Глава 11

Люди говорят – плохая примета. Самурай не должен верить в то, что вслед за черным вороном или черной кошкой в его дом придет беда. Думая так, самурай соглашается с закономерностью пребывания в его доме несчастья и впускает его туда.

Отсюда правило: самурай не верит в приметы.

Из изречений даймё Токугавы Иэясу


Как и большинство замков того времени, замок в Осаке отделялся or остального мира кольцом рва, наполненным водой. В свою двухнедельную поездку в Японию Ал бывал в замке и теперь удивлялся схожести и одновременно с этим пропастью различий. Осакский замок, в котором он гулял вместе с экскурсионной группой, был новым, отстроенным по уцелевшим чертежам сразу же после войны. Тем не менее Ал смотрел на стены замка и не видел в них каких-нибудь существенных отличий от знакомой копии.

Отсутствовали праздничные лотки торговцев пирожками с осьминожками тако, не было праздно шатающихся толп народа.

Последнее обстоятельство радовало. Ал вообще не любил находиться в толпе, ходишь как баран, ничего не потрогать, нигде не полазить. Впрочем, бдительная, хоть и малочисленная охрана из самураев сто против одного не дала бы чужестранцу выкинуть что-нибудь подобное.

Мост украшали собой посты самураев, по одному на каждом берегу. Тут же были выстроены отсутствующие в двадцать первом веке аккуратные деревянные будочки, в которых несшие службу воины могли, не роняя при этом своего достоинства, скажем, отсидеться в дождь. В то время человеческая жизнь могла не стоить и протертой медной монеты. Тем не менее никто не позволил бы портить вид собственного замка замерзшими и прозябшими до костей горе вояками. И если при любых обстоятельствах самурай должен был прежде всего оставаться самураем – быть чистым, хорошо одетым и умеющим держать себя в руках, – что же говорить о знати, вся жизнь которой нередко выстраивалась вокруг поддержания себя на достаточно высоком уровне – золотой философской середины.

Самурай всегда должен быть начеку, готовиться к встрече со смертью, перед которой он просто не имел права показаться с запыленными сандалиями, небрежно сделанным самурайским пучком или, не приведи Будда, с неначищенным оружием!

Среди провожающих Ала в замок самураев не было Ябу. Впрочем, это и не расходилось с текстом Клавелла, что радовало.

Ябу не было рядом. Зато Хиромацу, тот самый военачальник, которого Токугава Иэясу послал в Андзиро за Ябу и кормчими, восседал в своем дорогущем паланкине, прямой и грозный; коричневое дорогое кимоно с пятью знаками отличия Токугавы прекрасно гармонировало с черным блестящим поясом, из-за которого торчали рукояти мечей. Самураи, составляющие почетный эскорт военачальника, были одеты в алое, они несли знамена с гербом рода Токугавы.

У ворот Хиромацу передал начальнику стражи пропуск, после чего последовала череда церемониальных поклонов. Не смея вздохнуть, Ал разглядывал все это великолепие – мир, в котором он так мечтал оказаться.

Крепостная стена состояла из огромнейших темно-серых блоков, аккуратно вырезанных из камня, разрушить которые, наверное, не могло ни одно стенобитное орудие семнадцатого века. Развалили бомбы во время Второй мировой войны. Но только развалили. Почему-то Ал был уверен, что японцы не привозили на строительство новых каменных блоков, а выложили стены из тех, что остались после бомбежки, как дети возводят свои крепости из кубиков.

Стены в XXI веке выглядели точно так же, как те, на которые смотрел теперь Ал, без следов раствора, блоки держались на месте своим весом. Как тогда сказала экскурсовод? – пятьдесят тонн каждый. Однако…

Следующие ворота и новые проверки документов, новые поклоны, новые подозрительные взгляды.

Было удивительно, что такая шишка, как Хиромацу, которого в Осаке и тем более в замке должна была знать каждая собака, спокойно вручал свой пропуск, кланялся и отвечал на вопросы. На его месте Ал давно бы уже взорвался и наорал на неторопливых стражников, а то и потребовал бы вызвать начальника.

Новые ворота. Новая, еще более серьезная проверка. Начальник стражи дотошно разглядывал паланкин, стражу и особенно золотоволосого иностранца.

Для приема у Таранаги Ал решил воспользоваться имиджем короля Артура, которого играл три года назад. Поэтому он расчесал заплетенную ему после бани служанкой косичку, отчего сделался похожим на автопортрет Дюрера, с тем различием, что Ал не носил бородку. Золотые волосы рассыпались по его коричневому кимоно со знаками Таранаги венецианской прической. Они были ниже плеч и светились на солнце. Ал поздравил себя с этим эффектом. В конце концов, глупо косить под самурая, если родился с европейской внешностью.

Самураем нужно было родиться, и подделки тут не канали.

Что же касается такой экзотической черточки как кимоно, оби и сандалии, так они на самом деле подходили ему так, словно неведомые мастера создавали эти вещи по его личному заказу. Не хватало только оружия, которое носили все самураи. И без которого Ал выглядел, как какой-нибудь вшивый крестьянин или рыбак.

Но право носить оружие, равно как и остальные привилегии, следовало заслужить.

Поглядевшись в лакированный поднос, Ал остался доволен своим видом. Прислуживавшая ему девушка не могла оторвать взгляда от струящегося золота его волос и голубых глаз.

На самом деле она была здорово напугана внешностью Ала, но правила хорошего тона не позволяли ей поддаться собственным страхам и убежать, как бы это сделала на ее месте неотесанная крестьянка. Она была из самурайского рода, чьи уважаемые предки на протяжении уже семи поколений служили роду Хиромацу. Поэтому она подавила в себе неприличный страх и улыбалась Алу, расхваливая его странный вид и стараясь не замечать наводящие на нее ужас глаза Золотого Варвара.

Ал отвлекся на свои воспоминания и пропустил новую остановку и новые проверки документов. Они миновали, наконец, мост, дальше дорога поворачивала направо, именно так, как водили экскурсии. Проехали мимо хорошо укрепленных домов, предназначенных, должно быть, для самураев, с дополнительными оборонительными стенами, уступающими в высоте главной крепостной стене. Лестницы, дорожки, закрытые и открытые двери, очередной пост. По мере продвижения к сердцу замка контроль усиливался.

Поднялась опускная решетка, снова ров с водой и снова бесконечные посты, переходы – стены, стены, стены. Поражало обилие военных. Все в серых кимоно – целые отряды и отдельные подразделения. Тысячи тысяч с выбритыми лбами и сияющим серебром оружием.

Замок строился навечно. Чтобы его было невозможно покорить и разрушить. Казалось, что кто-то великий и неизмеримо могущественный вложил свою несгибаемую волю и свою живую душу в эти неприступные стены. Чтобы стоял он на зависть следующим поколениям, молчаливый, суровый, невероятный и прекрасный исполин, над всей невероятной и прекрасной Японией.

О том, что они достигли последних ворот, Ал догадался потому, что Хиромацу наконец выбрался из паланкина и, отпустив самураев, дал знак Алу следовать за ним. Двор, в который они прошли, охраняли самураи, одетые в коричневые кимоно Тара-наги или, как его там, Токугавы, следовательно, они достигли территории великого даймё, к которому направлялся Хиромацу.

Ал сразу же разглядел изящный садик и невольно залюбовался цветами, но Хиромацу показал ему знаками, что здесь не следует задерживаться. Они скинули обувь. Ал шел сразу же за Хиромацу, чувствуя исходящую от него силу и уверенность.

Мягкие татами под ногами были приятными на ощупь. Они шли по длинному коридору, где на встречу то и дело выходили самураи в коричневом. При виде великого военачальника они кланялись, многие затевали разговор с Хиромацу. Тот односложно отвечал, кланяясь.

Впереди была лестница, они на одном дыхании поднялись на несколько этажей и свернули в освещенный масляными лампами проход. Возле последней двери дежурили особо подготовленные стражи, все лично подобранные Хиромацу. Многие годы старик считался лучшим и наивернейшим телохранителем Таранаги или Токугавы. Он не любил отлучаться от своего господина, но, поскольку это все же иногда приходилось делать, предпочитал набирать всех офицеров охраны самостоятельно, вышкаливая их по своей собственной методике.

Все они были отпрысками благородных родов. Но одновременно с тем все они являлись непревзойденными мастерами, мечниками, лучниками и, естественно, шпионами.

При одном взгляде на этих воинов сердце старого Хиромацу наполнялось гордостью.

Командовал охраной пятый сын господина, Нага. Этот семнадцатилетний юноша единственный во всей охране вызывал подозрение и непроходящую головную боль старого Хиромацу. Вспыльчивый и скорый на расправу Нага предпочитал сначала рубить, а потом уже разбираться, кто прав, а кто виноват.

До сих пор молниеносная реакция Наги и упорное нежелание думать самому, а лишь подчиняться велению своего меча и своим инстинктам выручала юнца, доказывая его правоту.

«Но ведь не всегда же все будет так. В один прекрасный день, проснувшись от легкого шороха за седзи, он разрубит собственного отца и тогда… – Но Хиромацу не хотелось думать, что будет после смерти господина. – Тогда будет править Хидэтада, его второй сын и законный наследник. Потому что первый болен неизлечимым китайским сифилисом, а с такой болезнью какой он, к темным ками, командир. Пускай первенец уйдет с позором в великую пустоту, где его несомненно заждались все те, кого он туда уже отправил. Слава Будде – народец в Японии не переводится, и женщины успевают рожать новых воинов.

Послышались слова приветствия. Ал физически ощущал нарастающее в нем напряжение. Через несколько минут он увидит Таранагу, или Токугаву. От того, кто это будет, будет зависить его дальнейшая жизнь. Таранага – и он может смело руководствоваться заученным текстом, Токугава – и можно будет кричать караул! Ноги казались ватными, голова кружилась, во рту пересохло.

Ал, скорее, ощутил, чем увидел, как руки охранников начали обыскивать его, пытаясь обнаружить спрятанное оружие, но приказал себе не думать о них.

Его внимание было приковано к полупрозрачным седзи, которые вдруг дрогнули и отодвинулись в сторону, открывая перед Хиромацу и Алом небольшую комнату с мягкими татами цвета слоновой кости и разложенными подушками. Напротив двери он увидел чуть поднимающийся от пола подиум и высокого японца в черной одежде, плечи которого были увеличены, отчего напоминали крылья хищной птицы. Это был Ёси Таранага-но Миновара – великий даймё и человек, который, точно магнит, притягивал к себе Ала через века и страны. Именно таким Ал представлял героя книги. Это был его Таранага, таким, каким он мечтал встретить его, с которым должен был подружиться. И еще, это был легендарный Токугава Иэясу, великий даймё, соратник и продолжатель дела тайко.

Незнакомое: «Токугава Иэясу» жгло губы словно горячий напиток, который Ал почему-то должен был пить.

Хиромацу снял свои мечи и с величайшим почтением, медленно и торжественно, положил их перед собой. Встал на колени, коснувшись лбом пола. После чего Ал также бухнулся на пол, неловко кланяясь.

Краем глаза он увидел, что Хиромацу не поднял головы и застыл в той же позе. При этом он не обратил внимания на то, что японец прижал ладони к полу, его же руки были разбросаны, точно крылья подраненной птицы, это вызвало легкую улыбку великого даймё.

Ал услышал добродушный голос Таранаги, или Токугавы, и, подняв голову, увидел, что то же самое делает и Хиромацу, – им предлагали подойти ближе к помосту. Ал осмотрелся. Комната была совершенно пустой и не такой огромной, как это было описано у Клавелла.

А действительно, с какой стати Таранаге, или Токугаве, если Ал все же каким-то образом угодил не в книгу, а в древнюю Японию, принимать своего старого друга и неизвестного никому чужака в большом зале? Главный даймё страны не производил впечатления человека, любящего пускать пыль в глаза.

У дверей, и у помоста дежурили самураи. Тем не менее, обменявшись парой фраз с господином, Хиромацу подобрал свои мечи и направился с ними к помосту, на свое обычное место.

Ал приметил около помоста даймё согбенную фигуру монаха, определив в нем переводчика, и, как только ему было разрешено говорить, потребовал, чтобы тот передал даймё, что Англия и Португалия находятся в состоянии войны и поэтому Ал просит дать другого переводчика, так как считает, что отец Алвито будет неверно переводить его слова, намеренно искажая смысл.

Ал прекрасно помнил, как эта встреча проходила у Клавелла, и придумал свой вариант развития событий.

Он был вежлив, держался почтительно. Старался, по мере возможности, отвечать на вопросы хозяина Эдо.

Ал помнил, что в результате беседы Таранага должен был отправить его в тюрьму, Блэкторн там научился нескольким словам. Опыт был, нет слов, насколько полезным, но Ал не собирался повторять его.

Поэтому, заняв даймё описанием картины мира и разных стран, он добился того, что тот согласился оставить его и Уильяма Адамса в замке. С тем чтобы они могли нарисовать ему подробнейшие карты, с нанесением на них политических границ различных стран, а также отвечали на интересующие даймё вопросы.

И правда, зачем посылать полезного человека в тюрьму? По книге, Таранага сделал это, надеясь, что там Блэкторн будет в большей безопасности, нежели в замке. Он приставил к нему своих шпионов, которые должны были день и ночь охранять кормчего, притворяясь ждущими казни преступниками.

Реальный хозяин Эдо не собирался совершать подобной глупости. По стране ходил сифилис, завезенный португальцами. Подцепить который в тюрьме было плевым делом. Кроме этого, скудность тюремного питания, спертый воздух, до крайности стесненные условия, в которых люди поглощали пищу, тут же испражняясь под себя и блюя. Вши и блохи…

Нет, он не мог так рисковать здоровьем и жизнью человека, который в самое ближайшее время мог стать полезным ему. Что же касается обучения японскому языку, то в распоряжении даймё были не только переводчики-португальцы, которых недолюбливали оба варвара. Многие новообращенные японцы учились в семинариях и знали английский, португальский и латынь. Поэтому первые уроки японского Ал и Уильям получили в цивильных условиях, чередуя занятия языком с вкусной едой и занятиями любовью с фрейлинами двора.

Загрузка...