Герой по вызову

Глава 13

Сначала я ни черта не понял. Вверху что-то загудело, но вертолет завис над самой крышей «балалайки», и я его не увидел. А потом громыхнула пулеметная очередь. Стежок пыльных вулканчиков наискосок прошил дорогу прямо перед передним бампером. Я ударил по тормозам и только тут заметил вертолет, который вспахал дорогу очередной порцией огненных плевков.

У Федры округлились глаза.

— Это еще что такое?

— Вертолет! Вылезай из машины! Быстро!

— Но…

— Нас хотят убить!

— Почему?

— Не знаю. Вылезай из машины и побыстрее! Дверцу открой. Так, молодец, теперь прыгай в кювет… Нет, погоди, пусть он уйдет в сторону. Прыгай по моей команде. Ну, вот теперь давай!

Федра неуклюже выкарабкалась из машины и замерла в позе сборщицы риса. Я выпрыгнул следом и толкнул ее вперед, а в следующую секунду мы уже лежали ничком на дне неглубокой канавы, тянущейся вдоль дороги. Она попыталась приподняться, но я схватил ее за плечо и пригнул вниз.

— Тут плохо пахнет, — пожаловалась Федра.

И то правда. Мы лежали в пересыхающем ручье, и затхлая вода жутко воняла. Наверное, это дренажный канал, подумал я и тут же понял, что это форменная бессмыслица, потому что никаких посевов тут не наблюдалось. Этот ручей вполне мог оказаться и канализационным стоком, но такой вариант позабавил меня еще больше. Ведь мы находились посреди голой пустыни: на многие мили вокруг не было ни кишлака, ни деревушки, не говоря уж о большом городе со муниципальной канализационной системой. И тогда я догадался, что это, вероятно, пробившиеся на поверхность воды подземного источника. Вот только вместо чистого и прохладного родника мы попали в болото.

— Что они делают, Эван?

— Разворачиваются.

— Зачем?

— Чтобы взять нас за одно место.

— Они хотят взять нас за это место?

— Да не за это, а за совсем другое! Они хотят поймать нас в перекрестье прицела и дать залп из пулемета, чтобы от нас осталось мокрое место.

— Почему?

— Не знаю.

— Это твои друзья?

— В жизни не слышал более идиотского вопроса!

— Я хотела сказать: ты их знаешь?

— Нет!

— Ой, только не надо так орать, ты же меня оглушишь!

— Ну конечно!

— Ты хочешь меня оглушить?!

— Да нет, я хочу сказать: ну конечно, я их знаю!

— Но ты же говорил, что не знаешь.

— Теперь я их рассмотрел. Это все те же сволочи!

— Кто?

— Да русские! Шайка спятивших русских. Они уже пытались меня утопить, пристрелить, заколоть, отравить и взорвать. Это самые кровожадные и опасные убийцы на всем земном шаре. О боже!

— Что?

— Они поняли, что нас нет в машине.

— Ну а как же? Они же не слепые!

— Это уж точно!

Я достал пистолет. Рукоятка приятно охладила ладонь, указательный палец ощутил твердый изгиб спускового крючка. Надежное боевое оружие внушало спокойную уверенность и… ну и все такое, однако я пока что не совсем понимал, чего смогу добиться с его помощью. Вертолет можно сбить из автомата — и то при условии, что ты Вильгельм Телль и родился в рубашке. А есть ли способ эффективно применить против вертолета пистолет? Есть один — только если тебе удастся еще до взлета тайком пробраться на борт и пристрелить пилота. Да и то это все очень рискованно и гарантий никаких…

Федра стала медленно подниматься на ноги. Я схватил ее за плечо и снова уложил на дно зловонного ручья. Пряжка ее розового одеяния расстегнулась, ткань начала медленно разворачиваться и сползла с ее тела. Она шумно задышала, я обернулся и заметил у нее в глазах знакомый мне шальной блеск.

— Ради бога, Федра! — взмолился я.

— Это сильнее меня…

— Я хочу сказать: всему свое время и место!

— У нас уже было место. И время.

— Милая…

— Ты меня ни капельки не любишь!

— Тогда зачем я приехал в Афганистан?

— Чтобы нас тут убили!

Я стиснул зубы. Проклятая вертушка жужжа кружила над дорогой, время от времени выпуская огненные плевочки. Лицо сидящего за штурвалом человека было мне смутно знакомо: по-моему, я видел его на баркасе, переправлявшем меня через Ла-Манш. Вот только чем он там занимался, я, убей бог, припомнить не мог. Зато урода с пулеметом Брена — скорее всего, это был Брен, хотя с такого расстояния трудно было рассмотреть, — я сразу узнал: как же, как же, мой старый приятель болгарин с окладистой черной бородой!

— Почему они хотят нас убить, Эван?

— Они хотят убить только меня. Ты им не нужна.

— Почему?

— Потому что они даже не знают, кто ты такая.

— Я спрашиваю, почему они хотят тебя убить?

— Потому что они идиоты. Они знают, что мне известно про их план свержения правительства Афганистана. Но чего они не знают — хотя я им об этом талдычу все время, — так это то, что мне наплевать с высокой башни и на правительство Афганистана, и на их спецоперацию, потому что меня интересует только одно: как поскорее выбраться из этой дурацкой страны. Но они и этого не узнают, если я собью этот вертолет.

— Так чего же ты ждешь?

Я молча уперся локтем себе в бок, а руку с пистолетом положил на край канавы. Вертолет завис над кюветом с противоположной от нас стороны дороги, и болгарин начал от души поливать его свинцовым душем. Я прицелился пилоту в голову и уже приготовился нажать на спусковой крючок. А потом тяжело вздохнул и опустил ствол:

— Нет, нельзя.

— О Эван! Я знаю, что убивать — аморально, но…

— Аморально убивать? — переспросил я. — Ты рехнулась, детка? Если я убью этих сволочей — я совершу самый наиморальнейший поступок в своей жизни!

— Ну тогда…

— Но если они не вернутся на базу и не доложат своему боссу о выполненном задании, то босс поймет, что мы все еще живы! В смысле, что я еще жив. И он пошлет на охоту за мной очередную шайку головорезов. И возможно, в следующий раз мы не успеем вовремя выпрыгнуть из машины. Но если мы дадим им сейчас уйти…

— …они доложат боссу, что не нашли нас!

Я отрицательно помотал головой.

— Вряд ли. Кто ж станет возвращаться на базу с рапортом о провале миссии! Им будет приятнее думать, что они нас замочили. Смотри: вертолет развернулся! Набирает высоту! Они улетают!

Я оказался на две трети прав. Вертолет действительно развернулся. И действительно набрал высоту. Но потом хобот пулемета вылез сбоку и дал длинную очередь прямо по багажнику и бензобаку «балалайки».

Я обхватил Федру и распластал ее на дне канавы. Затхлая вода проникла в каждую складку моего халата и омыла ее нагое тело. Она что-то пробормотала, но я так и не расслышал ее слов из-за страшного взрыва, уничтожившего автомобиль Амануллы.

— Тебе надо было стрелять в них, а не терять время, — выговаривала мне Федра.

— Сам знаю.

— Теперь мы отсюда никогда не выберемся!

— Сам знаю.

— Я к тому, что долго не смогу идти, быстро устану. Да и прохладно что-то. А уж когда стемнеет…

— Сам знаю.

— Я не жалуюсь, Эван, ты не подумай!

— Тогда заткнись!

Но в одном она была права. Идти пешком по пустыне — верх глупости. Мы только будем попусту сжигать килокалории. По моим прикидкам, мы находились примерно в 375 милях от Кабула. Если находиться в пути по двенадцать часов в сутки и если идти со скоростью четыре мили в час, то мы сможем добраться до Кабула через восемь дней. Это если анализировать наше положение с чисто математической точки зрения. Но существенный изъян математического анализа в том, что он не учитывает привходящие факторы нематематического свойства. Например, вполне вероятно, что Федра смогла бы выдержать такой темп в первый день пути. Также вероятно, что она бы выдюжила и второй день. Но то, что она могла одолеть 48 миль за один день и 96 миль за два дня, вовсе не означало, что она сумеет покрыть 375 миль за восемь дней.

Следовательно, пеший поход — это пустая трата времени и сил.

Мы сели и задумались. Наступили сумерки, причем темнело очень быстро, и вскоре ощутимо похолодало. А ведь на нас была все та же одежда — хорошо хоть дневное солнце успело высушить мой халат и шелковую тряпчонку Федры прежде, чем мы бросили последний взгляд на обгорелый остов «балалайки» и побрели по пыльной дороге. Я обнял Федру за талию, и мы прижались друг к другу, согреваясь теплом своих тел. Это был щемящий миг, душа моя возликовала — и я тут же ощутил, как ее теплая ручка зарывается в складки моего халата.

— Нет! — строго прикрикнул я.

Ручка испуганно отдернулась, и Федра расплакалась. Я прижал ее к себе и стал объяснять, что все у нас будет хорошо.

— Я сама себя за это ненавижу! — всхлипывая призналась она. — Но это сильнее меня…

— Это пройдет.

— У меня в голове что-то не то, я просто не могу ни о чем другом думать. Иногда мне кажется, что меня просто не было до того, как я попала в тот дом. В тот бордель. Такое впечатление, что я просто вдруг раз — и проснулась там, а до этого совсем не жила.

— Жила!

— Правда?

— Угу. Ты снова будешь жить.

— Правда?

— Угу!

— Я боюсь, Эван!

— Не бойся.

— Мы подохнем на этой чертовой дороге. Мы умрем от холода или голода. Я уже проголодалась.

— Все будет хорошо!

— Почему ты так в этом уверен?

И я прочел ей короткую проповедь про дары земли и про то, что человек расписывается в собственном поражении, если считает, будто окружающий мир ему враждебен. А это совсем не так. В современном мире многие верят, что человеческое существо неспособно выжить в ареале, где отсутствуют мостовые. Но следует вспомнить, что человечество возникло и развивалось не в городах и что города суть творение человека, а не наоборот. Были времена, вещал я, когда человеческие существа не пугала перспектива вдыхать невидимый глазу воздух. Были времена, когда мужчины и женщины потребляли пищу, которая не требовала предварительной разморозки. Были времена, когда…

— Эван!

— Что?

— Я боюсь.

— Ляг. Закрой глаза. Спи.

— Я не могу уснуть.

— Ляг. Просто закрой глаза.

— Не закрываются. Я не могу…

Пока она спала, я нашел палочку и стал чертить на песке столбики цифр. Я выехал из Кабула утром пятнадцатого ноября, как раз между Днем Гая Фокса* и датой планируемого русскими переворота в Афганистане. Но с тех пор дни и ночи в моей голове смешались в кучу, а все из-за того, что я слишком много времени провел в дороге. И все же иногда мне удавалось отличить рассвет от заката, так что я вычислил, что сегодня был вечер двадцатого первого. Значит, в нашем распоряжении оставалось еще дня четыре чтобы вернуться в Кабул и навести там шороху.

Вот теперь, черт побери, они у меня попляшут! Я дал им блестящий шанс, десяток блестящих шансов, о которых можно только мечтать, а они раз за разом прокалывались. От них требовалось одно — оставить меня в покое, и все! Я ловил их с поличным и отпускал с позором, великодушно оказывая им знаки доброй воли, а они что? Они упрямо возвращались и предпринимали все новые и новые попытки покуситься на мою жизнь.

Ну ладно, они зашли слишком далеко. Я человек терпеливый, но всякому терпению есть предел, и мое терпение лопнуло. Кинжал в тюрбан воткнули, яд в вино сыпанули, пистолет под нос сунули, бомбу в ресторан кинули, ногой руку мне отдавили… Слишком долго я давал их козням пассивный отпор. Непротивление злу насилием — чудная теория, но нельзя же ею злоупотреблять.

Я всегда обожал фильмы с Клинтом Иствудом. Особенно самые жестокие, те, где он играет честного легавого, за которым охотится мафия, или честного ковбоя, за которым охотятся нечестные ковбои, и все они делают ему всякие пакости. Его избивают, вываливают в грязи, привязывают к кобыльему хвосту, суют ему под нос ствол кольта, или выплескивают горячий кофе в лицо, но лицо Клинта Иствуда на протяжении всех этих зверств сохраняет лишь одно выражение — крайнего раздражения.

Но потом эти бандюги заходят слишком далеко. Они убивают его жену и детишек, или оскорбляют его старушку-мать, или харкают на его любимый сапог из шкуры мустанга. В общем, что бы там ни случилось, это становится последней каплей, той последней соломинкой, которая ломает хребет терпеливому верблюду по имени Клинт Иствуд. И в этот момент на его лице возникает другое выражение — озлобленности.

Тут он впадает в слепую ярость и мочит одного за другим всех негодяев.

После ночного заплыва в Ла-Манше я постоянно ощущал крайнее раздражение.

Но теперь я обозлился. Что ж, эти гады сами накликали беду на свою голову.