа из Чешира, а также сэра Хью Перселла и сэра Хэмфри Стэнли из Стаффордшира.

Хочу заметить, что четыре рыцаря — это отнюдь не четыре человека. Каждого рыцаря сопровождала группа его сторонников, родственников, свойственников, и ещё дружина. То есть, человек 80-100 Ричмонд от Стэнли получил. Но не получил главного — заявления о том, что Стэнли будут сражаться на его стороне.

Тем не менее, день 21 августа принёс ему пару приятных сюрпризов — дезертиров из армии короля. Кто его знает, почему 14-летний Саймон Дигби решил предать короля. Возможно, потому, что его дед, шериф по кличке “Greenleaf”[52] воевал за короля Генри, и погиб при Таутоне. Вторым дезертиром был Джон Савадж-младший. С этим-то всё понятно, он последовал туда, где была его семья. Оба привели с собой вооруженных ратников.

Битва при Босуорте

Очень похоже, что в районе 21 августа Ричард III не сомневался в намерениях Уильяма и Томаса Стэнли. Во всяком случае, лорд Стрэндж умолял отца в письме, чтобы тот поддержал Ричарда, а не Ричмонда, потому что он, его сын, чувствовал себя находящимся в большой опасности. Возможно, потому, что король Ричард провозгласил Дигби и Саваджа государственными изменниками. Гриффинс утверждает, что и Уильям Стэнли был провозглашен изменником, но не сэр Томас, который был гораздо осторожнее брата, и ухитрился не дать королю доказательств своей измены.

Ричард III двинул армию по направлению к Лестеру около 20 августа. Нет, он не сидел в Ноттингеме из презрения к ничтожному, по его мнению, противнику, как об этом зачастую пишут рикардианские источники. Как совершенно ясно показывает детальное описание развития событий, Ричард не недооценивал если и не самого Ричмонда, которого он, как и все прочие, не знал. Как минимум, король не недооценивал те силы ланкастерианцев, которые вокруг Ричмонда сплотились. И вряд ли от него остался скрытым главный мотив этой поддержки — реставрация династии Ланкастеров. И это было серьёзно.

Причиной сидения короля и его армии в окрестностях Ноттингема была неясность, куда двинется Ричмонд и каким путём. Как только были получены донесения от скаутов, Ричард двинул армию, преграждая Ричмонду путь на Лондон. Главной целью короля было дать битву свежими силами, не дав армии Ричмонда толком отдохнуть от перехода. На закате 20 августа 1485 года, Ричард III был в Лестере. Там к нему, на следующий день, присоединились около 100 рыцарей и дворян, по большей части из Йоркшира и Ланкашира. Север был верен своему королю.

Впрочем, в стороне не остался и Лондон, откуда люди пришли под командованием Брекенбери, и Восточная Англия, отряды из которой привели Джон Норфолк и его сын. В составе армии Ричарда III было некоторое количество бургундцев, присланных Максимилианом под командованием испанца Хуана де Салазара, хотя не вполне понятно, представлял ли Салазар себя, или Максимилиана.

21 августа 1485 года, король Ричард III выехал из Лестера во всём блеске королевского величия. Испанский источник де Валера отдельно упоминает корону ценой в 120 000 крон. О том, где, собственно, расположились армии и произошла битва, до сих пор идут дискуссии. Если кому интересно, то вот информация от English Heritage, где они постарались включить все точки зрения и пункты, на которых эти точки зрения базируются: [53].

Лично я не думаю, что это имеет на сегодняшний день какую-то особую релевантность, тем более, что реконструкции уже давным-давно проводятся на Босуорт Филд, и никто не собирается переносить их в другое место.

В любом случае, войска Ричарда были где-то в районе Редмура, Ричмонда — в районе Атерстоуна и Меревилльского аббатства, а Стэнли поодаль в стороне. Причем, Уильям Стэнли расположил свои силы поближе к Ричмонду, а Томас Стэнли — поближе к королевским войскам.

Что касается самой битвы, то в распоряжении современных историков имеются несколько хроник, написанных людьми, в битве не участвовавшими, несколько фрагментарных отчетов участников, докладные, написанные на основании слухов, и несколько баллад, написанных гораздо, иногда на столетия, позже. Учитывая этот момент, и то, что ландшафт Редмура сильно изменился после прокладки железной дороги, само описание битвы не может дать нам полного понимания о происходившем на поле сражения.

Что мы знаем наверняка. Ричард провёл дурную ночь, и встал настолько рано, что это застало врасплох его служащих. Рассказывают также историю, что некий горец МакГрегор, из свиты шотландского посланника, ухитрился накануне стащить из королевской палатки драгоценную корону. Когда его поймали, король пожелал узнать смысл поступка МакГрегора, на что тот рассказал, что его матушка всегда предсказывала, что его когда-нибудь повесят, вот он и решил быть повешенным за что-то того заслуживающее. Ричард рассмеялся и помиловал вора.

Герцог Норфолк обнаружил утром прикрепленные к входу в его палатку вирши: “Jack of Norfolk be not so bold, for Dykon thy master is bought and sold”[54]. То ли предупреждение, то ли наглое оповещение, что среди его ближайшего окружения есть кто-то, знающий о происходящем больше, чем он сам.

Известно, что ещё утром 22 августа, граф Ричмонд посылал вестника к Стэнли, люди которого, как он полагал, укрепят его авангард, но Стэнли ответили отказом на предложение объединить армии. Точно известно, что авангардом короля командовал Джон Говард, а авангардом Ричмонда — Джон де Вер. Известно, что у Ричарда была цепь из 140 пушек, которые должны были поддерживать атаку авангарда, и где-то столько же бомбард на поле боя, и то, что на вооружении его армии были аркебузы. Известно, что Ричмонду артиллерию поставили французы через Уэльс и Уэст-Мидлендс. Известно также, что какое-то количество артиллерии он забирал по пути следования.

Тем не менее, не известна даже величина армий, вступивших в сражение. Пассаж о пяти тысячах Ричмонда и пятнадцати тысячах короля принадлежит Виргилу, который, разумеется, просто хотел подчеркнуть вмешательство самого Провидения на стороне его нанимателя. То есть, силы Ричмонда он преуменьшил, чтобы его победа выглядела более блестящей.

По мнению Гриффинса, роль Стэнли в битве намного больше занимала Ричмонда, чем короля Ричарда. Ричард желал одного: чтобы Стэнли держались подальше от поля битвы. На мой взгляд, Стэнли выбрал настолько рискованную позицию, что объяснить его поведение можно только зашкаливающим представлением о собственной важности. Подумайте сами. Если бы победил Ричард, он никогда не забыл бы и не простил того, что Стэнли не подчинился явному приказу. Если бы победил Ричмонд, он никогда бы не забыл и не простил, что Стэнли практически сказал ему, что поддержит победителя. То есть, Стэнли, благодаря богатству и обширным родственным связям, считал себя недосягаемым для мести короля, кем бы этот король ни был.

Людей, далеких от понимания стратегии вообще, и средневековой военной стратегии в частности, интересует, собственно, только одно: что пошло не так для короля Ричарда? Ещё в полдень, лорд Стрэндж послал к жене вестника с кольцом и напутствием хватать наследника и бежать из Англии. Похоже, что он не сомневался ни в победе Ричарда, ни в своей неминуемой смерти. Говорят, что Ричард даже действительно распорядился Стрэнджа обезглавить, но некий сэр Уильям Харрингтон возразил, что в битве казнями не занимаются. Скидмор, правда, утверждает, что Харрингтон предложил отложить казнь на потом, чтобы, после победы, казнить не только Стрэнджа, но и обоих братьев Стэнли.

Скорее же всего, к началу битвы всем стало просто не до Стрэнджа, тем более, что Ричард вряд ли желал спровоцировать Стэнли вмешаться в битву — и не на его стороне, разумеется. Поэтому, утверждения Скидмора, что распоряжения короля о казни Стрэнджа просто проигнорировали, потому что у Ричарда не было королевского авторитета, несколько притянуты за уши. Что касается мотивов Харрингтона, то вряд ли он жаждал крови Стэнли — одна из дочерей семейства была замужем за незаконным сыном Уильяма Стэнли.

Так что же пошло не так? Известно, что когда авангарды Норфолка и де Вера вступили в бой, линии продвижения сломались, и де Вер, неожиданно для Норфолка, отозвал своих, запретив им выходить вперед больше чем на четыре шага от штандартов. А Норфолк просто не сразу понял, что происходит, и упустил время, дав противнику перегруппироваться в более тесную формацию. Тем не менее, не это решило исход битвы.

В тот самый момент, когда Ричард, находившийся в центре формирования, и окруженный личной гвардией, наблюдал за заминкой своего авангарда, скауты сообщили ему, что граф Ричмонд стоит под своим штандартом один, с совсем небольшой группой приближенных. И это спровоцировало короля рвануть через свой северный фланг убивать Ричмонда. Судя по тому, что ему удалось прикончить Брэндона, державшего штандарт, и свалить с лошади гиганта Чейни, всё сначала пошло хорошо. Но падение штандарта с красным драконом стало знаком для Уильяма Стэнли, который вступил в битву со своими 3 000 человек. На стороне Ричмонда. Начался хаос.

Впрочем, Скидмор обозначает, что «небольшая группа приближённых», находившаяся вокруг Ричмонда, состояла из “scarcely one squadron of cavalry and a few infantry”[55], что несколько меняет картину, вы не находите? Также, участвовавшие в битве французы утверждали, что именно они окружали Ричмонда, который, кстати, был пешим, потому что вовсе не намеревался делать себя заметной целью.

Впрочем, замечу, это ничего не говорит о боевых качествах или отсутствии их у Ричмонда. Например, Гриффитс вообще умиляется, как долго неопытный Ричмонд был способен сдерживать яростный натиск Ричарда в личной дуэли. Менее восторженный Скидмор мало того, что отрицает дуэль, но ещё и замечает, что вся стратегия армии Ричмонда была основана на работе Кристины Пизанской “Fais d ’armes et de chevalerie”. И граф де Вер, и командующий французской составляющей армии, и сам Ричмонд были великими почитателями этого труда. Именно Кристина Пизанская определяет место принца как максимально защищенное, со штандартом, который держат несколько в стороне.

Тем не менее, Ричард явно не был на поле боя один. Как минимум, рядом с ним был кто-то из испанцев, оставшийся в живых, потому что и в испанских отчетах, и в хрониках Виргила повторяется информация об отказе короля принять лошадь и отступить. «Сегодня или закончится война, или закончусь я», — были его слова. Для Ричарда, война закончилась с его смертью. И, хотя Рис ап-Томас утверждал позднее, что смертельный удар в голову короля нанесла его алебарда, никто не знает, что произошло на самом деле. Вместе с Ричардом погибли сражавшиеся с ним рядом сэр Ричард Рэтклифф, сэр Уильям Коньерс, сэр Роберт Брекенбери, сэр Ричард Чарльтон и сэр Персиваль Трибалл, так и не выпустивший из рук штандарт короля.

Лорд Томас Стэнли предпочел добивать обратившийся в бегство авангард короля, не более того. И, кажется, только после гибели Ричарда. Это означает, что сражение продолжалось, что достаточно необычно. Обычным было бы сложить оружие после гибели предводителя. Или сам ход битвы описан противоречиво в разных источниках. Нет даже общего мнения, как погиб Джон Говард. Кто-то пишет, что он умер от ран. Другой — что в дуэли с де Вером пострадал шлем герцога, и Говард погиб от попавшей в глаз стрелы. Третий утверждает, что Норфолк пытался бежать после разгрома авангарда, но его перехватил Савадж, доставивший пленника к де Веру, и де Вер собственноручно убил Говарда, с которым у него были старые счеты.

Дальше мы попробуем разобрать, что именно произошло на разных участках битвы при Босуорте, и что произошло сразу после неё.

Расположение сил графа Ричмонда в одну линию, без традиционных авангарда, центра и арьергарда, подтверждает то, его силы не были значительны по сравнению с силами королевской армии. По словам Бернара Андрэ, построением армии занимался де Вер, самый опытный из присутствующих в свите Ричмонда. Он расположил лучников впереди этой линии, и сам взял над ними команду. Правое крыло он отдал под командование Тальботу, с задачей как защищать лучников, так и наблюдать за всей линией сражения. Левым крылом командовал Джон Савадж. Граф Ричмонд находился за линией фронта, в окружении эскадрона кавалерии и нескольких пехотинцев. Внутри этого окружения, его защищали французы-пикинеры. Ричмонд был пешим, чтобы не привлекать внимания врага к своей персоне.

Перед битвой, король Ричард приказал расчехлить знамена. Обычно, художники рисуют либо слишком упрощенные в плане изображения знамен картинки, или слишком усложненные. Упрощения понятны, их используют просто для обозначений сторон: белый вепрь у Ричарда и красный дракон у Ричмонда. На самом же деле, у Ричарда были следующие знамёна: с Троицей, с Богородицей, со святым Эдвардом, святым Георгием и святым Катбертом, четыре с вепрем, и королевский штандарт, разумеется. Можно также предположить, что все участники, имеющие свои гербы и штандарты, расчехлили их тоже. Так что выглядеть это могло где-то так:

К слову сказать, фрагменты знамён Ричарда (89х23 см) и Ричмонда (16,5х14 см) были проданы на аукционах за 2800 и 3800 фунтов в 2014 и 2013 годах. Вернее, были проданы фрагменты, которые «могли принадлежать» этим знаменам.

Насколько можно понять из описаний, Ричард изначально также расположил свои силы линией. Не потому, что людей не хватало (величину его армии обозначают от 70 000 максимум до 15 000 минимум), а несколько по другим причинам. Во-первых, психологический эффект. Когда сияющие штандартами ряды занимают несколько миль, это само по себе производит впечатление на врага. Вторая причина была гораздо более прозаической — большая часть армии Ричарда, мобилизованная по графствам, не имела никаких практических навыков реальной битвы. То есть, этих новобранцев надо было как-то сгруппировать достаточно плотно, чтобы они понимали, как надо действовать.

Конечно, Крис Скидмор и здесь находит следование стратегическому учению Кристины Пизанской, но я ещё помню, как осмеяли в рикардианском сообществе эту одержимость Криса Кристиной сразу после выхода его книги. Скидмор также утверждает, что Ричард отрядил определенное количество надзирающих за ходом битвы вестников, задачей которых было сохранение порядка на поле боя и передача приказов. Авангард армии короля, под командованием Норфолка и Брекенбери, также состоял из лучников. Ричард находился сразу за авангардом, вместе с личной гвардией, числом около 100 человек, и наиболее опытными воинами. Слева, в ¾ мили, должны были находиться силы арьергарда, числом около 10 000 человек, под командованием Нортумберленда.

Но, прежде чем битва началась, командиры должны были обратиться к своей армии. Вообще, пересказывают эти речи по-разному, и Скидмор объясняет, почему. Просто потому, что слышать их могло очень ограниченное количество людей, большая часть из которых ещё и погибли впоследствии. То есть, речи эти известны по пересказам людей, находящихся достаточно далеко от ораторов, и не слишком образованных для того, чтобы понять даже то, что они услышали.

Тем не менее, если вспомнить реконструкцию сражения, на которой я была, подобные обращения не были речами в том смысле, в котором это понимаем мы. Слов, выкрикиваемых лужеными глотками, было мало, а ритмичного рёва “a York! a York!!!” — чрезвычайно много.

Что интересно, Питер Хэммонд и Джон Эшдаун-Хилл утверждают, что напутствия армии давались лидерами раньше — после мессы, без которой ни одна средневековая армия не то что в битву, а на построение не двинулась бы. Лидер должен был двигаться вместе с капелланами, благословляющими войско на битву. Питер Хэммонд также упоминает о записи в Кроулендских Хрониках и у Эдварда Халла, что король Ричард в своей речи поклялся уничтожить всех своих врагов и их пособников, если он победит, и сказал, что то же самое сделает противная сторона, если победит она. Хэммонд относится к этому утверждению с изрядной долей скепсиса, и я могу понять, почему.

Если вспомнить знаменитое обращение Генри V к его войскам (которое зафиксировали бургундцы), полководцы напутствовали свои войска отнюдь не угрозами для проигравшей стороны, а подчеркиванием славы для стороны победившей — своей, разумеется.

Впрочем, в реальности Генри V сообщил своим лучникам, что французы поклялись отрубить у каждого пленного два пальца на правой руке, чтобы те никогда не смогли больше натягивать тетиву.

Если взять эту речь «дня святого Криспина»[56] за образец, то речь и Ричарда III, и Ричмонда должна была содержать что-то вроде «наше дело правое, победа будет за нами», и небольшой крючок угрозы в конце. Так что непосредственно перед боем, когда войска уже построены, если кто что и выкрикивал, так это капитаны. Что-то вроде «покажем этим засранцам — вперед!!!»

Отчетов о битве при Босуорте мало. Собственно, у нас есть испанские источники, которые фрагментарны, парочка баллад, которые не отражают реальности, будучи написанными более чем через 100 лет после событий, хроники поэта Жана Молине, который никогда не бывал в Англии, Кроулендские хроники, написанные в этой части неизвестно кем и непонятно когда, и работа Полидора Виргила, написанная для своего покровителя, короля Генри VII. У Виргила был доступ, теоретически, ко всему — и к документальным источникам, и к интервью, но он писал заказную работу, выбрав определенную линию и уничтожив все свидетельства, ей противоречащие.

Я допускаю, что военные стратеги, специализирующиеся на изучении средневековых методов ведения войны, даже по неполным и искаженным описаниям смогли бы составить достаточно ясное представление о том, что описано правдиво, а что — нет. К сожалению, исторические исследования пишут отнюдь не военные стратеги, а кабинетные ученые, и я не уверена, что они хотя бы консультируются у стратегов-историков (если те и существуют в природе). Так что работаем с тем, что у нас есть.

Виргил пишет, что бегство из армии Ричарда III началось ещё до того, как началась битва, и что многие из тех, к кому он обращался, не ответили никак, ограничившись наблюдением за тем, кто победит. Естественно, он утверждает, что такая реакция была следствием ненависти к королю Ричарду, хотя я бы сказала, что эта реакция была результатом печального опыта, приобретённого в процессе Войн Роз, но давайте попробуем разобраться объективно.

Кроулендские хроники пишут, что короля предали “many northerners, in whom, especially, King Richard placed so much trust”[57]. То есть, в первую очередь, граф Нортумберленд, возглавлявший левое крыло так эффективно, что оно вообще не сдвинулось с места. Скидмор рассматривает возможность оправдания графа, чьи формирования находились за болотистой местностью, сложной для пересечения, но приходит, все-таки, к выводу, что решение не вмешиваться в битву было сделано графом совершенно сознательно. Молине пишет, что между Нортумберлендом и Ричмондом было секретное «взаимопонимание», как и между Ричмондом и «многими другими» потенциальными и реальными участниками битвы.

Скидмор предполагает, что мотивы, движущие Нортумберлендом, были сложнее простого «взаимопонимания». Отчет, написанный Диего де Валера 1 марта 1486 года, содержит информацию, что граф “in spite of the assistance rendered him during the battle… had not really intended this Henry to be king, but had rather arranged for a son of the Duke of Clarence to become king and to marry a daughter of his”[58]. То есть, Нортумберленд мог хотеть поражения короля Ричарда, но это не значит, что он был за короля Генри. Тем не менее, он вовсе не собирался оставаться в стороне от битвы, о чем свидетельствует тщательно составленное перед битвой завещание. В том же отчете де Валера утверждает, что граф, вообще-то, сражался — против авангарда Говарда, когда тот побежал: “left his position and passed in front of the King’s vanguard with ten thousand men, then, turning his back on Earl Henry, he began to fight fiercely against the King’s van, and so did all the others who had plighted their faith to Earl Henry”[59].

С этим заявлением созвучно свидетельство шотландского хрониста Роберта Линдсея в его “The Historie and Chronicles of Scotland, 1436–1565”. Конечно, и в этом случае мы сталкиваемся со знакомой проблемой: хроники были написаны около 1570-х, то есть, просто не могли содержать даже рассказов свидетелей событий 1485 года. Против кредибильности хроник говорит также то, что Линдсей совершенно не осмысливал, насколько правдивы те нарративные истории о событиях прошлых лет, которые ему удавалось собрать. Но в этом, одновременно, заключается и сила этих свидетельств — Линдсей просто записывал, ничего от себя не добавляя и не интерпретируя собранное, не оформляя историю в чью-то пользу. Он, собственно, записал, что силы Нортумберленда, которые должны были сражаться с армией Ричмода, не пошевелили и пальцем, чтобы этой армии помешать, но “themselves turned around and faced King Richard as if they had been his enemies”[60]. Правда, есть ещё одна возможность как-то оправдать поведение армии Нортумберленда, как замечает Скидмор: в хаосе бегущих с поля боя сил Говарда и преследующих их сил де Вера, в лучах солнца, бьющего прямо в глаза, отряды, из которых состояла армия Нортумберленда, атаковали людей Говарда по ошибке, полагая, что на них напали люди де Вера.

Насколько это возможно? Ведь, как минимум, военный контингент любого аристократического дома имел нашитые эмблемы своего патрона. В принципе — возможно. И герб 13-го графа Оксфорда, и герб герцога Норфолка содержали красный, желтый и белый цвета. В обоих была по косой белая линия. Ливрейным цветом у Джона Говарда был красный, у Джона де Вера — оранжевый и/или оранжево-коричневый. В суматохе боя, при неблагоприятном освещении люди Нортумберленда действительно могли увидеть то, что ожидали увидеть — лезущих на них людей де Вера. Это был бы не первый случай.

Заметил ли Ричард, что у него творится на левом крыле? Поэт Молине пишет, что “found himself alone on the field he thought to run after the others”[61]. Виргил пишет, что люди, окружавшие короля, стали настаивать, что “Richard could (as they say) have found safety for himself in flight. For when those who were round him saw the troops wielding their arms languidly and lazily, and others secretly leaving the battle, they suspected treachery and urged him to flee”[62]. Испанские заметки подтверждают, что Хуан де Салазар, сражавшийся на стороне короля, тоже заметил, что на поле боя часть армии Ричарда пытается просто дезертировать, а некоторые отряды и вовсе повернулись против короля, и стал умолять Ричарда: “Sire, take steps to put your person in safety, without expecting to have the victory in today’s battle, owing to the manifest treason of your following”[63]. Но Ричард просто ответил: «Салазар, сегодня я или одержу сегодня победу, или умру как король». То же самое пишет и Виргил: “and is said to have replied that on that day he would make an end either of wars or of his life, such was the great boldness and great force of spirit in him”[64]. Правда, Виргил относит эту храбрость к пониманию, что ситуация с бегущей и предающей его армией открыла Ричарду глаза на то, насколько он непопулярен.

Тем не менее, ситуация, как я полагаю, мало отличалась от типичной ситуации в средневековом сражении, в котором отсутствовало централизированное командование, и в котором, под шумок, где-то на периферии решались местечковые феодальные дрязги. Вспомните хотя бы битву при Азенкуре и заварушку вокруг пленных французских рыцарей. Ричард же видел только, что авангард дерется, кто-то дерется с авангардом, и кто-то дерется между собой. И, поскольку он был на поле боя главным, он в этот момент надел на шлем коронет[65]. И перестал быть только Ричардом Плантагенетом, человеком, которому можно было и предложить бросить всё к чертям и спасать себя. Он превратился в короля Ричарда III, который уже не был просто человеком, а был звеном, связующим нацию и Бога. По совпадению, именно в этот момент ему сообщили о том, что замечен штандарт Ричмонда, и что вокруг того — только «несколько вооруженных человек». Думаю, Ричард воспринял это как знак свыше. Во всяком случае, это полностью объясняет, почему он предпринял свою безумную атаку, даже не оглянувшись, последуют ли за ним.

На этом моменте нужно вздохнуть, выдохнуть, и напомнить себе, что в целом рикардианцы восприняли книгу Скидмора скептически, что я никогда и нигде до него не читала ни о том, что отряды Нортумберленда напали на отступающий авангард Говарда, ни о том, что люди из армии Ричарда дезертировали с поля боя, и, тем более, не встречала объединения предложения Ричарду покинуть поле боя, момента с коронетом и объявления скаутов о том, что Ричмонд в данный момент практически беззащитен.

Эшдаун-Хилл вообще не описывает никакого хаоса на поле боя. Напротив, собственно. Он пишет, что Говард и де Вер медленно маневрировали вокруг друг друга не менее часа. И пишет также, что Ричард сам заметил штандарт Ричмонда, и спонтанно кинулся на врага — то ли из бравады, то ли из-за температуры (профессор считает, что Ричард испытывал тем утром ненормальную жажду, так что, возможно, заболевал той же лихорадкой, которой, возможно, действительно переболел Стэнли). Хэммонд четко пишет, что ни в одном источнике о битве при Босуорте Нортумберленд не упоминается вообще (сейчас можно встретить утверждения, что его там и не было), а де Валера пишет о каком-то lord Tamorlant, подразумевая, возможно, Нортумберленда, но он также пишет, что авангардом командовал Great Chamberlain, но Норфолк им никогда не был, а вот Нортумберленд как раз был, так что де Валера путает командующих, и считать его источником, заслуживающим доверия, затруднительно. Никто из этих корифеев не упоминает хроники Линдсея вообще, я о них и не слышала до этого момента. Гриффинс тоже упоминает топографию, из-за которой, скорее всего, крыло Нортумберленда не принимало участия в сражении, и тоже пишет, что решение Ричарда атаковать врага было принято спонтанно.

Кому верить? Точку зрения Скидмора непрямо подтверждает осторожный перфекционист Хэммонд, оставляя себе, тем не менее, путь к отступлению. Эшдаун-Хилл и Гриффинс задевают саму битву лишь оскользом, явно не желая вдаваться в анализ того, в чем не являются экспертами. Так что, думаю, находки Скидмора следует принять во внимание.

Всё произошло слишком быстро — для всех вовлеченных. Король Ричард сорвался с места слишком быстро, быстрее, чем кто-то, кроме его личной гвардии, успел среагировать и последовать за королем, когда это ещё было возможно. Слишком быстро для тех, кто окружал графа Ричмонда, потому что король успел убить знаменосца графа, Брэндона, и свалить с коня гиганта Чейни прежде, чем те осознали, что происходит. Впоследствии, кто-то из свидетелей утверждал, что Ричард действовал мечом, а другие — что в руках короля был боевой топор. Что, скорее всего, соответствовало истине, если судить по эффекту и мощи атаки. Стэнли, на тот момент, в битву так и не вступили, предпочитая наблюдать. К слову сказать, выживший Чейни сумел впоследствии обратить свое поражение себе во благо. Он заявил, что, придя в себя и обнаружив, что остался без шлема, он нашел на поле череп быка, и сделал себе шлем из этого черепа, и снова кинулся в битву. То, что никто не смог (или не захотел) опровергнуть эту историю, говорит кое-что о том, в какой хаос превратилась битва. Естественно, история Чейни была невозможной! Но он, тем не менее, получил этот череп в персональный фамильный герб.

Если бы не хитрость со штандартом Ричмонда, на который и ориентировался Ричард, на этом сражение при Босуорте и закончилось бы. Но штандарт был в стороне от графа, и момент был упущен. Вернее, штандартов было даже несколько — св. Георгия, Красного дракона, и, почему-то, Dun Cow (по словам Скидмора). Со знаменем св. Георгия понятно, это символизировало Англию, что, в случае Ричмонда, было не лишним — для англичан он был, на тот момент, фигурой совершенно неизвестной. Красный дракон Уэльса — тоже понятно, поклон и в сторону потенциальных союзников, и в сторону довольно проблематичного родства со стороны отца. Впрочем, Оуэн Тюдор поклялся в свое время, что был тайно женат на матушке Генри VI, что давало происхождению Генри Ричмонда хотя бы тень законности. Тем более, что добрый король Генри охотно признал Джаспера и Эдмунда (отца Ричмонда) братьями. Но вот при чем здесь корова великана, которую довела до безумия и смерти жадность доярки? Загадка… Для меня, во всяком случае. Кстати, это мог быть и один штандарт или флаг, в котором были совмещены все три символа, как это было со штандартом Ричарда III: Англия, белая роза Йорков, и персональная эмблема самого Ричарда:

В случае Генри Ричмонда, он, на тот момент, вряд ли мог использовать в своей геральдике розу Ланкастеров. У него могли быть символ Англии, и символ Ричмондов, белый волкодав. Но при чем здесь корова? Пока не знаю.

Кто же, в конечном итоге, выиграл это сражение между королем и претендентом на трон короля? Явно не претендент, хотя в шестнадцатом веке поэт Майкл Дрэйтон и писал, что Ричард был от Ричмонда на расстоянии длины копья, а историк Холлиншед вообще живописал, что Ричмонд, увидев, что король Ричард устремился к нему «как голодный лев», “gladly proferred to encounter him body to body, and man to man”[67]. Нет, конечно. Скорее всего, на тот момент молодой граф Ричмонд ещё не страдал заболеванием глаз, делающим для него болезненным наблюдение за быстро движущимися объектами, и получил, как и подобает молодому человеку его круга, какие-то уроки военной атлетики, но против закаленного воина он не продержался бы дольше нескольких секунд. Все историки, писавшие о сражении, пришли к мнению, что сражение выиграли французские пикинеры, которых Ричард не ожидал найти там, где нашел. Что именно они, окружив графа Ричмонда непроницаемым для атак формированием «дикобраз», сдержали атаку.

Но Скидмор отрицает присутствие французских пикинеров на поле Босуорта вообще. По его мнению, французские наемники были лучниками. Есть один, никем не подтвержденный в плане аутентичности, «французский источник», в котором, от имени якобы пикинера, говорится, что «в тот день мы выиграли сражение». Тем не менее, Скидмор уверен, что присутствие на поле боя группы людей, вооруженных пиками длиной в добрых 5 метров (? “eighteen-foot-long”), нашло бы подтверждение и в других источниках.

Интересно, какие именно «другие источники» имел в виду Скидмор, учитывая то, что я подчеркнула в самом начале: их нет. Кроме тех, которые помогли создать красивую историю новой династии. Несколько ослабляет его позицию и неожиданное заявление “how then had he been able to break through its ranks to kill Sir William Brandon and unhorse Sir John Cheyney?”[68]. Скидмор, по-видимому, уже забыл, что он же (и многие другие) писал несколькими страницами раньше: граф Ричмонд был не там, где были его штандарты. Вообще, при всей своей любви к королю Ричарду, я не вижу никакого греха в хитрости Ричмонда. Эти двое встретились не на турнирном ристалище, они встретились на поле боя, имя целью убить врага и выжить. А для этого все средства хороши, что бы мы там себе о рыцарской куртуазности не думали. Тюдоровские адепты тоже вот думали, придумывая героические сказочки лет через сто после того адища, в котором боролись за своё будущее Ричард III и изгой с раннего детства, граф Ричмонд, который станет королем Генри VII.

Ну а рассуждения Скидмора о том, что рядом с Ричардом был испанец Салазар, знавший тактику ведения континентальных битв, и что он предупредил бы Ричарда, если бы заметил пикинеров, представляют собой именно то, о чем я говорила: историки — это кабинетные ученые узкого профиля. Для чего, по его мнению, владеть оружием в Средние века начинали учить семилетних, и тренировки воина продолжались потом до самой его смерти? Именно для того, чтобы действовать в бою автоматически, потому что на размышление и обдумывание сознательной стратегии ближнего боя, времени в процессе этого ближнего боя уже не будет.

В общем, если уж ставить под сомнение присутствие пикинеров, то лучше бы сослаться на донесения скаутов, на мой взгляд. Пики такой длины, полагаю, спрятать мудрено. Нельзя же предположить, что скауты, отрапортовавшие Ричарду о том, что Ричмонд находится в данный момент под малой защитой, поголовно оказались предателями, и о пикинерах не упомянули преднамеренно? И если не скауты, осматривающие построения врага в начале битвы, то по крайней мере те, кто шастал ночью по вражескому лагерю, должны были их заметить. Опять же, набранное де Вером во Франции войско все французские источники того времени, живописавшие сложный процесс выдавливания англичан на сражение с англичанами, единодушно обозвали отребьем. У Ричмонда не было ни денег, ни репутации, чтобы набрать швейцарских наемников, которые этим построением пользовались уже лет 10. У де Вера, впрочем, репутация была, но денег не было.

Так что, не имея более подробных и проверенных на аутентичность описаний, будет разумнее сказать, что битву при Босуорте всё-таки выиграл Уильям Стэнли и три тысячи его контингента, которые обрушились со своей позиции на возвышенности как раз на те невеликие силы Ричарда, которые были с ним в непосредственной близости от врага. Наверное, Гриффитс ближе всех к истине, говоря, что Уильям вступил в битву в тот самый момент, когда Ричард почти подобрался к Ричмонду. Потом будут говорить, что как минимум несколько отрядов из армии Томаса Стэнли в этом ударе участвовали, но так ли это, или было придумано братьями позже — кто знает.

Самое странное, что история показала отсутствие всякой преданности Уильяма Стэнли непосредственно делу Ричмонда, им руководили совершенно другие соображения. Тем не менее, Генри Ричмонда он спас, чтобы потом, через несколько лет, оказаться казненным королем Генри VII. Что ж, годная расплата, но в этой истории не одна единственная правда. Другая правда в том, что нельзя купить преданность человека, имеющего свои убеждения. И трудность политики заключается в том, что угадать эти тайные убеждения ох как непросто. Король Ричард не смог проникнуть в мысли Уильяма Стэнли, за что и поплатился. Генри VII, учтя ошибку предшественника, и пытаться не стал, разобравшись по принципу «нет человека — нет его тайных мыслей».

Похоже на то, что на этот раз мы сумеем, наконец, выбраться с поля сражения, потому что Виргил пишет, что король Ричард был убит практически в тот момент, когда на его отряд напали силы Стэнли. На самом деле, никто не знает, как он погиб — если только не поверить балладе, что толпа сражающихся оттеснила его в болото, в котором утонули и его конь, и он сам, после чего немедленно пошёл дождь, который не прекратился, пока не смыл со шлема короля коронет. Другая баллада утверждает, что попавшего в болото короля убил какой-то валлиец алебардой. Валлийские баллады, впрочем, отдавали эту честь решающего удара разным лидерам, сходясь только в том, что это был кто-то из Рисов.

Скидмор же обратил свое внимание на рассказ некоего Джеймса Ли от 1610 года, который утверждал, что его прадед, Генри Ли, рассказывал, что он находился совсем рядом с Ричмондом в момент атаки короля Ричарда, и видел, что тот был убит Томасом Вудшоу, арендатором в поместье, принадлежащем сэру Роберту Уиллоуби де Броку. Кстати, человек по имени Томас Вудшоу действительно был щедро награжден королем Генри VII. Ему дали должность бейлифа в лордстве Беркесвел, Уорвикшир, и дополнительно сделали там лесничим.

Так или иначе, все источники, достаточно враждебные к королю Ричарду III в общем и целом, поют дифирамбы его последнему бою. Потому что смерть его была идеальной смертью средневекового рыцаря, умершего на поле боя, в атаке, с мечом в руке. Со времен битвы при Гастингсе, король Англии не погибал на поле битвы. Можно смело сказать, что с гибелью Ричарда III закончилась целая эпоха — к добру или к худу.

Реакция Генри Ричмонда на известие о смерти короля Ричарда была простой и понятной. По словам Виргила, он был “amazingly overjoyed”[69], то есть, в переводе с официального на человеческий, чуть не лопнул от нежданного счастья. В следующем издании работы Виргила, текст в этом месте был уже изменен. Теперь граф Ричмонд “immediately gave thanks to Almighty God with many prayers for receiving the victory he had won”[70]. Да, именно так пишется история и по сей день. В когорту красивых слов можно записать и слова поэта Барнарда Андрэ о печали Ричмонда “when I behold the deaths of so many brave men, whom I would like to commit to a decent burial. In particular, I am of the opinion that the body of King Richard should be buried… with all due reverence”[71]. Будем реалистами. Генри Ричмонд не знал людей, которые слегли на поле боя, и если смерть короля Ричарда, который был для него смертельно опасным врагом, и вызвала у него какие-то эмоции, то это были эмоции облегчения и радости. В общем, история пишется для выживших, а среди них было много тех, кого было неразумно оскорблять откровенной радостью по поводу смерти Ричарда Плантагенета и тех, кто сражался на его стороне. И тех, кто был потрясен той бесцеремонностью, с которой тело Ричарда было доставлено в Лестер — а в тот век люди были привычны ко многому.

Что касается не менее прелестной истории о найденной в кустарнике короне короля Ричарда, которую протянул ему Уильям Стэнли, Виргил рассказывает её по-другому. По его словам, пока победители добивали побежденных заканчивали битву, Ричмонд отправился на то возвышение, где стоял лагерем Томас Стэнли и толпились наблюдатели из близлежащей деревни Сток, для которых всё происходящее внизу было просто шикарным зрелищем на огромной гладиаторской арене. Именно там Стэнли нашел коронет короля Ричарда, среди добычи, которую то ли принесли ему для дележки солдаты, то ли она была экспроприирована лордом у добрых жителей Стока, которые кинулись грабить трупы. Это, кстати, объяснило бы присутствие деревенщины на территории военного лагеря. Жителей Стока быстро организовали кричать «король Генри, король Генри!», и под эти нестройные крики Томас Стэнли возложил коронет на голову графа Ричмонда. Но куда же подевался в этой истории Уильям Стэнли?

Каннингем тоже пишет, что «короновал» Генри Ричмонда на поле битвы Томас Стэнли. Хэммонд ограничивается упоминанием атаки Уильяма Стэнли и факта, что сэр Уильям не был новым королем награжден. Но это не совсем так — Генри VII сделал в 1485 году сэра Уильяма Лордом-камергером. Вообще, у меня имеется четкое впечатление, что эта часть истории с короной сильно почищена. Раньше повсюду человеком, который подал Генри Ричмоду корону короля Ричарда, назывался Уильям Стэнли, и именно Уильям Стэнли обозначен в “The Great Chronicle of London” (которые писались современником событий, лондонским олдерменом Робертом Фабианом, и включены в списки документов по битве при Босуорте[72]).

До недавнего прошлого, отношение к хроникам Полидора Виргила было довольно амбивалентным, и, строго говоря, они не считались надёжным источником, и совершенно правильно не считались как минимум в этом эпизоде. Виргил прибыл в Англию в 1502 году, уже после казни Уильяма Стэнли, и свою хронику он начал писать только лет через десять после этого. Мог ли он упомянуть государственного изменника как человека, который, по сути, стал кингмейкером новой династии? Скидмор, впрочем, предлагает компромиссный вариант: Уильям Стэнли мог поспособствовать обретению коронета в нужный момент, но старшим членом семьи был Томас Стэнли, и «короновать» пасынка мог только он. Что ж, я согласна — Уильям мог пригнать мародеров в лагерь брата, и, таким образом (или другим), сделать день брату и графу Ричмонду.

Если кому-то интересно почитать дополнительно о поэмах, относящихся к семейству Стэнли, то монументальный труд о них можно найти здесь: [73].

А одна из самых экстравагантных поэтесс начала 1800-х годов, Летиция Лэндон, посвятила Уильяму Стэнли одну из своих работ.

Стихи так себе, честно говоря, но в них тоже роль «кингмейкера» отводится Уильяму Стэнли. Впрочем, Генри Ричмонд обошел всех, проведя через свой первый парламент акт о том, что королем он стал за сутки до битвы. Это раз и навсегда решило вопрос с «кингмейкерами» — Стэнли, которые, прямо говоря, не слишком-то выиграли, предав своего более щедрого господина. Но к этому интересному документу мы вернемся позже.