Жажда жить

Часть 4

Следуя своему решению «больше выходить в свет», в начале декабря Грейс известила метрдотеля «Несквехелы» Чарлза, что начиная с первых же чисел нового года она резервирует за собой на обеденное время в каждую пятницу угловой столик. В зале «Пенсильвания» было четыре угла, но Чарлзу и секунды не понадобилось, чтобы понять, какой именно угол имеет в виду миссис Тейт, как ни секунды он не колебался, что столик надлежит закрепить именно за ней, хотя на него и претендовали сенаторы, лоббисты и дамы высшего света Форт-Пенна, когда им случалось обедать в гостинице. Чарлз знал свое дело и знал, кто есть кто. Два доллара на чай от политиков и ослепительная улыбка дамы — это, конечно, совсем недурно, но Чарлз был человек предусмотрительный, его жизнь в Форт-Пенне была расписана на пять лет вперед, когда, скопив достаточно денег, он откроет свой собственный, небольшой, изысканный, дорогой ресторанчик, способный бросить вызов «Несквехеле». А до тех пор он превратит ее в модное место, организовав дело так, что миссис Тейт будет там уютно, настолько уютно, что она будет приходить сюда дважды в неделю, а не раз, как собирается сейчас. Ведь это единственное место, где дамы Форт-Пенна могут посмотреть Грейс вблизи, изучить ее манеры и одежду, а отсюда следует, что здесь всегда можно ожидать тех из них, кто может себе позволить потратить доллар с четвертью на еду по твердым ценам. Знал Чарлз и вкусы политиков, которые всегда любят, когда за едой их окружают симпатичные женщины, а ведь Грейс — первая красавица города. Уже не девушка, конечно, но, несомненно, интересная женщина, а это открывает для его будущего ресторана удивительные перспективы — пять лет? Да, тогда ей будет уже за сорок, но неплохо провести время можно и с сорокалетней, ну а пока можно заставить изогнуться в улыбке ее чувственный рот — «мадам, когда у вас так изгибаются губы, я думаю совсем о другом…» Таким образом, в последний день уходящего года, а он выпал на вторник, Грейс получила следующее послание:

Грейс улыбнулась и один за другим сделала несколько телефонных звонков.

Бетти Мартиндейл, потому что она была ее подругой.

Натали Борденер, потому что она красивая женщина.

Мэри Уолл, потому что она одевается со вкусом.

Затем она позвонила еще Конни Шофшталь, приехавшей в город на каникулы.

В первых трех случаях текст был один и тот же: «Я заказала столик в гостинице и совершенно забыла об этом. Пообедаем в пятницу?» В разговоре же с Конни Грейс добавила, что столик заказан на каждую пятницу, но она надеется, что состав участниц будет меняться. «Я каждую неделю встречаюсь с ними в клубе за бриджем, этого более чем достаточно, чтобы выдерживать диету».

День был солнечный и безветренный, на языке Грейс — ублюдочная весна. Гости ее были одеты по-нью-йоркски, за исключением Конни, которая, живя в Нью-Йорке, в Форт-Пенне предпочитала наряжаться селянкой. Чарлзу она была незнакома, и он решил, что это какая-то англичанка, с которой миссис Тейт познакомилась в одной из своих поездок, тем самым явно понизив Конни в статусе.

В зале было на удивление многолюдно, в основном матери, а также родители, пришедшие пообедать со своими детьми, которые приехали домой на школьные каникулы.

— Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что Форт-Пенн — это захолустный городишко, — покачала головой Конни. — Да тут прямо как в Уолдорф-Астории.

— Да, фантастика, — согласилась Грейс.

— В Шофшталь-Хаусе все было по-другому, — продолжала Конни.

— Но время мы там отлично проводили. Всегда помнить буду, — мечтательно произнесла Грейс.

— Я заходила туда вчера, — поделилась Конни. — Впервые толком осмотрелась с тех пор, как там построили административный корпус. Это нечто.

— Ты не вовремя отсюда уехала, — вставила Мэри Уолл. — Как раз когда начал расти настоящий город.

— Про метро слышала? — осведомилась Бетти.

— Метро? В Форт-Пенне?

— Именно. — На секунду повисло молчание, и Конни обвела взглядом присутствующих.

— Ушам не верю. Ну зачем здесь метро? Бред какой-то.

— Да ты не волнуйся, Конни, — улыбнулась Грейс. — Твоим денежкам, вложенным в городской транспорт, ничего не угрожает. Метро — это просто новое развлечение для тех, кто живет за городом. Они называют это…

— Рядом с вокзалом строят виадук, а под ним туннель. Вот это и будет метро, — пояснила Бетти. — Длиной всего в полквартала.

— Да, мощное сооружение, — кивнула Конни. — Пари держу, никто из вас не ездил в нью-йоркском метро.

— Я в Филадельфии под землю спускалась, — сказала Мэри Уолл.

— Попробовала бы в Нью-Йорке спуститься, особенно в час пик. Одна моя очень хорошая приятельница на прошлой неделе в слезах домой явилась, вся так и дрожит, так и дрожит. A-а, даже рассказывать не хочется.

— Да что случилось-то? — спросила Бетти.

— Мужчина, — лаконично ответила Конни.

— Что мужчина? — не поняла Бетти.

— Оскорбил, — пояснила Конни.

— Сказал что-нибудь?

— Не сказал, а сделал, Бетти. Всегда тебе надо знать подробности, — досадливо пробормотала Конни.

— Естественно, тем более что с твоих слов ничего невозможно понять, что он там сделал, — огрызнулась Бетти.

— Делал сама не знаю что, на всем пути от Таймс-сквер до Шеридан-сквер.

— А это далеко? Ну же, Конни, выкладывай. Так чем он там занимался? Мы все здесь, кроме тебя, замужем, зато только ты знаешь историю. А что, если я вдруг окажусь в нью-йоркском метро? Надо же представлять, что тебя ждет.

— Не думаю, что это покажется тебе таким уж забавным, Бетти Мартиндейл, — предупредила Конни.

— Ничего себе, тебя оскорбляют на всем пути от Таймс-сквер до Шеридан-сквер, — протянула Бетти.

— Впрочем, кто знает, может, тебе бы и понравилось, — съязвила Конни.

— А что? Очень может быть.

— В таком случае отчего бы тебе не съездить в Нью-Йорк и не проверить? — предложила Конни.

— Ну ладно, что все-таки случилось-то? — прервала их Грейс. — Впрочем, если не хочешь, можешь не рассказывать.

— Что бы там Бетти ни болтала, это было довольно противно, — устало произнесла Конни. — Эта девушка, моя приятельница, очень чувствительная особа. И красивая. Меньше года назад она развелась с мужем и сейчас страшно переживает. Ну вот, в час пик она села в метро и вдруг почувствовала, как стоявший рядом с ней толстячок все сильнее и сильнее прижимается к ней, и когда поняла, что он это нарочно делает, а не потому, что места нет, попыталась отодвинуться, но он так и прилип. Ей не захотелось устраивать сцену, потому пришлось терпеть до Четырнадцатой.

— А на Четырнадцатой что было? — полюбопытствовала Бетти.

— Она сошла и пересела на другую линию.

— А он последовал за ней?

— Нет, когда я сказала Шеридан-сквер, то имела в виду Четырнадцатую. Это следующая остановка экспресса после Пенсильванского вокзала.

— А Пенсильванский-то здесь при чем? — не поняла Бетти. — Это ведь всего в нескольких кварталах от Таймс-сквер, разве не так?

— Так, — подтвердила Грейс.

— В таком случае что ей мешало сойти на Пенсильванском? — упрямо гнула свое Бетти.

— Говорю же, он прилип к ней, — разозлилась Конни. — Слушай, хватит…

— Итак, она сошла на Четырнадцатой, там от него отлепилась, — задумчиво произнесла Бетти. — Не понимаю, почему нельзя было сойти при первой же возможности, на Пенсильванском, а понадобилось, чтобы тебя… э-э… оскорбляли до самой Четырнадцатой.

— Все, можешь быть уверена, тебе я больше никогда ничего рассказывать не буду, — не выдержала Конни. — Ты обойдешься без путеводителя и трогательного кино.

— Ничего подобного, просто я люблю, чтобы все было понятно.

— Со мной однажды приключилась такая же штука, — сказала Натали. — Только это было в поезде, когда я возвращалась из Принстона.

— А, ну тогда все понятно, — сказала Бетти.

— Нечего язвить, — обиделась Натали.

— Извини, просто мне кажется, что тут не только в мужчине дело.

— То есть?

— Ладно, Натали, нечего прикидываться. Какая-то ты очень чувствительная стала. Ты-то уж, конечно, никому бы не позволила приставать к себе всю дорогу от Таймс-сквер докуда угодно.

— Конечно. Я просто повернулась и врезала ему как следует.

— А он? Он что сделал?

— Да ничего. После этого я с ним никуда уже не ездила.

— Ничего удивительного.

— Десерт я заказала заранее, — остановила их Грейс, — но может, кто-то хочет выбрать что-нибудь сам?

— Я лично не буду менять заказа, — сказала Мэри Уолл. — А вот предмет беседы бы с удовольствием сменила.

— Я тоже, — засмеялась Грейс.

— На какой же? — поинтересовалась Бетти.

— Что-нибудь повеселее.

— Тогда — Пилюля, — предложила Мэри Уолл. — Очень весело. Мне нравится. Грейс, кто такой Дж. X.?

— Понятия не имею. О чем вообще речь?

— Разве вы с Броком уже не владельцы «Часового»? — удивилась Мэри.

— Да, большинство акций принадлежит нам, но «Часовой» — это вовсе не Пилюли или как ты там сказала?

— В таком случае ты что же, собственной газеты не читаешь? «Пилюли» — это название колонки в «Часовом». Подпись — Дж. X. Колонка новая, только вчера появилась.

— Ах вот оно что. Не читала. Я вчера вообще газету не открывала, слишком много дел с детьми было, — пожаловалась Грейс.

— Так кто же такой этот Дж. X.? — настойчиво повторила Мэри. — Мы его знаем?

— Это Джек Холлистер, — пояснила Грейс, — сын Артура Джеймса Холлистера, помнишь такого?

— Что ж, очень остроумный автор, — сказала Мэри. — Бетти, читала?

— Читала, действительно забавно пишет, по крайней мере вчерашняя колонка хороша. Ты ведь про «решения, принятые на Новый год»?

— Ну да, — подтвердила Мэри. — Он объясняет, почему начал колонку на Новый год — мол, тема под рукой. Но покопался, говорит, в мозгах… так, Бетти?

— Мм…

— Покопался в мозгах, что можно оригинального сказать о решениях, принятых под Новый год, и нашел только одно — не начинать с Нового года новой колонки. Но дело не в том, о чем сказано, главное — как. Разыщи вчерашний номер и сама прочитай, Грейс. Знаешь, я так устала от передовиц, которые пишут все эти невидимые всезнайки. А тут — как глоток свежего воздуха. Свободно, по-человечески, без претензий.

— И юмор такой, ненавязчивый, — подтвердила Бетти. — Кого-то он мне напоминает, только не помню, кого именно. Точно не своего отца. Хороший был человек, Артур Джеймс Холлистер, но слишком уж зажатый, чужой какой-то. По крайней мере мне так казалось.

— Скотти знаком с Джеком Холлистером, — сказала Натали. — Он очень симпатичный. Усы, отличное сложение. Когда-то играл в футбол за университет, и Скотти и еще кое-кто уговаривали его стать тренером школьной команды. Так я с ним и познакомилась. Но не знала, что он еще и пишет. Правда, я вообще только светскую хронику просматриваю, но, если он действительно хорош, считайте, у него появилась новая читательница. А где колонка напечатана, на какой странице?

— На той, где помещаются редакционные материалы, — пояснила Мэри.

Дамы покончили с обедом, и Мэри, Бетти и Натали разошлись по своим делам.

— Подбросить тебя куда-нибудь, Конни? — спросила Грейс.

— Да я бы просто с тобой поехала. Тебе куда?

— Э-э… ладно, чего там темнить, — решилась Грейс.

— «Часовой».

— Да, но не затем, чтобы с ним увидеться. За вчерашним номером.

— С удовольствием помогу тебе его достать.

— Оставь, Конни. Не надо обо мне беспокоиться. Очень тронута твоей заботой, но, честно, тебе абсолютно не о чем тревожиться.

— Грейс, я ведь видела твое лицо, когда выяснилось, что ты не читала вчерашний номер. Видно, обещала, а потом забыла.

— Еще осенью я сказала ему, что буду ждать появления колонки, — пояснила Грейс. — Разве уже из этого не следует, что волноваться не о чем?

— Из этого следует, что с тех пор вы не встречались, но из выражения твоего лица следует также нечто другое.

— О Господи, и что же это другое?

— Тебе показалось, что ты его обидела, а уж этого бы хотела меньше всего на свете. Ты обидела человека, который тебе небезразличен.

— Положим, так, но что в этом плохого?

— Боже мой, Грейс, — вздохнула Конни, — сколько можно наступать на одни и те же грабли? Неужели мне придется вернуться в Форт-Пенн и не спускать с тебя глаз?

— В 1917 году ты была здесь, но это не помешало мне наступить на грабли. И ничто не помешало. Но на сей раз я справлюсь.

— Надеюсь на это, видит Бог, надеюсь.

— Все будет в порядке. Мы даже не виделись с того самого дня, когда открылась эта гостиница. Неужели ты думаешь, что, если бы мне захотелось, я бы не смогла его увидеть?

— Да, но…

— Ладно, пошли, — не дала ей договорить Грейс. — Сколько можно торчать в фойе?

Они вышли на улицу и сели в машину.

— Куда прикажете, мэм?

— Сначала в редакцию. — Грейс отключила переговорное устройство и повернулась к подруге. — Что ж, действительно, газету можешь взять ты, а я подожду в машине. Потом отвезу тебя, куда скажешь.

— Ладно, положим, ты прочитала статью, приготовилась к встрече, что дальше?

— Хочешь покатаемся? Пари держу, ты не садилась на лошадь с прошлого лета.

— Ты серьезно? День-то чудесный для конной прогулки.

— Конечно, серьезно. Брок специально купил лошадь для верховой езды, вес, говорит, сбросить надо. Надеюсь только, бедное животное не охромело, а то Брок две недели гонял, а потом лошадка почти не выходила из конюшни.

— Что ты несешь, Грейс?

— A-а, ладно, забудь.

— Можно отложить до завтра. Я достану тебе газету, ты прочтешь, приготовишься…

— Да не собираюсь я с ним встречаться!

— А может, стоило бы. Я против, но я твой друг, а не его.

— Да, да, конечно, — живо откликнулась Грейс. — Ты возьмешь газету, я прочитаю, потом встретимся с ним поболтать. Сейчас в газете самое жаркое время, слова не сказать. Что дурного в том, если я с ним увижусь, как вижу сотни людей. «Привет, как дела, отличная статья, удачи, всех благ». Да, мне надо с ним увидеться, а потом можно долго и не встречаться. Но сейчас надо, прошло слишком много времени.

— Ну да, конечно, — кивнула Конни.

— Черт бы побрал эту Натали Борденер, право, терпеть ее не могу, — пожаловалась Грейс.

— Я тоже. Ладно, как сделаем? Я захожу в редакцию, покупаю газету, передаю тебе. Ты читаешь, идешь к нему, поздравляешь с превосходным дебютом. Так?

— А ты в это время ждешь меня в машине? Нет, давай лучше по-другому. Ты покупаешь газету, я отвожу тебя куда надо, потом возвращаюсь и уж тогда поздравляю.

— Я бы предпочла посидеть в машине, — возразила Конни.

— Ну да, чтобы видеть, когда я вернусь, — кивнула Грейс. — Чтобы еще раз посмотреть мне в лицо.

— Честно говоря, да.

— Ну что ж, если ты мне делаешь одолжение, то я тебе обязана тем же, если, конечно, чтение по лицам можно назвать одолжением.

— Да, мне не безразлично душевное состояние друзей, — подтвердила Конни.

Машина притормозила у здания редакции, Конни вышла купить газету, а Грейс взяла переговорную трубку:

— Отсюда мы скорее всего поедем домой к мисс Шофшталь. Потом отвезете меня в «Бостон», а сами возвращайтесь на Вторую улицу и ждите там. Мисс Анна в гостях, и вы мне понадобитесь в пять. До дома я доберусь на такси.

— Боюсь, мэм, сегодня будет нелегко поймать такси.

— Тогда пойду пешком.

Водитель слушал ее, откинув голову далеко назад и повернув направо, Грейс, с трубкой в руках, смотрела в его сторону.

— Тут какой-то джентльмен, видно, хочет с вами поговорить, мэм, — сказал водитель.

Грейс повернулась — у машины, улыбаясь, стоял Холлистер. На нем не было ни пальто, ни шляпы. Грейс улыбнулась в ответ и открыла дверь:

— Добрый день, мистер Холлистер, садитесь, а то как бы не простудиться.

— Я узнал вашу машину. — Холлистер устроился рядом с Грейс на заднем сиденье. — Чем могу быть полезен?

— Да нет, спасибо. Мисс Шофшталь зашла в редакцию купить газету. Вчерашний номер.

— Самый важный в истории «Часового», — торжественно заявил Холлистер.

— Совершенно верно. Надеюсь, тираж еще не весь распродан.

— Пятьдесят тысяч экземпляров дополнительно отпечатали для любителей хорошего письма. Мы об одном и том же говорим?

— Думаю, да.

— Ну и как вам первая колонка? Сегодняшний номер, наверное, вы еще не видели?

— Нет, сегодняшнего не видела. — Грейс посмотрела в сторону и тут же снова повернулась к Холлистеру. — Мисс Шофшталь для меня покупает газету.

— Ах вот как.

— Ну да, я и вчерашней не читала, мистер Холлистер. Даже не открыла. Можно, конечно, все свалить на детей, праздники и все такое прочее, но какой смысл? Честно говоря, просто забыла.

— Да не важно, все нормально.

— Да нет, надо быть повнимательнее. Знала же, что нынче первое января какое-то особенное.

— И вы специально приехали купить газету?

— Ну да. Я даже нарочно попросила мисс Шофшталь, потому что хотела прочитать колонку до встречи с вами. Подойди вы на пять минут позже, и я бы уже прочитала ее. Но это было бы нечестно. Я бы притворилась, будто прочитала еще вчера, а вы бы мне поверили. Так что отчасти я даже рада, что все так получилось. А вот и мисс Шофшталь. — Грейс заговорила с пулеметной скоростью: — Пожалуйста — будьте здесь — через четверть часа — пожалуйста.

— Ладно. — Холлистер вышел из машины и придержал дверь перед Конни, у которой в руках был экземпляр газеты.

— Мисс Шофшталь — мистер Холлистер.

Оба пробормотали что-то невнятное, Конни села на свое место, дамы раскланялись с Холлистером, и машина медленно отъехала от тротуара.

— Куда едем? — осведомилась Конни. — Ты вроде никакого адреса не сказала.

— Я думала, к тебе домой. Разве ты не собираешься возвращаться?

— Слушай, Грейс, я видела, как он садится в машину, и дала вам пару минут побыть наедине.

— Ну, и что ты прочитала на моем лице? — поинтересовалась Грейс.

— Восторг. Нетерпение. Ты влюблена в этого мужчину.

— Ну, это ты и раньше знала. А вот он влюблен в меня? Ты ведь у нас эксперт по чтению лиц?

— Пошли на коньках покатаемся, а?

— Река не замерзла.

— Как-то неуверенно он выглядел, когда прощался. Когда ты собираешься с ним увидеться? Сегодня?

— Собираюсь позвонить через пятнадцать минут, как только тебя домой заброшу и найду телефон-автомат.

— А вам есть где встретиться? Честное слово, Грейс, ты просто спятила! Если ты, как есть, увидишься с ним, то, даже если вы не переспите, любой поймет, что ты влюблена.

— Что в этом плохого?

— Что плохого? Да в своем ли ты уме? Как можно такие вопросы задавать?

— Если он меня хочет, с моей стороны препятствий нет.

— Если хочет? Если хочет?! — Конни внезапно схватила Грейс за плечо и изо всех сил встряхнула. — Немедленно прекрати, слышишь?

Грейс рассмеялась.

— Прекрати! Довольно! Хоть чуть-чуть пошевели мозгами, Грейс. У тебя дети, у него дети и жена. И новая работа. Будущее. Ты ведь сама слышала, людям нравится, как он пишет. Может, он и впрямь талантлив. Вдруг пьесу сочинит. Или роман. Вряд ли ты ему в этом поможешь.

— Почему ты так решила? Она, то есть жена его, не помогла. А ну как я помогу? — Грейс все никак не могла унять смех, но вдруг стала серьезной. — Знаешь, Конни, ты слишком много времени проводишь с театральными людьми, так и сама становишься на них похожа. Вся жизнь — театр.

— Правда? Ну да, вся жизнь — театр.

— А вот и нет, — возразила Грейс. — Так тебя куда отвезти, домой?

— Если ты настаиваешь.

— Извини, настаиваю. Ты мне весь день испортила.

— Именно это и входило в мои планы.

— Да ну? И все равно я позвоню ему, — упрямо сказала Грейс. — Гринич-Виллидж, понимаешь. Богема. Ненавижу эту сторону твоей жизни.

— Этот стон моей жизни?

— Сторону. Дешевка, гадость. Да, я влюблена в мистера Холлистера, но для тебя-то любовь — это только секс.

— И для тебя тоже. Ты бы посмотрела на себя, когда я садилась в машину. Настоящая кошка. И ты еще что-то говоришь о дешевке и гадости. В твоей жизни тоже есть сторона, которую я ненавижу. Роджер Бэннон, Оскар Стриблинг…

— Оскар Стриблинг?

— Да, Оскар Стриблинг. Я кое-что слышала о нем и знаю, что это за тип.

— И что же это за тип?

— Настоящий выродок, каких мало.

— Но тебе-то они хорошо известны.

— Вот именно, слишком хорошо.

— А откуда ты его знаешь? И насколько близко?

— Он был у меня дома. И когда узнал, откуда я и что мы с тобой знакомы…

— Ну?

— Он считает тебя наивной.

— Так оно и есть, если говорить о его штучках.

— О его штучках? — удивилась Конни. — А я-то думала ты ничего не знаешь.

— Узнала.

— Что это была за девица?

— Уж ты узнай. Да и вообще, подумаешь, ну, заговорил он с тобой обо мне ни с того ни с сего…

— Не ни с того ни с сего, но даже если и так, я бы не удивилась. Надеюсь просто, что в Филадельфии тебя с ним кое-кто не видел.

— Правда? А кое-кто это кто?

— Ну, можно сказать, люди из Гринич-Виллидж. Вот они бы ни за что не поверили в твою наивность, если бы часто встречали вас вместе.

— Наплевать мне, во что бы они поверили или не поверили. Уж двое-то точно знают, что я не из этой компании: Оскар и эта дамочка, — отрезала Грейс.

Машина остановилась у входа в дом Шофшталей.

— Заходи, Грейс, — предложила Конни. — От меня позвонишь, подслушивать не буду.

— А ты когда-нибудь… э-э… как бы это сказать, развлекалась с Оскаром и его друзьями?

— Грейс!

— Не виляй. Меня ты все равно не смутишь. Если людям это нравится — вольному воля. Может, я и наивная, но не святая. И не святоша.

— Успокойся, ничего такого не было, и вообще что за наглость — задавать подобные вопросы.

— Так не было?

— Нет.

— А спросила я потому, что ты весь день толковала про выражения лиц и прочее. Именно это, по ее словам, занимало ту приятельницу Оскара.

— Я тут ни при чем.

— Ладно, ладно, умолкни, как говорит Альфред.

— Подумать только, — покачала головой Конни, — сидим мы с тобой в машине перед моим домом в Форт-Пенне, штат Пенсильвания, и толкуем о таких вещах.

— Последнее, пока мы окончательно не сменили тему, — с чего бы это Оскар Стриблинг стал рассказывать совершенно незнакомому человеку о… наших отношениях?

— Ну, о подробностях речи не было, но, конечно, я все сразу поняла, как только он сказал, что ты наивна. К тому же это не совсем незнакомый человек. В такой среде совершенно незнакомых не бывает.

— И это твоя среда, Конни?

— Конечно, нет, зачем ты меня обижаешь? Просто он оказался у меня дома, там были и другие люди вроде него, ну, он и решил, что я тоже принадлежу братству. У них ведь существует нечто вроде братства. Отделения в Бостоне, Чикаго, Кливленде. Все они знают друг друга или хотя бы друг о друге.

— Не понимаю, как можно общаться с такими людьми.

— Не понимаешь? Видишь ли, лицом я не вышла, а они ко мне хорошо относятся, вот мы и общаемся. И еще я богата. Я знаю, что это тоже имеет значение, но не только в деньгах дело. Они уважают меня и приглашают работать вместе, позволяют почувствовать себя нужной, и это лучше, чем загнивать в этом городишке старой девой.

— Лучше гнить здесь.

— Правда? Ну и загнивай. Одно только тебе скажу: мы, мои нью-йоркские друзья и я, никому не причиняем вреда, разве только самим себе, да и то вряд ли. Мы не трогаем невинных детей и жен, не говоря уж о молодых людях с будущим.

— Конни, я, пожалуй, не пойду к тебе, а ты можешь идти, как только будешь готова.

— Спасибо за обед и за то, что подбросили, миссис Тейт. — Конни потянулась к ручке, и шофер, стоявший на тротуаре, открыл ей дверь. Громко так, чтобы ей было слышно, Грейс сказала ему:

— Опустите окно, пожалуйста, что-то душно здесь стало.

Шофер сел на место и потянулся к переговорному устройству:

— Теперь куда, мэм, в «Бостон»?

— Да, пожалуйста.

У входа в магазин была одна телефонная будка, почти всегда пустовавшая, ибо посетители, кому нужно позвонить, как правило, шли внутрь, где стояли в ряд целых шесть. На сей раз она была, правда, занята, но, увидев, что очереди нет, Грейс решила позвонить отсюда. Дверь будки открылась, и оттуда вышла какая-то девушка.

— Добрый день, миссис Тейт.

— Добрый. О, да это Кэтти Гренвилл. Добрый день, как ты? Совсем взрослая стала.

— Мне кажется, вы раньше других поняли, насколько я взрослая, — грустно рассмеялась девушка.

— Да Бог с тобой, Кэтти, я уж давно об этом забыла, надеюсь, и ты тоже.

— А я только что разговаривала с вашим приятелем.

— Да ну? С каким же?

— Угадайте.

— Ладно, хватит, — нетерпеливо махнула рукой Грейс, — телефон свободен?

— Инициалы Р.Б.

— Что-что?

— Инициалы Р. Б., говорю, — повторила девушка.

— Ричард Бартельмесс, — сказала Грейс.

— С каких пор Ричард Бартельмесс стал вашим приятелем?

— Ни с каких, я не знакома с этим джентльменом, просто подумала, что инициалы подходят. Извини, Кэтти, я спешу.

— А никто другой с теми же инициалами вам в голову не приходит?

— Знаешь что, Кэтти, если ты хочешь быть взрослой, то и веди себя как взрослая девушка, а не испорченная девчонка. Мне неинтересно, с кем ты говорила по телефону, а вот твоя мать, думаю, могла бы заинтересоваться. Ступай, объясни ей, кто такой Р.Б.

— Что он был вашим приятелем, миссис Тейт, объяснять ей не нужно, она и так это знает.

— Я рада, что сумела сохранить твой секрет, Кэтти. Ты ведь такая благодарная девчушка. Помнишь, у тебя аппендицит был?

Девушка отошла, и Грейс наконец-то набрала нужный номер.

— Поздравляю! Наконец-то я все прочитала, и мне кажется, это отличная, очень остроумная статья.

— Большое спасибо, — сказал Холлистер. — Только я очень плохо вас слышу.

— На сей раз телефон тут ни при чем, это у меня сейчас такой голос. Видите ли…

— Что-нибудь не так?

— Нет-нет, все в порядке. Так, всякая ерунда. Пожалуй, не стоило звонить вам, но я обещала позвонить через четверть часа и думала, что вы ждете.

— Я и ждал. Двадцать четыре минуты.

— Извините.

— Ничего страшного, если точно знать, что позвоните, готов сколько угодно ждать.

— Спасибо. — Грейс немного помолчала. — Ладно, я просто хотела сказать, что мне очень понравилась ваша вчерашняя статья и я с нетерпением жду сегодняшней.

— Сделайте одолжение, хорошо? Не читайте, когда у вас смурно на душе. Это ведь по идее легкие, веселые статейки, а вы, кажется, не из тех, кого чтение бодрит. Меня-то уж точно нет.

— Меня тоже, но бодрит не бодрит, я и без того вижу, что вы одаренный человек.

— А не мог бы я вас взбодрить? Или хотя бы как-то отвлечь?

— О, еще как могли бы!

— В таком случае…

— Нет, нет, только не сегодня.

— Когда в таком случае?

— Когда? — повторила Грейс. — В самом деле, когда — и где? О последнем тоже надо подумать. «Йессл» — слишком людное место для мужчины с женой и двумя детьми и вдовы с двумя детьми.

— Да, но, с другой стороны, город у нас не маленький, или по крайней мере мы бы хотели так думать.

— И все-таки слишком маленький, Джек, чтобы нас видели вместе.

— Спасибо за Джека.

— Спасибо за Грейс, хоть вы еще и не назвали меня так? С чего это вдруг я назвала вас по имени?

— Потому что вы чем-то опечалены, и вам нужен друг, с которым можно поговорить.

— Наверное, вы правы, но если я друг, то лучше мне оставить вас в покое.

— Это было бы не по-дружески, особенно если учесть, что мне хотелось бы с вами поговорить.

— О чем?

— Это я скажу при встрече.

— В таком случае лучше ее отложить.

— Вы никогда не катаетесь в своем прекрасном «мерсере» в такую славную погоду?

— В «мерсере» — нет, но у меня есть «форд-купе», который я сама вожу.

— Правда? Давно купили? Так даже лучше.

— Прошлой осенью. В нем удобно ездить за покупками с фермы в город и обратно и в плохую погоду. А чем он лучше «мерсера»?

— Не так в глаза бросается.

— Это верно. Допустим, я врач или медсестра, которую послали к больному.

— Поезжайте завтра в сторону Эмеривилла, и… вы знаете, где недалеко от города главная дорога поворачивает под прямым углом направо?

— Да.

— Вы не поворачивайте, а продолжайте ехать прямо. Увидите меня через полмили. Дорога в приличном состоянии.

— А вы-то откуда знаете?

— Я там был сегодня утром, осматривал старый каменный дом, в котором, по слухам, останавливался Вашингтон. Об этом моя очередная колонка.

— В таком случае там будет куча народу.

— Колонка будет напечатана только в понедельник.

— Когда мне там быть? — спросила Грейс.

— Скажем, в три. Удобно?

— Вполне. Но если передумаете, я не обижусь.

— Я тоже не обижусь, если вы передумаете.

— Я там буду, но вам, может, лучше и не быть.

— Будете — увидите меня, — закончил Холлистер.

Следующий день, суббота.

Увидев, что она съезжает на обочину, он вышел из своей машины и с улыбкой направился к ней.

— Не так уж и не бросается в глаза.

— «Форд»? — улыбнулась она.

— «Форд»-то «форд», да не такой, в каком ездят медсестры по вызову. Цвет как у «пирса-эрроу», и колеса отличные.

— По крайней мере не «мерсер», — пожала плечами Грейс. — А красила я его и лаком покрывала у мистера Салливана. Так считаете, слишком заметный? Может, стоит заляпать грязью?

— Это было бы кощунство. Выглядит так, словно даже под дождем никогда не был.

— Был, конечно, просто после дождя я его всякий раз мою.

— А цвет как называется?

— Густо-синий. А у вашей машины?

— Вашей, — поправил он.

— Нет-нет, я о вашей машине говорю.

— Она тоже ваша. Собственность «Часового».

— Ах вот как? Здорово! И когда же вы ее получили?

— А я не получил, но, если есть возможность, сажусь за руль.

— Стало быть, от той, из городского гаража, вы избавились?

— В тот же день, как вы сказали. Сразу после работы в гараж и поехал.

— И хорошо сделали. А я даже спросить боялась, вдруг не решитесь.

— Закурите?

— Спасибо, с удовольствием.

Оба прикурили от одной спички, и как раз в этот момент мимо, подгоняя упряжку мулов, прошел фермер, держа в руках навозоразбрасыватель.

— Зрассс, — пробормотал фермер, и Холлистер так же ответил на приветствие. Фермер не остановился.

— По-моему, он заметил, что вы тоже курите, и понял, что я не просто помогаю даме избавиться от плохого настроения.

— Ничего подобного, он не заметил, что я курю, а вы действительно помогаете даме избавиться от плохого настроения.

— Два автомобиля здесь — это все равно что пробка в городе, — сказал Холлистер. — А что, у вас на самом деле плохое настроение?

— Боитесь, как бы фермер чего не подумал?

— Мне не нравится то, что он мог подумать.

— Не забывайте, я тоже фермерша и знаю, о чем думают фермеры.

— О чем этот подумал, тоже знаете?

— Да, но он ошибается. И любой ошибется, кто это о нас подумает.

— И так будет всегда?

— Всегда, — подтвердила она. — И так оно и должно быть, так что вы всегда можете возвращаться домой к жене и детям с чистой совестью.

— Не думал, что все так обернется, Грейс, — сказал он.

— Вчера и я так не думала. Потому и не хотела видеться.

— И что же такого вчера произошло?

— Расскажу когда-нибудь. Это не имеет к вам никакого отношения. То, что произошло, и то, что я только что сказала, — совершенно разные вещи.

— Да непохоже.

— Может быть, просто я не знаю, как это объяснить; все дело в том, что я вчера почувствовала, когда увидела вас спустя столько времени. А что касается моего расстройства, так это… я просто поссорилась с двумя женщинами. И я нуждалась в поддержке, тут вы правы. Я была совершенно не в себе.

— Вы влюблены в меня, Грейс? — спросил он.

Она промолчала.

— Влюблены?

Снова молчание.

— Нет?

По-прежнему ни слова.

— Да?

— Такие слова я говорила только дважды в жизни, и один раз это была неправда.

— А когда правда?

— Когда это был мой муж.

— Но не Роджер Бэннон.

— Нет, его я не любила. Только не надо спрашивать, люблю ли я тебя. Может, это лишь то же самое, что было с Роджером Бэнноном.

— Да я бы не отказался.

— Повторяю, может быть, я сама еще не разобралась. Если так, то в один прекрасный день мы будем вместе, а через неделю все закончится.

— Через неделю?

— Так оно и было с Роджером. Неделю мы были вместе, подряд, сколько хотелось, а потом все кончилось.

— Я себе это представлял несколько иначе.

— Мне все равно, как ты себе представлял. Все, что было до той недели, не имеет значения.

— Имеет, иначе бы и той недели не было.

— Да, верно, и все-таки главное — та неделя. Неужели непонятно? Что одной недели может быть достаточно?

— Ну и как, было достаточно?

— Более чем. Неужели ты думаешь, что мы бы и сейчас не могли встречаться? Он-то сразу, как вернулся с войны, попробовал начать все сначала. Люди об этом не знают, но Роджер Бэннон знает.

— А со мной бы ты уехала куда-нибудь на неделю?

— Да.

— Так поедем?

— Если это все, что тебе нужно, давай.

— А что, если мы уедем на неделю, и выяснится, что это не все, что мне нужно?

— Ничего не поделаешь, больше мы не увидимся.

— А вдруг ты полюбишь меня.

— В таком случае мне придется уехать из Форт-Пенна. Сын в школе, дочь скоро поступит. Я смогу уехать. — Она посмотрела на него: — А вот ты нет.

— Наверное, ты права.

— Ну вот видишь, Джек. Именно поэтому фермер все неправильно понял.

— Тогда и я все неправильно понял, — улыбнулся он. — Не поцелуешь меня, Грейс?

— Я бы рада.

— А ну как поцелуем дело не ограничится?

— Пусть.

Они поцеловались, и она не стала сопротивляться, когда его ладонь оказалась у нее под блузкой, а затем под юбкой, а затем достигла колготок.

— Довольно! — вдруг бросила она.

Он убрал ладонь, продолжая, однако, другой рукой обнимать ее за плечи.

— Как скажешь. — Он посмотрел на нее: она нервно покусывала губы и не сводила взгляда с руля. Грейс потянулась к его руке, поцеловала ее и прижала к щеке.

— Эх, и где все мои благие намерения, — вздохнула она и снова взяла его за руку. — Пошли. — Они выбрались из «форда». — Посреди дня. Люди вокруг. Но ты тут ни при чем. Себя не вини. — Они устроились на заднем сиденье редакционной машины, Грейс стянула колготки и откинулась на спинку сиденья.

Когда все кончилось, они вернулись в ее машину.

— Можно еще сигарету? — попросила она.

— Конечно.

— Я ни о чем не жалею, Джек. И ты не должен. Правда, ты все равно будешь терзать себя, но напрасно, это я во всем виновата.

— Да ну? А я где был? По-моему, там же, — возразил он.

— Останавливаться надо было не сегодня. Я думала, что, держась подальше от редакции, положила всему конец, но оказалось, что это не так. Ладно, на следующей неделе я уезжаю. В Калифорнию. Там живет человек, который хочет на мне жениться, и, наверное, так будет лучше. Я, правда, ему отказала, но если приеду, он поймет, что я передумала.

— Но я люблю тебя.

— Это не любовь. Ты просто не смог с собою справиться. На будущей неделе я уеду, и когда тебе снова захочется близости, меня здесь просто не будет, и так будет дальше, а однажды наступит момент, когда этот день вспомнится тебе как какой-то мираж. Вот так. Но главное, ничего не говори жене. Ни при каких обстоятельствах. Потому я и уезжаю, чтобы у тебя не было неприятностей, и если ты считаешь, что должен ей все рассказать, — ошибаешься.

— Что-то ты слишком много говоришь, но, наверное, все правильно.

— Конечно, правильно. Чаще всего я вообще говорю правильно, если бы поступала так же, — вздохнула Грейс. — Ну что, поцелуй на прощание? Тихий, мирный поцелуй.

Он прикоснулся к ее губам.

— Я люблю тебя, — сказала она. — И я счастлива. Будь здоров, Джек.

— Будь здорова, Грейс. — Он вышел из машины, проводил ее взглядом и наблюдал, как она трогается, выезжает на дорогу и, разворачиваясь, посылает ему воздушный поцелуй. «Ну, вот и все», — проговорил он вслух и, едва повернув ключ зажигания, вспомнил, что случалось ему произносить эти слова и раньше, когда ощущение завершенности чего-то заставляло его радоваться еще до наступления конца; когда он поднялся на борт корабля, не выходившего в море уже два дня; когда врач сказал, что у него сломана нога, и он погрузился в покойную дрему, сменившуюся непреходящей тупой болью; когда он, не успев еще испытать разочарования, философски воспринял то, что не стал капитаном футбольной команды; когда умер его кумир, отец, и он настолько погрузился в похоронные хлопоты, что даже не успел задуматься над тем, каков будет мир без Артура Джеймса Холлистера. «Ну, вот и все» — никогда эти слова не были для него знаком конца, и сейчас он жалел, что они выговорились так легко и быстро.

Как и обычно в субботу днем, дорога, соединяющая Эмеривилл и Форт-Пенн, была забита фермерскими машинами, и он обдумывал сюжет для очередной колонки, вертящийся вокруг трех миллионов — столько автомобилей, мол, будет произведено в 1920 году. Он так и сяк прикидывал, как бы посмешнее обыграть статистику, в конце концов, кажется, нашел верный тон — и все-таки жалел, что сказал «вот и все».

По пути домой он заехал в редакцию. Как выяснилось, никто не звонил, то есть Эмми не звонила. Ничто в ее поведении — ни как она встретила, ни разговор за ужином, ни вопросы — не подтверждало его опасений, будто в версии, объясняющей его отсутствие в редакции, может оказаться прореха.

— Засиделся сегодня, много работы было? — участливо спросила она.

— Ну как сказать, работой это и не назовешь, — ответил он. — Я снова ездил в Эмеривилл, в понедельник же, сама знаешь, день Вашингтона. Хороший повод прокатиться.

— Придумай какой-нибудь повод не хуже, чтобы мы все вместе могли бы куда-нибудь съездить в воскресенье.

— Можно. Наверное, в воскресенье я всегда могу взять машину, только не хочется слишком одалживаться, пока колонку не заметят как следует.

— Ну, тогда уж не надо будет просить об одолжении, попроси, чтоб жалованье прибавили.

— В июне, если колонка понравится читателям.

Еще в ноябре он взял за правило приносить домой целый ворох газет — из Нью-Йорка и Филадельфии, Питсбурга и Чикаго, Сент-Луиса, Канзас-Сити, Балтимора, что стало хорошим подспорьем, когда Джек только обдумывал формат будущей колонки. Комиксы хоть и отличались некоторым однообразием, переходя из газету в газету, но пользовались популярностью среди детей, а Эмми с удовольствием читала дамские страницы. Холлистер подбирал забавные сюжеты и типографские ляпы, и чтение газет занимало у него целые вечера. Сегодня он был рад, что есть такое занятие.

Вместе с газетами он выложил на стол в гостиной баночку с клеем, большие ножницы, копирку и карандаши. Дети отправились спать, Эмми при свете стоявшей на пианино лампы читала очередную порцию домашних сплетен и бесконечных рассказов с продолжениями. Все было хорошо. Мир и покой. Некоторое время спустя она поднимется наверх посмотреть, как там дети, потом вернется и примется за изучение рекламных объявлений в отработанных им газетах. Потом они пойдут спать, и поскольку сегодня суббота и, стало быть, завтра выходной, он повернется к ней или она повернется к нему, и они займутся любовью, получая от нее пусть и привычное, но не менее острое удовольствие. Иногда они занимались любовью и по воскресеньям утром, когда на работу приходила Нэнси. Суббота — не единственное время любви, но обязательное, субботы они пропускали только во время ее беременности и менструаций и еще, когда он был на войне.

— Зайди к детям, — сказала Эмми.

Слова эти не требовали ответа, его и не последовало. И тут его прошиб пот: а ну как они лягут, и потекут минуты, полчаса пройдет, час, а у него не будет эрекции? Так уже было в первые несколько дней после возвращения с фронта, когда у него ничего не получалось или все заканчивалось слишком быстро, не успев начаться. «Ничего страшного, милый, Луиза говорила, что у Чарли то же самое», — успокаивала его Эмми. И она оказалась права — через неделю все стало даже лучше, чем раньше. Но сейчас, независимо ни от чего, он просто не хотел ее. Он не особенно хотел ее, особенно ее он не хотел. Она спустится в гостиную, скажет что-нибудь о детях, снова сядет рядом с пианино, сложит газеты на стуле, встанет, пройдет мимо и по дороге положит руки ему на плечи. Она поднимется наверх, разденется, ляжет и будет ждать его. И сегодня у него не будет ни малейшего предлога отказаться, они не занимались любовью уже неделю. Ах нет, занимались, в новогоднюю ночь, но тогда была среда, а сегодня суббота. Он услышал легкие шаги и повернулся.

— Знаешь, чего мне хочется?

— Чего?

— Выпить.

— Выпить? — не поверила она.

— Да, видишь, какое дело, я только что прочел статью про этот дурацкий «сухой закон», и мне захотелось выпить.

— Что ж, в таком случае и я не откажусь.

Эмми принесла из буфета бутылку «Олд Оверхолт» и вместе с двумя бокалами и двумя стаканами для воды водрузила на карточный стол.

— К черту «сухой закон», — провозгласил он.

— К черту!

Они выпили, затем подняли тост за Коннектикут и Род-Айленд — два штата, отказавшихся ратифицировать закон. Эмми удовлетворилась одним бокалом.

— Только не вздумай всю бутылку выдуть, — предупредила она.

— Почему бы и нет? Через две недели это будет незаконно, — возразил он.

— Потому что ты не привык к этому, вот почему. Напьешься. Ты довольно прилично набрался в среду вечером, и вспомни, как чувствовал себя в четверг.

— Ну и что, завтра же воскресенье.

— Да, но не забудь, что по воскресеньям дети с самого утра залезают к тебе в постель. Не хотелось, чтобы они из-за тебя слишком рано пристрастились к спиртному.

— Я верю в личную свободу. Мой отец тоже верил.

— Но готова поспорить, ты никогда не видел его пьяным.

— Не видел, но виски он выпивал каждый божий день и наверняка был бы против «сухого закона».

— Ладно, с меня хватит. Надеюсь все же, ты не просидишь всю ночь за бутылкой. — Эмми поднялась со стула. — Иногда мне кажется, ты немного чокнутый. — Она потрепала его по плечу и отправилась наверх. Джек выпил круглым счетом шесть бокалов, ночью вел себя страстно и немного грубовато, но Эмми осталась довольна.

Наутро он вспомнил все. Вспомнил и то, что было ночью, но нельзя же всякий раз, как Эмми ждет от него любви, полагаться на выпивку. И тут Джек вспомнил кое-что еще: миссис Тейт… Грейс уезжает из города, и этот факт, то есть когда он свершится, может потянуть его к Эмми — но может потянуть и к Грейс, а Эмми оттолкнуть. Он не находил ответа. Он не находил решительно никакого ответа.

В понедельник Джек пришел в редакцию рано и оставался там до позднего вечера, но Грейс так и не позвонила. Наверное, готовится к отъезду. Не позвонила она и во вторник, и в среду, и он решил, что она так и уедет, не позвонив. И почувствовал облегчение. Теперь он мог сказать: «Ну, вот и все», ну, была у него женщина. Пришел и прошел четверг, а в пятницу он почувствовал уверенность, полную уверенность, что она уехала, и в субботу он снова был с Эмми, женатый человек, он снова был дома и на работе. Он даже убедил себя в том, что давешняя субботняя паника — это плата за супружескую неверность. Интересно, спрашивал он себя, напишет ли ему Грейс из Калифорнии.

Раздумывая об этом, он все больше и больше восторгался Грейс, пока наконец она не стала в его глазах чем-то близким к женскому совершенству. Она отличалась тем, что он ставил в человеке, будь то мужчина или женщина, выше всего, — чувством независимости. В истории с Роджером Бэнноном она повела себя смело и независимо, когда бросила вызов всему — семье, дому, общественному мнению. Далее, она была добрым человеком. В мелочах она могла поступить по наитию, например пригласить людей в кондитерскую, но, поняв, что этот щедрый жест до некоторой степени опрометчив — своим приглашением, от которого отказаться было практически невозможно, она оторвала людей от работы и тем самым заставила сильно припоздниться, — она нашла в себе силы извиниться. А если вернуться на несколько лет назад, можно вспомнить, что не использовала свое положение в газете, чтобы командовать людьми. А если всего на неделю, — то и тогда, в Эмеривилле, она была и смела, и добра, она хотела его и заставила его захотеть себя и не бросила, не дав удовлетворить желание. С другой стороны, думал он, и в своей заботе о его семейном благополучии она была вполне искренна. Словом, она вела себя правильно, она была богата, красива, и она — его друг. Он думал, что и в будущем не настанет такой момент, когда он не сможет на нее положиться, и, придя к столь приятному для себя выводу, он лелеял надежду, что, когда она вернется, они снова смогут быть вместе. Большая кровать в просторной, роскошно обставленной комнате и все, что она сказала ему в Эмеривилле, становится явью — вот его несбыточная мечта относительно ее и относительно себя. И никто бы, увидевший его в тот день у себя за столом в редакции, не сказал бы, что не все время он отдает написанию статьи о буерном спорте на льду реки Несквехела. Но, очнувшись от грез, он все же закончил колонку и сдал ее своему боссу Кэмпиону.

— Ты что, в облаках витал, сочиняя это? — осведомился Кэмпион. — Или по крайней мере в тысяче миль отсюда.

— В трех. — Холлистер присел рядом с Кэмпионом, ожидая, пока тот дочитает текст.

— Ну что ж, мне нравится, — сказал он. — Если у тебя всегда так, впадай в транс почаще.

— Спасибо, босс, что-нибудь еще?

— Да нет, пожалуй, разве что… что это за табак ты куришь? Может, и другим сотрудникам в редакции следовало бы его порекомендовать, если это даст такие же результаты.

— «Блу Боар».

— Как говаривал Линкольн, если какой-нибудь генерал…

— …надо выяснить его любимый сорт виски, — закончил Холлистер.

— A-а, стало быть, ты знаешь этот анекдот?

— Отец рассказывал.

От Кэмпиона ему было неприятно слушать даже похвалы. Это был хороший, хотя и сильно пьющий ответственный секретарь одной из нью-йоркских газет, который сейчас только выбирался из грязи, и делал это жестко, используя весь свой немалый редакторский опыт. Холлистеру он не нравился, потому что он считал, будто Кэмпион согласился дать ему колонку, только чтобы поставить на его место своего человека. Новый редактор отдела новостей Кроули выполнял за Кэмпиона всю грязную работу, ну а тот пребывал со всеми в хороших отношениях, вместо шишек получал одни только пышки. У Холлистера не было никаких иллюзий относительно того, что Кэмпион высоко ценит его как профессионала. С другой стороны, он был уверен, что сейчас, когда колонка становится все популярнее, он ему нужен. И Брок Колдуэлл прислушается к мнению Кэмпиона.

Вернувшись на рабочее место, Холлистер начал насквозь, страницу за страницей, читать дневной выпуск. На седьмой полосе, где печатали светские новости, он наткнулся на материал Пенелопы Пенн, известной также под именем Шарлотты Бухвальтер, племянницы Вальтера Б. Бухвальтера. «Несмотря на то что многие наши студенты разъезжаются по своим колледжам, — писала Пенелопа, — светская жизнь в Форт-Пенне продолжается. Разного рода посиделки, предшествующие Великому посту, в полном разгаре, происходят они в основном в гостинице „Несквехела“, где на минувшей неделе я заметила несколько весьма любопытных собраний. В пятницу миссис Сидни Тейт принимала за своим обычным угловым столиком миссис Эдгар Мартиндейл и миссис Уинфилд Скотт Борденер. Миссис Тейт мимоходом обмолвилась, что не далее как вчера она начала обдумывать план проведения целой серии скромных ужинов. Все они будут проходить в доме на Второй улице, где живет ее брат мистер Брок Колдуэлл. Мне также удалось выяснить, что миссис Тейт пристально следит за капитальной перестройкой своего загородного дома в Риверсайд-Фарм, неподалеку от Бексвилла, которая, как она рассчитывает, будет закончена еще до наступления весны…»

— Черт бы ее побрал! — выругался Холлистер. Стало быть, не уехала, что-то планирует. Причем дома. В перемене планов он лишний раз усматривал проявление независимости ее характера, но решительно отказывался видеть какую-либо непоследовательность в том, что клял ее именно за то, чем еще несколько минут назад восхищался. И еще: он смутно (потому что неохотно) осознавал, что это куда более сильная, куда более независимая женщина, нежели та приятная особа, которая виделась ему в довольно, как бы сказать, покровительственных грезах. Беда в том — и сейчас он это отчетливо понимал, — что она виделась ему в отражении страстного желания, непобедимой потребности в нем, в том, что он мог для нее сделать. Приходилось признать, что как раз в тот момент она была менее всего независима. И он еще был не вполне готов признать, что независимость — это свойство, которым он в ней восхищался лишь теоретически, а в сущности — боялся.

Но после того как прошло первое потрясение от того, что ему казалось обманом с ее стороны, и раздражительная растерянность, вызванная переоценкой характера этой женщины, он испытал большое удовлетворение тем непреложным фактом, что он обладал ею и заставил ее признать в глазах всего мира, что нужен ей. «Хорошо, что у нас в тот день была машина, лошади наверняка бы понесли», — подумал он.

— Что смешного, мистер Холлистер? — К столу подошла Мэри Кемпер.

— Смешного? A-а, да так, про машины пишу.

— Тут для вас куча писем, — сказала она. — Пятнадцать. Никто в газете столько не получает в последнее время.

— Ну, это просто потому, что никто не знает, что вы у нас работаете. Симпатичная девушка Мэри Кемпер.

— Скажите это морякам, — подавила довольную улыбку Мэри.

— Так моряк с вами и говорит. Вам тоже небось немало пишут?

— Ну вот, мистер Холлистер, теперь и вы туда же. А то мне мало того, что другие говорят.

— И все же? — настаивал он.

— Хотите узнать?

В первое же воскресенье после своего приключения в Эмеривилле Грейс написала длинное письмо Полу Райхельдерферу. Легла она в тот день рано, но в час ночи встала, вынула из запертого ящика письмо и сожгла его в камине.

На следующий день она обедала с Броком и Анной. Сразу после десерта Анна поднялась наверх. В тот день возобновились занятия в школе, Альфред еще раньше уехал в Лоренсвилл, и впервые за две недели в небольшой библиотеке не было рождественской елки, а с окон на первом этаже дома исчезли гирлянды.

Брок развалился в кресле.

— Слушай, Грейс, а почему бы нам не затеять скромные вечеринки?

— «Слушай, Грейс, а почему бы нам не затеять скромные вечеринки?», — передразнила она.

Он улыбнулся, вспомнив, как отец старался отучить его от привычки начинать каждый вопрос словом «слушай».

— Помнишь?

— Не очень-то это у него получилось. А зачем эти вечеринки? Чтобы ввести в общество мадам Дорфлингер?

— Ну, отчасти.

— Почему же «отчасти»? Разве ты не хочешь, чтобы она была вместе с нами?

— Положим, хочу, а что в том плохого? Новые лица следует приветствовать.

— И фигуры, — добавила Грейс.

— И фигуры. Согласен, фигуры тоже. Я вовсе не хочу играть с тобой в прятки. Но дело не только во мне. Пора тебе тоже расправить крылышки, начать получать удовольствие от жизни.

— Это как же? Устраивая для твоей любовницы вечеринки?

— Ну, ей вовсе не обязательно бывать у нас постоянно.

— Если ты будешь, то и она тоже, это как пить дать. Если ее не пригласят, то она и тебе идти не позволит.

— Гм. Слышала бы она эти слова, — протянул Брок. — По-моему, ты вбила себе в голову мысль, будто отношения у нас вполне односторонние. Но знаешь ли, Грейс, твой маленький старший брат вовсе не такой уж дубина, за которого ты его, кажется, принимаешь. Позволь напомнить тебе, старушка, что с этой дамой я встречаюсь целый год, но по-прежнему холостяк. Усвой эту нехитрую мысль.

— Мм… — кивнула Грейс.

— Вот именно, мм, — подтвердил Брок.

— Мм.

— Точно.

— В таком случае не понимаю, зачем тебе эти вечеринки. О моих крылышках забудь, полная чушь. Зачем тебе головная боль?

— Никакой головной боли, — возразил Брок, — приемы будешь устраивать ты, на мои деньги. Буду с тобой откровенен. От того, что только что сказал, не отказываюсь, я по-прежнему холостяк. Но она симпатичная женщина, мы неплохо ладим, а я приближаюсь к возрасту, когда надо переходить на оседлый образ жизни. Минуту-минуту, помолчи еще немного, не перебивай. В общем, сейчас это единственная особа, которая меня интересует, и, поверь, я немало думал по этому поводу. Взвешивал, так сказать, все «про» и «контра». Если бы я женился на ней, полагаю, было бы нетрудно убедить ее устраивать такие встречи. Нет проблем. Но мне не хочется, чтобы они превратились в сплошное занудство, и это заставляет меня следовать первоначальному замыслу.

— Который заключается в том, чтобы я организовала целую серию таких застолий.

— Вот именно. Преимущества? Их немало. Если ей понравятся мои друзья, а она понравится им, я буду уверен, что в браке меня ожидает покойная, приятная жизнь. Если, напротив, они придутся ей не по душе — я говорю, конечно, об уважаемых людях, — то я не женюсь на ней ни за что на свете, потому что собираюсь прожить в этом доме до конца дней своих, а с годами друзья играют в жизни все большую роль. Разумеется, она никогда не уговорит меня переехать из Форт-Пенна куда-нибудь еще. Но эта женщина далеко не глупа и весьма осмотрительна. Если она поймет, что никогда ей не ужиться с людьми нашего с тобой круга, что ж, она молода и готова еще несколько лет пожить на нынешних, так сказать, условиях. Никакого замужества. Я по-прежнему буду помогать ей материально. Квартира. Кое-какие деньги на одежду. Скромные подарки. Улавливаешь?

— Да, но ведь для тебя не секрет, что я ее, мягко говоря, недолюбливаю. И выходит, чтобы не допустить твоей женитьбы, только и надо, что устроить эти застолья как можно хуже.

— Может быть, но ведь ты на это не пойдешь. Для этого ты слишком честна, и к тому же, коль сказала «чтобы устроить», не думаю, что тебе охота самой мучиться. Слишком на тебя не похоже.

— Пусть так, — согласилась Грейс. — Хорошо, положим, я соглашусь, ты-то на что рассчитываешь? Представить ее в качестве любовницы? Или жены?

— В настоящий момент? Только любовницы. Но повторяю, если все пойдет гладко, без сучка без задоринки, я с удовольствием женюсь на ней. Она молода, здорова. Родится ребенок, а то и не один, а француженки, знаешь ли, хорошо управляются с детьми.

— Тебе-то откуда известно, как француженки управляются с детьми?

— Просто слышал, что люди говорят, а ты наверняка не слышала, что это не так. Ты в жизни никуда не ездила, а я хотя бы дважды был во Франции. Во время первой поездки меня, конечно, мало интересовали эти маленькие оборванцы, чтоб им неладно было. По крайней мере те, что моложе семнадцати. Но когда я был в армии, заметил, что французы очень бережно обращаются с детьми. Стоит пожить в каком-нибудь городке вроде Тура, сразу увидишь, как в семье…

— Да, да, все понятно, — оборвала его Грейс. — Ну и на сколько этих маленьких интимных soirees[27] рассчитывает мсье?

— Какое сегодня число? Ясно, тринадцатое января. Скажем, первый ужин — до конца месяца, а потом каждые две недели, вплоть до начала мая. Можно и раньше начать. Скажем, в ближайший четверг.

— Так, займемся подсчетами. Февраль, март, апрель, два раза в месяц, стало быть, всего шесть плюс один-два ужина в этом месяце. Сколько народу на каждый?

— Да немного.

— Немного — это сколько? Скоро гости будут одни и те же.

— Восемь-десять человек всякий раз, и тогда повторов не будет. Даже дважды одних и тех же людей не придется приглашать. Список я уже составил.

— Смотрю, ты все продумал, — заметила Грейс. — Ладно, будь по-твоему. Согласна.

— Ну и умница. Вот тебе небольшой подарок. — Брок извлек из кармана продолговатую коробку.

— Ты был так уверен в моем согласии, что подарок приготовил заранее? Хорош, нечего сказать, Брок Колдуэлл!

— Открой, — предложил он.

Внутри коробки оказался изящный портсигар чеканного серебра.

— И сразу после Рождества! — не удержалась Грейс.

— Да ладно тебе, сестричка, мы же с тобой одна плоть и кровь. Я серьезно. Пора бы забыть старое.

— Что же, Брок, очень мило с твоей стороны.

— Рад, что тебе понравилось. И знаешь что, Грейс? Если бы ты отказалась проводить эти вечеринки, я подарил бы портсигар миссис Дорфлингер и, будь уверена, не скрыл бы это от тебя.

Грейс рассмеялась.

— Только не надо ломать себе голову, чем бы одарить меня, — продолжал Брок. — У меня и так все есть. Включая женщину, кем бы она мне ни приходилась.

Грейс никак не могла сдержать смеха, когда в библиотеку вошла новая экономка.

— Вас к телефону, мэм, какой-то мужчина.

— Сейчас подойду. — Грейс искоса взглянула на Брока.

— Я тебя подожду в гостиной, — сказал он.

— Я отсюда поговорю, Норма. — Грейс подняла трубку, выждала несколько секунд и произнесла: — Все, Норма, можно вешать. — Раздался щелчок, и Грейс прижала трубку к уху:

— Да, слушаю.

— Грейс? — послышался в трубке мужской голос.

— Да, а кто это?

— Горничная все еще на телефоне?

— Нет, но кто это, повторяю?

— Сейчас поймешь. Насколько я понимаю, ты угрожаешь Кэтти. Ты знаешь, о ком я.

— Ах это ты. Это она сказала, что я ей угрожаю?

— Да, грозила матери пожаловаться.

— Что именно сказала Кэтти?

— Только, что ты угрожаешь ей и…

— Ясно. — Грейс в точности пересказала свой разговор с Кэтти Гренвилл. — Если ты считаешь, что это угроза, то, стало быть — да, так и есть. Но ты-то зачем звонишь? Чтобы мне погрозить? Каким образом?

— Я влюблен в эту девочку, — сказал Бэннон. — И не суй свой нос в наши дела.

— Зачем, говорю, звонишь? Чтобы сказать это?

— Я ответил зачем. Не суй свой нос в мои дела.

— В твои дела? Да не собираюсь я совать свой нос в твои дела. От них, говорят, дурно пахнет. А если осмелишься позвонить еще хоть раз, пожалеешь. — Грейс повесила трубку и открыла дверь.

— Заходи, — окликнула она Брока.

— В чем дело? — спросил он. — Что-нибудь не так?

— Это Роджер Бэннон звонил. — Грейс пересказала телефонный разговор и то, что ему предшествовало.

— Вот сукин сын, надо бы его проучить как следует, — сказал Брок.

— Погоди, посмотрим, может, больше не объявится. К тому же что ты ему сделаешь?

— Пока не знаю, — пожал плечами Брок. — Но могу узнать, где его бумаги. Это нетрудно сделать.

— Бумаги? — не поняла Грейс.

— Ну, банковские закладные и прочее. Человек, занятый в строительном бизнесе, должен быть на хорошем счету в банке, — пояснил Брок. — Но это не все. Я знаю, как еще можно надавить на него. Чарли Джей.

— А он что может?

— Ну как же, в любом муниципалитете полно всяких установлений, которые подрядчики постоянно нарушают. Правда, обычно за этим никто не следит, потому что, если все выполнять, никакое строительство и вовек не закончить. Но все берут на заметку, чтобы во время всяких политических кампаний у подрядчиков вдруг не отшибло память.

— И что же это за установления?

— Ну, всякие технические ограничения, что-то связанное с дорожным движением, что-то с пешеходами. Пожарная безопасность. Впрочем, и этого недостаточно. Надо бы вообще вышвырнуть этого типа из города. Я что-нибудь придумаю, малыш, не беспокойся. — Он погладил ее по плечу. — Одна кровь и плоть, не забывай.

— Не сердись на меня, Брок.

— Все мы совершаем ошибки, я столько понаделал, что ты даже представить себе не можешь, — сказал он. — А теперь мне предстоит выяснить, какие ошибки сделал мистер Бэннон. Уверен, что их немало. Самый быстрый путь к этому — через его врагов, но самый надежный — через друзей. Кто его друзья?

— Майлз Бринкерхофф, — ответила Грейс. — Уж это я точно знаю.

— Майлз Бринкерхофф. Старый толстяк Майлз Бринкерхофф. Видел его на днях в клубе, где ж ему быть? Он с кем-то обедал. С кем только? Ладно, завтра посмотрю в гостевой книге.

— Только ничего не предпринимай до тех пор, как он не позвонит.

— Ладно, но мой девиз — готовность. Как у бойскаутов. Будь готов. Так и я. Хочешь, никуда сегодня не пойду? На случай если мистеру Бэннону придет в голову удостоить нас своим визитом.

— Пристрелю, как собаку, — улыбнулась Грейс.

Брок не подхватил шутки.

— Где мой револьвер, знаешь?

— Да ни за что в жизни он здесь не появится.

— Тридцать второго калибра вот здесь, в ящике стола, а сорок пятый наверху, в спальне, в стенном шкафу висит. Показать, как им пользоваться?

— Сидни учил.

— Хорошо. Оба заряжены, предохранитель есть только на сорок пятом, на тридцать втором нет.

— А у меня еще есть маленький двадцать пятый, так что защищена я надежно. Оружия в доме более чем достаточно, — заключила Грейс.

— Для этого сукина сына я бы порекомендовал сорок пятый, — серьезно сказал Брок. — Ладно, пошел, вернусь не поздно. Покойной ночи, Грейс. — Он поцеловал ее в щеку.

— Покойной ночи.

В тот вечер и всю последующую неделю Роджер Бэннон больше не звонил. Во вторник Грейс пошла к Бординерам — была их очередь проводить заседание бридж-клуба; в четверг она устроила первый из задуманных Броком домашних ужинов (прошел он, на его вкус, отменно, и Брок заявил сестре, что свой подарок она уже отработала); в пятницу обедала в гостинице, и в тот же день накануне у нее состоялся разговор с Анной.

Несмотря на матросскую курточку — школьную форму, — в фигуре девушки выделялся прежде всего не живот, а грудь. Она все больше округлялась, а короткая плиссированная юбка, прикрывающая ноги, придавала ей, от плеч и ниже, вид зрелой женщины на каком-нибудь шикарном приеме или актрисы варьете. Грейс сидела в библиотеке и просматривала счета. Анна вернулась из школы, бросила учебники на стул, поцеловала мать в щеку и прислонилась к стене.

— Чем занята, мама?

— Да вот, счета оплачиваю.

Наступило молчание. Девушка насвистывала что-то неопределенное. Грейс подняла голову и улыбнулась:

— Ты напоминаешь мне отца.

— Серьезно? Все говорят, я на тебя похожа.

— Я не о внешности, — пояснила Грейс. — Свистишь так же, как он.

— Совершенно неосознанно. Даже не заметила, что засвистела, — удивилась Анна.

— Ну так и продолжай. Мне нравится. Папа тоже так свистел, когда работал. То есть я имею в виду, когда руками что-то делал. Серебро чистил, ботинки.

— Славный он был у нас, — вздохнула Анна.

— Это уж точно, еще какой славный, — подхватила Грейс. — Я рада, что ты его помнишь, его и Билли.

— И всегда буду помнить. Разве забудешь такое трагическое испытание?

— Что?

— Это ведь было трагическое испытание, все так говорят, — повторила девушка.

— Да, конечно, но это слишком взрослое выражение для девочки твоих лет. В четырнадцать лет не надо считать себя, как ты выражаешься, жертвой трагического испытания.

— Что ж поделаешь, раз так произошло.

— Конечно, не спорю, просто я не хочу, чтобы ты видела в себе Анну Тейт, девушку, прошедшую через трагическое испытание. Это звучит слишком… театрально, как на сцене. Иначе говоря, искусственно. Лучшие люди — люди естественные. Будь естественной сама с собой, и другие это заметят и станут твоими друзьями. То есть те, которых бы ты хотела считать друзьями. Остальные не в счет.

— Ну да. Да, кстати…

— Да, кстати. Извини, что не даю тебе слова сказать, но чтобы не забыть. Мне не нравится твоя прическа.

— А что в ней плохого?

— Она тебе не по возрасту, — пояснила Грейс, — слишком строгая. У тебя чудесные волосы и голова вылеплена прекрасно, зачем же этот пробор посредине и к чему такая гладкая прическа? Что-то не заметила, чтобы у других девочек так же было.

— Некоторые носят, — возразила Анна.

— Разве что совсем с недавнего времени, после Рождества.

— Так и я только с Рождества.

— Но почему? Кого-нибудь в кино увидела с такой прической?

— Нет. Это мисс Такерман. Она начала так причесываться как раз перед каникулами.

— Мисс Такерман, учительница? Ну и прекрасно, если ей так нравится, только ведь ей-то побольше четырнадцати. К тому же тебе не кажется, что ей будет неприятно войти в класс и увидеть, что куча глупых девчонок причесывается в точности, как она?

— Ничего подобного! Во всяком случае, я ее никак не смущаю.

— Она что, сама тебе сказала?

— Нет, просто знаю, ведь я ее любимая ученица. Но вообще-то фактически сказала.

— Ну что ж, хорошо, — согласилась Грейс. — А что еще она тебе фактически сказала?

— Что мне надо поступить в пансионат и уехать из Форт-Пенна. Если всю жизнь здесь жить, заживо сгниешь, говорит.

— А я-то думала, она всего лишь учит вас английскому.

— Верно, но еще она моя наставница. Начиная с сентября у нас у всех есть наставники. Да ты ведь сама знаешь.

— Знаю, но думала, что наставничество касается только школьных занятий. Кстати, она не говорила, в какой пансионат тебя отправлять?

— Не в Фармингтон, не в Вестовер, не в Шипли, не в Фокс-крофт, не к Святому Тимофею, не в Розмари — словом, не в такие заведения.

— Так, против чего она выступает, относительно ясно. А вот что ей нравится? Сама-то где училась?

— В Чикаго.

— Боюсь, в твоем случае Чикаго исключается.

— Но Филадельфия нет. У нас ведь там родня.

— И все родственники посылали детей учиться в школы вроде Шипли или Мисс Ирвин.

— Но вовсе не обязательно поступать туда же. Я могла бы жить у кого-нибудь из них, а ходить…

— И это тоже исключено. Скажи мне, однако, почему мисс Такерман считает, что тебе надо уехать из Форт-Пенна?

— Потому что здесь я закисну.

— Как это?

— Ну, она говорит, что стану большой лягушкой в маленьком пруду.

— Маленьком и застойном, — поддакнула Грейс. — А больше ничего она не сказала?

— Сказала.

— И что именно?

— Что мне надо найти себе работу.

— Работу? А мне-то казалось, судя по всему, что она говорит, мисс Такерман против детского труда.

— Да не сейчас, а когда вырасту. Когда мне исполнится восемнадцать или девятнадцать лет.

— Ну да, поступишь на работу и отнимешь место у девушки, которой действительно нужны деньги, — покачала головой Грейс.

— Нет, она говорит, девушки могут заниматься не только ручным трудом. Можно, например, заниматься тем, для чего по идее создана Молодежная лига, только действительно заниматься.

— Ну а пока, она считает, тебе надо поступить в среднюю школу в Филадельфии.

— Именно так она не сказала, мама. Это, говорит, было бы лучше всего, средняя школа в большом городе.

— Ясно. — Грейс помолчала. — А тебе когда-нибудь приходило в голову, что если бы у семьи мисс Такерман была возможность послать ее в хорошую частную школу, она бы ее и окончила?

— Нет.

— Или что если бы у нее была возможность стать большой лягушкой в маленьком пруду, она бы ею и стала? Ан нет, стала маленьким, крохотным лягушонком в большом, очень большом пруду. Ну или не в очень большом. Положим, Форт-Пенн — действительно маленький пруд, да ведь она-то все равно лягушонок. Надо полагать, мисс Такерман окончила колледж. Какой, не знаешь?

— Висконсинский университет.

— Наслышана, наслышана. Есть такой штат Висконсин, и есть там, как положено, университет. Но с выпускниками встречаться не приходилось.

— Она думает, что мне стоило бы поступить именно туда.

— Не сомневаюсь, — сказала Грейс. — Мой грех. Надо было проявлять больше внимания к школе, тогда бы там не работали такие преподаватели.

— Но ведь мисс Такерман у нас самая популярная среди учителей.

— Не сомневаюсь. А как же иначе, если она вам вдалбливает в голову, что все вы слишком хороши для своего города и своих семей? Мол, слишком велики вы для своих штанишек. — Грейс перевела дух. — Ладно, пока она тебя чему-нибудь еще не научила… так, давай-ка посмотрим… черт, куда я их положила… наверное, на ферме оставила. Словом, есть три письма — из Фокскрофта, Вестовера и Шипли. Ответы на мои заявления. Через два года ты поступишь в одну из этих школ. Выбор за тобой. Между прочим, у большинства девушек такого выбора нет — куда родители пошлют, там и учатся. И если я еще хоть раз услышу ту чушь, которой пичкает вас мисс Такерман, выберу сама и тебя спрашивать не буду. Ты уж, будь добра, имей это в виду. Не хочу ругать тебя, но, по-моему, нехорошо слушать, когда люди со стороны так говорят о Форт-Пенне. Не забывай, что твои предки были среди строителей этого города еще при жизни Джорджа Вашингтона.

— Папа не любил Форт-Пенн.

— Ошибаешься. Беда в том, что папа умер, не успев узнать, что Форт-Пенн его любит. Ладно, иди в ванную.

Грейс выждала минуту-другую и позвонила Бетти Мартиндейл.

— Привет, ты все еще в совете школы?

— Да, а что?

— Давай завтра пообедаем. Есть там некая мисс Такерман, хочу поговорить о ней.

— Наконец-то, а то я все жду, — откликнулась Бетти.

— Надеюсь все же, не слишком долго, — рассмеялась Грейс. — Итак, завтра в гостинице в час, идет?

Чарлз был в отчаянии, что уже отдал угловой столик в зале «Пенсильвания» миссис Бауэр и ее гостям. Он причитал до тех пор, пока Грейс наконец не удалось прервать его излияния и заверить, что она действительно, точно, вне всяких сомнений предпочитает столик на двоих, когда обедает вдвоем с еще какой-нибудь дамой. В таком случае, может, подойдет отличный столик у окна для миссис Тейт и миссис Мартиндейл? Прекрасно. Чарлз украдкой прикрыл обложкой меню какой-то листок и вычеркнул написанное на нем имя — имя жены губернатора.

— Беда в том, — заметила Бетти, — что он считает, будто губернатор внушает нам почтение.

— Что ж, — возразила Грейс, — если он внушает почтение ему, то мне внушает почтение его поступок. Кстати, хороший повод перейти к делу. В последнее время меня ужасно раздражают пришельцы, по крайней мере те, которые зарабатывают в нашем городе на жизнь и при этом всячески его поносят. — И она передала содержание своего разговора с дочерью.

— Вообще-то я спокойнее отношусь к этому, но в принципе с тобой согласна. Вся беда в том, что на такую зарплату, как у нас, трудно найти хорошего учителя. У нас частная школа с солидной репутацией, но платим мы меньше, чем большинство государственных школ. Иное дело, что большой процент этих высоких зарплат возвращается в школьный совет. В угольных районах это обычная практика, да и у нас, в Форт-Пенне, по-моему, тоже. Наши политики далеко не ангелы.

— Так что же мешает повысить жалованье?

— Даже если мы повысим плату за обучение на какие-нибудь десять долларов в год, множество способных девочек будут вынуждены уйти. Не забывай, некоторым семьям приходится считать каждый доллар. Плохо, конечно, что нельзя использовать деньги, которые вносят девицы вроде Кэтти Гренвилл, вон она, кстати, собственной персоной, на обучение тех, кто действительно хочет учиться.

— Где ты видишь Кэтти Гренвилл?

— Вон, в углу. Только не оборачивайся, она с Роджером Бэнноном.

— Не оборачиваться? Это еще почему? — Грейс повернулась и не сводила взгляда с этой пары, пока ее наконец не заметили.

— Ну, и зачем тебе это? — спросила Бетти. — Так, они о чем-то разговаривают, он подзывает официанта. Спорит с ним. Встают. Он оставляет деньги на столе и не дожидается сдачи. Выходят, оба смотрят в нашу сторону. Он явно разозлен.

— Да ну?

— Что с тобой, он тебя раздражает?

— Давай закурим. Я обычно здесь не курю, но… — Грейс открыла портсигар и протянула его Бетти. — Красивая штука, правда? Брок подарил.

— Мне тоже не нравится здесь курить, но, знаешь, боюсь отказаться, уж больно ты разошлась. Успокойся.

— Сейчас.

Обе глубоко затянулись, что несколько шокировало одного члена законодательного собрания из графства Шайкилл, сидевшего за соседним столиком с женой и двумя дочерьми. Грейс, заметив это, выпустила еще струю дыма.

— У меня нет оснований не доверять тебе, Бетти, так что слушай. — И Грейс рассказала ей о встрече с Кэтти Гренвилл, о телефонном звонке, отчасти передала разговор с Броком. — …Судя по поведению мистера Бэннона, Брок все-таки предпринял какие-то шаги, не поставив меня в известность.

— И наверное, серьезные шаги. Видела бы ты, как он повел себя, едва заметил тебя. Просто взбесился. Заорал на официанта, не дал бедняжке Кэтти даже обед доесть.

— И впрямь бедняжка.

— А что, мне жаль ее. Связалась с таким типом.

— Я связывалась, и ты это знаешь.

— Конечно, знаю. Так мне и тебя было жалко.

— Правда? Веришь ли, тогда мне впервые в жизни нужно было, чтобы кто-нибудь пожалел. Действительно нужно. Хоть бы ты что-нибудь сказала.

— Говорю сейчас.

— Да, но будь у меня хоть один человек в целом мире, к которому можно было бы… а, да что говорить, всего скорее в то же дерьмо и вляпалась бы.

— Ладно, по-моему, надо закрыть тему. Может, вернемся к мисс Такерман?

— Нет, и ее тоже к черту. Пусть доработает до июня, а потом увольняй ее. Давай лучше поговорим об одежде.

— Давай.

— И купим что-нибудь, сегодня же. Пойдем к Рут Хольц, пусть покажет нам свои новинки, пока никто другой не увидел.

— Грейс, ты переменчива, как погода.

— Нет, просто не хочу говорить о мисс Такерман и не хочу больше утомлять тебя разговорами о мистере Бэнноне. Не говоря уже о бедняжке Кэтти.

Так Грейс провела неделю, в течение которой Холлистер приближался к грезам следующего понедельника.

Он наблюдал, как Мэри Кемпер переходит с почтой от стола к столу, вынужденная повсюду выслушивать сальные комплименты. Едва ее симпатичное личико исчезло за дверью, он потерял интерес к окружающему и уже закатывал рукава, когда раздался возглас: «О Боже!» Явно что-то случилось. Холлистер подошел к столу, за которым сидел Кроули, и тот подал ему ленту с сообщением «Ассошиэйтед-пресс». В нем говорилось:

— Ничего себе, подробности! — выругался Холлистер. — Какие там подробности. Боб… извините, Кроули.

— Ничего, все в порядке. Хотите написать?

— Напишу, конечно, но сначала надо связаться с Броком Колдуэллом, пусть скажет, как подать эту новость. Сделайте одолжение, а, Кроули? Скорее всего он сейчас в клубе. Если нет, попробуйте поймать его дома, на Второй Северной. Пока он не даст добро, в номер не пойдет ни строчки, пусть даже опоздаем к дневному выпуску.

— Я и представить себе не мог, что это такие большие люди. Имена знакомые, но…

— Вас просто давно здесь не было. — Холлистер раскатал рукава. — Эрл, ну-ка передай мне справочник, посмотрим, что у нас есть на Гренвилл, г-р-е-н… Кроули, а вы ищите Колдуэлла.

— Послушайте-ка, Холлистер…

— Живее, мы не можем терять времени. Продолжим спор позже. — Холлистер схватил трубку: — Полин? Это Джек Холлистер. Ты мне нужна. Следи за моими звонками, и пусть другие девочки дублируют. Для начала соедини меня с начальником полиции Хагерстауна, Мэриленд, а тем временем пусть их оператор дозвонится до коронера. Телефон известен. Потом мне надо поговорить с одним малым из их же газеты «Мейл», его зовут Билл Ирвинг. Назови ему мое имя. Надеюсь, он ждет моего звонка. Все запомнила? А теперь давай вашего босса…

— Главный оператор? Это мистер Холлистер, редактор отдела новостей «Часового». У меня исключительно важный материал, выделите мне оператора. Спасибо… Оператор? Наберите три-три-четыре-шесть… Дозванивайтесь… Алло, это дом Гренвиллов?

— Никого нет, — ответил женский голос.

— Не подскажете, когда вернется миссис Гренвилл?

— Не знаю. Она не сказала. Я ничего не знаю.

— Это мистер Брок Колдуэлл, — настаивал Холлистер.

— Ничего не знаю, — повторила женщина.

— Я был просто убит, услышав сообщение. Просто убит. А миссис Гренвилл когда узнала? Утром?

— Нет, вчера, часа в три дня.

— Так, вчера, в три. Стало быть, авария случилась в субботу вечером?

— Примерно так. В ночь на воскресенье. Точнее — в воскресенье рано утром.

— Ясно. Они ехали в машине мистера Бэннона?

— Должно быть. У мисс Кэтти нет машины, а на «кадиллаке» уехала мадам с шофером.

— Куда, в Хагерстаун? Вчера днем около трех?

— Да, сэр.

— Надеюсь, они не успели почувствовать боль. Смерть была мгновенной, да?

— Они сгорели.

— Ну да, конечно. Машина загорелась, а они не смогли выбраться. Что ж, остается надеяться, что умерли они сразу. Сгореть — это же ужасно. Сгореть в канаве.

— Не в канаве. Это был амбар. Прямо у дороги. Их занесло, и они врезались в амбар.

— Прямо у Хагерстауна.

— Недалеко.

— А они были женаты? Мы слышали, что так.

— Точно не скажу, мистер Колдуэлл. Мадам думала, женаты, я тоже, но кто знает.

— Действительно, кто знает? Что ж, большое спасибо. Печальная история, печальный конец. Всего хорошего.

— Всего хорошего, мистер Колдуэлл. — Экономка повесила трубку.

Зажав мембрану ладонью, Кроули протянул Холлистеру трубку:

— Колдуэлл. Вас просит.

— Здравствуйте, мистер Колдуэлл, это Холлистер.

— Что-нибудь узнали об этой истории? — спросил Брок.

— К сожалению, немного. Я сделал несколько звонков.

— Ладно, давайте все, что знаете.

— Да я знаю, в общем, только то, что оба погибли. Это подтверждено.

— Кем?

— «Ассошиэйтед пресс». — Холлистер откашлялся. — У вас ко мне что-нибудь конкретное, мистер Колдуэлл?

— Да, слушайте, как надо подать эту новость. Материал, естественно, первополосный, но без душераздирающих подробностей. Полагаю, они бежали, да и вы, наверное, того же мнения. По крайней мере выглядит это более или менее прилично. Но воздержитесь от всяческих спекуляций на тему того, провели ли они вместе предыдущую ночь. В общем, вы сами знаете, что «Часовому» нужно, а что нет. Вы сын Артура Джеймса Холлистера, и учить вас не стоит. К тому же миссис Гренвилл очень достойная женщина, мой друг и друг моей сестры. Вы меня поняли, Холлистер?

— Да, сэр.

— Надеюсь, так и есть. Полагаю, ничего добавлять не надо.

— Иными словами… следует быть посдержаннее.

— Вот именно. Не хочу ходить вокруг да около. Вы и без меня знаете, что эта история косвенно связана с одним из членов моей семьи, мы оба с вами люди публичные, да, по моему мнению, вы отлично ведете свою новую колонку. Давно хотел сказать. Отлично.

— Благодарю вас, сэр. До свидания.

— До свидания.

— Ну что, удалось узнать что-нибудь? — спросил Кроули.

— Да все, кроме одного. Нужно выяснить, были они женаты или нет. И между прочим, «АП» ошиблась. Они погибли не в ночь с субботы на воскресенье, а вчера ночью… Добрый день, это Билл Ирвинг? Привет, сукин ты сын, как делишки? Что, в Хагерстауне лучше, чем в Филли?.. Само собой… Слушай, Билл, думаю, ты догадываешься, почему я звоню. У нас тут страшный шум стоит. Он был известный подрядчик, ирландский выскочка, понимаешь, который прокладывал себе путь наверх. Она — девица из местного общества, которая из того немногого, что мне о ней известно, катилась вниз. Сам-то я в этих кругах не вращаюсь, но уши есть. Если что знаешь, поделись.

— Да все я знаю, — сказал Ирвинг. — Этот Бэннон, похоже, паршивый актер. Один малый из полиции штата рассказал, что он затеял драку в придорожной закусочной на границе Пенсильвании. Хозяин позвонил в участок, но к тому времени, как полицейские подъехали, его уже там не было. Это было около одиннадцати вечера в субботу. Бэннон с малышкой появились там под конец дня, и, со слов копа, я понял, что вскоре отправились наверх поразвлечься, ну а хозяин забеспокоился насчет ее возраста, так драка и началась. Бэннон сломал ему нос и выбил пару зубов. Потом, как я думаю, они поехали в Мэриленд, а что делали примерно до двух ночи, никто не знает. Один фермер… имя нужно?

— Валяй.

— Джеймс И. Бьюкенен.

— Может, внук президента? — предположил Холлистер.

— В таком случае это ублюдок во втором поколении. Бьюкенен был холостяк.

— Да знаю я, знаю. Давай дальше.

— Ну вот, ему показалось, что землетрясение началось и настал конец света. Амбар у него прямо на обочине, и машины врезаются в него не впервые, но такого грохота никогда не было. Когда он выглянул из окна, вся машина была охвачена пламенем.

— Амбар тоже сгорел?

— Подгорел немного. Это каменное сооружение, стоит прямо на земле. Но знаешь что, Бьюкенен сказал мне, что у двух коров случились преждевременные роды.

— А как удалось опознать тела?

— Ну, это несложно. Прежде всего — номера машины, а потом подъехал его брат и подтвердил, что это Роджер.

— А девушка?

— Это твой хлеб. Здесь никто не знал, кто она. Потом приехала ее мать, хотя копы утверждают, что ее никто не вызывал. Полагаю, брат Бэннона понял, кто перед ним, связался с матерью, по его звонку она и приехала.

— Выходит, номера уцелели?

— Передний — да, а задний сгорел. Машина была марки «Киссел». Я бы и сам не прочь иметь такую, только не эту модель, конечно.

— Как думаешь, могли они быть женаты?

— Сто процентов — нет. В этом штате не так-то просто жениться, даже в Эклтоне. В субботу вечером здесь даже разрешение на брак не выправишь. Так что можно спокойно потрахаться. Вези женщину в Мэриленд в субботу вечером с обещанием жениться на ней в понедельник.

— Ну, по мне, это не так-то просто. К тому же я женат.

— Помню. Как Эмми?

— Спасибо, все хорошо. А ты все еще сам по себе?

— Так точно, сэр. Я из Филли-то удрал, чтобы остаться одному. И здесь не задержусь, если моя учителка начнет намекать на что-нибудь такое. У тебя, Джек, все обернулось хорошо, но, согласись, это скорее исключение.

— Ладно, если поедешь в наши края, я на месте.

— Слушай, а Дж. X. — это не ты?

— Он самый.

— В таком случае поздравляю. Не знал, что у тебя так здорово может получаться. Каждый день читаю твою колонку. Удачи, Джек.

— И тебе тоже. — Он щелкнул тумблером. — Полин, отмени все остальные звонки в Хагерстаун. Но через минуту-другую я еще перезвоню.

— Ну как? — осведомился Кроули.

— Теперь у нас все есть. Мне нужно сто строк, пятый шрифт в верхней части полосы для дневного выпуска. Потом добавлю, с переходом на третью, в вечерний.

— Слушаюсь, босс, — откозырял Кроули.

— Эй, как это понять? Сам бы небось целый день потел, — осклабился Холлистер. — Я лучший газетчик в Форт-Пенне, и больше мне ничего не нужно. Эрл! Бумагу!

Холлистер заправил в машинку несколько листов, проложил их копиркой и принялся за работу.

Тем временем находившийся в клубе Брок отказался от мысли об обеде. Он позвонил домой, но Грейс не застал. Позвонил на ферму — она была там, но где именно, никто в точности не знал. Может, на лошади катается? Нет, просто пошла прогуляться. Ладно, пусть никуда не уезжает, скоро буду. Важное дело.

Сев в свой блестящий «форд-купе» — такой же, как у Грейс, — Брок поехал на ферму, где нашел Грейс сидящей на ступеньках, с сигаретой во рту и закутанной в пальто из енотового меха. Брок открыл дверь машины и поманил Грейс.

— Замерзла? Почему в дом не пошла?

— Там слишком жарко. Так что случилось?

— Как тебе сказать, новости у меня и дурные, и хорошие. Того и другого понемногу.

— Умер кто-то?

— Да. А ты что, знаешь уже?

— Нет, сужу по твоему виду. Кто?

— Роджер Бэннон и Кэтти Гренвилл погибли в автокатастрофе.

— Сегодня?

— Нет. В субботу, поздно ночью. В Мэриленде. В Хагерстауне. Машину занесло, они врезались в амбар и погибли. Может, на месте, а может, обгорели.

— Роджер Бэннон. Погиб в автомобильной катастрофе. Я видела его в субботу за обедом.

— Ты с ним обедала?!

— Да упаси Боже. Мы просто обменялись неприязненными взглядами через весь ресторан в гостинице.

— Ты не разговаривала с ним, случайно?

— Да нет же, уверяю тебя. Он был с одной стороны, мы с Бетти Мартиндейл с другой. Он был с Кэтти. Знаешь, мне теперь кажется, что я имею какое-то отношение к этой истории.

— Чушь. Как это?

— А вот смотри. Мне хотелось убедиться, что он меня видит, и, не отрываясь, я смотрела на него, пока он не отвел взгляда и не разозлился так, что даже не доел обед. Ну, это уже Бетти видела, я нет. Закатил, говорит, сцену официанту, сдачу не стал ждать. А потом, наверное, напился где-нибудь.

— Может быть, — пожал плечами Брок. — Но уж тебе-то винить себя не в чем.

— Да я не то чтобы виню себя, просто в ресторане все это выглядело так, будто я написала огромными буквами: НЕНАВИЖУ. Так оно и есть. Думаю, что одного моего вида хватило, чтобы он с катушек сорвался.

— Вот верно, — подтвердил Брок.

— Что это у тебя за тон такой странный? — насторожилась Грейс.

— Да просто один мой вид или твой действительно мог сильно на него подействовать в ту субботу.

— Почему?

— Потому что в пятницу днем у него съехала крыша. Он узнал, кто в доме хозяин.

— Каким же образом?

— Он связан с Коммерческим банком, который принадлежит Честеру Бухвальтеру, а Честер нам кое-чем обязан. И немалым обязан. Коммерческий, знаешь ли, не слишком большой банк.

— Нет, не знаю. Так что же ты сделал?

— Просто сказал Честеру, что до меня дошли странные слухи о корпорации Бэннона и, наверное, ему бы стоило потолковать с ним.

— О чем?

— Так, строго, по-деловому потолковать. Будь, мол, поаккуратнее с платежами, не проси отсрочек. Ничего такого особенного, знаешь ли. А Честер просто не мог не оказать нам этой услуги, потому что в прошлом году мы его сильно выручили. Разумеется, он не знает, что мы бы в любом случае подставили ему плечо, потому что проблемы с одним банком бросают тень на все остальные.

— Дальше.

— Дальше, после того как Честер потолковал с Бэнноном, я сам с ним потолковал. Позвонил ему на работу и сказал: «Бэннон, только что у тебя была встреча с Честером Бухвальтером. Так вот, отныне такие встречи у тебя будут каждую неделю. Мне не нравится твое лицо, — сказал я, — и еще мне не нравятся парни, которые угрожают женщинам».

— А он знал, с кем говорит?

— Конечно, знал. Я представился.

— И что же он ответил?

— Такой возможности я ему не дал, все время говорил сам. «Бэннон, — продолжал я, — следующий раз, в понедельник, ты встретишься уже не с Бухвальтером. Это будет другой человек. Потом третий. Кто и когда, не скажу».

— Ну, и к чему все эти встречи? — осведомилась Грейс.

— Управление здравоохранения должно было поинтересоваться канализацией, которую он прокладывал в Норсенде, когда мэром был Уолтауэр. Чарли Джей остался бы доволен. Ну а под конец бомба. Пару лет назад он избил проститутку. Я как раз вспомнил тот случай, тогда всякие слухи ходили по городу.

— А пока ты говорил, он все молчал и молчал?

— Да, пока я не закончил. Потом спросил, чего я от него хочу. Я ответил: «Убирайся из города, и чтобы ноги твоей больше здесь не было».

— А он?

— Повесил трубку.

— Что ж… ты все учел. Только ведь я просила же ничего не предпринимать, пока он не позвонит еще раз.

— Помню, но я знаю, как надо обращаться с такими мерзавцами. Это как с необъезженными лошадьми, им с самого начала надо, как только взбрыкнет, показать, кто главный. Этот тип мог бы убить тебя.

— Мог бы. Но убили его мы.

— О нет. Нет, нет. Он сам себя убил. Грейс, мы живем в джунглях. Он был… он был вроде как гиена, которая приходит на запах падали после льва, а это то же самое, что убить себя.

— Ты считаешь нас похожими на львов?

— Ну, не в том смысле, что это благородные животные, просто, когда на тебя нападают, отбиваешься как можешь.

— Весь Форт-Пенн узнает, что ты — мы — показал ему, кто в доме хозяин.

— Ну и что из этого? Вообще-то вряд ли, потому что Честер Бухвальтер и Чарли Джей будут держать рот на замке. Но пусть даже узнают, что в этом плохого? Собственно, ничего нового, давно пора бы усвоить.

— Ладно, что сделано, то сделано, — заключила Грейс. — Он мертв.

— Да брось ты, девочка, тебе должно быть легче. Мне совершенно не нравится, когда люди умирают, но пусть уж лучше он, чем ты.

— Ну да, ну да. По чести надо признать, что я действительно испытываю некоторое облегчение. Просто мне надо время, чтобы свыкнуться с мыслью, что этого человека больше нет.

— Что ж, если позволишь так сказать, в сложившихся обстоятельствах это только естественно, — согласился Брок. — Э-э… ты не собираешься в ближайшее время уехать из города?

— Нет.

— Ну и хорошо. Будь собой, встречайся с друзьями, ходи по магазинам, словно ничего не случилось.

— Быть собой? — улыбнулась Грейс. — Еще бы узнать, что это такое.

— Ну, ну, ну, — зачастил Брок. — Оставь это.

К машине подошел Хэролд, один из сыновей фермера:

— Мэм, вас миссис Мартиндейл к телефону.

Пока Грейс, проследовав за мальчиком, разговаривала с Бетти, Брок оставался в машине.

— Ну что, она знает? — спросил он, когда сестра вернулась.

Грейс согласно кивнула.

— Что ж, вернемся к нормальной жизни, — произнесла она. — Бетти приглашает меня к себе. Спасибо, что заехал.

— Не за что. — Брок старался говорить как ни в чем не бывало. — Славно здесь сегодня. Но я городской человек, сельские пейзажи меня никогда не прельщали. Увидимся.

В Форт-Пенн они поехали цугом, и, оставив машину у принадлежащего Бетти дома Борденеров на Франт-стрит[28], Грейс позвонила в боковую дверь.

Бетти открыла сама, и они поднялись наверх, в гостиную. Грейс подошла к эркеру:

— Смотри-ка, а ведь сегодня вполне можно было покататься на коньках.

— А ты что, хотела бы?

— Подумывала, когда Конни была здесь. — Грейс уютно устроилась на диване.

— Вот-вот, я и пригласила тебя, потому что Конни сделала бы то же самое, ведь она твоя лучшая подруга.

— Спасибо, — кивнула Грейс. — Теперь уж и не знаю. Да, наверное, пригласила бы. Перед ее возвращением в Нью-Йорк мы в очередной раз поцапались. Боюсь, на этот раз помириться будет сложнее, чем обычно. Я сказала то, чего не должна была говорить, да год-два назад и не сказала бы. Но Конни переменилась, и скорее всего я тоже. Словом, сказала то, что сказала.

— Это верно, переменилась, нет спора, — задумчиво произнесла Бетти. — Стала более уверенной в себе, и в то же время… чего в Конни никогда не было, так это смирения, пусть даже она тебя обхаживает со всех сторон. А сейчас как раз и появилось что-то похожее на смирение. Может, работа заставила ее понять, что она знает не все на свете, а может, все дело в общении с чужаками.

— Какие же они чужаки? — возразила Грейс. — Это ее друзья.

— Такие друзья запросто могут стать чужаками, раз — и готово. — Бетти щелкнула пальцами. — Достаточно упомянуть какого-нибудь их знакомого или заговорить о том, чего Конни не знает, и все — чужие. Понимаешь, о чем я?

— Посторонним вход запрещен.

— Вот-вот. С нами же не так. Мы с тобой были добрыми друзьями, даже когда внешне никаких дружеских чувств не проявляли. Просто мы знакомы всю жизнь. А нью-йоркские друзья… что ж, уверена, это могут быть славные люди, но они не выдерживают сравнения с теми, рядом с кем всю жизнь прожила.

— Откуда ты так много знаешь о нью-йоркских друзьях?

— Достаточно посмотреть на мою обожаемую золовку Натали. Она приехала сюда из Гиббсвилла и, можно сказать, в одночасье стала звездой. Запросто вошла в наш круг и в круг Скотти. Но стоило любой из нас заговорить о каком-нибудь пикнике или лодочной прогулке, словом, о том, что было до ее появления в Форт-Пенне, как между нами словно забор вырастал.

— Может, беда Сидни была в том же. Наверняка, хотя бы отчасти.

— Да. — Бетти запнулась, ожидая продолжения, но Грейс тоже больше ничего не сказала.

— Завтра вечером у меня бридж, — прервала молчание Бетти. — Ты будешь, надеюсь?

— Да. Как думаешь, наши друзья ждут, что я погружусь в нечто вроде траура? В таком случае им, как говорил Альфред, лучше прочистить себе мозги.

— Некоторым покажется правильным все, что бы ты ни сделала, некоторым — наоборот.

— Вот-вот, именно об этом я сейчас и подумала, только слов не нашла, — подхватила Грейс. — Ты в субботу видела нас обоих, наверное, сама убедилась, что любовью там и не пахнет.

— Да, скорбная мина тебе бы вряд ли бы подошла, — согласилась Бетти.

— Я бы тебе не понравилась.

— Вот именно, ты бы мне не понравилась.

— Ну так и не переживай, ничего подобного не будет. Постараюсь жить нормальной жизнью. — Грейс улыбнулась. — Это слова Брока. Удивительно, кстати, как сильно он переменился за последнее время. Так близки мы никогда не были, настоящие друзья. Впервые я почувствовала в нем брата.

— Но так и не почувствовала бы, будь жив Сидни. Помнишь же, как они относились друг к другу. Брок явно ревновал тебя к нему.

— И совершенно напрасно. Сидни всегда был за то, чтобы каждый жил собственной жизнью.

— Знаешь, Грейс, для светской женщины — а ты, безусловно, светская женщина, — так вот, удивительно, что ты столь многого не знаешь или не желаешь посмотреть очевидному в лицо. Отношения между братом и сестрой не всегда так безоблачны и невинны, как это принято считать.

— Ну, это-то я как раз знаю, — возразила Грейс. — Ничего нового. Мы обе знаем… ладно, не будем называть имен. Надеюсь только, что по прошествии стольких лет ты не решила вдруг, что Брок ко мне приставал. Он бы умер на месте, узнай, что ты так считаешь, Бетти.

— Умер. Не сомневаюсь. И так не думаю. Но инстинкт есть инстинкт, обычное дело.

— Только ни Брок, ни я тут ни при чем.

— Ни при чем. Да он сам ни о чем не догадывался, а все было именно так. Я уверена. Если внешне ничего не видно, еще не значит, что ничего нет внутри, Грейс. В этом-то в большинстве случаев и беда.

— Ты клонишь к тому, что Брок был в меня влюблен?

— Да. А Скотти в меня. Раньше я этого не замечала, а сейчас понимаю, все симптомы — налицо, и так было до тех пор, пока у него не появились другие девушки. И не надо делать такой испуганный вид.

— Бетти, ты много чего знаешь, признаю, но тут ты ошибаешься. Инценс? Правильно я говорю? Нет-нет, не инценс, но что-то очень похожее.

— Инцест.

— Точно, инцест! Можешь, что угодно говорить о Броке, и я поверю, но только не это. Ты считаешь, что он ненавидел Сидни за то, что он мой муж?

— Который спит с тобой.

— У которого, называя вещи своими именами, со мной интимные отношения, — улыбнулась Грейс. — Все, больше ни слова. Если у тебя есть козыри постарше, добивай.

— Козыри постарше у меня будут завтра, дорогая, когда усядемся за бридж. А говоря серьезно, знание человеческой природы помогает лучше понимать людей. Постепенно, понемногу становишься терпимее к их недостаткам.

— Скажем, Роджера Бэннона ты понимаешь лучше, чем большинство из нас?

— Полагаю, да, — кивнула Бетти.

— Он тебе нравился?

— Нет, но мне кажется, я понимала его. И была терпимее к нему.

— Почему? И как?

— Потому что, по-моему, ему вообще не нравились женщины. По-моему…

— Ну ладно, Бетти, все ясно. Можешь гулять со всеми своими теориями. Вперед, по льду, до самого залива Чизапик. С меня довольно. Уж в этом ты точно ошибаешься. А если ошибаешься тут, можешь ошибаться и во всем остальном, пусть даже тебе кажется, что ты все знаешь.

— Как угодно, — пожала плечами Бетти, — не буду тебя ни в чем убеждать, только, по-моему, Роджер Бэннон был гомосексуалист.

— Это еще что такое? Когда-то я думала, что homo значит «человек», «мужчина», но потом, не помню где, прочитала про двух женщин, мол, они гомосексуалисты. Тогда я решила, что это значит, что им как-то по-особому нравятся мужчины. Но из дальнейшего ясно следовало, что как раз наоборот, мужчины ни в каком виде им не нравятся… Я даже как-то пошутила на этот счет, весьма рискованно.

— Раньше я тоже считала, как ты, homo — это «мужчина». Но — на латыни. А по-гречески это значит «сходный». Потому, когда это происходит с мужчинами, они — гомосексуалисты, и когда с женщинами — тоже гомосексуалисты.

— Ладно, как бы то ни было, это не его случай. И ты, Бетти, это прекрасно знаешь. Нашла кому рассказывать. Ведь я — живое свидетельство.

— А Кэтти Гренвилл — свидетельство мертвое, — сказала Бетти.

— Не знаю, — помолчав, снова заговорила Грейс, — но единственная, кого мне по-настоящему жаль в этой истории, — мать Кэтти. Бедная, глупая, бестолковая женщина. Как думаешь, неужели и мы с тобой можем быть такими слепыми?

— Я — нет. А вот ты — возможно.

— Потому что я не разделяю твоих теорий?

— Это не мои теории, Грейс. Известнейшие европейские профессора годами разрабатывают…

— Знаешь, в Европе, когда мужчине понадобится туалет с буквой «М», он справляет свои дела прямо на улице.

— В Форт-Пенне мне тоже приходилось с этим встречаться.

— Да, но только на Южной стороне, там это обычное дело, и никто не обращает внимания. Никого от этого не тошнит, да и от многого другого. Да что там говорить, в Европе я сама бы была скорее правилом, чем исключением. Француженки меняют любовников как перчатки, и я говорю не о бедняках. А у мужчин, у мужей — любовницы.

— Может быть… ладно, не будем.

— Может быть, мне надо жить в Европе? Это ты хотела сказать? Но ты ошибаешься, Бетти. Я сделала большую ошибку, и мне пришлось дорого за это заплатить. — Грейс встала с дивана и пересела на стул. — Как именно? Мой муж, единственный мужчина, которого я любила, умер в ненависти ко мне. Я видела последнюю искру жизни в его глазах, и любви в ней не было. Такая вот цена ошибки. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Спасибо, что пригласила, но, боюсь, уже жалеешь об этом.

— О чем ты говоришь, Грейс? Я всегда рада тебя видеть.

— Спасибо, конечно, но, повторяю, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Не можешь не думать. «У этой женщины, говоришь ты себе, только что погиб в автокатастрофе бывший любовник, а ей все равно, будто это муху прихлопнуло». Да, мне безразлично. И знаешь почему? Ты заметила, о ком мы все время говорим? Не о Роджере Бэнноне. О Сидни. А Роджер Бэннон — это часть того, из-за чего мой муж умер, ненавидя меня. — Грейс снова поднялась и вернулась на диван. — Завтра я приду к тебе, и люди будут слегка нервничать, размышляя, как, интересно, я поведу себя, а когда выяснится, что для меня ничего особенного не произошло, все, как обычно, подумают, до чего же она сильная. Как… умеет держать себя в руках, какое самообладание. Но все не так. Никакого самообладания, просто я ничего не испытываю. По крайней мере в том, что касается Роджера Бэннона. Когда-то я надеялась, что его убьют на войне, чтобы он не вернулся в Форт-Пенн живым напоминанием о том, что было. Но он вернулся и почти год оставался этим самым напоминанием. А теперь мертв, и мне не пришлось в него стрелять, даже в целях самозащиты.

— Что ж, в общем, ничего нового для меня во всем этом нет, — негромко проговорила Бетти.

— Правда? Ну и хорошо. А то мне совсем не с кем поговорить, — призналась Грейс. — Чаще всего и не нужно, но иногда хочется. — Она наклонилась вперед и скрестила ноги. — Бетти, нельзя ли капельку виски?

— Конечно. — Бетти прошла в крохотную комнату, служившую Эдгару кабинетом, и вернулась с бокалом, на три дюйма наполненным янтарной жидкостью. — Это «Маунт-Вернон». Если хочешь бурбон, надо спуститься вниз.

— Нет-нет, спасибо, хватит. Знобит что-то немного, а тут я еще как дура полчаса просидела на свежем воздухе, Брока ждала.

— Этого еще не хватало, — забеспокоилась Бетти.

— Ничего страшного, скоро пройдет. — Грейс отхлебнула немного виски. — Ну что ж, за меня, с началом новой жизни!

— У тебя впереди годы и годы, — сказала Бетти. — Сейчас ты гонишь такие мысли, но, мне кажется, ты еще выйдешь замуж и родишь хотя бы одного ребенка.

— Из этого следует, что я… — Грейс прикусила язык, но было поздно — Бетти посмотрела на нее участливо, сожалеюще, умоляюще. Она подсела к Грейс и обняла ее.

— Ну, что ты?

— Любовь, — вздохнула Грейс. — И Бэннон тут ни причем. Все, что я про него сказала, — это правда. А его ты не знаешь, никогда не видела и ничем помочь не сможешь. Сам Всевышний мне тут не поможет. Безнадежно.

— Безвыходных ситуаций не бывает, Грейс.

— Но эта как раз такая.

— А может, нет. Поделиться не хочешь?

— Да нет, пожалуй. Если одна женщина рассказывает другой о безнадежной любви, значит, все это время она думает — а ну как надежды сбудутся? А тут — такая безнадежность, что даже и говорить нет смысла.

— Но ведь ты же подумала, что можешь забеременеть, так? А это значит, что-то уже было.

— Да, однажды. Один-единственный раз. И это моя самая большая ошибка… А может, и нет. Наверное, лучше счесть, что я люблю его. Но даже в этом я не уверена. — Грейс замолчала. — Бетти, нельзя прилечь ненадолго? Прямо здесь, а ты на меня накинь что-нибудь.

— А почему бы тебе не раздеться и не лечь в постель? Вздремни. А к ужину я тебя разбужу.

— Пожалуй, так действительно будет лучше всего, спасибо.

— А то оставайся на ночь. Устроишься в моей старой комнате, там тебя никто не побеспокоит. Детей не слышно, и ванная своя есть.

— Надо, наверное, Анне записку написать. Ты не беспокойся, на постой я к тебе не прошусь. Просто знобит, и действительно неплохо бы на ночь остаться.

Бетти помогла подруге раздеться и уложила в кровать, поставив рядом бутылку с горячей водой и блюдце с таблеткой аспирина.

— Не выдашь моего секрета, Бетти?

— О чем ты, конечно, нет.

— Даже Эдгару.

— Даже Эдгару.

— По крайней мере какое-то время. В будущем году Эдгару можешь сказать.

— Что ж, пожалуй, если он будет себя хорошо вести.

— Это всего лишь мой маленький секрет, — пробормотала Грейс, засыпая.

Бетти наклонилась, пощупала ей лоб, посчитала пульс и послала за доктором О’Брайаном.

— Пневмония, — сказал доктор, выходя из спальни. — Во всяком случае, все указывает на это.

— Доктор, здесь у нее будет все то же, что и в больнице. Можно ей остаться дома?

— Слишком много хлопот, Бетти, — возразил О’Брайан. — Дневная сиделка, знаете ли, ночная. Кислородные подушки.

— Сиделки могут устроиться в соседней комнате, а для всего остального места предостаточно. Позвольте также напомнить, что я помогала вам во время эпидемии дифтерии.

— Я прекрасно помню это. Поэтому мой ответ: да. Сейчас позвоню в регистратуру и скажу, чтобы организовали сиделок. А пока пошлите кого-нибудь в аптеку. Я еще зайду, часов в десять.

— Хорошо.

— Где ее сын, в пансионате?

— А что, за ним надо послать?

— Пока нет, — покачал головой доктор. — Это ведь недалеко? В Поттстауне?

— В Лоренсвилле.

— Ладно… Если понадобится, скажу. — О’Брайан немного помолчал. — Сколько Грейс лет? Думаю, мне надо это знать.

— В апреле исполнится тридцать семь.

— Гм… Ладно, Бетти, мне пора. Буду в десять.

— Отлично, доктор О’Брайан.

Она проводила его вниз и помогла надеть пальто. Шляпу он держал в руках.

— Слушайте, Бетти, вы действительно хотите, чтобы Грейс осталась у вас?

— Если это пневмония, то да.

— А почему, позвольте спросить?

— Доктор, вы же знаете Грейс. Женщина она своенравная, не любит, когда ей досаждают другие. Но когда ты болен, нужно, чтобы рядом был еще кто-нибудь помимо сиделки, а у Грейс никого нет. Ни матери, ни сестры, ни мужа.

— Боюсь, вы правы, Бетти. Больные, они как дети — кроме, возможно, самих детей.

Доктор ушел и вернулся, как и обещал, через несколько часов, сразу после десяти. Он проследовал в спальню, превратившуюся в больничную палату, поговорил с сиделкой, а когда вышел, увидел Бетти, сидящую с Броком и Эдгаром в комнате, которую называли кабинетом.

— Ей очень плохо, и пока я не вижу причин отказываться от того, что сказал раньше. По всем признакам это пневмония. Судя по всему, поражены легкие. — Он сел на стул. — Если хотите устроить консилиум, я только за, но лучше выждать день-другой. Если я не ошибся в диагнозе, то перед тем, как она пойдет на поправку, ей станет хуже, гораздо хуже, к этому надо быть готовым.

— Так как насчет сына, послать за ним?

— Пока не надо. А вот связаться с директором школы и посвятить в происходящее стоило бы. Только пусть мальчику ничего не говорит. Все указывает на пневмонию. Внезапное начало болезни. Озноб. Дыхание — я прислушался — прерывистое, затрудненное. Я дал ей чуть-чуть морфия, но при пневмонии много и нельзя.

— Грейс в жизни ничем не болела, — вставил Брок.

— Именно такие здоровые чаще всего пневмонией и заболевают. И еще раз хочу повторить, зная, что говорю с людьми разумными: перед тем как дело пойдет на поправку, ей станет хуже. Это такая болезнь, которая поражает сильных и здоровых, словно природа припасла против них особое оружие. Это напоминание о том, что в конечном счете природа всегда берет верх — если, конечно, угодно думать о природе как о враге человеческого тела. Но можно посмотреть и иначе, и тогда получится, что человеческое тело берет верх над природой. Начиная с рождения и даже до него. И именно пневмония — пример того, как тело часто побеждает природу.

— Зайти к ней можно? — спросил Брок.

— Нет смысла, Брок, она все равно спит. Говорю же, я дал ей немного морфия. Теперь давайте договоримся: Бетти великодушно предоставила Грейс свое жилье, поэтому отныне все вопросы я намерен обсуждать только с ней, как если бы она была матерью Грейс. Я готов отвечать на ваши вопросы, Брок, и решение вызывать на консультацию другого врача или нет, остается за вами. Но в любом случае я буду иметь дело только с Бетти. Все согласны? Брок? Эдгар?

Возражений не последовало.

— Ну, Бетти у нас человек опытный, она знает, что сиделкам мешать не надо. Эти две — лучшие в городе, нам с ними очень повезло, потому что в таких случаях уход — главное для пациента. Хочу, чтобы все это поняли. Вы меня знаете, я могу быть резок. На сегодня все. Провожать не надо, дверь я и сам могу открыть. Доброй ночи.

Доктор вышел. Брок первым нарушил наступившее молчание:

— Знаете, никому другому я бы не позволил так с собой говорить.

— Так и с тобой, Брок, немногие позволили бы себе так говорить. Но ничего, тебе полезно, а врач он отличный.

— Только командовать любит.

— Ну, к идеалу врачи приближаются только к семидесяти, — сказал Эдгар.

— Да, но к тому времени они, как правило, умирают, — проворчал Брок.

— Лучше он, чем те, которые уверяют, что все хорошо, солнце светит, розы цветут, — заметила Бетти.

— Так я согласен, конечно, я согласен, — кивнул Брок. — Но мне не нравится, когда со мной говорят так, что я чувствую себя рядовым, которому выговаривает видавший виды полковник преклонных лет, вроде того, что у нас был в Форте-Райли.

— Шел бы ты домой, Брок, да лег в постель, если, конечно, не собираешься здесь заночевать, — бросила Бетти.

— Что это ты заговорила, как доктор О’Брайан? — улыбнулся Брок. — У тебя это со мной не пройдет.

— Еще как пройдет. Слышал, что он сказал?

— Слышал, слышал. — Брок встал, положил ей руку на плечо и поцеловал в щеку. — Покойной ночи, ребята.

Оставшись вдвоем, Бетти и Эдгар переглянулись.

— Ты ведь не против? — спросила она.

— Ну конечно, нет.

— У нее совсем нет друзей. Я одна осталась. Она, знаешь ли, может умереть в этом доме.

— Я знаю.

— У нее тяжелая жизнь, Эдгар.

— Да, пожалуй.

— Хотя с другой стороны — нет, не сказала бы, — сама себе возразила Бетти.

— И напрасно. Если она умрет, уж точно к лучшему ничего не изменится. У нее очередное увлечение?

— Да, — кивнула Бетти. — Безнадежное.

— И кто же он?

— Настолько безнадежное, что она даже имени называть не хочет. А я рада, что не знаю.

— Отчего же? — удивился Эдгар. — Можно было бы пригласить его сюда.

— Вряд ли. Не думаю, что он бы пришел, кто бы он ни был. Впрочем, знать, кто это, я не хочу, потому что снова, как два года назад, судачить начнет прислуга. Помнишь? Когда Сидни умер, а потом Билли, и ей было так плохо? А теперь вот Роджер Бэннон. И если бы я знала, кто он, этот нынешний, то сама бы уподобилась прислуге и гадала, может, и ему не повезет.

— Ну вот. Судьба. Суеверие все это.

— Пусть так, но у прислуги другого слова нет. Судьба. Мало того, могут сказать, что это она так подействовала на Роджера Бэннона, что он сел за руль пьяный и разбился. Правда, это не обязательно судьба.

— Сидни и Билли умерли от детского паралича.

— Может, Сидни не заболел бы, если б поехал с Грейс в Кейп-Мэй, так что и тут судьба ни при чем. А Билли заболел, как только вернулся домой.

— А Грейс не заболела, да и двое других детей тоже.

— Слушай, я не пытаюсь что-то доказать. Мне вообще больше не хочется говорить на эту тему, но если бы я знала имя этого человека, оно наверняка застряло бы у меня в памяти. Тут уж ничего не поделаешь. И у тебя, кстати, тоже.

— Пожалуй.

— Анну нам тоже придется пригласить пожить у нас, — помолчав, сказала Бетти.

— Само собой.

— Эдгар, милый, а ведь тебе не нравится, что я уговорила Грейс остаться здесь.

— С чего ты взяла? Это твой долг, вы ведь подруги.

— И все равно не нравится, — упрямо повторила Бетти.

— Что ж, не буду делать вид, будто мне надоело жить в привычной обстановке. Ни с того ни с сего на нас обрушивается больной человек, две непонятные женщины в белом, девочка, ее дядя и как минимум один врач. Разве в такой обстановке не естественно было бы сказать, что с меня вполне хватает собственной семьи?

— Разумеется.

— Ну вот, я и сказал, и мне полегчало. Больше не скажу ни слова, разве что ты сделала то, что должна была сделать. Это благородный поступок, и ты заслуживаешь только уважения. А теперь, может, отправимся к себе в покои и продолжим разговор в более уютной обстановке? Завтра мне предстоит нацепить свою шапочку и красноречиво произнести сокрушительную речь по делу «Шофшталь против Пенсильванской железной дороги», там возник небольшой спор об имущественных правах. Плотовщики шум поднимут, услышав мой громоподобный глас во дворце правосудия, когда речь зайдет о межевании и тому подобном.

— Не так громко, Эдгар. Я спущусь в кухню, посмотрю, все ли в порядке, и сразу вернусь.

— Поторопись, женщина. Как ты можешь отвлекать меня своей болтовней о всяких там сковородках да кастрюлях?

— Одна нога там, другая здесь.

— Свет оставить?

— Да, так в коридоре лучше видно, если ночной сиделке вдруг понадобится спуститься.

Мартиндейлы и Брок решили не привлекать другого врача: на третий день, в среду, О’Брайан заявил, что у Грейс однозначно пневмония. Высокая температура, слабость, бред, мокрота при кашле. Дом превратился в обитель молчания и едва слышных шагов. Когда садовнику по неосторожности случилось задеть ножницами баллон с кислородом, его обругали шепотом; привычными стали ранее незнакомые звуки, вроде звяканья склянок в черной сумке доктора О’Брайана, и приглушенного звона кухонного колокольчика, и окликов посыльного из цветочного магазина с неизменной фразой «Цветы для Тейт, распишитесь здесь» — того самого, что на той же неделе произносил: «Цветы для Гренвилл, распишитесь здесь» и «Цветы для Бэннона, распишитесь здесь». И звук, который по ночам разрывал тишину дома: кашель Грейс, начинающийся с громкого прерывистого откашливания, а затем учащающийся и постепенно глохнущий.

Время посещений — Бетти, Анны, Брока — было укорочено: сиделка заметила, что Грейс становится труднее поднимать руку, приветствуя гостей. А в пятницу, по предложению мисс Кармоди и указанию доктора О’Брайана, к Грейс вообще перестали пускать кого-либо.

— Мисс Кармоди, — спросила ее в тот день Бетти, — кого-нибудь конкретно она к себе зовет?

— Да нет как будто, миссис Мартиндейл. Вы хотите сказать — в бреду?

— Да.

— Нет, — покачала головой сиделка. — Но даже если и так, я бы не стала обращать на это особого внимания. Больные в бреду часто зовут тех, кого им вовсе не хочется видеть, могут называть имена, которые, допустим, попадались в газете, имена совершенно незнакомых людей.

— Ясно.

— Когда появится этот паренек, я о Джеке, мы позволим ей повидаться с ним. Насколько я понимаю, он будет сегодня днем. Пусть зайдет к ней на минуту. Но, возвращаясь к вашему вопросу, бредящих очень редко можно понять.

— Благодарю вас, мисс Кармоди.

— Не за что.

Никто из знакомых Бетти Джеков явно не мог быть таинственным незнакомцем, о котором говорила Грейс. Она просмотрела адресную книгу, списки членов форт-пеннского и сельского клубов, и все, что удалось извлечь из этого, — явно лишнее подтверждение того факта, что этим человеком не может быть Эдгар Мартиндейл, а также раздражительно большое количество мужчин по имени Джек, которых в принципе можно было заподозрить в склонности к адюльтеру, но которых по той или иной причине она отвергла в качестве возможных субъектов бредовых видений Грейс. Практически никакой информации из имени Джек извлечь было невозможно, поэтому Бетти даже не сочла нужным поделиться этой новостью с Эдгаром, который, выразив однажды свои чувства, неизменно проявлял к Грейс участие и заботу.

Кризис наступил в воскресенье днем, когда за обеденным столом собрались Мартиндейлы, дети Грейс и Брок. Дежурившая в это время мисс Кармоди попросила Бетти позвонить доктору О’Брайану. Доктор быстро приехал, побыл час, отлучился на два, вернулся еще на час, снова уехал и снова вернулся. Он пил чай в кабинете Эдгара, когда наверх пронесли баллон с кислородом. В комнату вошел Брок, но доктор даже не оторвался от чашки с чаем. Брок сел, уперся локтями в стол и положил подбородок на ладони.

— Ну что, доктор, решающий момент?

— Мм… — Доктор дожевывал бутерброд с ветчиной, запивая его чаем. — Если быть точным, то критический. Это прилагательное, заменяющее слово «кризис».

— Доктор, я знаю, что вы меня недолюбливаете, но, надеюсь, Грейс вы спасете.

— Да ничего я против вас не имею, Брок. Вы, конечно, бездельник, но вы можете себе это позволить. Не исключаю также, что как бездельник вы оказываете людям множество услуг, но это не мое дело. — Он налил себе еще чашку чаю.

— Каковы ее шансы?

— Не знаю.

— Мы делаем все от нас зависящее.

— Это вопрос? — поинтересовался доктор.

— Может, мои слова и прозвучали как вопрос, но разве я не имею права задать его?

— Вопросы задавать вы право имеете, а вот высказывать сомнение в том, что для Грейс делается все возможное, — нет. — Он вытер рот салфеткой. — На сомнения у вас не больше прав, чем у мужа той негритянки, которую я пользовал нынче днем. Вы знаете, что такое янусепы?

— Первый раз слышу. По буквам можно?

— Я-н-у-с-е-п.

— Судя по звучанию, какой-то инструмент.

— Ничего подобного. Это монстр, ребенок об одной голове и двух лицах. Такого сегодня родила та негритянка. Вот почему я бегал туда-сюда. Первый раз сталкиваюсь с подобным. Мы пытаемся спасти мать, и о ее шансах, если интересно, я сказать могу. Они не особенно велики.

— Да какое мне дело до какой-то негритянки и ее двухголового младенца?

— Мне тоже, а до Грейс дело есть, но все равно я должен делать все, что в моих силах, для обеих.

— Черт возьми, док, как вы можете…

— Не кричите на меня. Я старый человек и должен беречь силы. Между прочим, и вы, Брок, уже далеко не мальчик. Ладно, мне надо идти к пациентке. Выпейте чаю.

В половине седьмого все собрались за столом, съели суп и холодный ужин, потом юные Мартиндейлы, как хозяева, повели сверстников-Тейтов в библиотеку сыграть в «плевок в океан»[29], а Бетти, Эдгар и Брок принялись просматривать филадельфийские газеты. Примерно в четверть девятого к ним в гостиной присоединился доктор О’Брайан. Годы и усталость сказывались, но он улыбался.

— Все будет хорошо, она поправится, — объявил доктор. — Поправится. — Он присел на край стула с прямой спинкой. — Кризис миновал часа четыре назад, температура пошла на спад. Неуклонно. Никаких осложнений нет и не предвидится. — Он встал и шумно выдохнул. — Хороший уход и побольше отдыха — вот главное. Сейчас она спит, сегодня вы не сможете увидеться с ней, а завтра — пожалуйста, только ненадолго и по одному. А теперь отдыхать, отдыхать, всем отдыхать. Да благословит вас Бог.

Грейс оставалась у Мартиндейлов, пока доктор не счел, что состояние позволяет ей совершать короткие поездки в крытой машине (против слова «лимузин» у него было стойкое предубеждение). Грейс сказала, что хотела бы переехать на Вторую улицу, чтобы Мартиндейлы могли вернуться к нормальной семейной жизни. В загородном доме шли большие ремонтные работы, о ходе которых регулярно сообщала Шарлотта Бухвальтер-Пенелопа Пенн, впрочем, О’Брайан заявил, что в любом случае предпочитает, чтобы Грейс оставалась в городе, тогда он в любое время может заехать и проследить, как она переносит переход чуть ли не от одной воды к нормальной здоровой пище. Грейс исхудала и ослабела, но при этом, по словам мисс Кармоди, которая оставалась при ней и после переезда от Мартиндейлов, была подвержена «внезапным вспышкам активности». В новую диету входили мясо, картошка, молоко, овощи и фрукты; ничего жирного, никаких соусов, минимум приправ; сигареты и алкоголь исключаются. Раз в неделю Грейс посещали парикмахерша и маникюрша, а Рут Хольц устроила для нее персональную демонстрацию той самой линии весенней одежды, которую сама Грейс так и не купила за несколько дней до болезни, но Рут на свой страх и риск приобрела для нее. Туфли Грейс заказала по филадельфийским каталогам, но почти все отдала мисс Кармоди, когда выяснилось, что из-за похудания уменьшилась и длина стопы — обычный размер уже не подходил.

Чтобы хоть чем-то себя занять, она писала благодарственные записки друзьям, присылавшим цветы. Бетти не только сохраняла вложенные в них карточки, но и записывала названия цветов, что свидетельствовало не только об ее скрупулезности, но и о вере в окончательное выздоровление подруги. Таким образом, у Грейс была возможность упомянуть нарциссы через много дней после того, как дарители нарциссов напрочь забыли, что за букет ей послали. Грейс писала по три-четыре записки зараз, и в начале выздоровления это ее немало утомляло. Именно поэтому она не сразу ответила Мэри Кемпер, которая писала ей:

Грейс не знала, что у Брока и Холлистера был разговор, сообщать ли в «Часовом» о ее болезни. Холлистер, узнав об этом от Чарли Джея, позвонил Броку. Тот ответил, что сам хотел бы обсудить это дело, поэтому не будет ли Холлистер любезен зайти сегодня же в клуб?

— Спасибо, что нашли время встретиться, — начал Брок. — Кстати, вам бы надо вступить в клуб. Ваш отец был его членом. Есть небольшая очередь, но, я думаю, мне удастся сделать так, чтобы вас поставили ближе к началу, за счет приезжих.

— Я в другой очереди стою, мистер Колдуэлл, — сказал Холлистер.

— В другой клуб? — уточнил Брок.

— Нет, я уже вхожу в спортивный, — пояснил Холлистер. — Тут другое. Как бы это сказать, очередь за бесплатным супом. Я только что купил машину. Чтобы заплатить наличными, я занял деньги в редакции и теперь отдаю из жалованья.

— Да, слышал, — сказал Брок. — Что-нибудь придумаем, наверное, дадим скидку. Сколько, точно пока не скажу, но, думаю, примерно половину. Машины вам нужны, и нам кажется, газета должна… ладно, об этом в другой раз. А сейчас о моей сестре, миссис Тейт. У нее пневмония. Из доктора О’Брайана трудно вытянуть что-нибудь определенное, но положение остается критическим. Может не выжить.

— О Господи, а я и не знал.

— Теперь знаете. У нас в городе полно людишек, которые наверняка решили, что моя сестра просто прикидывается, мол, не хочет на людях бывать после… ну, мы понимаем друг друга, Холлистер. Помнится, мы уже касались этого, в понедельник, что ли.

— Я все понимаю, мистер Колдуэлл.

— Ну и отлично. В общем, я не хочу, чтобы газета сообщала о болезни сестры, по крайней мере в ближайшую неделю, а потом, может, пересуды об автокатастрофе сами собой затихнут. А особо ретивые пусть шушукаются, если уж так угодно. Может, когда убедятся, что сестра на пороге смерти, и им достанет приличия помолчать, хотя лично я в этом сомневаюсь. По словам доктора О’Брайана, кризис наступит через неделю или десять дней. В любом случае в понедельник я вам позвоню, и вы скажете Кроули, чтоб поместил на странице светской хроники десять строк, что Грейс опасно заболела пневмонией и находится в доме миссис Эдгар Мартиндейл, где ее и подкосила болезнь на прошлой неделе. Что-нибудь в этом роде. Упомяните доктора О’Брайана и двух сиделок. Тогда люди поймут, что это не просто сплетня. Если она пойдет на поправку, можно что-нибудь сообщать раз в неделю, что-то вроде бюллетеня здоровья.

— А сейчас она как? Не для печати.

— Ну что сказать, я и сам бываю с ней наедине не больше двух-трех минут зараз. Особо ничего за это время не поймешь, но вы ведь встречались с моей сестрой, знаете, что она всегда была воплощение здоровья. Но именно что была. Ослабла. Бредит. Даже руки поднять не может, представляете? Ей носят кислородные баллоны, это такая новая штука, которую устанавливают прямо в палате. Из-за нее она такой беспомощной и выглядит, да еще эти резиновые шланги. Смотрю я на чертову железяку и думаю: «В ней, в этой большой железной бутыли, — жизнь моей сестры. Жизнь моей сестры».

— Цветы ей можно послать?

— Очень мило с вашей стороны, — иронически улыбнулся Брок, — но лучше потом, когда она сможет оценить это. Мне кажется, сегодня она меня даже не узнала.

— В общем, все, что мы в редакции можем…

— Весьма тронут, Холлистер. Вижу, что вы от души. Я всегда могу различить, когда человек искренен, а когда нет. Ладно, передайте коллегам в «Часовом» то, что я вам сказал. И еще раз спасибо, что пришли.

По прошествии некоторого времени Грейс ответила Мэри:

Мэри, похоже, восприняла эту записку как вызов на дом.

— К вам какая-то мисс Кемпер, — сообщила мисс Кармоди. — Это что, дочь того Кемпера, что работал в «Часовом»?

— Ну да, — кивнула Грейс.

— Я тогда только начала ходить по частным вызовам и присматривала за ним после удаления желчного камня, потому и вспомнила имя. Не больше десяти минут, миссис Тейт. Такие визиты вас утомляют, я не хочу, чтобы вы вечером засыпали усталой.

Грейс приняла девушку в верхней гостиной.

— Привет, Мэри. — Она протянула ей руку.

— Здравствуйте, миссис Тейт. Это от меня, мистеру Холлистеру и мистеру Буллу я не сказала, что иду к вам. — Мэри положила ей на колени охапку оранжерейных роз. — Может, поставить в вазу?

— Какие чудесные цветы, Мэри. Вообще-то хотелось бы подольше подержать в руках, но ведь засохнут. Вон там, на столе, лилии, их уже можно выбросить. Не пособите? А то мне сегодня уже нельзя вставать.

Девушка поменяла цветы и вернулась к Грейс.

— Ну, как там мистер Булл и мистер Холлистер?

— Ничего нового. Впрочем, нет, вру. С мистером Холлистером вроде полегче стало иметь дело. Не то что раньше было тяжело, но на прежней должности он был постоянно занят, голова все время чем-то забита. Конечно, редактор отдела новостей. А теперь колонка. Она всем нравится, во всяком случае, тем, с кем я говорила, разве что кое-кто едва умеет писать и читать, так от них соль шуток часто ускользает. Но все равно успех большой. Как раз то, что нужно газете.

— Да, мне тоже нравится, благо газеты снова читать разрешили. Ну а мистер Булл, как он?

— Вот он точно никогда не меняется. Правда, на прошлой неделе простудился, два дня не был на работе. Нет, на позапрошлой. Ничего серьезного. Мистер Холлистер купил новую машину.

— Рада слышать. Вы видели ее?

— Да, даже прокатилась несколько раз. Это «шевроле». Он меня домой подвозил.

— Удобно.

— Удобно-то удобно, да не всегда, если вы понимаете, что я хочу сказать. Видите ли, если я выхожу с работы и сажусь на трамвай, там всегда есть свободное место, но тогда мистер Холлистер видит, что я его не жду на углу, а когда жду, он не появляется, приходится ехать на трамвае, но там уже все забито, так и стою до самого дома.

— Нужно заранее договариваться.

— Как же, с Джеком Холлистером договоришься. С кем угодно, только не с ним. Никогда не встречала более непостоянного человека. С ним договоришься, а он в последнюю минуту все отменит. Переменчивый, как погода. Только об одном, миссис Тейт, и думает — о своей колонке. Замечательное чувство юмора, а работает как вол, таких в нашей округе еще поискать. — Не вставая со стула, девушка переменила позу. — Вам еще долго дома сидеть?

— Недели две, может, месяц. Врачи говорят, надо вес набрать, только постепенно.

— Молоко, наверное, заставляют пить… — Медленно, важно вплыла в комнату мисс Кармоди, и Мэри запнулась, не успев договорить.

— Прошло больше десяти минут, миссис Тейт, — объявила мисс Кармоди.

— Не может быть, — не поверила Грейс.

— И тем не менее.

Девушка попрощалась, пообещала зайти еще, спустилась с лестницы и вышла из дома на Франт-стрит, где в машине ее ждал Джек Холлистер.

— Ну, как она? — спросил он.

— Бледная, но такая же красивая, как обычно. Даже красивее. — Просто и свободно она протянула руки, тесно прижалась к нему и надолго впилась в губы. Оба точно знали, как далеко она позволит зайти и ему, и себе. У них это превратилось в ритуал, который он не мог довести до естественного конца, но и отказать себе в удовольствии от поцелуя и легкого поглаживания груди тоже не мог. Все началось в редакции, в запыленной комнатушке, где хранились архив и справочная литература и куда оба имели законный и почти постоянный доступ. Однажды днем он последовал туда за ней, подошел сзади без малейшего желания застать врасплох, повернул к себе, и она сразу же, все с той же непосредственностью прижалась к нему и не отрывалась, пока он сам не прервал поцелуя.

Это было нечто новое для него — долгий процесс соблазнения, когда никто никому не предлагает любви, не дает и не ждет. В голосе Мэри любовь звучала, только когда она заговаривала о членах семьи и еще об одном человеке — Грейс Тейт. Джек думал, что Мэри молится за ее выздоровление, во всяком случае, он слышал, как она говорила кому-то, что с Грейс не сравнится ни одна киноактриса, а ее благодарственную записку она хранит в шифоньере, в коробке для носовых платков размером как раз с конверт, полученный от Грейс. С неохотой он признавал, что за все три года, что они работают в одном помещении, Мэри почти не замечала его и постаралась привлечь к себе внимание главным образом потому, что он, похоже, нравится миссис Тейт. Мысль эту Мэри оформила словами, которые не должны были задеть его самолюбие, но относительно ее смысла сомнений не было. Как-то он мельком подумал, а что, если сказать, что Грейс дала ему то, в чем она, Мэри, отказывает. Итог предугадать было нетрудно: его наверняка назовут лжецом.

На вкус Мэри, сказать, что Грейс — лучшая, мало: она лучшая по определению. Грейс одевается лучше всех в Форт-Пенне — но не прилагая к тому ни малейших усилий. Она самая красивая — но сама на то внимания не обращает. Она самая добрая, но взамен ничего не требует. Она все делает правильно — и постоянно заботится об этом. Если бы Холлистеру захотелось поискать в собственной жизни человека, которым бы он так же безоговорочно восхищался, ему пришлось бы вспомнить отца, но он не готов был признать, что в этом случае суждение было бы не более оправданным. На самом деле он вообще не хотел никаких сравнений: то, что ему известно об отце, — это правда, а то, что чувствует Мэри по отношению к Грейс, — это детские восторги, довольно милые, но отчасти и дешевые. Порой у Холлистера возникало искушение оборвать панегирики Мэри и посвятить ее в подробности своих взаимоотношений с Грейс, и наплевать на последствия. Но все же он сдерживался, что объяснялось возникшей потребностью каждый день прикасаться к девушке, возбуждать ее и в конечном счете обесчестить. Впрочем, он не считал, что соблазнить девственницу — значит обесчестить ее, он был слишком искушен для этого. Но эта девушка верила в свою нравственность, в силу характера, в способность держать себя в руках, а с потерей девственности все это уйдет автоматически. Он загодя извинял себя не выраженным в словах и тоже заблаговременным предупреждением, что, мол, ей следовало бы понимать, чем закончится игра. И колебания у него возникали только тогда, когда его совесть тревожил образ отца, да, собственно, совесть и была памятью об отце. Но такие моменты возникали, только когда Мэри не было рядом. Ее потрясающая кожа, цвет лица, упругость молодой груди, походка, чистота и самой натуры, и одежды, которую носит девушка, откровенная, не таящаяся потребность в нем (и потребность постоянно растущая, хотя она не отдавала себе в том отчета) — все это было на одной чаше весов, но когда он смотрел на нее, другой просто не существовало. Иногда, помимо воли, в его воображении складывались странные картины: он ничуть не помышлял оставить Эмми и детей ради Грейс, которую по-своему любил; но вот Мэри в какой-то момент может оказаться ему настолько нужна, что все остальное будет не в счет. Впрочем, это только предположение.

Со своей стороны Эмми чувствовала, конечно, что с мужем что-то происходит, но относила это на счет свалившегося на него успеха. Теперь, когда она оказалась в центре, продавцы в магазинах спрашивали ее: «Миссис Джон Холлистер? Так „Дж. X.“ — это ваш муж?» Он пересказал ей свой разговор с Броком Колдуэллом, приглашение вступить в клуб, готовность урезать долг за машину. Приятно было узнать, что студенческие братства, церковные объединения, средние школы и другие организации готовы платить Джеку по 25 долларов за лекцию. Организации, не интересовавшиеся футболом, рады были представить автора «Пилюль», новой колонки в «Часовом», которая стала в городе буквально притчей во языцех. В программах послеобеденных посиделок он фигурировал как Дж. X. (Джек Холлистер), автор колонки «Пилюли», звезда футбола, морской пехотинец — герой войны, остроумный оратор, готовый говорить на любые темы. Вел он себя скромно, как и пристало молодому человеку, звезде футбола и герою войны одновременно, он был хороший семьянин — отец двух детей, уроженец Форт-Пенна, которого цитировал журнал «Литерари дайджест», а остроумные послеобеденные беседы были не настолько утомительно-остроумны и не настолько перегружены мыслями, чтобы не пригласить его на будущий год. Он выступил в нескольких местах: на банкете в честь баскетбольной команды средней школы; на ужине в церкви, где собралась довольно разношерстная публика; на ужине в мужском клубе при церкви (в которой, выразив надежду, что преподобный извинит его, оратор употребил несколько сильных выражений); наконец, в женском клубе («видела бы меня сейчас жена!»). С баскетболистами оратор говорил на темы игры, постоянно привлекая в качестве иллюстрации стихи Грентленда Райса, опубликованные в «Нью-Йорк трибьюн»; разношерстная публика выслушала вполне домашнюю, смешную, однако же с серьезными обертонами лекцию о преимуществах семейной жизни, которая некоторых заставила согласно кивать головой, а некоторых даже украдкой взяться за руки; в мужской аудитории, наполовину церковной, наполовину светской, слово «кооперация» (из мира бизнеса) было заменено на слово «бригада» (из арсенала учеников средней школы) и признано присутствие Бога на поле боя во Франции и опора на Него со стороны храбрейших из бойцов, которые не стеснялись молиться. Оратор обнаружил, что ничего не потерял, превознося тех, кто этого заслуживает, например Марка Твена, Шекспира, Уолта Мэзона[30] и Артура Джеймса Холлистера, сыном которого он горд быть. Джек ненавязчиво дал понять, что он великодушный и начитанный, а не просто хорошо сложенный, спортивного вида молодой человек, каким может показаться. Хороший оратор, настоящий мужчина, воспитанный и не чванный джентльмен — так его оценивали слушатели из самых разных слоев общества.

Одно из выступлений вновь свело Холлистера с Грейс.

Как-то вечером, в марте, вернувшись домой, он поделился с Эмми:

— Угадай, кто приглашает меня на встречу?

— Выкладывай, а там посмотрим.

— Платят двадцать пять долларов, но я не знаю, соглашаться или нет.

— Ну, если хочешь заняться благотворительностью… Только помни: кто думает о родных, не забудет и чужих.

— Да не о том я, брать или не брать деньги. Идти или не идти — вот вопрос.

— И кто же приглашает?

— Хотят, чтобы я выступил в школе мисс Холбрук на ежегодном обеде по поводу Дня весны.

— И ты еще думаешь? Совсем спятил? На будущий год я отправляю туда Джоан. Джек, такой шанс выпадает раз в жизни.

— Понимаешь, Эмми, отец всегда был против…

— Мой тоже. Но это наши дети, наши, а не наших отцов, и я хочу, чтобы у них в жизни было все самое лучшее. Если у нас будет возможность послать малыша в университет, это должен быть Гарвард. Гарвард, а не какой-то Лафайет. А Джоан поступит в Вассар, пусть даже для этого мне придется скрести полы.

— Ладно, можешь подниматься с колен.

— В таком случае перестань болтать о том, чтобы отказаться от 25 долларов у мисс Холбрук. Да и не только в деньгах дело. Надеюсь, ты там понравишься, а в школе есть стипендии для одаренных детей, а Джоан у нас одаренная. Нельзя бросаться такими возможностями. Я бы и сама рада пойти, но ведь, наверное, нельзя? Только для родителей учеников, верно?

— Ну да. Меня пригласила миссис Эдгар Мартиндейл. Она входит в попечительский совет.

— Ну так и делай, что она говорит. Она хочет, чтобы ты о чем-то конкретном говорил? Если нужна моя помощь, материал собрать или что еще, я готова.

— В школе хотят добыть денег, ну, и Эдгар считает, что я должен рассказать, какое это замечательное место — Форт-Пенн и как здорово, что здесь такая великолепная школа, как пансионат мисс Холбрук.

— Вот только не надо задирать нос. Павлин.

— Если еще раз назовешь меня павлином, отшлепаю.

— Что-о?! Да только попробуй, Джек Холлистер, сам увидишь, что будет.

— И что же будет?

— Возьму детей, уйду из дома и больше уж не вернусь, и ты это знаешь.

Он медленно поднял руку.

— Оставь эти дурацкие шутки, — предупредила Эмми. — Женщина, живущая с мужчиной, который ее ударил, не уважает сама себя.

— Самоуважение. Самообладание. Эх вы, женщины.

— Насчет самообладания я ничего не говорила. Это твоя забота, а моя — самоуважение. Ладно, иди умываться. У Нэнси сегодня служба.

— Странно, что ее друзья не зовут меня встретиться с ними.

— Может, Нэнси уже наизусть знает все твои выступления. Может, она сама их произносит среди своих, — засмеялась Эмми.

— Как-то я не заметил, что ты смеешься, когда я приношу чеки домой.

— Короче, бери мыло и умывайся. — Она потрепала его по спине и посмотрела вслед с любовью и признательностью.

В тот год 1 мая выпало на субботу, и неофициально День весны могли пропустить только те отцы учениц школы мисс Холбрук, что были заняты в розничной торговле. Что же касается медиков, дантистов, законников, банкиров и всех остальных, кто в субботу был в принципе свободен от службы, то им строго-настрого было наказано явиться в большую аудиторию на родительский обед; однако же медики и дантисты сослались на необходимость приема пациентов, так что приглашенный оратор оказался лицом к лицу со скептически настроенным собранием законников и банкиров и их жен, настроенных менее скептически. Юристы, специализирующиеся на судебной медицине, расселись так, будто вознамерились оценить выступление Холлистера с профессиональной точки зрения, и выглядели как судьи или актеры шекспировского театра, пришедшие на гастроли какой-то захудалой труппы с водевильным репертуаром. Банкиры, памятуя о предстоящем сборе денег, посматривали на гостя со снисходительной улыбкой заимодавцев, слушающих нищего, которому не на что починить прохудившиеся башмаки.

Ведущая, Мэри Уолл, представила собравшимся Холлистера:

— На моей памяти, а живу я в этом городе уже долго, никто не завоевывал Форт-Пенн столь стремительно и вместе с тем столь великодушно, как джентльмен, которого я вам собираюсь представить. Разумеется, всем нам известна его завидная репутация в мире журналистики, куда он последовал за своим отцом. Точно так же все мы наслышаны о мастерстве, которое он раньше демонстрировал на футбольном ристалище, будучи студентом нашего родного форт-пеннского университета. Знаем мы его и как офицера корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки, в качестве коего он стяжал честь и славу нашему городу и стране…

(«Какой ужас», — пробормотала Бетти Мартиндейл.)

(«Она из года в год становится все хуже», — подтвердила Грейс.)

— …Но чего мы не знали, по крайней мере до первого января наступившего года, так это еще одного потаенного таланта, который наш гость доныне держал под спудом, и это его, заявляю с уверенностью, несравненный литературный дар. Можно ли поверить, что слава о нашем «Часовом» достигла самых отдаленных границ англоязычного мира благодаря колонке «Пилюли», которая буквально разошлась на цитаты? И тем не менее это так. Журналы и газеты на части рвут его острые замечания, колющие, как рапира, и одновременно отмеченные доброй мудростью, столь редкой в столь молодом возрасте. Форт-Пенн может смело гордиться тем, что благодаря этой колонке мы прославимся во всех штатах нашего Союза, да и за границей тоже. Я имею в виду Канаду и другие англоговорящие страны. И всем этим мы обязаны выдающемуся таланту человека, который родился, вырос и получил образование в нашем родном городе. Таким образом, мне доставляет огромное удовольствие представить вам мистера Джека Холлистера, прославленного Дж. X., газета «Часовой».

(«Будь я на месте Джорджа, — фыркнула Бетти, — отвела бы ее домой и задала хорошую трепку».)

(«Как тебе это нравится — „Джек“? Она что, знает его как Джека? Его зовут Джон», — возмутилась Грейс.).

В тот момент до Бетти вдруг дошло то, о чем прежде она не знала, и не хотела знать, и приучила себя не задавать вопросов. Даже сейчас она гнала от себя эту мысль, но тщетно. Если бы Грейс произнесла имя Джека всего раз, это осталось бы незамеченным, но она назвала его дважды, притом подряд, и Бетти сразу вспомнился разговор с мисс Кармоди и предположение сиделки, что Джек — сын Грейс. Сейчас оно прозвучало в точности так, как, наверное, в бреду Грейс, хотя сама она при этом не присутствовала. Только одно радовало: это было в забытьи, Грейс сама не представляет, что называла это имя. Так что можно наблюдать за ней, не вызывая подозрений.

Холлистер встал, и если до этого у Бетти какие-то сомнения и оставались, то теперь исчезли. Для этого было достаточно взглянуть на ничего не подозревающую Грейс. Она не улыбалась, но сама ее внешность — изгиб рта, выражение глаз, чуть склоненная голова — выражала спокойную сосредоточенность влюбленной женщины. По окончании представления она зааплодировала, но как-то безучастно, словно по указанию извне, и действительно такое указание последовало — со стороны Мэри Уолл, которая дирижировала аплодисментами. Бетти не особенно прислушивалась к выступлению, в отличие от Грейс, которая, похоже, ловила каждое слово, и аплодировала так же безучастно, в унисон с другими собравшимися. Через двадцать минут Холлистер вернулся на свое место, а Мэри вновь поднялась и предоставила слово Хэму Шофшталю, который сразу взял быка за рога: по кругу пошли подписные карточки, и Хэм объявил нечто вроде конкурса: кто первым подпишется на пять тысяч долларов. По проходу сновали ученицы старших классов, собиравшие карточки. Желающих выложить названную сумму вроде не находилось, и Хэм решил, что пора действовать самому. Грейс заполнила листок, сложила его пополам и подозвала одну из учениц.

— Бетти, ты тоже можешь отдать ей свою, — предложила она.

— Мы подписываемся на тысячу. — Бетти протянула девушке свою карточку.

— Пошли, — встала Грейс.

Они уже выходили из здания, когда послышался голос Хэма:

— Миссис Сидни Тейт, пять тысяч долларов. — Он на секунду замолчал. — Грейс, вы здесь?

— Только что ушла, — прошелестело по залу.

— Я не собираюсь задерживаться, — на ходу бросила Грейс Бетти. — Анна просила. Сейчас, только поздороваюсь с твоими девочками — и пойду. Ага, вот они.

Они обменялись парой слов с Анной и дочерьми Бетти, и Бетти спросила:

— Может, мне с тобой домой поехать?

— Но ведь ты должна быть здесь.

— Пожалуй. Но не потому, что мои получают какие-то премии. Ничего такого они не выиграли. Но именно поэтому и надо остаться — чтобы матери отличниц не решили, будто я ухожу потому, что мои дети остались ни с чем.

— А разве нынче утром никто из твоих не отличился?

— Бетси стала второй в прыжках в высоту. Хороший вид спорта для девочек.

— А Анна взяла второе место в теннисных парах. Ладно, может, все же покатаемся?

— Ты действительно этого хочешь?

— Можешь не сомневаться.

— Что ж, почему бы и нет. Я и так на этой неделе каждый день здесь бывала. Да и все равно публика будет только рада, если останется Эдгар, а не я. Мое отсутствие и не заметят. Ты где машину поставила?

— Я на «пирсе», но Чарлз отвезет нас домой, и там пересядем на «форд». Только за рулем — ты.

— Идет, — согласилась Бетти.

Так они и сделали, и Бетти, заводя машину, спросила:

— Куда едем?

— Да куда угодно.

— И все же — север, юг, восток, запад?

— Давай на юг, бог знает сколько лет не ездила в этом направлении. Только не по магистрали.

— Вот уж не знаю, Грейс. Весной проселочные дороги сильно разбиты. — Они двинулись на юг.

— Ладно, там видно будет. Застрянем, пусть думают, что мы с тобой медсестры из ассоциации «Дочери короля».

— Да кто в это поверит?

— Что ты — любой, ты же выглядишь здоровой. Ну а я все еще инвалид.

— Ничего подобного.

— Да брось ты, — отмахнулась Грейс. — Вся эта публика за обедом, они меня впервые видят после болезни, так иные от страха просто шарахались. Я, конечно, стараюсь поправиться, набрать вес, но, оказывается, на это надо больше времени, чем я думала. И прежней силы пока нет. Господи, подумать только, как все было когда-то. Подъем в семь утра, трое детей собираются в школу. Сидни их отвозит. Обед дома, потом в город за покупками, опять домой. Играю с детьми, помогаю готовить уроки. Ужин где-нибудь у друзей, ложусь в час ночи, а в семь снова на ногах.

— Но ведь не каждый день так было, Грейс, сама знаешь, не каждый.

— Конечно, нет, но раз-два в неделю это точно, а иногда и чаще. А нынче я дня бы не выдержала в таком режиме.

— Естественно. Ты ведь болела, едва не померла.

— Едва не померла? Ничего подобного. Да, мне было не по себе, иногда больно, сама себя ненавидела, то в жар бросало, то в холод, злилась. Но об аде, рае или смертном пороге и мысли не было. Верно, немного побаивалась, что помру, но это не был страх попасть в ад или сделаться жертвой гнева Божьего, просто не хотелось что-нибудь упустить. Праведницей меня не назовешь. Совсем наоборот. И коли уж я оказалась на пороге смерти, может, многим было бы лучше, толкни я дверь посильнее.

— Что оказалась, это точно. В ту ночь с субботы на воскресенье доктор О’Брайан совсем надежду потерял, думал, не выживешь.

— Когда же ты наконец решишь, чего хочешь в благодарность за свою доброту? Смотри, будешь тянуть, сама являюсь к тебе как-нибудь, осмотрюсь в доме, а потом куплю, что тебе не нужно.

— Не увиливай, Грейс. Я хочу понять, почему ты не радуешься выздоровлению.

— Это ты не увиливай. Что тебе все же нужно для дома?

— Викторолу, да побольше.

— Этого мало, к тому же викторолу ты и сама можешь выбрать. Я же хочу, чтобы это было что-нибудь такое, на что ты будешь смотреть и думать обо мне, — обо мне, а не о той женщине, что попросила у тебя каплю виски, а потом оккупировала дом вместе со своей семьей, двумя сиделками, врачом и бог знает кем еще. Эдгар отказывается взять даже цент, ты — принять подарок. Знаешь, заставлять чувствовать другого обязанным — плохой способ сохранить друзей. Не то чтобы я мечтала рассчитаться с тобой, но я хотя бы заставила себя поверить, что попыталась.

— По-моему, ты уже поправляешься, что-то больно разворчалась.

— Сказать тебе по совести, меня действительно мало волнует, поправляюсь я или нет.

— В тот день, когда заболела, ты говорила мне…

— Помню, — остановила ее Грейс. — А вот в бреду я что-нибудь говорила? Давно хотела тебя спросить, да все не решалась.

— Э-э…

— Так говорила или нет? Вижу, говорила. Тогда что? Может, эта Кармоди слышала?

— Откуда мне знать, что она слышала?

— Ну же, выкладывай. — Грейс подалась вперед и искоса посмотрела на подругу.

— Вот все, что я знаю. — И Бетти пересказала разговор с сиделкой, когда та выпытывала, как зовут сына Грейс.

— Ясно. И это все? Сама ты ничего не слышала?

— Нет, но я знаю, о ком идет речь.

— О Господи, только не это! Ничего ты не знаешь, Бетти! Пожалуйста, скажи, что не знаешь. Это просто невозможно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал. Ни один человек на свете. Но как ты узнала? И почему ты вдруг решила, что знаешь? Я же была так осторожна… не верю тебе. Ну, кто это? Можешь ограничиться инициалами.

— Вот по инициалам-то как раз его сейчас знают больше, чем по полному имени.

— Стало быть, действительно знаешь, — негромко проговорила Грейс. — Но откуда? Ведь я ничего такого не сделала и не сказала.

— В каком-то смысле и то и другое. — И Бетти объяснила, как она догадалась, что это Холлистер.

— Ну, теперь сама видишь, что я права, — дело безнадежное, — вздохнула Грейс.

— Увы.

— Так ты согласна, что тут все безнадежно?

— Согласна, — кивнула Бетти. — Ты не хочешь, конечно, чтобы соглашалась, но ничего не поделаешь.

— Признайся, — улыбнулась Грейс, — что это тебе только доставляет удовольствие.

— Не спорю. Слушай, Грейс, отчего ты не выходишь замуж?

— Хороший вопрос, а главное, своевременный, ведь ты только что узнала, в кого я влюблена. Но ты ведь не за него меня сватаешь, верно?

— Естественно, нет. Тебе бы надо выйти за кого-нибудь вроде Брока. То есть за человека, который на несколько лет тебя старше, хваткий, богатый. За кого-нибудь, кто, как говорится, готов сходить налево.

— То есть поволочиться за женщинами?

— Ну да.

— Ни за что не выйду за такого. Насколько я понимаю, этот воображаемый мужчина должен мириться с тем, что и я могу сходить налево?

— Да, если у него хватит мозгов.

— Знаешь что, Бетти, давай оставим этот разговор. Похоже, ты считаешь меня законченной шлюхой.

— Ничего подобного. Но если бы ты была замужем…

— Я и была замужем, — перебила ее Грейс.

— А за все те годы только раз сбилась с пути.

— А ты хоть раз сбивалась?

— Нет, но я не красива. На меня в этом смысле никто бы даже внимания не обратил.

— А тебя когда-нибудь соблазняли?

— То есть хотели?

— Да.

— Хотели и хотят. Я люблю Эдгара, но… позволь сказать тебе кое-что.

— Да?

— Если бы Сидни захотел, я бы уступила. Он мне всегда нравился.

— Но ничего такого между вами не было?

— Нет, никогда. В его присутствии я всегда смущалась, может, как раз потому, что он мне нравился. А Роджер Бэннон… Его я как раз терпеть не могла, но как самец… словом, Грейс, я вполне понимаю, как все это у вас могло случиться.

— А этот? — спросила Грейс.

— Нет. Помимо всего прочего, он слишком молод, слишком… словом, молод. Тут мы с тобой расходимся.

— И хорошо, что расходимся, хотя почему это хорошо или плохо, сама не знаю.

— Хорошо, хорошо.

— Поворачивай на Эмеривилл. Съезжай с главной дороги, — скомандовала Грейс.

Они свернули с шоссе и поехали по той самой дороге, где у Грейс было свидание с Холлистером.

— Ну и ухабы, — пробормотала Бетти.

— У тех сикамор можно развернуться.

— Вижу, ты знаешь эту дорогу.

— Да. Видишь того типа на культиваторе? На вспаханном поле?

— Вижу.

— У него есть навозоразбрасыватель «Диринг».

— А кто это?

— Понятия не имею. Знаю только, что у него есть навозоразбрасыватель «Диринг». И дорогу тоже знаю.

— И зачем тебя сюда понесло?

— Ты хочешь сказать, сейчас? Сегодня?

— Ну да.

— Посмотреть, смогу ли я в себе разобраться.

— Ну и как, разобралась?

— Да, но ничего нового не узнала.

— Печально.

— Почему же?

— Выходит, ты не изменилась.

— Ни капли. Разве я тебе только что не сказала? Ты права, я действительно дурная женщина. Но кое-что я все же могу сказать в свое оправдание. По-моему, ты тоже дурная женщина. И не потому, что тебе нравился Сидни и не нравился Роджер Бэннон. А потому, что ты предлагала мне выйти за кого-нибудь замуж. Я могла бы найти себе мужа, о каком ты говорила. Пола Райхельдерфера. Но я не вышла за него. Уж этого-то я по крайней мере не сделала, миссис Мартиндейл.

— А я никогда и не утверждала, будто я не дурная женщина. — Бетти отвела взгляд от дороги и с улыбкой посмотрела на Грейс. Та улыбнулась в ответ. — Будь у меня твоя внешность, берегись Форт-Пенн!

— Будь у меня моя внешность, берегись Форт-Пенн! — сказала Грейс. Обе расхохотались, но вскоре смех оборвался, и обратный путь до дома Бетти они проделали в молчании. Обе решили, что Грейс достаточно окрепла, чтобы самостоятельно доехать оттуда до Второй улицы, благо это совсем недалеко. Бетти вышла, и Грейс пересела на водительское место.

— Спасибо тебе, спасибо за все, — сказала она.

— Не за что. И ни о чем не надо беспокоиться. Да, тут дело безнадежное, но, думаю, в конце концов это только к лучшему.

— В том смысле, что я сделаюсь благородной дамой.

— Надеюсь, нет, но хотя бы более или менее довольной жизнью женщиной. К тому же у тебя будет по меньшей мере одно преимущество перед женщинами, оказавшимися в похожих обстоятельствах.

— И что же это за преимущество? — полюбопытствовала Грейс.

— Ты точно знаешь, где был твой парень всю неделю и с кем встречался.

— Откуда? А, ты имеешь в виду колонку.

— Ну да, ведь она выходит каждую субботу.

— Все верно, только если он пишет правду.

— Ну, про себя-то уж точно. И мне это нравится, хотя не могу не заметить, что слишком уж мало места себе оставляет для частной жизни.

— Гм. Ну что ж, еще раз спасибо, Бетти. Увидимся во вторник, а может, и раньше, — попрощалась Грейс.

(Субботняя колонка Холлистера выстраивалась по шаблону, не им придуманному: он повествовал о своих ежедневных делах за всю неделю, стараясь называть как можно больше имен. Она занимала второе место по популярности, а наибольший успех у читателей имела пятничная публикация — колонка о его личной жизни. Автору-то она как раз была меньше всего по душе, а больше — понедельничная, стоящая, напротив, в самом низу читательского спроса, зато обильно цитируемая в «Литерари дайджест» и других изданиях.

По понедельникам он комментировал газетные публикации, а также серьезные и несерьезные события.

По вторникам обычно делился впечатлениями о спортивных состязаниях.

По средам публиковалось то, что он называл колонкой графства, материал для которой собирал, разъезжая по городкам и селениям графства Несквехела, болтая с почтальонами, бакалейщиками и фермерами. Это было скучное занятие, но отделу распространения нравилось.

По пятницам темой материала становилась собственная машина, собственный вес, гастрономические пристрастия и антипатии, ремонтные работы в доме, неприязнь к занятиям в саду, усы, жена и дети, иногда — работа. Он всячески старался предстать перед читателями эдаким средненьким американцем: трудолюбивым, но не особенно ловким в обращении с инструментами, предохранителями и пробками; любящим свой автомобиль, который назвал Гастоном, в честь Гастона Шевроле; в меру тщеславным, да и то подсмеивающимся над своим тщеславием. Детей он называл «мисс Дж.» и «мистер Б.», Эмми — герцогиней, и в самом непродолжительном времени так же стали ее называть друзья. Ей это нравилось, но что касается детей, она настаивала, чтобы поминал он их как можно реже.)

— Я знаю одного политика, — сказал Холлистер Мэри, — он живет в Аллентауне, но у него и здесь есть квартира, бывает он в ней не часто.

— Но ведь он поймет, что это для тебя.

— Ты сама-то уверена, что хочешь этого?

— Да, но только потому, что хочешь ты. Надо быть честной с собой.

— Тогда поговорю с ним. Это неплохой малый, и работа его как раз в том и заключается, чтобы оказывать услуги. Он занимается лоббированием. Когда-то у него в Форт-Пенне был дом, теперь — просто квартира.

— Как его зовут?

— Эд Уотчел.

— Слышала про такого. Вроде он попойки здесь устраивал.

— Он самый.

— Тогда я бы предпочла, чтобы это был кто-нибудь другой. Хорошо бы он не знал, что это для тебя. Можно так сделать?

— Уотчел не верит в существование хороших людей, поэтому ничуть не удивится.

— Может, он и прав, и таких людей действительно нет. Хотя я считала себя хорошей.

— Эд, можно попросить вас о небольшом одолжении, — обратился Холлистер к Уотчелу, столкнувшись с ним в холле спортивного клуба.

— Все, что в моих силах или в силах тех, кого я знаю. Выкладывай.

— К политике это не имеет отношения, — оговорился Холлистер.

— Ясно. — Уотчел прищурился и усмехнулся. — Если речь идет о спиртном, могу достать лучшего довоенного, и если немного, то совсем задаром. Беспошлинный товар. Но ты слишком молод, чтобы беспокоиться о спиртном, так что у меня есть подозрение, что речь идет о прекрасном поле.

— В точку, — признался Холлистер.

— Положил на кого-то глаз, Джек?

— Не совсем. Положил глаз, это верно, но вам об этом знать не обязательно. И никому другому, если ты понимаешь, о чем я.

— Чего ж тут не понять? Хочешь поразвлечься с девчонкой в моей маленькой берлоге? На сей раз, надеюсь, не ошибся?

— Ничуть.

— Сегодня вечером?

— Нет, но чем раньше, тем лучше.

— Ну, в таких делах всегда чем раньше, тем лучше. А в твоем возрасте чем чаще, тем лучше. Ладно, завтра утром я уезжаю в Вашингтон и вернусь в понедельник семнадцатого. Так что в твоем распоряжении неделя. А после первого июня, если угодно, квартира твоя на все лето. Я собираюсь запереть ее, но ключ может храниться у тебя.

— А разве вы не приезжаете летом в Форт-Пенн?

— Приезжаю, но теперь, когда в этом славном городе появилась наконец приличная гостиница, я останавливаюсь там. А к квартире не подойду на пушечный выстрел, так что можешь не волноваться, на месте преступления не застану. Проблема может быть разве что с бельем, а в во всем остальном кровать, спиртное, книги — в полном твоем распоряжении, и с наилучшими пожеланиями. Не сомневаюсь, что ты проведешь много счастливых часов в обществе книг.

— Я тоже в этом уверен.

— Между прочим, у меня там есть книги, которые творят чудеса, когда никакие уловки и уговоры не помогают. Ты найдешь их на полке за «Всемирной историей» Ридпата. Где оставить ключ? Впрочем, знаю, здесь, в клубе, в твоем почтовом ящике. Пусть будет у тебя, а перед тем как уехать на лето, свяжусь с тобой, просто чтобы убедиться, что все в порядке. Могу лишь позавидовать тебе, когда-то и я частенько попадал в подобные ситуации. Мир мне ничего не должен, буквально ничего. Я как раз думал об этом, перед тем как ты подошел. Итак, завтра утренним поездом я уезжаю в Вашингтон, и скорее всего мой арап выметется из дома в ту же самую минуту. Удачи, развлекайся как можешь. Ключ найдешь завтра в почтовом ящике. Я положу его в конверт и пришлю с Уильямом после завтрака. Квартира на втором этаже, ну да ты и сам знаешь. Магазин обоев на первом, я на втором, а на третьем живет дама — приятельница одного из наших законодателей из Питсбурга. Все мы занимаемся своим делом, и, если бы этому правилу следовал каждый, жизнь стала бы намного лучше. Но тогда в ней не осталось бы места лоббистам.

— А мне — куда идти? Большое спасибо, Эд. Надеюсь, не нужно уверять, как я ценю вашу помощь.

— Все нормально. В свое время я тоже заигрывал с Купидоном, и он мне тоже помогал. Пока, Джек.

В купальном халате и шлепанцах Эмми сидела в гостиной и перебирала белье в корзине.

— Ты мне звонила? — спросил Джек. — На работу.

— Когда?

— Ну, не знаю точно, примерно час назад. Я выходил в туалет, а когда возвращался, услышал, что на столе звонит телефон, но не успел снять трубку. Подумал, не ты ли.

— Ах вот как.

— Ну да. Так это ты была?

— Нет, час назад я тебе не звонила.

— Ну, может, раньше.

— Ты где обедал?

— В греческом ресторане.

— Колонку написал?

— Конечно. Мне попался один довоенный номер журнала «Колльерс». — Это была правда — колонку он написал еще в первой половине дня. — Старые рекламные объявления и все такое прочее.

— С кем ты обедал?

— Ни с кем. Перекусил прямо у стойки. Так когда ты звонила?

— В половине седьмого, в семь, в половине восьмого, девятого, десятого. Потом бросила.

— Забегался, то выходишь, то возвращаешься. А что, что-нибудь срочное?

— Первый раз я хотела попросить тебя купить бутылку растительного масла. У нас закончилось, а из дома выйти я не могла. Но на третий или четвертый просто любопытно стало, ответишь ты или нет. Не ответил. Тебя там не было.

— Говорю же, заходишь-выходишь. Ваша честь, я протестую против подобного способа ведения допроса. Из этого следует, что…

— И Грейс Тейт тоже не было.

— Что-о?!

— Тебя не было весь вечер. Кроули три раза поднимал трубку. И Грейс Тейт тоже не было.

— Ты в своем уме?

— Если и нет, то удивляться нечему.

— О чем ты вообще говоришь… Грейс Тейт.

— Я звонила ей домой, ее не оказалось на месте.

— Точно спятила. Ведь подумают же, что… Слушай, что ты наделала? Неужели ты и впрямь ей домой звонила?

— Ты что, плохо слышишь? Я позвонила ей домой, попросила позвать к телефону. И мне ответили, что хозяйки нет дома, ушла куда-то. После чего я повесила трубку.

— Слава Богу, хоть не подумали, что какая-то сумасшедшая звонит. Ладно, я пошел спать.

— Где ты был сегодня вечером?

— Да презирать себя буду, если стану докладывать, где был. Сегодня или не сегодня.

— Я насквозь тебя вижу. Лицемер несчастный, ты, наверное, думаешь, как бы использовать эту ссору в качестве предлога. Притворяешься примерным мужем и отцом. Ладно, можешь сколько угодно дурака из себя строить, но я в этом не участвую. И дети тоже. Красавчик для богатой шлюхи, вот кто ты такой. Не приближайся ко мне!

— А ты, идиотка, сучка этакая, не размахивай ножницами. Надо же, домой миссис Тейт звонит. А если бы она сама взяла трубку?

— Я бы поняла, что она дома. Но ее не было, понимаешь? Она куда-то ушла на весь вечер.

— Ну позвони сейчас, ради Бога, позвони. Еще не поздно.

— Пошел-ка ты, звезда футбола. Герой войны. Любимец публики.

Горячая война между Эмми и Холлистером перешла в холодную, что они с успехом скрывали от детей, но разговоры их свелись в основном к выяснению отношений. Сердитая убежденность Эмми сменилась гневными подозрениями, теми неопределенными подозрениями, которые возникают за отсутствием доказательств, и тяжелыми сомнениями. С наступлением лета она все еще была полна этих сомнений, но нетерпеливо ждала, что ей укажут на ошибку. Однако Холлистер игнорировал ее примирительные улыбки.

Сегодня хозяйкой бридж-клуба была Натали Борденер, ее очередь. Игра закончилась немного раньше обычного, и Натали начала опрос, кто чем занимается Четвертого июля. Выяснилось, что Кларксоны еще в июне уезжают в Мэн, Джордж и Мэри Уолл будут на праздники в Эдгартауне. Мартиндейлы? Те проводят июль на ферме у Грейс. А что? Оказывается, Натали собирает компанию для поездки в Гиббсвилл, когда там организуется летняя Ассамблея. Четвертое июля в этом году попадает на воскресенье, потому Ассамблея соберется второго. По правилам сельского клуба субботние танцы заканчиваются около часа ночи, но в связи с Ассамблеей это правило на время ее работы не действует. Так почему бы Бетти с Эдгаром и Грейс не составить компанию Натали и Скотту в Гиббсвилле, сходить на танцы, а переночевать можно у нее дома и на следующий же день вернуться и провести большую часть Четвертого июля на ферме с детьми?

Мартиндейлы и Грейс машинально отмахнулись от предложения, но, поскольку никаких видимых причин для отказа у них не было, уехали они от Натали как ее потенциальные гости в Гиббсвилле.

— Уж если моя золовка что-нибудь вобьет себе в голову, остановить ее трудно, — заметила Бетти в машине.

— Да, организатор она что надо, — подтвердил Эдгар.

— Черт, и зачем я только согласилась? — вздохнула Грейс. — Я ведь никого не знаю в Гиббсвилле.

— Справедливости ради надо признать, Грейс, что, бывало, мы там неплохо время проводили, — сказал Эдгар. — Люди гостеприимные. Впервые мы туда поехали на свадьбу Натали и Скотти.

— Гостеприимные люди… ну, сама я не из таких, потому судить не могу. Разумеется, я не такое, как ваше, имею в виду гостеприимство. Я говорю о гостеприимстве напоказ, оптом, когда все такие милые, такие славные. Я сама предпочитаю выбирать себе друзей, наверное, поэтому у меня их так мало. В общем, я сваляла дурака, согласившись поехать в Гиббсвилл.

— Если едем мы, то и ты должна ехать, Грейс, а нам, похоже, никуда не деться, — сказала Бетти. — Если хочешь знать мое мнение, то все это ради того, чтобы ты побывала у Натали дома и своими глазами увидела, из какой хорошей семьи она происходит.

— Я? Почему именно я? Я и так не сомневаюсь, что она из уважаемой семьи. Разве я вообще когда-нибудь затевала разговор на эту тему?

— Нет, но Натали кажется, что ты посматриваешь на нее сверху вниз.

— О Господи. Мне приходится оставлять свой удобный, прохладный, чудесный, только что отремонтированный дом только потому, что Натали… Ну отчего Скотти не женился на какой-нибудь девушке из Форт-Пенна?

Все трое отправились в Гиббсвилл на «пирлессе» Эдгара. Приехали они как раз к началу большого чаепития, на которое собралось по меньшей мере полсотни мужчин и женщин, всем за тридцать, не более и не менее дружелюбных, чем те, что встречаются на подобных сходках подобных людей на всем восточном побережье. Какой-то мужчина сказал Грейс, что учился с Сидни в Йеле, но она не успела даже узнать его имени, как Натали потащила ее знакомить с кем-то еще. То же самое повторилось, когда к ней подошел другой мужчина и представился знакомым Брока. Доктор, имени которого она не запомнила, сообщил Грейс, что после пневмонии — ведь она переболела пневмонией, не так ли? — ей бы лучше пожить на высоте Гиббсвилла, чем внизу, в Форт-Пенне. Грейс признала, что пневмония действительно была, но, надо надеяться, это не бросается в глаза. Он заверил ее, что распознать бывшую болезнь может только медик. Тут подошла Бетти и увела ее куда-то, а около семи гости начали расходиться. Через двадцать минут не осталось никого. Грейс немного вздремнула и, переодевшись к ужину, в девять спустилась вниз. Именно к девяти были приглашены гости, но появляться они начали только в половине десятого. Иные участвовали и в чаепитии. На мужчинах были светлые фланелевые брюки, голубые пиджаки из саржи и галстуки-самовязы. Все были одеты совершенно одинаково, разве что галстуки немного различались, у одних однотонные, у других в полоску. Нынешний кавалер Грейс носил галстук в красно-голубую полоску, что свидетельствовало о его принадлежности не к Пенсильванскому университету, а нью-йоркскому теннисному клубу. На протяжении вечера этот факт упорно внедрялся в сознание Грейс: Нед Майнор был единственным в Гиббсвилле мужчиной, кто входил в этот клуб. Он приходился кузеном матери Натали — холостяк за пятьдесят, останавливавшийся на ночлег в клубах, в каком бы городе ни оказался: если в Гиббсвилле, то в Гиббсвиллском клубе; если в Филадельфии, то в клубе «Ракетка»; если в Нью-Йорке, то в теннисном клубе; если в Бостоне — там же. Он держал лошадь и ездил на темно-красном «пирсе-эрроу» с откидывающимся верхом. Он каждый день играл в бридж, был лично знаком с Уайтхедом и неизменно призывался в качестве арбитра для решения споров, возникающих за карточным столом. Он был чемпионом графства по теннису, играл в гольф и брал уроки танцев у Айрин и Вернона Касл. Все эти факты выяснились и до, и во время, и после ужина. И еще одно поведал он уже лично Грейс, в машине: он был не знаком с Сидни, но также был членом «Мертвой головы» и во время нечастых посещений Форт-Пенна (где он, разумеется, останавливался в местном клубе) не раз испытывал соблазн представиться Сидни, который, по словам Пола Райхельдерфера, был весьма и весьма славным джентльменом.

Танцы были в полном разгаре, когда в загородном клубе появилась Натали со своими гостями. В какой-то момент Бетти осталась наедине с Грейс и поинтересовалась, как там она уживается с Недом Майнором.

— Все нормально, все нормально, — махнула рукой Грейс. — Только почему он живет в Гиббсвилле? По-моему, для него там не место.

— Это почему же, потому что он выглядит как эльф?

— Ну да… да.

— Самое забавное, что это совершенно не так. Или не совсем так. Сама убедишься под конец вечера. Всю первую половину он может вести себя как примерный коротышка, а позже попытается затащить тебя в укромный уголок. Я на себе это испытала, так что гляди в оба.

Загремели барабаны, загрохотала медь тарелок.

— Дамы и господа! — провозгласил дирижер. — Позвольте объявить свободный танец. Дамы меняют кавалеров. Свободный танец! Спасибо.

— Здо-о-о-рово! — воскликнул молодой человек, оказавшийся рядом с Грейс. Он круто обернулся, посмотрел ей прямо в лицо, поклонился и сказал:

— Этот танец — наш.

— Не думаю, — покачала головой Грейс.

— Пожалуй, я тоже. — Молодой человек, на вид лет двадцати, был строен и высок, одет в голубой пиджак с четырьмя пуговицами и светлые фланелевые брюки. — И вот почему. — Грейс повернулась и увидела ожидающего ее Неда Майнора.

— Добрый вечер, Нед, — поклонился молодой человек.

— Добрый вечер.

Кто-то еще подошел к Бетти:

— Наш танец.

— Извините, но я жду мужа.

— И давно?

— Несколько минут.

— А я вас — всю жизнь. Пошли, пошли, пошли, пошли, пошли.

— Извините, но вот он, — покачала головой Бетти.

Грейс и Майнор закружились в вальсе, но не успели они пройти и круга по залу, как молодой человек похлопал Майнора по плечу:

— Извините, Нед.

— Извинись перед своей тетушкой, не мешай, — огрызнулся Майнор.

— Извините, Нед, — настойчиво повторил молодой человек, — дамы меняют кавалеров. А вы пока отдохните.

— Эй, ты даже не знаком с этой дамой, и более того…

— Ничего страшного, я не против, — вмешалась Грейс.

— Пока, Нед. — Молодой человек увлек Грейс в танце. — Спасибо, что согласились потанцевать, и добро пожаловать в наш прекрасный город. Я слышал, у нас ожидается пожар, и точно. Вы — королева, миссис Тейт, настоящая королева.

— Да ну? А откуда вы знаете мое имя?

— Как не знать. Вы закрываете… нет, так не говорят: закрываете счет. Вы превосходите все мои ожидания. Вы самая тонкая, самая красивая. Нет, снова не так. Но поверьте, миссис Тейт, все это от души, за каждое слово отвечаю. Не выпьете со мной немного виски?

— Пожалуй, нет, спасибо. Мне нравится танцевать с хорошими танцорами.

— Мне тоже, и вы — лучшая, только сейчас мне больше всего хочется увести вас куда-нибудь и выразить наедине свое восхищение вами.

— Спасибо, но у вас здесь неплохо получается.

— Вроде танец кончается — ну и хорошо! Теперь никто вас у меня не отобьет. А тогда и волноваться не о чем. Все же как насчет виски? У меня тут за колонной припрятана бутылочка ржаного, отец подарил, и если бы вы согласились выпить со мной бокальчик, я выразил бы вам свое восхищение.

— Я бы лучше сигарету выкурила.

— Слушаю, мэм. — Он прошел с ней в угол террасы и предложил сигарету.

— А вы пейте себе на здоровье, — предложила Грейс.

— Нет, лучше посидим да потолкуем. — Молодой человек принес стулья, и оба сели.

— Так откуда все-таки вы узнали мое имя?

— Говорю же, миссис Тейт, вас все знают. Моя девушка — кузина Натали Уолкер. То есть миссис Борденер. Таким образом, она и Неду Майнору приходится кузиной, но для Натали это имеет большее значение, чем для меня. Нед меня не любит, а я не люблю Неда. Впрочем, нет, Неда нельзя не любить.

— А с кем вы сегодня? Как зовут вашу девушку?

— Каролин Уолкер. Она где-то здесь. Впрочем, она не совсем моя девушка, просто я привык так говорить… э-э… в затруднительные моменты жизни. Честно говоря, я даже не знаю, с кем она пришла сюда.

— Вы учитесь где-нибудь?

— Да, в колледже Лафайет, Истон, Пенсильвания. Репутация у меня сомнительная.

— Мой отец там учился, — заметила Грейс.

— Да ну? Здорово. Мой тоже. А к какому братству он принадлежал?

— «Зета пси».

— Черт, жаль, что я не там, но, в конце концов, «Зета пси» и «Дека» не так уж далеки друг от друга. Туда много кто поступает, кого бы и мы не прочь заполучить, и наоборот.

— Да, отец часто говорил, что там хорошие ребята. А ваш отец тоже из «Дека»?

— Нет, «Фи дельта тета». А вы с ним знакомы? А с матерью?

— Так вы даже не представились, — улыбнулась Грейс.

— Джулиан Инглиш. Мой отец — доктор Инглиш. Они с матерью были сегодня на вашем взрослом чаепитии. Мне двадцать, поэтому многое проходит мимо. Я не был на этой проклятой войне…

— Прошу вас, Джулиан!

— Что? Я что-нибудь не так сказал? Честное слово, мне меньше всего хотелось бы вас обидеть.

— Да ничего, все в порядке. — Она погладила его по руке. — Просто мой муж собирался на войну, но не успел — умер.

— Извините, ради Бога.

— Ничего, не страшно, — повторила Грейс.

Джулиан щелчком отправил сигарету на лужайку.

— Мне нравится сидеть вот так и разговаривать с вами. — Он с улыбкой повернулся к Грейс. — Пожалуй, никому на свете я бы сейчас этого не сказал.

— Мне тоже нравится, Джулиан. Даже и не думала, что мне здесь может быть так хорошо. — Грейс немного помолчала. — Стало быть, вам всего двадцать?

— Да. А вам?

— Тридцать семь.

— Выходит, вы мне в матери годитесь, — снова улыбнулся он, — но я рад, что это не так.

— Я тоже. — Грейс улыбнулась в ответ. — Ну а теперь пошли-ка потанцуем, либо отведите меня к друзьям.

— Да, отсюда в любом случае лучше уйти, — рассмеялся Джулиан. — Согласны?

— Согласна, согласна. — Она со смехом взяла его под руку, и они направились в бальный зал.

— Нед Майнор не должен менять меня, но ведь наверняка появится. И вы не должны менять партнера, но если старина Нед заупрямится, то потом вообще никаких перемен не будет. Шотландку он танцует, как никто другой.

— А что вы против него имеете? — спросила Грейс.

— Да лучше б и не иметь ничего, миссис Тейт, тогда можно было бы просто так понасмешничать, из любви к искусству. Но честно говоря, зуб на него у меня имеется. Он сказал отцу, что, по его мнению, я слишком молод, чтобы водить машину.

— Как это? Вам возраст позволяет.

— Так это сейчас, а тогда мне было всего двенадцать, и отец узнал, что в его отсутствие я тайком сел за руль, только потому, что он это сказал.

— Джулиан, мне начинает казаться, что вы какой-то распущенный.

— Не более распущенный, чем остальные, но беда в том, что я всегда оказываюсь в ненужном месте, когда полиция появляется.

— Скорее всего вам вообще не следовало бы там быть.

— По-моему, вы так не думаете.

— С чего вы взяли?

— Слишком вы славная, чтобы говорить в таком тоне. У вас сыновья есть?

— Один, учится в Лоренсвилле.

— Повезло ему. Вряд ли вы ему нотации читаете только потому, что вы его мать.

— Я строже, чем вам кажется.

— Строже не строже, а все равно я уверен, что прав. На что угодно готов поспорить, вы не тащите сына на ковер только затем, чтобы послушать собственную проповедь: «Боже Всемогущий, в своей неизреченной мудрости…» — и тому подобное.

— Пусть так, только мне кажется, сорванец вы хороший, да и всегда таким были.

— Ну, и вы девушка не промах, и, надеюсь, всегда такой будете, — парировал Джулиан.

— По-моему, вы начинаете потихоньку наглеть, вам не кажется? — осведомилась Грейс.

— Может быть, но, если вы будете притворяться, что держите их сторону, обнаглею еще больше.

— Ну что вы за человек, право, такие мне еще не встречались.

— А мне такие, как вы, так что не надо портить… Тьфу ты, черт — вот напасть! Привет, Нед, вы не хуже меня знаете, что ту же самую даму приглашать нельзя. Это не по правилам.

— Если бы миссис Тейт была против, не подала бы мне сигнал. Топай, Джулиан.

Все трое стояли у открытой двери на террасу. Юноша смотрел на Грейс в ожидании согласия или возражения и, не дождавшись ни того ни другого, грустно улыбнулся и с поклоном сказал:

— Ну что ж, в таком случае… — Не договорив, он удалился.

— Зря вы это сказали, — обронила Грейс.

— Но вы ведь действительно кивнули мне, — возразил Майнор.

— Да, но не затем, чтобы вы обижали этого мальчика. Просто он чуть-чуть выпил лишнего.

— Я живу в Гиббсвилле, и мы здесь не слишком привыкли потакать его причудам. Парень катится в пропасть. Необузданный, наглый, не понимаю, как отец с матерью мирятся со всем этим.

— Особенно если помнить, что он стащил отцовскую машину, — поддакнула Грейс.

— Ага, вижу, он успел сделать из меня сплетника. Гм. Ну, это с какой стороны посмотреть. Слушайте, может, хватит об этом наглом мальчишке? Кстати, это он сплетник, коли разболтал про эту историю.

— Только сплетничает он по-другому, а ябедничать никогда бы не стал.

— Если вам не хочется танцевать, можно посидеть на веранде. Жаль, что юный мистер Инглиш представил вам меня в столь дурном свете.

Они остановились и вышли на веранду, где по просьбе Натали поставили большой стол. За ним уже сидели, отхлебывая что-то из высоких бокалов, Мартиндейлы, Бординеры и одна пара из Гиббсвилла.

— Надеюсь, миссис Тейт извинит меня. — Майнор кивнул всем присутствующим и удалился, не оставив и тени сомнения в том, что между ним и Грейс произошла какая-то размолвка.

— Что за муха его укусила? — удивился Скотти.

Натали, сохраняя лояльность ко всем, пожала плечами:

— А что? Я ничего не заметила.

— Я ведь не тебя спросил, — сказал Скотти.

— А кого, меня? — поинтересовалась Грейс.

— Ну, ты одна сможешь ответить, — засмеялся Скотти.

— Знаешь что, дорогой, даже если что и произошло, то это не твое собачье дело, — оборвала его Натали.

— Не мое, так не мое, — согласился Скотти. — Грейс, выпьешь чего-нибудь?

— Извините, я на минуту отлучусь. — Грейс неторопливо зашагала, огибая все здание, пока не услышала, а затем и увидела группу людей, среди которых находился и Джулиан Инглиш. При свете кухонных окон они играли на подъездной дорожке в какую-то азартную игру.

— Ставлю полтинник, — сказал кто-то. — Полдоллара.

— Принимаю. — Джулиан швырнул на землю долларовую ассигнацию и взял пятидесятицентовую монету. Грейс подошла к нему и окликнула по имени.

— Хотите сыграть? — повернулся к ней он. — Впрочем, нет, только не вы, миссис Тейт.

— Можно поговорить с вами?

— Извините, не сейчас, я занят.

— Я отниму у вас всего минуту.

— Нужна пятерка, — сказал еще один участник и бросил кости. — Вот черт!

— Чья очередь бросать? Твоя, что ли, Джулиан? — раздался чей-то голос.

Джулиан шагнул вперед и поднял кости.

— На доллар. Кто ответит? — Кто-то положил на землю доллар, и Джулиан бросил кости. — Десять!

— Четыре против одного, — рискованно бросил кто-то.

— На доллар, — принял вызов Джулиан и снова бросил кости. — Десятка! Не уходите, миссис Тейт, вы приносите мне удачу. Ну, кто там еще? Ставлю семь. Семь долларов. — Он поднял руку и принялся перекатывать кости в ладони, пока кто-то вновь не сделал ставку. Джулиан не обращал внимания на Грейс, и она вернулась к столу.

— Я только что принесла кое-кому удачу, — объявила она.

— Кому же? — недоверчиво спросила Бетти.

— А что за тон такой, словно ты сомневаешься? Одному молодому человеку. Они там играют во что-то, и он сам сказал, что я приношу ему удачу.

— Тебе не кажется, что давно пора потанцевать с хозяином? — осведомился Скотти. — А хозяин, если ты не забыла, это я.

На следующий день они уехали еще до обеда, направившись домой через Лайкенс и Милленсбург. Грейс с Бетти устроились сзади, Эдгар сосредоточенно следил за дорогой.

— Ты ведь вчера домой вернулась с Натали, так? — спросила Бетти.

— Да, с мистером Майнором мы как-то не очень поладили. На мой вкус, он слишком хорош.

— Серьезно? А мне показалось, Натали предназначила его тебе в мужья.

— В таком случае она промахнулась. Ну как, хорошо повеселилась?

— Неплохо. Правда, я знаю Гиббсвилл лучше твоего.

— Верно. А я, похоже, произвела не лучшее впечатление. По крайней мере на двоих, один из которых мне очень понравился, а другой не понравился совсем. — И Грейс поведала подруге о своем знакомстве с юным Инглишем.

— Печально, — промолвила та. — Смотри, как бы из-за таких историй на всю субботу и воскресенье не захандрить. Но по крайней мере ты принесла ему удачу, и это поможет исцелить твои раны. Двадцатилетние молодые люди любят, когда у них есть деньги в кармане. Уверена, что ты прощена.

— А я нет. Так и чешутся руки написать ему.

— А вот этого не надо делать, — сказала Бетти.

— Почему это?

— Почему? Ты серьезно? Писать двадцатилетнему мальчишке? Может, тебе понравится, если это письмо вывесят на доске объявлений студенческого братства?

— Так или иначе, я вовсе не уверена, что не напишу ему, — упрямо повторила Грейс.

— Знаешь что, дорогая, иногда мне кажется, что ты просто спятила. Раньше мне казалось, что это Брок у вас такой, но теперь начинаю думать, что и ты.

— Судя по всему, ты уверена, что кто-то из Колдуэллов точно чокнутый. А вот Борденеры всегда такие трезвомыслящие, такие… хотя нет, как же! Разве может вменяемый мужчина жениться на Натали?

— Она такая хорошенькая, а это важно, он поэтому-то голову и потерял.

— Эй, девочки, к Делани не хотите заехать? — окликнул их спереди Эдгар.

— А кто это такие? — спросила Грейс.

— Мистер Делани как-то связан с банком в Лайкенсе, и, кроме того, он клиент Эдгара, — пояснила Бетти. — Тебе в туалет не нужно?

— Нет, — покачала головой Грейс.

— Поехали, — обратилась Бетти к Эдгару.

— Слушай, твоя жена, — пожаловалась Грейс ему, — считает, что я спятила, так что лучше бы ты поскорее довез меня до дома.

— Да, с ней иногда приятно поговорить, — согласился Эдгар. — Не забудьте помахать, если Делани окажутся на террасе. Это славные люди, а машину нашу они знают.

— Потом можешь сказать, что не остановился, потому что с тобой была сумасшедшая, — посоветовала Грейс.

Однажды, когда Мартиндейлы гостили у Грейс на ферме, Эдгар из-за жары вернулся из города раньше обычного. Он поднялся на крыльцо, перекинув через руку летний пиджак и обмахиваясь жесткой соломенной шляпой. Грейс сидела одна.

— Привет, Грейс, — заговорил Эдгар. — В одиночку охраняешь крепость? А где остальные?

— Там, где была бы и я, если б хватило сил. На лодочной станции. Там попрохладнее, тень, вода. Но мне здесь лучше. И по-моему, я умнее их. Да, там им хорошо в прохладе, но ведь назад в гору тащиться, и, попомни мое слово, как вернутся, прямиком в душ направятся.

— Скорее всего. Последую-ка, пожалуй, твоему примеру. Выкурю с тобой сигаретку, потом приму душ и переоденусь. — Эдгар растянулся в гамаке, зажег сигарету, протер очки и положил их на стоявший рядом стол. — О Господи, как же хорошо, что ты пригласила нас пожить здесь. В городе за тридцать. Оскар Тиллингхаст… знаешь его?

— Полисмен?

— Он самый. С ним обморок в обед случился.

— Солнечный удар?

— По-моему, да. Надеюсь, ничего более серьезного. Оскар ведь уже не тот, что был когда-то, немолод.

— А кто молод-то? — вздохнула Грейс.

— Ты, например.

— О нет. Спасибо за комплимент, конечно, но я-то знаю, что это не так.

— Ну да, пневмония, понятно.

— Конечно, только что-то очень долго я выздоравливала. А ведь еще год назад могла бы предложить сыграть смешанную пару.

— Слава Богу, сейчас не предлагаешь. На меня, во всяком случае, можешь не рассчитывать. Как говорят англичане, я — пас. Но выздоровление — это значит, что надо побольше спать и правильно питаться. А я вот замечаю, ты снова начала курить, да и попиваешь понемногу.

— Это моя первая за сегодняшний день сигарета. Нет, вторая, одну выкурила после завтрака. А что касается выпивки… Сколько, по-твоему, коктейлей я выпила за все время, что вы с Бетти здесь?

— Каждый вечер, перед ужином.

— Да, всего один в день, и то не до конца. — Грейс пристально посмотрела на Эдгара: — Вы ведь с Бетти волнуетесь за меня, да?

— Да.

— И дело ведь не только в моем здоровье?

— Да.

— Мы с тобой почти не разговариваем. Бетти — иное дело, она читает мне нотации, дает кучу советов, которым я почти не следую. Но ты-то что обо всем этом думаешь? Как мне себя вести? Что ты говоришь, когда у вас с Бетти заходит обо мне разговор?

— Не знаю, право, — пожал плечами Эдгар. — Обычно считается, что я должен выступать от имени мужского пола, а это, знаешь ли, Грейс, весьма обширная категория людей. Бетти начинает, я продолжаю, и все сказанное мной воспринимается как мужской взгляд на вещи.

— И что же это, хотелось бы услышать, за взгляд?

— Ну, как сказать, если нет конкретной ситуации, где могут быть две точки зрения, женская и мужская? Ведь часто бывает, что и мужчина и женщина смотрят на что-то одинаково.

— Хорошо, скажи мне как мужчина, я веду себя слишком по-мужски?

— По-моему, вопрос следовало бы переформулировать, перефразировать.

— Ладно, давай иначе. Допустим, мужчина видит женщину, его к ней влечет, это ведь нормальная мужская реакция, так?

— В принципе да.

— В таком случае однажды мне встретился такой мужчина.

— Ну, и что дальше? — не понял Эдгар.

— Ничего. Это все.

— A-а, так ты хочешь знать, не было ли, с моей точки зрения, твое поведение в истории с Роджером Бэнноном слишком мужским?

— Да, и это тоже.

— В таком случае ответ — мой ответ — таков: ты вела себя абсолютно по-женски. На дворе 1920-й год, люди стали более просвещенными, чем во времена наших родителей. Более просвещенными — не значит более знающими, просто более честными в объяснении мотивов поведения. Что такое духи́? Духи́ — это всего лишь инструмент мужского поведения в руках женщин. Что такое платье с глубоким вырезом? То же самое. По-мужски женщина начинает вести себя лишь в том случае, если преследует мужчину так, как «по правилам» должен мужчина преследовать женщину. В 1920 году это означает, скажем, телефонный звонок, такой вот способ преследования.

— В моем случае я звонила ему по телефону.

— Что ж, Грейс, в таком случае, полагаю, это можно назвать мужским поведением. Это, извини за выражение, техника нападающего, мужская техника, в отличие от платья с глубоким вырезом, являющего собой технику женскую. Не думаю, что на нашем веку и в условиях нашей культуры женщина сможет позволить себе проявить инициативу, избежав при этом старого определения «нападающий». А может, так будет всегда. Это возвращает нас к основам. Жеребец чует кобылу за милю и устремляется за ней. Но опять-таки извините за прямоту, духи-то чьи? Кобылы, разумеется. Мне кажется, людям не нравится, и наша культура отвергает, что женщина душится и в то же самое время преследует жеребца. Это неправильно. Предполагается, что кобыла пользуется определенными духами, запах которых доносится до жеребца, оказавшегося на самом близком к ней расстоянии. И если какая-нибудь кобыла… э-э… летит что есть духу к забору, чтобы убедиться, что жеребец почуял запах ее духов, других кобыл это возмущает и они вполне могут залягать ее до смерти.

— В настоящем бою лошади кусаются, а не лягаются, — возразила Грейс. — Таким образом они стараются переломать сопернику ноги. Но во всем остальном ты прав. — Она закурила третью за день сигарету. — Насколько я понимаю, ты меня о чем-то предупреждаешь?

— Как это?

— Мол, другие кобылы вполне могут меня залягать.

— Не знаю, право. Но может, ты и права, — согласился Эдгар.

— Держись подальше от Джека Холлистера — вот что ты хотел сказать.

— Холлистера?

— Эдгар, у вас с Бетти нет секретов друг от друга. Она все тебе говорит, так что не надо притворяться.

— Ну да, — кивнул он, — именно это я и хотел сказать. Не надо начинать эти игры с Холлистером.

— Ну же, Эдгар, пусть все будет по-честному.

— Хорошо, хорошо, не надо продолжать эти игры с Холлистером или, если угодно, начинать заново. Холлистер — частная собственность. Больше того, Грейс, он превращается в нечто вроде идола, маленькое божество. Ну ладно, скажем, божество — это слишком сильно сказано, пусть будет божок. В любом случае о нем говорят на каждом углу. Все его читают, все его цитируют, перевирают. Вчера у меня был разговор с губернатором, и хочешь — верь, хочешь — не верь, но он начал пересказывать какой-то анекдот из «Пилюль». А я-то, признаться, думал, что он вообще ничего не читает, даже счета, которые подписывает. Но в любом случае, Грейс, если у тебя начнется что-нибудь с Холлистером, скандал поднимется страшный, именно потому, что он — божок. И всю вину свалят на тебя.

— Залягают до смерти?

— Да. И не только кобылы. Жеребцы — тоже, те, которым до тебя не добраться.

— Эта метафора… по-моему, мы злоупотребляем ею, особенно учитывая, что я никогда не казалась себе пастбищем. А что, если этот господин хочет перепрыгнуть через забор без всякого зова с моей стороны?

— Грейс, Грейс, Грейс.

— Ладно, — рассмеялась она, — по крайней мере теперь я знаю, что ты обо мне думаешь.

— Мэм, с меня вполне хватает моей женщины, да и не ходок я. Но если кто-нибудь скажет, что ты ему интересна…

— О Господи, и много таких?

— Кажется, так говорили о Клеопатре, так что тебе не о чем волноваться. И все же легко понять, почему мужчинам хотелось бы убедить себя, будто твои чары не производят на них никакого впечатления. Честно говоря, я и сам заставил себя в это поверить. Я смотрю на тебя просто как на подругу Бетти, и это сильно облегчает жизнь. И я точно знаю, что и тебе от меня ничего не нужно, иначе бы мы не сохранили невинность до нынешнего июльского дня 1920 года. И пусть так будет впредь.

— Ах ты, негодяй, что за оскорбления!

— Помилуй, — засмеялся он, — какие оскорбления. Я боюсь тебя. Настолько боюсь, что сейчас убегаю наверх, холодный душ надо принять. — Эдгар встал, потянулся, подхватил пиджак за воротник и накинул его на плечи.

— Трусы меня не интересуют, — фыркнула Грейс.

Он мягко погладил ее по голове:

— Грейс, не теряй друзей, меня и Бетти.

— Это что, тоже предупреждение? — Она высвободила руку и потрепала его по кисти. — Кстати, думаешь, мне понадобятся друзья?

— Может, и так, и тогда у тебя будем мы.

— Выходит, понадобятся? — Она стиснула ему руку. — Присядь на минуту, Эдгар. Не знаю даже, почему вдруг вспомнилось. — Он сел на плетеную подставку у ее ног. — Однажды… когда же это было… должно быть, лет пять назад. Еще до войны и до того, как я вляпалась в ту историю и мы с Сидни представляли счастливую супружескую пару. Дело было осенью, в октябре. Дети с утра уехали в школу, я — в город. Весь день лил дождь, и, по-моему, Сидни не услышал, как я вернулась и прошла вон в ту комнату, в берлогу, его кабинетик. Выглянула из окна. Сидни сидел на веранде, а на полу валялись с десяток пар обуви, его ботинки, мои, детские, щетки, бархотки, мазь. Этому занятию он всегда предавался в дождливые дни, до блеска чистил туфли. В общем, возился он с обувью и что-то негромко напевал себе под нос. А в какой-то момент вдруг остановился. Просто остановился и стал смотреть на струи дождя. И так продолжалось две или три минуты, лица его я почти не видела, но, Боже мой, Эдгар, до чего же одинокий у него был вид! Меня прямо жуть охватила. Захотелось выйти, успокоить его, сказать, как я его люблю, как все мы его любим. Но тут же я поняла, что не надо этого делать. Поняла, что никто не должен нарушать этого одиночества. — Она заплакала, но продолжала сквозь слезы: — Все, что было в моих силах, так это оставить его в покое, чтобы он не знал, что я видела его в ту минуту. Вот и все, что я могла сделать. Все.

Эдгар кивнул, в глазах у него стояли слезы. Грейс прижала к глазам носовой платок.

— Не знаю даже, зачем я тебе все это рассказываю. Может, потому, что ты заговорил о друзьях. Только что они сделали для Сидни? Все мы любили его, но никто не пришел на помощь. Интересно, а меня кто-нибудь заставал в таком виде? Нет, ни в коем случае нельзя смотреть на любимых, когда им кажется, что они одни. И самому нельзя этого позволять.

— Ты права. Мне приходилось наблюдать за людьми в судах, просто за случайными зрителями, когда они сосредоточивались на происходящем, слушали судью или адвоката. По-моему, Сидни был занят тем же. Он наблюдал за судом, только рассматривалось дело о его собственной жизни. — Эдгар встал. — Ладно, пойду и в окно смотреть не буду.

— Все равно ничего не увидишь, — улыбнулась Грейс. — После того случая вряд ли кому удавалось увидеть меня в таком состоянии.

— За все пять лет?

— За все пять лет.

— И никто ни разу не застал тебя врасплох?

— Никто. Разве когда я бредила, но это другое.

— Разумеется. Ведь это была не ты. То есть одновременно ты и кто-то другой.

Эдгар принял душ и лег на кровать, накинув на себя простыню. К тому времени как вернулась Бетти, он, можно сказать, выспался.

— Чему это ты улыбаешься, мой господин и повелитель?

— Ты едва не застала меня врасплох. А именно этого я и стараюсь избежать.

— О чем это ты? — Бетти поспешно раздевалась. — Да, душ не помешает. На реке было хорошо…

— Но на обратном пути пришлось тащиться в гору, и вам всем снова стало жарко. Грейс во многом оказалась права. Иди в душ, потом все расскажу.

Бетти была занята не только беседой. Еще не успев войти в ванную, она скинула с себя все и остановилась посреди комнаты.

— Иногда я думаю, как бы от душа грудь не расплылась.

— Не волнуйся, не в первый раз я тебе говорю: недурно выглядишь для старой краги с тремя детьми.

Бетти выпрямилась и выпятила грудь вперед:

— Надеюсь. Ладно, пошла.

Эдгар оделся, только пиджак остался висеть на стуле, и когда Бетти вышла из ванны, он пересказал ей историю про Сидни и кое-что еще, услышанное от Грейс.

— Ах ты, болван, — возмутилась Бетти, — зачем сознался, что я тебе все выболтала?

— Да ты, наверное, сама созналась, она так уверенно говорила.

— Разве что случайно. Но от нее, от нашей Грейс, ничто не ускользнет. Она изучает людей. Слушай, напомни или сам купи мне новую купальную шапочку.

Эдгар закурил сигарету и подошел к окну.

— Броди, — он назвал жену домашним именем.

— Да?

— Надо выдать Грейс замуж или хотя бы подобрать ей жениха.

— Видит Бог, я старалась.

— Надо постараться получше.

— А что?

— Может, я и ошибаюсь, но, по-моему, Грейс может попасть в большую беду. Ей я ничего не сказал, но про нее и Холлистера идет молва.

— Но это же чушь! Она мне правду сказала, голову даю на отсечение.

— И тем не менее разговоры шли и идут, — повторил Эдгар.

— А ты от кого слышал?

— Сегодня я встретился в клубе с Чарли Джеем.

— В нашем клубе? Выходит, он вступил?

— Выходит, так. Он использовал все доступные возможности, многие ворчали, кривились, но на его стороне оказался Брок, и он заявил, что Чарли ничуть не хуже, а то и лучше многих других. В общем, он пришел в клуб пообедать, сказал, что хотел бы потолковать, и подождал его. Начал он с места в карьер: «Скажи Грейс, мне надо потолковать с ней, как только она окажется в городе». Ну, я спросил, что он имеет в виду, — что ей следует явиться в мэрию, он говорит — да, и тогда я рассмеялся ему в лицо. «Слушай, — говорю, — Чарли, ты ведь не король с короной на голове, а всего лишь мэр, и даже еще не переизбранный на второй срок». «Насчет второго срока можешь не беспокоиться», — сказал он, а я ему в ответ: «Отчего же, может, и побеспокоюсь», и это немного спустило его на землю.

— Надо бы действительно побеспокоиться. Мало того что мэр у нас ворюга, так этот ворюга еще и нос задирает. Это уж слишком. Так что там насчет Грейс?

— Ну, он сказал, что знает, что мы сейчас гостим у нее, так что нам с ней поговорить легче, чем другим, и все такое прочее.

— Ну, и?

— Потом он сказал, что Грейс может вляпаться в крупные неприятности. Его золовка, жена Джека Холлистера, убеждена, что у Джека с кем-то роман и эта кто-то скорее всего Грейс.

— Только этого не хватало, — выдохнула Бетти.

— Погоди, это еще не все. Эмми, то есть миссис Холлистер, заподозрила их месяца два назад и однажды устроила проверку. Холлистер сказал ей, что задержится на работе, а она обнаружила, что он и близко не подходил к редакции, и тогда позвонила домой Броку — Грейс в то время жила там, ее тоже не оказалось на месте. Холлистеру явно пришлось убеждать ее, что с Грейс он в тот вечер не встречался, и вроде бы она ему поверила. Но потом Холлистер начал избегать Эмми, неделями почти не разговаривал с ней, и она снова начала его подозревать, а тут он еще уехал куда-то на праздники, не сказав куда, вообще ничего не сказав. Естественно, я объяснил, где четвертого была Грейс. С нами. Но Чарли ответил, что Эмми, так или иначе, подозревает Грейс и надо, чтобы я объяснил ей, что если она действительно связалась с Холлистером, надо с этим кончать, иначе случится беда. Что за беда, говорю, а он — «хуже не бывает». Неужели, спрашиваю, Эмми собирается пустить в ход оружие или что-то вроде того? Он говорит, не надо шутить, еще одного скандала Грейс не может себе позволить. Что значит, спрашиваю, не может позволить, и он отвечает — и правильно отвечает, хоть и щенок, — если выяснится, что в разрыве Холлистера с женой виновата Грейс, Форт-Пенн мокрого места от нее не оставит. Я, говорит, знаю Грейс всю жизнь и другом ей остаюсь всю жизнь, но сейчас речь идет о семейном благополучии сестры моей жены, я должен с этим считаться.

— Ну а ты? Ты что на это сказал?

— Что он дешевка с раздутым самомнением, а если ему что-то надо от Грейс, пусть действует сам или через Брока. А я ни о чем с Грейс разговаривать не стану, даже намекать не стану. Тут он снова надулся как индюк. «Эдгар, — говорит, — вижу, ты сейчас, вот в эту самую минуту, прикидываешь, что надо бы на следующих выборах выступить против меня, так вот знай, что если дело дойдет до открытого столкновения, Грейс — на одной стороне, а Эмми и простые люди — на другой, я выиграю, не потратив и никеля на кампанию, и твои голоса мне без надобности». И знаешь что, боюсь, он прав. Вообще мне показалось, что он намекает, будто ни перед чем не остановится, грязное белье и на людях стирать будет.

— Да, этот может, он не на такое способен.

— Тогда я сказал: если уж ты так уверен, что это правда, отчего бы тебе не поговорить с Холлистером? И еще: потому что если я заговорю об этом с Броком или Грейс, они просто уволят Холлистера и…

— Спокойно, спокойно, — остановила его Бетти. — Не забывай, что кое-что между ними все же было.

— Ну да, конечно. Короче, я сказал, что в мгновение ока вышвырнут Холлистера, а Чарли ответил: может быть, но переизбраться ему это никак не помешает. А также будет лишним доказательством, что Грейс действительно любовница Холлистера.

— Вот как у нас, стало быть, становятся мэрами.

— И так тоже.

Оба на минуту задумались.

— Вот интересно, — первым заговорил Эдгар. — Женщине всегда покойнее, если у нее есть защитник-мужчина. Она может быть чьей-нибудь любовницей, но если у нее есть муж, это — защита. А стоит мужа потерять, как в глазах общества она превращается в шлюху. Такова мораль массы, и, при всей своей ханжеской сути, при всех двойных стандартах, это факт. Видит Бог, Брок — не защита. Никто его не воспринимает всерьез, особенно после смерти отца. Ему самому нужна защита какого-нибудь настоящего мужчины.

— И поэтому мы должны выдать Грейс замуж.

— Есть и еще одна причина, Бетти.

— Что за причина?

— Эгоистическая. Если Чарли Джею суждено выиграть выборы за счет голосов, как он говорит, простых людей, бросивших вызов аристократии, этот город рухнет так быстро, что мы даже не успеем сообразить, что же с нами случилось. Люди-то ничего не выиграют. Они проиграют. Только такие, как Брок и мистер Партридж, в какой-то степени я, — только мы держим в страхе Божьем этих воришек, всю эту банду. Я не утверждаю, что уважаемые люди заслужили уважение только благодаря высоким принципам, но по крайней мере мы не оказываем моральной поддержки тому разбою, который расцветет махровым цветом, если Чарли победит вопреки нашему противодействию. Чарли — дешевка и мелкий жулик. Большие дела ему не по плечу. Но если эти парни, что болтаются в «Погребке», решат, что могут победить нас, не пройдет и двух лет, как город обанкротится. Наши акции превратятся в ничто, рухнет недвижимость, а следом за ней школы, система водоснабжения, здравоохранение. Иногда даже не верится, что мы живем в двадцатом веке.

— Слушай, мы что-то заговорились, как бы к ужину не опоздать.

— Надеюсь, Грейс ждет кого-нибудь еще.

— Брока и его французскую пышечку.

— Лично я намерен выпить три мартини подряд.

— Ну, сразу и вырубишься.

— И что же, честной компании будет меня не хватать?

— Только в первый момент.

Однажды вечером Холлистер вернулся домой и, даже еще не выйдя из машины, почувствовал что-то необычное. Как-то не так со светом. Был август, семь с минутами, и свет на кухне должен быть включен. Но не был. И наверху лампы должны гореть, но не горят. Освещена была только гостиная, в которой сидел некий господин — на стуле хозяина. «Кто-то сидит на моем стуле», — вслух проговорил Холлистер, тоном, каким нередко читал сказку про медведей и Златовласку.

Этим кем-то был отец Эмми. При появлении Холлистера он остался сидеть.

— Добрый вечер, мистер Кларк. Поужинать зашли?

— Нет. Полагаю, сегодня вообще не будет никакого ужина, разве что сам приготовишь.

— Как это? А где Эмми?

— Домой ушла. — Гость выбил трубку о пепельницу.

— То есть к вам домой. Потому что ее дом здесь.

— Присядь, Джон. — Заметно было, как он запнулся, перед тем как назвать имя Холлистера. Мистер Кларк сунул трубку в карман темно-серого пиджака, скрестил ноги и засунул большой палец между белым шерстяным носком и краем черного лакового башмака. — Нам надо поговорить, молодой человек. Вообще-то давно пора, но я против того, чтобы вмешиваться в жизнь взрослых людей. Что ты делаешь с Эмми?

— Что я делаю с Эмми? Да ничего. Однако же, предваряя дальнейшее, должен заметить, что вы, кажется, все-таки вмешиваетесь в жизнь взрослых людей.

— Верно. Вмешиваюсь. И делаю это совершенно сознательно. Эмми пришла сегодня домой, и я должен был вспомнить, что это моя дочь. Так что — да, вмешиваюсь. И хотел бы посмотреть на того, кто может остановить меня.

— Хорошо, что вам от меня надо, мистер Кларк?

— Чтобы ты объяснил мне, отчего моя дочь так несчастна и отчего она приходит ко мне домой с двумя детьми. Каким образом это помещение перестало быть для нее домом?

— Слушайте, вы только что сказали, что разговор назрел давно, так что, видно, что-то знали. И появление Эмми вас не удивило.

— Я знал, что у вас какие-то нелады, но ведь такое бывает в любой семье. Вот и я не вмешивался. Но когда моя дочь уходит из своего дома и приходит в мой, я уже не могу оставаться в стороне.

— Честно говоря, не знаю, что и сказать.

— Будь мужчиной. Что это за мужчина, что это за муж, от которого уходит жена? Вот, стало быть, как ты обращаешься с Эмми и маленькими? Да что с тобой такое происходит? Совсем совесть потерял?

— Я не знаю, что там Эмми наговорила вам…

— Ну, это легко узнать у меня дома. Только мне надо еще решить, захочу ли я впустить тебя к себе в дом. Эмми, наверное, впустила бы, а вот я, судя по таким делам, может, и дверь перед носом захлопну. Эмми женщина, она твоя жена, она любит тебя, а вот я, видит Бог, нет. Коли ты так с ней обращаешься, лучше бы пристрелить тебя, юбочник, павлин ты этакий, чем сидеть у тебя дома и в лицо смотреть.

— И что, пистолет с собой? — осведомился Холлистер.

Кларк застыл и несколько секунд не произносил ни слова.

— Стыдно признаться, да. И не просто так — собирался пустить в ход. Но пока ехал на трамвае, передумал. Ты труп, я на электрическом стуле, только Эмми от этого легче не станет. Если ты желаешь вести себя как животное, из этого еще не следует, что и остальные должны следовать твоему примеру… Ладно, я пошел.

— Минуту, — остановил его Холлистер. — Вы зачем пришли сюда?

Кларк уже встал и нагнулся за шляпой.

— Из дома я уходил с намерением укокошить тебя, потом передумал, решил, не стоит, но чем дольше я остаюсь здесь с пистолетом в кармане, тем сильнее меня тянет к первоначальному намерению.

— В таком случае отдайте-ка мне лучше эту штуковину.

— Да, так будет лучше, — кивнул Кларк. — В конце концов, всегда можно вернуться. — Он вынул из брючного кармана «смит-и-вессон» тридцать второго калибра и швырнул на стул, с которого только что поднялся.

Холлистер взял его, разрядил и подбросил на ладони ленту с пятью патронами.

— Присядьте ненадолго, мистер Кларк.

— Зачем?

— Ну, это по крайней мере лучше, чем палить в меня из пистолета.

— Как сказать, — проворчал Кларк.

— Вы человек религиозный, — продолжал Холлистер, — я — нет.

— Был религиозным до сегодняшнего вечера. А сейчас словно впервые услышал о существовании Бога.

— Тем проще будет нам говорить.

— Ладно, — проворчал мистер Кларк.

— Вот вам ваш револьвер, а заряды я, пожалуй, подержу пока у себя, — сказал Холлистер. Кларк сел на стул, хозяин последовал его примеру. — Мистер Кларк, давайте как мужчина с мужчиной. Я не говорю сейчас о том, имела ли Эмми право уходить таким образом из дома. Из этого не следует, что я подтверждаю или отрицаю тот факт, что именно мое поведение могло послужить тому причиной. Это наше с Эмми дело и навсегда останется только нашим. Но, оставляя в стороне вопрос о моей вине или невиновности, скажите, неужели вы, религиозный человек, и вправду считаете, что женщина имеет право уйти от мужа независимо от того, хорош он или плох. Неужели, по-вашему, такое вообще возможно? Разве вы не согласны с тем, что, выходя замуж, женщина принимает на себя обязательство оставаться рядом с мужем, что бы ни случилось? В достатке и бедности. В болезни и здравии. Неужели это лишь вопрос денег, нечто вроде заболевания, от которого лечит врач? Я, повторяю, человек не религиозный, но от людей верующих не раз слышал, что нет, это не просто нечто вроде болезни. Что при любых условиях — это значит при любых условиях, что бы ни случилось. Даже если у мужа и жены семейная жизнь не складывается, все равно они должны оставаться в браке. Этому учили всех нас, и этому вы учили Эмми и Луизу. Разве не так?

— Да, именно этому я их учил.

— Но если так, значит, вы должны были верить в то, чему учите, и их заставлять верить. В таком случае, как мужчина мужчине, — что же толку в таком учении? Выходит, это просто слова? Подождите, подождите немного, перед тем как отвечать. У меня есть еще один вопрос. Чего стоит эта вера, если жена оставляет мужа при первом же испытании? Легко повторять, что веришь во все эти заповеди, эти принципы, когда жизнь течет гладко, но как насчет этого, когда у жены с мужем возникают трудности? Что тогда происходит с принципами? Вы по-прежнему их придерживаетесь или признаете, что это просто слова, которые хороши, лишь когда все складывается мирно и безмятежно, и они рушатся при первом же испытании? Короче говоря, мистер Кларк, как вы считаете, Эмми верна этим принципам?

— Если посмотреть с твоей стороны — нет.

— Речь не о том, с какой стороны смотрю я. Меня ваше мнение интересует.

— Так я же говорю, нет, — повторил Кларк. — Но…

— Да нет уж, мистер Кларк. Никаких «но». Вы ведь собирались сказать, что у Эмми могли быть причины уйти из этого дома, так? С этим я и не спорю. Не спорю, потому что вообще не хочу говорить на эту тему. Мы же, мы оба с вами, решили, что говорим о принципах, а не о том, дал я ей повод уйти или нет. Вы согласились, что это сугубо наше с ней дело и таковым останется навсегда. Муж и жена сами разберутся. Имеет ли жена право оставить мужа — вот единственное, что меня интересует.

— Ну, всему есть предел, — сказал Кларк.

— Я не согласен с вами. Коль скоро речь идет о принципах, ни для нее, ни для меня пределов не существует. Что мужу, что жене до́лжно выдержать неизбывную печаль, любые беды и горести, что угодно, только не разрушить дом.

— А ты бы выдержал неизбывную печаль?

— Мистер Кларк, повторяю, речь не обо мне. Мы говорим о принципах, о религиозных убеждениях. О праве жены оставить мужа. Начни мы говорить обо мне, о том, хороший я муж или дурной, придется перелистать всю книгу нашей с Эмми совместной жизни, страницу за страницей, — все, что было в ней хорошего, мистер Кларк, и все, что было плохого. В достатке и бедности. Я не часто хожу в церковь, но у меня есть принципы, и я живу согласно им. Вы знаете только одно: Эмми обиделась на меня и ушла из дома, забрав с собой детей. Но как быть с принципами? Я возвращаюсь домой, рассчитывая, как всегда, увидеть здесь Эмми с детьми, и из этого следует, что моя совесть чиста. Я возвращаюсь домой, рассчитывая поужинать в кругу семьи, но вместо этого застаю тестя с пистолетом в кармане. Как насчет принципов? Мне нечего было бояться, иначе бы я не вернулся домой. Мне нечего было бояться вашего пистолета, иначе я не попросил бы отдать его мне. Разве я силой его отнял? Я просто попросил отдать его. Вот, пожалуйста, ваши патроны… Можете передать Эмми наш разговор. Сейчас я приготовлю себе чего-нибудь поесть, и, если она захочет вернуться домой сегодня вечером, ни слова не будет сказано, по крайней мере мной. Захочет провести ночь у вас, я тоже не против, сам позавтракаю. Просто скажите Эмми, что это мой дом, а не то место, где жила моя мать и где жил мой отец.

Кларк снова зарядил пистолет и сказал:

— Про принципы я ей все передам, Джон.

— И про все остальное, на ваше усмотрение.

— Только про принципы. Достаточно и того. — Стареющий плотник бегло осмотрел пистолет и сунул его в карман. — Я могу заставить ее верить только в то, во что верю сам.

— А больше мне ничего от вас и не надо.

— Ну, на то, что тебе надо, мне наплевать. — Кларк приподнял шляпу, заколебался на мгновение, презрительно усмехнулся и нахлобучил шляпу на голову.

Когда наутро Эмми вошла в их комнату, Холлистер еще спал. На цыпочках она не ходила, и он проснулся. Эмми заворачивалась в просторный полосатый халат.

— Встаешь? — осведомилась она.

— А ты думала что?

— Понятия не имею.

— А если покопаться?

— Все равно вряд ли ты найдешь что-нибудь, чего не было бы у одной известной тебе дамы.

— А вдруг пистолет? Где дети?

— Я оставила их с бабушкой Кларк.

— Если бы мы не были женаты, я бы придумал анекдот про дедушку Кларка. Для колонки.

— Анекдотов я и без того наслушалась. Смотрю, у тебя нынче хорошее настроение?

— Естественно. Мне повезло, я выжил. А то, понимаешь, разгуливают тут разные старики с пистолетами в карманах.

— Дети не знают, почему я отвезла их к дедушке с бабушкой.

— Не важно. Я, кстати, тоже.

— Наверное. И почему я вернулась, тоже не понимаешь. — Эмми замолчала, завязывая шнурок на туфле. — Бедный папа, пытается заставить меня верить в принципы, а сам в них сомневается.

— Какая, если будет позволено спросить, муха тебя вчера укусила?

— Ничего особенного, просто это. — Она открыла шифоньер и извлекла пачку презервативов. — Рано или поздно ты должен был их где-нибудь обронить. Не думай, что я специально искала, этим я давно не занимаюсь. Я думала, она уже стара, чтобы рожать, оказывается, нет. Будь добр, убери это куда-нибудь подальше.

— Когда-нибудь ты, может, поймешь, насколько заблуждаешься.

— Да брось ты, — отмахнулась Эмми. — Единственное, что меня интересует, так это зачем ты уговорил папу отправить меня назад. Чтобы все выглядело прилично, так, что ли?

— Да.

— А с чего это ты вдруг так забеспокоился о приличиях? Мог бы жениться на своей подруге, и с приличиями был бы полный порядок. Большие автомобили, ферма с бассейном — чего уж приличнее.

— Слушай, сколько можно, выброси ты Грейс Тейт из своей дурацкой башки.

— Только если ты мне пособишь. Ты можешь поклясться памятью отца, что у вас ничего не было? Ведь память отца — это единственное, чем ты дорожишь. Ну же, поклянись, и моя дурацкая башка освободится от нее.

— Таких клятв я не даю.

— Потому что не можешь, и сам это знаешь, и я знаю, достаточно поглядеть на тебя. Так что пусть уж остается в моей дурацкой башке. Скажи ей, что я разведусь с тобой, но только после смерти отца, не раньше. Иное дело, что он крепок и здоров, так что, может, к тому времени ей захочется кого-нибудь помоложе.

В тот вечер Холлистер встретился с Мэри Кемпер и показал ей открытку, пришедшую с утренней почтой. Она была от Эда Уотчела.

— Что это за белиберда? — спросила Мэри.

— Не важно, по крайней мере еще две-три недели эта квартира в нашем распоряжении.

— Нет, я постскриптум имею в виду. Ведь не обо мне же он пишет.

— Нет, полагаю, о Грейс Тейт.

— Грейс Тейт? Слушай, а почему вас все время как-то связывают? Еще немного, и я сама поверю, что это не случайно.

— Не поверишь, — покачал головой Холлистер.

Осенью Холлистер часто ловил себя на мысли, что выглядит сторонним наблюдателем медленного распада собственного брака, своего профессионального роста и углубления любви к Мэри. Изо дня в день он все острее ощущал, что Мэри становится его женщиной, а по прошествии нескольких месяцев уже проводил с ней лучшие, или, во всяком случае, самые приятные моменты жизни, какие испытывал некогда с Эмми, — от нетерпеливого возбуждения вначале до упорного влечения и доверия, потребности друг в друге. Любовью они теперь занимались в доме человека по имени Ник Луччи, местного бакалейщика в итальянском квартале Форт-Пенна, который в каморке, на задах бакалеи, приторговывал вином и граппой, а на втором этаже, для таких важных клиентов, как Джек Холлистер, держал хорошо убранную спальню. Никакого любопытства относительно Мэри Луччи не проявлял, и в некотором отношении здесь было даже удобнее, чем у Эда Уотчела: пока Холлистер наведывался в каморку, Мэри ждала в машине, и как только на горизонте становилось чисто, Джек подавал ей знак. Квартира Уотчела находилась в районе, где всегда был риск столкнуться со знакомыми, а у Ника им помешали только однажды: в дверь постучал один из его сыновей и попросил дать сборник упражнений по правописанию и учебник по арифметике.

Что же касается Эмми, то у нее с Холлистером установились холодные безличные отношения, она избегала называть его по имени и ограничивалась необходимым минимумом общения. Например, она могла сказать за ужином: «Надо бы нам на будущей неделе попросить у вашего отца лишние десять долларов, чтобы купить обоим туфли и чулки»; или: «В „Бостоне“ распродажа, возможно, ваш отец захочет купить себе несколько новых рубашек». Дочь, Джоан, училась в школе мисс Холбрук (приняли ее туда сразу, без сучка без задоринки, об этом озаботилась Бетти Мартиндейл), сын ходил в государственную школу в Норсенде, Эмми же пристрастилась к бриджу. Стычка у них с Холлистером произошла лишь однажды.

— Мне надо тебе кое-что сказать, — проговорила Эмми однажды вечером, когда оба улеглись спать, каждый на свою сторону двуспальной кровати.

— Да?

— Мне наплевать, что люди говорят у тебя за спиной или чем ты там занят. Но помни одно: не смей появляться с ней на людях. Этого я не потерплю.

— Господи, с чего это ты?

— Вчера вечером ты разговаривал с ней в гостинице.

— С кем — с ней?

— Ты знаешь с кем. С этой Тейт.

— Да, миссис Тейт была вчера в гостинице, а с ней еще пять женщин. Я поприветствовал всех, кроме одной, и был ей представлен. Славная пожилая дама из Нью-Йорка.

— Вот-вот, я как раз про твоих пожилых дам. Ладно, помни, что Джоан — школьница, и мне не хочется, чтобы одноклассницы шушукались у нее за спиной.

— Ладно, остынь.

В таком духе они дотянули до 25 ноября 1920 года, Дня благодарения; небо от самых Аллеган до Атлантики было укутано облаками, а в Уорчестере, штат Массачусетс, погода стояла вовсе отвратительная, да еще и шел снег, так что колледж Святого Креста отменил футбольный матч с Фордэмом, но в центральном и западном районах графства Несквехела снега не было, и встреча между командами форт-пеннского университета и Бакнеллом состоялась по расписанию.

Канун Дня благодарения Мартиндейлы проводили дома.

— Ну что, какие планы на завтра, — спросила Бетти, — на футбол пойдем или к Грейс?

— Верно, она же вроде приглашала?

— Да мало ли кого она приглашала, поэтому, даже если не появимся, не страшно, — отмахнулась Бетти.

— Игра вряд ли получится интересной. Бакнелл должен без труда побить наших. Так что я предпочел бы поехать к Грейс. Бог знает сколько времени не упражнялся в стрельбе, по-моему, после смерти Сидни ни разу.

— Так с тех пор и не было таких стрельбищ.

— Вот-вот, и я о том же. По-моему, надо идти. Молодец Грейс, что устраивает такие празднества. На них всегда было весело, даже Сидни нравилось. Правда, почти вся подготовка ложилась на него, но все равно он получал удовольствие.

— Даже? — вскинулась Бетти. — Сидни они особенно нравились. Только… разве не в День выборов он их устраивал?

— В День выборов? Точно, ты права, это был День выборов. Странно. Думаешь, Грейс просто перепутала? Что-то на нее не похоже.

— Чтобы такая женщина, как Грейс, с ее умением вести хозяйство, что-то перепутала? — фыркнула Бетти. — Исключено. Думаю, она просто вспомнила в нынешний День выборов, как все это бывало, и решила, что День благодарения ничем не хуже. И должна сказать, я с ней согласна.

— Что так?

— А разве в этот день, чем валяться с брюхом, набитым индейкой, или тащиться на футбол, не лучше самим устроить игры какие-нибудь? Большинство обедает в час, и что потом целый день делать? А так можно хоть свежим воздухом подышать.

Мартиндейлы, включая детей, уселись за праздничный обед в половине первого, и, несмотря на родительские наставления и их же живой пример, что пищу надо прожевывать тщательно и не торопиться, пирог с начинкой из изюма и сливовый пудинг были на столе уже в десять минут второго. Как раз в тот момент Эдгара позвали к телефону.

— Привет, Эдгар, это Брок. Надеюсь, не оторвал от обеда?

— Как раз заканчиваем. Что-нибудь случилось?

— Извини, что не даю доесть пирог, но мне нужна твоя помощь.

— Конечно, все, что в моих силах. О чем речь?

— Сейчас скажу. Нынче утром я пошел в редакцию «Часового» посмотреть подписные полосы дневного выпуска и столкнулся там с Джеком Холлистером. Ну, ты его знаешь. Короче, я пригласил его с женой к нам на ферму.

— Ах вот как, просто взял и пригласил?

— Только вот не надо этого тона, ты же пока не поверенный Всевышнего. Ведь я затем и позвал их.

— Затем — зачем?

— Чтобы положить конец сплетням о нем и Грейс. Мы-то с тобой знаем, что на самом деле ничего нет, ну и подумал, что если люди увидят его с женой в гостях у Грейс, тоже сразу поймут, что это чушь.

— Спорю на четыре тысячи долларов, что с Грейс ты об этом не договаривался.

— Ты прав. Но так будет более естественно — если они просто возьмут да приедут. А Грейс ты знаешь. Она хорошая хозяйка и, если захочет, само очарование.

— По-моему, ты слегка свихнулся, но как к этой идее отнеслась миссис Холлистер?

— К сожалению, мы до нее не дозвонились. Холлистер сказал, что она, наверное, едет к матери, ну я и решил, ты, может, подбросишь его до фермы, а я заеду за миссис Холлистер, и все будет тип-топ. Не кто-нибудь, а брат Грейс будет ее сопровождать. Сам-то Холлистер полностью за. Понятно, о сплетнях мы не говорили, но он умеет читать между строк и сразу понял, зачем все затевается. Совесть у этого малого чиста, можешь мне поверить, Эдгар, в таких делах я разбираюсь, не дурак.

— Это уж точно. Кстати, я и Холлистера никогда не считал дураком — до этого момента. А теперь слушай, Брок. Коль скоро уж ты назвал меня поверенным, позволь задать вопрос: почему Холлистер не отмечает День благодарения с женой и детьми?

— Работает. Говорю же, я в редакции с ним столкнулся.

— Не могу сказать, что этот ответ меня удовлетворил. Почему бы ему не пойти на обед к теще после работы?

— А теперь ты меня послушай, Эдгар. Я его босс, не так ли? Так вот, босс сказал, что он сегодня свободен. Вот и все. Ясно как Божий день.

— Для меня даже слишком ясно, — проворчал Эдгар, — впрочем, насколько я понимаю, дело зашло слишком далеко, чтобы что-то менять.

— Эдгар, может, ты замечательный адвокат, но в некоторых делишках я разбираюсь лучше тебя. Ладно, хватит, будь молодцом, садитесь с Бетти в свою развалюху и поезжайте в редакцию. Холлистер ждет.

Бетти так и вскочила:

— Какого черта Брок лезет не в свое дело?! Грейс в полном порядке, я это точно знаю. Только на прошлой неделе говорила с ней, и она заверила меня, что с Холлистером у нее покончено. Прямым текстом сказала, Эдгар. Черт бы побрал этого Брока Колдуэлла! Грейс сказала, что если Холлистер придет с мандолиной и сыграет под ее балконом, она, может, чуть пошире откроет окно, но преследовать его не будет ни в коем разе. Она шутила, понимаешь ты это? Ладно, единственное, что мне остается, так это позвонить и предупредить ее.

— Думаешь, стоит?

— Ты что, тоже спятил? — Бетти набрала номер, и экономка подозвала Грейс, которая, не перебивая, выслушала подругу до конца.

— Ну что ж, — сказала она, — делать нечего. Да и сказать тоже. Не могу же я звонить Холлистерам, сначала ему, потом ей, и отменять приглашение. Скажи Эдгару, что он может защитить женщину, случайно-намеренно пристрелив ее брата.

— Вполне тебя понимаю. Сама боюсь притронуться к ружью, как бы не прикончить Брока.

— Бедняга Брок, — вздохнула Грейс. — А ведь он-то хотел, чтобы все выглядело хорошо и пристойно.

— Слушай, Грейс, а что, если мы просто проскочим мимо редакции и сделаем вид, будто не нашли Холлистера?

— Да, но Брок-то не собирается проскакивать мимо миссис Холлистер. Ты же его знаешь. Он у нас человек воспитанный. Заедет домой к матери миссис Холлистер, весь из себя элегантный и вежливый, так что отказать ему будет невозможно. А потом все ляжет на меня. Остается лишь благодарить Бога, что сегодня мы ждем кучу гостей. Сорок по меньшей мере. Будет нечто вроде сражения при Марне. Кто его, кстати, выиграл? Мы?

— Грейс, я люблю тебя! — воскликнула Бетти. — А сейчас больше, чем когда-либо.

— Спасибо, Бетти. И за предупреждение спасибо. Как-нибудь выкручусь.

— Молодец. — Бетти повесила трубку.

Проскочить мимо редакции и прикинуться, будто Холлистера не удалось найти, все равно бы никак не получилось: Мартиндейлы увидели его еще за квартал у входа в редакцию «Часового». На нем была теплая полушинель — не та, что он носил на фронте, но купленная недавно, для участия в похоронах и военных парадах. Не вынимая рук из карманов, Холлистер курил сигарету. Они притормозили у тротуара, и Холлистер сел в машину, сзади. Бетти, сидевшая рядом с Эдгаром впереди, перекинула руку через сиденье и вежливо повернулась к пассажиру.

— Большое спасибо за то, что заехали, — сказал Холлистер.

— Не за что, — отмахнулся Эдгар, — всегда рады. Любите стрелять?

— Не могу сказать, что так уж хорошо управляюсь с дробовиком. Ведь там из дробовиков стреляют, верно?

— Ну да, вы же знаете, эти игры в индеек на День благодарения.

— Знать-то знаю, но всяко бывает.

— Ах вот как, всяко? — не слишком любезно переспросила Бетти.

— Да, бывает, бьют из винтовки, — подтвердил Эдгар.

— Из винтовки? — недоверчиво спросила Бетти.

— Вот именно, — кивнул Холлистер. — Сажают индейку в ящик с плотной обшивкой, чтоб только голова была видна, и первый, кому удастся ее отстрелить, считается победителем. Конечно, это незаконно, но в частных домах все еще практикуется.

— У нас тоже частная охота, но на такое мистер Колдуэлл и миссис Тейт никогда не пошли бы. Это же ужасно, по-моему.

— Конечно, но, боюсь, для меня лично это единственный шанс. Не могу не вспомнить морскую пехоту. Помимо всего прочего, там учат стрелять из винтовки.

— Надеюсь, однако, не по индейкам, — вставила Бетти.

— Разумеется. — Холлистер явно решил не отвечать на насмешки.

— В таком случае в кого же вы стреляли? — настаивала Бетти.

— Если вы говорите о Пэрис-Айленде, то по мишеням в человеческий рост.

— А потом, в Европе, в людей?

— Да, мэм.

— В немцев?

— Главным образом.

— То есть как это, главным образом?

— Ну, мы старались попадать больше в немцев, чем в американцев.

— Мистер Холлистер, по-моему, вы насмехаетесь надо мной, — укоризненно сказала Бетти.

— И не без успеха, — подтвердил Эдгар. — Не забывай, мистер Холлистер юморист.

— Ну да, конечно-конечно, — зачастила Бетти. — И еще кое-что, мистер Холлистер. А убивать немцев вам приходилось?

— Да, мэм.

— Серьезно?

— Серьезно, мэм.

— Из винтовки?

— Да, из винтовки.

— Вы говорите так, будто не только из винтовки? Из чего же еще?

— Из пистолета.

— Ах, у вас и пистолет был?

— Не только у меня, у всех. У офицеров табельное оружие автоматические пистолеты сорок пятого калибра, у низшего командного состава и других солдат — винтовка и пистолет либо пулемет и пистолет. Но пистолет был у всех.

— Не хотелось бы выглядеть кровожадной, но разве вы только что не сказали мне, что убивали немцев из винтовки? А были ведь, насколько я понимаю, офицером. Во всяком случае, я читала что-то в этом роде, на рекламной тумбе с вашей фотографией.

— Да, мэм, у меня было офицерское звание, но, знаете ли, когда идет бой, никто не присматривается и не делает заметок, есть у офицера винтовка или нет. Иными словами, миссис Мартиндейл, в бою делаешь то, что кажется лучшим, лишь бы защитить себя. Иногда винтовку пускать в ход не надо, если тебе кажется, что защитить себя удобнее каким-нибудь другим образом. Например, можно представить себе ситуацию, в которой достаточно будет пистолета. И если речь не шла о жизни и смерти, я предпочитал носить только пистолет. А бывало, при мне и пистолет, и винтовка, а стрелять рано. Тогда я выжидал нужный момент. Понимаете?

— Чего ж тут не понять, мистер Холлистер? Прекрасно понимаю. Вы так подробно все объяснили. Если враг… если от врага можно было избавиться при помощи одного лишь пистолета, винтовка вам не нужна.

— Вот именно.

— Но признайтесь все же, вам сильно повезло на войне.

— Пожалуй. Хотя с какой стороны посмотреть. Никто из конкретных немцев в меня не попал. Меня ранило шрапнелью. Но все же ранило.

— Шрапнель, — повторила Бетти. — В общем, чтобы попасть в вас, понадобилось орудие, верно?

— К вопросу о шрапнели, — заговорил Эдгар. — Извините, что прерываю этот увлекательный разговор о войне, но позвольте объяснить вам правила сегодняшней игры, мистер Холлистер.

— Прошу вас.

— Мы пользуемся двенадцатикалиберными дробовиками, вырезаем кружок размером в никель и приклеиваем его к доске, установленной в двадцати шагах. На каждого участника — один кружок или сколько угодно, но за это уже надо платить. Пока понятно?

— Вполне.

— Начинается стрельба, и кто попадет в кружок наибольшее количество раз, тот и победитель. Между прочим, все деньги идут на нужды бексвиллской воскресной школы. Миссис Тейт и мистер Колдуэлл на этом ничего не зарабатывают. — Попытка Эдгара шуткой разрядить атмосферу, возникшую в результате обмена колкостями между Бетти и Холлистером, была слишком поспешной, чтобы возыметь желаемый эффект.

— А на победителя ставят? — осведомился Холлистер.

— Конечно, сколько угодно.

— В таком случае я ставлю на миссис Мартиндейл.

— С чего бы это, мистер Холлистер? Для вашего сведения, я ни разу в жизни не держала в руках дробовик.

— Не важно, у меня предчувствие, что вы победите.

— Правда? Должна вас разочаровать, я нынче вообще не стреляю, так что вам лучше выбрать другого фаворита. — Бетти медленно убрала руку, давая таким образом понять, что сеанс вежливости закончен. Холлистер откинулся назад, и оставшиеся до фермы несколько миль они проехали в молчании.

Пока Эдгар не припарковался вместе с другими на скотном дворе, никто из машины не вышел.

— Соревнования начинаются в три, — повернулся он к Холлистеру. — Но напитки уже разносят, если вы, конечно, готовы вместе с нами преступить закон.

— Отлично.

— А я пойду разыщу Грейс, — сказала Бетти. — По-моему, она в беседке, с гостями.

Там или поблизости действительно собралось человек тридцать из числа самых метких стрелков графства Несквехела. Бетти и еще три женщины несли трости-сиденья; несколько дам были в бриджах для верховой езды, как, впрочем, и большинство мужчин, для которых это была часть офицерского обмундирования. Кое-кто из них надел оставшиеся с войны полевые башмаки, другие — высокие охотничьи сапоги со шнуровкой, третьи — панталоны, клетчатые чулки и ботинки на толстой подошве с языком, окаймленным бахромой. Холлистер в своей полушинели оказался в меньшинстве, по преимуществу же гости приехали в верблюжьих пальто или платьях из твида. Так, на докторе О’Брайане было длинное твидовое пальто с капюшоном.

Дамские и мужские чулки, а также дамские пальто и шарфы яркими пятнами выделялись на общем тусклом фоне: день выдался облачный и холодный, каждую минуту грозил пойти снег, а из зелени и желтизны деревьев, кустов и пастбищ ушла всякая жизнь. Кое-кто из гостей уже собрался вокруг большого костра, но большинство потянулось к беседке, где на подставке громоздились кофейник на два галлона, подогреваемый огнем от керосинки, горы сандвичей в вощеной бумаге, оловянные кофейные чашки, бутылки с виски и бренди и к ним рюмки с бокалами. Подставка — доска на козлах — стояла на цементном полу рядом с дверью в беседку, чуть ниже уровня земли. Грейс, зажав во рту сигарету и наклонив голову так, чтобы дым не попадал в глаза, сидела у подставки и отмечала имена гостей, записывающихся на участие в соревнованиях. Рядом с ней, посасывая грубо отделанную трубку, стоял Хэм Шофшталь и разглядывал через ее плечо список. Время от времени он указывал на какое-то имя, Грейс кивала и выкликала: «Джордж Уолл не заплатил. Джордж Уолл, прошу подойти и заплатить. Джо Каннингэм, за вами тоже должок. Прошу подойти и оплатить. Вообще все, кто еще не заплатил, поторопитесь». К ней выстроилась целая очередь. «Ага, вот и Джордж, — заметила Грейс. — Ну как, готовы всех обставить?»

— Постараюсь. Что там с меня, два доллара?

— По доллару за выстрел.

— Ловко. А поскольку у большинства из нас двустволки, то берете два, так?

— Если это не помповое ружье. Хэму вот пришлось заплатить пятерку.

— А где индейка? — спросил Джо Каннингэм. — Лично я платить не собираюсь, пока не увижу индейку.

— А я оштрафую вас за такие речи, — огрызнулась Грейс. — Индейка цела и невредима, сидит в ящике и ест мое зерно.

— Лучше бы мое, — проворчал Каннингэм, переступая с ноги на ногу. — По-моему, после армии у меня ноги стали короче.

— Что за идиотская шутка, — отмахнулась Грейс. — Два доллара, спасибо. Гоните и вы, Джо. Спасибо. Так, есть еще, кто не заплатил?

— Эмлин Дитрик, — подсказал Хэм.

— Эмлин Дитрик! — провозгласила Грейс. — Эмлин Дитрик!

Присутствующие начали было скандировать это имя, но тут же остановились, ибо к беседке подошли Мартиндейлы и Холлистер. Только эхо замолкших голосов нарушало внезапно наступившую тишину, и лишь немногие, самые воспитанные, избегали смотреть, как Грейс приветствует вновь появившихся гостей.

— Привет, Эдгар, Бет. Привет, Джек. — В одной руке Грейс держала список, в другой сигарету. Отчетливо выговорив имя Джек, она повернулась к Шофшталю: — Хэм, ты ведь знаком с Холлистером?

— Конечно. Добрый день.

— Добрый день, — мгновенно откликнулся Холлистер. Рукопожатием они не обменялись.

— Ваша жена еще не подъехала, — сказала Грейс. — Наверное, Броку понадобилось куда-нибудь заскочить по дороге.

— Просто они выехали позже, — откликнулся Холлистер.

— Ну что, Эдгар, ружье не забыл? — спросила Грейс.

— Так ты же пообещала одолжить.

— А я и не отказываюсь. Но надо заплатить. Два доллара, пожалуйста. А вам, Джек, ружье нужно?

— Я… Да нет, спасибо, пожалуй, не стоит.

— Бетти?

— Спасибо, без меня. Но я готова заплатить доллар за глоток виски. Продрогла что-то.

— Уже? — спросил Эдгар.

— Разница между нами в том, что я не стесняюсь признаться, что мне холодно. Это вы, мужчины, притворяетесь, будто вам наплевать на погоду. Герои, понимаешь ли.

— Вы правы, — кивнул Холлистер. — Я бы тоже выпил. Позвольте угостить вас, миссис Мартиндейл.

Отчасти потому, что многие услышали эти слова, отчасти благодаря непринужденному поведению Грейс и тех, кто ее окружал, напряжение среди гостей начало спадать, сначала незаметно, а потом, когда Грейс принялась разливать спиртное, все более стремительно. Другое дело, что присутствующие разбились на кучки, и Холлистеру ни в одной из них не нашлось места. Бетти отошла в сторону и присоединилась к одной из групп, а Эдгар, наделенный более развитым чувством социальной ответственности, остался с Холлистером, который с бокалом в руках прислонился к стене беседки. Ближайшие десять минут Грейс по-прежнему оставалась занята списком и своей ролью хозяйки. Эдгар же воспользовался этим временем, чтобы еще раз повторить правила игры и показать Холлистеру место, где будет проходить состязание. Они вернулись к беседке как раз в тот момент, когда там появился Брок со своей француженкой.

— Ужасно жаль, но ваша жена сказала, что не может поехать. Мы всячески пытались уговорить ее, но ничего не получилось.

— Что ж, очень жаль, — сказала Грейс. — Однако пора начинать, ведь уже больше трех, верно?

Брок взял у нее список и начал по порядку выкликивать имена участников. Закончив чтение, он сказал:

— Ну, теперь все знают, когда кому стрелять. Начинает Хэм, следом за ним — кто там? — да, Джордж. Джордж Уолл. Давай, Хэм, удачи.

Гости заняли зрительские места, и Брок незаметно подошел к Холлистеру. Со стороны могло показаться, что он наблюдает за стрельбой Шофшталя и объясняет на пальцах, куда Хэм целится и старается попасть, но шепотом Брок сказал:

— Жаль, что ничего из моего замысла не вышло.

— Мне тоже, — откликнулся Холлистер.

— Видите ли… э-э… дело не просто в том, что она отказалась ехать.

— Да? А что еще?

— Ну, как бы сказать… словом, она устроила целую сцену. Думаю, может, вам стоит позвонить ей.

— И что же она сказала?

— Да много чего, о чем, наверное, сама жалеет. Буквально сорвалась с катушек. Это моя вина, Джек, и, право, мне ужасно жаль, что все так получилось.

— Ну, о какой вине речь? — возразил Джек. — Напротив, я вам очень признателен. Так что все же она сказала?

Брок, такой элегантный и подтянутый в своей спортивной куртке и шляпе с пером на ленте, был явно обескуражен недавним свиданием с Эмми, которая, видно, действительно совершенно потеряла над собой контроль.

— Да стоит ли повторять? — заколебался он. — Вы ведь писатель, вам нетрудно вообразить такие вещи. Словом, она намекала, что я пытаюсь подкупить ее — бог знает, каким образом. Что-то об общественном положении толковала.

— И где все это происходило?

— На веранде дома вашего тестя.

— А Чарли Джей с женой там были?

— Да, я видел, как он мелькнул в гостиной. Но на террасу не выходил. Так как, может, зайдете в дом и позвоните ей? По-моему, стоит, Джек, право, стоит.

— И что я скажу ей?

— Объясните, что у нас тут вполне невинные развлечения, а не какой-то дикий разврат, как она себе вообразила. Не думаю, что она сама верит в это, но сказала именно так.

— Ладно, пошли.

Мужчины направились к дому. Холлистер последовал за Броком в кабинет и назвал номер Кларков. Трубку взяла Луиза.

— Луиза, это Джек. Позови, пожалуйста, Эмми.

— Ее здесь нет.

— А где она? Домой поехала?

— Да, но затем, чтобы собрать вещи, так что долго она там не задержится. О чем ты вообще думаешь? Хочешь продемонстрировать этой женщине и ее друзьям, какая у тебя жена? Твой отец никогда не пресмыкался перед этой публикой, а ты пресмыкаешься, да еще и собственную жену подставляешь. Минуту, тебе Чарли хочет сказать два слова.

— Привет, Джек, это Чарли. Предупреждаю, на сей раз ты зашел слишком далеко, и Эмми этого не потерпит. Послушай моего совета, уезжай оттуда как можно быстрее и отправляйся домой, иначе тебе же будет хуже. Похоже, ты не понимаешь…

— Я понимаю одно — ты и твоя жена заставляете Эмми думать, что…

— Не надо вешать мне лапшу на уши, слушай лучше меня. И язык попридержи. Если бы не я, Эмми…

— Да пошел ты. — Холлистер повесил трубку.

— Вроде не получился разговор, а? — посочувствовал Брок.

— Это уж точно, но, наверное, он прав, мне лучше уехать домой. Жена сейчас там. Нельзя ли у кого-нибудь одолжить машину, мистер Колдуэлл?

— Разумеется, что за вопрос. Мой маленький «форд» на подъездной дорожке к дому, он в вашем распоряжении. Вы уж там объясните ей как-нибудь, что к чему. Я думал, она ухватится за эту возможность… ну, вы понимаете, что я хочу сказать.

— Пойду попрощаюсь с миссис Тейт, — сказал Холлистер. — Эй, что это там в графине — виски? Не знаю уж, кто меня больше бесит, Чарли с Луизой или Эмми, но, во всяком случае, появляться так перед вами…

— Глоток-другой нам обоим не повредит.

Брок вытащил пробку и щедро плеснул в бокалы.

— Ветераны, бывало, говаривали, что пусть женщины уходят, у нас все равно остается наше виски. А теперь и того пытаются лишить. Ну, я-то, видит Бог, всегда найду чего выпить, иначе придется бежать из страны. Что, пошли?

Снаружи послышался шум двигателя, но Брок сказал, что встретит запоздавших в тире. Он взял Грейс под руку и отвел от группы зрителей, которые как раз громкими издевательскими аплодисментами приветствовали выстрел Скотти Борденера в молоко. Холлистер ждал хозяев у беседки.

— Жаль, что вам надо уезжать, Джек, — сказала Грейс и протянула ему руку.

— Да, думаю, так будет лучше. Мистер Колдуэлл объяснит вам… — Холлистер смотрел на Грейс, которая вдруг перестала улыбаться и нахмурилась, глядя куда-то поверх его плеча.

— Берегись! — Она оттолкнула Холлистера в сторону, меж тем как голос ее заглушил звук выстрела, более громкий, чем те, что звучали в тире.

Холлистер и Брок круто обернулись и увидели Эмми, в руках которой плясал сорокапятикалиберный. Раздался еще выстрел, и еще один, и пистолет, весом в три фунта, почти выпал у нее из рук. Она стояла ярдах в двадцати от троицы, и Холлистеру хватило пары секунд, чтобы рывком достать ее и одним ударом выбить пистолет. Он упал на землю, Холлистер наклонился, поднял его и положил себе в карман.

— Эй, ты, шлюха, — засмеялась Эмми, — я видела, как ты оттолкнула его.

Гости, столпившиеся в тире, обернулись при первом же выстреле и теперь, потрясенные и растерянные, наблюдали за происходящим. Грейс подошла к Эмми, которую Холлистер пытался оттащить подальше.

— Минуту, — остановила его она. — Сумасшедшая, что с вами? Конечно же, я оттолкнула его. Верните ей пистолет.

— Нет, — решительно заявил Холлистер.

— Нет, нет, — поддержал его Брок, — она же убьет тебя.

— Ничего подобного. С чего бы это? Она вообще не собиралась никого убивать и знает, что я знаю это. Просто нервы не выдержали. Разве не так, Эмми?

— Спасибо, Грейс, — сказал Холлистер.

— Тогда, коли ты так во всем уверен, отдай пистолет, — потребовала Эмми.

— Знаете что, Холлистер, — сказал Брок, — уведите-ка лучше ее отсюда.

— На себя посмотрите! На себя! — повернулась Эмми к зрителям.

— Да уведете вы ее наконец? — взмолилась Грейс и, посмотрев на Брока, взглядом указала ему на гостей и направилась к дому. Тот согласно кивнул. Холлистер крепко взял бормочущую что-то и упирающуюся Эмми за локоть и повел к машине. Брок подождал, пока они скроются за большим домом, и сделал несколько шагов в сторону гостей.

— Дамы и господа, — начал он, но тут же остановился, беспомощно пожал плечами, вытянул руки и тут же уронил их. К нему подошел Эдгар Мартиндейл, Бетти же направилась к дому следом за Грейс.

Эдгар повернулся к собравшимся:

— Дамы и господа, все мы прекрасно понимаем, что собирался сказать Брок. Все мы его друзья и друзья Грейс. Их гости. У которых есть долг и обязательства перед людьми, которые многие годы дарили нас своим щедрым гостеприимством. Брок, я уверен, что говорю сейчас от имени всех собравшихся, всех до единого, — мы сейчас уедем, потому что слишком нас здесь много, но мы будем верны нашим обязательствам. Все останется между нами. И все здесь собравшиеся будут благодарны за то, что дикая выходка этой безмозглой женщины не повлекла за собой худших последствий. А теперь, дамы и господа, давайте тихо разъедемся по домам… и не забудем, что дамы и господа обязаны соблюдать некоторые правила касательно того, что может произойти в доме друзей, когда они гостят там.

— Слушайте, слушайте! — возгласил Хэм Шофшталь. При этом он хлопнул в ладоши, и поскольку это было хоть какое-то действие, долженствующее продемонстрировать согласие со сказанным, к нему присоединились и остальные. Француженка, подошедшая к Броку, когда Холлистер и Эмми покидали сцену действия, взяла его под руку и повела к дому.

Прошло почти полчаса, когда со стоянки на скотном дворе отъехал и направился проселочной дорогой к шоссе последний автомобиль, и лишь тогда Грейс спустилась вниз. В кабинете она нашла Брока с приятельницей, Эдгара и Бетти.

— Решили остаться, друзья? — заговорила она. — Брок, сделай одолжение, подай бокал.

— Сейчас, — вскочил Эдгар. — Виски с содовой?

— Да, пожалуйста, — кивнула Грейс. — Ну, и что мне теперь делать? Уезжать из Форт-Пенна?

— О Господи, да ни в коем разе, — запротестовала Бетти.

— Я об Анне думаю. Неужели ее станут преследовать? Я пока не решила, что сказать, когда она вернется из школы. Сейчас она у Мэри Уолл, и не исключено, что в эту самую минуту ей уже что-то стало известно. Ума не приложу, что сказать, как объяснить девочке в ее возрасте, почему какая-то полоумная хватается за пистолет. А муж полоумной находится здесь же.

— Ну вот, ты сама все и сказала. Полоумная, — подтвердила Бетти.

— Но для Анны этого будет недостаточно. Маловато для ее головки. Ведь она знает так много — и одновременно так мало.

— Черт, как по-дурацки все получилось. Извини, Грейс, — вымолвил Брок.

— Да ты-то здесь при чем? — покачала головой Грейс. — Если бы все получилось так, как задумано, мы все бы до небес тебя превозносили. Не надо винить себя.

— Может, самое лучшее, сказать Анне все как есть? — предложил Эдгар.

— Мне тоже так кажется, — согласилась Бетти.

— Все-все, всю правду? — переспросила Грейс.

— Ну, хотя бы то, что произошло сегодня, — осторожно сказал Эдгар. — Шаг за шагом.

— И все-таки не всю правду — такой, как ты ее знаешь? — настаивала Грейс.

— Боюсь, я не совсем тебя понимаю.

— Я про сплетни, которые распространяют про нас с Джеком Холлистером. До его жены они наверняка дошли. — Грейс повернулась к француженке: — Рене, вы тоже, разумеется, все слышали, так вряд ли вас смущает этот разговор.

— Слышала, Грейс. И ничего меня не смущает.

— Вот про все это, Грейс, и расскажи Анне, — предложила Бетти.

— Вот-вот, — подтвердил Эдгар.

— Что ж, так тому и быть. — Грейс впервые за все это время отхлебнула немного виски. — Странно, я слышу все, что вы говорите, и сама себя слышу и в то же время — словно глухая. Какой-то шум в голове.

— Это утешает, — мягко усмехнулся Эдгар.

— Почему? — удивилась Грейс.

— Потому что свидетельствует, что ты не убита.

— Между прочим, Эдгар, — вмешался Брок, — как там насчет юридической стороны дела? Ничего такого не будет?

— Э-э… вряд ли. Хотя при желании много чего можно наворотить. Например, засадить миссис Холлистер в тюрьму по обвинению в преступном нападении на человека.

— Но ведь она там, конечно, не окажется, правда?

— Нет, но давайте считаться с возможностью как возможностью, — продолжал Эдгар. — Хотя бы день-другой. Наверное, Холлистер лучше моего знает уголовное право. Иные газетчики доки по этой части. А преступное нападение — это такое дело, от которого просто так не отмахнешься. Далее — ношение оружия тоже может стать основанием для обвинения в попытке совершить убийство. Повторяю, я не знаток уголовного законодательства, но, ручаюсь, пять-шесть обвинений в этом роде против нее вполне можно выдвинуть. К тому же на нашей стороне будет сорок свидетелей, а у нее ни одного.

— Холлистер, — возразила Бетти.

— О, ее адвокат не вызовет его свидетелем, даже если Холлистер согласится, в чем я лично сомневаюсь, — отмахнулся Эдгар. — На месте прокурора я бы вызвал сорок человек, готовых засвидетельствовать, что Грейс оттолкнула Холлистера…

— Да, и на присяжных это произвело бы неотразимое впечатление, — заговорила Грейс. — В законах я плохо разбираюсь — честно говоря, в суде ни разу не была, — но разве в романах и пьесах не говорится, что в таких случаях адвокат ответчика начнет всячески намекать, почему я оттолкнула его?

— Совершенно верно, — кивнул Эдгар.

— И это еще одна причина, по которой мы не пойдем в суд, — сказал Брок. — Сорок человек только что вроде как пришли к такому заключению. — Он криво усмехнулся. — Не хотелось бы мне быть одним из этих сорока, и в то же время не могу про себя не думать, что ты оттолкнула Холлистера, а не меня, своего брата.

— В тебя бы она не выстрелила, это я точно знаю, — возразила Грейс.

— Такой стрелок, как Эмми, может попасть в кого угодно, — гнул свое Брок. — Эмми, Милый враг, вот как мы будем называть ее отныне.

Все, кроме Рене, улыбнулись этой простодушной шутке.

— А Грейс у нас воплощенная Грация, — подхватила Бетти. — Милый враг и Грация. Именно так. Но ты инстинктивно все правильно сделала, — не обижайся Брок, но так оно и должно было быть. И ты продемонстрировала настоящее мужество.

— Это Джек продемонстрировал настоящее мужество, — возразила Грейс. — Он бросился к ней, когда пистолет был еще у нее в руках.

— Повторяю то, что сказал о ее меткости, — вставил Брок. — Чем ближе к ней находишься, тем меньше угроза. Так что о мужестве я бы не стал говорить.

— Ну а я стала. Высший балл за храбрость.

— Присоединяюсь, — сказал Эдгар.

— Так, стало быть, ты не думаешь, что это был просто спектакль? — спросил Брок. — Ведь сама же говорила, что стрелять она не собиралась, просто нервы сдали.

— Выходит, это я устроила спектакль.

— То есть на самом деле, заговаривая с ней, ты не считала, что все дело в нервах?

— Не знаю. Нет, все же, наверное, просто сорвалась. Во всяком случае, тогда у меня мелькнула мысль, что на самом деле она не собирается никого убивать, — задумчиво сказала Грейс. — Я ведь оказалась единственной, кто ее видел. Вы с Джеком стояли передо мной, я посмотрела через его плечо и увидела ее, увидела, как она поднимает пистолет и нажимает на курок, и оттолкнула Джека…

— Сначала оттолкнула, а уж потом раздался выстрел, — поправил Брок.

— Вряд ли. У меня не было времени раздумывать.

— Вот вам потенциальный пример того, как адвокаты зарабатывают себе на хлеб, — назидательно произнес Эдгар. — Противоречащие одна другой истории, или, вернее, версии одной и той же истории, настолько различные, что могут показаться двумя отдельными историями. Вот так и подрывается доверие к свидетелю.

— Ради Бога, Эдгар, мне хотелось бы дослушать Грейс, — сказала Рене.

Все невольно повернулись к ней и согласно кивнули.

— Извините, — сказал Эдгар.

— В общем, после первого выстрела мне показалось, что у нее изменилось выражение лица, или по крайней мере что-то в нем подсказало, что она никого не собирается убивать. — По ходу повествования Грейс медленно поднималась со стула, словно бы уходя в себя, в свои воспоминания. — Раздался треск, шум, похожий почему-то на большой, огромный обруч. Он возник в том месте, где стояла Эмми, и по мере приближения к нам становился все больше и больше. И мы, все трое, оказались словно бы внутри него. Но на самом деле это был не обруч и не ковбойское лассо. Скорее маленький кружок, дуло пистолета, только оно все расширялось и расширялось. И вот этот обруч расширился настолько, что внутри уже были не только мы, но и сама Эмми. И это был весь мир. От дула пистолета, крохотного круглого отверстия, до этого гигантского звукового круга. Сейчас я вспоминаю, что даже не разобрала тогда, задело меня или нет. Других-то нет, это я понимала, потому что никто не упал, но я была настолько напугана, что не вполне отдавала себе отчет в том, что делаю, и, как мне кажется сейчас, думала, что умираю. Все, что было более или менее реально, — выражение, застывшее в глазах Эмми. В нем не было ничего необычного, его можно понять. Выражение слабости. Она была несчастна и испугана. Не хотела она этого шума, вот что мне тогда показалось. Понимаю, трудно поверить в то, что столько мыслей возникает в голове разом, но, честное слово, сейчас мне кажется, что так оно и было, сейчас я их вспоминаю, эти мысли. — Грейс села на стул. — Я слишком ясно их вспоминаю, в том-то и беда. Эдгар, будь добр, подай мне сигарету.

Эдгар взял из портсигара сигарету, протянул ее Грейс, помог прикурить, загасил спичку, бросил ее в камин и сел на место. Все наблюдали за происходящим с интересом. Приятно было, пусть на краткий миг, отвлечься от необходимости как-то откликнуться на рассказ Грейс.

— Я часто задумываюсь, что люди чувствуют на войне, — нарушила молчание Рене.

— Во всяком случае, не то, что ты только что выслушала, в этом можешь быть уверена, — сказал Брок.

— А что чувствовал ты, Брок? — спросила Бетти.

— Когда, сегодня? Так ведь, когда я повернулся, все уже кончилось. В том числе и стрельба. Никто уже больше не стрелял.

— Нет, дорогой, — заметила Рене. — Когда раздался второй выстрел, потом третий, ты смотрел прямо в лицо этой Эмми. Я-то видела.

— Может быть, — согласился Брок. — Наверное, я никак не мог понять, что происходит. Скорее всего обернулся, увидел эту чертовку, но не сообразил, что это она стреляет.

— Рене, вы единственная, кто не остался с остальными. Это требует мужества. Мне вот не хватило, — заметила Бетти.

— Вы остались с мужем, — небрежно отмахнулась Рене, — я пошла к Броку. Все естественно. Грейс оттолкнула Холлистера. Естественно. Холлистер? Холлистер не бросил Грейс. Я не то имею в виду. Холлистер боец, и он ввязался в бой. Понимаете, Бетти? Все вели себя естественно.

— Исключительно… исключительно точный анализ, Рене, — кивнул Эдгар. — В галльском духе. Мы, американцы, считаемся самым здравомыслящим народом в мире, но, мне кажется, французы в этом смысле сильнее нас.

— Спасибо, Эдгар, — улыбнулась Рене. — Во мне есть и часть итальянской крови, но росла я, конечно, во Франции.

— Хорошо, что вас не смутил этот разговор, — заметила Грейс. — А впрочем, вы ведь практически член семьи.

— Что-то похожее, — подтвердил Брок.

Рене несколько натянуто улыбнулась:

— Нам с Броком много о чем пришлось переговорить, но с этим вроде действительно все ясно.

— Да? О чем же именно, детка? — удивился Брок. — Ладно, когда-нибудь ты мне это растолкуешь. Но если ты не против, не сегодня. Как, Грейс, ужином нас накормишь?

— Разумеется.

— И переночуем тоже здесь, — предложил Брок. — В кои-то веки, черт возьми, собрались все вместе, и мне это по душе. Эдгар и Бетти — наши лучшие друзья, Рене уже в самом начале нового года войдет в семью, так кто же нам еще нужен, верно, Грейс?

— Конечно.

— Что ж, тогда еще по рюмке — и забудем обо всем. Нам ведь всю жизнь теперь слушать разговоры на эту тему, так можно хоть один вечер провести спокойно.

— Боюсь, не выйдет, Брок, — возразила Рене. — Мы должны помочь Грейс. Она задала нам вопрос, а ответа так и не получила.

— Что за вопрос? — удивился Брок.

— Уезжать ли ей из Форт-Пенна.

— Ответ был, я сказала: «нет», — заметила Бетти.

— Это не ответ, это просто реплика, — упрямо повторила Рене.

— Прошу прощения, но, на мой взгляд, это ответ.

— Ради Бога, Бетти, не надо сердиться, я ведь вовсе не критикую вас. Менее всего. Я просто говорю, что это реплика верного человека, в ней чувствуется любовь и верность, но это не ответ на вопрос. Грейс спрашивает, как поступить, чтобы было лучше не только для нее, но и для Анны с Альфредом. И если мы ей настоящие друзья, то надо головой думать, а не только сердцем переживать. Согласны?

— Насчет сердца — да, — сказала Бетти.

— В таком случае давайте посмотрим фактам в лицо и подумаем головой. Подумаем о плохом. Первое — не попытается ли эта Эмми снова стрелять в Грейс?

— Ну, это просто смешно. Конечно, нет, — отмахнулась Бетти.

— Я тоже так думаю, — кивнула Рене. — И все-таки полностью исключить такую возможность нельзя. Пусть даже самую призрачную. Во-вторых, враги и друзья Грейс не сделают ли ей плохо? Потихоньку, день ото дня, по мелочам, вроде как вода камень точит…

— Ну да, легкие уколы, сплетни — я понимаю, о чем вы, Рене, — проговорила Грейс. — Но ничего, думаю, выдержу.

— Уверены? А это вообще возможно? — Рене обвела взглядом присутствующих и продолжила: — Позвольте мне быть откровенной до конца.

Все дружно кивнули.

— Так я скажу. Однажды Грейс уже удалось наплевать на сплетни. Но тогда это было сердечное дело. А сейчас оно связано с оружием. И самое страшное в нем — стреляющая рука. — Она сделала вид, что прицеливается. — О черт, по-английски слов не хватает.

— Говорите по-французски, — предложила Грейс.

— Нет-нет, лучше не надо, — запротестовал Брок.

— Присоединяюсь, — сказал Эдгар.

— Зачем, у вас и по-английски неплохо получается, — заверила ее Бетти.

— Ну что ж. Знаете, Грейс, на сей раз это не просто веселое щебетание, хиханьки-хаханьки: «Ого! Грейс спит с этим малым». Такие разговорчики я знаю, но тут все иначе. Тут, я хочу сказать, злоба. Пистолет — это не такая шутка, которой подмигивают со смехом. Это уродство. Железо. Сталь. Он вызывает страх. Выстрел страшит звуком, треском. Это большой, уродливый, оглушительный факт. Это не любовь, это уродливая ненависть.

— Но к Грейс-то какое это имеет отношение? — осведомился Брок.

— Тихо, Брок, тихо. Неужели не понятно? Будут говорить плохие вещи, потому что считают, что если говорить плохие вещи, это оттолкнет Грейс и отведет страшное орудие от них самих.

— И что же это за вещи, Рене? — спросила Грейс.

Прежде чем ответить, Рене внимательно посмотрела на нее.

— Что вы, должно быть, заслужили этот выстрел, что Эмми доведена до отчаяния, что на ее месте любая женщина поступила бы точно так же.

— А вот тут вы ошибаетесь, — прервала ее Бетти. — Начать с того, что так могут говорить только недоброжелатели Грейс.

— А я не утверждала, что это будут друзья. Я сказала, друзья и враги. Но сплетничают все, Бетти.

— Ну уж я-то точно никогда бы не стала перемывать косточки Грейс, — заявила Бетти. — И вы тоже, тем более что вот-вот членом семьи станете.

— Да и вообще — какая из меня сплетница? — согласилась Рене.

— Словом, — откашлялся Эдгар, — ты считаешь, что Грейс на какое-то время следует уехать из Форт-Пенна?

— Этого я не говорила, Эдгар. Совсем наоборот, мне кажется… так, завтра пятница, по пятницам Грейс всегда устраивает обеды в гостинице. По-моему, пусть все остается как обычно, можно пригласить Бетти, меня, кого-нибудь еще. По-моему, Грейс стоит походить по магазинам, заняться рождественскими подарками, повидаться с друзьями. Но после Рождества, думаю, ей самой захочется уехать. Хотелось бы верить, что я ошибаюсь, но, боюсь, права. В следующем месяце начнутся всякие мелочи. Мерзкие улыбочки, косые взгляды, девчонки-продавщицы. Я сама через все это прошла как любовница Брока. «О-ла-ла» — шепотком, но так, чтобы было слышно.

— А как насчет Анны? — спросила Грейс.

— Ее тоже не пощадят.

— Раньше это было незаметно. Нет, Анну не трогали, это я точно знаю, — возразила Грейс.

— Верно, но почему? — стояла на своем Рене. — Почему? Потому что у вас здесь есть верный добрый друг, Бетти. Сильный хороший друг, который способен заставить сплетников замолчать. А я вот сейчас о чем подумала. Знаете, у этой Эмми дочь учится у нас в школе. Она одна из моих учениц. Так вот, к ней тоже будут беспощадны.

— Скверно, что ее мать не подумала об этом, — вставил Брок.

— А о чем она вообще подумала? — Рене гневно повернулась к Броку. — У нее дом в опасности, вот она и тронулась умом.

— Так ведь не от Грейс же исходила угроза, — возразила Бетти.

— Да знаю я, — нетерпеливо бросила Рене. — Я знаю. А Эмми нет.

— Ты что, защищаешь ее? — удивился Брок.

— Да! И Грейс со мной согласна. Сам спроси ее.

Все посмотрели на Грейс.

— Она права, — кивнула Грейс. — Рене права.

В комнате повисло молчание.

Брок встряхнул бокал, смешивая виски с водой.

— Ну что ж, — повернулся он к Рене, — урок галльского анализа ты нам преподнесла. В таком случае, может, подскажешь, что делать с Холлистером? Я имею в виду его работу в газете.

— Почему бы нет? — пожала плечами Рене.

— Увольнять его?

— Брок, ты сошел с ума. Ты так прост, что это похоже на помешательство. Уволить Холлистера? Да ни за что! Пусть продолжает работать, это будет лучший ответ сплетникам. Ты делаешь вид, что ничего не произошло. Это то же самое, что рождественские покупки Грейс и визиты к друзьям.

— Согласен, — сказал Эдгар.

— Я тоже, — присоединилась Бетти.

— И я, — заключила Грейс.

— В таком случае, — сказал Брок, — все решено. Что, Грейс, вызываем огонь на себя?

— Как это? — спросила Рене.

— Ну, это выражение такое, — попытался объяснить Брок. — Огонь на себя. Главная мишень. Груз, который взваливаешь на себя. По крайней мере я это так понимаю.

— Груз? — переспросила Рене. — Вроде как ведро с углем?

— Тьфу ты, черт, — встал Брок, — вот так и учишься говорить по-английски. Повторяю то, что повторял всю жизнь, а требуется объяснить, что это значит, и приходится лезть в словарь. Эдгар, может, ты пособишь? Сколько тонн в огне? Сколько кубических ярдов? — Брок отставил бокал и раздраженно принялся листать словарь. Пока он отыскивал нужное слово, все исподтишка посматривали на Грейс, и поскольку она улыбалась вполне безмятежно, другие тоже заулыбались. Таким образом, отвечая невпопад на невинные шутки и занимаясь разными мелочами, они пытались восстановить нормальное человеческое общение и в этой несколько искусственной атмосфере сели за ужин. Выбор был велик, ведь предполагалось, что после соревнований за стол сядут еще десять гостей, но они удовольствовались легкой закуской.

После ужина никто не разошелся, и, как было принято в этом доме, все прошли в маленький кабинет.

— Может, кому наверх надо? — спросила Грейс. Никто из дам не откликнулся на приглашение. — Тогда как насчет кофе? — И снова все отказались.

В двух углах комнаты стояли ружья. Брок взял их, переломил стволы пополам и посмотрел на свет.

— Так, чистить не надо. Из них никто не стрелял.

— И все же стоит почистить, — не согласилась Грейс. — Это моя обязанность.

— Зачем? — не понял Брок.

— Они были на воздухе, а воздух влажный.

— Тогда я и почищу, — решил Брок. — Мы ведь остаемся на ночь, верно?

— Мне надо домой, — сказала Рене. — Надо проверить тетради.

— Ну что за ерунда, малыш.

— Никакая не ерунда. Я ведь пока еще учительница, а Бетти одна из моих начальниц.

— Я никому не скажу, — пообещала Бетти.

— Спасибо, и все же я скоро поеду. Могу сама, на твоем, — Рене повернулась к Броку, — маленьком «форде».

— Нет, — отрубил он. — И это я не свое хорошее воспитание демонстрирую. Никоим образом. Просто мне не хочется, чтобы машина сломалась, а это неизбежно, если ты сядешь за руль. Позволю себе напомнить, что это я пытаюсь обучить тебя вождению.

— Не собираюсь извиняться за свое вождение, и когда мы поженимся, можешь купить мне маленький «пежо», уж тогда я покажу, что я умею водить.

— Когда мы поженимся, у тебя будет шофер. Мужчина лет шестидесяти или больше. Немец. Женатый на фрау вдвое толще его.

Рене заметила, что свою эстрадную роль они с Броком отыграли, и взглянула на Грейс и Бетти, словно приглашая их к началу нового разговора.

— Слушайте, — сказала Грейс, — это только у меня такое ощущение или другим тоже кажется, что все мы здесь ждем каких-то новостей или чего-то в этом роде? Да, понимаю, все, что было днем, осталось позади, и все равно не проходит это странное чувство ожидания чего-то.

— Как же, закончилось, — фыркнул Брок. — Весь Форт-Пенн уже в курсе.

— Брок! — сердито оборвала его Рене.

— Скорее всего так оно и есть, — продолжала Грейс. — Может, я как раз и жду подтверждения этому, раз ни у кого еще такого чувства нет.

— У меня есть, — возразила Бетти. — Только объясняется все очень просто. Мне кажется, ты ждешь, когда Анна вернется домой.

— Точно! Жду. Скорее всего в этом и дело. Как думаешь, может, стоит позвонить Мэри?

— Не думаю, — заметил Эдгар. — Зная Мэри, могу предположить, что они с Джорджем придумали для Анны какую-нибудь историю, и твой звонок только все испортит.

— Возможно, — согласилась Грейс, — и все же я, пожалуй, позвоню.

Она назвала оператору номер Уоллов и попросила позвать к телефону миссис Уолл.

— Мэри? Грейс… Все в порядке. Так, сидим, болтаем. Кто? Эдгар, Бетти, Рене и Брок… Правда? А что так?.. Нет, мне это и в голову не приходило. По крайней мере в этом смысле… Да, мы предполагали такую возможность, но я не думаю, что она пойдет на это… Нет. Нет, Мэри, нет. Большое спасибо, но я лучше пошлю за ней машину… Нет, нет, не стоит. Пожалуйста… Ну ладно, как скажешь. Еще раз большое спасибо. — Грейс повесила трубку. — Ну вот, ничего такого Мэри не придумывала, вообще ни слова не сказала Анне про всю эту историю. Только боится, что Эмми вернется сюда. Вот и предложила, чтобы Анна переночевала у них, но, по-моему, ей следует вернуться домой, ну, они с Джорджем и вызвались привезти ее.

— Вот видите, Эдгар, — заметила Рене, — не только в галльских умах возникает мысль о том, что все возможно.

— Да, но только возможно, — сказала Грейс. — Настолько же возможно, насколько то, что я сейчас возьму одно из этих ружей и наведаюсь домой к Эмми.

— Это уж точно. — Рене не стала спорить. — Ну что, Брок, поехали?

— Поехали.

Все встали, и Грейс протянула руку Рене:

— Очень рада, что мы завтра обедаем вместе.

— Я тоже, и спасибо за то, что позволили мне навязаться. Все равно, по-моему, это была хорошая мысль. Поскольку я скоро выхожу замуж за Брока, надеюсь, вы согласны?

— Конечно.

— Да, Грейс, между прочим. На завтра я приглашена на обед к Натали у нее дома. Как быть? Отказаться от приглашения, или, может, вы и ее позовете в гостиницу?

— С удовольствием.

— Видите ли, Натали — моя ближайшая приятельница в Форт-Пенне, — пояснила Рене.

— Я знаю. Может, пригласите тогда ее от моего имени? Что-то мне не хочется сегодня больше никому звонить.

— Естественно. Покойной ночи, Грейс. Постарайтесь отдохнуть получше. — Рене слегка прикоснулась щекой к щеке Грейс.

— Спасибо. Покойной ночи, Рене. Покойной ночи, Брок.

— А как насчет поцеловать брата, которого даже не оттолкнула от линии огня?

Грейс чмокнула его в щеку, и Брок с Рене вышли из дома.

Все молчали, дожидаясь, пока не отъедет машина.

— Новая миссис Колдуэлл, — констатировала Грейс.

— Ты знала? — спросила Бетти.

— В принципе да, только не думала, что уже срок назначен.

— Не удивлюсь, что и для Брока это сюрприз, — хмыкнула Бетти.

— Я тоже. У них вроде то все сладится, то разладится. Но в общем-то она девочка ничего. Сегодня отлично себя вела.

— В поле — да, в доме — нет, — поправила ее Бетти.

— Ну, мне она по крайней мере никак не досаждала и говорила вполне разумные вещи.

— Ничего, еще достанет, — утешила подругу Бетти.

— Боюсь, так оно и будет, — поддержал ее Эдгар.

— Да? И каким же, интересно, образом?

— Не знаю, одно ли мы с Эдгаром имеем в виду, но мне так кажется, что это не просто новая миссис Колдуэлл. Это целая семья Колдуэллов. Гранд-дама.

— Вот-вот, и я то же самое хотел сказать, — кивнул Эдгар.

— Она все начала прибирать к рукам уже здесь, прямо в этой комнате, сегодня. Такая уверенность в себе!

— Тебе так показалось? Ну, верно, держалась она уверенно, но я объяснила это… даже не знаю, как сказать. Словом, вроде бы почувствовала, что надо же кому-то начинать разговор, а это была для нее первая возможность.

— Точно, — согласился Эдгар. — И она за нее сразу же ухватилась. Не могу сказать, что я согласен с Бетти на все сто процентов, но думаю, что стоит ей выйти замуж за Брока, и она уж заставит с собой считаться.

— Где, в Форт-Пенне? — скептически усмехнулась Грейс.

— В Форт-Пенне, — подтвердил Эдгар. — Это будет первая миссис Колдуэлл после смерти твоей матери.

— Ну, в городе таких не один десяток, — возразила Грейс.

— Ты противоречишь сама себе, — заметил Эдгар.

— Вот-вот, — подхватила Бетти, — то говоришь о новом положении Рене, то делаешь вид, что имя Колдуэлл ничего не значит.

— Ладно, скоро увидим, что оно значит, если, конечно, Рене правду говорит, — не стала спорить Грейс.

— Ну, тут она, боюсь, ничего не выдумывает, — вздохнула Бетти.

— Да, и уж не поэтому ли у меня такое чувство, что еще что-то должно произойти. Уж не завтра ли за обедом?

— Вот-вот, жаль, что ты все это затеяла, но теперь-то ничего не поделаешь.

— Точно, — подтвердил Эдгар.

Разговор был прерван появлением Уоллов и Анны. Уоллы сказали, что торопятся назад, и действительно тут же уехали, а Мартиндейлы тактично раскланялись, чтобы оставить Грейс наедине с дочерью.

— Мне надо рассказать тебе одну неприятную историю, — начала Грейс, едва они остались вдвоем.

— А нельзя ли не сейчас, мама? До утра никак не подождет? А то у меня такой хороший день сегодня был.

— К сожалению, не подождет, — покачала головой Грейс. — Тут такое дело, что у нас вся жизнь может измениться.

— Что, мы бедными стали?

— Нет, и слава Богу, что нет.

— Ладно, рассказывай, — вздохнула девочка.

— Тебе уже четырнадцать, пятнадцатый пошел, так что, полагаю, ты слышала или хотя бы читала о ревнивых женах. Ну, о тех, что ревнуют, считая, что их мужья влюблены в других женщин.

— Ну да, конечно, — кивнула Анна.

— Ну так вот, нынче одна такая ревнивица стреляла в меня.

— О Господи, мама, ты не шутишь?

— Какие уж тут шутки, — засмеялась Грейс. — Другое дело, что я не думала, что ты так это воспримешь.

— Так… так ведь она же не попала. С тобой все в порядке, правда?

— В порядке, в порядке, — снова не удержалась от смеха Грейс. — Честно говоря, не знаю, что заставляет меня смеяться. Дело-то очень серьезное, дорогая. Сегодня днем одна женщина приехала к нам на ферму, направила на меня пистолет и трижды выстрелила. Да, по-моему, трижды.

— И кто эта женщина?

— Миссис Холлистер, жена мистера Холлистера из «Часового».

— Он влюблен в тебя?

— Она так думает.

— Но ведь ты-то в него не влюблена?

— Нет, конечно, нет. Он здесь раньше никогда не был.

— Ах, так и он появился? И она его задела?

— Нет, нет, никого не задело. Ее остановили. А теперь выслушай меня внимательно, я хочу, чтобы ты знала всю правду, так чтобы, когда девочки начнут тебя расспрашивать… но сначала послушай. До твоего дяди дошли какие-то разговоры, нехорошие сплетни про мистера Холлистера и меня, он им, конечно, не поверил, потому что знает, что ничего подобного и быть не может, и пригласил мистера и миссис Холлистер к нам на ферму пострелять в тире. Мистер Холлистер приехал с мистером и миссис Мартиндейл, а миссис Холлистер должна была приехать с дядей Броком, но отказалась, а потом неожиданно появилась около четырех дня на своей машине. Я стояла с мистером Холлистером и дядей Броком у беседки и вдруг увидела ее совсем рядом, с пистолетом в руках. Она подняла его и начала стрелять.

— Она хотела убить тебя?

— Честно говоря, я так не думаю. Мне кажется, она просто хотела испортить всем праздник. И это ей, безусловно, удалось. Но что правда, то правда — попасть в кого-нибудь она могла. В общем, мистер Холлистер отнял у нее пистолет и увез домой, а потом мистер Мартиндейл или дядя Брок, кто-то из них, попросили разъехаться и других гостей — ну, ты понимаешь, в таких обстоятельствах…

— А она далеко от вас стояла?

— Примерно как отсюда до входной двери. Чуть меньше.

— О Господи. — Девочка сидела на диване, рядом с Грейс, но теперь придвинулась еще ближе и взяла мать за руку. — Ее арестовали?

— Нет, и никто никого арестовывать не будет. — Грейс положила ей ладонь на голову и взъерошила волосы. — Просто эта женщина обезумела от всех этих сплетен. Ничего не будет. Мистер Холлистер останется в газете, а мы сделаем вид, что ничего не произошло. После Рождества нам, возможно, придется уехать, но только на время — словно, повторяю, ничего не случилось.

— Как тогда, когда не стало папы и Билли.

— Ну да, — кивнула Грейс. — И ты была тогда молодцом.

— А Альфреду ты напишешь?

— Да, сегодня же.

— Это хорошо, а то как бы он от кого-нибудь… ведь снова сплетни пойдут, да?

— Боюсь, что так. Когда сплетни заходят так далеко, что из-за них едва человека не убивают, надо найти какой-то способ положить им конец. Потому мы и уезжаем.

— И куда же?

— А ты бы куда хотела?

— Хорошо бы в пансионат.

— Почему бы нет? Мне тоже хотелось бы послать тебя в пансионат. Сама я там, ты знаешь, никогда не училась, но, думаю, девочки многое теряют, если не попадают туда.

— А ферму ты продашь?

— Нет, с чего ты взяла?

— Ну как, ведь если мы уезжаем, то и не вернемся. Разве нет?

— Говорю же тебе, на время, — повторила Грейс.

— И все же, может, и не вернемся. — Девочка потупилась.

— Почему ты так говоришь, родная?

— Потому что мне так кажется, мама. Но мне все равно.

— Правда? А что, если все же остаться? Скажем, на год?

— Давай поживем здесь до Рождества, а потом поедем.

— Хорошо, дорогая. Так и поступим. И вот еще что. Я не хотела говорить раньше, но ферма принадлежит тебе. Тебе и Альфреду. Вернее, перейдет, когда тебе исполнится двадцать один. Так написано в папином завещании.

— Какой он добрый, — сказала девочка.

— Конечно, добрый, и он очень хотел, чтобы ферма досталась вам с Альфредом, особенно если и вы этого хотите. Ну что ж, а теперь тебе, наверное, пора поцеловать меня на ночь.

Девочка чмокнула мать в щеку и вышла из комнаты, но через минуту-другую вернулась.

— Что-нибудь забыла, дорогая? — подняла голову Грейс.

— Не оставайся здесь одна, мама, чего в окно глядеть?

— Так разве я гляжу? Все равно ведь ничего не видно, темно.

— Пошли наверх, а?

— Чуть попозже, родная. Ну, иди сюда, поцелуй меня еще раз и ложись спать.

В доме стало уже совсем тихо, замерли вдали мягкие шаги и звуки, доносившиеся из ванной и туалета, когда Грейс села за стол Сидни, положила на промокательную бумагу большой лист почтовой бумаги с вензелем фирмы и потянулась за автоматическим пером с серебряным колпачком, которое кто-то подарил Сидни. Она изучающе посмотрела на его изящную оправу, и в голову ей пришли две мысли: она понятия не имела, кто именно подарил мужу эту ручку, это одно; и второе — за все то время, что ручка была на столе и ею постоянно пользовались, сама она ни разу не наполняла ее чернилами. Пустой она никогда не была, но она, Грейс, ее не наполняла. Грейс импульсивно набросала несколько слов и, уж начав писать, не отрывала пера от бумаги.

Грейс перечитала письмо, положила его в конверт, запечатала и наклеила марку. Затем положила на столик в коридоре, но передумала, накинула висевшее в платяном шкафу твидовое пальто, положила в карман письмо и небольшой никелированный фонарь и медленно направилась по проселку к почтовому ящику. Там она сунула письмо в щель, подняла металлический флажок и некоторое время не двигалась с места, задумчиво глядя в небо. Было холодно, луны не видно. Грейс подняла воротник пальто, поглубже засунула руки в карманы и опустила голову. В это время в глаза ей ударил луч света.

— О, это вы, мэм, — раздался мужской голос.

— Я, а вы кто? Глаза слепит, не вижу…

— Даффи, мэм, из полиции штата. — Он осветил себе лицо. На нем была форменная шинель с портупеей, в кобуре пистолет. — Меня послали присмотреть за порядком. У вас фонарь есть?

— Вот он, в кармане. Но я и без него дорогу назубок знаю.

— Вы вооружены?

— Нет.

— В таком случае позвольте вас проводить.

— Спасибо, пошли. Может, кофе выпьете? С сандвичем? — Они пошли к дому.

— Так считается, что вы не должны знать о моем присутствии, — засмеялся полицейский.

— А где ваша лошадь?

— Я на машине. За сараем оставил, чтобы не видно было, — пояснил он. — Потому что опять-таки вы не должны знать, что дом охраняется.

— Что ж, коли так, притворимся, что я не подозреваю о вашем присутствии. Налью кофе в термос, оставлю на кухонном столе несколько сандвичей, и если утром их не будет на месте, я лично останусь в неведении, кто все это взял. Ведь я никого не видела.

— Все правильно, мэм, — козырнул Даффи.

— А если дверь в кухне осталась незапертой, а свет невыключенным, так это просто по рассеянности.

— Бывает.

— Ну вот, мы и пришли. Спасибо за заботу, Даффи, и покойной ночи.

— Покойной ночи, мэм.

Он постоял среди деревьев, глядя, как сначала в кухне зажигаются, потом гаснут все лампочки на первом этаже, затем вспыхивают и вскоре гаснут наверху. Немного погодя Даффи обогнул дом и вошел в кухню. На столе стояли термос, чашка с блюдцем, кувшин со сливками и сахарница. Тут же лежала салфетка. Он поднял ее — на большой тарелке лежали обернутые в вощеную бумагу сандвичи, штук десять.

— Целое пиршество, — вслух произнес он. — Умеют же жить сукины дети.

Даффи снял шляпу, отстегнул пояс с кобурой, снял шинель и принялся за еду. В большом доме было тихо, как в глубокой дреме.