Один повар как-то, поспорив в пьяной компании, был вынужден защищаться и порубил несколько человек. Узнав об этом проступке, сюзерен сначала велел ему совершить самоубийство, но затем передумал, сказав следующее: «Императору и мне лично нужны смелые, умеющие постоять за себя люди. После чего повар сделался личным телохранителем своего господина.
– Ну, как поживает мой сновидец? – весело приветствовал Ала Токугава, показывая ему жестом, чтобы лежал, не нарушая предписания личного врача даймё. По словам последнего, улучшение здоровья Андзин-сан могло нести временный характер. А Токугава меньше всего на свете хотел отправить на тот свет только что извлеченного оттуда чудесника.
Рядом с Токугавой, на предложенную Фудзико подушку, уселась Марико. Ее лицо было сказочно прекрасным.
– Боюсь, что как раз как сновидец я и не удался, – улыбнулся Ал, намекая на ловушку, в которую угодил.
– Думаю, на самом деле вы знали про то, что вас подстерегает в чайном домике. – Токугава сделался на минуту серьезным. – Думаю, вы предчувствовали и пленение, и пытки. Но пошли на все это, чтобы встряхнуть меня и заставить вспомнить о своем долге перед Буддой и перед моими союзниками. И я счастлив, что вы открыли мне глаза. Я родился заново благодаря вам, Андзин-сан. И я видел «Акулу» и «Сокола» – конечно, как части регулярной армии они не кажутся мне пригодными, зато в разведке… – Он прищелкнул языком. – Представляю, ночной полет над вражеским лагерем или доставка срочных донесений – с крылатыми самураями, мне же теперь не нужны почтовые голуби! – Токугава довольно хлопнул себя ладонью по коленке. – Вы снова спасли меня! Токугава Иэясу не забывает добра и поощряет преданность.
Он хотел что-то добавить, но Ал вдруг прервал его, отчего лицо Фудзико пошло пятнами, а Марико даже не сразу смогла начать переводить.
– Простите, господин Токугава. Я располагаю сведениями, которые, как мне кажется, могут быть полезными вам…
После он рассказал ему во всех подробностях о своей встрече с Осибой и Хидэё. Об ордене «Хэби», о котором Токугава, разумеется, слышал, но с которым не имел еще никаких отношений.
После рассказа Ала Токугава еще раз подробнейшим образом расспросил его о всех запомнившихся ему деталях и, поняв, что выудил у Андзин-сан все, что тот знал, остался очень довольным встречей.
«Теперь остается одно из двух, – размышлял про себя Токугава, забравшись в седло свого любимого скакуна, – либо Осиба постарается выйти на разговор, предъявив свои претензии и условия, либо она сделает все возможное, для того чтобы убить Андзин-сан. – Последнее расходилось с планами даймё. Но с другой стороны, Андзин-сан уже создал два небывалых в истории Японии отряда и, что немаловажно, подготовил достойных командиров».
Распрощавшись с Андзин-сан, Токугава направился в сторону берега, где, глядя на волны, ему легче думалось. Телохранителям было приказано отстать на пять шагов, что они без особого энтузиазма и проделали. Все-таки, с одной стороны, приказ даймё, а с другой стороны, попробуй, прокарауль пущенную кем-то стрелу. Хуже нет – охранять человека, который как раз от своей охраны и норовит улизнуть. Ему-то что, скользнет в великую пустоту, где его только и ждут, а тут простому самураю сразу же отхватят голову, да еще и лишат права на приличные реинкорнации. Поганое дело быть телохранителями.
Токугава чувствовал себя помолодевшим и вполне счастливым. Сразу же после того как он, не помня себя от неприличной самураю ярости, бросил свое войско на спасение Андзин-сан и развязал, таким образом, войну, он уже мысленно попрощался с сыном и матерью, когда (вот ведь подарок судьбы) выяснилось, что они и не были захвачены коварным Исидо. Чей блеф удалось наконец разгадать.
Оставалось еще невыясненным, кто украл фигурку коня с шахматной доски партии «серые против коричневых». Поэтому Токугава велел для верности казнить всю несущую службу в его покоях прислугу и нескольких самураев личной охраны. После чего он с чистой совестью отправился в Андзиро.
Семь занавесей, одна плотней другой,
семь внутренних стен возвел я,
чтобы в них раствориться, спрятаться,
дабы враги не прочли стихи моих тайн. —
тихо произнес он. Заслоняя губы перчаткой для соколиной охоты, опасаясь, как бы кто-нибудь из охраны не прочел по губам.
Теперь, когда он сумел убедить даже себя в том, что совершил безумный поступок, ему должны были поверить и другие.
На самом же деле великий даймё никогда не впадал в уныние и, естественно, не совершал опрометчивых поступков. Разумеется, он не полез бы в пекло спасать своего вассала, никто из находящихся в трезвом уме и памяти не стал бы делать такого. Но тут все сложилось на редкость удачно, и Токугава мастерски разыграл неистовство и безумие. Теперь получившим известие о чудачествах Токугавы другим даймё останется только гадать, что нашло на их заклятого врага. Выжил ли он из ума на старости лет, повредился в рассудке из-за постигших его несчастий, околдован ли?
Токугава знал, что сыграл лучше не бывает. Правда теперь враги начнут охоту за Золотым Варваром – это плохо. Но зато они ослабят слежку за вторым Андзин-сан, тем, который занимается подготовкой мушкетного полка и корабля – а это хорошо. Удача! Настоящая удача!
Конечно, Токугава был рад, что в конечном счете Золотой Варвар спасся, да еще и принес ему отрадные известия об Осибе и таинственном и недоступном даймё обществе «Хэби». Все это надлежало использовать с наибольшей пользой.
Было удачно и то, что Ябу поймал наконец объявленную в розыск мама-сан, которую, как и следовало ожидать, коварная Осиба бросила, едва только та сделалась ей ненужной. Испуганная до нельзя, Гёко-сан лебезила перед Токугавой и Ябу, ползала на коленях и рыдала.
Когда же ее рыхлое белое тело попробовали раскаленные щипцы, секреты и тайны полились из нее, как дерьмо из прохудившегося ведра. До сих пор у Токугавы не было шпиона в мире ив, и теперь он узнал, как много выбалтывают мужчины, истекая своим чудесным соком. Невероятно много.
Сводный брат Токугавы Дзатаки, например, каждый раз беря себе девушку, называл ее Осибой, заставляя отвечать на это имя.
Выходит, непрошибаемый, непоколебимый и весьма коварный и вредоносный братик, так же как все смертные, имеет слабость. Дзатаки страстно желал мать наследника!
Бывший исповедник господина Оноси, а ныне отлученный за разглашение исповеди священник поведал за бутылочкой саке, в заведении Гёко, своему приятелю, с которым он делил одно ложе и всегда брал одну девушку на двоих. Он рассказал, будто бы господин Оноси признался, что ему пришло предложение вступить в сговор со своим соседом, против даймё-христианина, дабы захватить его земли. Гёко клялась милостью Будды, что не знает, о каком именно даймё шла речь. Токугава решил подправить исповедь, с тем чтобы узнавший о ней господин Кияма понял, что Оноси собирается напасть именно на него. Изрядный литературный талант Токугавы позволял проделать это без помощи специально приглашенных по такому случаю придворных писателей. Меньше ушей, легче работа.
Выпытав у Гёко самые интересные секреты, Токугава отдал ее Ябу, повелев казнить злодейку тем способом, который тот сочтет наиболее подходящим.
Таким образом, Токугава оказывал честь своему союзнику, доверял ему покончить с их общим врагом. Кроме того, он доставлял своему вассалу наслаждение, позволив сварить противную бабу, отчего Ябу получал настоящее удовольствие, так как бывшая возлюбленная давно уже утратила былую красоту и очарование и держала Ябу Касиги, обещая, при случае, выболтать его самые сокровенные тайны.
Сам Токугава не любил пытать и занимался этим по мере возникновения надобности. Он не получал удовольствия от криков и отчаяния, годных лишь для того, чтобы враг потерял свое лицо, превратившись в беспомощно блеющее животное.
Но Ябу – совсем другое дело. И Токугава решил доставить союзнику немножко радости в последние более или менее спокойные дни.
Сразу же по приезде в крепость недалеко от деревни Андзиро, в которой Токугава разместил своих людей и в которой жил сам, он написал и зашифровал письма, призванные рассорить между собой ополчившихся против него даймё. И открыть ему, Токугаве, путь через горы Синано, находящиеся во владениях его упрямого братца.
Он предлагал Дзатаки заключить тайный союз и пропустить войско Токугавы через Синано. За эту «небольшую услугу» Токугава обещал брату устроить его брак с Осибой, а также передать ему все земли даймё-христиан, на которые последний давно зарился. Он требовал незамедлительного ответа, так как «…дорвавшийся до власти крестьянин, Исидо, так же претендует на мать наследника, что может повлечь за собой смену династии».
Токугава рассчитывал, что если первое предложение должно заинтересовать Дзатаки, то второе, вне всякого сомнения, заставит его писать кипятком в сторону обнаглевшего Исидо, а значит, у главного врага Токугавы появятся новые заботы. Чего-чего, а неприятностей его братец мог наделать предостаточно.
Следующее письмо было написано для Кияма-сан, в котором тот предупреждался, что его сосед, прокаженный даймё Оноси, признался на исповеди в том, что готовит нападение на него. Токугава просил Кияму лучше следить за своими границами со стороны коварного Оноси. Сам факт, что священник был отлучен, наводил на мысли, что послание Токугавы правдиво. Кияме, как даймё-христианину, не составляло труда узнать у иезуитов, за что был отлучен этот человек. А отлучен он был именно за нарушение тайны исповеди. После того как Кияма навел бы справки, он уже не смог бы усомниться в верности послания. А значит, ему пришлось бы стянуть свои войска на границу с Оноси и немного освободить проход для людей Токугавы.