Жареный плантан

1

Во время перерыва на обед моим приятелям позвонили: Ханне — мать, Джастину — домработница. Оказалось, в оба дома пришли письма, адресованные каждому из моих друзей.

— Конверт маленький или большой? — спросил Джастин.

Ханна тем временем намотала на палец белокурую прядь.

— Толстый? Да, открывай.

Я уже получила свои конверты, все три, с поздравлениями и программой обучения. Мы с мамой повесили на холодильник списки «за» и «против», и я устроила междусобойчик с Рошель, единственной подругой из моего прежнего района, которая знала, что я не считаю себя слишком крутой для Эглингтон-Уэст и Марли, а потому еще разговаривала со мной.

Рошель собиралась поступать в филиал Университета Торонто в Миссисоге и сообщила мне, что Анита выбрала колледж Шеридан. Анита первая отвернулась от меня, когда я переехала. Затем, вскоре после того, как она перестала являться на наши встречи, Аишани начала постоянно ссылаться на обилие работы, а Джордан просто говорила, что «занята». По словам Рошель, Джордан настроилась пойти в Йорк, а Аишани никак не могла решить, хочет учиться в университете или нет: кредит на обучение ее задавит, и ей не улыбалось всю оставшуюся жизнь отдавать долги.

Джастин закончил разговор первым, а потом и Ханна. Ее приняли в Университет Дэлхаузи, а вот Джастину в Куинсе отказали. Он спрыгнул с дерева, куда забрался, как только мы вошли в парк, и подошел к сетчатому забору, к которому прислонилась Ханна. Я осталась сидеть у другого дерева неподалеку, подложив под себя рюкзак, чтобы не испачкать джинсы.

— Ну и ладно, там высокий уровень суицида. — Джастин достал из кармана парусиновых брюк упаковку мятных леденцов. — Лучше пойду в Макмастер.

— Ты уже забрал свои документы? — спросила Ханна.

Он прикрыл ладонью зажигалку, прикуривая сигарету, глубоко затянулся и только потом ответил:

— Рано или поздно заберу. — Он почесал родинку на правой щеке и выпустил изо рта дым. Я сморщила нос.

Ханна фыркнула:

— Ты вроде как и не расстроен.

— А чего расстраиваться-то, — ответил Джастин, пожимая плечами и улыбаясь.

Его самоуверенность вовсе не была напускной, и это меня кольнуло: я не умела быть настолько беспечной, почти до наглости. И все же, должно быть, приятно верить в себя.

— Однако нам есть что отметить, — сказала Ханна. — Я слышала, кое-кто сегодня надумал слинять с уроков и завалиться к Андрею.

— Правда? — Джастин перегнулся через забор и плюнул кому-то во двор. — Кто именно?

— Нора, Райан, Себастиан, еще кто-то.

— Славно.

Я ничего не сказала. Никого из названных ребят я не знала, только встречала в коридорах. По сути, я и Ханну с Джастином толком не знала. Первые два года учебы в этой школе я все время проводила с Терренсом Питерсом, а когда его семья переехала в Уитби, я как-то незаметно прибилась к Джастину и Ханне — мы вместе занимались в драмкружке, всегда были самыми сильными учениками и часто сообща готовили групповые проекты. В начале последнего года Ханна предложила обедать вместе. Не успела я оглянуться, как это вошло в привычку.

Кара, а ты как? — поинтересовался Джастин.

Я скривила рот на сторону, будто в раздумье.

— Спасибо, воздержусь.

— У тебя какой-то зуб на развлечения или как? — спросила Ханна.

— Зуб?

— Нет, ну серьезно. Тебя приняли во все университеты, о которых ты мечтала, — какой смысл теперь ходить на уроки?

— Ханна, когда я последний раз прогуляла школу, дело кончилось плохо, — заметила я.

— Да когда это было! Сто лет назад, давно пора забыть. К тому же мы тебя не бросим, как они, обещаю.

— Слушай, мне пора: хочу успеть перекусить перед французским.

— Шутишь? Ты серьезно собираешься весь день долбить спряжение глаголов? — не отставала Ханна. — Сегодня же пятница!

— Нет, но знаешь…

— Как ты не врубаешься? Ни один из универов тебя не отверг, — присоединился к уговорам Джастин. — Теперь ты вольна оторваться на полную катушку. Лови момент, подруга!

Я лишь, моргая, глядела на них, и Ханна, притворно зарычав, сделала вид, будто душит меня.

— Твоя мама ни о чем не узнает. Она не Господь Бог.

Джастин посмотрел налево, потом направо и снова налево, затем уставился вверх и бешено завертел головой, словно ожидая кары небесной.

— Ханна дерзнула произнести кощунственные слова в адрес мамы Кары, и ее не поразило молнией? — Он театрально прижал руку к губам. — Чудо! Чудо!

— Прекрати! — огрызнулась я. — Не смешно.

— Ну, немного смешно.

— Вот дурак, — бросила Ханна и повернулась ко мне: — Ты скрываешь от мамы бойфренда, значит, можешь и прогулять один денек. Пойдем.

Она взяла меня за руку и потянула, силясь поднять с земли. Друзья были совершенно убеждены, что я имею право немного покуролесить.

— Я даже не знаю Андрея, — возразила я.

— Неважно, ты же с нами, — ответила Ханна и снова повернулась к Джастину: — Правда ведь?

Он кивнул.

— Именно. Ты с нами.

2

Дверь открыл отец Андрея — невероятно высокий человек, которому приходилось сутулиться. Волосы у него начали седеть, на худом и бледном изможденном лице отчетливо проступали скулы. Он запахивал на талии красный махровый халат, а на ногах у него были спортивные носки с резиновой подошвой, поверх которых он зачем-то напялил еще и коричневые тапки. Я сделала шаг назад, намереваясь сбежать, но Джастин улыбнулся.

— Приветик, мистер Кей, — поздоровался он.

— Джастин!

Мистер Кей хлопнул Джастина по плечу и принялся расспрашивать про девочек и про школу, словно заботливый дядюшка, который гордится племянником. Затем он повернулся к Ханне и хохотнул, прежде чем заключить ее приземистое тело в крепкие объятия. Наконец он с любопытством посмотрел на меня.

— Это Кара, — объяснил Джастин, — наша подруга.

Хозяин дома кивнул и отступил в сторону, пропуская нас:

— Андрей в дальней комнате.

Дом очень напоминал старинный особняк — в холле легко уместился бы весь коттедж моей бабушки, — но я постаралась сохранять бесстрастное выражение лица: не хотелось выдавать свое изумление. Я оглянулась на мистера Кея, думая, что он идет за нами, но тот уже поднимался по спиральной лестнице.

«Дальняя комната» оказалась просторной гостиной, по-модному скудно обставленной: серые замшевые диванчики, бежевый ковер и телевизор почти во всю стену. Андрей топтался у заставленного бутылками бара, собирая темно-русые волосы в хвост. На одном из диванов сидел Райан Коллингвуд в спортивных шортах с логотипом школы. На журнальном столике перед ним стояли на подставках два бокала и лежал мешочек с травкой. Ханна и Джастин направились к диванам, а я приросла к месту. Я ожидала, что мы соберемся в подвале или в комнате Андрея, но при виде огромной гостиной мне стало не по себе.

— Что это с ней? — спросил Райан, кивая в мою сторону.

Ханна уселась на диван, поджав под себя ноги, и стала смотреть, как он скручивает косяк.

— Стесняется человек. Вы ведь знакомы, да? Это Кара… — Она неуверенно глянула на меня: — Дэвис?

Я кивнула.

— Кара Дэвис, — повторила Ханна.

— Ага, точно, — кивнул Андрей и повел рукой в сторону бара: — Что будешь пить, Кара Дэвис?

Джастин засмеялся:

— Она не пьет.

— Откуда тебе знать? — выпалила я, не подумав, но брать свои слова обратно не собиралась. Мне не нравилось выглядеть предсказуемой: слишком смахивает на слабость.

Ханна заулыбалась мне с дивана и пришла на помощь:

— Ей то же, что и мне. «Отвертку».

Андрей щелкнул пальцами.

— Ясно. — Он взглянул на меня: — Слушай, сядь, а? А то меня нервирует, что ты стоишь столбом.

Ближе всего ко мне было кресло. Меня немного утешило, что удалось сесть у самой двери.

— А остальные где? — поинтересовался Джастин. — Я думал, Нора придет.

— Чувак, в мою спальню вход запрещен, — предупредил Андрей.

Джастин откинулся на спинку дивана:

— Ну и ладно. У тебя тут сто комнат, где-нибудь пристроимся.

Андрей подошел с коктейлем, и я забрала у него стакан. Нужно было куда-то деть руки, чтобы скрыть неловкость. Я отхлебнула. Сладко. Терпко. Водка обожгла горло.

Я пила не в первый раз. Когда нам было по пятнадцать лет, старшая сестра Аниты однажды купила всей нашей компании по слабоалкогольному коктейлю — взятка за то, чтобы мы молчали о ее тридцатипятилетнем любовнике. Даже мама разрешила мне отпраздновать поступление в университет парой бокалов Просекко. Но сейчас я ощущала на себе испытующие взгляды. Джастин наблюдал за выражением моего лица, и я сделала глоток побольше, изо всех сил стараясь не закашляться.

Райан Коллингвуд повернулся ко мне с дивана, держа в руках свежую самокрутку:

— Будешь?

Я помотала головой:

— Нет, не хочу.

— Правда? — Он не отводил руки. — Разве ты не с Ямайки?

— Райан! — Ханна пихнула его в бок, конфузливо смеясь. — Не будь расистом.

— О чем ты говоришь? При чем тут расизм?

Ханна покачала головой.

И кстати, Кара канадка.

Я выпила еще, чтобы не ввязываться в разговор. Когда появились Нора и Себастиан, я допивала уже третий стакан. Остаток дня кружился передо мной, как теплое облако. Джастин и Нора гонялись друг за другом по лестнице. Ханна и Райан передавали туда-обратно косяк. Андрей с любопытством разглядывал меня, словно я обладала всеми тайнами Вселенной и достаточно задать правильный вопрос, как мне поневоле придется поделиться ими.

— Сколько у тебя ушло времени на такие косички? — спросил он. — Погоди, или они наращенные?

Когда я наконец решила идти домой, то не сразу смогла твердо встать на ноги. Шла я без труда, но все тело было легким, невесомым; я словно со стороны наблюдала за каждым своим шагом. Хорошо, что мы теперь жили в центре и не нужно было ехать ни на автобусе, ни на метро до Эглингтон-Уэст, Уилсон-стрит или Батерст — наш дом находился в двадцати минутах ходьбы отсюда.

Когда я ввалилась в дверь, мама была на кухне. Вся квартира провоняла макаронами с сыром, и в животе у меня все перевернулось.

— Кара? — Пронзительный мамин голос загрохотал у меня в голове. — Почему ты дома?

У меня был ответ. Я приготовила его на случай, если нечаянно столкнусь с ней или с кем-то из ее знакомых. Другое объяснение я придумала для неожиданной встречи с бабушкой или ее подругами по церкви, хотя они никогда не появлялись в центре города. А еще одно сочинила, чтобы ввести в заблуждение учителя, школьную секретаршу или вышедшего на обед завхоза, если они увидят меня по дороге домой.

Мама не отступала:

— Кара, отвечай мне, когда я с тобой разговариваю! Что ты делаешь дома?

Я помню бульканье кипящей воды, нечеткий образ матери, поворачивающейся от плиты. Телевизор работал, единственное окно было распахнуто. Помню, как я открыла рот, чтобы соврать, а потом стремительно сложилась пополам, уперев руки в колени, и меня вырвало.

3

Беда в том, что извинилась я только за рвоту.

Это было следующим утром. Ночью я выхлебала три стакана воды и слегка утолила голод двумя тостами без масла, после чего меня вырвало еще раз. Все это время мама со мной не разговаривала, но теперь она гремела на кухне посудой, хлопала дверцами шкафа и громко бормотала, будто меня здесь и не было, с сильным ямайским акцентом:

— Пташка считает себя взрослой, раз ей стукнуло восемнадцать. Пф-ф! Видать, забыла, кто ее породил.

Раньше я никогда не слышала, чтобы мама изъяснялась на патуа. У меня перед глазами встала бабушка: разозлившись, она становилась беспокойной, расхаживала по коридору и трясла кулаками, кричала на весь дом — но никогда не обращалась к виновнику ее негодования, не желая признать, что другой человек вывел ее из себя. Такую вспыльчивость унаследовала и моя мама, и ее акцент и знакомые проявления ярости заставили меня заговорить с ней. Я села на диван и глубоко вздохнула.

— Прости меня.

Мама достала из шкафа упаковку мятного чая и только потом ответила:

— Любишь ты чай или нет, он успокаивает желудок, так что ты выпьешь все до капли.

— Ладно, — ответила я.

Она потянулась за маленькой черной кастрюлькой, в которой кипятила воду и варила яйца, но рука ее зависла в воздухе.

— Что значит «ладно»? — с угрозой в голосе произнесла она.

— Надо сказать «спасибо»?

— Надо сказать «да, мама».

Предполагалось, что я исправлю ошибку, повторив за ней нужную фразу, как попугай. Ответ всегда был стандартным, укоренившимся с детства. Но сейчас мне хотелось только одного: снова лечь, стиснуть руками голову или обхватить живот, чтобы не развалиться на части.

— Я жду.

Меня хватило только на то, чтобы повторить:

— Прости меня.

— За что ты просишь прощения, Кара?

— За то, что заблевала весь дом.

Мать обернулась и оперлась о стол. Плотно сжатые в гневе губы стали тонкими. Она сложила руки на худой груди.

— И все?

Я молчала.

— Не слышу ответа.

Я знала правильный ответ, знала, что она хочет услышать от меня и в какой форме я должна произнести извинения, — но не могла выговорить больше ни слова. Я продолжала молчать, и мама хлопнула ладонью по столешнице; кольца на среднем и указательном пальцах громко брякнули об акриловую поверхность. Немного подождав, она хлопнула по столу снова, и я представила, как она бьет меня по лицу. Последнюю пощечину я получила несколько лет назад, но мама умела воскресить в моей голове эти воспоминания, нагнав страху с помощью зычного голоса.

— Думаешь, меня испугает подростковый бунт? — выкрикнула она. — Я не желаю слушать демагогию на тему «Это моя жизнь»! Думаешь, я не была на твоем месте? Со мной такой номер не пройдет, пташка, меня на мякине не проведешь!

Не прерывая гневной тирады, она отвернулась к столу, чтобы заварить чай. Крик ее превратился в визгливые бессвязные вопли: ярость овладела ею целиком, и мама только и могла, что орать. Вопли казались почти потусторонними — в такие моменты я задумывалась, осознает ли вообще себя мама, когда начинает вот так горланить. Я прижала пальцы к вискам, мечтая заорать на нее в ответ, лишь бы она замолчала.

— О чем она думала? Скажите на милость, о чем она только думала?!

Я уперлась взглядом ей в спину, прикидывая свои шансы.

— Мне все говорили, что я слишком молода! Нет, можете вы такое представить? Является домой пьяная в стельку!

Я встала и машинально ощупала задний карман джинсов, по привычке проверяя, на месте ли телефон. О ключах от квартиры я не волновалась. Мои кроссовки валялись на полу у дивана, где я их сбросила накануне, заваливаясь спать, и я кое-как натянула их, придавив пятками складки на стельках. Мама кричала все громче, все пронзительнее, и я выскользнула из квартиры, не взяв даже сумки.

4

«Следующая остановка „Куин“. Платформа, Куин».

Я ждала приступа паники. Слез. Истерики. Хоть какой-то реакции на собственный дерзкий поступок. Но организм не позволял мне найти облегчение, дав волю чувствам; я сидела в поезде онемевшая и с сухими глазами.

На каждой станции я думала, не стоит ли выйти прямо здесь, подняться наверх и прогуляться по улицам родного города, который я почти не знала. Но почему-то казалось, что безопаснее остаться под землей, где ты незаметен и недостижим. Однако на «Юнион стэйшн» я все же решила сойти — может, посетить Зал хоккейной славы и, вместо того чтобы прятаться от маминых непрестанных звонков, просто не обращать на них внимания. Двери вагона с лязгом распахнулись, и я уже почти видела, как выхожу, но вдруг оцепенела от внезапного ужаса.

Перед самым закрытием дверей в вагон вскочила Аишани Бхакта, длинная коса прыгала у нее за спиной. Аишани была в бейсболке с логотипом «Макдоналдса» и в черно-серой униформе, на плече висел рюкзак «Пума» с завязками — моя давняя мечта. Поезд тронулся и продолжил свой путь на север, а я снова отвернулась к окну, хоть и понимала, что бывшая подруга увидела меня.

— Теперь-то я точно знаю, что ты не собираешься притворяться, будто не замечаешь меня, — произнесла она.

Я повернула к ней голову. Аишани стояла уперев руки в бока и подняв одну бровь. Глаза у нее были усталыми.

— А почему бы нет? — ответила я. — Ты постоянно так делаешь, когда меня видишь.

Аишани села напротив, сняла бейсболку и расплела толстую черную косу.

— Анита говорит, что после переезда в центр ты задрала нос.

— Анита много чего говорит.

— Не ври. Я слыхала, ты выбилась в люди. — Даже спустя столько лет она так и не научилась имитировать акцент тринидадцев. — Рошель только о тебе и болтает, — объяснила она.

Я пожала плечами и ничего не ответила. Все равно это была проверка: Аишани хотела знать, права Анита или нет насчет моего зазнайства.

Я взглянула на ее серебристый бейдж.

— Так ты работаешь здесь, на «Юнион стэйшн»?

— Меня, типа, повысили, — сказала она. — Через пару месяцев буду менеджером.

— Супер.

Она цокнула языком.

— А язвить-то зачем?

— Я правда за тебя рада, Аишани.

— Вот как. — Она откинулась на спинку сиденья, прислонилась затылком к стеклу и тяжело вздохнула. — А я и не врубилась.

— Значит, так и будешь тут работать? — поинтересовалась я. — Когда окончишь школу, — Аишани нахмурилась, а я улыбнулась и объяснила: — Рошель мне про всех рассказывает.

— Я ей когда-нибудь в рог дам. — Бывшая подруга покачала головой: — Я пока сама не знаю, чем займусь после школы.

— Ну, у тебя еще есть время решить.

— Мои родители уже все решили, — скривилась она. — У нас в семье, знаешь ли, никто университетов не кончал.

— Значит, ты будешь первая? — спросила я. — Здорово.

Аишани вытянула ноги и уставилась на носки своих черных кроссовок. Казалось, она хочет провалиться сквозь землю.

— Предлагаю свернуть тему, — буркнула она.

— Ладно.

Мы обе замолчали, а когда поезд отъехал от станции «Сент-Джордж», Аишани закрыла глаза. Я снова отвернулась к окну, рассеянно глядя в черный туннель. Лежащий в кармане джинсов телефон впился мне в бедро, и я села поудобнее.

«Станция „Эглингтон-Уэст“».

Мы выехали на поверхность, и вместо темноты за окном теперь мелькала поросшая изжелта-зеленой травой насыпь и мчащиеся по шоссе машины. Не успела я опомниться, как Аишани очнулась от дремоты, вскочила на ноги, схватилась за вертикальный поручень и крутанулась вокруг него, как мы делали в детстве.

— Идешь?

Поезд остановился.

— В другой раз, — ответила я.

Двери открылись, и Аишани вышла на платформу. — Телефон у меня прежний! — крикнула она.

— Ясно.

«Осторожно, двери закрываются».

Аишани уже поднималась по лестнице, когда поезд тронулся и загрохотал по направлению к станции «Гленкерн». Телефон завибрировал, сообщая о пропущенных звонках — двадцать пять, и все от мамы. Ее настырное упорство меня не удивило, но возмутило до глубины души. Когда она позвонила в двадцать шестой раз, я стиснула в правой руке трубку и прижалась лбом к стеклу. На двадцать девятый раз я ответила.

— Где тебя носит? Ты понимаешь, что я уже собиралась звонить в полицию? Алло! Я убью тебя, Кара! — От тяжелого маминого дыхания у меня перехватило горло, и руки зачесались нажать на отбой. — Ты не имеешь права позволять себе такие выходки! Когда вернешься, я потребую письменного отчета о том, как ты добыла алкоголь, где шлялась вместо школы и с кем. Мне нужен полный список имен. Ты меня поняла? Даже если ты ходишь в их школу, ты им не ровня. Ты должна быть лучше их, Кара. — В ее голосе слышалась небывалая дрожь, не от гнева и не от расстройства. Маму мучило чувство, которое она всегда умело от меня скрывала: страх. — Ты слышишь меня?

— Слышу, — ответила я.

— Немедленно домой!

5

Я отключилась только после того, как она положила трубку. Поезд остановился на станции «Лоуренс-Уэст». На противоположных путях стоял с открытыми дверями состав, направляющийся на юг. Мальчик в белой рубашке дергал маму за рукав:

— Почему мы так долго не едем?

Я бы успела. Стоило сейчас вскочить и перебежать платформу, и я бы успела запрыгнуть в обратный поезд и поехать назад в центр, домой. Но я не шевелилась, глядя в окно на открытые двери, на пассажиров, набившихся в вагон, раздраженных и нетерпеливых. Я не отрывала от них взгляда, даже когда мой поезд тронулся, отошел от «Лоуренс-Уэст» и покатил к следующей остановке. А я так и сидела, уставившись в ту же точку, где раньше были открытые двери.