Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

Глава пятая Новый товарищ

В Париж Жак приехал не один. В пути, продолжавшемся очень долго, он неожиданно обрёл товарища.

Знакомство завязалось в дилижансе.

Жаку дилижанс казался неслыханной роскошью. Шутка ли, проезд стоил шестнадцать су[7] каждое лье.[8] А от Труа до Парижа было не более и не менее, как тридцать пять лье.

Вот почему, когда он увидел огромную, громоздкую карету с большущими колёсами и впряжённой в неё шестёркой разномастных лошадей, всю увешанную сзади и с боков различным багажом, Жак почувствовал уважение к невиданному экипажу, словно тот был частью самого Парижа. Он протиснулся со своим небольшим тюком в двери дилижанса, но грубые окрики пассажиров, которым он, продвигаясь по узкому проходу, поневоле наступал на ноги, чуть не заставили его отступить. Однако раздумывать было некогда, и Жак плюхнулся на свободное место.

Кучер в обшитой серебряными галунами куртке и в красном жилете, исполнявший одновременно роль кондуктора, быстро пересчитал путешественников, проверил их билеты. Вскочив на правую переднюю лошадь, он дал знак второму извозчику, сидевшему на облучке. Тот вытянул лошадей длиннющим бичом, и дилижанс, подпрыгивая, с грохотом покатил по ухабистой, изрытой колдобинами дороге. Сначала у Жака закружилась голова от оглушительного грохота колёс, а тут ещё цепи, которыми был подвязан багаж, не переставая скрипели. Но мало-помалу Жак освоился и огляделся.

Справа от него сидела худенькая старушка с корзинками, баульчиками, саквояжами и огромным ридикюлем, заслонявшим от Жака её лицо, слева — молодой парень в городском платье. Парень сидел, совсем съёжившись, потому что по другую сторону от него поместился плотный мужчина, дворянин, как про себя определил его Жак. Ручного багажа у дворянина не было, но зато он держал большую клетку с зелёным попугаем. Дворянин был явно из небогатых: такие не владеют собственными каретами, на своей земле не сидят, зато спеси у них хоть отбавляй. Особенно, когда им приходится сталкиваться с простолюдинами. Они ими гнушаются, их презирают. Но что поделать, если карман не позволяет избегать тесного с ними общения!

К путешествиям дворянин, видимо, привык. Дилижанс не казался ему, как Жаку, в диковинку. Он чувствовал себя здесь как дома и с соседями не церемонился. Освободившись от шейного платка, дворянин передвинул клетку и для большего удобства поставил её на колени молодому человеку, а тот съёживался всё больше и, казалось, становился всё меньше.

Жак исподлобья наблюдал за этой сценкой. Всё было ему интересно: и попугай, которого до сих пор Жак видел только на картинках, и оба пассажира. Особенно привлёк его внимание парень, по всей вероятности его однолеток. Одет по-городскому, наверное бывалый, а вишь какой тихоня! Платил-то он небось за билет, как все, а сбросить клетку не смеет.

И Жак не утерпел.

— Далеко ли едешь? — спросил он у юноши.

— В Париж. — Голос у юноши оказался робкий и тихий.

— Впервые?

— Нет, я там уже три года работаю, — с важностью ответил юноша и чуть отстранил от себя клетку. — У ювелира Бажо́на, слыхал?

Конечно, Жак не слышал. Он отрицательно покачал головой. Но его разбирало любопытство.

— Как тебя зовут? Откуда ты едешь?

— Зовут меня Шарлем. Я домой к своим ездил. Сейчас возвращаюсь к хозяину. А ты кто?

— Я — Жак Менье.

Тут в беседу вмешался дворянин. Прочно утвердив клетку на коленях Шарля, он иронически оглядел Жака с головы до ног и, явно глумясь над ним, сказал так, чтобы все слышали:

— А-а! Ты, значит, будешь из Жаков-простаков.[9] А меж тем ты так называешь своё имя, как будто за ним последует громкий титул и будто ты такая знаменитость, что все обязаны тебя знать…

У Жака на языке вертелся готовый ответ: «Да, я из тех, кого вы кличете Жаком-простаком. И имя моё пока, может быть, не известно. Но если вам его мало, сударь, то узнайте моё прозвище. Меня в деревне называют Жак-задира!»

Но уроки отца Поля не прошли даром. И Жак произнёс как только мог смиренно, хотя в голосе его слышалась скрытая насмешка:

— Вы правы, ваша милость, похвалиться мне нечем. Имя моё незнатно. Да и то правда, похваляться хорошо лишь в том случае, если нет никого другого, кто бы тебя похвалил.

— Что?! Что ты мелешь?

— Это не я говорю, ваша милость, а великий Эра́зм![10]

— Кто? Кто?! Какой там ещё Эразм? — Лицо дворянина побагровело.

В дилижансе все замолкли, прислушиваясь к разговору дворянина и Жака.

— Эразм Роттердамский, если угодно вашей милости. Эразм, рука которого написала «Похвалу глупости».

— А тебе откуда это известно? — спросил дворянин, не в силах скрыть своего удивления.

— Оттого, что я учился и читал эту книгу, да позволит мне это сказать ваша милость.

Дворянин, как и думал Жак, был из неучёных и не нашёлся что ответить. Начитанность Жака, его умение вовремя найти нужное слово смутили и задели дворянского неуча.

А Жак как ни в чём не бывало обратился к Шарлю:

— Признайся, Шарль, тебе удобно ехать с попугаем на коленях? Если нет, скажи об этом прямо господину. Ведь, если я не ошибаюсь, ты уплатил за свой билет ровно столько же, сколько и он.

Случись такой дерзкий разговор всего за полгода перед этим, несдобровать бы Жаку. Пришлось бы его спине отведать дворянской палки. Но время изменилось. И хоть никто не предписывал аристократам быть осторожнее, они сами теперь побаивались восстанавливать против себя население. От крестьян можно ждать сейчас всяких неприятностей. Ведь не ровен час — кого только не встретишь в дилижансе. Одного забияку поддержит другой; глядишь, вступился третий. И не успеешь оглянуться, как окажешься один против двадцати. И припомнят тебе тогда не только твои собственные вины, которых у каждого скопилось немало, а ещё и вины всех твоих соседей. Так что уж лучше не связываться.

А тут как раз из глубины дилижанса раздались голоса:

— Птица, выходит, главнее человека!

— Совсем малого стеснили!..

Под хор этих дружественных голосов Жак вскочил, схватил клетку и с силой водрузил на колени её владельцу. Встревоженный попугай что-то невнятно забормотал.

Общее сочувствие пассажиров явно склонилось на сторону Жака. Дворянин оказался не в состоянии с ним состязаться. Тут бы Жаку и остановиться, но он так разошёлся, что не удержался и продолжал сыпать остротами:

— Подвигайся, Шарль, садись как следует на своё место. У тебя билет не хуже, чем у других. Мы с тобой, правда, не так воспитаны, как его милость. Но что поделаешь! Мы ведь не учились в господских пансионах. Но господин дворянин, наверное, хорошо помнит, что говорит Шамфо́р[11] по поводу воспитания и такта. Так вот, Шамфор говорит: такт — это хороший вкус в поведении и манере держать себя, а воспитанность — хороший вкус в беседе и речах. Понятно тебе, Шарль?.. Ваша милость, конечно, разделяет мнение господина Шамфора?

Совершенно ошеломлённый познаниями деревенского парня, дворянин вспылил:

— Любого попугая можно заставить повторять всё, что хочешь!

— Безусловно! Но ведь надобно подобрать нужные слова, а этого попугай, пожалуй, сам и не сможет! Как жаль, ваша милость, что ваш попугай оказался, видимо, неспособным! Он хоть и бормочет что-то невнятное, но сомневаюсь, чтобы это были изречения великих умов.

Дворянин на этот раз смолчал. Жаку только это и нужно было. Он весело обратился к Шарлю:

— Вот теперь нам будет удобнее беседовать!

Шарль расправил плечи и обрадованно улыбнулся. Бывают такие лица — посмотришь, и не покажется оно привлекательным. Черты грубоватые, нос слегка вздёрнут, а губы чрезмерно толсты. Глаза, их тоже не замечаешь, но вдруг — какое чудо преображения! Толстые губы раздвинулись в улыбке, да какой ослепительной! Приоткрылись два ряда ровных зубов, один к одному. Оказывается, и глаза хороши — в них светится добрая, открытая душа.

Через полчаса Шарль и Жак стали друзьями. Новому знакомству не могли помешать злобные взгляды дворянина и соседки Жака. Тщедушная старушка сочувствовала господину и, не смея высказаться прямо, косвенно давала понять, насколько презирает это мужичьё.

Оказалось, что Шарль почти на год старше Жака: ему уже исполнилось семнадцать. Родную деревню он хоть и навещал, но вполне освоился с Парижем и чувствовал себя там как рыба в воде.

Шарлю очень понравилось, как его новый приятель разговаривал с дворянином, и, оглядывая Жака с ног до головы, он с готовностью предложил:

— Я покажу тебе Париж. Всю неделю я работаю, зато по воскресеньям свободен. Мы пойдём с тобой в Булонский лес. Там ты увидишь придворных дам. Они выезжают кататься в роскошных каретах, с ливрейными лакеями на запятках. Все красавицы, как на подбор. А потом я покажу тебе настоящее чудо — Пале-Рояль…

— Ну, а Бастилия? — неожиданно спросил Жак.

— Что — Бастилия? Крепость как крепость, и стоит, как стояла.

— А тебе что, в Бастилию захотелось? — спросил дворянин. Он был не на шутку задет, что в их стычке последнее слово осталось за Жаком. — Так ты не беспокойся: она не для таких прощелыг, как ты. Для тебя сойдёт и Ля-Форс!

Жак рассмеялся:

— В самом деле, жаль, что я не дворянин и вы со мной на пари не пойдёте. А не то я побился бы о заклад, что в тюрьму скорее угожу не я, а… кто-нибудь другой!

Лицо дворянина побагровело, рука судорожно сжалась и… разжалась. А Шарль весело улыбался: он хоть и отличался робким нравом, позубоскалить был не прочь, недаром прожил в Париже три года.

Настал час обеда. И Шарль, не скупясь, выложил из чистого клетчатого платка полученные дома гостинцы: крутые яйца, кусок только что сбитого масла, домашний сыр и даже кусок сала. Провизия Жака была куда скуднее. Бабушка и мать дали ему в дорогу всё, что смогли: каравай белого хлеба, несколько головок чесноку и корзинку, полную винограда и слив. Правда, фрукты, переложенные виноградными листьями, выглядели очень заманчиво, но здоровый аппетит Жака было трудно утолить скромными дарами сада в Таверни.

Десять суток тряслись наши путешественники в дилижансе. Много раз за это время сменяли лошадей: буланых, гнедых в подпалинах, с завязанными узлом хвостами. Дворянин встретил в дилижансе знакомого и, чтобы быть к нему поближе, обменялся местами с каким-то стариком, так что ничто больше не мешало беседе новых друзей.

— А скоро ли Париж? — с любопытством спрашивал Жак непрестанно глядевший в окно.

Ведь Шарль проделывал этот сложный путь не впервые в должен был хорошо его знать.

— Скоро, скоро! — успокаивал его Шарль.

— А это что? — Жак ткнул пальцем в небольшое деревянное строение, мимо которого они проехали. Спросил потому, что у этого неказистого дома возле будки стоял часовой.

— Да это застава! Мы уже в Париже! — И, видя, что Жак не очень-то уразумел, что это значит, словоохотливо пояснил: — Застава! Таможенная застава. Её ещё барьером называют. Их много, во всех концах Парижа. А они для того поставлены, чтобы взимать пошлину с товаров, которые везут в Париж… Построены-то заставы из дерева, но их можно было бы из чистого золота делать, если бы на их постройку тратили те денежки, что здесь берут с крестьян за провоз зерна, мяса, шерсти…

— Вот оно что! — только и сказал Жак.

По мере приближения к Парижу его волнение всё усиливалось. Он не думал уже о родном Таверни. Но Париж?.. Что-то он там найдёт? Как его встретят в доме тёти? Как ему удастся передать наказ бабушки? И как он найдёт следы Фирмена?

— Мы и в Париже будем дружить? — с некоторым сомнением спрашивал в двадцатый раз Шарль.

— А кто же нам помешает! Друзей в Париже у меня нет. У дяди одни только дочери. А что толку от девчонок!

— Я тебе всё покажу, — убеждённо заверял Шарль. — И если тебе не понравится в книжном деле, поговорю с господином Бажоном. Может, и ты подашься в ювелиры.

— Н-не, — чистосердечно ответил Жак. — С книгой мне легче.

— Так-то оно так, но знаешь, сколько ювелиры зарабатывают!

— Вот, говорят, соберутся Генеральные штаты и поубавят всем доходы, а бедным прибавят. Ювелиры-то и останутся со своими драгоценностями. Кто их тогда покупать будет?..

— Это уж нет, — с глубоким убеждением произнёс Шарль, — пока есть придворные дамы, будут покупать и драгоценности.

Жак не нашёлся что ответить.

— Ты, главное, не спеши выходить без меня. Подожди, пока все пассажиры выйдут. А не то зазеваешься, забудешь адрес и до лавки дядюшки не доберёшься…

— Я без тебя ни шагу! — заверил Жак. Издали Париж казался ему страшным, чужим. Мудрено ли в нём заблудиться! Вдвоём легче!

Шарль рассказал новому другу, что снимает каморку на улице, которая расположена совсем неподалёку от квартала, где находится лавка дядюшки Жюльена.

— Смотри не спеши выходить из дилижанса! — снова и снова повторял Шарль. — А уж коли тебя оттеснят от меня, никуда не уходи и жди там, где остановится дилижанс!